Путь наверх

В три утра ему позвонили и сказали, что похороны состоятся завтра около девяти часов.
За секунду до того, как положить трубку, сухо добавили, что приходить необязательно — точнее, не надо вообще.
 
— Сам понимаешь, у многих искренний траур, а у тебя и в помине похожих эмоций нет, так что оставайся дома, а лучше возьми и проспись, — монотонно вещал Шикамару.
Он повторял одно и то же в десятый раз, возможно, намного больше, но понимание приходило туго и неохотно.
 
— Это он всё сказал? А ты передаёшь теперь? Вот так, по телефону?
 
— Слушай, Наруто, моё дело только предостеречь. Если очень хочется получить в бубен, то иди, конечно (адрес же я назвал? нет? запиши тогда: район Заводская площадка…), но помни, что тебе рады не будут. Хотя, думаю, ты не такой уж и дурак, каким пытаешься казаться.
 
Отключили телефоны, не прощаясь. Никаких «Спасибо, что оповестил, друг» или «я в курсе, что облажался, но ты меня поддержал, пускай и не явно, я это ценю».
Проблема была в том, что о его ошибке знали все остальные, и ещё они знали, что нужно делать с его жизнью.
А он не знал.
 
Наруто плеснул себе виски, выпил, со злостью потёр ладонями лицо — содрать бы кожу сейчас, чтоб одно уродство осталось; дышал равномерно и глубоко — правильно.
Когда на небе стало разворачиваться лимонное солнце, он сдержанно оправил дорогой костюм.
Впереди был бесконечный день.
 
И такая же бесконечная жизнь; жаль, что бессмысленная.
 
* * *
 
Крутить баранку было проще, чем думать. Мысли доставляли неудобства и наводили глухую тоску. Хотелось без них, совсем с пустой головой, чтоб всегда вот так — легко.
 
Медузы же без мозгов жили по сто лет, ну и она неплохо протянула — почти до полтинника.
На большее и не рассчитывала, хотя гадалка когда-то сказала, что у неё будет долгая счастливая жизнь.
Набрехала, значит.
 
Ни долгой, ни счастливой — локальные моменты, когда было просто «хорошо», не в счёт. Такие краткие, что их почему-то не вспомнить.
И это нормально — неудивительно.
 
И то, что скорость превысила отметку сто двадцать, а дорога как будто стала мокрой — тоже.
 
Закрутилась спиралью под колёсами машины: внезапно летально, внезапно в один конец.
И столько незапятнанного света было на её фигуре, будто накрыло белоснежной фатой.
 
А то были всего лишь фары грузовика.
 
* * *
 
Она много курила. Наверное, поэтому её собственная плоть наградила зарождающейся опухолью.
В больнице ей показали красивый снимок с чёрным пятном ниже лопатки.
Врач отводил глаза до поры до времени, но потом признался, что поможет только чудо (а химиотерапия — нет, потому что метастазов много и они буквально везде — не повезло).
 
Иногда боль накатывала такая, что получалось ходить только по стеночке.
Даже при таких обстоятельствах она сохраняла лицо невозмутимым, словно это не с ней происходило. Так проще было.
 
— Мы тебя вылечим, — говорил Наруто поначалу, а потом перестал верить в свои слова.
Позже он стал их постоянно произносить, чтобы успокоить свою совесть. Рядом столько людей, которых надо спасать, а он и не думал рыпаться.
 
В какой-то момент отгородился от чужих проблем — своих хватало. Надо ли было ещё копаться в том, что как бы не его?.. А вдруг бы рубашку помял?.. А вдруг бы не отстирал «мерзавец» выплюнутое кровью?..
Много «вдруг» и мало решительных действий.
 
Она тоже это заметила. И не спросила, куда подевалась его великая любовь.
Продолжала внимательно наблюдать за жалкими трепыханиями и как будто забавлялась тем фактом, что он взял в привычку безбожно лажать.
 
— Ничего, прорвёмся, — Наруто нервно крутил пустой бокал в руке, не зная, что делать дальше: налить снова и опрокинуть залпом, или швырнуть в стену, чтоб разлетелся на осколки. — Медицина шагнула вперёд, рак теперь лечится. Найдём нужных людей, у меня есть связи…
 
— У тебя есть связи, — передразнила она, отщёлкнув бычок в открытое окно. — Какие интересно? Те, что я тебе дала?
 
Он промолчал. Душила не обида, а «обидка», мелочная такая, когда эго задевали самым грубым образом. Например, правдой, которую не хотелось принимать.
 
— Тот период, когда я от тебя зависел, давно прошёл. Может и не начинался совсем, а ты это выдаёшь за привычное положение дел. Или тебя это утешает?
 
Её ничего уже не утешало. Ни работа, ни люди, ни развлечения, занимавшие в её жизни львиную долю времени.
 
Посмотрела так, как смотрят на безнадёжно пропащих людей, — и нет, это не вопрос здоровья или чего-то в этом роде, это о нравственности, о которой предпочли забыть.
 
— Вот что, дорогой… — сказала Цунаде перед тем, как выйти за дверь. — Купи-ка себе нормальные сигареты. А то это дерьмо невозможно курить.
 
* * *
 
Когда у Наруто появилась любовница среди молоденьких актрис из их труппы, Цунаде понесло.
 
— Заливался соловьём, что подобного не будет, а сейчас зажигаешь так, что об этом известно всему театру.
 
Знала, что бесила, но не могла остановиться: толкнула, а потом ещё раз, только сильнее, чтоб пошатнулся.
В голове стучало — закрой глаза, представь, что всё как раньше. Давно.
 
Они подрались. Впервые дошло до того, что злость обернулась животной яростью.
В глазах Наруто плескалась ненависть, и с этой ненавистью — к ней, к ситуации, к жизни — он трахал её, заломив за спину руку.
Скользил крепким членом во влажной глубине, толкался с силой, без раскачки, чтоб до боли и скулежа. Чтоб заткнулась наконец, ничего не говорила.
 
Нужна тишина. Как в коробочке с ватой.
 
Кончил, навалившись сверху. Бёдра дрожали, а он вжимался ими в оттопыренный зад. Вцепился и не отпускал, загнанно дыша в район затылка.
 
— Я её брошу, — прошелестел куда-то в волосы. Медленно провёл холодным кончиком носа от её холки к уху и продолжил: — Прямо завтра это сделаю, не буду откладывать.
 
— Завтра спектакль, — Цунаде шевельнула затёкшей рукой, и тиски разжались.
 
— Тогда послезавтра. Но я с ней порву, вот увидишь.
 
Она притворилась, что поверила. Весь мрак выветрился из его взгляда, оставляя чистую голубизну с матовом покрытием — неживые глаза смотрели сквозь неё, и в них не было ни чувств, ни эмоций.
 
— Просто перестань ссать в компот, парень, в нём повар ноги моет.
 
Наруто только улыбнулся.
 
* * *
 
Бывало, что терпеть не оставалось сил, и он звонил Шикамару.
 
Начинал с банальщины, вроде «Как дела?» или «Работаешь?», а потом переходил к своей любимой шарманке.
 
— Мне кажется, что я свернул не туда. Глупое чувство, но оно меня не отпускает, понимаешь? Я думал, что смогу, а теперь всё так закрутилось и начало тянуться, что сомнения берут…
 
— Может, тебе и не кажется. Но поздно теперь удочки сворачивать — процесс уже пошёл. Ты же знал, куда лезешь? Знал. За всё платить надо, а чем выше забрался, тем больше цена. Это до нас придумали.
 
Наруто в бешенстве бросал телефон.
Закурить, срочно. Горький дым разъедал носоглотку — ну и хрен с ним.
 
Смотрел на фотографии Цунаде двадцатилетней давности и думал: какого чёрта?
Она жила без него столько лет, почему сейчас не может? Что поменялось?
 
Очень многое, на самом деле. В первую очередь то, что она научилась любить, а он убеждал себя в этом (по факту он просто платил цену за это чувство, не испытывая его при этом).
 
Успокаивался лишь через добрых два часа, и потом перезванивал.
 
— Шика, как насчёт пропустить по бокальчику? Я угощаю.
 
* * *
 
Джирайя был не многим лучше, он адвокат, занимающийся гражданскими делами.
Разводил и сводил, но чаще всего первое, потому что поспешных браков очень много, а любовь живёт три года.
 
Ему платили приличные деньжата, и потому каждый процесс заканчивался не просто удачно, а так, что не выходило прикопаться, даже если было велико желание.
 
За документы Цунаде он взялся по старой дружбе, и вместо денег предложил напиться в зюзю в одном баре через три квартала. После второй кружки пива разговор вырулил туда, куда вела причина их встречи.
 
— Первый раз вижу тебя в таком отвратном состоянии.
 
— Я теперь часто в нём бываю.
 
Джирайя отхлебнул взбитой пены.
Всё разное, но всё повторялось.
Нечто похожее она сказала ему, когда выходила замуж за общего друга.
 
Тогда они были беспечны и молоды. Штамп в паспорте ничего особо не менял — они и так жили, как семейка, — но как будто закреплял их положение.
 
На свадьбе почти не было людей: несколько близких друзей и пара коллег с работы, пришедших вкусно пожрать.
Все наперебой кричали «Горько!», но они так ни разу и не поцеловались.
И впервые переспали спустя три года совместной жизни.
 
Их брак изначально был завязан на воспоминаниях.
В нём не было будущего, но продолжало жить прошлое.
И однажды оно победило окончательно.
 
— Ты поэтому на него бросилась? На этого, — Джирайя прищурился, силясь вспомнить имя. — Наруто, да?
 
— В моём случае возраст пришёл один, — Цунаде пошутила без улыбки.
 
Заказали ещё по одной. Вместо хмеля наступало ощущение неотвратимости.
Через полчаса их уже тошнило, но за окном разгорался закат, а в кружке оставалось на пару глотков — «Давай не будем оставлять, плохая примета». Куда ещё хуже.
 
— Результат не оправдал ожиданий? — в самом конце поинтересовался Джирайя, хотя и так знал ответ.
 
Очевидное лежало на блюде. Как хорошая закуска к пиву. Они оба её схватили и двинулись к выходу.
Перед прощанием долго смотрели друг на друга, а потом спокойно разошлись в разные стороны.
 
Последний бокал был явно лишним.
 
* * *
 
В квартире пахло зелёным чаем и пудрой. Если ко второму она успела привыкнуть за годы работы в театре, то первое всё так же не любила.
 
Цунаде думала, что, если съедет, то он решится что-то поменять. Привычки или, может быть, шторы — им, кажется, далеко за десять лет. Но всё оставалось прежним и пустым.
 
Она разулась, повесила пальто. Направилась сразу в кабинет, зная, что найдёт его там, и не прогадала.
 
— Надо же, какие люди пожаловали...
 
— Я ненадолго.
 
Он усмехнулся. Вялым движением снял очки, устало сжимая переносицу.
 
— Ну что там опять?
 
— Джирайя согласился заниматься нашим вопросом, — Цунаде остановилась аккурат напротив него. — Твою часть я пришлю с курьером.
 
— Согласился, значит, — улыбочка слетела с его лица.

Понимание неизбежного пришло к ней поздно, уже на грани триумфа. И дело было не в том, что она рушила дом на песке, или прекращала то, что надо было даже не начинать.
Просто Орочимару не её, а постоянное «чужое» терпеть охоты мало — своего хочется.
Он поднялся, обогнул стол. Смотрел так, как обычно смотрит кобра перед броском.
— Я его люблю, — сказала Цунаде, — ты не понимаешь.
Но просчиталась, потому что он как раз-таки всё прекрасно понимал.
Ответил ей: «А я тебя, дуру, люблю», — и закрыл кабинетную дверь.
Одежда исчезла с неё, как и не было. Он не разделся, не убрал со стола свои бумажки, просто взял и опрокинул её сверху, широко раздвинул ноги и начал двигаться как чёртова машина.
Держал за горло и тёрся толстым членом меж её коленей, сплёвывал на складки, быстро размазывая, чтоб скользило лучше, до упора. Не переставал лизать синеющие губы, сквозь которые прорывались задушенные хрипы.
Цунаде сохраняла достоинство даже так — точно насаженная на его член, и это злило не больше, чем осознанное решение сжечь все мосты.
 
Больше не к кому было возвращаться. Некуда и незачем.
Кончая, он думал лишь о том, что ему, безусловно, будет очень грустно, если она его не простит.
 
* * *
 
Её звали Сакура. Они были поначалу близки, а сейчас с трудом находили общий язык.
 
Цунаде видела зарождающийся интерес в глазах Наруто и ждала, когда он скажет: да, я с ней трахаюсь, и что?
 
Он не говорил, но это было делом времени. Цунаде знала (чувствовала), что осталось недолго.
 
— Зачем ты об этом думаешь? — спросил Наруто как-то.
 
— О чём?
 
— О том самом, — повторил с раздражением.
 
Цунаде не отреагировала. Ни о чём не думала, и ничего не представляла, хотя хотелось, конечно, отпустить себя.
Сказать нечто вроде «ты такой же, как и все» и пойти на набережную, на море посмотреть.
 
Сказала. Не пошла.
Наруто долго молчал; курил и блуждал рассеянным взглядом по потолку. Наверное, видел там что-то особенное — Цунаде не уточняла.
 
Сидела и считала сколько репетиций у них не совпадают. Восемь. И на всех восьми будет Сакура, потому что у неё ведущая роль, а у Цунаде — краткое появление в последнем действии (и тут как бы не требуется её постоянное присутствие, так что «отдохни дома, ты устала»).
От чего именно, сказал бы кто.
 
Наруто всё лежал, потом ответил, когда Цунаде наскучило ждать каких-то слов.
 
— В любом случае, мне хватает мозгов не заниматься самообманом, — он перевернулся и оказался за её спиной. — Тебе бы тоже не помешало это сделать.
 
— Рот закрой, умник.
 
Хотелось стереть себе память и начать с нуля. А не возиться вот с этим всем…
Не пересчитывать, сколько раз он увидится с той и на какой раз ей всё-таки вставит.
Не искать расслабления в бутылке.
 
— Ты будешь меня любить, если я умру? — спросила с отчаянием.
 
Лицо Наруто было подёрнуто брезгливостью и мукой, словно он терпел то, что невозможно вынести.
 
— Какие дурацкие вопросы ты порой задаёшь.
 
Цунаде боялась, что он возьмёт и уйдёт, хлопнет дверью со всей дури, оставляя её одну, а она тут, как идиотка…
Не ушёл. И дверью не хлопнул, потому что она была хлипкой, а он успел частично успокоиться.
 
Пригладил её волосы с напускной заботой, поцеловал в макушку. Руками зашарил по телу, приподнимая тяжёлую грудь, прислонился сзади вздыбленным членом.
 
— Смотри, как я тебя люблю. Разве этого мало?
 
— Только меня? Никого больше?
 
— Зачем ещё кто-то, если мне тебя одной хватает?
 
Она стонала, а он судорожно задирал её юбку. Скорее толкнулся, ощутил тугие стенки, теплоту… Взял размеренный темп и начал качать их, как на волнах.
Соглашался со всем, что она говорила.
Конечно, поедем в Европу, когда отыграем спектакль, посмотрим, как люди живут; позвонить адвокату? Конечно, я договорюсь с ним обо всём, тебе не о чем волноваться; конечно, я не буду никого заводить на стороне, как ты могла так обо мне подумать?..
Конечно, у нас всё серьёзно, я же говорил, что…
 
— Хочу кончить в тебя.
 
— Не смей.
 
— Ничего не будет же, чего ты начинаешь? — не своим голосом бросил Наруто и схватился за её плечи.
 
Цунаде уронила голову на сложенные руки. Мелко-мелко дышала, а внутри всё рвалось.
Ничего не случится, сказал он, ничего не случится, ничего…
 
— Ну пожалуйста, — просипел Наруто.
 
— Л-ладно, — промямлила, как девчонка, ей-богу.
 
Тело дрожало, как тогда. Не было страха, только прибило почему-то, как цементной плитой.
 
Одно отличие было — сейчас бы не пришлось тащиться на «чистку».
В прошлый раз хорошо поработали.
 
* * * 
 
Главную роль отдали не ей. Это было сенсацией, потому что она всё-таки прима, пускай и стареющая.
Земля не разверзлась, кометы не падали, сердце не остановилось — Цунаде приняла новость как должное.
 
После репетиции выпила в баре, позвонила швее — «нет-нет, костюм больше не нужен», — купила сигарет на неделю вперёд.
Встретилась с Орочимару недалеко от аллеи, по которой они любили когда-то гулять.
 
Поговорили, как взрослые люди, прожившие в браке большую часть жизни.
Повспоминали минувшие дни.
Накрапывал дождь, но было тепло.
 
— Сложно объяснить, но я всё думал, что если бы ты тогда вышла замуж за Джирайю, то я бы приехал из части, взяв автомат, и расстрелял бы всех: и тебя, и его, и однокурсников, пришедших поглазеть на твоё нарядное платье. И сам бы застрелился.
 
— Не могу поверить, что ты мне это говоришь.
 
Может, и к лучшему, что судьба отвела, — так бы лежала сгнившая под сырой землёй, а так пока дышит (на ладан, правда, но это неважно).
 
Просто в молодости ей казалось, что торопиться некуда, что ошибки важнее удачливости, и что боль воспитывает лучше, чем вагонетка радостей.
Орочимару казалось (он крестился и начинал верить — это всё меняло), что медлить нельзя, что удачливость важнее ошибок, и что обывательские радости могут принести больше пользы, чем постоянная боль.
 
Наверное, эти различия и свели их в конечном итоге.
Они сами не знали, когда успели свернуть не туда.
 
— Оставь этого сопляка и возвращайся, — Орочимару смотрел на прохожих с холодным интересом.
Кто чем занимался: то коляску везли с орущим младенцем, то на ходу читали газету, то беседовали, шагая в ногу.
 
Цунаде курила, сидя рядом на лавке. Ей становилось хуже не только на словах.
Уже сам вид напоминал о возрасте, недугах, и упорном стремлении окунуться в лужу поглубже.
Как будто вконец своё здоровье подорвала, спутавшись с этим грёбанным Наруто.
 
— Я дважды повторять не стану, — она крепко затянулась, на миг прикрывая глаза. — Дай мне развод.
 
— Перебьёшься.
 
Они сидели в лучах закатного солнца и ждали, когда перестанут друг друга доводить до белого каления.
Желание пройтись по аллее как раньше и, возможно, обсудить такую вещь, как роль в спектакле, которую он впервые ей не дал.
 
Ничего не поменялось.
 
Дождь срывался сильнее, и они решили разойтись.
На прощание он ей сказал, что раз уж она больше не жена режиссёра, а мамочка для посредственного актёра, то ей стоит спуститься на несколько ступеней ниже.
 
Поближе к земле.
 
* * *
 
Наруто дарил ей подарки. Нелепые и дешёвые, но каждый раз от них было тепло в правом боку.
 
Со звериной чуткостью он ловил её эмоции, её настроение — и Цунаде чувствовала себя желанной, любимой.
Обычной женщиной.
И стыдно не было за то, что легко поддалась.
И не думала о том, что другие скажут. Какое ей дело?
 
— А он знает, что ты замужем? — спросила Шизуне.
Она пришла в труппу ещё будучи студенткой и оставалась актрисой незначительных ролей безнадёжно долгий период.
 
— Это не секрет, — Цунаде красила губы насыщенной красной помадой, и в голове стучало, что это запекшаяся кровь.
 
Шизуне пожала плечами. Ей были невдомёк такие хрупкие конструкции человеческих отношений.
Надо чего-то попроще.
 
— Молодой любовник, наверное, поднимает самооценку? — спросила с любопытством.
 
Цунаде не возмутилась, не рявкнула нечто в духе «сама попробуй и узнаешь», просто посмотрела бесконечно уставшим старым взглядом.
 
Позвонила Наруто на перерыве (у него выдался выходной впервые за месяц).
Нервно теребила полупустую пачку сигарет. Закурить бы.
 
— Скажи мне, ты точно уверен в своём выборе? — начала без предисловий.
Ощущала на языке вкус помады и горечи. Сплюнула в раковину, посмотрела — там расползалось кровавое пятно.
 
— Конечно, уверен, — быстро ответил Наруто и замялся. — А что такое?
 
— Ничего. Просто захотелось ещё раз услышать.
 
Он сказал, поженимся с тобой и укатим в кругосветку. Будем валяться в траве, наслаждаясь жизнью.
Нас никто не найдёт.
 
Балабол.
 
Цунаде взяла помаду, покрутила её в руке. Усмехнулась.
Накладывала ровный слой и вместо крови чувствовала сок граната на устах.
 
* * *
 
Пересекались чаще, чем планировали.
На работе — да, после неё — а надо ли?
Достойный повод не находился.
 
Он пришёл к ним сразу после школы искусств: академично вживался в роль и забывал из неё выходить.
 
Спектакль за спектаклем, пятнадцать выступлений в месяц, и вот она — слава.
До неё дотрагивались рукой и сгорали.
Или взлетали на пьедестал, оказавшись более стойкими.
Вопрос был в готовности следовать цели несмотря ни на что.
 
Не останавливаться, стремиться выше, подниматься после падения, идти и идти, всегда быть в движении…
 
— Это наш режиссёр? — уточнил Наруто, прежде чем выходить на сцену.
 
— Он самый, — Шикамару подвязал балахон поясом: роль жреца шла ему как никому другому. — Ты с ним поосторожнее, он серьёзный тип.
 
— Да понял я. Придётся перед начальством иметь вид лихой и придурковатый.
 
Потом репетировали. Наруто читал текст наизусть, в то время как другие только начинали его учить.
Зал был пустым и в нём царила тишина. Иногда Орочимару разбавлял её жидкими хлопками.
 
В третьем действии появлялась она, и всё шло кувырком: Наруто нёс пургу, а Цунаде снисходительно подыгрывала.
Он смотрел на неё пьяно, с какой-то идиотической мутью.
А она отвечала ему долгим сдержанным взглядом.
 
Таким же, как когда постель тронулась, поплыла, чуть поскрипывая, как ночью в вагоне.
«Ну же...» — тихо сказала Цунаде, лёжа навзничь и глядя, как бежит потолок.
Он крутился перед глазами, или это она вертелась, словно в центрифуге. Сама не понимала. Чувствовала, что курить не хочется в первый раз за тридцать лет, и считала, что это зарождающееся сумасшествие — спасения нет.
 
Потом лениво заползала под его бок и просила: «Расскажи мне сказку, Рут», — и это означало, что надо не спорить ни с чем, просто говорить о чём-нибудь (а лучше соврать).
Они встречались на старой кушетке в гримёрке, взмыленные и потерявшиеся во времени. Не знавшие, как действовать далее, чтоб всегда вот так — легко.
 
Было много вариантов, но ни одного адекватного, поэтому всё сводилось к тому, что Наруто говорил, что нет ничего невозможного, если сильно хотеть.
 
Цунаде не знала, чего хотела (а он не говорил, ссылаясь на мечту).
Это было проблемой. И не то чтобы она её сильно волновала.
Было как-то всё равно.
 
* * *
 
Её первые шаги в театре были сложными, травмирующими и сопровождались немым криком в подушку по ночам.
 
Чтобы быть актрисой, недостаточно читать с выражением текст, наряжаться в костюм, грим накладывать часами. Крутиться у зеркала, следя за выражением лица.
 
— Знаешь, как это называется? — Хирузен возвышался над ней как огромная необъятная тень. — Очень просто — бездарность.
 
В нём не было ни понимания, ни сострадания, ни преподавательского тепла. В Цунаде тлела тихая ненависть, и вместе с ней решимость стать лучше, чем есть.
 
— Ты всегда так поздно уходишь? — однажды спросил Орочимару.
 
— Когда как. Есть над чем работать, не хочу пускать на самотёк.
 
— Твоё рвение будоражит.
 
Цунаде только дёрнула плечом. Ей по большому счёту плевать было, что там кого будоражило, потому что у самой такого не случалось и не предвиделось.
 
Она не поинтересовалась у старого друга (бывшего одноклассника, нынешнего однокурсника), как жизнь. Просто предложила выпить пива в баре через пару кварталов от рынка.
 
Ей не отказали, не сказали, что пива не пьют, взяли и согласились, и огорошили новостью между второй и третьей кружкой: «Знаешь, я перевожусь на другой курс. Актёрский не моё, возможно, режиссура пойдёт лучше».
 
Орочимару выглядел в доску своим, и, наверное, поэтому она заказала по четвёртой за свой счёт.
 
Спустя время он обещал писать роли под неё, ведь они не чужие друг другу — столько лет в дерьме стояли бок о бок, что успели смириться со многим.
 
Например, с тем, что в каких-то случаях цель оправдывает средства. Или с тем, что для её достижения иногда приходится притворяться сволочью.
В труппе было много тех, у кого это стало хобби (а у кого-то просто судьба такая была — переть как танк, и хорошо, если по трупам).
 
Они начали сотрудничать почти через два года. Как режиссёр и актриса.
Ещё через полтора зародилось полное безумие. А потом понеслась...
 
На генеральной репетиции её подозвал Хирузен и объявил, что сейчас они поедут на балет. Там нет слов, но есть игра тела («Ты должна посмотреть, что это значит. Может быть тогда задышит и твоё, заговорит»).
 
Цунаде посмотрела. Поняла. И липкий взгляд ощутила, с горячей ладонью на оголенном колене.
Даже не удивилась.
 
Поэтому на первом серьёзном спектакле, когда зрительный зал был забит под завязку, она выложилась, полностью опустошая (разрушая) себя. Ей кричали: «Браво!», а она ни на кого не смотрела, не могла.
 
Хирузен её обнял, задарил цветами. «Какая же ты талантливая, — сказал ей под огнями софитов, — я в тебе не сомневался».
У артистов не должно быть предрассудков: где сцена — там жизнь.
А где лестница, там путь.
 
— Наверх или вниз, каждый выбирает сам, — он медленно стёр пятнышко от туши на её щеке. Нежно погладил. — Главное, не торопиться.
 
Улыбаться не получалось, как бы она ни старалась.

* * *
 
Всё началось с того, что после выпускного они решили пройтись (на самом деле, Джирайя потащил её, лишь бы она не сидела и не заливала сливу) по набережной.
 
Он говорил что-то о будущем («театральный совсем не моё, так что собираюсь на юридический»), о порножурналах, взятых напрокат, о том, что Орочимару отвечает на письма раз в два месяца («армия не курорт, гоняют их там»).
 
Цунаде слушала, не вникая. Почти сорвалась, когда под ногами захрустел горячий песок, а над головами промчались крупные чайки.
 
Десять часов назад они закончили школу, окончательно прощаясь с детством.
Сорок два часа назад она попрощалась с Даном (его пытались откачать даже после того, как приехала труповозка, — «что, неудачный заплыв?»).
Семь минут назад Джирайя оборвал свою речь на полуслове и предложил: «Здесь ЗАГС недалеко, пойдём распишемся».
Две минуты назад Цунаде закурила первую сигарету, задохнувшись.
 
Не ответила. Легче стало буквально на секунду, но хватило и её, чтобы почувствовать себя настоящим человеком.
Живым и живущим.
Простым, чёрт возьми.
 
— Чё ржёшь? — Цунаде с улыбкой пихнула Джирайю в плечо. — Ты и впрямь никудышный актёр.