Павлова и Пастернак

04.03.2021 – 01.12.2020

Павлова и Пастернак

Тема любви не вмещается в литературную классику. Необходимо присутствие времени, в котором существует читающий. Без современника жизнь не полна. Без остроты переживания, без соединения женского и мужского, без проникновения мужского в женское, без власти женщины над мужчиной любовь не раскрывается, не распахивается, не даёт ощущения жизни, не раскрывает роли любви, жизнь воспроизводящей и творящей новое.

Мне интересны все аспекты темы. Сочетания интересны, совпадения и случайности, соединяющие то, что на слуху, и то, что дилетанту (мне) кажется открытием.

Вот свеча на столе. Язычок пламени дрожит, раздваивается. На переднем плане Вера Павлова, на заднем Борис Пастернак. Пастернак выглядит крупнее. Обратная перспектива. Женщина может терять в размерах рядом с мужчиной, сохраняя неоспоримые преимущества, о которых она сама знает и умеет сказать.

Дама на первом плане о тенях:

   Свеча горела на столе,
   а мы пытались так улечься,
   чтоб на какой-то потолок ложились тени.
   Бесполезно!
   Разве что стоя у стола,
   о стол локтями упираясь
   и нависая над свечой,
   так – да. Но только рук скрещенья.

Прикрывая пламя свечи рукой, перечитываю Пастернака:

   Мело, мело по всей земле
   Во все пределы.
   Свеча горела на столе,
   Свеча горела.

   Как летом роем мошкара
   Летит на пламя,
   Слетались хлопья со двора
   К оконной раме.

   Метель лепила на стекле
   Кружки и стрелы.
   Свеча горела на столе,
   Свеча горела.

   На озаренный потолок
   Ложились тени,
   Скрещенья рук, скрещенья ног,
   Судьбы скрещенья.

   И падали два башмачка
   Со стуком на пол.
   И воск слезами с ночника
   На платье капал.

   Все терялось в снежной мгле,
   Седой и белой.
   Свеча горела на столе,
   Свеча горела.

   На свечку дуло  из угла,
   И жар соблазна
   Вздымал, как ангел, два крыла
   Крестообразно.

   Мело весь месяц в феврале,
   И то и дело
   Свеча горела на столе,
   Свеча горела.

У Пастернака свеча всё та же, но свет другой. И всё же, всё же, оба они на этом свете, рядом с читающим, слушающим, помнящим, разные и нужные, каждый по-своему.

Вера Павлова появилась на свет в 1963, тремя годами позже ухода большого поэта в мир иной. Когда Пастернак стал существовать для Павловой, не знаю. На что падают тени, когда ночь и снег за окном, зависит от угла зрения. И от опыта жизни.

    И падали два башмачка
    Со стуком на пол.

У Павловой башмачков нет. Есть молодость, механика интимного, геометрии больше, чем света. Любопытство, азарт прикосновения к скрытому. Путается девочка, исследует игру света и тени, не боясь обжечься.

Посмотрим, что дальше… пока горит свеча. Слово даме.

    Муза вдохновляет, когда приходит.
    Жена вдохновляет, когда уходит.
    Любовница вдохновляет, когда не приходит.
    Хочешь, я проделаю все это одновременно?

Муза, жена, любовница. Сложное сочетание, но такое естественное. В слове сочетаться можно со всем миром. Слово было в начале, им всё и завершается, если успеваешь что-то сказать.

Приходит муза, жена и любовница отступают за кулисы.

               * * *

    Мужчина: удар, давление.
    Сперва без сопротивления
    позволю давить сок,
    потом напомню: лобок
    под мякотью прячет кость,

    и ты – не хозяин: гость.

Телесность в тесноте соединения. Гость – определение, обращающее права давления в ноль.

               * * *

    Попался, голубчик? Ты в клетке,
    ты в каждой моей клетке,
    могу из одной своей клетки
    создать тебя, как голограмму,
    всего тебя – из миллиграмма,
    из Евиной клетки – Адама.

Мужчина как голограмма в любимой им женщине. Если он любим. Любопытно.

               * * *

    Они влюблены и счастливы.
    Он:
    – Когда тебя нет,
    мне кажется –
    ты просто вышла
    в соседнюю комнату.
    Она:
    – Когда ты выходишь
    в соседнюю комнату,
    мне кажется –
    тебя больше нет.

Порог и обрыв. Степени одиночества, возникающие одномоментно, в движении здесь и сейчас, в бесконечности, следующей за переменами тенью.

               * * *

    Одиночество – это болезнь,
    передающаяся половым путем.
    Я не лезу, и ты не лезь.
    Лучше просто побудем вдвоем,
    поболтаем о том, о сем,
    не о том, не о сем помолчим
    и обнимемся, и поймем:
    одинокий неизлечим.

Предельное сближение и его антипод – одиночество – одновременно. Обняться, принять, помнить о неизлечимом.

               * * *

    Читали Бродского, потом трахались.
    Ляжем, и отнимутся ноги, прошлое, голова,
    и от алфавита останется единственная Ааа,
    из цифр – единица. Нет, фаллос скорее – минус.
    Отнятая у всех и вся, под тобой вскинусь
    подбородком, локтями, коленями – пятиконечно,
    пять раз кончив, окончательно утратив речь, но
    удвоенно слыша: мол, в матке влага утробы,
    в которую окунаешь, в прадетство окунуться чтобы,
    своего головастика – рабочий эскиз эмбриона.
    Я киваю всем телом… Потом снова читали Бродского.

Киваю всем телом… снова читали … какие разные движения. Какое тесное переплетение тела и слова! Представляю себе реакцию отправивших тело на пенсию, обративших его в мрамор с прожилками, подозрительно напоминающими морщины. ))

               * * *

    Ave тебе, матерок,
    легкий, как ветерок,
    как латынь прелата,
    налитой и крылатый,
    как mots парижских заплатки
    на русском аристократки,
    как чистой ночнушки хруст,
    матерок из девичьих уст…

Латынь. Скажи и сгинь. Девичьи уста и матерок, лёгкий, как ветерок.

Пламя свечи. Лизнуло кожу и отпрянуло, не повредив.

               * * *

    Вопрос ребра
    всегда ребром.
    Но на хера
    Адаму дом?
    Адаму – путь,
    Адаму – сев, Адаму – вздуть
    двенадцать ев.
    Не надо про
    любовь и грех,
    когда ребро
    одно на всех.

Ребро одно на всех. А дом? – вопрос ребром.

               * * *

    Мораль есть нравственность б/у,
    весьма поношенное платье.
    Я видела ее в гробу,
    она меня – в твоих объятьях.

Ветхая мораль в гробу. То, что ей противостоит – заключено в объятиях.

               * * *

    Свети, покоряй, владей!
    Спасибо, что-то не хочется.
    Чем больше люблю людей,
    тем выше ценю одиночество –
    бродить по полям-лугам
    тропинками полузаросшими,
    рассказывать облакам,
    какие вы все хорошие.

Одиночество – единственный способ любить людей, не вступая с ними в конфликт. Тропы и облака… и никого рядом.

               * * *

    Вечность – скатертью дорога.
    Скатерть вечности бела.
    Белизну ее не могут
    запятнать ничьи дела.
    Ни награды, ни расплаты,
    ни в блаженстве, ни в огне,
    только версты полосаты
    попадаются одне.

Вечность и вёрсты полосаты. Белизна, не подлежащая запятнанию. Суетитесь, господа, суетитесь, – белизна для вас недоступна, вы ей безразличны.

Улыбайтесь, господа! – слышен голос мужской. Белизна невидимого экрана, фильм о любви и смысле жизни.

               * * *

       Автоэпитафия

    Под камнем сим – пустое тело
    той, что сказала не со зла
    гораздо больше, чем хотела,
    гораздо меньше, чем могла.

               * * *

Вере Анатольевне желаю всех благ. Борису Леонидовичу поклон. Время его жизни остановилось 60 лет назад. Он сидит за столом, задумался, огонёк свечи вздрагивает. Вера Анатольевна отражается с ним рядом в оконном стекле. За стеклом темно.

За моим приоткрытым окном слышится детский крик. Первый день календарной зимы. Снежное покрывало всё в дырах, едва прикрывает зелёную местами траву. Мне нравятся все времена года. Мне нравится читать про себя и вслух. Жаль, прочитанного и принятого близко к сердцу гораздо меньше, чем хочется.

Читать про себя… всё, что читаю – про меня. Во всех лицах, ролях, 'образах.

И на образ'ах что-то очень знакомое. Должно быть, человек.

P.S. Был первый день календарной зимы. Сейчас первые дни весны календарной, снова снег в дырах, но зелени не проступает. Самое время вернуться к свечам и теням, готовясь к переменам в настроении и погоде. Зима позади, зима впереди, что-то между снегопадами, кружками и стрелами, между интимным и настежь распахнутым. Каждому своё.

Например, Евгений Евтушенко в антологии «Десять веков русской поэзии» воспринял Веру Павлову весьма насторожено. Думаю, достаточно будет и тех, кто не столь сдержанно охарактеризует пишущую даму. Пусть лучше поэт скажет.

               * * *

       Верка, сексуальная контрреволюционерка?

Сексуальной контрреволюционеркой окрестила себя в стихах сама Вера Павлова. Для многих читателей это ее, как сейчас выражаются, бренд, фирменный знак. А я все-таки поставлю знак вопросительный. Мало как люди называют сами себя? Маяковский вон что на себя наговорил в молодости: «Я люблю смотреть, как умирают дети». Но означает ли это, что он был садистом-детоненавистником? И все-таки противновато натыкаться на эту строку. Маяковского она не украшает. Тем не менее он один из величайших мировых поэтов, автор непревзойденной по темпераменту и библейскому метафоризму поэмы «Облако в штанах». Цельны только опасные фанатики.

Почти в каждом человеке живут разные люди, и в одном поэте могут жить и два поэта, и больше. Один поэт, живущий в Вере Павловой, мне очень нравится, другой – настораживает.

               * * *

И так далее. Достаточно пространно и не очень интересно. Евгений Александрович любопытный тип. А кто из ярких личностей не любопытен, кого не назовёшь типом? Ахматова, например…

Занесло (не снегом). Так можно оказаться далеко от того февраля, и от прошедшего только что. Меня в Вере Павловой ничто не настораживает. Живая женщина. Чувственная. Своим умом, своими словами живёт.

Такая редкость.