За все плати вперед!

ЗА ВСЕ ПЛАТИ ВПЕРЕД!
Когда еще молод, но уже пожил, то хочется иногда спокойно понаблюдать за поведением людей, за их характерами, за национальными особенностями. Я часто прибегал к таким беспристрастным наблюдениям, чтобы увидеть, как люди проявляют свой характер, склонности и привычки. Для этого не нужно каких-то особых усилий. Просто не надо торопить события и делать поспешные выводы.   

 По семейным обстоятельствам из Новосибирской области я переехал в Одесскую и нашел работу в редакции районного центра Тарутино. Это - историческое место. После наполеоновских войн и до начала Великой Отечественной войны 1941-1945 годов в поселении жили немцы-колонисты. Их пригласил сюда царь Александр Первый из-за необходимости заселить южную часть Бессарабии – Буджак. Прожив здесь около ста тридцати лет, это где-то пять поколений, перед войной они уехали в Германию.

 Тарутино основано в 1814 году. Поселение стало центром бессарабских немцев. Во время его расцвета здесь работали две немецкие гимназии, педучилище и библиотека. Выпускались три газеты. Были построены водопровод и ливневая канализация.

В опустевший поселок из окрестных хуторов переселились болгары, тоже колонисты, но прибывшие из-за Дуная. Они заняли жилье и сами построили много домов. Но, не имея культуры строительства населенных пунктов, они разобрали для этого ливневую канализацию из камня-ракушечника. Ко времени моего приезда в поселке городского типа от немецкого наследия остались водопровод, жилые и хозяйственные постройки и некоторые административные здания. Кое-где на дорогах уже били ключи, а в подвалах немецких домов стояла вода. Болгары же посчитали, что ливневая канализация – только для красоты.

 Поселок расположен в долине небольшой речушки, бурной во время дождей и как ручей в сухое время года. Главные две улицы проходят вдоль правого и левого берегов. Немецкие каменные дома стоят фасадами к улице, а несколько комнат и хозяйственные постройки уходят вглубь дворов. Поселок от этого выглядит нарядным, солидным. И совсем не похож на сибирские с их деревянными домами, резными наличниками и палисадниками.

Я снял комнату в немецком доме у болгарской семьи с условием - деньги платить вперед минимум за месяц. В большом доме жили старик со старухой. Моя небольшая комната отапливалась печью-голландкой. Причем, топка и плита находились в огромной прихожей, в которой был постоянно открытый люк на чердак. От этого в прихожей всегда было прохладно, как на улице. Я топил печь ежедневно, но сильно нагревать ее мне не разрешали. Так она дольше прослужит! Тепло от плиты улетучивалось на чердак, а стенка в комнате была чуть теплой. За зиму я намерзся больше, чем за всю жизнь в Сибири! Отогревался только на работе. Мне сочувствовали, но помочь не спешили.

Постепенно узнавал привычки и обычаи болгар. Из нескольких комнат они отапливают всего одну. Считается, что в холодном состоянии здание лучше сохраняется и долго не требует ремонта. Старики одеваются очень тепло. На ногах несколько шерстяных носков, толстые брюки, поверх свитеров меховая безрукавка - киптарь по местному. Выходя на улицу, они обувают резиновые калоши, в поселок идут в сапогах или туфлях.

О болгарах я кое-что знал. Из-под пятисотлетнего турецкого ига Болгарию освободила русская армия. Но во время войны с Германией  она сражалась на стороне фашистов и лишь после разгрома немецкой группировки вступила в союз с нами. А еще я читал юмористическую книжку «Болгарские усмешки» о нравах жителей болгарского города Габрово. В ней высмеивались такие черты болгар, как жадность, расчетливость, экономность. Считается, что жители Габрово — самые скупые люди если не в мире, то в Европе точно.

Зима в Бессарабии мягкая, почти все время плюсовая температура. Иногда выпадает обильный снегопад, но сугробы быстро исчезают. В пятьдесят пятую годовщину Великого Октября вечером на дворе было около пяти градусов тепла. Я протопил свою печь и находился в комнате, в которой было градусов двенадцать, не больше. Что-то читал, коротая вечер.

Вдруг дом наполнился веселыми звуками - это сын с женой и детьми пришли к родителям в гости! Но вскоре детские голоса смолкли, послышались отрывистые и громкие мужские. Потом запричитала хозяйка квартиры, выбежавшая в прихожую. Я вышел узнать, что случилось? Она ответила, что гостей ждали завтра днем, а они пришли сегодня вечером. Вот дед и ругается, гонит их домой. А у нее все готово для гостей.

 Минут через двадцать страсти улеглись. За стеной слышались умиротворенные звуки. Значит, старика уговорили. А я думал о том, что у себя в Сибири никогда бы не увидел подобной сцены. Это так естественно – встретить праздник с родителями! Ожидал также, что меня либо позовут к столу, либо угостят отдельно в комнате. Но ничего такого не произошло. Столовая в выходной была закрыта. Ужинать я отправился в местный буфет. Но мой гастрит не принял холодную пищу, а из-за непривычного вина меня вырвало. Так я отпраздновал свой первый праздник на заселенной болгарами земле.

В Одессу к семье я ездил через выходной, поэтому иногда воскресные дни проводил в редакции или находил какое-нибудь занятие на квартире. У стариков в глубине двора, метрах в пятидесяти от входа в дом, была летняя кухня. В темное время суток они освещали ее керосиновой лампой. Электричество не проводили - не хотели нанимать электрика и платить. Да и счетчик будет накручивать больше! Я об этом не догадывался, поэтому вызвался провести свет в кухню, хоть и было это не просто. Хозяева не возражали. Все материалы они припасли заранее.

 Запитал провод в просторном подвале, где у хозяев стояли бочки с вином. Их было несколько, ведер по сорок в каждой. Последние годы государство закупало у населения вино по рублю за литр. Болгары вместо огородов развели виноградники и делали вино в большом количестве. Причем, на продажу - отдельно, а «для себя» – отдельно. Доход от винограда был большим, столько не заработаешь на производстве или в совхозе. Каждая болгарская семья в то время имела пухлую сберегательную книжку. А картошку и овощи покупала на базарах. Истинно по-габровски!

Прокладывал проводку по высокой наружной стене дома, под самой крышей, чтобы дождь не мочил. Потом по сараю, до кухни - по воздуху. Через каждый метр поднимался по лестнице, закрепляя проводку по всем правилам, так как имел опыт работы электриком. Останавливался, чтобы только перекурить или попить воды. На все про все у меня ушло часа четыре напряженной работы. Угостить меня чаем или вином хозяева не додумались. А я даже не намекнул на это. Наконец, щелкнув выключателем, я сдал работу. Старик сказал мне спасибо. Выглядел он очень довольным!      

 Я быстро освоился в новой для меня должности ответственного секретаря редакции. И уже стал выезжать вместе с корреспондентами на производственные участки, так как материалов в газете постоянно не хватало. Меня здесь многое удивляло. Особенно – запах талой земли! Он преследовал меня всюду! Начиная с осени и всю зиму мне казалось, что на дворе – весна!

Был февраль. В низинах и в лесопосадках кое-где лежали лоскуты снега. На пашне уже работали тракторы в агрегате с боронами. Небо было голубым, будто промытым дождями. Солнце светило низко, но ласково и не слепило. Грачи уже хлопотали в лесополосе над прошлогодними гнездами.

 Дома в болгарских селах добротные, на четыре-пять комнат. Почти все под шифером, но есть под черепицей и под железом. Во дворах – летние кухни. Вместо колодцев - наливные емкости. Их здесь называют бассейнами. Воду завозят автоцистернами. В обычных колодцах вода не пригодна для употребления, так как грунтовые воды сильно минерализованы. У каждого дома – погреб с выходом на поверхность. На приусадебных участках – виноградники, лишь кое-где плодовые деревья. Овощами и фруктами местные жители предпочитают запасаться за счет совхозов или покупают на базарах.

На молочнотоварных фермах мне понравилось, что в рационе животных - кормовая свекла. А кукурузный силос и концентрированные корма заводского изготовления такие же, как везде. Коровники не утепленные, как в Сибири, в них нет тамбуров, сдерживающих морозный воздух. А все остальное – стандартное. Те же поилки, доильные аппараты, молочные бидоны, молокомеры. 

 В апреле, когда наружный воздух прогрелся, топить печь мне запретили, и я по-прежнему страдал в промерзлой за зиму комнатушке. Гриша Парликокошко, фотокорреспондент редакции, предложил мне переехать к нему, у него одна комната свободна.

Было первое число месяца. Как только мы подъехали на редакционной машине, чтобы забрать мои вещи, старик обратился ко мне с претензией:
- Мы как договаривались: платить за месяц вперед! Плати!

Я искренне удивился:

- Я же переезжаю и не буду жить у вас.

- Но мы так договаривались. Плати!

- Не буду платить. Я оставляю вам уголь, кукурузные кочерыжки для растопки. Они же чего-нибудь стоят.

- Можешь забрать их с собою. А по договору заплати.

- Если Вы такой, то и я такой. Проводку в кухню я провел? Вы мне за работу не заплатили? Значит, мы в расчете!

- Нет. Договор дороже денег!

Я решил образумить болгарина и предложил:

- Давайте так: мы пойдем к прокурору, все ему расскажем, и как он решит, так и будет!

 Гриша отвел деда в сторонку и о чем-то горячо ему говорил. После этого хозяин сказал примирительно:

- Ладно. Прощаю тебе долг. До свиданья.

- Нет на мне никакого долга! До свиданья!

В габровских анекдотах вечная тема — человеческая скупость, граничащая с абсурдом. Поведение деда было ярким подтверждением, что юмористические истории возникли не на голом месте. Самая известная габровская шутка - о кошках, которым экономные габровцы укорачивают хвосты, чтобы двери дома за ними быстрее закрывались и не выпускали тепло. Бесхвостая кошка стала неофициальным символом города.

Редактором, главным бухгалтером, заведующими отделами и почти все другие работники редакции были болгары. Остальные сотрудники - тоже местные жители, молдаване и украинцы. И лишь один я был и русским, да еще и сибиряком. Я учился заочно в Высшей партийной школе на третьем курсе. Дважды в году уезжал на экзамены в Киев. Именно в это время редактор с бухгалтером начисляли квартальные премиальные. И каждый раз меня в ведомость не включали, хотя по объективным показателям я был самым успешным журналистом. Мне было обидно из-за такой несправедливости, но я не возмущался, а продолжал наблюдать, когда у болгар проснется совесть.   

Со временем я стал заместителем редактора и заведующим отделом партийной жизни. По сдаче материалов я превосходил своих товарищей по работе в полтора-два раза. На период уборки урожая райком партии создавал штаб, в который включал редактора и меня. По поводу редактора – все понятно. Он на редакционной автомашине выезжает в села. Я же и транспорта не имел, и норму по сдаче материалов в газету обязан был выполнить. Сколь ни говорил редактору, чтобы объяснил в райкоме, и меня бы как творческого работника не включали в штаб, но он трусил и не отстаивал меня.

Я не сдавался. Выезжая в село на попутном или маршрутном транспорте, бывая в центре уборочных работ, где-нибудь на уголке стола или на коленке я писал заметки, репортажи и даже статьи и свою норму три тысячи строк выполнял. Было трудно, но я же сибиряк! Но вот однажды в совхозной конторе затеяли ремонт. В полях прислониться тоже негде. С большим трудом я умудрился написать полторы тысячи строк и еще пять сверху. Редактор же сдал только полторы тысячи строк ровно. И у него хватило совести спросить с меня за невыполнение нормы.

- Но я поработал лучше Вас! – сказал я нахально.

- Всего на пять строк?

- Зато каких! Вы разъезжали на машине, возвращались, когда хотели, писали за столом. А я брошен на произвол судьбы, пешком в чистом поле у комбайнов. Вообще мог не писать в таких условиях.

Квартиру я получил тоже в немецком доме. Вскоре обменял ее с доплатой на трехкомнатную. В ней, видимо, когда-то жил сам хозяин дома. Теперь окна моей квартиры выходили на главную улицу. Это был бельэтаж, под домом – подвальное помещение с окнами на уровне тротуара. В квартире водопровод, баллонный газ на кухне, обширная летняя веранда. В пристройке - баня, отапливаемая титаном. В палисаднике – беседка, увитая виноградом. И большое плодоносящее дерево абрикоса. Жизнь наладилась!

С Гришей Парликокошко мы оставались в приятельских отношениях. А со своим земляком редактором он не ладил. Руководитель постоянно к нему придирался, и у фотокорреспондента было уже столько замечаний, что его можно было уволить по статье. Я же у Гриши был как гарант безопасности, потому что в обиду его не давал. Поэтому он со мною был откровенен. Однажды рассказал, что прошлой ночью оказался в одной серьезной компании. Там обсуждался вопрос, как обустроить жизнь, если не станет Советской власти. Я попросил его не говорить глупостей.

- Какие глупости! Мы обсуждали, что делать с такими, как ты!

- И что? Решили, что мы уйдем в подполье, а вы будете бегать по крышам? – съязвил я. Разговор этот происходил за много лет до событий в Беловежской Пуще. Поэтому я не придал ему никакого значения.       

Оказалось, что в штабы меня включали для проверки. Кроме того, не оставляли еще и без других общественных нагрузок. Я был членом районного штаба народного контроля, лектором общества «Знание», председателем райкома профсоюзов работников культуры, председателем профкома редакции и типографии. Я всюду успевал и умудрялся отлично сдавать сессии. Изучив мои организаторские способности, мне предложили перейти на работу инструктором райкома партии. И я согласился. В редакции недоумевали. А я думал: «Будете знать, как лишать меня премиальных!»

Теперь я и вовсе себе не принадлежал. За мной закрепили четырнадцать парторганизаций, и я был обязан налаживать работу так, чтобы ни одно направление жизнедеятельности не страдало. Однажды инструктор ЦК Компартии Украины проверил мою совхозную парторганизацию. Освобожденным секретарем в ней был учитель истории. Партсобрания проводил он регулярно, на производственных участках были группы народного контроля, посты депутатов сельского Совета и комсомольский «Прожектор». Комсомольская и профсоюзная организации собрания проводили регулярно, вопросы на обсуждения ставили актуальные. Инструктор ЦК с ног сбился, а придраться ни к чему не мог. Наконец, вспомнил про организацию ДОСААФ. Была такая в совхозе, но вот собрания не проводила. Это и было записано в справке по итогам проверки. А меня в райкоме вызвали на ковер.

Среди инструкторов я выделялся более высокой подготовкой, поэтому часто писал доклады или тексты выступлений для секретарей. Инструктор Анатолий Черненко, студент-заочник сельхозинститута, постоянно консультировался у меня по вопросам философии. С другим инструктором, Иваном Бахчиванжи, филологом с высшим образованием, они были «на ножах». Иван называл Анатолия «бандерой», а тот его – «болгар – соленые уши». Чего с них взять – еще мальчишки!   

Первые месяцы я по инерции готовил материалы в газету под рубрикой «Партийная жизнь», но мне посоветовали не делать этого: пусть газетчики сами справляются. Меня зачислили в резерв на заведующего отделом пропаганды и агитации райкома партии. Когда я защитил диплом и попросил вернуть меня в газету, мне предложили пост начальника районного узла связи. Я не согласился, сославшись на то, что хочу продолжить работу по специальности. Зинаида Янчоглова неохотно уступила мое бывшее рабочее место, но угрызения совести я не чувствовал. «Не будете лишать меня премиальных!»

Вместе с квартирой я получил приличный земельный участок под огород. На нем стояли два вишневых дерева. Мне захотелось поставить под них небольшую пасеку. Я выписал в совхозе три улья с тем, чтобы заселить в них пчелиные семьи. Заместитель директора по хозяйственной части веселый разбитной болгарин Иван Коцофляк вызвался привезти мне их домой. Я обрадовался и передал ему выписку из кассы. Не менее пяти раз за лето встречались мы с Иваном, и каждый раз горячо уверял он меня в том, что привезет эти ульи не сегодня, так завтра. Наступила зима, а ульев так я и не увидел. Я понял, что болгарин умышленно не привозил мне ульи, не хотел, чтобы у меня, приезжего, все было хорошо.

С подобным отношением столкнулся я и при общении с главным архитектором района болгарином Ильей Петковым. Областное управление по делам печати пообещало мне ссуду для строительства собственного дома. Дело оставалось за малым: определить место застройки, чтобы было по душе. Селиться там, где выделяли землю молодым болгарским семьям, я не хотел, так как уже знал, что они собой представляют. Если им не понравится сосед, то еще при строительстве дома они по ночам разбивают камнями шифер на крыше. А потом всю жизнь придется опасаться, как бы чего не украли или не навредили. Да простят меня честные болгары, но я ничего не придумываю.

Архитектор, которому я показал три замечательных участка, которые мне подходили, уводил меня оттуда в места, где из-под земли бьют родники или на крутой склон. Так мы походили несколько раз. Я начинал понимать, что архитектору хочется что-нибудь от меня иметь. Но мог ли я опуститься до взятки или до угощения его в ресторане? Это не в моем правдолюбивом сибирском характере. В конце концов, я ему сказал:

- Не хочешь ты закреплять в районе кадры! – и оставил мечту о собственном доме.

Не прошло и двух лет, как мне предложили должность редактора в городе Измаиле. Я не отказался. А был бы в Тарутино свой дом – ни за что бы никуда не уехал. И, может быть, работал бы начальником районного узла связи, разводил бы пчел и пописывал в свободное время свои рассказы. Но – не судьба! О том, что переехал на новое место, ни разу не пожалел.