Стужа

Беспощадная, ненавидящая всё живое метель, притаилась за широкой спиной такого прекрасного, сияющего солнцем дня. Спряталась, укрылась до поры, неразличимая в слепящем глаза ярком его свете.

Неподвижно, не шевелясь ни единой тоненькой веточкой, стоял лес. Безветрие позволяло услышать малейший звук: хруст трескающейся от мороза коры, взмах крыла ворона, свист студёного воздуха в его перьях, пронзительный его крик, разрезающий лопающееся пространство как острый снег ранит окоченевшую кожу пальцев на морозе.

Тонкая кудель белёсого душистого дыма вертикальной полупрозрачной чертой поднималась из каждой деревенской трубы, стремясь скорее к небу в плотном воздухе.

Радостное русское утро, кажущееся из оконца протопленной избы ранней весной, рисующее в воображении согретого наблюдателя обманчивое ощущение первой апрельской капели.

Но вот скрип смёрзшегося снега под весёлым бегом валенок, звонкие детские голоса и вот уже преображается день, меняется. Рождается в нём движение, резкие звуки. За деревней с горы летят быстрые салазки, оставляя на твёрдом спёкшимся склоне лишь чуть заметный след своих отполированных до блеска ивовых полозьев. Весёлый смех, куча-мала на равнине заснеженной реки, блеск глаз, густой пар из открытых ртов. Радостная беспечность маленького человека, привыкшего с первых дней жить бок о бок с суровой сибирской природой.

Но короток зимний день. Желтоватый отсвет на сугробах набирает в себя синеву. Счастливая детская улыбка солнца становится всё спокойнее, умиротворённее и взрослее. День уходит. Поднимается, оглядывается вокруг мудрым взглядом и медленно отправляется в путь.

И вот, аккуратно и скрытно, стараясь раньше времени не выдать себя, выползает с дальних полей лёгкой позёмкой злая, мёртвая буря.

Дети собираются по домам. Они идут гурьбой по дорожке к деревенской улице в растекающихся густых сумерках. Они всё так же весело смеются. Их щёки пылают от проведённого на морозе дня, жжётся попавший за шиворот снег. Покусывая, они пытаются очистить рукавицы от ледяных комков, въевшихся в шерстяные ниточки. Глаза слипаются от скопившегося на ресничках инея.

И зимние сибирские сумерки скоротечны. Вот уже первые дома на окраине деревни. Дети устали. Разговоры и смех стали тише. Скрип шагов утонул в осмелевшем свисте вьюги, который уже совсем скоро превратиться в злобный, заглушающий всё вой.

Вот впереди огонёк света открывающейся двери. Закутавшаяся женщина выходит во двор и ставит на подоконник какой-то свёрток, поправляет его и торопливо идёт обратно.

-Чегой-то она? – говорит негромко кто-то из детей.

Дети идут дальше.

Вот опять впереди возникает тонкая полоска света, превращается в жёлтое прямоугольное пятно и чёрная, неразличимая тень выскальзывает наружу, что-то крепит под оконцем и так-же быстро пропадает.

Дети подходят ближе, рассматривают. К наличнику, привязанная тесьмой висит старая драная овчина.

Идут по деревни дети, удивлённо переговариваясь и гадая. Расходятся по домам, прощаясь скоро, немногословно и громко, перекрикивая ветер.

Мальчик и девочка забегают в свою избу, наполняя дымный запах отчего дома весельем и смыслом жизни. С улыбкой смотрят на детей дед, сидящий на лавке у стены и бьющий из липы баклуши. Негромко, больше для порядка, ругает чад мать, сметая снег с одежды. Отец поднимает их по очереди, целует и кладёт на жарко топленую печь.

-Грейтеся, - говорит он двум парам блестящих из темноты глаз.

Дети лежат пригревшись на печи, положив подбородки на руки и слушают разговор взрослых. За стеной вовсю уже ревёт вьюга.

-Слыхал, дед, каторжные убегли… - говорит отец.

Каждый молчит, размышляя по своему. Дети внимательно ждут.

-В такую стужу то лютую, голымя почти, - вздыхает мать.

Вновь тишина.

Отец поднимается и начинает рыться за печью. Он выходит со старыми валенками в руках и протягивает один жене.

-Положи кусок хлеба внутрь, - говорит он жене, натягивая тулуп. – Пойду на подоконник их поставлю.