Мое место в Истории

Тогда еще было принято пить на работе. И мы оттянулись по-полной, хребтами предчувствуя нависший финансовый крах нашего институтика. Странном образом, хотя зарплаты тогда уже регулярно задерживались, спиртного было много больше, чем мы смогли выпить. Старший, а за таким столом всегда есть старший, сказал разбирать с собой, и я, уходя, сунул в дипломат бутылку коньяка.

В те годы моя семейная жизнь летела под откос вместе со всей страной, и торопиться домой не было никакого резона. Вместо того, чтобы привычно спуститься в метро, я сел на троллейбус, который неспешно допетлял до центра.  Вылез на, уж не помню, называлась ли она тогда все еще улицей Кое-кого, или уже вернула себе привычное теперь имя Тверской.

Не помню как я шел. Помню, что для поддержания крепости духа я разочек, а может и пару раз завернул в удачно подвернувшуюся подворотню и бутылку коньяка почал. Добрался до Манежной, а там...

А там тысяч сто народу, плечом к плечу. И с балкона гостиницы Москва кто-то что-то вещает по громкой.

Я на самом деле человек скромный, и в трезвом виде остановился бы на краю. Но коньяк рулил, и я пошел вперед. Через толпу, как нож сквозь масло. Допускаю, что интеллигентные люди просто брезгливо сторонились пьяного идиота. Но мне казалось, что я лечу.

Полет остановился перед цепочкой громадных армейских грузовиков, стоявших посреди толпы нос к хвосту. Обогнуть их возможности не было, но ведь человек тем и славен, что мыслит нестандартно. С нижнего обода колеса я перелез на какую-то скобу, поднял руки горе, и тут же за них ухватились руки сидевших в кузове. Меня втянули наверх, к ним.

Молодые ребята, девушки, человек шесть-семь. Они не спросили кто я и зачем, я не спросил их. Достал коньяк, пустил по кругу. Ребята вежливо выпили. Мы начали о чем-то беседовать, время шло, ораторы, которые с высоты кузова были как на ладони, вещали что-то, я их слушал вполуха, ребята тоже.

Взметнувшийся тон очередного оратора заставил меня прислушаться. “Здесь, на этой площади,  собрались многие тысячи людей, - провозгласил он - найдется ли среди вас хоть один, кто поддерживает Михаила Сергеевича Горбачева?”

Так наступает момент истины. Я не испытывал возмущения. Мне вдруг за человека обидно стало. Как же так, Михаил Сергеевич, старался, расшевелил все это болото, да без него бы, и что же, ни одного?

Я встал во весь рост, поднял руку к балкону в древнеримском салюте и в беременной тишине во всю доступную мне мощь провозгласил;

- Я, я поддерживаю!

И ничего не случилось. Меня не побили, не выкинули из кузова, не задали ни одного вопроса. Не знаю за кого меня приняли эти ребята - подставного артиста, отрабатывающего стыдом свою малую денежку, или мелкотравчатого политактивиста с той или иной стороны. Если вдуматься, я не знаю кто были они и что в кузове военного грузовика делали.

Тем не менее стало ясно, что пора уходить. Я сполз с другой стороны грузовика, проехавшись спиной по громадному выпачканному грязью колесу, прошел сквозь толпу к станции метро. Доехал без проблем; сейчас странно об этом вспоминать, но тогда пьяный, сравнительно молодой человек, с серой от грязи спиной был почти в порядке вещей.

Жена встретила с привычной ненавистью во взгляде. Поинтересовалась, где шлялся –  как будто сама на такие вопросы когда отвечала. Ответил, что во первых, не шлялся, а во вторых, был на митинге Демократической России. И прошу уважать мой выбор.

На следующий день ближе к вечеру, уже пережив самую острую фазу похмелья, листал  газету,  мы тогда выписывали что-то московское. Увидел статью о вчерашнем митинге, просмотрел.  Наткнулся на фразу; “На громадной, заполненой народом площади нашелся только один человек, выступивший в поддержку Президента Советского Союза М.С. Горбачева.”

Мое место в Истории теперь было отлито в граните.