На венском кладбище

- О, господи, как мне она надоела со своим малышом! Ну как можно слушать целый день этот концерт!
- Перестань, Лори, ребеночка ей послал Бог и лично я ее очень жалею.
- Видит Бог, Карла, мне тоже его жаль. Но иногда мне так и хочется его придушить! Ведь он же целый день орет!
- Если б ты была на его месте, ты бы тоже орала! Бедняжка один сидит в манеже, голодный, грязный. Ну что ему еще делать? Только орать и звать свою мать.
- Ты что, не видишь, что я каждый день его кормлю? Меняю пеленки? Да я его больше жалею, чем его же мать! Но иногда я думаю, кто, собственно, его мать. Ты, я или Мэгги? Ведь мы поровну за ним присматриваем, не так ли?
- Неужели тебе ее не жаль?
- Мне ее жаль, Карла, но она - дура! Ну, вот ты объясни мне, как можно верить, что муж вернется?
- Тут я с тобой согласна. Сдается мне, что она нас водит за нос своими сказками.
- О чем ты?
- О том, что у нее есть муж. Это раз. Во-вторых, что это какой-то принц. Это два. И в-третьих, если первые два пункта все-таки верны, то что это за принц, у которого ни гроша за душой? И поэтому Мэгги подрабатывает в библиотеке и еле-еле сводит концы с концами.
- Думаешь, врет?
- Уверена. Наша Мэгги напридумала, что у нее муж - принц и что он скоро вернется на белом "Форде" и возьмет ее к себе на родину.
- Это куда, на родину?
- Бог знает, куда. Она что-то рассказывала, да кто ж ее тогда слушал. Вроде, как Россия.
- О, я про них читала. Там жутко холодно и все время они в друг друга стреляют.
- Если бы она была умной бабой, она бы согласилась проводить время с Бобом. Он бы давал ей деньги на содержание.
- О, но она же гордая! Она же не чета кое-кому...
- Не читай мне мораль. А может, завидуешь?
- Было б кому.
Дальше пошла обычная беззлобная перебранка на тему: "Сама дурочка" и "Сама такая".
Бедная Мэгги уставала. Эта угнетающая неопределенность, вечное ожидание чего-то нехорошего, хроническое безденежье, вечно голодный ребенок, постылая работа - все это накладывало на красивое, породистое лицо отпечаток безысходности
       Много позже тот день Марья Сергеевна вспоминала всегда с разными чувствами. Часто - с упоением и замиранием сердца, иногда - с чувством негодования, поскольку по-вечерам имела обыкновение несколько расслабиться и поплакать в подушку, упрекая мужа. Тогда, в проеме двери показалась знакомая фигура мужа, она вскрикнула и бросилась ему навстречу. Марья то тискала его в объятиях, то плакала, называя бессердечным и неверным мужем, то просила прощения за безжалостные и жестокие слова в его адрес, а потом, полностью выдохшись, повисла на его груди, всхлипывая и сжимая его плечи. А Миша гладил ее по голове, и убаюкивающим тоном рассказывал свои, такие удивительные и странные приключения. Как вернувшись в родной город, он оказался втянут в круговорот революционных изменений. Захватившим власть большевикам нужны были деньги, а поскольку родители Миши были люди состоятельные, то вполне естестественно, что новые люди обратили на эту категорию людей пристальное внимание. Только что приехавшего Мишу сочли агентом мирового влияния, заключили в тюрьму в качестве заложника и требовали за освобождение его колоссальные деньги.
- Не революционеры, а вымогатели, - говаривал его покойный отец, - к тому же плохо знающие историю.
Конечно, отец имел в виду французов, когда за несколько месяцев Революции цвет Франции оказался под ножом шалуна доктора Гильотене.
А помог Мише выбраться из тюрьмы не кто иной, как Симон Тер-Петросян, более известный под партийной кличкой Камо, этот легендарный то ли революционер, то ли террорист. Одно время сестра его работала поденщицей на Турьянов, а те, будучи людьми сердобольными, принимали посильное участие в судьбе девушки. Во все времена личные знакомства играли немалую роль, и на Кавказе, и в Тьмутаракани, а потому через несколько месяцев Миша вышел на свободу и сразу же уехал к жене, оставшейся в далекой Америке без средств к существованию, да еще в нагрузку с маленьким ребенком.
- Прости, родная, - шептал Миша, - прости, но обстоятельства были выше меня. Хорошо, что все позади. Дай Боже, навеки.
- Миша, мы ведь останемся в Америке, правда?
- Машенька, как ты можешь так говорить? Там, в Тифлисе наши родители, Родина, наконец.
- Но ты сам говоришь, что там страшно.
- На первых порах, да. Я думаю, сейчас все изменилось. Нам надо вернуться, дорогая. Как можно быстрее. Один Бог знает, сможем ли вернуться домой позже. Ладно, завтра на эту тему мы еще поговорим, а сейчас ты покажи мне нашего Тэда, нашего первенца. Как же мне вас не хватало...
       Их было трое друзей. Настоящих друзей, готовых стоять друг за друга насмерть. Все трое были ровесниками, тбилисскими армянами и учились в одном классе. А через два года после получения аттестата всех троих призвали в армию, а уже зимой все они оказались на финской войне, предвестнице еще более страшной, Великой Отечественной. И, тем не менее, для двоих из них эта война оказалась последней. Сергей, жгучий красивый брюнет, был убит уже через неделю финским снайпером, которые нещадно косили советских бойцов, отменно прячась в густом снежном лесу. Через месяц настала очередь Тимура. В тот день был лютый мороз, а у парня, как назло, левая нога опухла и в сапог не влезала, отчего бедняге пришлось разрезать голенище и обмотать ногу тряпками. Как результат, Тимур получил сильное обморожение и в полевом госпитале ему ампутировали ступню, после чего комиссовали. В связи с этим, уже после войны Тимур с присущим ему юмором рассказывал другу о порядках признания инвалидности.
- Не поверишь, Тэд, но эти ослы из Собеса требуют у меня проходить осмотр каждый год. И каждый раз я им говорю: "Вы что, думаете, нога отрасла?".
И всякий раз, председатель комиссии, жирный, толстый ублюдок в ответ мне острил:
- В жизни все бывает, голубчик. Вот, начали органы менять, слыхали, нет?  Говорят, где-то на Украине какой-то доктор пересадил женщине сердце мужчины. Так она того-с, стала говорить басом и сильно ругаться. А доктора Моро помните? Как тот пришивал своим пациентам головы животных. Я думаю, голубчик, и вам можно пришить ногу, положим, погибшей женщины. Представьте, одна нога у вас будет смуглая и волосатая, а другая белая и гладкая. И как же вы прославитесь, а? Как бабам будет любопытно познакомиться с вами поближе, ха-ха-ха.
А Теодора через неделю после смерти Сергея ранило осколком снаряда и та война для него кончилась. Зато когда он полностью подлечился и поступил на работу в тбилисские мастерские по ремонту авиатехники, тут-то и началась новая война. Грозная, беспощадная, страшная. Теодор, как и сотни и тысячи советских людей, рвался на фронт, хотя имел по работе броню. Наконец, в начале сорок третьего года, его призвали и сразу же отправили в сержантскую школу, а после выпуска - на Украину. Вот так, в составе третьего Украинского фронта и дошел до Вены старший сержант Теодор Турьян, кавалер ордена Красной звезды, получивший эту награду за форсирование Днепра.
  Первый бой произошел через неделю после прибытия в свою часть. События того дня оказались настолько насыщены, что впоследствии Теодор так и не мог толком вспомнить их последовательность. Единственное, что на всю жизнь врезалось в память, так это расщепленный минометным осколком собственный автомат. Тогда же Теодор как-то отстраненно подумал, что его собственное оружие спасло ему жизнь, но не на поле боя, не убивая врагов, не отстреливаясь, а в качестве щита. И эта простая примитивная мысль его настолько потрясла, что заняла в его голове все пространство, предназначенное для сохранения событий того дня. Когда он, хлопая глазами, рассматривал покореженный автомат, старшина роты, Егор Жуков потрепал его по плечу.
- Не бойся, сержант. Будем живы, не помрем! Как тебя? Теодор? О! Больно имя странное. Для меня ты будешь Трофимом. Так зовут моего брата. Не против?
С того дня он и скорешился с крепким, умудренным жизнью уральским парнем, с которым проехал, прошел и прополз всю Западную Украину и половину Европы. Мог бы к ордену Красной звезды добавить также медаль "За отвагу", очень ценившуюся в солдатской среде, да не сошлось. А было дело так.
     Тщетно Теодор напрягал память - вспомнить фамилию командира роты никак не получалась.
- То ли Привалов, то ли Провалов. Нет, не то. Может, Полунин? Нет, нет. Да ладно, шут с ним.
Зато отлично вспомнилось, как этот Провалов ранним сентябрьским утром затемно послал их на разведку с целью притащить "языка". Их - это значит командира группы Егора Жукова, его самого и рядового Ивана Авдеева, щуплого паренька родом из Мурманска.
- Глянь, сержант, светляки. Видишь, там в кустах. Ей-ей, в первый раз вижу. - Ваня выкатил большие голубые глаза и пальцем показывал Теодору на красноватые движущиеся точки в густых кустах метрах ста от них.
Теодор прекрасно знал, как должны выглядеть светлячки. И уж красного цвета быть их не может.
- Замри, Ваня! Замри и не дергайся. Я - к старшине.
Теодор медленно, старясь не издавать ни звука, подполз к Егору.
- Немцы. В кустах.
- Сколько?
- Не знаю. Курят.
- Понял. Значит, так. Сидите тут ниже травы, тише воды. А я посмотрю, что да как.
Через четверть часа Егор вернулся.
- Их там семеро. Сидят, жрут чего-то. Вы, оба, обходите кусты справа. Как услышите мой крик, сразу врывайтесь к немцам. Со зверскими лицами. Как поняли?
- Поняли, тащ старшина.
Обливаясь холодным потом, бойцы ждали приказа. И вот он, знакомый рык старшины.
- H;nde hoch!
Теодор с Иваном ворвались с другой стороны.
- H;nde hoch! Schnell! - в свою очередь заорал Теодор.
Немец отступающий и немец атакующий образца 41-го года, как оказалось, были совсем разные люди. А потому уже через десять минут колонна связанных, сгорбившихся серых людей уныло плелась в сторону расположения части. Узрев трофей, командир роты звопил: "Молодцы, ребята!" и всех по очереди расцеловал, царапая рыжеватой, небритой щетиной.
- Заслужили, честное слово заслужили. Тебе, старшина - Звезду, бойцам - "За Отвагу"!
А получить награду так и не довелось, поскольку через пару дней командир был ранен и навсегда исчез из его жизни вместе с обещанной наградой.
- Трофим, ежели со мной что-то случится, Христа ради прошу, передай сестре Таньке вот этот медальон. Смотри, куда кладу, в подсумок. Одни мы с ней остались.
- А родители?
Отец от хвори помер, а мать жива, да тяжко болеет, сестра пишет. Немец целый город размомбил, так наши во времянке живут. Тужат, голодают.
- Тебе, Ваня, жить да жить.
- Оно, может и так, да как повернется, не знаешь. Помнишь, у той венгерской деревни немцов постреляли?
- Помню.
- А я одного немчика обыскал, да зажигалку нашел и этот медальон. Понравился он мне, решил сестре подарить. Таня у меня умница, школу в этом году окончила. Смотри, я и адрес в медальон вложил. Обещаешь?
Пришлось пообещать. И надо же так случится, что на следующий день, как только их часть вошла в первый же австийский городок, Авдеев был убит. Прочесывая городок, Иван не заметил, как из-за угла дома выскочил высокий, худой немец и сразу же открыл из автомата огонь. Уложив Ивана, немец повернулся к Теодору. И убил бы, если б не Егор, скосивший фашиста короткой, сухой очередью. Тогда же Теодор вытащил из подсумка медальон и зарекся во что бы то ни стало отвезти его сестре Ивана, подспудно полагая, что ежели у него есть перед другом обязательства, то высшие силы погибнуть ему не дадут.
А уже в пригороде Вены, в ходе короткого уличного боя взрывом гранаты был наповал убит самый близкий ему человек, старшина Егор, а сам Теодор был ранен в бедро.
      После выздоровления Тэда отправили на родину. Получив месяц отпуска и уже находясь в Москве, Тэд решил исполнить данное другу обещание и найти сестру, благо, железная дорога до Мурманска исправно работала. И вот, он на месте. Наспех собранная из полусгнивших досок времянка. Смертельно больная мать и симпатичная, но плохо одетая, худенькая девушка. О смерти брата Таня уже знала, но когда Тэд передал ей медальон, расплакалась.
- Никак не могу смириться с его смертью. Верила я, что с ним ничего не случиться.
Тэду пришлось рассказать боевой путь друга, приукрашивая его подвиги. Таня, затаив дыханье слушала.
- Извините, нечем вас угостить. Тут у нас...
Сказать более было нечего. Страна работала на фронт, тылы снабжались по остаточному принципу. Единственно, что мог сделать Теодор, это помочь семье, исходя из своих скромных возможностей. Тем не менее, Таня ему понравилась. Скромная, умная девушка, работящая. Верная. А что, если...
Переписывались они несколько месяцев, а через год, уже после смерти ее матери, Теодор написал ей письмо, где прозрачно намекал на желательность серьезных отношений и приглашал к себе в гости. Встреча была очень трогательной. Родным Танечка тоже понравилась, а потому через недели две они поженились и в тот же год Таня поступила в университет.
- Эту бумагу разорви на мелкие кусочки, сожги и закопай, если хочешь жить спокойно.
Совет исходил из троюродного брата Левана, вовремя поймавшего попутный ветер революции. Леван был на несколько лет старше Миши, но уже занимал пост начальника отдела в местном отделении НКВД.
- Пойми, Тэд, времена опасные. Если дознаются, что ты родился в Америке, то скажут: "Как так? Да ведь это враг народа! Разве наш, родной советский человек может просто так родиться в этом логове империализма? Конечно, не может. Но если он враг народа, то может. Значит что? Ты понял? И еще тебе совет. Ты же видишь, как здесь подняли голову националисты, правда? Я вот уже третий раз рапорт подаю, хочу отсюда уесхать.
- Куда уехать?
- Лучше всего в Москву, но туда же все хотят. Обещали перевести в Киев для усиления борьбы с бандеровцами. А тебе посоветую переехать в Ереван. На историческую родину. Там сейчас кадров не хватает, как раз к месту придешься. Пойми! Тише едешь - дальше будешь. Переезжай с семьей в Ереван, поступи на работу в какой-нибудь институт. Может, где-то будешь преподавать. Жена у тебя умница, и она ко двору придется. Поверь, Тэд, здесь слишком много людей знают твою историю.
Теодор всегда ценил умных людей и исходящие от них советы, а потому сумел убедить родителей в необходимости этого шага. В течении года семья сначала обменяла прекрасную четырехкомнатную квартиру в центре города на трехкомнатную в центре Москвы, а затем эту же - на двукломнатную в центре Еревана, получив в качестве доплаты очень неплохую сумму, на которую был куплен собственный двухэтажный дом в хорошем районе. Теодору удалось устроиться преподавателем в университет, куда очень скоро он устроил также свою жену, Татьяну, красивую русскую женщину родом из Мурманска, сестру погибшего бойца Ивана Авдеева.
       Родители Тэда были карабахскими армянами, которых, кстати, называют армянскими евреями. За ум, хватку и упорство. А потому сам Тэд тоже был невероятно упрямой, целеустремленной личностью. Это качество спасло ему жизнь не только на фронте, но и в повседневной жизни.
       У каждого человека есть хобби, пристрастия или привычки. Уже хорошо за сорок Теодор в конце недели выеезжал за город, на лоно природы, поставив себе целью прошагать всю страну и осмотреть все церкви, коих было великое множество. Для этой цели с рук был куплен мотороллер "Вятка", на тот момент чудо из чудес, позволявшее за пару часов довезти седока в любое, нужное место. И вот случилось следующее. Ежели есть средство передвижения, то, стало быть, этим средством надо как-то управлять. Обучить Теодора этому искусству взялся двоюродный брат по матери, Степа, разбитной молодой человек, поклонник постмодернизма и "Биттлзов". Поздно вечером парочка выехала за город, причем первую часть пути вел мотороллер Степа, а сам Теодор расположился сзади. На очередном советском ухабе мотороллер сильно тряхнуло и Тэд ласточкой вылетел на обочину, сломав и руку, и ногу, а заодно потеряв сознание. Разумеется, Степка-дурак пропажу не заметил и, лихо разогнавшись, не вписался в поворот со всеми вытекающими последствиями. К счастью для него, встречная машина его подобрала и доставила в больницу, где его подштопали и спасли. А бедняга Теодор пришел в себя лежа в густых кустах и не знал, что делать. Под утро, накричавшись, Тэд собрал все силы и, превозмогая дикую боль, пополз к трассе. Всего-навсего надо был преодолеть какие-то несчастные несколько метров, но на это ушло целых пять часов. Пять часов, чтобы доползти до трассы и спасти свою жизнь. А Степку потом он, Теодор побил. Хорошо так, со знанием дела.

       Воспоминания - удел стариков. В соответствии с этим ветеран Великой войны, Теодор Михайлович Турьян, глубокий благообразный старик, смотрел слезящимися глазами на расстилающий пейзаж и вспоминал, как семьдесят лет назад, будучи совсем еще безусым юнцом, в этих краях воевал. Разумеется, Турьян этих мест не узнавал - просто память услужливо подсказывала, что его родная 38-ая дивизия в то время воевала именно здесь, в сердце Австрии, а самолет, которым он летел на Родину, шел на посадку в международный венский аэропорт.


Молчавший всю дорогу сосед неожиданно заговорил.
- Are you German?
- No, I am Russian. - Жизненный опыт показывал, что выкобениватся перед "интуристами" не стоит. Однако "интурист" оказался русским, переехавшим в темные девяностые годы на Запад.
- Правда? Никогда бы не подумал. - Сосед отчего-то искренне обрадовался и удивился.
- Ну да, вот ежели у меня бы было зверское выражение лица, да еще и штык в руке, тогда, может быть, - Теодору было досадно, что сосед так не вовремя, не к месту вмешался в воспоминания.
- Простите, что помешал, и не поймите меня неправильно. Я, знаете ли, веду дела с одной австрийской фирмой и в прошлый раз, когда у моего партнера умер отец, поучаствовал в его похоронах. У них там фамильный склеп на Венском, самом обширном кладбище. Доложу вам, оно не только самое большое, но и в своем роде уникальное.
Теодор Михайлович заинтересовался.
- И чем же, позвольте узнать?
- Не подумайте, что я - еврей, коли отвечаю вопросом на вопрос, но вы сейчас поймете. Так вот, кто вы по специальности?
- Положим, математик.
- Ага. Фамилии Бетховен, Шуберт, и Брамс вам знакомы?
- Естественно.
- Так вот, они, да и не только они похоронены именно на этом кладбище. В самом его центре. А реакция моя на нашу с вами национальность была оттого, что совсем недалеко от захоронения композиторов, опять-таки в центре кладбища, находятся могилы наших русских солдат, погибших при освобождении Вены.
- Егор! - молнией пронеслось в голове, - Неужто Егор тоже там похоронен? Не может быть! Хотя почему не может быть. Очень даже может.
- И как далеко кладбище от аэропорта?
Сосед довольно улыбнулся.
- Совсем ничего.  Прямо из аэропорта в город едет электричка. Туда две или три остановки. И цена смешная.
- Поеду. Непременно поеду, - решил Теодор.
За пятнадцать лет, что прошли с распада страны, Теодор успел принять гражданство США, получить медицинскую страховку и, наконец, вплотную заняться собственным здоровьем - подлечить вены и глаза. Американский паспорт - вещь шикарная, а потому с выходом в город никаких проблем действительно не было. Несколько остановок на комфортабельной электричке - и вот он на кладбище. В той его части, которая отведена для захоронения советских воинов. Теодор медленно обходил ряды скромных аккуратных надгробий, тщательно вчитываясь в надписи. На многих из них, помимо фамилий и званий, была также фотокарточка. Обход всех памятников занял с полчаса. Ни Егора Жукова, ни Ивана Авдеева среди усопших не было. У Теодора невыносимо саднило от воспоминаний сердце, как будто он был лично виновен в том, что вот, они, советские солдаты тут покоятся, а он, Теодор Турян, старший сержант, уцелел. Понуро Теодор побрел к выходу, остановившись у захоронения великих композиторов. Действительно, Теодор Михайлович еще издалека распознал бронзовую статую "великого австрийца" Моцарта и лишь вблизи понял, что на самом деле это просто статуя, не надгробный памятник. Но Бетховен, Шуберт, Брамс, оба Штрауса действительно были захоронены именно здесь. И не только они, но и звезды меньшей яркости - Глюк, Сальери и другие.
Увлекшись, Теодор Михайлович стоял у могилы Бетховена, как к нему подошли трое молодых людей - две девушки и парнишка. И тут случилось неожиданное. Одна из девиц встала перед могилой на колени и принялась исступленно биться головой о землю, в то время, как оставшаяся парочка снимала ее с разных ракурсов. Наконец, девица как ни в чем ни бывало встала с колен, отряхнулась и на русском языке обратилась к друзьям.
- Сняли?
- Угу.
- Довольны?
Девица обернулась к Теодору.
- Вот такие дела, старичок. Проиграла - плати. Впрочем, что с тебя взять, буржуин.
Теодор не выдержал.
- Это ты мне, наглая девица?
Глаза у девицы расширились.
- Ой, а вы русский, да? Извините. Честное слово, я не хотела вас обидеть. Мы пришли на кладбище советских воинов, ну, и шли к выходу. Олежка и говорит мне: "Вот если увидишь тут могилу Бетховена, станешь на колени?". Ну, я говорю, да, встану. А теперь понимаю, что этот паразит меня попросту развел. Простите, ради бога.
Теодору было смешно и досадно одновременно. С одной стороны это хорошо, что растет поколение, которое не забывает славы предков, с другой - несерьезное оно какое-то. Ну, да ладно, решил старик, что есть, то есть.
- А ведь девица эта чем-то похоже на Танюшу.
Вспомнив покойную жену, Теодор затосковал и поспешил к выходу.
Уже сидя в самолете, Теодор Михайлович наконец-то понял, почему у него остался такой осадок от посещения кладбища. Вроде все ухожено, засажено цветами, но нет.
- Ну, почему, почему должны были мы, советские люди сложить свои головы за процветание Европы. А как же мы сами? Всегда вторые, на задворках... Что это - судьба у нас такая?