Мак Маг. Директор, гл. 2

С такими воспоминаниями Гранд вернулся поздно вечером домой.
Он жил один и в данный промежуток времени существования искал себе подругу жизни.
Впрочем, это занятие для него теперь было не так актуально. Если до должности директора он был согласен на временные отношения, - гостевой брак, то нынче желалось лучшего.
Он вынул сковороду и принялся жарить яичницу. Спиртного дома – ничего. И пива - не на что купить.
«Вот первую получку уж отмечу, так отмечу», - с удовольствием размышлял он.
В его воображении теми  десятками тысяч будущей зарплаты рисовалось: невозможное, станет возможным!
«Даже, наверное, виски « Jack»!» - рассуждал он и запустил плоскую лопатку, чтобы отодрать прилипший замлевший белок яиц от дна сковороды.
«Вот только с Ларисой, что делать-то?»
Он достал из холодильника банку солёных огурцов и сел ужинать.
- Привет! – так встречала она всякий раз его после того, как они поговорили однажды по душам.
Он один, она одна.
Большая, круглолицая, краснощёкая дама сорока четырёх лет с острым носиком и хитрыми глазками.
Тот раз они встретились в кафе, пили напиток и крошили в мелкие блюдца круассанами, больше ничего.
Миркин старался глядеть куда-то в сторону, на падший день в смуглый вечер, солнце завершающее дневной дозор, людей, возвращающихся домой.
Лариса же не сводила с него глаз.
- Я мог бы тебе сделать массаж, - предложил ей так, сумбурно, с идеей завлечь хоть кого в своё жилище, размышляя о том, что без женщины вообще-то – это жить как-то ненормально. И потом: разве он сам не сделает услугу не только себе, но и ей?
- Ты долго делать не будешь, - ответила она, шумно вздыхая и туго обхватывая сумочку на плече крепким своим круглым кулаком.
- Ты не выдержишь, - добавила она, смущая Гранда и отправляя его сим в нокдаун.
Поднявшись и развернувшись на сто восемьдесят, шевеля ушами и где-то странно  нервно подпрыгивая, он ретировался, оставляя ее позади.
Ему казалось – она смеялась вслед.
«Да, это точно – комплекс, - раскладывал он себя на лопатки, оставшись наедине, - точно. Сто процентов!»
« А ведь эта дама, наверное, опытная сучка, несмотря на великий вес. И рука у неё, однако, того, - рассуждал Миркин, - может зашибить…»
«Но ведь я ничего такого не предлагал. А она сама намекнула на гостевой брак. И, черте знает, что это такое?»
Со сковороды яичница свёрнутым ковриком была перенесена на тарелку.
Миркин заскрипел сочными мочёными огурцами.
«Эдакий длинный день директорский. Ничего вроде не делал, а нервов уйма!»
Он вспомнил, как Лариса впервые притронулась к его руке, и как это касание пронзило насквозь. Он знал – ради будущего секса, каким бы он ни был, нужно немного потерпеть.
Все это происходило там еще, в том уличном кафе. Ей нужно было идти на смену, потому она ускоряла беседу.
И ретировался он тогда, получается, почти логично.
« А я дал ей затравку, - рассуждал Миркин, - вот в следующий раз она уже будет погорячее. И пусть то самое случится, то самое, как можно скорее случится, да! Пусть судьба сведёт. Ведь жениться я на ней не стану никак».
Гранд отлично знал свойство своей подлинной натуры, как бы он не пыжился, не злился на кого угодно, в силу любой моды – он был весьма жалостлив к посторонней судьбе.
Стоило только выслушать рассказы о бедствиях чужих, как его тянуло подбодрить, поддержать психологически, успокоить.
«И зачем это нужно? И кому это нужно? Это есть временная слабость, и не более, чем потеря самообладания».
Вот только очень дорог этот аут безрассудства обходился.
Десять лет тому по причине жалости эдакой, он женился и прожил с нелюбимым человеком целых восемь лет, а когда добился, чтобы расстаться, наконец, по случаю нелюбви и отвращения, вдруг осознал, что любил все бесконечно. Но союз распался. Миркин оказался взаимозаменяем.
«Ересь полнейшая!» - Выходом определился опыт.
С Ларисой они долго не пересекались после кофейного рандеву:
 то она на дневных сменах, то он – кропит над унитазами, да водопроводными трубами шевелит по подвалам.
Обходились самостоятельно.
Миркину непременно чудилось, как весомая, восьмидесятикилограммовая женщина, тряся ляжками, раскрывает перед ним свою загадку, и он впивается осиным жалом своим в поступившее предложение… И этого было довольно пока, чтоб оставаться сам себе режиссёром.
Время не терпит и никуда не спешит.
Оно фиксирует факты, эмоции.
Потом эмоции кристаллизуются и грубеют, превращаются в каменные валуны и их трудно сдвинуть.
Именно это и называется настоящим сырьём того самого времени, настоящего, подвижного, которое, чтобы оно тронулось, нужно сдвинуть с места хоть на миллиметр. Хоть один их этих валунов.
Лариса обзавелась другим мужичком, гуляла под ручку.
Паршивая эдакая бульбоносная внешность, маленький толстячок.
«И тем более, - рассуждал Миркин, - если у неё такие кавалеры, то я лично сто раз побрезгую, прежде чем когда-либо с ней дальше переспать».
На том и постановили.
Бульбоносная внешность в какой-то миг исчезла.
И Лара снова осталась одна.
Хитрыми масляными глазками она посматривала на худощавого Миркина, и ему чудилось, что осиное жало ей его было бы очень кстати.
Некоторое время они обходились клише-приветствиями, но в вечер, когда Миркин вернулся после первого дня работы липового директора, она явилась в гости.
- Пр-ривет! – сказала она с тем резким выдающимся «эр», который всегда, единственным в ней, нравился ему без сомнений.
Он помялся в дверях, не зная точно, как поступать, ведь ему в первый же день было сказано точно и где-то даже больше, как он должен перевоплощаться в новую должность, - глубоко-личностным способом и достойно нести свой подбородок.
И связи сомнительные, разные нужно было безыскусно прекратить.
Но не успел он и рта раскрыть, как Лариса втолкнула его в коридор, и не долго думая, принялась стягивать с себя огромные полусапожки.
Миркин диву дивился, но не обронил ни слова.
Что-то фаталистическое продолжало бродить в его психической природе.
Лара, топая по напольной виниловой ПВХ, прошла на кухню и стала разворачивать какой-то свёрток.
Это был крохотный семидисятигривенный десертный шоколадный торт. Такой носят на формальный и несъедобный день рождения кому-нибудь из временно выгодных знакомых.
- Ну, дорогой мой, присаживайся! – Услышал он громовой голос Лары и оценил жидкие прилипшие по вискам крашенные волосы в рыжинку.
Откуда-то возникла бутылка водки, и они присели, разлили, и пили оба в удовольствие.
Миркин рассказывал о новом пути своём, о духовном перевоплощении, о высоком чем-то. Лара сдержанно кивала.
Миркину казалось, что сегодня едва не лучший вечер его жизни, и он продолжал откровенничать о себе без границ, - и своих былых баталий, кстати, на женском фронте, и тут же мягко переходя к качеству своей остро чувствительной индивидуальности. Тихой, непривередливой, эмпатийной индивидуальности.
Миркин даже успел пустить слезу.
Но когда Лара пружинистым шагом на растоптанных медвежьих ступнях, оттолкнувшись от стола и пошатнув его порядочно, направилась в ванную, Миркин Гранд смолк.
Ему верилось, что все в жизни повернётся самым наилучшим способом и, впрочем, даже если свершится секс с этой великой дамой, то почему бы и нет?
«Ведь это последний раз перед настоящим высоким путём преобразования
почтенного, заслуженного, респектабельного человека! Последний раз!» - Рассуждал он.
Лара вышла в мужском хозяйском халате, едва запахивая его на животе. Ненароком он увидел запрещённые женские части.
Она, не глядя на кавалера, прошествовала в спальню, и он услышал треск своей кровати там.
Опрокинув остатки спирта в рот, туго вытерев губы, зашёл в ванную, скорый принял душ, и толком не вытираясь, оставляя следы на полу, прибыл в комнату.
Лара лежала, отвернувшись от него широкой горой-спиной.
Ещё раз в нем пронеслась идея: «А почему  бы и нет?»
И он, эквилибрируя на одной ноге, попытался вместиться рядом позади женщины, дабы не видеть ее лица.
Она лежала под махровым одеялом, и он точно знал – голая!
Дальше, проще.
Лара притворилась спящей или что-то вроде того.
Она позволила, чтобы посланец приподнял одеяльце и оценил ее фасад.
Дальше, ещё проще.
Осиное жало, вынутое наспех, втиснулось между квадратных приплюснутых массивов лопаток сзади – в щёлку и Миркин усиленно принялся двигаться, толково.
Да. Было.
Когда Лара ушла, Гранд вспоминал прошедшую связь смешанными чувствами: и ходко, и чудно.
Болтался, как в пол-литровой банке со смальцем.
Ничего не понять.
Под самое закрытие магазина успел выскочить, выхватить ещё одну бутылку водки на сбережённые средства оплат коммунальных услуг, взял варёной колбаски и хлеба. Пил всю ночь.
«Что ни говори: а ещё одна пава побывала в лапах!»
- Но это, дорогой друг, – он триумфально несколько десятков раз поднимал палец кверху и повторял в пустынное чёрное окно, - это в последний раз! Я уже не тот, который был, нет! Я – пошёл расти вперёд и ввысь! И личность государственного интереса... Я!»