Битва у Лепанто

Лепанто Г.

К. Честертон

Белые источники падают во дворах солнца,
И Солдан Византии улыбается, когда они бегут;
Смех, подобный фонтанам, на лице всех людей, которых боялись,
Он пробуждает лесную тьму, темноту его бороды;
Он изгибает кроваво-красный полумесяц, полумесяц его губ;
Ибо самое сокровенное море земли потрясено его кораблями.
Они осмелились белые республики подняться на мысы Италии,
Они разбили Адриатическое море вокруг Морского Льва,
И Папа раскинул руки за границу от агонии и потерь,
И призвал королей христианского мира мечи вокруг Креста.
Холодная королева Англии смотрит в зеркало;
Тень Валуа зевает на мессе;
С вечерних островов фантастические звенят испанская пушка,
И Господь на Золотом Роге смеется на солнышке. Пульсируют тусклые
барабаны, в холмах наполовину слышно,
Где только на безымянном троне зашевелился князь без короны,
Где, поднявшись с сомнительного места и полуобравшись,
Последний рыцарь Европы снимает оружие со стены,
Последний и затяжной трубадур Кому пела птица,
Тот однажды отправился петь на юг, когда весь мир был молод.
В этой огромной тишине, крошечной и бесстрашной,
По извилистой дороге поднимается шум крестового похода.
Сильный стон гонгов, когда грохочут орудия,
Дон Джон Австрийский идет на войну,
Жесткие флаги напрягаются в ночном холоде
В мраке черно-пурпурном, в мерцающем старом золоте,
Малиновые факелы на медных барабанах ,
Потом бакеты, затем трубы, затем пушка, и он подходит.
Дон Джон смеется в храбрую бороду,
Отвергая стремена, как троны всего мира , Поднимая
голову для флага всех свободных.
Любовь-свет Испании - ура!
Смертельный свет Африки!
Дон Иоанн Австрийский
едет к морю.
Махаунд находится в своем раю над вечерней звездой
(Дон Иоанн Австрийский идет на войну).
Он поднимает могучий тюрбан на колени вневременных гори,
Его тюрбан соткан из закатов и морей.
Он трясет павлиньи сады, когда встает с легкости,
И он ходит среди верхушек деревьев и выше деревьев;
И его голос через весь сад - это гром, посланный, чтобы поднять
на крыло Черного Азраила, Ариэля и Амона.
Гиганты и Джении,
Множество крыла и глаза,
Чье сильное послушание сокрушило небо,
Когда Соломон был царем.
Они бросаются в красном и пурпурном из красных облаков утра,
Из храмов, где желтые боги с презрением закрывают глаза;
Они поднимаются в зеленых одеждах, ревя из зеленых морских адов,
Где упавшие небеса и злые тона и безглазые существа,
На них сгустки морских клапанов и серые морские леса вьются,
Брызганные великолепной болезнью, болезнью жемчужины ;
Они набухают сапфировым дымом из синих трещин на земле, -
Они собираются, удивляются и поклоняются Махаунду.
И он сказал: "Сокрушите горы, где может укрыться народ отшельников,
И просейте красный и серебряный песок, дабы не
осталась кость святого, И преследуйте Гяуров, летящих день и ночь, не давая покоя,
Ибо то, что было нашим бедствием, придет. снова с запада.
Мы поставили печать Соломона на все, что находится под солнцем,
о знании и печали и терпении сотворенных дел.
Но шум в горах, в горах, и я знаю,
Голос, который потряс наши дворцы - четыреста лет назад:
это он, кто не говорит «Кисмет»; это он, который не знает судьбы;
это Ричард, это Раймонд, это Годфри у ворот!
Это тот, чья потеря - смех, когда он считает ставку: «
Положи на него ноги, да будет мир наш на земле».
Ибо он слышал стон барабанов и рев ружей
(Дон Джон Австрийский идет на войну).
Внезапно и все же - ура!
Болт из Иберии!
Дон Иоанн Австрийский
ушел из жизни Алькаларом.
Святой Майкл на своей Горе на морских дорогах севера
(Дон Иоанн Австрийский опоясан и идет вперед).
Где сверкают серые моря и меняются резкие приливы,
И труд моряков и красные паруса поднимаются.
Он трясет своим железным копьем и хлопает каменными крыльями;
Шум прошел через Нормандию; шум ушел один;
Север полон запутанных вещей, текстов и болящих глаз,
И мертва вся невинность гнева и удивления,
И христианин убивает христианина в узкой пыльной комнате,
И христианин мечтает о Христе, у которого новый обреченный лик,
И христианин ненавидит Марию что Бог поцеловал в Галилее, -
Но дон Иоанн Австрийский едет к морю.
Дон Джон зовет сквозь взрыв и затмение.
Плач в трубе, в трубе своих губ, в
трубе, говорящей "ха!"
    Domino gloria!
Дон Иоанн Австрийский
кричит на корабли.
Король Филипп в своей каморке с руном на шее
(на палубе вооружен дон Иоанн Австрийский).
Стены обтянуты бархатом, черным и мягким, как грех,
И маленькие карлики выползают из него, и маленькие карлики крадутся внутрь.
Он держит хрустальный флакон цвета луны, которого
Он касается, и он покалывает, и он очень дрожит. скоро,
И лицо его, как грибок из прокаженного белого и серого,
Как растения в высоких домах, которые закрыты ставнями со дня,
И смерть в склянке, и конец благородной работы,
Но дон Иоанн Австрийский выстрелил в Турок.
Охота дона Джона, и его собаки лаяли ... Пролистав
мимо Италии слух о его набеге.
Пистолет за пистолетом, ха! ха!
Пистолет за пистолетом, ура!
Дон Иоанн Австрийский
выпустил канонаду.
Папа был в своей часовне до того, как разразился день или битва
(Дон Иоанн Австрийский скрыт в дыму.) Тайная
комната в доме человека, где Бог сидит круглый год,
Тайное окно, из которого мир кажется маленьким и очень дорогим.
Он видит как в зеркале в чудовищном сумеречном море
полумесяц своих жестоких кораблей, чье имя - загадка;
Они отбрасывают огромные тени врагу, делая Крест и Замок темными,
Они покрывают сливу, львы на галерах Сан-Марко;
А над кораблями - дворцы коричневых, чернобородых вождей,
А под кораблями - тюрьмы, где от множества горя,
христианские пленники, больные и лишенные солнца, ропщут все трудящиеся,
Как раса в затонувших городах, как народ в шахтах .
Они потеряны, как рабы, которые в поту, и в утренних небесах висели
Лестницы самых высоких богов, когда тирания была молодой.
Они бесчисленны, безмолвны, безнадежны, как те, кто пали или убегали на
конях верховных царей в граните Вавилона.
И многие становятся безумными в своей тихой комнате в аду,
Где желтое лицо смотрит внутрь через решетку своей камеры,
И он обнаруживает, что его Бог забыт, и он больше не ищет знака ...
(Но дон Джон Австрийский взорвал Линия боя!)
Дон Джон стучит из раскрашенных
бойней какашек , Обмазывает весь океан, как шлюп кровавого пирата,
Скарлет бежит по серебру и золоту
,
Взламывает люки и взламывает трюмы, Множество тысяч Поднимите этот труд под морем,
Белый для блаженства и слепой для солнца и ошеломленный для свободы.
Виват, Испания!
Домино Глория!
Дон Иоанн Австрийский
освободил свой народ!
Сервантес на своей галере убирает меч обратно в ножны
(Дон Иоанн Австрийский едет домой с венком).
И он видит через утомленную землю запутанную дорогу в Испании, По
которой худой и глупый рыцарь вечно скачет напрасно,
И он улыбается, но не так, как улыбаются султаны, и кладет клинок обратно ...
(Но дон Иоанн из Австрии едет домой с крестового похода.)

Lepanto

by G.K.Chesterton

White founts falling in the Courts of the sun,
And the Soldan of Byzantium is smiling as they run;
There is laughter like the fountains in that face of all men feared,
It stirs the forest darkness, the darkness of his beard;
It curls the blood-red crescent, the crescent of his lips;
For the inmost sea of all the earth is shaken with his ships.
They have dared the white republics up the capes of Italy,
They have dashed the Adriatic round the Lion of the Sea,
And the Pope has cast his arms abroad for agony and loss,
And called the kings of Christendom for swords about the Cross.
The cold queen of England is looking in the glass;
The shadow of the Valois is yawning at the Mass;
From evening isles fantastical rings faint the Spanish gun,
And the Lord upon the Golden Horn is laughing in the sun.
Dim drums throbbing, in the hills half heard,
Where only on a nameless throne a crownless prince has stirred,
Where, risen from a doubtful seat and half attainted stall,
The last knight of Europe takes weapons from the wall,
The last and lingering troubadour to whom the bird has sung,
That once went singing southward when all the world was young.
In that enormous silence, tiny and unafraid,
Comes up along a winding road the noise of the Crusade.
Strong gongs groaning as the guns boom far,
Don John of Austria is going to the war,
Stiff flags straining in the night-blasts cold
In the gloom black-purple, in the glint old-gold,
Torchlight crimson on the copper kettle-drums,
Then the tuckets, then the trumpets, then the cannon, and he comes.
Don John laughing in the brave beard curled,
Spurning of his stirrups like the thrones of all the world,
Holding his head up for a flag of all the free.
Love-light of Spain--hurrah!
Death-light of Africa!
Don John of Austria
Is riding to the sea.
Mahound is in his paradise above the evening star,
(Don John of Austria is going to the war.)
He moves a mighty turban on the timeless houri's knees,
His turban that is woven of the sunsets and the seas.
He shakes the peacock gardens as he rises from his ease,
And he strides among the tree-tops and is taller than the trees;
And his voice through all the garden is a thunder sent to bring
Black Azrael and Ariel and Ammon on the wing.
Giants and the Genii,
Multiplex of wing and eye,
Whose strong obedience broke the sky
When Solomon was king.
They rush in red and purple from the red clouds of the morn,
From the temples where the yellow gods shut up their eyes in scorn;
They rise in green robes roaring from the green hells of the sea
Where fallen skies and evil hues and eyeless creatures be,
On them the sea-valves cluster and the grey sea-forests curl,
Splashed with a splendid sickness, the sickness of the pearl;
They swell in sapphire smoke out of the blue cracks of the ground,--
They gather and they wonder and give worship to Mahound.
And he saith, "Break up the mountains where the hermit-folk can hide,
And sift the red and silver sands lest bone of saint abide,
And chase the Giaours flying night and day, not giving rest,
For that which was our trouble comes again out of the west.
We have set the seal of Solomon on all things under sun,
Of knowledge and of sorrow and endurance of things done.
But a noise is in the mountains, in the mountains, and I know
The voice that shook our palaces--four hundred years ago:
It is he that saith not 'Kismet'; it is he that knows not Fate;
It is Richard, it is Raymond, it is Godfrey at the gate!
It is he whose loss is laughter when he counts the wager worth,
Put down your feet upon him, that our peace be on the earth."
For he heard drums groaning and he heard guns jar,
(Don John of Austria is going to the war.)
Sudden and still--hurrah!
Bolt from Iberia!
Don John of Austria
Is gone by Alcalar.
St. Michaels on his Mountain in the sea-roads of the north
(Don John of Austria is girt and going forth.)
Where the grey seas glitter and the sharp tides shift
And the sea-folk labour and the red sails lift.
He shakes his lance of iron and he claps his wings of stone;
The noise is gone through Normandy; the noise is gone alone;
The North is full of tangled things and texts and aching eyes,
And dead is all the innocence of anger and surprise,
And Christian killeth Christian in a narrow dusty room,
And Christian dreadeth Christ that hath a newer face of doom,
And Christian hateth Mary that God kissed in Galilee,--
But Don John of Austria is riding to the sea.
Don John calling through the blast and the eclipse
Crying with the trumpet, with the trumpet of his lips,
Trumpet that sayeth ha!
    Domino gloria!
Don John of Austria
Is shouting to the ships.
King Philip's in his closet with the Fleece about his neck
(Don John of Austria is armed upon the deck.)
The walls are hung with velvet that is black and soft as sin,
And little dwarfs creep out of it and little dwarfs creep in.
He holds a crystal phial that has colours like the moon,
He touches, and it tingles, and he trembles very soon,
And his face is as a fungus of a leprous white and grey
Like plants in the high houses that are shuttered from the day,
And death is in the phial and the end of noble work,
But Don John of Austria has fired upon the Turk.
Don John's hunting, and his hounds have bayed--
Booms away past Italy the rumour of his raid.
Gun upon gun, ha! ha!
Gun upon gun, hurrah!
Don John of Austria
Has loosed the cannonade.
The Pope was in his chapel before day or battle broke,
(Don John of Austria is hidden in the smoke.)
The hidden room in man's house where God sits all the year,
The secret window whence the world looks small and very dear.
He sees as in a mirror on the monstrous twilight sea
The crescent of his cruel ships whose name is mystery;
They fling great shadows foe-wards, making Cross and Castle dark,
They veil the plum;d lions on the galleys of St. Mark;
And above the ships are palaces of brown, black-bearded chiefs,
And below the ships are prisons, where with multitudinous griefs,
Christian captives sick and sunless, all a labouring race repines
Like a race in sunken cities, like a nation in the mines.
They are lost like slaves that sweat, and in the skies of morning hung
The stair-ways of the tallest gods when tyranny was young.
They are countless, voiceless, hopeless as those fallen or fleeing on
Before the high Kings' horses in the granite of Babylon.
And many a one grows witless in his quiet room in hell
Where a yellow face looks inward through the lattice of his cell,
And he finds his God forgotten, and he seeks no more a sign--
(But Don John of Austria has burst the battle-line!)
Don John pounding from the slaughter-painted poop,
Purpling all the ocean like a bloody pirate's sloop,
Scarlet running over on the silvers and the golds,
Breaking of the hatches up and bursting of the holds,
Thronging of the thousands up that labour under sea
White for bliss and blind for sun and stunned for liberty.
Vivat Hispania!
Domino Gloria!
Don John of Austria
Has set his people free!
Cervantes on his galley sets the sword back in the sheath
(Don John of Austria rides homeward with a wreath.)
And he sees across a weary land a straggling road in Spain,
Up which a lean and foolish knight for ever rides in vain,
And he smiles, but not as Sultans smile, and settles back the blade....
(But Don John of Austria rides home from the Crusade.)