Вятка

Вятка – Пешемское. Путь длиною в жизнь

      Саня Кропачева появилась на свет в деревне Дор Яхреньгского сельсовета Кировской области 28 апреля 1933 года. Мама – Ирина Фёдоровна, папа – Прокопий Александрович.
Семьи близких и дальних родственников жили на этих же землях рядом или в соседних деревнях и сёлах. Трудолюбивые, исправные хозяева имели крепкие хозяйства. Коров и лошадей, мелкий скот кормили до губительной коллективизации. На праздники ходили в гости с Дора на Займище к бабушке и дедушке, к родне на Раменье.
Помнила девочка, как в Пасху Христову давала мама доченьке красное от луковой шелухи яичко: «Съешь пойди, Саню;шка, на меже!» Почему на меже? Зачем не за столом? Не знала. Сходила и съела, как велено.
Целыми днями родители работали. Играла, выполняла родительские поручения. Знала, что где лежит в большом доме. Папино трогать нельзя. Даже стакан, из которого он пил чай, нельзя было брать, если в отъезде хозяин. «Чтоб у отца не было лишних волнений и беспокойства!» – так говорила мама. Будучи целый день одна, Саня «сторожила» молоко в печи да ягоды пареные. Вытащит тихонько латки с едой и смотрит, есть ли на молоке пенка? Ага! Вот уже тонюсенькая появилась. Снимет пеночку, ложку ягод утянет и обратно в печь глиняные посудины задвинет. Вкусно! Никто Саньку за это не ругал. В доме царило согласие. Как-то случилась сильная гроза. Рядом с Саней оказался брат Борис. Боря – ровесник, но жил в Архангельске. На лето был привезен в деревню. Дети спрятались на полатях. Стемнело. Окна без занавесок. Молнии сверкают. Гремит нещадно. Страшно! Санька одно твердит: «Молись, Борька! Молись!» То черно в окнах, то молнии огнём горят.
…Уйдёт гроза. А все страхи у девочки ещё впереди. И темнота, и молнии…
Саня стала старшей в семье, когда родился брат Коля, а через год Витя.
От пустых ли дворов, на поиск ли иной лучшей жизни переезжали вятичи постепенно в Архангельск. Первым, ещё в начале тридцатых, уехал старший – Павел. После ленинградских курсов он стал сварщиком на заводе «Красная кузница». На этот же завод устроился брат Георгий, родные его звали Егор. Две семьи Шапковых обосновались на архангельской земле: Павел и Зинаида, Георгий и Александра.

Кропачевы уезжали перед войной. Сначала отец – Прокопий. Весной сорок первого года с Печоры приехала сестра Ирины – Павла, чтобы помочь с переездом.
Пришёл полноводный май. И по большой воде на барже семья прибыла в Архангельск. Ирина, беременная четвёртым ребёнком, нелегко перенесла переезд. Но зато семья в сборе! Прокопий снял комнату на Третьей линии Кемского посёлка. Работал на заводе. Родные рядом. Казалось, жизнь налаживается.
Но в июне грянула война. Накануне её, восьмилетней Сане приснился страшный сон. Снилась площадь, полная людей,  в центре стоит плаха и огромный широкий нож. Происходило страшное: каждый человек подходил и клал голову на плаху – на отсечение. "Все-все... И мама, и папа..."  Так и случилось.
… Прокопий ушёл на войну в сентябре. В день отъезда на фронт утром он вернулся с завода: попрощаться. Ирина уже ушла на работу в столовую. Не дождавшись жену, поцеловав спящих детей, обняв Саньку, вышел из дома. В составе мотострелковой дивизии Прокопий Александрович   ушёл на фронт и не вернулся. В апреле 1942 года пришла похоронка. Но прежде в семье случилась череда несчастий.

Мальчик, которого ждала Ирина, родился мёртвым, и она вышла на работу. Витя, младший из троих детей, болел. Всё сидел и сидел у окна, ждал маму, всё кашлял и кашлял. И его не стало. В апреле  умерла и сама  Ирина при странных обстоятельствах. После допроса милиции, на котором она доказала на одну из работниц, что та выносит из столовой еду, Ирину отравили, угостив квасом.  Женщина умерла от кровавого поноса. Саня и Коля осиротели. Хоронили их маму холодным апрельским днём в центре Соломбалы. Коля был мал, а Саня стояла оцепеневшая и не могла подойти проститься. Только скрипели железные ворота, в которые девочка вцепилась озябшими руками.
… Сначала дети жили в семье тёти, а перед школой их привезли в детский приёмник-распределитель. «Посидите здесь», – с этих слов началась их дорога в детский дом. Из-за разницы в возрасте детей отправили в разные детские дома. Шура попала в Рожево Холмогорского района.
Родственники жалели сирот. Помогали, чем могли, принимали на каникулах. Но взять в семьи, где у самих по трое детей, в военное время не решились.
… Холодным осенним вечером Саню привезли в детский дом. «Где же моя шапочка? » –  хватилась  девочка утром. Увы, шапочка, в которой она приехала, пропала.  Повязав голову полотенцем, Саня пошла в школу.  Никто не сказал ни слова, глядя на новенькую.
 Серьезная, молчаливая школьница была прилежна. «Учиться нужно хорошо, потому что – война!»  – это знали все детдомовцы. Однажды на школьной линейке директор Александра Васильевна Берденникова объявила, что Шура Кропачева окончила четверть на одни пятерки. Отличницу поощрили: верх старенького пальто покрыли новым материалом – полусукном. Ответственная, аккуратная во всём – в работе и в учёбе, Шура чувствовала себя старше своих девяти лет. «Я не могла вылизывать тарелку, как это делали другие», – признавалась она. – «Стыдно было». Хотя на дежурстве по столовой, первым делом,  на столе и под столом, собирала в ладошку крошки, и – в рот! Только после этого столы затирались, и мылся пол.
На обед подавали суп с капустой да чёрными кусочками птичьего мяса –  то ли уток, то ли голубей, то ли ворон. День, когда убрали хлебную норму, запомнился особенно. На каждом столе появились тарелки с хлебом. Много хлеба! Каждый мог есть столько, сколько хочет. Детский дом выращивал капусту и картофель. Дети ухаживали за овощами: пололи, поливали. Зеленела даже полоска жита. Воспитанники постоянно трудились. В летний период старшие девочки подменяли прачку и повара. Особенно нравилось Шуре обучение шитью. Завхоз Клавдия Ивановна замечала способности и трудолюбие воспитанниц. Скоро Шуре (и не ей одной) доверили шить полотенца и наволочки. Зашивать рваные простыни и рубашки. Ловко получалось у девочки. Она рассматривала, как было скроено платье, а потом смело бралась за работу. Дружба со швейной машинкой осталась на всю жизнь. А ещё дети собирали в лесу ягоды. Только вот обуви не было, потому за  весенней клюквой бежали босиком по чернеющим проталинкам. Прыгали по болотным кочкам, поджимая то одну, то другую ногу.  Местные, глядя на босоногих детдомовцев, только головами качали. Сирот в то время было много и детских домов тоже. Среди ближних: в Нижних и Верхних Матигорах, на Бору, в Курье. Для трудновоспитуемых детей, в основном мальчиков, – в Красноборске и Белой Слуде. Большинство сирот  во время войны и после попало под опеку государства.

Каким  запомнился День Победы? Новость прилетела с улицы от бегущего и кричащего на всю округу мальчишки. Передавали её друг другу без особых эмоций, словно, не умея радоваться. Обед был особенный! Шура ела рисовую кашу, не представляя, где сейчас её младший брат и ест ли он праздничное меню. Узнать, где Коля получилось случайно. Из другого детского дома в Рожево приехала девочка. Во время игры кто-то крикнул: «Шура Кропачева!» «Кропачева?» – повторила приезжая. «А у нас тоже есть Кропачев. Коля!» – неожиданно удивила гостья. Так и узнала Шура, что брат её находится в Шенкурске.
По окончании школы сирот направляли на учёбу. Окончив фельдшерскую школу в Архангельске, Шура Кропачева стала медицинской сестрой. Из предложенных при распределении  мест: Плесецк и Емецк,  – выпускница выбрала второй.  «Звучит лучше!» Беловолосой, голубоглазой девушке понравилось первое в жизни место работы  – детский сад посёлка Ильма. С усердием и ответственностью она исполняла все поручения.
Лето пятьдесят третьего года запомнилось всем поселковым. Прибывшие на работу бывшие заключённые захватили власть. Начальство находилось на станции Емца. Остановить разбой было некому. Бандиты  разбирались с каждым, кто им не подчинялся. Порезали до полусмерти одного поселкового парня. Шура оказывала ему медицинскую помощь, целую ночь находясь с раненым в медпункте. Но под утро он умер. Надрезая свои ладони  ножом, бандиты приставали  к Шуре: «Перевяжи нас!»  Она бросила им бинт, отказавшись помочь, и убежала. Обозлённые нелюди кинулись следом. На счастье, добрые люди спрятали медсестру, и трагедии не случилось.  В последствие, вспоминать об этом Александра не любила. Может быть, лучше  о чём-то другом?  Как сорок километров, шагая по пыльной дороге, вдвоём с заведующей Анной Никандровной Кемовой несли банки с краской для детского сада, а потом, счастливые, любовались, глядя на впервые покрашенные полы. Как, стоя у стола, обедали, каждая, – ломтем хлеба и стаканом чая с соседкой по бараку Ниной Ивановной Таратиной,
учительствующей в местной школе, а вечером шли вместе на танцы? Нарядное жёлтое платье надевали по переменку. События мелькают, как кадры кино. А может быть, вспомнить случай, как с фельдшером Тамарой Дружининой спасали от смерти  немецкого  мальчика Пауля, и он выжил и вырос богатырём?

Однажды, веду за руку из садика внучку Катя, правнучку бабушки Шуры. Совершенно неожиданно девочка спрашивает:

" А моя мама говорили, что бабушка Шура спасла на войне немца. Это правда?"
" Правда, - отвечаю.- Только после войны. А немец - это маленький мальчик Пауль. Ему ещё и годика не было"
" А как она спасла?"..
Пришлось подробно рассказать, как мама вместе с Тамарой Дружининой на Старой Ильме вылечили умирающего малыша. И немки женщины, и немцы мужчины жили тогда на посёлке.
Ребёночек сильно болел. Когда медики зашли в дом, женщины читали "смертные" молитвы над младенцем; в комнате темно: зеркала и окна завешаны. Тамара работала фельдшером, мама - медсестрой. Они развесили окна, попросили чужих выйти и начали лечение.... Не отходили от малыша до тех пор, пока ему не стало лучше. Пауль выздоровел. Бегал потом по посёлку ладный толстячок! Как приятно моему сердцу, что Катя завела этот разговор.
" А он какой, немецкий мальчик? - продолжались вопросы.- У него уши другие?"
" Нет, Катюша! Он такой же, как ты. И уши такие же. Только говорили в их семье по-немецки. Это другой язык..."
А ещё... Бабушка спасала маленького сыночка женщины- китаянки...
" Как это?.. " - удивлённо спрашивает Катя.... Рассказала и об этом случае.

Момент яркий, знаковый.
С детским приёмником-распределителем, в который когда-то попала Шура, будучи ещё Санечкой, потерявшей родителей, ей довелось столкнуться ещё раз.
Как-то вызывает  Александру в Емецк начальник райздравотдела  Проскуряков Василий Иванович: « Кропачева, тебе поручается важное дело. Нужно увезти и сдать в Дом ребёнка малыша, оставленного мамой». В помощницы  ей дали Зою Белову. Оказалось, что  жившая в одном из посёлков китаянка  родила мальчика. Оставив ребёнка соседке по комнате, китаянка исчезла. Малыша без имени, двух недель от роду,  нужно было устроить  в  Дом ребёнка.  На машине до станции и поездом до Архангельска добирались командированные сутки. В Дом  ребёнка  пришли ранним утром. Приняли их хорошо, выслушали историю. Но документов на малыша не было, пришлось жить в городе, сдавать анализы и оформлять документы на мальчика. Ночевали у родственников  в Соломбале.
В то время случилась сильная  оттепель.  Александра и Зоя ходили по городу в тяжёлых промокших валенках. Другой обуви у них не было, как не было и денег. Командировочных не выдали – задание было срочным. Кормили малыша молоком, купленным на рынке, по пять рублей за литр. Здоровенький мальчишка  с удовольствием пил его из бутылочки. Для получения свидетельства о рождении Александра пошла в Ломоносовский ЗАГС. На руках у неё был только справка о том, что ребёнок мужского пола, и мать от него отказалась, отца нет.
«Как его имя?»  – спросили, выписывая свидетельство о рождении.
«Нет у него пока имени», –  сказала Александра.  Подумав, добавила: «Мать говорила, что будет Сашей. Соседка Галя, у которой малыш был оставлен, звала Петей. Так пусть и будет – Александр Петрович».
А фамилию матери она знала Юань-Юдин.  С этим именем и поступил в Дом ребёнка мальчик – Юань-Юдин Александр Петрович. В тот день ему исполнился ровно месяц. Это был 1952-1953 год.
… Лесопункт Старая Ильма закрылся, а жизнь ещё только начиналась.  Александра Прокопьевна приехала на работу в посёлок Пешемское  Емецкого леспромхоза. Тут и судьбу свою встретила: вышла замуж за меландовского парня Александра Антуфьева, водителя лесовоза да ещё и славного гармониста. Вместе вырастили сына и дочь. До отъезда в Сибирь, в конце шестидесятых, здесь на лесопункте жил и брат Николай с красавицей женой Эльвирой и тремя сыновьями.
До пенсии Прокопьевна (так зачастую называли её  земляки) отработала заведующей детским садом, вкладывая в любимое дело силы и душу. А уйдя на заслуженный отдых, стирала бельё. Никакой работы не стыдилась и не сторонилась. Живя на посёлке, довелось и роды принимать, и тащить красавицу-ёлку из леса для новогоднего детсадовского утренника, и везти для детей новые игрушки из Архангельска, красить и белить в группах, полоскать детсадовское бельё в ледяной проруби, и в комиссии по выборам участвовать, и кулебяки печь к этому праздничному когда-то дню…
Всё в радость, не уставая, не жалуясь и не надеясь на других.
А ещё она понимала и жалела людей. Не афишируя. «Не смотри, что она всё время улыбается, – говорила мне мама об одной из пешемчанок. – Ты видела, как у неё ногти изгрызены? Это от переживаний. Человеку очень трудно живётся». И отдавались от чистого сердца, кому кабачки, кому огурцы, кому пимы.
…Помню, как дома на плитке часто кипятились шприцы. Почему-то они всегда были наготове. И крик помню, забегающей к нам девушки: «Тётя Шура, спасите … (имя) умирает!» Мама бежит за озеро.
И ещё. Запыхавшаяся женщина появляется на пороге: «Шура! Мой-то дьявол (это она о муже) пачку нитроглицерина проглотил!» «Как?» – «Высыпал в горсть всю упаковку и проглотил. Помрёт ведь…»
Прокопьевна –  на телефон в диспетчерскую. В любое время она могла позвонить в Емецк врачу терапевту Галине Николаевне Ивановой. И всегда получала безотказный грамотный совет, что нужно сделать. В семье Ивановых дочери стали врачами. Сын и внучка Александры Прокопьевны, как продолжение, тоже доктора.
Детей детского сада лесопункта Пешемское в шестидесятые годы наблюдала врач Емецкой детской консультации Елизавета Александровна Янчик. Выездные осмотры проводились регулярно. Это было очень важно. Детей много. Декретных отпусков у женщин не было. Грудничков в ясельной группе собиралось до 15 человек.
… «Готовьте молоко! Зою несут», – в окно видно, как по мостовой идёт женщина с завёрнутым в одеяло ребёнком. Мигом разводится сгущённое молоко. Знают, что девочка расплачется без бутылочки со сладким питьём.
Неоценимым подспорьем для сада стало появление поселковой фермы и разрешение получать для детей молоко. Свежее, от утренней дойки. Требования по питанию были строгими. Заведующая отчитывалась не только по расходу денег, количеству продуктов, их стоимости, но и по калорийности питания. Ещё мудрёнее – не нарушить соотношения белков, жиров и углеводов. Мама говорила об одной из женщин поваров, как изменив немного рецептуру, удалось добиться требуемого баланса. Дети были разные.
«Один в десять месяцев весил пять килограммов, другой в пять месяцев – десять». «За каждого душа дрожала», – её слова.
Мудрый человек мама. Порой в беседе с людьми возникал вопрос: идти или нет на выборы? Поддерживать или нет правительственные решения? Она говорила однозначно: «Я человек государственный. Меня государство вырастило: сначала в детском доме, теперь пенсию платит. Неужели я буду против? Всё что нужно  –  сделаю». К любому вопросу подходила ответственно. «Не как хочется, а как должно быть!» – её слова.

В детстве мама водила нас с братом на цирковые представления: удивить, порадовать. Сама же как-то рассказала о таком случае. После войны они с Борькой (брат двоюродный, тот, что во время грозы молился с Санькой на полатях в довоенной Вятке) ходили в цирк. Все зрители в зале шумели и смеялись. А она, в свои двенадцать лет, ни разу не улыбнулась. «Ничего смешного – ни тогда, ни сейчас». Цирк она так и не полюбила. Но по своим убеждениям, видимо, сделала не как хочется, а как должно быть. Дети должны увидеть клоунов и дрессированных собачек. И мы с братом шумели, смеялись, удивлялись и радовались.
Прошло время. И уже внуки шумели, смеялись, радовались и удивлялись, всё лето живя у бабушки на Пешемском.


«Сколько дней живёт комар?» – спрашивала как-то бабушку Шуру внучка Света.
«Не знаю, у нас на Пешемском всё лето».

Мама любила посёлок. Лес, озеро. Край комариный давно стал родным для неё, покинувшей в далёком сорок первом деревню Дор, что на Вятке – в Кировской области.
Нет той деревни. Людей выселили, а земли по-хозяйски распахали под посевы давным-давно.
Нет и дорогого сердцу детища – детского сада. Его, уже в наши дни, по досочкам распилили и растащили бойкие на руку люди, не пытаясь найти применения добротному зданию на берегу райского озера с цветущими лилиями и серебристыми рыбами.

…Как-то летом звонит мне мама: «Посмотри, солнце играет!» Она – на Пешемском, я – в Сосновке. Выхожу на крыльцо, смотрю. Солнце ведёт себя странно. Из него изливаются фиолетовые волны. Оно словно живое! То ли дышит, то ли движется. Заглядываю в интернет. Перезваниваю маме: «Сильнейшая вспышка: мы видим, как изливается плазма. Но наблюдать – вредно для глаз!» – «Ой, а я уже испугалась, хоть бы не погасло…»


Не погасло. Третьего июля две тысячи девятнадцатого года оно светило ярко-ярко. В этот день мамочка ушла из жизни. Нам остался свет её души, бесконечное жизнелюбие, умение замечать и удивляться малому.

Низкий поклон тебе, дорогая наша, за пример мужества, стойкости и любви.

… Раннее утро. Открываю ключом замок и вхожу в садик. Двери в группы распахнуты. Солнце заливает приёмную. Лучи играют на дверцах шкафчиков для одежды. Чисто, тихо. Благодать. Слышу лёгкие шаги. Из бельевой выходит …мама. «Мама! Ты здесь?» Мамочка, как обычно спокойная, поглядывает с полуулыбкой. Мы идём или летим несколько шагов рядом. «Как ты, мама?» – «Сначала страшно было. А теперь нет…».
… Это сон. Но я знаю, она и сейчас там. В солнечном пешемском детском саду, существующем только в моей памяти.



10.01.2021 г