Литературный марафон. День 3

В Откровении Иоанна Богослова есть такие слова: «Дам ему белый камень и на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает». Дивные слова.
Меня назвали в честь последнего бабушкиного мужа, Казимира. Он был поляком. Бабушку любил, злоупотреблял алкоголем и закончил свои дни в психическом расстройстве.
А сосед по подъезду, называл меня Павлик. Я каждый раз говорил, что меня зовут Костя, а он делал вид что опять забыл. Это он так шутил. Я удивлялся, что ко мне обращаются по-другому. Мне казалось, что между мной и моим именем стоит знак тождественности.
Потом помню, это тоже из раннего детства, к матери приходит сестра, тетя Валя. Она была очень красивая и всегда ко мне хорошо относилась. Вот они начинают со мной играть, и в такие моменты всегда говорили странную фразу. Я ее помню всю жизнь, но никогда и никому об этом не говорил, было стыдно. Это очень интимное. Но мама умерла, тетка тоже. Один я несу это сокровенное, еще одно свое имя, поицька дзя ненький.
Потом, с возрастом, появлялись у меня и другие имена: Кетс, Кекс, Протез, Костылюга, Убыток. Константином Васильевичем я так и не стал. И не хочу. Скучно это.
Кличка, погонялово, кликуха, это целый мир. Я иногда вспомню какую-нибудь и рассмеюсь. Хочется позвонить человеку и обратиться к нему, как тогда, в детстве: Хоботок, Пырдык, Карлик Нос, Слива, Борода, Асисяй, Балабол, Котлета.
Как-то иду в метро, обгоняю двух подростков, и слышу, как один из них спрашивает, как там Гной поживает. Я очень впечатлился. Как выразительно и хлестко именуется человек.
А сегодня, выхожу из маршрутки, и слышу, как водитель по телефону спрашивает, проехал ли уже Гнилой.
В мужских сообществах, такие имена выполняют функцию боевой экипировки.
Вообще, я люблю подслушивать обрывки чужих разговоров. Ты не знаешь, о чем они говорят, просто слышишь фрагмент, и дальше, не стесненный предрассудками можешь домысливать в меру своей распущенности. Так нужно и писать, ничего не разжевывая. Пусть читатель подключается со своим багажом. Главное, чтобы текст освободил пружины. И в этой паре, текст-затравка и стремящаяся к высвобождению читательская энергия, родится художественное чувство.
Раньше мне нравилось сидеть под телевизором и клацать каналы. Можно было в свои сети интереса поймать что-нибудь неожиданное. С интернетом такого нет. Там предсказуемый бег по бесконечному коридору, в котором нет поворотов.