Как замерзал Макар

Луна светит. Надо же, не было луны и вот – светит,  окаянная. Мороз собачий… под ногами лает, за версту слышно. Макар, пристарок лет шестидесяти, уроженец этой самой деревни и волею судьбы колхозник, остановился, зябко поёжил плечами, прислушался. Тихо, только ветер по меже, в былье, посвистывает, в ногах путается, да в деревне слышен лай простуженный. «Ветер – это хорошо, ветер – это в самый раз, тучками луну скроет», – смекает Макар. Когда ещё он селом шёл, то не один раз ругнул светило. А бранить ему его было за что. Из села -то нужно было выбраться незаметно, а ситуация неподходящая.

Нет, Макар не ругает колхоз. К колхозу у него притензий нет. В колхозе все живут ровно. Не без того, чтобы один чуть лучше, а другой чуть по -беднее. На то оно и обчество. Не могут люди все одинаково жить, таланты у людей разные. Один чуть посмекалистей, другой пошустрее, третий без мыла, куда не надо залезет и вылезет и всё ничего, только одна прибыль. В общем, Макар тоже не дурак и смекалкой не обижен, но не может он вот так хоть с мылом, хоть без мыла…  Не может мужик переступить через себя и всё тут, стержень мешает. И откуда этот стержень взялся? Не вынуть его из своего нутра Макар не может, не согнуть, ни в сторону на время отставить. Так и живёт с ним всю жизнь. В войну из всего взвода один в живых остался. Оглушённого, контуженного выкопали его бойцы из заваленного окопа, а от «Максима» рук отцепить не могут, так в медсанбат с пулемётом и привезли. Вот тогда и услышал первый раз Макар о каком - то в себе особом стержне. О нём полковник говорил, когда лично прикреплял ему на гимнастёрку медаль «За отвагу». Сам - то боец не мог награды взять, руки пулемётом заняты. Полковник медаль прикрепил и спрашивает: «Как зовут тебя,  солдат?». «Макар я, – отвечает герой.  «Вот на таких Макарах наше отечество и держится,– заключил полковник, наклонился и поцеловал солдата в небритую щёку.

В другой раз этот самый стержень сослужил Макару иную службу. В то время работал Макар на новеньком тракторе  «Беларусь» МТЗ -5. Хороший трактор, с кабиной. До него всё без кабин шли. Только недолго пришлось Макару радоваться. Зацепил в разговоре бригадира комплексной бригады. И было за что. Можно было и промолчать. Да где уж там…   Опять же этот стержень, сотканный из справедливости и других особых материалов,  помешал. Через день слетел с трактора и получил в руки кнут. С тех пор уже больше на трактор не садился, хотя и уговаривали. И не то, чтобы не хотел…  А закусило, образовался в душе заусенец и ни в какую, карябает серце и всё тут. Потом Макар смирился. Не то, чтобы отступил и обмяк. Просто увидел он в своей пастушьей жизни больше прелести. На тракторе, хоть и средь природы работаешь, только этой природы не видишь; меркнет она за гулом, скрежетом и треском, ни соловьёв тебе, ни стрёкота кухнечиков, а тут всё тебя обнимает, всё к тебе клонится.

Только и пастушье время прошло. Негоден стал Макар к пастушеству, организм поизносился. Только Макар заметил в новом своём состоянии одну заковыку – мотор и прочее поизносились, а стержень как был, так и есть, вроде как из общей обветшалости ещё пуще выпирает. Это вроде как дерево обвянет, сбросит частично листву и лезет тебе в глаза весь его ствол. Так и тут.

А на колхоз Макар не обижается. Почему он должен на колхоз обижаться? И на советскую власть не обижается. Всё правильно, по его мысли, устроено, всё достаточно справедливо, если не брать частности. Только частности не в счёт. Макар привык думать о мире в глобальных масштабах. Так  здесь всё в порядке. У них в колхозе председатель получает столько денег, сколько и передовик-комбайнёр, а то и поменьше. Разговаривал он на эту тему и с братом двоюродным, что в городе живёт. У них на заводе такой же расклад. Стало быть, в большом плане справедливость существует. А в малом плане, в рамках колхоза, бригады, цеха на заводе она всегда будет относительной. Не может колхоз всем трактористам новые трактора дать. Факт, не может. Так чего об этом и говорить,  и думать? Мелкая несправедливость всегда будет.

Возьмём такой эпизод – получил их колхоз новый трактор – кому его дать? Все скажут, что надо дать заслуженному трактористу, ветерану и так далее. А председатель дал молодому, но уже проявившему себя в деле механизатору. Справедливо поступил председатель? А это как посмотреть. В отношении старого и опытного тракториста, понятно, что несправедливо. А в отношении к колхозу?..  Тут другая справедливость показывается. Пожилой механизатор, у которого там болит, там ноет - уже той прыти не покажет, что молодой и выработки той не даст. Стало быть, от передачи трактора молодому выигрывает весь колхоз, а отдай трактор ветерану, выигрывает только ветеран, а колхоз несёт некоторые убытки, потому как больше нормы ветеран не сделает, тут и ждать нечего. Рассуждая таким образом, Макар обязательно приходил к выводу, что неуспехи его – это его неуспехи и к колхозу они не относятся. Из чего эти неуспехи складываются, понятно – из обстоятельств, из характера, из взглядов на жизнь, а отсюда всевозможные реакции проистекают. Так, что споткнулся, сломал ногу – сам виноват и нечего в своей оплошности других винить…

Макар огляделся. Разом отхлынули думы о прошлом. Ситуация действительно была неподходящая. Темно, луна серебрит округу и он один, как перст, на выгоне. А вдруг встретит кто, хотя время и позднее? До ветру, скажем, понадобилось, или отёл караулит. Возьмёт, да и спросит: «Куда это ты, Макар Парамонович, по-тёмному добренько так собрался? Куда это тебя несёт, да не с пустыми руками? Эвон, верёвка на плече… салазки сзади…» От этих мыслей Макар вновь пережил прошедший страх. Заторопился, пошёл скорее, только салазки на верёвочке сзади чаще о валенки заспотыкались, да заснеженная дорога под ногами веселее захрюкала.

За ходьбой страх потихоньку улетучился, оставив вместо себя горькую обиду. Эта обида, то тонула, то вновь всплывала в Макаровой душе. И когда она всплывала, то он начинал грозить в темноту пальцем, проговаривая вслух отрывки внутреннего диалога: «Вам ничё не надо! Вас жареный петух в мягкое место не клевал. Так што-о не жить!  А вы бы нас с матерью спросили, как мы эту жисть начинали?! Хы…, отворачиваются, слушать не хочут…  Да ещё дыху хватает: «Та, хватит! Та, надоело, папаня! Шо ты нас всё время стращаешь, бесштанных - цыганами, щас - жизнью. Не то время, папаня!».  Надоело им. Гм, им надоело! Легко жисть прожить хочете – смотрите, споткнётесь А ещё дверью хлопнул. Оболтус.  Тракторист мне, а отец прись невесть куда.

Макара душило зло за сына. Чай мог бы он и догадаться, не сосед ведь. Вон сосед и то сказал: « А чё Макар, у тебя сенцо - то, кажется тю-тю. Можно дотянуть Макару с сеном до весны, можно. Другой бы и не пошёл, чуть урезал давок и всё бы прошло. Только не хочет Макар на свое же скотине отыгрываться. Не по нему это, вот и идёт в стужу и в ночь. Хватило бы сена Макару, как раз хватило. Слава богу, накосил. И всё б ничего. Только заболел поздней осенью Макар, слёг в больницу, полтора месяца провалялся, а с  хозяйством сыновья управлялись. Вот и растранжирили сено. Давали не столько, сколько надо, а сколько на вилы нависнет. Ладно, младший сын, он в городе живёт, а старший понимать должен сколько, чего и почему?

«Ах, сын, сын!» Макар покачал головой.  Он злился даже больше из-за того, что не может понять сына. А может быть он ему просто в глубине души завидует? Завидует не тому, что сын не видел в жизни тягостей, хотя иногда мысленно ставил себя на его место, думая как бы он на его месте распорядился своей судьбой, а тому, что он может вот так себя поставить, а он, Макар, не может. Не может, хотя почти прожил жизнь, а тот её только начинает и не его, казалось бы, Макара, уже эта забота. А он вот не может, потому и идёт, дырявя валенками темноту, а вместе с ним, как старые верные псы, не отставая и не обгоняя, идут его мысли, да застит глаза качющаяся темь и тычутся в валенки салазки, и всё более мрачнеют Макаровы мысли. А думать ему есть о чём.

Два раза на день измеряет шагами стожок сена Макар, беря из него тощие навильники. Измерит, поскребёт затылок, покумекает – нет, не дотянуть Макару до весны, никак не дотянуть. Корова она много требует. А без коровы! Как без коровы жить? Такого Макар даже подумать не мог. Всю жизнь была корова, всю жизнь ей семья кормилась…  Без коровы не дело. Хотя, если мозгами пораскинуть, можно и без неё. Кроме коровы есть два подсвинка, овцы, куры. Как говорится, вари супчик с яйцом, реж сало и ветер тебе в зад. Некоторые старики так и живут, а вот он не может. Не может он вот так прозябать, ведь ещё не совсем старый, около заваленки седеть не намерен, сила ещё кое - какая осталась, а раз что-то осталось, то прозябать не имеешь права. Здесь пенсия Макарова не в счёт. О ней никто не говорит. Вопрос перед собой Макар ставит так: «Ты кто? Человек? Так работа – твоя святая обязанность. И от этой обязанности ты уклоняться не должен. Об этом окружающая действительность говорит, а если надо, то и Бог». Бога  Макар никогда со счетов не сбрасывал. Не особо верил, но и не сбрасывал, больше об этом помалкивал. Если уж чего не знаешь, то и рот не разевай.

Любит Макар ещё с ружьишком по окрестным полям походить, зайцев попугать. В общем, с охоты на зверя это всё и началось. Наткнулся он в овражке, идя по заячьему следу, на на два тюка ячменной соломы. Видно, на косогоре стрясло их с автомашины или с тракторной тележки, они и скатились в сурчинку. Не иди он там по случаю, то никто бы эти тюки не сыскал. Снегом чуть припорошит и тю-тю. Вот и решил Макар за этими тюками сходить. Целый день эти тюки не давали Макару покоя, а как только припозднилось, он взял салазки и вышел со двора.

Темно. В былинках ветер посвистывает, стреножит, идти мешает. Задувает Макару за воротник. Отвернулся от ветра, пошёл боком. Не заметил он, как луна скрылась; глаза к темени попривыкли, да и дорога знакомая. Сколько раз носили его здесь ноги, каждое место хожено-перехожено. Вот и сейчас, идут ноги вроде сами по себе, им как-будто до Макара и дела нет. Думай, мол,  Макар о своём, а мы уж расстараемся, доставим тебя до места. И он думал. Думал о трудных послевоенных годах, о голодном тридцать третьем и о прочих невзгодах, что выпали на  долю его поколения, которые ушли, прихватив его молодость и здоровье. И вот теперь, когда, можно сказать, жизнь только началась, когда он может прожить безбедно оставшуюся жизнь – оказался лишён самого необходимого – покоя. Может быть он лишился покоя из-за того, что жизнь его была похожа не на чистое поле, а на изрытый буераками косогор, в который он, в конце-концов, вот этими руками вдохнул жизнь и земля стала родить и приносить плод. Возможно и так, просто перенапрягся. А ведь эти буераки на косогоре жизненного пути Макара выковали в нём своё суждение о жизни, которое теперь медленно уходит из него, цепляясь за каждую в его жизни неустойку. Вот и сейчас, оно, улучив момент, когтит его мозг и идёт Макар в ночь.

А вот и они. Тюки. Ощупал – мёрзлые, тяжёлые, словно кирпичи ледяные. Положил на санки, привязал верёвкой, чтоб не сползли, поволок. Только идти назад через ферму, никак нельзя, могут подумать, что Макар эти тюки с фермы везёт. Здесь уж лучше огибом, с глаз подальше. Потоптался Макар, в поле с дороги свернул, через сугроб перевалил, а дальше бровкой, свалом, не так ноги в снегу вязнут. Беда только, что в лицо ледяные  иголки забили, ветер щёки крупкой сечёт. Та ничё, вскоре другая межа будет, а там, если прямо идти, на восток держать, то в яблоню-дикарку упрёшься, что посреди поля стоит, а там уж до дома рукой подать. От дикарки Макарову баньку можно в лунную ночь увидеть.

Идёт Макар, вроде уж и через межу перевалил, под ногами затвердь появилась и кончилась. Ветер между тем немного поиграл порошным сыпуном и вдруг навалил сверху. Да так навалил, что перед глазами белые всплохи зашарахались; в грудь упруго и резко раза два толкнуло, по щекам словно варежкой шаркнуло. «Никак вьюжить решила» - подумал Макар и прежде чем он прошёл ещё сотню шагов, вокруг него уже выла, визжала и хохотала полуночьная вьюга. В такую погоду главное с пути не сбиться. А когда сбился, и начал сугробы ногами мерить – долго не протянешь,   присядешь отдохнуть, а там уж дело времени. Знал эту простую истину Макар, потому и заторопился.

Идёт, на ветер клонит, рукавицей огораживается. Вот уже и  яблоня-дикарка должна быть, да нет яблони. И как только он не вглядывался в пространство перед собой – нет яблони, только снежное месиво качается перед глазами, будто в снежную яму попал. Смекнул Макар, что, клонясь на ветер, видимо,  слишком влево взял. Свернул, пошёл правее – опять ничего. Остановился, покумекал. «Кажись, когда в поле с дороги свернул, ветер слева дул, а теперь правую щёку жжёт…» - выругался, пошёл назад, к дороге, только следа не видно. Долго шёл, уже пора бы и дороге быть, только нет дороги. Провалился в какую-то яму, пригляделся – след увидел, обрадовался. Наклонился.  чтоб получше рассмотреть – отпрянул. Не дорога это, его, Макаров,след. Вон прорези полозьев снегом зарубцевались. Разогнулся, назад попятился, на санки наткнулся, попытался как-то проанализировать путь. Конечно, проще всего идти назад, по своему следу, только Макар уже столько исходил, что этот путь и не осилит и не факт, что этот след сохранился.

Двигает ногами Макар, идти всё труднее становится. «Это мне санки с тюками идти мешают» - решил он. Бросил санки, пошёл налегке дорогу искать. Шёл, шёл, уж на спине мокреть начало, пот ручейком меж лопаток оборачивается, а ни дороги, ни яблони не видать, да и салазок с тюками теперь не найти. Оступился Макар, в снег осел, к ветру спиной повернулся. Хотел закурить, только пальцы спичку не держат, замёрзли; потёр  друг о дружку – кажется,  отошли. И уж вставать бы надо, да не слушаются Макара ноги и глаза не слушаются. Оледенели брови, заиндевели веки. Клонится голова, сыпет снег на склонившуюся фигурку, вырастает холмиком с подветренной стороны.

Облокотился. Вроде что-то твёрдое в бок упёрлось. «Никак санки?» – подумал он, а глаз открыть не может. Не хочется Макару открывать глаз; так бы и сидел, только на ухо шепчет кто-то:  «Вставай, Макар, пропадёшь,  Макар. Спина - то уж холодком заходит. Ты ведь  любишь  жизнь,  Макар. Ой, как любишь. Она только начинается, хорошая жизнь. А ты…  Сам себя губишь. Пошёл бы днём, дорогой… Да разве тебе кто бы слово сказал…  Позовидовали бы даже, что ты в поле тюки нашёл…  От кого ты прячешься, Макар?..  От прошлого ты, Макар,  прячешься, от прошлого.

И чудится ему, что едет на лошади в санях кто-то, посвистывает. Ближе, ближе – на него прямо  правит. Страшно Макару, задавить могут, экая непогодь. Сжался в комок, тут гикнуло прямо над ним, свистнуло и дальше умчалось. Понял, что обманулся.
Сыпет снег, пляшет на Макаровых плечах метель, но не чувствует этого Макар, у него свои грёзы. Будто это не снег садится ему на лицо, а тополиный пух. Только что это так холодит ему ноги? Ах, да – это он купается  мальчишкой, купается со сверстниками в протоке. Нога нашла жилку в глинистом берегу. Бежит холодна водичка из под камешка, холодит ноги, а Макарке весело: «Ко мне! – кричит, – я жилку нашёл!». Холодит ноги жилка, а сверху солнце горячее и мальчишкам весело. Только что это плечо давит? Ах, да, это палка. Они вытаскивают на берег самодельный плот, а на  обрывистом берегу  мать стоит, молодая, смеётся и рукой машет.

Клонится Макарова голова, всё ниже клонится. Заледенели на щеках две крохотные слезинки, намертво схватимлись с дубеющей кожей и не видно его уже из-за снежного холмика, и тепло Макару, совсем тепло.

                1978