Следы

Утром в субботу, словно в подарок на выходные, на город обрушился долгожданный снегопад. Лёгкие пушистые снежинки весело вальсировали в сочных лучах солнца. Воздух искрился. В какой то момент я тоже ощутил невесомость и душа запела песни юности: "Снег кружится, летает, летает и, позёмкою клубя, заметает зима, заметает..." И, как часто бывало в детстве, захотелось выбежать на улицу к ребятам, похрустеть на снегу и поиграть в снежки. Однако детство и его двор остались где то далеко, в прошлом, а на улице я оказался не первым. Тротуар был уже усыпан следами явно неспешивших по делам прохожих. Образы некоторых из них на девственном покрове неуспевшего ещё промёрзнуть асфальта читались совсем легко. Первыми бросились в глаза малюсенькие отпечатки бурок малышки, шатавшейся, словно галсами, неуверенной походкой пьяного матроса, и тянувшей за собой саночки со своей любимой куклой. В одном месте малышка попробовала провести свою "дочку" рядом с собой за ручку. Кукла упала, оставив след торчащих из под шапочки косичек. Следы малышки с саночками терпеливо сопровождали сбивчивые перевёрнутые восклицательные знаки маминых сапожек на высоких каблуках. В некоторых местах по ним безжалостно проштамповал своими бахилами какой-то битюк и тут же на большом расстоянии друг от друга красовались оригинальные "пульсары" протекторов кроссовок борзо пробежавшей пары, побольше и поменьше. С одного края тротуара, явно возвращаясь с любимым пироженным из местной кондитерской, прошла, неспеша шаркая подошвами стоптанных сапожек, какая то бабушка, с другой стороны, горбясь и брезгливо стряхивая от непривычки снег с махоньких лапок, просеменила соседская киска. Вообще-то вся поверхность была в обоих направлениях равномерно покрыта множеством отчётливых следов с самыми неожиданными и забавными трафаретами, с решёточкой и с звёздами, ёжиком и с локонами, мммычащих, ооокающих и скалящихся. Нашлись даже набор гаек и буддийская мандала. Кто-то из прохожих шагал удивительно широко, кто-то смешно косолапил, а одна дамочка продифилировала лыжным стилем. Поверх этой пёстрой мозаики сплёл косичку велосипедист, рядом с ней тянулся волнистый параллельный след детской коляски. Это какая-то молодая мамаша возвращалась с прогулки из большого, любимого всеми жителями города парка Шёнбрунн.

Моё первое впечатление прошло не сразу и далее, ещё долго шатаясь с лёгкой душой без всякой цели по улицам, я невольно думал о следах, о своих и о чужих, с которыми связаны какие то давние истории и размышления о них. Впрочем, не только.
 
В детстве, например, проводя летние каникулы у бабушки в деревне в Вологодской области, я частенько, особенно в жаркие дни, пропадал со своим дружком Вовкой на нашей песчаной исаде у реки Кокшеньги. Ох и счатливое же было тогда времечко! Об Интернете, экологии и азоновой дыре над Антарктикой никто тогда ещё и понятия не имел, нас не пугали фильмами ужаса с техногенными катастрофами, острова пластика в мировом океане не могли тогда вообразить себе даже писатели-фантасты, пластика не было и в помине, ничего не было слышно и о генетически модифицированных продуктах, производители не писали на упаковках о возможных следах глютена, так как и упаковок то как таковых ещё не было. А воображение наше питали добрые образы и забавные повадки диких и домашних животных. В общем, мы были беззаботны и весь мир, да что мир, всё время было в нашем с Вовкой распоряжении. И вот через вереницу тех дней в моей памяти чудесным образам проступили именно следы, обыкновенные следы. Осыпающийся след гадюки на песке, бесшумно появившейся как то из зарослей лопухов, её элегантная, тут же исчезавшая кривая на воде, вспомнились лихие зигзаги всплесков, пускаемых нами по глади реки "блинчиков", загадочные длинные борозды мидий на морщинистом песчаном дне реки, выползавших из глубин на отмели. Часто встречавшиеся красивые следы копыт лошадей и испахтанный колхозным стадом коров берег у водопоя в устье речушки Омельфы. И неизменно занимавшая моё воображение невидимая сеть над нами, которую, не обращая на нас внимания, без устали плели на сумасшедших скоростях юркие ласточки береговухи. В конце дня на пляже вдоль кромки воды оставались бесформенные руины крепостей, замытые волнами каналы и бухточки, вырытые для лова мальков рыб, вокруг них хаос отпечатков босых ног. В стороне несколько "погребальных" кратеров и решётки с крестиками и ноликами... Наша узкая тропка к реке местами была не только истоптана мелкими козьими и овечьими копытцами, но и усыпана множеством их чёрных глянцевых горошин. Во дворах и на дороге у домов пестрели следы голосистых петухов и помелче - вилочки кур с цыплятами.
 
Другого рода следы всплыли в воспоминании, связанном тоже с летними каникулами, но проведёнными уже в пионерском лагере в Черкассах, на Украине. Это вызвало улыбку, так как одновременно подумалось и о рассказе Джека Лондона "Костёр", в котором он описывает одинокого человека, погибающего от лютого мороза в долине Юкона на Аляске. Лондон писал его на пляже Вайкики в Гонолулу, укрываясь от жары под пальмовыми листьями, а мне зимой вспоминалось о лете. Так вот наш лагерь располагался в обычной для советской поры просторной средней школе. Большущие окна класса, в котором находилась спальня мальчишек моего отряда, смотрели в южную сторону, на огромный двор с территорией для общих построений, с отличным, обнесённым высокой сеткой гандбольным полем и площадками для волейбола и баскетбола. Кругом во множестве росли фруктовые деревья, обсыпанные спелыми абрикосами и огромными сочными персиками, ешь - не хочу. Наш быт был устроен старшими самым великолепным образом, нас отлично кормили, мы много играли, веселились и путешествовали. А по вечерам перед сном, уже в кроватях, оставленные без присмотра и довольные жизнью делились впечатлениями и много рассказывали о себе, так как собрались из самых разных мест приполярья. Один из столичных мальчишек проговорился, что очень любит приключения героя книг Конан Дойла - детектива Шерлок Холмса. И мы всемя упросили его рассказать что нибудь из того, что ему больше всего нравилось. Это была повесть "Собака Баскервилей". Он помнил её всю до мелочей, поэтому рассказ его растянулся на всю смену. И почти каждый вечер, как только он начинал, а делал он это искусно, спальня погружалась в атмосферу интригующего расследования жуткого преступления. Мы проживали тоску вересковых пустошей, слышали неведомый вой с болотных топей и в наши окна заглядывала та же полная луна... Но главное, с первой же сцены повести меня поразила способность Холмса обнаруживать и объяснять природу следов, о которых прочие даже и не догадывались. Так, кроме следов, открытых наблюдательным доктором Ватсоном на трости, оставленной лекарем Мортимером, от внимания Холмса не ушло и то, что у лекаря есть собака и собака эта кокер-спаниель. И потом, как легко обнаружил Шерлок Холмс появление доктора Ватсона у пещеры - по небрежно брошенному тем на тропу окурку папиросы "Бродвей Оксфорд-стрит"... Хотя по мере повествования и упоминались огромные следы собаки, почему пропал старый сапог Генри Баскервиля в Лондоне, стало окончательно ясно только в самом конце, а Холмс понял это в самом начале!
 
Что ж в литературе, да и вообще в искусстве, следы преступлений или добрых деяний человека, следы рефлексии окружающего мира или каких то "посторонних", едва заметных намёков часто служат нитью, сшивающей повествования, иногда становятся причиной появления образов или средством создания определенной атмосферы. Не случайно, о них снято множество фильмов, написано много стихотворений, известна уйма книг и пьес. Так, без сомнения, очень многим знаком "Зверобой" Фенимора Купера, а той же сатировой драме Софокла "Следопыт", оказывается, уже более двух тысяч лет!

Однако, о собаках хотелось добавить ещё кое-что. Собаке ищейке, например, имеющей репутацию хорошей помощницы человека, совсем не обязательно всегда видеть следы того, кого она преследует. Своим верхним и нижним чутьём она улавливает наши следы-запахи. Причём кроме индивидуальных мы постоянно оставляем побочные следы, примятую землю, растоптанные растения, то есть запахи предметов, которых касаемся. В зависимости от их давности кинологи различают три вида, свежий или "горячий" следы, "нормальный" и "холодный". Сохранность их зависит от местных особенностей и от погоды. Да, от погоды зависит многое. Вот об этом ещё одна, уже осенняя история и вновь из детства.

В 60-х годах прошлого века, когда в провинции было мало, точнее совсем мало заасфальтировано дорог и всюду велись ударные стройки, грязь, хотя об этом и не говорили, оставалась серьёзной проблемой. Так по соседству с нашей хрущовкой и неблагоустроенным двором шло строительство большого универмага, поэтому грязи вокруг в дождливую пору было невпроворот. Ланшафт украшали сплошные лужи и проходить между иными по жиже прилично одетым взрослым приходилось, балансируя и прыгая, по всевозможным кирпичам, доскам, досочкам и ящикам. Мальчишки, коих только у нас в подъезде было человек десять, такой аккуратностью не отличались, поэтому к возвращению родителей с работы полы от первого до четвёртого этажа были покрыты следами наших сапог. И каких! Как на грех, в одну из таких недель убираться в подъезде подошла очередь моей маме. Она начальница и лев по знаку зодиака, ей под горячую руку лучше было не попадать. И вот, по возвращению с работы, а жили мы на самом верху, при виде моих валявшихся перед дверью облепленных глиной кирзачей она взорвалась... Я должен был во что бы то ни стало повторить один из подвигов Геракла. И мне это удалось! К вечеру следующего дня подъезд сиял и чистенькие сапоги мальчишек браво, словно рапортуя о достижениях, выстроились перед входными дверями в квартиры по всем этажам на газетах "Правда" и "Труд". Организовать это чудо мне помогли накопленные "премиальные", на которые я купил большущий кулёк любимых шоколадных батончиков за три рубля килограмм.
 
Да, истории и пережитое множились в голове, словно следы на тротуаре. Причём с самыми невероятными ассоциациями. К примеру от урока крестьянской смекалки, который я однажды получил в деревне от одного повидавшего на своём веку деда. Близкие и соседи звали его Паней, посторонние величали Палладием Зиновьевичем. Он был ещё крепок и во всём степенен. С его бурого обветренного лица то и дело слетала на меня лёгкая улыбка. Я вызвался помочь ему перетащить сено из свежего зарода в ободворье к домашнему хлеву. Дело было в марте, стояли высокие снега, наст еще не держал, а надо было пройти по целине. Я задорно ринулся первым и завяз почти по пояс. Паня меня остановил: "Что ты! Что ты, дитятко!" и показал, как в два приёма принято торить тропу в деревне. Без спешки сделал он шаг, но полностью на переднюю ногу вес не перенёс. Достал её и, обламывая подошвой кромку по кругу, ловко заполнил свежий след снегом почти до половины и только тогда, ещё раз примяв снег, полностью встал. Затем так же ловко продолжил делать и следующие шаги. Мне посоветовал ступать за ним, сгребая одним движением по ходу в его следы дополнительные порции снега. Понятно, что, когда мы возвращались с ношами сена, идти было много легче. В тот вечер, готовясь ко сну и размышляя по привычке о прожитом за день, мне показалось, что урок Пани символичен. Меня тогда занимал вопрос о том, что делать после школы. В своём родном посёлке городского типа с градообразующим предприятием - целлюлозно-бумажным комбинатом - оставаться не хотелось. Помимо экологии мне не нравилась там предсказуемость. Я видел, как дети знакомых бессознательно повторяют судьбы своих родителей, хотя отцы, как правило, не принимают в этом никакого участия. Из-за массовости это напоминало стадных животных, повинующихся инстинкту и всегда следующих по одним и тем же вытоптанным тропам к пастбищам и водопою. Что-то подобное, по-моему, было даже и в судьбах детей знаменитостей, таких как Михалковы, Райкины, Ефремовы. Меня смущал их внешний стандарт. И было видно, как ценный опыт превращается в детскую забаву вроде калейдоскопа - поворот и новая комбинация стекляшек. Причем такой человек начинает полностью отождествлять себя только с профессией и, как рабочий с конвейера автозавода, не способен на что-то другое. А метод Пани мне нравился, так как не нуждался в стаде.

Примечательно, что десяток лет спустя этот опыт в какой то мере облегчил мне мытарства паломничества в Троицкий скит на острове Анзер, одном из знаменитых Соловецких островов. Случилось это задолго до возвращения монахов в монастырь. Я жил на Соловках и в ту зиму ежедневно купался с одним своим другом в проруби на Святом озере, а весной, когда жизнь в посёлке ожила и он наполнился суетой, нас с другом неудержимо потянуло в безмолвие. Мы провели пару недель на тоне Ивановка на острове Большая Муксалма. Срубили там домик для промысловиков Водорослевого комбината и не выдержали искушения, ушли по льду на Анзер. На Анзере ни одной души с лета  не было, не пройти, не проехать. Снега до мошонки. Так что шесть километров до скита преподобного Елеазара мы одолели, то и дело проползая под пригнетёнными снегом берёзами, за шесть часов. Зато на обратном пути я воздал хвалу и Палладию Зиновьевичу, в том числе.

А воспоминания уже клубились. Это становится подозрительным, думал я. Право, и смех, и грех. Стоило начать и вот, их уже не счесть. А ведь следы рефлексий приводят нас иногда к самым неожиданным обстоятельствам. Со мной это случалось не раз. К примеру, в юнности меня очень интересовала старая русская охота на медведей. Один на один с рогатиной. Это было уделом только смелых, нетеряющих самообладания и сильных мужей. С рогатиной на медведя ходили даже наши цари, Алексей Михайлович Тишайший, Александр II и Александр III, с рогатиной на косолапого ходил и друг Пушкина, Кюхельбекер. Последнее меня зацепило и не оставляло в покое, так что я периодически спрашивал себя, смогу ли сам. Поэтому всегда с интересом читал и слушал бывалых охотников о повадках этого умного зверя, собирал забавные истории, часто рассказывал их и, когда представлялся случай, обязательно ходил в зоопарк или в зверинец, наблюдал за ним. С годами уверенность росла. Но однажды под Красноярском, в заповеднике "Столбы" я увидел в клетке из двухдюймовой рифлёной арматуры сибирского медведя. Браконьеры убили его мать и в питомник он попал совсем крохотным детёнышем. С тех пор прошло три года, размеры его стали неправдоподобно велики. Я готов был сравнить его со слоном, когти его с кошками электрика. Клетка была мала для него, он мог делать в ней только два шага. И, видимо, от неизбывной тоски, без остановки, иступлённо повторял их. При этом с одной стороны мощным махом головы в два обхвата он безжалостно трахал опасно задиравшейся ноздрёй своего трёхлитрового чёрного пятака об выпирающий угол железного листа криво сваренного корыта, с другой заглаживал вызванную этим боль о рёбра мощных прутьев клетки. Я долго не мог оторваться... С тех пор, как обрубило, мысли об охоте с рогатиной испарились. И появились опять годы спустя совсем неожиданно. Я сплавлялся как то с женой по Кокшеньге с самых верховьев, где река неисчислимыми километрами петляет в глухих таёжных дебрях. Где зверьё и дичь живут привольно, в изобилии. Но я то и дело чертыхался, так как неутомимые бобры чуть ли не на каждом повороте реки устроили запруды и мне приходилось перетаскивать лодку, плот и скарб по суше. Понятно, не на песчанных косах. Короче, до ближайшего жилья в ту ночь по прямой оставалось еще несколько десятков километров. Более менее подходящее место для бивака нашлось уже в сумерках. Я в темпе поставил палатку, разобрал вещи и развёл костёр. Но когда спустился к реке, чтобы зачерпнуть воды в котелок, и обнаружил рядом с отпечатками своих сапог совсем свежие следы когтистых лап крупного медведя, меня накрыла волна адреналина. Мозг выплеснул видения не раз рассказанных историй. Я старался взять себя в руки, они выстраивались в определённом порядке. Первая помогла блокировать панику. Её рассказал мне Сийко, мой весёлый сосед по деревне. Как то вечером он искал в пастве свою заброду корову, было тихо и тепло. Смеркалось. Сийко сердился из-за того, что пропускает свою любимую телепередачу с Сенкевичем. Вдруг в придорожных кустах раздался треск. Сийка остановился и из кустов, прямо на него выглянула морда мохнатого. Он от удивления присел и, громко хлопнув себя по коленям, рявкнул с восторгом и возмущением:  "А ты то что здесь делаешь? А-а!" Медведь, крутанувшись на месте, дристанул и, вырвав толстый пласт дёрна, бросился в чащобу, круша всё на своём пути... Моя жена на новость даже не отреагировала. А я озирался по сторонам и прислушивался. Меня мутило. Страх всё же одолевал, так как следующим вспомнился один хвастун - рабочий из геологоразведки в Сибири, который во время маршрута хвалился перед своими товарищами, что ничего не боится. В-итоге, в тот же день отряд повстречался с шатуном и все бойко вскарабкались на деревья. А медведь устремился именно за хвастуном. И тот плаксиво заверещал: "Миша, Мишенька, не надо, а? Это не я, это вон тот говорил, Колька! Ну пожалуйста, не на-а-адо!" Меня бросало то в жар, то в холод, но я не сдавался и, как мог, усмирял свою ретивую фантазию. Вспомнил про одного боксёра, кажется, чемпиона мира. Он при встрече с медведем не испугался и преградил ему дорогу к собиравшим малину детям. Навык помог, топтыгин, хоть и встал для устрашения на задние лапы, увернуться от мощного джеба боксёра по пятаку не успел и в панике бежал... Однако я всю ту ночь не спал, поддерживал костёр, воображал всякую всячину, а жена при этом спокойно дрыхла в палатке.

Между тем небо посветлело, поредели и снежинки. Я завернул в соседний парк. По белому покрывалу аллеи шагалось легко. Хрум-хрум, отщитывали шаги отпущенное. Сердце радостно билось в такт. Вот ведь и пульс здорового человека шестьдесят ударов в минуту. Похоже, всё полно смысла и за внешней простотой привычных мелочей скрывается что-то совсем значительное, размышлял я. Например, одинокие следы человека на снегу, особенно где-то погожим деньком как этот, определённо создают поэтическое настроение, в плохую же погоду они, скорее, вызывают ощущение покинутости, тоски, а в вечерних сумерках из-за них может появиться даже страх. Мокрые же следы, по-моему, полны мистического присутствия постороннего. При виде их так же легко разыгрывается фантазия. А вот, если следы в затвердевшем бетоне неизменно вызывают у меня улыбку, то отпечаток босой ноги на огромном валуне на вершине горы Маура в окрестностях Кирилло-Белозёрского монастыря, по преданию оставленный основателем монастыря, преподобным Кириллом и отпечаток стопы Будды с изображениями триратны и Дхармачакры в Индии улыбки не вызывают. Их выразительные, неправдоподобного происхождения формы задевают внутри что-то сокровенное. Недаром с этими камнями связано много поверий и легенд. Места их нахождения считаются местами силы. Многие паломники убеждены, что если прикоснуться к следу, камень исполнит желание.

Опс, следы привели меня к желаниям. Что ж, и так хорошо. В это время я шёл мимо высокого заснеженного склона парка, толстые каштаны и буки поворачивали ко мне свои серые бока. Мысль нащупывала новый ход. Да вот же, подсказала интуиция, мы печёмся о себе, вечно хотим чего то. Потакая своим желаниям, не замечаем, как переступаем грань, за которой начинается свобода других. Бывает, наследим во вред себе и окружающим. Вот хотя бы в этом парке, куда я регулярно хожу гулять, есть один недостаток. Он давно не даёт мне покоя. По вечерам, демонстративно пренебрегая интересами старших, молодёжь сидит на спинках скамеек, забравшись в обуви на сиденья. Эти новенькие скамьи набраны из широких и толстых пихтовых досок с красивой фактурой, поэтому следы грязной обуви выглядят на их поверхности особенно вульгарно. В хорошую погоду, желая посидеть в одиночестве, я не раз кружил по парку в поисках чистой скамейки, но из двух десятков ни одной такой не находил. Потом, проходя мимо, я каждый раз закипал, а затем даже и не заметил, как стал вынашивать месть. Воображал, как поздним вечером, когда парк опустеет, буду воровски, с оглядкой пачкать верхние кромки спинок скамеек дерьмом или не до конца вбивать в них тонкие гвоздики и обкусывать шляпки. Теперь, однако, из-за возмущения дочери остыл. Хорошо представил себе окровавленные вспоротые задницы и въевшееся в дорогую ткань брюк дерьмо и получилось, что эти следы могут быть глубже и болезненней. Поэтому решил, если захочу как нибудь посидеть в парке, буду просто брать с собой мелкую наждачную бумагу и тряпицу.

Но реакция на подобное у меня всё равно остаётся стабильной. Как брызги кетчупа на чистой рубашке, например, торчат в памяти следы одного городского торжества, которые я видел однажды во время прогулки поздним воскресным вечером на Соборной горке в центре Вологды, когда гостил там у того самого друга, с которым ползал по снегу в Троицкий скит. На живописном зелёном берегу Сухоны, у церкви Александра Невского, вокруг памятника поэту Батюшкову и у стен древнего Софийского собора всё было сплошь усыпано цветными объедками, грязной упаковкой, пустыми бутылками и банками. За границей подобное я видел раз, в часы празднования Нового года в Берлине. Там предельно одуревшая молодёжь с яростью била под ноги прохожим тут же опустошаемые винные и пивные бутылки. Однако в штатах, ставших у нас притчей во языцех, напротив, чистоте я удивлялся часто. Там даже в лесу на удалённых маршрутах в заповедниках, например, в Йосемити или Йеллоустон есть бачки для мусора и отдельные туалеты с пандусами для инвалидов на креслах-каталках. Удивлялся и на хайвеях, читая на придорожных щитах предупреждения: за брошенные из машины пластиковую бутылку или пустую пачку сигарет - штраф от пятисот до тысячи долларов!

Кстати, в своё время мне повезло наблюдать за двумя сочными неряхами. Оказалось, интересы других им, в принципе, по барабану. Один из них, у нас в России, толстопузый, несколько лет был моим начальником. Хотя мы иногда не встречались по несколько дней, всегда было видно, где он побывал. Так как кроме свежих объедков и хлебных крошек на и в рабочих столах офиса, он обязательно оставлял за собой и какие-то мелкие повреждения: опрокинутый или сломанный стул, раскрытую дверцу шкафа или ящик стола, валяющиеся на полу документы, скомканный коврик, криво висящую фотографию... Другого, австрийца экстраверта, паразитом, возможно, делала жена. Она увивалась за ним как нитка за иголкой и беспрестанно что-то подбирала, поправляла, закрывала, улаживала, из-за чего-то извинялась... Оба типа были интересными людьми, но в быту поросятами! Однако, по мне уж пусть будет лучше такое или даже японская слежка "Ока", о которой когда-то писал разведчик Рихард Зорге, чем современная тотальная слежка в Китае и устрашающие, демонстративно оставляемые следы "скрытых" визитов спецслужб в домах независимых журналистов и дипломатов и тех, кто годами преследуют оппозиционеров. А еще лучше, считаю, оставлять следы по примеру другой крайности, его демонстрирует герой фильма "Беглец", с Харрисоном Фордом в главной роли. Это невинный хирург, приговорённый к смертной казни за убийство своей жены. Он бежит с отчаянной надеждой самостоятельно найти настоящего преступника и на своём пути, невзирая на огромный риск промедления, спасает жизни людей. Сначала одного из своих конвоиров, затем незнакомого мальчика. Эти следы читает преследующий его безжалостный маршал, отчего оттаивает даже его ледяное сердце.

Что же, ничего не поделаешь, размышлял я, все оставляют следы. Вопрос только в том, какие! У иных они как от всплеска рыбы на поверхности воды или от вспорхнувшей с ветки птицы, словно и не было, у кого-то, как у ГТТ - гусеничного транспортного тягача в тундре, зарастают десятилетиями. Одни следы смывает дождь, другие заметает либо снег, либо песок, какие то тают или высыхают, и даже выгорают на солнце. Но есть и настоящие, остающиеся на века. Те, что живут в сердцах и в памяти людей, живут в постройках и в предметах искусства, в научных открытиях и, конечно, в геройских поступках. Кто-то из нас оставляет после себя наследство, кто-то богатое наследие. Есть ещё следы и другого масштаба, их оставляют уже поколения или целые цивилизации.

Как бы то ни было, бесконечное разнообразие следов и всякой всячины вокруг них забавляет. Ведь сколько всего о них уже сказано, а всё равно не видно конца: следы протекторов машин, белые полосы от самолётов на голубом небосводе, шлейф скутеров на воде... Я бы назвал еще и следы-звуки. Так за два года службы в армии я научился распознавать своих сослуживцев из роты по звуку их шагов. Забавляет и то, что от слова "след" произошло много других слов, понятий и даже областей науки. Например, сами собой напрашиваются: следопыт, охотник или егерь, разведка и контр, шпионы или диверсанты, затем идут следователь, следствие и, разумеется, криминалистика с приборами, технологиями и со спецматериалами, за ними возникают археология и геология, палеонтология и орнитология, юриспруденция с завещаниями и наследниками. Даже советская песня не обошлась без них, то и дело вспоминается: "... на пыльных тропинках далёких планет останутся наши следы"

Когда я возвращался с прогулки, снегопад прошёл, тротуар так затоптали прохожие, что разобрать было уже ничего невозможно. К вечеру исчезли и последние остатки снега, на асфальте оставалась только абстрактная густая мазня высолов. Утром, как водится, везде будет рассыпана острая гранитная крошка, ходить будет неприятно. Ещё через неделю-две станет теплей и многие горожане из-за повисших в воздухе облаков пыли будут страдать от обострившейся аллергии. Таковы следы европейской цивилизации, потребляющей природных ресурсов много больше, чем все предыдущие цивилизации вместе взятые и исторгающей горы вредной дряни...