Конфетка

             Прожитые годы всё чаще напоминают о себе, когда некуда и незачем спешить, а так случается не редко. Упорядочивая хаос памяти, мысленно произносишь такой-то год,подсчитываешь сколько тебе было лет, где жил. И начинают вспоминаться давно забытые лица и подробности из прошлого.
             19...год. Вечерело. Лампа под потолком комнаты не горела. Отчетливо было видно, как в темноте дома, напротив, начали появляться прямоугольники светящихся окон. Свет от них просвечивался через белую  дымку тюлевой занавески. На ней, рядом с форточки, беспокойно крутилось белёсое пятно отражавшее дрожащее пламя лампадки под медной маленькой иконкой. Бабушка молилась.
             Я, пионер из 7 класса, сидел рядом на стуле не оттого, что был заинтересован,  или принимал участие в молитве, а просто потому,что мы жили вдвоём с бабушкой в комнате размером 9.3 квадратного метра. Идти гулять на улицу было уже поздно.
            Что я думал о Боге? Я точно знал, что его нет. Нам так сказали в школе. Это «нет» было просто и понятно, как запрет на не ношение пионерского галстука, опоздание в школу, грязным рукам перед школьным завтраком. В этом отрицании даже было, что-то радостное, как в шариках на Первомайской Демонстрации. 
            Бабушка продолжала молиться.Наверное, в её наклоняющейся в поклонах спине я чувствовал нежелание шагать с нами, пионерами, в ногу. И я покровительственным тоном, оттого, что я учился в 7-ом классе , а она не ходила в школе,когда было её детство, и читала по слогам, говорил ей в спину, что Бога нет. Она ничего не отвечала и продолжала, почти беззвучно шевеля губами, молиться.
            Потом, после института, ещё будучи комсомольцем, но уже без веры в дело Партии,о котором ещё продолжал читать по бумажке Леонид Ильич Брежнев, с трудом собирая слова в предложения,я стал часто заходить в церковь у метро Сокол. Проникновенное звучание певчих,потрескивание свечей,свет от пламени которых доходил до глаз святых на иконах, и возвращался ко мне строгими взглядами библейских персонажей.Всё это было непривычно, и завораживало. Но тогда эти посещения были лишь вынужденной заменой, когда не удавалось достать билет в Камерный Музыкальный, тогда располагавшийся по соседству.
               Теперь бабушка на Ваганьковском кладбище рядом с дедушкой, который умер до моего рождения. Если идти к этому месту вечного успокоения от метро Улица 1905 года, то прямо перед центральным входом нужно перейти довольно широкую дорогу у светофора. Когда зелёный человечек в окошке начинает отсчитывать секунды, все быстрым шагом переходят улицу, чтобы под аркой пройти на кладбище. Спешат туда, куда никто не торопится.
                Одним Воскресным днём, набрав цветов для своих всех шести, я шёл по центральной аллее кладбища. Направо и налево под фотографиями, приклеенными к мраморным обелискам,знакомые всей стране имена. Народ идёт плотным потоком. В лицах не скорбь, а грустная деловитость, и совсем невидно детей— не  детское место. После крематория центральная аллея начинает дробиться на более узкие, от которых отходят уже совсем мелкие. Дальше к большинству могил можно дойти только протискиваясь между оград. Если всё это поместить в виртуальную реальность на компьютере, и развернуть на девяносто градусов, то получилось бы, что люди карабкаются по центральной аллее вверх, как по стволу дерева, расходятся по мелким дорожкам, как по веткам. Потом медленно идут по тропинкам пока не упираются в могилы, как по черенкам до зеленеющих листьев.
                По центральной аллее навстречу людскому потоку шла женщина.Она без выбора останавливалась рядом с кем-то из проходящих мимо, что-то коротко говорила и шла дальше. Случилось так, что она подошла и ко мне. Мы приостановились на расстоянии рукопожатия. Она была,наверное, чуть старше среднего возраста, одетая в тёмное, но не в чёрное, как для продуманного траура. Лицо ледяное, но глаза, как проталины во льду. И даже больше, они были тёплыми.

— Возьмите конфетку,— сказала она спокойным голосом и протянула  мне карамель, завёрнутую в цветастую бумажку.

                Я молча взял сладость, и даже не пытаясь успеть сказать обычное вежливое «Спасибо» положил её в карман. Мы разошлись, но ещё какое-то время наши спины видяхи друг друга.
                Дома, после кладбища, прочищая карманы от ненужных вещей, достал и конфетку. Положить в рот принесенное с кладбища, когда я мою руки всякий раз , коснувшись чего-либо не стирального, было невозможно. Совершенно ненужная мне вещь, но машинального движения в направлении мусорного ведра не последовало. Выбросить конфету было совершенно невозможно, и я положил её на книжную полку.
                Прошло несколько месяцев, конфетка продолжала лежать там же. Проходя мимо, я проскальзывал по ней взглядом как по предмету ставшим принадлежностью квартиры. И от этого не нужно, каких-либо объяснений, почему она там находиться.
                В один из вечеров, сидя перед включённым телевизором, и устав от перебора крикливых 50-ти с чем-то телевизионных каналов, я остановился на православном «Спасе». Священник и ведущая неторопливо обсуждали религиозность в повседневной жизни,отвечая  на незамысловатые вопросы телезрителей. И хотя я не молюсь, не хожу в церковь, но слушать их было успокоительно. Один из вопросов был, что делать с иконами и другими религиозными предметами, которые уже невозможно отреставрировать. В ответе объяснялось, что их нельзя выбрасывать в помойку, а нужно предавать земле в специальных местах. Один из вариантов предполагал затопление этих предметов, где-нибудь в чистой воде.
                И это был ответ на мой незаданный вопрос— почему я не смог выбросить конфетку в мусорное ведро. Эта сладость могла оказаться в праздничном новогоднем подарке. Какой-нибудь ребёнок положил бы её в рот, и удовольствием посасывал, сидя где-нибудь в зале в восторге от приключений снегурочки у нарядной ёлки. Но к конфетке прикоснулась скорбь. Наверное, она была в кармане у этой женщины,когда она ставила заупокойную свечу в церкви, и конфетку касались слова священника во время службы, и где-то рядом с ней были лики святых. И конфетка стала предметной частью религии, как иконы, крестики. Освященной, как вода, которую коснулся крест. И, вероятно, от этого мне появился внутренний барьер, который я не осознавал, но именно он не давал мне выбросить конфету в мусорное ведро. Так же, как моя безграмотная, но очень умная от природы, бабушка молилась, произнося слова точный смысл которых она не смогла бы объяснить. Она жила с истиной, не требующих для неё никаких доказательств— Бог есть. Но, можно ли вообще веру объяснить словами? Конечно, можно предположить, что ей было в чём-то проще. Она ходила в церковь с малых лет вместе со всей семьей. Она запоминала слова с которыми её бабушка и мама обращались к иконам. Ей не нужно было решать— верить или нет. Истина ли в том, чтобы не иметь права выбора? Ибо : «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное». Верю ли я теперь? Нет, но я стал ближе к вере. Как это в финальных главах романе Л. Н. Толстого «Анне Каренина» слова Левина: «Да,то,что я знаю, я знаю не разумом,а это дано мне, открыто мне,и я знаю это сердцем,верую в то главное,что исповедует церковь».
                Куда можно пойти в поисках чистой воды и красивого места, если ты живёшь недалеко от станции метро «Щукинская»? Конечно, в Серебряный Бор. Можно подъехать на трамвае, но нужно пешком особенно, если у тебя эта конфетка в кармане. Для неё это «последний путь»,а для тебя становится паломничеством.  Поднявшись на горку, слева от моста в Строгино, открываешься ветру от Строгинской поймы. В ответ с его порывами ты ощущаешь весь этот простор, странный в черте такого мегаполиса, как Москва.Где-то вдалеке, слева, как «засадный полк» сосны Серебряного Бора. В солнечную погоду между тёмной зеленью сосен и рядами светлых прямоугольников новостроек, подступающие к берегу поймы слева, со стороны Строгино, хорошо виден золотистый купол церкви. Рядом с ней виднеется темная крыша коттеджа, подаренного Солженицыну после его возвращения в Россию. Останавливаешься, любуясь этим видом, а сзади постукивает по рельсам трамвайчик, как пригородный поезд.
               
В Серебряном Бору остановился на мостке над протокой со стороны Москвы реки в Бездонное озеро. Тихий осенний солнечный полдень в середине недели.  С палитры  исчез-кипельно белый цвет распускающейся Весны, зато в избытке жёлтый и багряный. Достаю конфетку из кармана и после небольшой паузы кидаю подальше от уток, для которых все мостки— место, где гуляющие бросают им съестное. Конфетка ,шлёпнувшись о воду, остаётся на поверхности. Её обёртка, скрученная и расплюснутая с обеих краёв её кругленького карамельного тельца, образует плоскости, которые ,подобно крыльям  стали уверенно удерживать её на поверхности воды. Конфетка явно отказывалась тонуть. Ещё немного полюбовавшись природой, я ушёл— дела.


Рецензии