Вышивальщица. Глава 38. Эндшпиль

                «В отличие от шахмат, в жизни игра продолжается и после мата»
                /Айзек Азимов/

В Осташкове её не ждали. От Арины не укрылась тревога, промелькнувшая в бабушкиных глазах, и взгляд, которым они обменялись с дедушкой.
— Господи… Аринка… Как снег на голову! А говорила, не приедешь, не отпустят тебя. Отпустили, значит? Ты надолго к нам?

Как снег на голову...

— Что ты молчишь? На себя не похожа, и под глазами круги.
— Со мной всё нормально. А круги потому что не выспалась. Билет только на четверг удалось купить, в общем вагоне, там не особо поспишь. А до поезда две ночи на вокзале, в зале ожидания для транзитных пассажиров. Если билет есть, то разрешают… А днём гуляла, всю Москву объездила, на экскурсии в автобусе заснула… Ба, я есть не буду, не хочу. Можно, я посплю немножко?

Комната непоправимо изменилась. Исчезли расшитые золотыми лентами шторы. Вместо них висели обыкновенные, на которые Матрона Московская взирала с немым осуждением. Исчезли Аринины любимые мелочи: подаренная Вечесловыми кукла с закрывающимися глазами, плюшевый медведь, часы в виде улыбающегося солнышка,красивая подушечка для иголок и плетёная корзинка для вышивальных принадлежностей. Больше всего было жаль фарфоровых балеринок, Арина собрала целую коллекцию, а теперь коллекция исчезла.
Коврика над диваном тоже больше не было. И дивана не было! Его место заняла кушетка с двумя креслами. Кресла были новыми. Деньги она отдаст, подумала Арина, а об остальном подумать не успела, провалилась в сон.

Она проспала до вечера (и спала бы дольше, но у Веры Илларионовны иссякло терпение). И теперь рассказывала — о преподавателе анатомии, который не позволил ей пересдать зачёт, не допустил к экзамену на втором курсе и сказал открытым текстом, что лечфак не для неё. («С твоими обмороками и зелёными щеками тебе бы окончить фармфак и работать в аптеке. Туда покойники не ходят» — сказал преподаватель, глядя Арине в лицо. — Зачёт ты у меня не сдашь, даже не пытайся. И учиться не будешь. Это я тебе обещаю»).

— А может, ну её, медицину эту? Может, другую специальность выберешь? — сказал Иван Антонович.
Арина помотала головой.
— Ваня, не трожь ты её! Ей ведь плакать хочется…
— Подожди, Вера. Не лезь. Ты же говорила, в колледж поступишь, на кондитера учиться, с отрывом от производства. — Иван Антонович пытливо смотрел в глаза, и под этим его взглядом Арина не могла лгать.

Как не могла рассказать про частушку о патологоанатоме, которую Арина сочинила на скорую руку. Частушку распевал весь факультет, а расплатилась за неё одна Арина.
Про Серёжу Лемехова, который её любил, а женился на Ирочке Климовой. Или — не любил?
Про Игоря Ледовского, который её незаслуженно оскорбил, и после не давал прохода. Подкараулив в коридоре, шептал на ухо гадости, лез руками ей под халат, а она не могла ничего сделать, поскольку несла ведро с сиропом. Звать на помощь было стыдно, Айки разнесут «новость» по всем цехам...
Про Ирину Александровну, которая обещала ей целевое направление в Колледж сферы услуг №32 по специальности «Поварское и кондитерское дело», на бюджетную форму обучения и безмерно удивилась, когда Арина пришла к ней с заявлением об увольнении.
Про Нину Степановну, которая звала её дочкой — и не заступилась, не возразила, когда Ольга назвала её алкоголичкой. Не оставила ночевать, хотя знала, что поезда в Осташков ходят нечасто, и билет на сегодня Арине не продадут.

— В техникуме год не доучилась и бросила. Из ветклиники никто тебя не гнал, сама ушла. В институте учиться не смогла, бросила, а ведь как радовалась… Кондитером стать хотела, говорила, от комбината направление дадут, будешь целевой студенткой, — загибал пальцы Вечеслов.
Арина утвердительно кивнула и опустила голову.

— И с комбината уволилась, и там тебе не хорошо. Учиться не можешь, работать не хочешь, лечиться тоже не хочешь, на учёт не становишься…
— Я встала на учёт. В ПНД. Можете туда позвонить, у врача спросить, Ранцева Екатерина Михайловна. Я не сумасшедшая, мне врач объяснила.
— Да кто ж тебе сказал, что ты сумасшедшая?..
— Вера. Подожди. Не встревай. Арина, я что сказать хочу… Мы с Верой не вечные, надолго нас не хватит. Тебе надо привыкать жить одной, — сказал полковник, и Арина его не поняла.

Она жила одна уже три года — сначала в университетском общежитии, потом в Кратово, у Нины Степановны. И когда приезжала домой, рассказывала только о хорошем. Щадила Вечесловых. А они её не пощадили. Зря она к ним приехала…

— Почему меня все не любят? Препод за то, что в обмороки в анатомичке падала, девчонки за то, что таблетки им не давала, Нины Степановны дочка алкоголичкой меня назвала. Я спиртное в рот не беру, я ж на таблетках… Вы вот тоже притворяетесь, что рады,  а сами хотите, чтобы я от вас поскорее уехала, всё равно куда… Я на Сахалин уеду. Там рабочие требуются, многих специальностей, я уеду и научусь… жить одна.

— Тебе рассказать, какая специальность там тебя ждёт? Рассказать, что там с молодыми девчонками делают, за которых заступиться некому? Или сама догадаешься? Говоришь, не сумасшедшая… Была б нормальная, тебе бы такая идея в голову не пришла! Я тебе покажу Сахалин! Я тебе…

— А куда мне ехать?! Дед, скажи. Куда?

— Тут вишь какое дело… Ты на нас с Верусей не обижайся. Мы старенькие уже, нам покоя хочется. А ты взрослая, у тебя своя жизнь. Пенсия на тебя шла, за утрату, значит, кормильца. Сейчас-то сама получаешь, а до восемнадцати лет мы с книжки не снимали. И опекунские, что за тебя платили, тоже на книжку шли. Ну и мы добавили, конечно. Из наших, значит, сбережений…

Дед говорил с несвойственными ему паузами в середине фраз, добавлял после каждого слова «значит», натужно кряхтел, будто ему трудно было говорить.
Будто он не хотел говорить и делал это через силу.
Арина хотела сказать, что пенсию ей больше не платят, она ведь не учится. Но не сказала. Ещё подумают, что она деньги клянчит…

— …Добавили, значит, сколько смогли. На московскую-то квартиру никаких денег не хватит, да и в Осташкове ничего приличного на них не купишь. А в Гринино дома хорошие, кирпичные. И квартирка уютная, две комнаты и садик под окошком. Посёлок большой,обустроенный, места красивые, воздух замечательный, лес, вода, всё рядом. И от нас недалеко.

Полковник не рассказал, как Вера снова ездила в Гринино, и отец Дмитрий помог найти недорогую приличную квартиру. И документы оформить помог, одна Вера не справилась бы. «На первом этаже, под окном палисад, на окнах решётки фигурные — и красиво, и жить спокойно будет девочке». Отец Дмитрий так и сказал — девочке. Вера расчувствовалась, на глаза навернулись слёзы, в груди кольнуло — уже привычно за последние два года. Она торопливо достала из сумки баллончик «изокета», с которым теперь не расставалась, брызнула под язык, переждала жгучую горечь.

— Дима, вот ты говоришь, ей жить спокойно будет. А нам-то с Ваней как жить? Ведь получается, мы от неё отказались, выставили. Выгнали.
— Не получается, Вера. Не получается, — улыбнулся отец Дмитрий. И превратился в Димку из Вериного детства, и она как-то сразу поверила, что всё делает правильно, и будет всё хорошо.
— Всем будет хорошо, и ей, и тебе с Иваном, — подтвердил Димка. — Вам друг за дружкой присматривать надо, болеете оба, а тут ещё эти её психи… психозы то есть. Приступы. Часто они у неё?

Вера вздохнула.

…И теперь слушала, как Иван Антонович говорит — проговоренное и продуманное десять раз. И понимала, как тяжело ему говорить, а ей тяжело слушать.
А Арина не понимала. Что за квартира в Гринино? Зачем она ей? А потом поняла. Вечесловы были для неё бабушкой и дедушкой десять лет. И больше не хотели ими быть, стали никем. И опекунами они уже не являлись: опекунство до восемнадцати, а ей двадцать три, она взрослая и должна жить самостоятельно, объяснил дедушка. То есть, теперь Иван Антонович.

— Устали мы, не можем больше. Деньгами подсобим, если понадобятся, и вообще. Поможем. Ты, если надо, обращайся. Приезжай.

«Как приезжай? Разве я здесь больше не живу?» — хотелось спросить Арине. А ещё хотелось уткнуться в бабушкин фартук — и чтобы её утешали, говорили, что это неправда, про квартиру в Гринино, и что они с дедом пошутили. То есть, теперь — с Иваном Антоновичем.

От ужина Арина отказалась, ушла в свою комнату и легла. А утром не могла съесть завтрак: еда не глоталась, от запаха кофе мутило. Так продолжалось три дня, на четвёртый она уступила уговорам Вечесловых и согласилась лечь в стационар клиники неврозов: «Есть не можешь, спать не спишь, что ж нам, ждать, когда ты от голода умрёшь?»
                ***
Палата, куда медсестра проводила Арину, была на четверых. Соседки по палате немедленно забросали её вопросами: где работаешь, да кто родители, да что случилось…
— У меня родители умерли, оба.
— А кто они у тебя… были?
— Маргиналы. Дозу не рассчитали.

С Ариной больше не разговаривали: не хочет, не надо. Засыпала она со снотворным, ела через силу (врач пригрозила, что будет кормить через зонд). Ей поставили диагноз астенический синдром.

— У меня биполярное расстройство, — возразила Арина врачу.
— Нет у тебя никакого расстройства. Не вижу признаков. Типичная астения. Снижение настроения, повышенная обидчивость, раздражительность, нарушение сна. Чувство бессилия, неприязни к окружающим, замкнутость.
— Нет у меня ни к кому неприязни. И замкнутости нет.
— За две недели ты ни с кем не подружилась, никто ничего о тебе не знает. В палате вас четверо, и все твои ровесницы. Неужели не нашлось общих тем?

— Не нашлось. У меня голова болит от разговоров.
— Для астенического синдрома это характерно. Люди не способны переносить яркий свет, звуки и резкие запахи. Возможно появление ярких образных представлений в период крайнего психического утомления. Любое умственное напряжение приводит к ухудшению состояния, любая работа приводит к усталости. Такое бывает при заболеваниях сосудов головного мозга. Капельницу тебе поставим, лекарства подберём… И мир станет к тебе добрее.

Врач вышла из палаты. Арина накрылась одеялом с головой и улыбнулась. Нет у неё никакой биполярки! У неё астенический синдром. А это не страшно, это лечится. А московская врач ошиблась, и лечила не от того.

— Вот дура, — сказали с соседней кровати. — Врачиха ей мозги пудрит, чтобы инвалидность не давать. Синдром это совсем другое, я знаю, у меня у самой — нейроциркуляторная дистония. Аутотренинг помогает и бассейн. Я в школе работаю, с нашими детками не то что дистонию схватишь, вообще с ума сойдёшь. Летом ещё ничего, отпуск длинный, расслабиться можно. А зимой начинается… Адреноблокаторами спасаюсь, больше ничего не помогает.

Арина откинула одеяло.

— Во. Оживела маргиналка наша. Ты вот что, маргиналка… Ты давай в Москву звони, своему врачу. Медкарту факсом пусть пришлёт, нашей фифе отпираться будет нечем.
— Я не маргиналка. Я пошутила.
— Так и мы пошутили. Ты давай звони.
—А почему — фифа?
— Потому что Фаина Францевна. Нет, ты всё-таки тупая… Телефон-то есть? Можешь с моего позвонить.

Хорошие девчонки в её палате. Она с ними разговаривать не хотела, а они не обиделись, помочь ей хотят. Вот она, христова любовь к ближнему. Она всё-таки есть.
Через три недели Арину выписали «с улучшением состояния».

ПРОДОЛЖЕНИЕ http://proza.ru/2021/03/03/1843