Барышников

БАРЫШНИКОВ
С Михаилом я познакомился на рыбалке. Сидел на любимом месте на третьем разрезе, около самой дороги, закидывал с песчаного бугра в прореху между деревьями. Там всегда держались чебаки, окуни и ельцы.  Клевало хорошо, ловил я на ручейников, которых в середине лета приходилось набирать на речке Тыелге, потому что те ручейники (шитики), что мы набирали тут же , в воде разреза, успели окуклиться. А в речке вода холодная, и там они окукливались только к августу. Достаю шитика из баочки с водой, вынимаю его из «домика», слепленного им из песчинок, и насаживаю на крючок. Закидываю, жду поклёвки. И тут слышу шаги идущего ко мне мужчины. Шёл он со стороны Новоандреевки, остановился на бугре и спросил, клюёт ли? Я ответил, что клюёт помаленьку. Тогда он спустился ниже и заглянул в моё ведёрко, сделанное дедом из большой консервной банки из-под компота. Ого! – воскликнул мужчина, вынимая из ведёрка мокрую руку. – На что ловишь?
На ручейников, - отвечаю я.
- Так их же нет в эту пору! – говорит незнакомец. - Где ты их надыбал?
- Места надо знать, - говорю я уклончиво.
- Да ладно, колись! – улыбается прохожий, явно заинтересованный необычным пацаном.
-  Как тебя зовут?
- Когда зовут домой, называют Василием.
- Так и говорят:  - Вася, домой!
- Примерно так…
А я Михаил, - протягивает пухлую ладонь мужчина. Ему по виду лет тридцать с небольшим.
- Я киномеханик. Буду у вас в Тыелге кино показывать.
- Кино – это здорово! – радостно восклицаю я.
- Вот сегодня вечером буду индийское кино показывать.
- Индийское? – удивляюсь я. А как называется?
- «Бродяга» - говорит Михаил. – Пойдёшь?
- Нет, наверное, отвечаю я не без сожаления.
- Что, провинился? Родители запретили?
- Да нет, поясняю я, мать мне на кино мелочь дала загодя, а её в пристенок проиграл.
- Нехорошо на деньги играть, устыдил меня Михаил. Но ты не унывай, приходи в клуб. Что-нибудь придумаем…
И уже, спустившись с холма на дорогу, он опять спросил:
- Так где же ты ручейников набрал?
- На речке Тыелге.
- Ну ты и хитёр бобёр!.. Ищи меня в кинобудке, - крикнул Михаил напоследок.
Вечером я поднялся по крутой лестнице в кирпичную кинобудку, пристроенную к деревянному зданию клуба позднее, когда решили перенести кинопроектор из кинозала. Сделано это было в противопожарных целях, тогда киноплёнка была очень пожароопасной. Мы обрывки кинолент собирали около кинобудки и делали из них дымовушки, закручивая пленку в бумагу, внутри которой она могла только исходить дымом. Михаил был на месте. Он открывал банки с кинолентами и перематывал их с конца к началу, а заодно и проверял, нет ли каких-нибудь изъянов на ленте, или хуже того – обрыва. Я тут же взялся помогать Михаилу и стал равномерно крутить ручку перемотки. Нашёлся и обрыв ленты. Тогда Михаил зачистил перочинным ножичком края оборванных лент, смочил их душистым ацетоном, который водился только у киномехаников, и, подержав минуту на воздухе, соединил ленту. Она тут же склеилась. Эта триацитатная лента потом, лет через восемь-десять будет заменена на новую, более прочную и негорючую.
- Послушай, ты толковый парень, давай иди ко мне в помощники! – сказал Михаил.
А что надо делать? – спросил я.
Кинобанки будешь подвозить с почты, а на другой день обратно на почту. У тебя есть крепкий приятель, чтобы банки таскать? Оба будете ходить в кино бесплатно.
Я обрадовался и тут же сказал, что у меня есть такой друг-крепыш. Михаил улыбнулся широко и обнажил блестящую коронку на коренном зубе. Он был среднего роста, но для меня – пацана десяти лет, он казался большим и довольно плотным мужчиной. Наутро, когда я отвез на тележке кинобанки на почту, от почтальонши я узнал, что фамилия у нашего нового киномеханика была Барышников. Жил он в соседнем селе с женой и двумя детьми. Кино он показывал и в Новоандреевке. Поэтому он свои ленты и перекручивал только на другой день, когда переправлял кинобанки в Тыелгу, используя почту. Вечером из своего клуба он спешил домой. Тут было не до перемотки лент. Находясь в кинобудке, я любил смотреть, как Михаил аккуратно заправлял киноленту между всякими валиками и зубчатыми шестерёнками, за счёт которых лента перетягивалась в киноаппарате, проносясь перед ярким объективом и выводя на экран там, в зале, интересую драму чьей-то жизни, которая вдруг завораживала зрителей, заставляла сочувствовать судьбе бедного индийского мальчика-беспризорника. А песня, которая звучит в этом фильме вдруг  сразу делается узнаваемой среди всех мальчишек, распевающих её на другой день: Никто нигде не ждёт меня, не ждёт меня-а-а, Бродяга я-а-а-а. Все пацаны сразу начинают примерять эту песню на себя: бродяга я… Но самым настоящим исполнителем среди нас стал Армейка Хуснутдинов. Этот парнишка двенадцати лет рос без отца. Мать его работала на прииске с раннего утра до позднего вечера, и Армейка был предоставлен сам себе. Домик у них был маленький, пол был земляной. Армейка ходил босиком не как мы с мая до сентября, а с марта до ноября. Он был вечно голодный и не ухоженный. Почему его звали Армейкой? Да потому, что мать его прижила с одним трудармейцем, который одно время работал на прииске, а тогда, во время войны, работа на золотодобыче причислялась к службе на фронте. Надо сказать, что мать его могла бы одевать сына, но она пристрастилась к спиртному. Оттого и дом был заброшенным, сирым и неуютным. Поэтому Армейка сразу почувствовал родство с тем индийским бродягой. Он так запомнил голоса героев фильма, что произносил их безошибочно и с абсолютно точной интонацией: Если ты обманешь Джагу, тебя ждёт это! И показывал складной нож, на сильной ноте щёлкая раскрываемым лезвием. Когда на улицу выходил Армейка, вся южная часть прииска слышала песню из кинофильма «Бродяга». А нож этот Армейке достался от Толи Ильина. Как-то мы, группой пацанов разных возрастов шли мимо шахтных разработок, после которых вся местность была перекопана и разворочена. Кругом остались глубокие шурфы, заполненные водой и глиняные отвалы над ними. Над одним водоёмом мы остановились при виде большой стаи карасей в светлой воде. Был апрель, лед только-только сошёл. Вода очень прозрачная и до дна где-то метра два. Армейка уже вовсю ходил босиком. Ноги его напоминали по цвету гусиные лапы… Вдруг Толя достает из кармана складной нож и заявляет: кто согласится нырнуть в это воду и достать этот нож, тот станет его обладателем. Мы как-то поёжились от мысли о холодной воде, а Армейка сказал: Я нырну! Он даже оглянулся на нас, дескать, не смейте даже отнять у меня право нырнуть за ножом. Мы и не собирались проявить такой героизм. Армейка на раз сбросил с себя всю ветхую одежонку и нырнул вслед за булькнувшим ножом. С минуту ныряльщик пускал пузыри у самого дна и вдруг пробкой вылетел из воды с ножом в руке.
К чести Толи Ильина, парня взрослого бывалого, коренастого, нож остался у нового владельца. Мы все с благодарностью посмотрели на Толю, а Армейку похвалили за смелость и решимость. Так при нас, с обретением ножа, произошло полное слияние героя фильма «Бродяга» с реальным нашим пацаном, тоже бродягой, после чего Армейку так и стали называть – бродяга. К себе в напарники по доставке кинобанок я предложил киномеханику Барышникову своего друга Юру Пенигина. Он был старше меня на три года, физически сильнее, к тому же у него была тележка на двух железных колесах для перевозки кинобанок. После школы мы с Юрой быстро шли по домам, обедали и встречались около почты, куда уже были доставлены кинобанки с утренней почтовой машиной. Жестяные кинобанки, окрашенные в синий цвет,  в количестве двух штук стояли в углу маленького помещения почты в деревянной постройке. На другой стороне этого деревянного здания находился, находился отгороженный бревенчатой стеной, коммутатор. Там была внушительная телефонная аппаратура и сидела дежурная телефонистка, которая, услышав сигнал, снимала трубку и соединяла говорящего с указанным номером. Делала она это с помощью разъёма, который выдергивала из одного отверстия и втыкала в другое, с указанным под ним номером. На пульте при этом загорался зелёный огонёк. Когда огонёк загорался красным, телефонистка отключала разъём с проводком. Обе женщины сидели в разных половинах: почтальонка у себя, а телефонистка у себя. Почтальонка, набив свою внушительную сумку с привезенными письмами и газетами, выходила из помещения, чтобы разнести по всему поселку свежую корреспонденцию. А телефонистка продолжала оставаться на своей половине, ведя сидячий образ жизни. От скуки пожилая женщина брала папироску из пачки, прижигала её спичкой и затягивалась табачным дымом. Почтальонка не курила. Находясь в помещении почты, она всё время перебирала пачки газет и сверяла списки подписчиков. Потом на белых полях каждой газеты бегло писала улицу и номер дома, куда её следует отнести. Телефонистка курила в помещении, но иногда выходила на улицу и облокачивалась на теплую завалинку, нагретую дневным солнцем. В открытую дверь она слышала звонок и тут же вбегала внутрь и соединяла клиентов. Обычно телефоны по поселку были поставлены в пожарное отделение, в контору прииска, в клуб,  в больницу, в пекарню, в детсад, в школу, в дом лесника на кордоне, в дом начальника прииска, в ремонтную мастерскую, который назывался мехцех и на конный двор. Связь в Тыелге была  с городом Миасс, с леспромхозом в поселке Индашты, с селами Новоандреевка, Наилы и Коробковка. Звонков было довольно много, поэтому телефонистке долго скучать не приходилось. Телефонистка слышала разговоры, была человеком осведомлённым, но сплетничать ей не полагалось.  Но говорить с ней было интересно. Их в Тыелге было три женщины, и все курящие. Две из них, что постарше, прошли войну, где они тоже были связистками. Они были женщинами начитанными, много видели в жизни. И никого не осуждали, ни в чью жизнь не вмешивались. Однажды меня моя классная руководительница заподозрила, что я курю, подвела меня к  телефонистке тёте Руфе и попросила меня обнюхать, потому что у самой от простуды нос заложило. Тётя Руфа отказалась от следственного эксперимента, сославшись на то, что сама «дымит»…
Около помещения почты мы, мальчишки, любили играть в пристенок. Место было бойкое, всегда люди ходят, солнце освещает пригорок этой деревянной постройкой и играть удобно: ударил монетку о бревенчатую стену с учётом угла наклона, и монета летит точно на ту, которую тебе надо «зачикать», то есть завладеть ею, если расстояние от твоей монеты до монеты твоего соперника окажется доступным для натяжения пальцев одной руки. А если повезёт, то получится чика-слита, то есть твой гривенник точно лёг на пятак приятеля. Поначалу я частенько проигрывал Юре Пинигину, потому что у него пальцы были длиннее и он лучше дотягивался до моей монеты… Но зато я вскоре научился более метко бросать монету. Пока ждал Юру, я тренировался метать пятаки и трояки. От наших игр в пристенок все потемневшие от времени брёвна и доски покрылись полукруглыми следами от ударов монет. Чтобы получить кинобанки, нам не требовались никакие документы. Мы говорили почтальонке, что Михаил Барышников попросил нас забрать кинобанки и отвезти их в клуб. Кинобанки были довольно тяжелыми: в каждой помещалось по шесть круглых жестяных банок с пленками. Каждая бабина потом вынималась киномехаником, перематывалась и вставлялась в киноаппарат. Поскольку киноаппарат был один, то после просмотра одной бабины, киномеханик вынимал её и заменял на новую, всякий раз включая свет в зале. Из окна кинобудки можно было видеть оживление среди зрителей, особенно в первых рядах кинозала, где кучковались детишки. Начиналась возня, крики, бойкое обсуждение увиденного… Потом свет гас и включался киноаппарат, выбрасывающий с лучом света на белое полотно продолжение очередной киноистории. Иногда я смотрел кино из второго квадратного окошка, проделанного в стене между кинобудкой и кинозалом. Позднее, когда в наш клуб завезли второй киноаппарат, кино стали показывать, не прерываясь на замену ленты. Барышников для детей был почти  бог, не меньше… Все ждали кино. Заведующая клуба, узнав, что прибыло кино, сразу начинала писать рекламу, старательно выводя красной гуашью на белой фанерной афише в деревянной рамке название кино. Название она считывала с бумажки, приклеенной на кинобанке. Если киномеханика не было в клубе, то кинобанки мы оставляли в клубе. Тащить их по крутой лестнице в кинобудку было довольно трудно. Но что не сделаешь ради удовольствия, которое должно подарить новое кино!..
Наши мальчишки, прознав, что завели блат с киномехаником, начали подкатывать к нам, чтоб мы с Юрой попросили Барышникова пропустить кого-нибудь из них бесплатно. Тогда мы взамен за услугу тоже стали эксплуатировать наших мальчишек. Образовалось целое сообщество любителей кино, готовое в любой момент обеспечить доставку кинолент, вывеску афиши и прочие дела, связанные с просмотром кино. У Барышникова не было велосипеда, и в Тыелгу он вынужден был ходить пешком.  Конечно, пять километров невелико расстояние, но туда-сюда получалось десять. Тогда кто-то предложил свой старый велосипед за бесценок. Кто-то достал к нему запчасти, новую покрышку для заднего колеса... Сварганили Барышникову транспорт. Тут он и вовсе зауважал нас, своих помощников. В хорошем расположении духа, Михаил широко улыбался, дружески хлопал кого-нибудь по плечу, говорил про кино, открывал секреты демонстрации фильма, давал пацанам обрывки лент на дымовушки. И конечно, стоя на контроле перед началом кино, пропускал нас в зал. Билет в кино стоил один рубль для детей. Моя мать работала в леспромхозе и получала примерно пятьсот дореформенных рублей. Один рубль сорок копеек стоила пачка папирос «Север», а «Беломор» стоил два рубля двадцать копеек. Бутылка водки стоила двадцать один рубль двадцать копеек. Килограмм белого хлеба стоил один рубль восемьдесят копеек. Хлеб у нас был весовой. Если буханка не дотягивала до килограмма, то продавщина отрезала довесок от другой буханки, взвешивала его и, если килограмм сложился, то отдавала хлеб покупателю. У нас в Тыелге была одна нищенка, субтильная женщина средних лет, которая жила с бабушкой Пинжаниной. У бабушки был небольшой домишко с огородом, небольшая пенсия. А нищенка, чтобы не быть уж совсем иждивенкой, приходила в один из магазинов, обычно в «Продснаб», в котором торговали хлебом из тыелгинской пекарни, и ждала, что кто-то из покупателей отдаст ей тот самый довесок. У нищенки был свой небольшой холщёвый мешок, в который она убирала довесок и шёпотом благодарила своего благодетеля. Я сам частенько отдавал ей свой кусок хлеба. А ещё я делился хлебом с бродячей собакой, которая с голодухи ела хлеб, чего я потом не видел ни в Миассе, ни на Севере. А про Москву и речи не могло быть. Обычно Том обитал на конном дворе, но за едой выбирался ближе к центру поселка. Однажды зимой этому Тому (такая была кличка у собаки) я по дороге в школу стал отдавать пару мослов, которые бабушка вынула из супа. Одна кость упала поодаль. Тогда я решил подложить её поближе к Тому. Пёс решил, что я хочу отнять у него эту кость и цапнул меня за руку. Он прокусил кожу на руке до крови. Я смыл кровь снегом и  посмотрел на собаку, которая очень огорчилась за свой неожиданный поступок. Её виноватый вид меня смутил. Я стал говорить ему добрые слова и здоровой рукой погладил большого пса по голове. Мы помирились, и я отправился в свой класс.