Тяжелые воспоминания о 14 декабря

Г. Григоровин.

Я не могу идти через Сенатскую площадь, не вспоминая подлое и глупое восстание декабристов 14 декабря 1825 года. Проходя мимо величественной статуи основателя Санкт-Петербурга, сразу вспоминается таинственная смерть императора Александра I, который вроде бы умер в Таганроге, но слухи, что он в деревне ныне живёт, как крестьянин, маловероятны. Наконец, почему императором стал Николай Павлович, а не его брат Константин?
Вот у меня в памяти имена тех, кто вскружил голову народу, но не сделал ничего хорошего: П. Пестель, С. Муравьёв-Апостол, К. Рылеев, М. Бестужев-Рюмин, П. Каховский и близкий к ним А. Якубович. Их знакомыми были А. Шаховской, С. Бегичев, П. Катенин и даже поэт А. Пушкин...
В 1839 году, уже будучи полковником, я почувствовал всю тяжесть жандармских эполет.
- Это не удивительно, что вы устали - ну ка, попробуй все эти бумаги изучить! Я отпускаю вас на две недели, куда ваша душа пожелает, но через пятнадцать дней вы должны быть в Петербурге. Договорились? - спросил у меня Бенкендорф и протянул мне руку.
Я в ответ снял перчатку, и мы договорились, что через две недели я буду уже в Петербурге.
По пути на Родину, что недалеко от столицы, я слышал рьяные споры о капитане-декабристе А. Якубовиче. Его и хвалили, и ругали... Я начал напрягать память: немного вздёрнут нос, усы почти, как у хохла, кипа волос. И при такой внешности его признавали красивым: холодный взгляд, решимость и жестокость в восстании 14 декабря 1825 года. Это облик Якубовича!
...Наконец, разморённый долгой дорогой, я уснул. Меня едва разбудили, настолько крепок был мой сон:
- Ваша остановка, господин полковник!
Весь в мыслях, я не знал, у кого мне остановиться, чтобы достойно провести время там, куда приехал, хотя бы две недели. Но мир не без добрых людей: женщина с коромыслом, угадав во мне по выправке офицера, предложила остановиться у неё. Отказывать я никак не стал, тем более на стол передо мной были поставлены отменные пельмени и бутыль вина.
- Кто здесь? - услышал я недовольный мужской голос.
И сразу передо мной предстал бывший драгунский офицер, «декабрист» Якубович. Увидев мой голубой мундир, он, разумеется, струсил и ледяным голосом вновь спросил, теперь уже меня:
- Разрешите спросить, уважаемый полковник, чем могу служить?
В этой фразе была явная, осторожная издёвка. Лицо Якубовича казалось мне заскорузлым. «Странно, что такие в армии бывают», - подумал я и ответил ему:
- А вы, разлюбезный капитан, вспомните четырнадцатое декабря восемьсот двадцать пятого года и тогда всё поймёте.
Якубович сначала зло сжал губы, коварно улыбнулся. Это разозлило меня и я, выходя из дома, сказал:
- Улыбаться на эшафоте будете! Ясно?
В сибирской тишине сторонники Якубовича сравнивали ещё одного нашего недоброжелателя П. Катенина с нашим шефом графом А.Х. Бенкендорфом. Я видел обоих множество раз, и никакой схожести ни внешне, ни в характере не было...
Якубович каждый раз выдвигал по-злому челюсть вперёд, и это было так часто, что один раз я сказал ему:
- Ещё раз такую гримасу сделаете - без челюсти останетесь!
Он хмуро посмотрел на меня и, опустив руки, удалился. Я видел его тень возле часового с длинным багенетом: русская ссылка, русская каторга.
Позже я для проверки заходил в избу Якубовича. Там в тёмном углу висели портреты всех главарей 14 декабря 1825 года, которые пролили кровь, и она с Невы дотекла даже в сибирскую глухомань.