Жучка сдохла

Сторож Ярцев, старик лет семидесяти, всю ночь просидел в сторожке, глядя на лежавшую у его ног рыжую остроморденькую собачёнку, то и дело щупая у неё лоб, точно у человека, когда тот температурит. Жучка часто-часто дышала и смотрела на хозяина томными тоскующими глазами, точно понимая, что уже больше никогда никуда не побежит и никто не услышит её звонкий раскатистый лай. К утру она сдохла. Ярцев завернул её в рогожку, но выносить не стал. Ему трудно было вот так ни с того, ни с сего с ней расстаться и он оставил её в сторожке до рассвета, да так и просидел над ней всю ночь,  никуда не выходя.

Горе старика было неописуемым. Жучка для одинокого сторожа  была не просто собакой, она была для него самым близким существом на белом свете. Он с ней разговаривал, делился радостями и бедами. И ему казалось, что она всё-всё понимает. Это радовало старика и ему казалось, что сгори завтра его дом,  и он не будет так переживать, нежели  вдруг исчезнет из его жизни  Жучка. Так уж устроен старый человек, что у него в определённое время сдвигаются в душе понятия и он становится иным по сравнению с другими людьми, хотя вроде такой же, как и все: ест, пьёт, разговаривает, смеётся. Ан нет, не такой – чувствует не так, переживает не так, относится ко всему не так.

 Например, раньше он живо интересовался космосом, думал о полёте на Луну, удивлялся качеству выведенного сорта пшеницы, одним словом, вникал во  всё, что его окружает. Понемногу всё это ушло из его жизни и на первый план выступили предметы, на которые он раньше не обращал никакого внимания. Например, он мог долгое время рассматривать щепку, обыкновенный камешек или травинку и размышлять о них столь серьёзно и с сознанием дела, как будто на них мир стоит или они являются носителями истины. И если в это время к Ярцеву кто-нибудь обратится с вопросом, то тот в ответ, не обращая внимания на заданный вопрос, вдруг с лучезарной улыбкой, весь в удивлении скажет, глядя, например, на жёлудь: «Вы посмотрите! Это удивительно! Жёлудь от дуба! А я раньше его и не замечал… Нет, я, конечно, знал о его существовании, но его совершенно не чувствовал, не ощущал, не видел…» – тут он начинал в словах спотыкаться, понимая, что того заветного слова, у него в запасе нет, которым он мог бы выразить своё отношение к этому жёлодю.

Нет, не то, чтобы он его не знал, а его вообще нет в мире, не придумано. Понимая, что он не может передать человеку своего восторга, тут же замыкался, уходил, но ещё долго лучезарная улыбка блуждала на его лице. Он знал, что люди его не понимают. Если раньше он из-за этого переживал, то теперь ушёл в себя, замкнулся. Как объяснишь, что ценностный ряд в его душе сместился, что та же Жучка для него ценнее чем тот же космический корабль, или выведенный новый сорт пшеницы, потому что в его внутреннем космосе, она является тем спутником, который определяет и регулирует его настроение, его интересы и многое чего другое, что определяет жизнь человека в этом возрасте. И вот этого спутника не стало. Остановилось личное время, померк личный горизонт и на небосклоне образовалась дыра. Но разве это кому-нибудь объяснишь, разве тебя кто-то будет слушать?? Сторож смахнул набежавшую на ресницы слезу.

Рано утром, до прихода ещё скотников и доярок, Ярцев пошёл хоронить Жучку. Он вышел из сторожки, завернул за угол и…  В общем, что увидел Ярцев проще сказать, чем описать. Через полчаса он стоял перед заведующим фермой и не мог вымолвить ни слова.  На Ярцева было жалко смотреть. Руки у него тряслись, редкие седые волосы прилипли к черепу, а на кончике носа висела крупная капля пота. Голос его хрипел и шипел как изъезженная потефонная пластинка, понять было ничего невозможно, но по тону можно было определить, что толи у старика, то ли на ферме что-то случилось.

- Да, говори ты толком! – теряя терпение,  перебил старика животновод. Он жил рядом с фермой, к нему к первому и пришёл сторож.
- Н-н-нес-час-тье…, Василь Петрович, - наконец выговорил сторож.  Сознанье у него помутилось, руки ещё больше затряслись и он более простонал, чем сказал: «Жу-жу-чка сдох-ла» и залился старческими слезами.
«Сдохла и хрен с ней,- подумал животновод,- не велика беда, нашёл о чём сокрушаться». – Но старику сказал другое:
- Ты, дед не горюй, значит у неё век такой. Шельма у меня окутится, так хошь всех забери. Я тебе за такое дело ещё и могарыч поставлю.

Добился бы от сторожа животновод разумных речей или нет, бог весть, кабы в это время не раздался истошный крик из свинарника. Кричала и причитала свинарка Пелагея. Этого крика животновод и сторож не могли не услышать, потому как так никто и никогда в селе не кричал. Животновод рванулся из дома и как был в одном валенке, так и выскочил на улицу, но тут же вернулся, одел второй валенок и на ходу застёгивая полушубок, побежал к свинарьнику. За ним, отставая и спотыкаясь,  последовал сторож. Но не успели они войти в свинарник, как им на встречу выбежала сама Пелагея и не проговорила, а провыла:

- Трёх поросят украли и ворота настеж.
- Ты это хотел сказать? – обратился Василий Петрович к сторожу.
- Именно это…,  Василий Петрович… - и тут же умоляющим голосом продолжил, - Ва-сень-ка,  пенёк я старый. Да кабы не Жучка, да не в жисть…
- Ладно…,  Обьяснительную готовь. А я пойду к нашему «Аниськину», пусть ищет.
- Ка-ка-я объясни-тель-ная, Василий Петрович,- завопила Пелагея. – Тех, кого украли, они и живы, думаю, а остальные пятнадцать как кочерыжки мёрзлые, ворота то воры открытыми оставили, вот остальные паросята и закоченели…
- Сколько живу…- начал было говорить сторож, видно  начав понимать, что случилась не мелкая кража.

- Как, жи-вё-шь! – гаркнул животновод, наконец-то осознав масштаб трагедии.
- Просто я живу… - начал тихо  сторож.
- А-а-а-а! Чёрт! Живёт он… - возопил животновод, надвигаясь на старика. – Поставили сторожем лунатика… Вот вам и подарочек! У него видишь ли Жучка сдохла…,  идиот. Ведь говорил, говорил, кого ставите!?

* * *
Через некоторое время Василий Петрович стоял перед председателем в правлении колхоза и, сминая в руках шапку, говорил:
- Пётр Фомич! Несчастье…
Борода у него тряслась и лицо походило на выжитый лимон, как следствие большого испуга и переживания. Животновод не знал с чего начать. Он говорил то одно, то другое, не говоря о главном, и все эти начинания сводились к тому, что председатель уяснил только, что сдохла какая-то Жучка. Пётр Фомич, понимая, что Василий Петрович переволновался и потому не может выразить мысль, снял очки, усадил животновода на стул, дал воды  и стал пытаться услышать вразумительный ответ на простой вопрос – «Что случилось?». Председатель понимал, если человек так волнуется, то произошло что-то более трагичное, чем смерть какой-то собачёнки.

- Ну, Жучка сдохла, а дальше. Василий Петрович! Возьмите себя в руки… Не из-за Жучки же вы так волнуетесь…
А дальше продолжалось то же самое. Наконец председатель изменил тон и строго спросил:
- Жучка сдохла – раз. Дальше?..
- Вот я и говорю…,- оживился Василий Петрович,- сдохла она, а воры трёх поросят унесли.
- Ничего не понимаю, - пожал плечами председатель,- год назад пятерых недосчитались, однако, ты так не волновался.
- Так трёх украли, а двадцать пять замёрзли, потому как воры в отделении с молодняком дверь не закрыли.

- Вот тебе на!.. – и председатель откинулся на стуле. – Действительно «ЧП». Надо звонить в милицию, пусть разбираются… А ты что думаешь по этому делу? Причина какая? Сторож, где был? Или не было сторожа?
- Да был сторож, был, Пётр Фомич. У него Жучка сдохла, расстроился, вот и не углядел.
- Ладно, я понял. Иди к зоотехнику, врачу, составьте акт. Я со своей стороны сделаю всё возможное, - и открыл какую-то папку с документами, этим показывая, что разговор закончен. Однако, животновод переминался с ноги на ногу и не уходил. Председатель поднял на него глаза и почувствовав недоговорённость, спросил: «Или чего ещё стряслось? Чего не договариваешь…».

Только договорить он не успел. Дверь в кабинет председателя широко распахнулась,  и в него ввалился, припорошенный снегом, завгар.
- Пётр Фомич! – начал он схода, - в свинарнике какой-то идиот дверь не закрыл, так трубу прихватило, что из болерной идёт, а за стенкой, сами знаете, трактор К-700 стоит и грузовик. Мы их всегда там ставим, чтоб тёплые были, чтоб в любой момент…

- Что, в любой момент?.. – зарычал председатель, дико вращая глазами.
- Раморозились они…- понизив голос проговорил завгар. После сказанного было видно как багровеет лицо Петра Фомича, а на его лбу выступает испарина.
Председатель рухнул в кресло, отёр лоб и шею платочком, махнул ладонью, чтоб все вышли, после чего долго сидел, обхватив голову руками. Но вот, он как бы очнулся. С посеревшим лицом и дёргающимся правым веком он нажал на кнопку. Вошла секретарша. Пётр Фомич велел соеденить его с районом. Взял трубку. В трубке раздался голос: «Слушаю вас, Пётр Фомич. Здравствуйте. Почему так рано звоните, мы же с вами условились связаться в час дня.

Председатель молчал
- Алло! Алло! Пётр Фомич! Почему вы молчите? Что-нибудь случилось? Говорите же, алло.
- Жучка сдохла, - выдавил каким-то чужим голосом председатель.
-Алло! Пётр Фомич! Алло! Какая Жучка? Это, кто – корова-рекордсменка?
- Да… нет… Жучка. Просто Жучка. Аф-аф!.. сдохла, - и положил трубку на стол. Затем  поднялся из-за стола, и, не обращая внимания на голос в  трубке, оделся и покинул  кабинет, бросив на стол секретарши ключи и вышел из правления,  не закрыв за собой дверь. Клубы морозного воздуха ворвались в холл.

* * *
В этот день старик Ярцев хоронил Жучку. Он безмолвно стоял около мелко вырытой и уже закопанной могилки и не уходил. Блики то отчаяния, то скорби, то смятения, то непонятной радости и воодушевления поочерёдно возникали у него на лице.
               
                1978