Вспоминаю былое 2

                ***
     В нашей жизни нет стабильности, да её никогда и не было и, наверное, не будет. Но каждый день жизни надо было прожить, а порою – просто выжить.
     Я теперь не хочу в подробностях вспоминать, как я оказалась ночью среди бескрайнего поля. Вспоминать это очень больно, скажу только, что мне в то время было семь или восемь лет. Хорошо только то, что это была летняя ночь, тёплая, погожая. Шла я полевой дорогой, куда шла – конечно же - домой. Но в какой стороне мой дом, этого я не знала. Просто шла по полевой грунтовой дороге, спотыкалась, уже не плакала. От голода и усталости даже мыслей в голове не было.
     Пока солнце на небе медленно сползало к горизонту, я ещё надеялась кого-то встретить, едущего или идущего по полю. Когда вслед за солнцем погасли облака на краю поля, мне хотелось просто лечь на дороге и… умереть. По обе стороны дороги волнами качались пшеничные колосья, в которых ещё не завязались зёрна и усы были мягкие и ласковые. Среди колосьев по краю цвели васильки и полевые мелкие красные маки. Когда солнце зашло, васильков не стало видно. Да меня уже в те минуты ничего не радовало. Хорошо хоть дорога чувствовалась под ногами, вот её как раз я и боялась потерять.
     Взошла луна, своими тёмными глазами следила с высоты за мной и от этого становилось бесприютней на душе. Ветерок уже не радовал прохладой, а наоборот отнимал у хрупкого тела девочки тепло. Летнее платьишко не грело, а только путалось в коленках. Чтобы легче идти, я подняла спереди подол выше коленок, (в те годы в нашем селе девочки носили длинные платьица, а мне и без того всегда шили платья «на вырост», и эти платья изнашивались гораздо раньше, чем я дорастала до нужного размера). Хуже было то, что от одиночества и крайней незащищённости, я боялась всего и вся. Вздрагивала от любого шороха. От накатывающего страха у меня даже голос пропал, а может я его просто выплакала и охрипла. Ночной ветер шептался с колосками, поле пшеницы покачивалось, жило своей обычной жизнью, только я тут была чужая. Полная луна освещала землю своим особенным светом и теперь колоски  стали седыми. Всё поле мне начало казаться головой седого старца, а маки, которые всё же краснели и были чуть выше колосков, кровенели раненым теменем.
     Мне хотелось просто сесть, но я очень боялась тех зверьков, глаза которых я видела горящими то тут, то там. Все обиды причинённым мне людьми, своими и чужими, я давно уже им простила, мне только одного хотелось – услышать человеческий голос. Я нисколько не удивилась тому, когда мне стало казаться, что в шорохе колосьев мне слышались отдельные слова. Я прислушивалась к ним и в какой-то момент мне  почудилось, что вокруг меня столпились невидимые чудища и все они идут следом за мной и тянут ко мне свои костлявые руки. Дрожа всем телом, я из последних сил побежала. Когда уже стала задыхаться от быстрого бега, неожиданно для меня закончилось хлебное поле. Все шорохи остались позади, но всё равно я боялась оглянуться и, спотыкаясь, шла вперёд.
     Успокоившись, увидела свекольные рядки. Это меня обрадовало. С трудом перебралась через придорожную канаву и ступила на мягкую землю междурядья. Выдёргивала сахарные  свеколки, величиной с редиску, отряхивала от прилипшей земли и ела. Ноги подломились и я села, а через какое-то время меня сморил сон.
     Утром по дороге ехала бортовая машина, в кузове которой были женщины свекловодческого звена. Они и заметили в поле у дороги спящую девочку. Те женщины меня подобрали, накормили, напоили водичкой. Добрый дяденька шофёр спросил меня кто я и откуда. Я попросила его отвезти меня к дому дедушки… за что мне ещё больше дома нагорело, (дедушка с моим отцом не ладили), чем за то, что я вовремя не вернулась домой… Теперь, спустя шесть десятков лет, нет-нет да и подумаю: зачем мне, малой, нужны были такие испытания?..

                ***
     Стали модными детские одеялки ручной вязки, мякенькие, тёплые. Я своих сынов пеленала до тех самых пор, пока они из пелёнок не выросли. Атласной лентой перевяжу, это чтоб они быстрее засыпали. И правда уснут, а я скорее домашние дела спешу сделать. Подойду к кроватке – спят. Только ручки и ножки уже на воле, пелёнки разъехались, одна лента поперёк животика. Подумаю: «мужики свободу любят…», укрою одеялком, ещё до дверей не успею дойти, оглянусь, а маленькие ступни уже из-под одеялка видны. И так тепло на душе станет… Материнское счастье бывает таким крошечным и в то же время – самым большим из всего, что только случается в жизни.
     Моим сыночкам уже под 50 и за 50. У самих уже дети выросли, а теплота в груди всё та же, не иссякла за годы. Всё хочется прикрыть их от множества житейских неожиданностей. Только силы у меня уже не те…

                ***
     Как же много мы носим в себе засеянного, ещё в наши детские годы, семена надежды и добра. И это семья просыпается и даёт ростки не все сразу, а случается через много десятков лет, когда всё твоё существо откликнется на зов волшебной мелодии, под которую капнуло словечко прямо в душу и душа, как земля, приняла его в свои объятья и сроднилась с ним. И если кто думает, что это должно быть высокое слово, громкое, пафосное, ёмкое, вовсе нет. Оно может быть произнесено шёпотом, и не обязательно тебе адресовано. Достаточно того, что тебе выпало счастье услышать его…
     Милые наши старики, неграмотные, изработанные, издёрганные всякими переменами, войной, голодом и бесчисленными напастями, которые ложились на плечи человеку от земли. А люди радовались малому, тому, что Богом послано в виде дождя или снега. Бывало моя бабушка глянет в окно на редкий пролетающий снег или начинающийся дождь и перекрестится, да так искренне, с радостью и полушёпотом скажет: «Слава тебе Господи, что дожила увидеть Божью благодать!» Я увижу просветлённое лицо старушки и сама метнусь к окну, чтоб своими глазами увидеть «Благодать Божью». А вижу – дождь… Мне, дурёхе, понадобились годы, чтоб полюбить то, что по милости Божьей с Неба на землю падает. Ведь это не просто: «Падает снег. Это Небо делится с Землёй своей чистотой и нежностью. И Земля от этого начинает пахнуть Небом…» Каждый раз, после обильного снегопада, выйдя из подъезда, я повторяю бабушкины слова: «Небом пахнет!» И, вместе с воздухом радость переполняет меня. А теперь, уже на склоне лет, благодарностью отзывается душа: «Я это вижу, я это чувствую, мне подарено счастье жить…»
     Однажды, на присланной мне поздравительной открытке, я прочитала такие слова: «Пусть в наших сердцах никогда не будет грозы, а только тёплое лето и запах чайной розы!» Если раньше, пробежавшись взглядом по строчкам пожелания, слова бы вызвали у меня лёгкую улыбку, то теперь, много всего повидавшая за годы жизни, слова мне кажутся «притянутыми за уши». Гроза в сердце и гроза в природе – далеко не одно и то же. Когда капли летят до земли слегка различимым пунктиром – это просто дождь, а когда с тучи, как из лейки водные нити тянутся непрерывно – это уже гроза, гроза всему живому.
     Я видела в детстве, как коровы, овцы, лошади, стоя под проливным дождём, прячут голову под брюхо соседа, чтобы была возможность дышать. Теперь я смотрю на опущенные  ветки берёз и физически чувствую на себе нескончаемые потоки воды… «Господи, дай им силы выдержать необузданный нрав разбушевавшейся стихии…» Теперь я, подобно моей бабушке, молюсь за тех, кто вынужден терпеть эту случайность. А может эта «запланированная случайность и есть осознанное предназначение?» Так сказать испытание… На первый взгляд всё просто, всего лишь дождь идёт, но если вдуматься – у каждой случайности есть своя задача…
     Думай человек, думай…

                ***
     Ещё из моих далёких детских лет осталась привычка – хранить всё то, что сердцу дорого. В послевоенные годы в нашем селе бедно люди жили, одежонку с родительского плеча донашивали, а об игрушках и – не заикайся. В лучшем случае бабушка толкушку в тряпку запеленает, вроде как кукла. Вот и тетешкала её, пока сама не научилась шить тряпичные куколки величиной с детскую ладошку, с нарисованными химическим карандашом глазами, носом, бровями, ртом. В школу пошла, уже считалась большой девочкой, дескать, стыдно в куклы играть. Но соседские девочки были постарше меня, играли в куклы и я играла, а потом прятала своё сокровище в хлеву на чердаке.
     В магазин, в сельский сельмаг, в основном посылали детей. К центру села я шла дорогой через всё село, а домой – тропинкой вдоль реки. Иногда вдоль берега гуляли гуси и утки. Я, не то, чтобы гусей, даже уток боялась. Сяду на камушек и жду, пока они с тропинки сойдут. По этой самой причине меня и заприметил странного вида дедушка, который пас своих гусей и не позволял им смешиваться с другими гусиными выводками.
     С дедушкой ещё гуляли два странных зверя: худой чёрный кот с белыми усами и маленькая лохматая собачонка, которую хозяин на лето подстригал, как умел, клочками, но голову оставлял не стриженной. Видимо боялся, как бы сослепу чего-то не повредить. То, что эти звери выглядели комично, в селе посмеивались любители позубоскалить. Но, в присутствии дедушки никто не смел что-либо плохое говорить, а четвероногим друзьям и тем более гусям – дела не было до людских разговоров. А может у них было своё понимание красоты? Кто ж их знает.
     Однажды, ко мне, сидящей на камушке, подбежала собачка и стала обнюхивать мои покупки. Я отщипнула от булки хлеба кусочек и положила на сорванный лопушок. Кот тоже к нам подошёл, но пёсик пожадничал и к хлебу его не подпустил. Мне жаль стало кота, я и ему хлебца отщипнула. Он же за это позволил мне его погладить. Но когда ко мне направилась стая гусей, я испуганно закричала. Дедушка прикрикнул на гусей и они его послушались, вернулись на то место, где до этого травку щипали.
     Домой пришла я, стала рассказывать своим домашним, что со мной приключилось. И ещё обмолвилась о том, что этот дедушка как-то странно одет, в нашем селе так не ходят. Он ходил в самодельных кожаных тапочках с ременными подвязками, в длинной рубахе из грубого полотна и в белых холщёвых штанах, закатанных чуть ли ни до колена. На голове высокая соломенная шляпа с узкими полями. Мужики в нашем селе тоже ходили в соломенных шляпах, но с большими полями, защищающими от палящего летнего солнца. А ещё у этого старика была своя причуда, он не каждому отвечал на приветствие. Человек он был в нашем селе пришлый, людей не знал, но как-то он по-своему распознавал людей, кого он считал хорошими, а на кого и взглянуть не хотел. Мы к такому обращению были не привычные. Любой и каждый человек здоровался со всеми встречными людьми, и не важно – знаешь ты его или нет. А дети, так в обязательном порядке должны при встрече говорить - «Добрый день!»  Некоторые дети даже в школе жаловались учительнице на этого старика. На что учительница хмурила брови  и велела детям здороваться не смотря ни на что потому, что дети должны уважать пожилых людей… Вот такое тогда было наше воспитание.
     Однажды я шла домой с покупками и встретила дедушку с гусями. Он увидел в сеточке, что я несу три булки хлеба и попросил меня отломить ему кусок хлеба. Я посмотрела на него и на кота с собачкой и отдала ему целую булку хлеба. (Это, в то время, был прямо таки царский подарок. Потому, что в сельмаге давали одну буханку хлеба в одни руки и то не каждому, кто хотел бы купить… Мне дали потому, что этот хлеб  на две семьи и в связи с отдалённостью от магазина). Дедушка снял шляпу и поклонился мне, девочке – третьеклашке. Придя домой я честно рассказала всё, как было. Мои домашние только переглянулись и ничего не сказали. А после захода солнца на нашем дворе залаяла собака. Мама вышла на крыльцо и увидела того старика. Он принёс нам две вязанки рыбы. (Вязанка – это на упругий стебель тысячелистника нанизывается под жабры только что выловленная в речке рыба, длиной с кисть руки взрослого человека). Мой дедушка пригласил гостя посидеть на завалинке. А тем временем бабушка достала из большого чугуна штук 6-7 початков варёной кукурузы и вынесла гостю на большом медном блюде. Гость принял подарок, сложил кукурузу в небольшой холщёвый мешочек, что висел у него на боку на верёвочке наперекос через плечо. Потом взял бабушкину руку и поцеловал её. Бабушка засмущалась и ушла в сени.
     К нам этот дедушка приходил редко. О чём они с моим дедушкой говорили, этого я не знаю. Одно для меня было важно, что он здоровался со всеми из нашей хаты и мамиными братьями тоже.
     Прошло много лет. Я уехала из села, а когда в последний раз приехала в село, то мы с мамой моей пошли на кладбище, проведать могилу моего дедушки. Через две могилы возвышался деревянный крест и на верёвочке в рамочке была фотография. Фотография необычная для такого случая: дедушка в гуцульской одежде хворостиной гнал гусей, а сзади за ним шла собачка, похожая на маленького львёнка и худой черный кот.
     Мы принесли большой букет жёлтых и синих ирисов, (они у нас высокие и крупные растут), чтоб цветами украсить могилы своих родственников. (Именно украсить, цветами украшалось всё надгробье). Могилу старого гуцула мы тоже украсили, и только тогда я на табличке прочитала его необычное имя. Такие имена носили гуцулы из Закарпатья. Жаль только, что теперь мне уже это имя не вспомнить правильно не получилось бы, а сельское прозвище вспоминать не хочу. Это был гордый, достойный человек, светлая ему память.