Старообрядцы часть 2 глава 7

                Лёля Люся
         После посещения пещеры Георгия-Хранителя и прогулки по Саяногорску, только к вечеру нашла дом лёлюшки по странному адресу, состоящему из трёх цифр...
         Крёстная два года, как похоронила мужа. Нет, скорей, не мужа: она похоронила свою душу, которую растворила в нём с первой встречи. А какая жизнь без души?..  Одно ожидание встречи и слияния в одно целое. Не помогают ни врачи, которые стали частью жизни, ни церковь.
        Стоит между ними любимый неприступным утёсом: только он один свет в окне, только для него стерильная чистота и уют в доме, только для него закатана каждая баночка с овощами и фруктами:
         - Посмотри, Мишенька, как красиво уложились пупырчатые огурчики, обвитые красными соломинками перца, между жёлтыми и красными шарами помидор. Сделала их по твоему любимому рецепту. Видишь... Но снова не придешь на ужин, снова останутся лежать на твоей тарелочке нетронутыми.
       Давай, пройдёмся по даче: посмотри, какой вымахал лук! Стрелы выше колен, а сочный, душистый и сладкий, как твои поцелуи. Полюбуйся на яблоньку. Яблок снова уродило больше, чем листвы. Гудят от напряжения веточки. Изогнулись, как удилище под невиданным уловом. Каждый год плодят, как поменялся климат из-за построенных ГЭС. А вот черёмухи не стало. Помнишь, сколько после войны было!
        Мешками сушили. Перемелем на мельнице у тётки Марии, знай пеки пироги. Но ты любил её распаренную с сахаром. Мама всегда ставила перед тобой целую миску, когда парнем, в гости приходил. Ты возмущался, что много и тебе не управиться, но всегда миска оставалась пустой.
       Нынче яблочки убирать не стану: оставлю вам с мамой, прилетайте голубками в сад, лакомьтесь – год ныне неплодный. Вон, по утрам, куропатки из тайги прилетают, шныряют в поисках еды. Каково-то зимой будет зверью! Ах ты, проныра мокрец! Снова пробрался, запятнал всю земельку под яблонькой! Пойдём, Мишенька, возьму тяпочку, прополю, чтобы лапки ваши не путались, когда прилетите с мамочкой...
        Так и светится лицо Люси, когда живёт она в оставившем её мире, а выйдет к людям, увидит сочувственные взгляды, ворующие сказку - и потекут из глаз серебристые слёзы, выбьют из колеи и снова мчится «Скорая», разрывая сиреной тишину...
       Окончив укладывать постиранные шторы, Люся подошла к окну, ожидая парочку голубей – Мишу с мамой. Перелив звонка заставил вздрогнуть, а в мыслях мелькнуло: «Снова бомжи или сектанты докучают! Не буду открывать». Перезвон сменили настойчивые удары в дверь. Потом они начали чередоваться с трелью звонка, без перерыва. Возмущенная Люся решила положить конец надоедливым попрошайкам, эксплуатирующим её доброту и горе. Но не успела толком отворить дверь и раскрыть рот, как стоявшая за порогом наглая баба, отшвырнув дверь, облапила её и начала тискать в объятиях и целовать. Кое-как вырвавшись, Люся оттолкнула её и с негодованием спросила:
        - Ты кто? Чего тебе надо?!
        – Лёлечка!.. Милая лёлечка!.. Неужели не узнала!.. Боже!.. Да и не мудрено – больше сорока лет не виделись!
        – Светка! Ты что ли? Господи!.. Помню девчонкой, а ты вон какая стала!
        Со слезами радости прильнули друг к другу, каждой клеточкой купаясь в приятных воспоминаниях, связавших их неразрывными узами, которые не смогли расплавиться в горниле времени. В глазах Светки не было даже намёка на жалость – там плескалось море любви, и Люся впустила её в свою сказку.
        – Спрашиваешь, как живу? А вот так и живу неразлучно с Мишей и мамой. Все стараются, чтобы забыла их, а в душе только крепнет внутреннее сопротивление этой заботе – нет для меня другой жизни, которая не связана с ними. Дети подарили на день рождения волнистого попугайчика, научила его говорить – по всей квартире летал. Начну плакать, он сядет на плечо и говорит:
         - Люся, не плачь, Тишка умный. Тишка хороший. Не плачь, Люся…
         Потом вылетел в окно и пропал. Всем двором искали… Через месяц нашёлся. Дети из соседнего дома поймали, хотели вернуть, но я отказалась – не хочу новых потерь. Ребятишки так обрадовались!
    - Ты прости, что дверь сразу не открыла: замучили "Свидетели
Иеговы" - нет с ними сладу.
       - В следующий раз припугни, что подашь на суд, сразу отстанут. Вышел закон против их наглых посещений. Как я тебя понимаю! Но у меня иное отношение к этим "зомби". Это же наши соотечественники, по душевной простоте попавшие в паутину. Если сталкиваюсь с этими "проповедниками", считаю своим долгом открывать им глаза на заблуждения, а то какой же я православный миссионер.
       - Пойдём на кухню, голодная поди?
       - С удовольствием помогу.
       - Помогать не надо, только мешать будешь.
       - Тогда, посижу рядом, почитаю, то, что написала, когда за два года потеряла девять дорогих мне людей?
        - Читай, а я на стол соберу...
                Не хочу
                Не хочу ничего начинать,
                Чтобы в поисках снова томиться
                Не хочу на просторе летать,
                Чтоб не плакать подраненной птицей...
       Недавно дописала к стихам припев – жаль, некому ноты подобрать. Лёленька, я не одна приехала – с лёлей Веной, он сейчас у дяди Толи. Обещал вечером прийти. Обиделся, что сбежала от него.
        Как выехали из Абакана в наши степи, каждая былинка память будоражит! Вон, торчат маковки белены, которой сначала сама наелась и попала в больницу, а потом брата накормила, и он лежал в кухне на полу, «мух ловил», да «цветочки рвал». А там серебристой веткой тополёк махнет - и ощущаю его неповторимый аромат. Нигде тополя не пахнут так, как у нас.
        Каждый кустик полыни напоминает детство. Слёзы смахивала-смахивала украдкой, а потом возле Саяногорска выскочила из автобуса и пошла бродить по дорогам детства. Застыдилась слёз. Никто в детстве не знал, как я плакала, спрятавшись в конюшню, или забившись в какой-нибудь сарай. Не знаю почему, но сердце не приняло Приморье. Годы, прожитые в нём, пропитаны печалью, как косынка дождём – хоть выжимай. Послушай, какой приходит ко мне моя малая родина во сне:
                Туманом, словно молоком,
                Наполнен до краёв распадок.
                В том зыбком мареве парном,
                Спит сладким сном долина сказок...
        Лёлюшка, душенька, а водку зачем?! Я на эти хлебосольные застолья уже смотреть не могу!
        – Ничего. За встречу немного выпьешь. Мне-то нельзя.
        – Ещё лучше! Нашла патриота-одиночку!
        – Ладно, пригублю с тобой. Ой! Миша с мамой прилетели ужинать с нами!
       Лицо лёли засияло. Рисунок её удивительных морщинок, покрывших щёки, как мозаикой, затрепетал, ожил, но даже радость не смогла вытолкнуть из голубых глаз скорбь, которая там свила себе гнездо и поселилась навсегда. Она открыла окно, высыпала на подоконник горсть пшеницы и присела к столу. Отведав удивительных разносолов, я с виноватой рожицей замурлыкала:
      – Лёлюшка, я ведь приехала к тебе душу облегчить – прощения за грех просить. Помнишь, когда вы жили на Сизой, я часто к вам приезжала. Однажды явилась, когда наварили ведро малины. Ничего вкуснее в своей жизни не ела! Спросить почему-то не решалась. А соблазнительное ведро стоит на веранде. Заходишь в дом – стоит, выходишь - снова стоит. Я и с ложкой не расставалась. Сниму вершочек, разглажу, чтобы незаметно было, и шмыг за дверь, чтобы никто не видел.
        Иду обратно, открою крышку, присмотрюсь: «Эх, заметят. А так не хочется лёлю огорчать и малины, страсть, как хочется»! снова тоненький-тоненький вершочек сниму и разглажу. Ты прости меня. Мне тогда ничего не сказали, а сами, наверно, ругались - ведь я литра два слизала за два посещения, сорок лет помнила и маялась покаянием.
        – Нашла о чём горевать. У нас той малины ведер по пять в
погребе стояло. Мы ведь с Мишей от лесничества в тайге работали, а её там росло не меряно. Надо было попросить и работала бы ложкой, пока не насытилась.
        – Лёлюшка, а ты со мной рядом была все эти годы? Очень люблю Толкунову. Часто слушаю её. Не гульнул ли дед Степан на фронте с какой-нибудь санитарочкой?! У неё и голос как у тебя и внешность, как у родных сестёр. Наверно из-за этого она запала мне в душу. Спой, пожалуйста, что-нибудь.
        – Да баяна, нет дома. Как петь-то?
       – Ты ещё и на баяне играешь?!
       –  Да, Мише каждый вечер наигрывала его любимую. Особенно когда вставать не мог.
                Ой, не дуй, голубчик ветер,
                Не сметай с дороги пыль.
                Ой, не дуй, голубчик ветер,
                Не клони траву ковыль…
        Телефонный звонок оборвал песню. Вернувшись на кухню, сказала, что дядя Толя выезжают, предупредил, чтобы ждали. Лёля засуетилась: положила в микроволновку фарш, принялась чистить картофель. От помощи категорически отказалась.
         – Лёль, помнишь, какой трусихой была?  И так смешно пугалась, что я смалочку выдумывала всякие бяки, чтобы пугать и смеяться над тобой. У вас ягнята спали на завалинке под окном. С Бяшкой я всегда играла, а однажды ночью пришла к вам во двор - окна не зашторены, а ты, баба Нюра и какая-то слепая старушка сидите за столом, разговариваете. Я взяла на руки Бяшку, сунула в окно и зарычала дурным голосом! Вы все перепугались и задёрнули занавески. Кем вам приходилась эта слепенькая?
         – Ты что? Забыла бабу Софью? Это твоя прабабушка. Она мать Нюры, Арсения, Поли, Петра, Вари и Сергея. Слепнуть начала после того, как Митя, мой брат погиб под колёсами вагонетки. Потом получили похоронку на Сергея. Следом на папу похоронка пришла. Тут тётку Наталью похоронили, и бабушка Софья перешла жить к Арсению, у которого осталось на руках пять сиротиночек. А после того, как арестовали Арсения с Варей, и он, без вины виноватый, умер за решёткой, не дождавшись пересмотра суда, совсем ослепла и жила с нами до конца.
        Сначала жили в Означенном, а после того, как Толик - сын Арсения, пришёл из армии и продал свою половину дома, мы забрали её с мамой на Сизую и там похоронили.
        – Я не поняла, почему Толик выгнал старушек из дому?
        – Он - прямой наследник, после армии надо было вставать на ноги – ему нужны были деньги. А мы с Мишей тогда только поженились, получили квартиру на Сизой и забрали их к себе. «Вот дак жульман, дак жульман» – сказала бы сейчас баба Софья – это была её любимая приговорка.
        – Это тот Толик, который сейчас придёт?
        В душу Светланы закралась  обида на не знакомого дядюшку, который так обошёлся с милой крёстной, не смогла побороть это чувство за всё время пребывания в Сибири, потому не искала общения с ним, но впоследствии очень жалела о выпавшем из  повествования звене. Он был очень ласков со Светой. Несколько раз была у него в гостях, но раскаялась только дома, когда начала разбирать записи.
        – Лёля, хочу собрать больше сведений о дедушке Федосее. Ты можешь что-то рассказать о нём?
        – Я его почти не знала. В армию ушёл, когда ещё не родилась. А после того, как его бросила жена, он приходил к маме свататься, но, видно, мы с ней однолюбы. Знаю, что был горьким пьяницей, а почему пил, не скажу…
        В дверь позвонили. У порога стоял крёстный, с плотным, коренастым темноволосым мужчиной
         – Вот посмотри, Толик, на это «Лукино горе", - сказал крёстный и начал объяснять, что в детстве это была одна из любимых поговорок Светланы. Она появилась в детском лексиконе после того, как он назвал её за неловкость «Горем луковым».
        - И ещё одну мою поговорку переделала на свой лад - покрикивала, когда что-то делалось не в её вкусе: «Сядь на попу и хвост загни».
        – Лёлечка, но ты, обещал, не жонглировать рюмочками, пока не вернёмся домой,!
         – Ты вместо того, чтобы зудеть, ответь – аскропотки уже на столе?
         – Какие ещё "аскропотки"? Чего ты городишь?
         – Аскропотки – это шанежки. А за порогом нас так и будете держать?
          – Так и будем, если не дашь обещание, сдержать слово.
          Лёля отодвинула Светлану, пригласила гостей, все обнялись, перецеловались и направились к столу. Подмигнув лёле Люсе, после первой рюмки Светлана  предложила помянуть родных их любимыми песнями. Начали с песни Толиного папы - деда Арсения:
                Ох, умру, я умру, похоронят меня
                И родные не узнают, где могилка моя…
          Потом вспомнили песню деда Степана и бабы Нюры:
                Сижу за решёткой в темнице сырой,
                Вскормлённый в неволе орёл молодой…
          После любимой песни Миши:
                Чёрный ворон, что ты вьёшься над моею головой?
                Ты добычи не дождешься, чёрный ворон я не твой...
        Люся с увлажнённым взором нарушила сговор и предложила поднять рюмки, помянуть усопших,  поминовение песнями перечеркнули.
         Мужчины оживились. Толя, очарованный чудным голосом племянницы, начал уговаривать Люсю, записаться в народный хор, Светлана его поддержала, но та осталась непреклонной и от затворничества не отказалась. А лёля Вена заказал плясовую. Изумлению собравшихся не было предела! Человек, который без палочки не выходил во двор, пустился в пляс, а слова песни, подзадоривали, добавляли огонька:
                Тренируйся, бабка, тренируйся, Любка,
                Тренируйся ты моя, сизая голубка…
          Может быть песенный вечер незаметно перешёл бы в песенный рассвет, ведь никто не чувствовал утомления, но неадекватное поведение Вениамина вынудило расстаться. Светлана попросила Толика забрать брата с собой.
        Они с крёстной долго предавались воспоминаниям, но разница часовых поясов давала о себе знать. Горячительное тоже не способствовало бодрости, поэтому время стёрло интересные подробности многих биографий.
        С лёлиной дочкой Лидочкой встретиться не удалось. Из-за кризиса алюминиевый завод и другие предприятия сокращали рабочие места, поэтому народ работал без выходных, задержки на работе принимал, как данность, чтобы не попасть в чёрный список.
        С её сыном Сашей Светлана пообщалась мельком, когда тот доставил матери продукты, а её отвёз  в магазин за фотоплёнкой. Но сожаление о несостоявшейся встрече, сменилось гордостью за достойных потомков.  Не сломались, терпят, достойно несут крест, украшая его своими талантами.
        Коротки, как лепестки ромашки, детские воспоминания о слепенькой прабабушке Софье, но в них нет даже намёка, на её мученичество и на то, какое горе слизало зоркость очей. Её сказки были так трогательны! За озорство не наказывала, превращала его в юмор, или подтрунивала над внуками и правнуками.
        Разве можно сравнить те испытания, которые опрокинула на головы людей перестройка, с теми, которые посеяли война и репрессии? Но тогда не знали слово "суицид", никому не мешали престарелые родители и сироты. Когда посадили Арсения и Варвару, на плечи  Нюрашки свалилась забота о собственных детях, слепой матери и о девяти приёмных малышах, пусть некоторых потом и разобрали. Пусть на месяц, на неделю, или даже на один день, но пришлось, без раздумий о завтрашнем дне, приютить, накормить, обласкать перепуганных малышей, когда у самой разрывалась душа от боли за близких, и за пустые амбары. С чем сравнить такую любовь? Только с любовью Богородицы – плакальщицы и молитвенницы за мир.
        По милости Божией, в период острого духовного кризиса, преодолев препятствия, Светлана вырвалась на землю сказок, подарившую жизнь, узнала о русских богородицах, поняла, чем отличается она от Приморья.
         Та земля была и осталась землёй альтруистов. Сегодня народ не осознаёт абсурдность призыва о необходимости любить природу, заботиться о стариках и детях! Там такие вопросы не стояли. Это была насущная потребность. Этим жили. Беспомощные старики до конца оставались полезными семье, не сеяли уныние жалобами на немощи, а выплакивая глаза, скрывали слёзы. Лишившись подвижности, вязали, пряли, присматривали за внуками, сеяли добро мудрыми сказками, учили жизни лукавыми побасёнками, украшали хлебосольство добрыми частушками и присказками вроде таких:
        - Ешь, пока рот свеж, а помрёшь, рукой маши, да в рот ташши.
        - А ну заводи нашу: русскую народную, плясовую, хороводную: не ходи под окнами, не ковыряй замазку.
                - И петь буду и гулять буду,
                А смерть придёт - помирать буду.
                А смерть пришла - меня дома не нашла.
                Меня дома не нашла - я гулять пошла!
      Детям рядом с бабушками, не надо было учиться играть во
взрослых, надевая туфли на высоком каблуке. Они чувствовали себя большими рядом с немощными стариками, которые обращались к ним за помощью, учили прясть, вязать, вышивать, заботиться о животных. И такой доброй, интересной была наука с шутками и прибаутками, что уроки  мастерства служили всю жизнь.
         Светлана помнит, что вышивками крёстного и матери были украшены квартиры. Бабушка вязала скатерти на столы. На комодах лежали дорожки с ришелье, простыни обвязывали с лицевой стороны, на наволочках и рушниках красовалась вышивка или вязание. Работа превращалась в развлечение, а развлечение повсеместно служило обучению ловкости, выносливости, сообразительности.
          По праздникам взрослые играли вместе с детьми и молодёжью. Как сейчас не хватает этого общения и распахнутых душ! Время близилось к рассвету, когда Люся окончила рассказ о дядюшке Арсении…