Кейптаунский пул

Как всегда, когда въезжаешь вечером в сити, по стеклам переползают отражения вспыхивающих неоновых реклам, пальмы стоят как декорации, подсвеченные как-то снизу неестественным оранжевым светом, улицы выглядят искусственно, будто едешь между картонных, нарисованных широкой кистью,  фасадов, где декораторы разложили яркий реквизит в желтых витринах за металлическими решетками.  Пешеходов немного. В основном видишь их спины с холодноватым оттенком от высоко расположенных фонарей. Движение вокруг медленное. Машины спят, сдвинувшись к тротуарам. Иногда ярким и шумным пятном проплывет окно ресторана или улочка, уходящая вверх, все с теми же яркими фонарями и спящими машинами. Длинная Лонг Стрит всегда напоминает таинствен вход в какое-то вечернее приключение, будто начинаешь читать первые страницы многообещающей новеллы. Мы медленно проехали знакомую художественную галерею, завешенную до потолка подобием искусства, витрину букинистической лавки, с позолоченными временем и Солнцем развернутыми томиками и фолиантами, еще какой-то магазин с поблескивающими деревянными африканскими статуэтками и поистине художественными тканями.
- Где-то здесь – сказал Антон, опуская стекло и вглядываясь в темные фасады. Мы припарковались у тротуара, и вышли в душный вечер. - Вон – Антон указал на одну из витрин, где были нарисованы бильярдные кии и большие шары с цветными полосами. Мы завернули за угол и обнаружили приоткрытую дверь в полутемный зал. Заходя, я еще раз бросил взгляд на перспективу Лонг Стрит. Я любил этот образ. Сколько раз я фотографировал эти уходящие вдаль ломаные силуэты, где в мягкие, почти игрушечные формы исторической архитектуры вгрызались ребра и грани стеклянных и бетонных кристаллов сити. Но главное, что постоянно здесь ощущалось, то ли слухом, то ли обонянием, прикосновением, то ли просто шестым чувством, присутствие где-то совсем рядом двух могучих великанов, живущих совсем в другом измерении от сумбурной суеты этой переменчивой улицы, да и всего озабоченного сити, да и всего пульсирующего Города на Мысу. Иногда, в просветах, спускающихся вниз, улочек, показывался один из них, зеленый снизу, обросший соснами, с каменистой плоской вершиной гигант – Столовая гора. И тут же возникала в воображении в противовес этой природной вертикали, такая же величественная горизонталь, гладкая, отражающая заходящее Солнце, пустынная зеркальная поверхность задумчивого океана. Он был совсем рядом. Просто нужно проехать два перекрестка вверх по Бьютекант стрит и с вершины перевала засияет весь упирающийся в небо, залив. К нему побегут наклонные улочки пестрого, противоречивого Сипоинта. Там еще царствует красноватое Солнце. Здесь же, на вечерней Лонг Стрит уже хозяйничает тьма.
В зале спокойно, полумрак. Стоят обшарпанные небольшие столы для пула и два бильярдных, побольше. Несколько цветных тинэйджеров играют в углу. Мы расплачиваемся за свой стол и берем кии в окошке у старого малайца. Он с любопытством провожает нас взглядом. Антон заправски раскладывает шары в треугольник на выцветшем зеленом поле и ставит на отметку белый шар. Игра началась…
В зале становится оживленней. Возле нашего стола появился даже болельщик. Небольшого роста смуглый мужчина явно болеет за Антошу. Он, как ребенок, радуется каждому его удачному удару, делает замечания, подсказки и разочарованно разводит руками при промахах. Антон немного нервничает из-за этого неожиданного внимания. Последняя партия близится к концу. Антон ведет. Мужчина в азарте потирает руки и все подбадривает его. - Ты получишь пять рандов, если сейчас выиграешь – вдруг объявляет он. Антон, не отвечая, целится по белому шару. Удар. Партия. Мы складываем кии на стол. Мужчина лезет в карман, торжественно достает монету в пять рандов и протягивает Антону. - Молодец, это приз, ты заслужил. Антон, молча, отказывается, поглядывая на меня. Я пытаюсь объяснить мужчине, что это не нужно, что деньги здесь ни при чем, но он настаивает. Он разочарован, обижен, не понимает, почему Антон не хочет взять монету. На пять рандов можно сыграть еще десяток партий. Но мы вежливо пытаемся отвязаться от него. Тогда он скисает совсем и вдруг, сбиваясь, начинает объяснять, что он вообще-то полицейский, но сейчас его уже месяц, как отстранили от работы, и разбираются, как с ним быть. А он переживает, не может найти себе места. Вот и сюда зашел просто так, чтобы развеяться, чтобы меньше думать. Получилась такая история, глупая, нехорошая история. В общем, он нечаянно, во время вечерней облавы, в перестрелке убил мальчика. Небольшого, лет двенадцати, вот такого, как Антон, ни в чем не виновного мальчика, по глупости подвернувшегося под пулю. И как это случилось, Боже, как это случилось, он никак до сих пор не может понять, не может себе простить, хотя он и не был, в общем-то, виноват. Так получилось. Нелепо. Непростительно. Вот и они не знают теперь, как с ним поступить. А он любит свою работу. Она нужная, нужная. Но этот мальчик. Ну вот точно, как и ты…  Потому я и хочу дать тебе эти пять рандов, ну как бы за него, за этого мальчугана. Пойми, не обижайся, я хочу, чтобы ты взял, мне тогда, может, станет легче…. Он еще что-то говорил, оправдывался, уговаривал. Я качнул головой. Антон взял у мужчины тяжелую монету и поблагодарил его. Мы пошли к выходу. Мужчина сразу смолк и как-то еще больше уменьшился. Он провожал нас до самого выхода взглядом и застывшей улыбкой. Его маленькая фигурка так и осталась в памяти, посреди полутемного зала между неуклюжими столами для пула в неясном свете тусклых лампочек.
Мы возвращались снова по ночному сити. Проплывали за окнами поблескивающие бока отелей, яркие знаки, черные тени деревьев. Мы ехали молча. Говорить не хотелось. Антон держал в руке монету, иногда поглядывая на нее. На большом перекрестке мы остановились, вместе с другими машинами, на красный свет светофора. У подсвеченных пальм ютились группки бездомных. Некоторые из них выходили на дорогу и успевали обойти несколько машин, потряхивая своими звенящими мелочью, металлическими банками от коки. Но водители не обращали на них особого внимания. Разморенный, душный кейптаунский вечер. К нам приближался, переходя от машины к машине, черный паренек на костылях. Он неуклюже наклонялся к окну водителя, не получив ответа, ковылял дальше, к следующему окну.
-Вот чьи это пять рандов – сказал я. Антон бросил на меня быстрый взгляд и стал опускать стекло. Паренек допрыгал уже к нашей машине. Антон высунулся и сделал ему знак. Тот поспешил к его окну. Монета гулко ударилась о дно банки. Я уже нажимал на стартер, загорелся зеленый. Поток машин двинулся под высокую эстакаду. Вскоре и мы проносились по ней. Наша половина потока была вся ярко красная от задних тормозных огоньков, а встречная слепила белым расплавленным светом.