Старообрядцы часть 2 глава 12

                Свадьба убёгом
        Возвратившись от Георгия-Хранителя, Светлана обошла почти весь Саяногорск и случайно наткнулась на памятник павшим солдатам. В спискахнашла фамилию деда Сергея, погибшего в Ленинграде 9 мая 1942 года. Так вот для кого расцвёл на снегу одуванчик! Чудеса, да и только! Положила его у фамилии деда.
       Потом набрела на музей. Много посетила музеев, разные выносила впечатления, но из этого не хотелось уходить. Словно жившая здесь частичка родной души, упала якорем в сердце, поставила на прикол. Просидела до закрытия, всматриваясь в картины Вострецова Юрия Михайловича - старообрядца, охотника, поэта и самобытного художника, создавшего свои картины из кусочков бересты. Аналогов этим произведения нет во всём мире.
         Какое счастье человеку, прожившему жизнь как
перекати-поле, узнать от каких благородных корней он произошёл! Чем глубже познаёшь историю, тем прекраснее панорама и неодолимее желание копать дальше, воспевать величие, доброту, нежность, порывистость, трудолюбие, великодушие дорогих русичей.
       Перешла в зал, где покоятся бесконечные списки тех, кто своей кровью залил пожар войны. Вот оно - дорогое имя: Сазонов Сергей Александрович. Как безродный осенний листочек: ни фотографии, ни биографии, …
       Родился он в Самарской губернии 7 сентября 1907 года в семье Александра Ахазовича и Софьи Матвеевны. В политических брожениях после революции 1905 года мудрый дед Ахаз усмотрел крупные потрясения. Собрал на семейный совет пятерых детей, разложил на столе письма от сибиряков-старообрядцев, сосланных в последние годы 18 века за неподчинение царским уложениям*. Они описывали несметные богатства сибирских земель, добродушие инородцев-хакасов, отсутствие притеснений со стороны властей, обширную торговлю и приглашали перебираться к ним.
        В это время, в связи с программой заселения пустующих земель,  переселенцам оказывали государственную поддержка. Выделяли денежный кошт* на каждого члена семьи. На месте переселения, оказывали помощь инвентарём, семенами, продуктами, выделяли деляны для заготовки леса. Поэтому на семейном совете решили подать прошение на переселение. Пока будет длиться бумажная тягомотина*, продать мельницу, дом, животных, домашнюю утварь и, получив документы, налегке отправиться в путь.
        Так годовалый Сергей оказался в селе Означенном. Трудились весело, строили на века. Через пять лет прочно встали на ноги. Крутилась мельница, хлопая лопастями по хребту речушки, приносила хороший доход. Один сын Николай работал бухгалтером, другой Николай мотался с товарами по степи, за что хакасы прозвали его «махало» *. Он приобщил подраставшего Сергея к торговле. Мария с мужем и состарившимся Ахазом заправляла на мельнице. Александр, разменявший седьмой десяток лет, помогал детям по строительству и ведению домашнего хозяйства. В 1914 году, когда за Уралом полыхала братоубийственная бойня, Сергей пошёл в первый класс Означенской начальной школы. В одиннадцать лет, после четвертого класса, не захотел уезжать из родного дома в семилетку деревни Калы, пошёл помощником в лавку дядьки Николая.
Коробейничал по степи, не снимая с плеча «гармонь-двухрядку". Каждую свободную минуту толпился возле него поющий и пляшущий народ. За добрый, покладистый нрав Сергея любили все. За восемь лет до армии его знала вся Хакасия, как честного торговца, искусного пимоката*, ловкого рыбака, первоклассного охотника, печника, доброго, весёлого человека. В 1925 году проводили в армию.
       Через четыре года вернулся, женился на Клавушке – дочери первого ссыльного Ивана Ивановича Иванова, которую в буквальном смысле носил на руках, но недолго. Во время тяжёлых родов Клавдия напилась холодного квасу, который свёл её в могилу. Малышка Любушка без материнского присмотра и молока росла слабенькая, прожила два месяца и отправилась вслед за матушкой. Обломились ещё две веточки с родового древа Сазоновых.
        У второго Николая-бухгалтера и Марии детей не было. Безутешен Сергей-вдовец, но шире улыбка, скрывающая бездну горя. Только руки не хотят забывать тепло крохотного свёртка с доченькой – горят, разжигают тоску. Горюй - не горюй, а в доме нужна хозяйка, но не такая хрупкая, как Клава. И всплыла в памяти краснощёкая Марфа, которую встретил на Богословской заимке.
        С тринадцати лет в доме отца она выполняла мужскую работу. После переселения с мужиками вровень валила лес для строительства: обрубала сучья, пилила, зимой помогала грузить лесины на волокуши и на лошадёнке вывозила из лесу. Мать с младшими управлялась по дому: пекла, варила, рыбачила, заготовляла грибы, ягоды, которые потом выменивали на муку, мочили на зиму, сушили. Условия для выживания были суровы, но ещё суровее был отец, мучимый лейкемией. Он строго соблюдал нравы старообрядцев – не выносил безделья сам и никому не давал роздыху. За провинность детей порол вожжами.
        Семья Сергея переселилась одновременно с семьёй Малафея, они тоже строились. Участки по вырубке леса им выделили рядом. Однажды вечером Сергей с отцом зашли к ним поговорить о деляне. Их пригласили за стол. Сами хлебали уху из общего чугунка, а гостям иноверцам налили в отдельную посуду. Марфа несколько раз тайком взглядывала на голубоглазого, русоволосого, улыбчивого парня. Когда мать подавала пшённую кашу, девушка засмотрелась задумчиво на Сергея, за что получила по лбу ложкой так, что ослеплённая полетевшими из глаз искрами не сразу сообразила, что произошло. С тех пор сторонилась его, при встречах прятала глаза.      Вскоре после знакомства Сергея с Марфой, семья Малафея переселилась из тайги в посёлок Майна, который обезлюдел после закрытия Екатерининских медных рудников. Построили у подножия горы добротную пятистенку*, обнесли плотным забором, распахали по склону огород и продолжали жить на доходы от собственного подворья, рыбалки, даров тайги.
        Всё чаще вспоминал Сергей о краснощёкой девушке. Хороша Марфуша, но строги обычаи старообрядцев, да и он на семь лет старше. Потолковали с отцом о сватовстве. Без особой надежды Александр отправил сына запрягать пару красавцев вороных.  Коней оставили у ручья. Не стали подводить к дому, чтобы в случае отказа избежать пересудов. Через добротные тесовые ворота вошли в просторный двор. У амбара Марфушка коноплю треплет*. Александр направился в дом, а Сергей подошёл к девушке. Поздоровался и выложил цель приезда.
       – Пойдёшь ли за меня, вдовца?   
       – За тебя любая пойдёт, да вряд ли тятенька даст согласие – не нашей вы веры.
       – Не тятеньке со мной жить, а тебе, если согласна, убёгом умчу – лошади у ручья стоят.
      – В вашу семью согласную с радостью пойду, да получится ли побег?
       – Получится, если сумеешь за ворота выскользнуть. Одеяло прихватил, накрою, пока не отъедем дальше.
         На крыльцо вышел Малафей. Всего на шестой десяток повернули года, но лейкемия, замоленная в юности, всё чаще змеёй шипучей высовывает башку, в разных болестях, точит силы.
         – Марфа, марш домой, срамница, чего с посторонним щепотником* язык расплела.
       Марфе того и надо. Упорхнула в горенку, собрала в узелок самое необходимое, выскользнула в растворённое окошечко и шмыгнула за ворота. Из кухни до неё долетал голос отца, который категорически отказывал свату из-за разных вероисповеданий, молодости дочери. Из-за того, что её руки нужны семье. Соблюдая внешние приличия, Малафей проводил огорчённого Александра со двора. Подождал, пока тот сядет в повозку, закрыл ворота и спокойно направился  домой.
        Но кривляния и крики старшего сына Федосея, который сидел на горе и всё видел, подкосили ноги. Малафей бессильно опустился  на ступеньку крыльца, а Федосей продолжал скакать и кричать: «Ура! Шунька замуж укатила, ложка мне достанется!»
        Рушились надежды старика на то, что сохранят дети светильник веры, пронесённый через страдания стольких поколений. Обхватил голову руками обесчещенный отец, прошептал: «Будьте вы прокляты, и потерял сознание». Видно болезнь всколыхнула твёрдую веру, заставила обронить недобрые слова, которые и на Федосее обломили веточку генеалогического древа – не дал Бог детей.
        Александр, после регистрации молодых в сельсовете, честь честью отпраздновал вечеринку и зажили, душа в душу. На следующий день ездили на поклон к отцу-матери, но их не пустили к постели больного Малафея. Печать проклятия тестя легла на жизнь первенца, который скончался через два года от скарлатины.   
        У Сергея Марфа попала в иной мир. Как крот, вытащенный на свет, долго не могла привыкнуть. Весёлая, хлебосольная семья была православного исповедания. В ней не было старообрядческого аскетизма, жизнь строилась по заповедям, хоть больше полагались на свои силы.
        Все дети получили начальное образование. Поскрёбышу Сергею досталась самая большая порция любви от родителей, братьев и сестёр. В волнах этой любви его способности расцветали пышным цветом. Он был смышлёным, ласковым,  играл на трёхрядке, рисовал, с любой работой справлялся играючи.
        С первой встречи, в сердце запала жалость к умной, резвой Марфе. Постепенно это чувство переросло в любовь, заслонило боль от потери жены.  Видно предчувствовал, что счастье будет недолгим, щедро выплёскивал любовь на всех, особенно на молодую красавицу жену. Без неё скучал даже на работе и часто брал с собой. Научил писать, читать, считать.
        Марфа, как губка, впитывала знания, расцветала всё ярче и, только одно тяготило её. Сергей был душой Хакасии и любых компаний. Его любили за весёлый нрав, но больше за разудалую тальяночку и за то, что старался угодить всем. Не мог обидеть отказом от налитой рюмки и не мог раньше времени опьянеть, чтобы не омрачить праздник. Поэтому уговорил непьющую Марфу опорожнять и его рюмки. Могла ли она отказать ему?
         Пути Господни неисповедимы. Малафей прожил ещё четыре года после рокового события – ушла душа в небесные обители. Подержал на руках первенца Сашеньку и проводил внука  в последний путь. Понянчил Надюшку, но проклятия не снял и благословения не дал, потому что Марфа отвратилась от веры, а Сергей не принял его вероисповедания.
       Незадолго до рождения первенца, Марфа уговорила мужа ещё раз съездить покаяться перед родителями. Но сколько не валялись в ногах, вымаливая прощения, ответ был один: «Что сказал, то сказал».
         И безжалостное проклятье скарлатиной скосило двухгодовалого мальчика. Как убивался Сергей! Никому не позволил прикасаться к сыну. Сам вырыл могилку, сколотил гробик и до кладбища донёс на руках.
        Когда Марфа снова понесла, строго запретил соблюдать посты и сам настоял ехать к тестю вымаливать прощения. Но сколько не плакали, ответ был один:
       - Живите, как живёте, а благословения не дам.
       Когда Малафей вышёл на улицу от докучений, Матрёна простила их и благословила иконой.
       Родилась дочь. Сергей с какой-то суеверной любовью хранил жену и Надюшку от напастей. По стране катилась волна репрессий. Налоги подрезали под корень возможность выбиться к достатку. Легально, в пыли двора могли барахтаться только куры, да ворковать голуби. Но их семью хранила Любовь. Не знавшая в детстве ласки, Марфа не испытывала такой привязанности к детям, как Сергей. Он постоянно носил на руках, то дочь, то жену, то обеих вместе. Вся полнота нерастраченной любви к детям, выплеснулась на Надюшку.
      Семья у Сергея большая: отец Александр с Софьей, старший брат Арсений, понемногу свыкается с увечьем ноги, которое получил в армии и начинает поглядывать в сторону девчат.
      Варваре девятнадцатый годок, собирается замуж. После
свадьбы Анны, приданное готовят ей.
        Полину давно замуж отдали, живёт с мужем на Дюкеле, сплавляют лес и проводят пароходы через пороги.
       Закончили строить дом Петру. Отделили его с женой и четырьмя детьми. Свободней стало, да невмоготу Сергею. Всё напоминает о сынишке.
       Тут место кладовщика освободилось в пункте по приёму бадана и других дикоросов, на мраморном Кибик-Кордонском руднике. Посоветовался с домашними и пошёл к председателю сельпо увольняться. Едва уговорил, чтобы подписал заявление – не хотели отпускать хорошего работника, гармониста – душу всех компаний.

Уложение – свод законов в отдельной области права.
Кошт – расходы на содержание во время пути.
Тягомотина – что-то нудное, надоедливое.
Махало – от слова махать деревянным метром, наматывая на него ткань.
Пимокат – человек, который катает пимы – валенки.
Пятистенка – изба, разгороженная внутри рубленной бревенчатой стеной.
Трепать коноплю – раздёргивая, разрыхлять и очищать волокно.
Щепотник – представитель господствующей религии, который крестится троеперстием – щепотью.