Вспоминаю былое 4

     Я ещё в школу не ходила. Братик, Коля, только-только ходить начал. И вдруг по
местному колхозному радио объявили, что всем женщинам села: тем у кого малые дети и
старикам, которые уже не ходили на полевые работы, сельсоветчики решили – постановили, чтобы вышли в поле за село и там каждой женщине выделят по 10 рядков кукурузы и надо её прополоть, т.к. в колхозе не хватает рабочих рук. И пошли люди ранним утром с детьми малыми в поле. Пошли и мы: мама, я, Колю на руках понесли, и бабушка с мешком за плечами, а в нём вода и еда для нас всех. Моей обязанность было – играть в братиком, отвлекать его внимание, чтоб он не плакал.
     До обеда вроде всё было хорошо, хоть время тянулось нескончаемо долго. Мне дали в руки ветку (не помню уже с какого дерева) и я должна была той веткой отгонять поганых кусачих мух от себя и от братика. Мама и бабушка, не разгибаясь, тяпкой пололи кукурузные рядки.
     В обед мы поели и мама соорудила нам треноги, обвешала их всякой одеждой и нас уложили спать в том шалаше. Как же нам хорошо спалось на вольном воздухе, об этом теперь можно только мечтать… Но хорошее долгим не бывает.
     Вдруг поднялся такой сильный ветер, что мама с бабушкой только ловили одежду, чтоб ветром не унесло. Коля ревел, как резаный, а я его только крепко прижимала к себе и тоже плакала. Там, за лесом гремел гром и ясно было, что до села добежать мы не успеем. И что несут в своём чреве те тучи, одному только Богу ведомо. Высокие ветлы, которые росли вдоль дороги, чуть ли не до половины ствола гнуло ветром. И тут случилось то, что даже я, малая, запомнила по сию пору. Бабушка сняла с себя крестик, поцеловала его, упала на колени и стала во весь голос просить милости у Бога, спасти хотя бы детей малых. На рядках было много людей. И все, старый и малый, попадали на колени и стали просить у Бога помощи.
     И тут я заметила, что к нам, через поле, сильно хромая на больную ногу, бежит дедушка. Он нёс нам какие только были в доме клеёнки и мы все, как могли ими укрылись. А ещё через какое-то время подъехала бортовая машина, две подводы и бригадир на мотоцикле. Он распорядился, чтобы те, кто живёт в центральной части села, садились в кузов машины, а те, кто живёт на Горбах (а это ближе от этого поля) в основном дети, садились на подводы. Бабушка с нами села на подводу, своим худеньким телом прикрывала нас, а мама с дедушкой, укрывшись клеёнками, бежали сзади и очень заметно отставали от подвод. Дождь уже накрапывал, а гремело уже прямо над головой.
     Дома бабушка нам велела лезть на печь и укрыться с головой. Я только помню, что она что-то быстро делала по дому и всё время молилась вслух со всхлипом, и была её молитва за всех, кто « в эту лихую годину» был в пути, своих и чужих людей. Честно говоря, мне уже много лет, но я ни разу в жизни не слышала и не видела, чтобы кто-то так истово молился. Бабушка продолжала молиться даже тогда, когда, промокшие до нитки, с грязными до колен ногами, вошли в сени мама и дедушка. У бабушки была большая родня и где кто находился в эти минуты, когда бушевала гроза, (а грозы на Украине куда сильнее, чем тут, в Сибири), и по ярам текли потоки воды с полей, она знать не могла. Но даже не в этом дело. Старые люди того времени, пережившие, коллективизацию, войну, голод, оплакивавшие «похоронки», молились за всех людей, кого настигла беда. Вот и я думаю: способны ли нынешние старики молиться так, чтобы их мольба до Бога дошла?..

                ***
     Когда современная модница выбирает себе туфли, чтоб через дорогу сходить в магазин за хлебом, на меня тоска накатывает. Вроде бы «без вины виноватая». Как-то я свою жизнь прожила, в особой роскоши не купалась, да и не ставила перед  собой цель из последних сил выглядеть, как новая копейка. Покупала самое необходимое и то, в первую очередь – детям. Время было такое, что и купить было негде. Встречала на городских улицах выделяющихся одеждой людей, обходила стороной модниц, как яркую клумбу на газоне, стараясь близко не подходить, а в голове звучали слова из бойкой частушки: «Девушка модная, всегда голодная…» и ещё много чего вспоминалось  на эту скользкую тему. Смотрела на свою обувку и утешала себя тем, что она, по крайней мере лучше, чем та, которую я носила в детские свои годы. И всё же – девочка и есть девочка. Хотелось мне тогда чего-то лучшего, яркого, ну, хотя бы такого, как носят подружки-соседки. И было не в счёт, что они на четыре года меня старше. Конечно же я по-соседски ходила к ним в гости, терпеливо смотрела на их прихорашивание перед зеркалом, но режущей зависти у меня не было. Сиротство приучает к скромности, да и всегда была в запасе мысль: у меня такое будет, только немного позже. А пока я всё чаще склонялась над вышивкой  и ещё ниже склонила голову, когда мамы тех соседок ставили своим дочерям меня в пример, потому что вышивать те узоры, над которыми корпела я, у них усидчивости не хватало.
     Однажды, я с соседкой, Олей, пошли на межу нашего огорода, где росла черешня, на которой раньше, чем у кого бы то ни было на нашей улице, созревали ягоды. Оля же, даже в чужом огороде считала себя за главную и шла впереди. А надо было пройти по краю ржаного клина, (хата у нас была под соломенной крышей и её надо было  каждую осень подновлять), по направлению к той черешне. Если она смотрела на краснеющие ягоды, то я смотрела на её, то ли туфли, то ли тапочки, тряпичные, из плотной ткани, красной, в белый мелкий горошек, а впереди ещё из чего-то более прочного, белый лоскуток, это чтоб при ходьбе пальцы не сбить. Куда там, я бы до них и дотронуться не посмела…
     Чтоб залезть на дерево, следовало разуться, что она и сделала ещё на  подходе к меже. (Межой был невысокий каменный забор, а черешня выросла среди камней этого забора). Я тоже сняла с ног свои сандалии и ловко, привычно, как будто по лесенке взбежала на своё любимое место на развилке дерева. Кинула пару ягод в рот и засмотрелась на краснеющие в зелёной озими тапочки. У них оказывается и стелька тоже была красной, только без белого горошка. Эти тапочки на зелёном сочном фоне были больше похожие на алые маки среди колосящегося хлебного поля.
     Сколько бы я так смотрела на эту обувку, трудно сказать, но послышался зов тёти Наталки. Она звала свою дочку, видимо они наметили куда-то идти, ведь не зря же она обула обновку. Я так и осталась сидеть на дереве и смотреть вслед Оле, которая бежала по зеленцам босиком и несла в руках новую обувку. Потом слышно было, как мать дочку за что-то отчитывала, а она плаксиво оправдывалась. Потом мой брат, Коля, рассказал мне, что Наталка заставила дочку ноги в копанке вымыть, прежде чем обуть красные туфельки. (С каблучками – значит туфельки). Эти туфельки моему брату не понравились. Он презрительно чвыркнул слюной и сравнил ноги соседки с гусиными красными лапками. Мама моя и дедушка согласно закивали головами, дескать, завидовать там нечему. Я молчала, но и теперь, когда смотрю на прилавок, где в ящиках краснеют черешни, ещё не совсем зрелые, из памяти выплывают алые маки Олиных туфелек среди буйной зелени жита.

                ***
     Скажите, кто из нас не жаловался на недосып? Если хочешь что-нибудь путнее сделать, поневоле время воруешь у сна. А я, так, вспоминая детство, завидовала городским детишкам. Пусть на часок, а всё больше деревенских спят. Городские на солнце не оглядываются. Деревенские и сельские дети с солнцем просыпаются, с солнцем спать ложатся. А в летнюю пору и без того ночь короткая. Родители же ещё до восхода солнца разоспавшихся детишек тормошат. «День, как год», - любила повторять моя мама, а находишься за своей или за колхозной скотиной, вечером в сон клонит, и поесть сил нет. Городские всё спортивными успехами хвастаются, да то, что выдерживало моё поколение в детские годы, городским спортсменам и не снилось. Опять же, что можно объяснить человеку, который не знает, что такое холодные росы пока солнце не взойдёт, который по мосту ходил, а мы вброд, у которых кирзовые сапоги – самая ходовая обувь на селе. Городских детей в школе кормят, а они ещё жалуются, что, видите ли – не вкусно. А у нас до 4-5 часов по полудни зачастую крошки во рту не бывало и домой придёшь – печь холодная. Э-эх, начну вспоминать и стыдно становится за нынешних малолетних потребителей.
     О себе, в этот раз промолчу, просто душу не хочется бередить. А про других слова сами в строчку просятся. Вот была в нашем селе семья: трое детей, мать доярка, отцу «лёгкой жизни» захотелось, сбежал с колхоза в том числе и от семьи… Так его больше в селе и не видели. А мать и есть мать. Совесть не позволяет детей своих бросить. Доярить пошла, а как же ещё детей на ноги поднять… В 5 утра она уже на ферме. Младшие дома, взаперти ревут, а  старшенький (в школу осенью), идёт невыспавшийся на ферму, маме помогать. 12 коров доярке надо подоить, накормить, почистить стойла, а ещё телят в клетушках надо с соски напоить. Вот, пацанёнок поит тех телят и сам с ними на соломе уснёт. Мать придёт, ругает его. А он и не помнит, каких телят поил, а какие непоеные остались.
     А тем, у кого родители в поле работали, тоже не легче. На каждую колхозницу 5 гектар – норма обработки сахарной свеклы. Это ж ей и полоть два раза за лето, и даже если трактором подкопают те рядки, то корнеплоды надо собрать в кучу, обрезать, да ещё на сахарный завод этот урожай надо отвести… А нас, школьников, до самых Октябрьских праздников вместо уроков на поля возили, урожай «в закрома Родины» собирать. Помню, у одной матери терпение лопнуло, в школу в учительскую пришла и начала ругать всех подряд. Получалось так, что её двое детей задарма на колхозных полях работают, а она одна эти 5 гектар обрабатывает. После этого громкого разговора, как приедет бортовая машина на школьный двор за детьми, так брат и сестра Королюки к маме на поле убегали. Им и двойки по труду и по поведению ставили, а они плачут, а всё равно маме помогать бегут. Потом и другие дети по их примеру так же стали делать. Председатель колхоза своё требует, партийная организация на школу давит, родители за детей заступаются, а порой и в открытую в глаза говорят: «Что мне ваши оценки, если по окончании школы их с колхоза не выпускают? С тройками или с четвёрками, а всё едино, тяпку на плечо и день-деньской в поле с ветром разговаривать…»
     Говорят, будто бы сейчас тяжело жить простым людям… , а когда оно легко было?..

                ***
     Я с братом всё-таки постарше были, а у соседки Гани трое детей было и муж, больной раком… последние дни доживал. Старший сын сельское стадо пас. Двое младших по двору слонялись, голодные, мокрые, обписяные. Мать их в рубашонки, чуть ниже пупка оденет и мне с братом, с кузова машины на ходу крикнет, чтобы мы за ними смотрели и к речке не пускали. А куда та машина маму Гали и Василя увезёт, она и сама не знала. Вот, как голодные детишки начнут сильно плакать, то соседи что-нибудь съестное им в руки дадут. Тем и пробавлялись.
     Однажды, мой брат, Коля, ходил их проведывать, прибегает обратно и шёпотом кличет меня. Мол, пошли, я что-то тебе покажу. Вот, мы, огородом, крадучись, подошли к их хате, а там младшенький, Васька, как уж там умел в три-то года, пляшет перед крыльцом. А на крыльце кошка сидит. Вот для неё весь этот концерт. Где в это время Галя, двумя годами старше была, я уже не помню. В хату они не заходили, обезображенного болезнью отца боялись.
     Насмотрелись мы, тоже ещё глупые дети, и к себе домой пошли. Стали маме и бабушке об этой пляске рассказывать. Смеёмся, а мама моя, (вдова с двумя детьми), сидит и плачет. Бабушка принялась нас ругать и упрекать, чтоб мы не смели детворе на улице об этом рассказывать. Сама вытащила два початка варёной кукурузы с чугунка, насобирала в фартук яблок и понесла детям.
     Отец их помер, сельсоветчики с флагами пришли его хоронить… Господи Милостивый! Чего мы только в те тяжёлые годы не повидали…