ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
1
Все мудрые предосторожности не помогли, даже то, что всем семьям погибших липовцев вручены было по столько серебряных монет, сколько они не видели во всю свою жизнь. Несколько обезумевших матерей пробивались к Дарнику, чтобы выстонать:
– Верни нам наших сыновей! Куда ты их увел?!
– Хорошо, забирайте всех! – И Рыбья Кровь приказал отправить в городище всех липовских жураньцев.
Но тут пришлось натолкнуться на другое противодействие: жураньцы не хотели из войска уходить и даже готовы были навсегда покинуть родительские дома. Так рядом с Посадом стала возводиться целая Жураньская Слобода. Однако, еще больше чем это липовцев беспокоило то, что Дарника теперь все ратники называют князем, а князь ведь не наемный воевода, он и над невоенным людом может вершить суд и управление. Сколько Рыбья Кровь не говорил старейшинам, что влезать в дела городища не будет, ему не верили. Крайнее недовольство было и тем, что вся северная сторона от Дворища с ее пастбищами, сенокосами, лесными угодьями и новыми нивами полностью перешла в хозяйствование дарникского войска.
– Но ведь нам тоже надо как-то кормиться, – доказывал князь-воевода. – Не вечно у вас на шее сидеть. Наш старый договор остается в силе, вы кормите лишь шестьдесят гридей и все. Остальное моя забота.
– Зачем тебе столько войска? Эти, что ушли ведь тоже обещали вернуться, – укоряли его.
– Они вернутся с зерном, товарами и деньгами. А войско мне нужно, чтобы купцы могли без страха здесь ездить. Вы разве не заметили, какими нарядными стали ваши жены? Спросите их, хотят ли они, чтобы здесь не было красивых товаров и веселых игрищ? Да и ваши печники, лодочники, тележники обеспечены работой на пять лет вперед, что тоже плохо?
Разумеется, все это липовцы замечали и сами, но уж больно обидно было видеть, как на земле, которую они привыкли считать своей, хозяйничает кто-то еще. А как тут повозмущаешься, когда у князя-воеводы помимо городовой сотни еще и сотня дозорная образовалась, все на конях и при оружии, да еще ватага арсов впридачу.
Начавшая уборочная страда на время отодвинула эти споры и недоразумения в сторону. Войсковым хлебникам Дарник предложил взять в помощь по одному-двум «этих» совершенно без денег, только сами кормите.
– А после уборки их вернуть можно будет? – спрашивали его.
– Можно, – отвечал он.
Сам тоже был занят выше темечка. Вместе с арсами и дозорной полусотней отвел восемьдесят булгар на семь верст на север, дал топоры, пилы, лопаты, бороны и десяток лошадей и сказал: стройте здесь свой Северный Булгар. А чтобы работа шла веселей, оставил при них Белогуба с десятком арсов. Потом то же самое повторил со второй половиной пленников уже вниз по течению Липы, заложив Южный Булгар.
С селищем «этих» пришлось повозиться поболе. Те всеми правдами и неправдами старались зацепиться в Липове, набиваясь в работники к хлебникам, полусотским и даже зажиточным липовцам. Но человек шестьдесят все же удалось отловить и под конвоем доставить на Короякскую Заставу. Там, правда, они не столько обустраивались, сколько поджидали купеческие обозы, стремясь продать себя в закупы, а то и в полные холопы. Чуть позже на Короякскую Заставу отправлены были также Завила с семерыми другими булгарскими вожаками – нечего им было на Дворище приглядываться к дарникским военным порядкам и учениям.
Дошли руки князя-воеводы и до томившихся в погребах преступников. Теперь справляться с ними было легче легкого, выбор наказаний значительно расширился: кого к позорному столбу или в ссылку в Запруду, кого в каменоломню или в углежоги. А за что серьезное можно было и с петлей на шее на нетвердый чурбак поставить, только руки за спиной уже связывали намертво и помилование наступало, если осужденному удавалось продержаться на чурбаке до утра. Зато как такая казнь будоражила весь Большой Липов, некоторые даже ночью прокрадывались к охраняемой виселице посмотреть жив еще висельник или нет, после чего собственная жизнь приобретала повышенную значимость.
По-своему распорядился он и с пришлыми попрошайками, которые вдруг непонятным образом завелись во Дворище и Посаде. Всех их приказал посадить на цепь вместо дворовых собак, после десяти дней такой отсидки на сырой земле под холодными дождями они поспешили убраться из «злого города».
Место арсов при князь-воеводе заняла ватага фалерников, но и не только, куда бы он теперь не поехал его непременно сопровождало пара-тройка челядинцев: поставить пышный шатер Завилы, приготовить еду и ложе, доложить о разговорах в войске и Липове. Сначала он пытался этого как-то избежать, но Фемел строго внушал:
– Сам же говоришь, что все вокруг меняется, вот и ты должен меняться и вести себя уже не как воевода, а князь. Тогда и отношение к тебе на ступеньку поднимется.
Раздор с городищем неожиданным образом коснулся и Саженки, родичи стерегли ее и не выпускали со двора. Ее сестра передала Дарнику призыв освободить и забрать походную жену к себе.
– Сумеет сбежать – заберу, – пошутил князь-воевода. У строптивых дочерей во все времена хватает хитрости обмануть родителей, Саженка не была здесь исключением, прямо ночью преодолела три забора, включая береговой плетень Дворища и явилась прямо пред ясные очи сонного полюбовника. Ну что ж, пришлось ее везти с самого утра в Глины-Воеводину и устраивать там на надежный постой. К этому времени никто уже не упоминал названия Глины, только Воеводина, а ее жители превратились в воеводичей.
Не успел юный многоженец разобраться с одной наложницей, как на Дворище неожиданно вернулась Зорька. Ее муж благополучно пройдя весь Казгарский поход, не уберегся на загонной охоте от вепря, и тростенчанка не захотела оставаться у родителей мужа. При возвращении блудной наложницы Рыбья Кровь поставил твердое условие: больше никаких новых мужей. Материнство слегка округлило и состарило стройную девушку, но менее привлекательной от этого ее не сделало, к тому же она была не просто еще одной наложницей, а женщиной, с которой его связывали душевные воспоминания.
Перебралась в липовский Посад и Шуша, просто потому что здесь было намного интересней, чем на Арсовой Заставе. И немедленно снова стала управлять всеми швеями и ткачихами – у Черны, как та не старалась, это совсем не выходило.
Так и получилось, что отныне Дарнику приходилось если ночевать, то долго отобедывать попеременно в четырех местах: у Шуши в Посаде, у Саженки в Воеводине, у Черны на Войсковом Дворище, у Зорьки в Жураньской Слободе. Не в пример недавнему прошлому никто из наложниц сцен ревности ему не закатывал, ведя лишь скрупулезный подсчет выпавшим на их долю ночам и «обедам», и дарникским подаркам, что было неиссякаемой темой разговоров всех женщин Большого Липова.
– Многоженство эта поганое варварство, – недовольно бурчал Фемел. – Магометане хоть прячут свои гаремы от чужих глаз, а ты выставляешь их наружу.
– Наоборот, все в полном согласии с вашим священным писанием, – ерничал Рыбья Кровь. – Разве там не сказано, что женщина произошла из ребра мужчины, а у мужчины двадцать четыре ребра, значит, ценность мужчины в двадцать четыре раз выше ценности женщины, поэтому он вправе иметь не четыре, а двадцать четыре жены.
Приятно удивляла Дарника Воеводина. Помимо полностью отстроеного селища воеводичи за весну и лето сумели накопать на заливном лугу три десятка ям, возле которых теперь сохли аккуратно сложенные брикеты торфа. По словам воеводичей тепла от него было больше, чем от древесного угля. А во дворах селища под навесами сохли еще и сотни глиняных брикетов, готовых после осеннего обжига превратиться в плинты.
На левобережье тем временем стараниями Фемела рос Островец – те прежние четыре деревянных сруба выдержавших ледоход дополнились десятком новых срубов, заполненных камнями и землей. Получался действительно рукотворный островок, где могли разместиться гридница для охранников переправы и место для купеческих повозок.
В общем, многое теперь крутилось в Липове и продолжало крутиться и без прямого участия князя-воеводы.
Фемел, однако, продолжал давать ему свои наставления:
– Учти, теперь за каждым твоим шагом следят не только липовцы и арсы, но и в каждом княжеском городе с нетерпением хотят знать, что там новый князь начудил, –вещал он Дарнику. – Поэтому ты не в два раза должен был лучше соседнего князя, а в десять раз. Пора добывать славу не только кровожадностью, а чем-то еще.
– И чем же? – лениво спрашивал «ученик».
– Своими речами и мыслями.
Дарника разбирал смех:
– Кому нужны чужие речи и мысли?
– А ты вот скажи вслух: придите ко мне, и я дам вам то, чего вы хотите, – выразительно, как заклинание произнес Фемел.
– Ну и сказал. – Рыбья Кровь, кривляясь, повторил слова ромея. – И что?
– Разве не чувствуешь, как сразу в тебе что-то изменилось?
Чувствовать, может, Дарник и чувствовал, но вот внушения извне этих чувств допустить не мог.
– Иди своей наложнице это говори, а не мне.
Но от вошедшего во вкус учительства ромея не так легко было отмахнуться:
– Пора уже не тратить, а зарабатывать дирхемы, – продолжал он нудеть.
– Это каким же образом?
– А таким. – И Фемел развернул перед князем-воеводой ним целый список необходимых мер.
Ушедший вместе с короякцами караван с казгарскими тканями, кожами и медной посудой был здесь только первой ласточкой. Еще предстояло учреждение войсковых торговых лавок, мастерских с рабами, складов, харчевен и даже княжеских ростовщиков. Против последних Дарник возражал особенно сильно:
– Нигде в Русской Земле такого нет, чтобы князь ростовщиком заделался. Это самое проклятое племя, они из ничего себе богатство делают. И ты хочешь этим ославить меня на весь свет?!
– Наоборот, своим низким долговым ростом ты спасешь тех, кто вынужден брать монеты под большой рост у пришлых ростовщиков. В Романии можно любую сумму взять под восемь-десять процентов, а в Корояке под пятьдесят процентов, чувствуешь разницу? Ну невозможно делать большое дело без денег. И они непрерывно должны переходить из руку в руки, только тогда от них будет какой-то прок.
Как ни любил Дарник математику, все же он не смог понять до конца смысл быстрого перехода монет от одного человека к другому. Спросил Быстряна и Бортя с Меченым, те только кривились:
– Погоди ты все ромейские причуды перенимать.
Пришлось погодить. С торговыми войсковыми лавками тоже долго не мог взять в толк, что там к чему. Взяв их под свою руку, Фемел принялся выставлять в них те же ткани, кожи, женские украшения и всевозможные домашние вещицы, что были и на торжище, но только в полтора раза дороже.
– На торжище они не всякий день бывают, а у нас всегда под рукой, – объяснял тиун. – Смотришь, когда и купят. И купцам на заметку: привезти то же самое и продать чуть дешевле.
Большой неожиданностью для Дарника стало то, что число дворовых людей вокруг него стало резко увеличиваться. Фемел чуть ли не ежедневно набирал все новых и новых челядинцев из числа «этих» и всем им находил занятие. Специальный человек следил за порядком в княжеском доме, чтобы слуги, делая свое дело, не мельтешили перед глазами Дарника. Другой – за порядком в трапезной, рассаживая всех по их достоинству и указывая в какой очередности обносить блюдами гостей. Третий – на конюшне присматривал за шестью княжескими лошадьми, пара из которых всегда была под седлом. Четвертый – состоял при княжеской одежде и доспехах – следил за их чистотой и справностью. Пятый – записывал каждое княжеское распоряжение, просто для того, чтобы оно было записано. Шестой – объезжал ближние и дальние селища, всюду готовя отдельный воеводский дом. Седьмой – ведал развлечениями, мог всегда вызвать певцов, танцоров и музыкантов.
Черна с Зорькой и Шушей завели кроме нянек по поварихе, и нацеливались еще на прачек, убиральщиц и холопа-истопника.
– А ну сами давайте тоже руки прикладывайте! – цыкнул он на них. – Мне в доме лишние глаза и уши с языками не нужны. – Но истопника-сторожа все же разрешил.
Сотских и полусотских насчет услужников не ограничивал, лишь грозился наказать, если потом они не в силах будут их содержать.
Столь же уверенно Фемел принялся распоряжаться и распорядком дня самого князя, говоря, что самые подневольные на свете люди это ромейские базилевсы – не могут ни на вершок отступить от своих же собственных правил.
– Своих базилевских правил, а не твоих, – бурчал ему с неудовольствием Дарник.
– За моими плечами тысячелетняя империя, а за твоими – бежецкое селище, поэтому позволь этими правилами заниматься мне, – ничуть не смущался ромей.
Привезенные из Казгара суточные водяные часы непреложно отсчитывали время, когда надо трапезничать, принимать сотских и гостей, выезжать для досмотра укреплений и войск, вершить княжий суд и даже встречаться с наложницами. Последнее вызвало особое удивление Дарника: разве князь еще и это должен?
– А как еще твои подданные узнают, что ты здоров, бодр и ничем не омрачен? – убеждал Фемел. – Свои настроения можешь спрятать в самый дальний чулан. Теперь твой долг думать о большом, а не о малом и ничтожном.
– Неужели ваши императоры тоже все это соблюдают?
– Хорошие императоры – да, а плохие сеют смуту среди подданных. Как только они становятся похожими на простых смертных, у ближайших вельмож возникает вопрос: чем он лучше меня? А у простых людей: почему он лучше всех? Ты должен быть настолько выше всех, чтобы никому даже в голову не приходило равняться с тобой.
Такой ответ пришелся Дарнику по душе, но сомнения еще оставались:
– А как же мои сотские, с которыми я все это начинал? Они не будут в обиде?
– Разумеется, будут. От всех от них ты рано или поздно должен избавиться. И собрать вокруг себя тех, для кого ты князь с первого дня.
– Что значит избавиться? Казнить? – Дарнику было просто любопытно.
– Ну почему же? Ратное счастье переменчиво. Кто сегодня победитель, тот завтра может поймать вражескую стрелу или копье.
– Но точно так же я и от тебя буду избавляться, – усмехался князь-воевода.
– Конечно, и правильно сделаешь. Но два-три года при тебе я еще сумею побыть.
Рыбья Кровь не мог скрыть изумления:
– И ты готов быть казненным, только чтобы побыть два-три года моим дворским тиуном?
– Почему бы и нет? – с улыбкой произносил Фемел. – Если бы я хотел спокойной, надежной и долгой жизни, разве я поехал бы к таким дикарям как вы?
– А как я узнаю о верности моих новых приближенных?
– А этого никто узнать не может. Поэтому быть князем это самое опасное служение на свете. Особенно для тебя. Наследственным князьям могут многое простить, а ты за все отвечаешь сам.
Сотские и полусотские воспринимали возвышение дворовых людей весьма болезненно. Чтобы их успокоить, Дарник ввел показательную порку челядинцев за малейший проступок. Вот и получалось, что самого негодного ополченца можно было казнить, но не пороть, а важных дворовых услужников казнить не казнили, зато, разложив на козлах посреди войскового дворища, пороли от всей души. С Фемелом князь поступил еще хитрее, периодически осекая его и с позором выгоняя с Сотского совета, мол, нечего ключнику и амбарщику непотребно вести себя среди заслуженных воинов.
– Ты действительно прирожденный вожак, – вынужден был признать после одной такой взбучки главный дворский. – Расскажи про свою мать.
Дарник рассказал, не забыв упомянуть и про нападение на их землянку медведя.
– Да, великая женщина, теперь понятно, почему ты такой, – заключил, внимательно выслушав, Фемел.
Князь его слова воспринял словно откровение – как и все, он считал, что лучшие качества сыну передаются только через отца.
– Одно плохо: настоящей любви к другой женщине у тебя никогда не будет. Все они будут мелкими по сравнению с твоей матерью. А ты мелких людей никогда любить не будешь, – сделал еще один вывод Фемел.
Не переставало удивлять Дарника и то, как многократно возросло значение любых его слов. Совсем недавно все приказы ему приходилось сопровождать твердым повелительным взглядом, «глазным оскалом», как он про себя это называл. Теперь же он мог распоряжаться вполголоса, даже не глядя на собеседника, и всё немедленно выполнялось.
2
Уборка урожая на войсковой ниве и на воеводской показала, что рассчитывать на полное обеспечения войска хлебом не приходится. Карнаш на вопрос о том, сколько Липов может дополнительно продать Дворищу зерна отвечал весьма уклончиво, мол, надо у каждого смерда отдельно спрашивать. На Сотском совете Быстрян по этому поводу не слишком сдерживался:
– А что ты хотел, хитрят хапуги! Знают, что зимой хлеб будет стоить втрое дороже, тогда и продадут. Надо самим по дальним селищам проехаться красивыми тряпками помахать.
Результатом этих поездок с тряпочным маханием, стало удвоившееся количество телег и волокуш с продуктами на Липовском торжище – все быстро усвоили, что их здесь можно продать любое количество. Видя это дело, забеспокоились отцы городища, ведь цена на их собственные продукты не только не повышалась, а даже падала, стали под разными предлогами прогонять лесовиков.
Тут еще кто-то проговорился, что Карнаш послал в Корояк жалобу князю Рогана на Дарника, мол, притесняет Липов, себя называет князем, и в союзе с Арсом готовит разбойничьи походы в короякскую и остерскую землю. Вызванный на Сотский совет староста сначала все отрицал, потом все же признался, что да, послал гонца:
– Не хотим быть под твоей рукой. Она для нас хуже арсовой стала теперь.
– Ну что ж, это твой выбор, – Рыбья Кровь был так потрясен его признанием, что с трудом подбирал слова. – Нам с воеводами надо подумать. Завтра мы тебе все скажем.
На следующее утро решение воеводы-князя было передано даже не Карнашу, а его брату Окуле (с самим старостой Дарник принародно дал зарок ни о чем не говорить). Перво-наперво было сказано сдать в амбар Дворища на городовое войско уговорные 60 мешков пшеницы и 60 мешков овса, Торжище от стен городища перемещалось в Посад, калитка между Дворищем и городищем заколачивалась, и между ними должна была возникнуть еще одна стена Дворища, всем отцам городища запрещен был вход и в крепость, и в Посад, а так же закрыт проход по наплавному мосту на левый берег реки – плывите туда как раньше на лодках.
Услышав все это старейшины схватились за головы:
– На нашей же земле нам ничего и нельзя!
– Вам вся южная сторона хоть на двадцать, хоть на сорок верст. А северная, ничего не поделаешь, наша. За нее нашей кровью плачено, – отвечал им Рыбья Кровь.
Так Липов окончательно был разделен на Старый и Новый Липов. Позже, правда, были приняты некоторые послабления: и мостом пользоваться, и новым торжищем и на войсковые игрища беспрепятственно проходить. Но в случае ссоры-драки с кем-то из Большого Липова городищанин мог быть на год-два всего этого лишен. Ну и конечно в качестве старосты князь-воевода продолжал признавать только Окулу. И так в этом приуспел, что через полгода и сами городищане уже так считали.
Вторым событием на упрочение положения Дарника явился прибывший с торговым караваном гонец от князя Вучича, насчет выкупа воеводы Завилы. Для вида поторговавшись, Рыбья Кровь согласился на 500 дирхемов, причем согласен был за еще 200 дирхемов отдать семерых других булгарских вожаков.
– Но это будет лишь после того, как я получу от князя Вулича уговорные 4000 дирхемов, – сказал Дарник гонцу с глазу на глаз. Он не стал добавлять, что может стать известно о роли Вулича и хазарского посла в этом походе на Казгар. Князь был умным человеком и должен был все это хорошо понимать и сам.
В довершении сих важных государственных дел была еще подписана договорная грамота с Арсом.
Вернувшийся со своими ладьями из хазарского Калача сотский Голован рассказал, что о взятии и разграблении Казгара судачат даже на Сурожском море.
– И что еще там говорят? – допытывался у него Дарник.
– В Калаче опасаются, как бы Липов и Арс не объединились и не пошли на них.
– Так и говорят? – довольно улыбался князь-воевода.
– Еще я слышал, что хазары ведут переговоры с двумя русскими князьями, чтобы они обложили тебя данью, – говорил Голован, и сам с интересом расспрашивал о разгроме войска Завилы.
В разгар их дружеской беседы, к Дарнику попросился старший дозорный, сообщивший, что часть привезенной добычи арсы спрятали в камышах в двух верстах от Липова. Известие развеселило князя:
– Что за сокровища вы там попрятали? Может, хоть продашь что-нибудь?
Голован смутился:
– Мои бойники не хотели, чтобы ты позавидовал нашей добыче. Опять нас вверх не пропустишь?
Мысль, что он может кому-то позавидовать, еще сильней позабавила Дарника.
– Чтобы вас пропустить, надо разобрать наплавной мост. Не проще ли подогнать сюда повозки и переложить на них всю вашу добычу. Обещаю, что ничего свыше одного дирхема за ладью с вас взято не будет.
– Не пора ли нам с тобой уложение сделать о нашем соседстве? – спросил сотский.
– А я уже сделал. – И Дарник передал Головану заранее подготовленную им совместно с Фемелом договорную грамоту.
По этому договору северная граница Липовского княжества была четко оговорена, на ней надлежало установить межевые столбы. Арсы получали право беспрепятственно малыми отрядами перемещаться по липовской земле, так же, как и липовцы – по подвластным арсам землям. Взаимная торговля не облагалась никакими пошлинами. Все торговые ладьи с верховьев Липы должны были проходить Арс тоже без пошлин.
Неделю шли переговоры. Арсам удалось отстоять только взимание пошлин с не липовских купцов у стен своей крепости и право на собственное торговое подворье в липовском Посаде. Дарник был доволен. Место будущего арсового подворья он определил прямо напротив Северных ворот Дворища – четыре крепостных камнемета могли разнести отсюда любые арсовые постройки за пару часов.
Теплая осень хорошо способствовала завершению строительных работ, как в Липове, так и новых селищах и можно было надеяться, что холода застанут все дарникское войско в хороших домах и со всеми необходимыми припасами. Но не тут-то было. Вернувшаяся из побывки в Корояк половина убывшего войска закрутила строительную круговерть с новой силой. Полторы сотни гридей, почти все с женами, многие с однолошадными телегами, груженными, как предписано двумя мешками зерна на брата. А вместе с ним с такими же мешками прибыло до полусотни невоенного люда: ремесленников, прослышавших о новом богатом граде, где за любую редкую поделку платят полноценным серебром и очередной купеческий караван. Так как свободного места в самом Липове было уже маловато, половина из прибывших гридей была спешно отправлена дальше на восток возводить Остерскую Заставу как раз на середине пути из Липова в Запруду. Остальных размещали где придется.
Ремесленникам Рыбья Кровь был особенно рад, с ними Липов еще больше походил на город. С купцами правда случилось некоторое недопонимание: они напомнили князю-воеводе о трех тысячах дирхемов, данных ему перед Казгарским походом, мол, пора и отдать, тем более, при такой сказочной добыче. Но деньги и из войсковой и воеводской казны продолжали утекать широкой потоком, поэтому тут уже было не до честности.
– Вы мне их дали на прокладку торгового пути в Остер и для разрушения Арса, – отвечал торгашам Дарник. – Путь проложен, с Арсом вечный мир и покой. Единственное, что могу вам предложить – до следующего лета проезд в Остер и торговлю в Липове беспошлинно. А летом, возможно, от вас подтребуются еще дирхемы на новый поход.
– Так ты отпугнешь от своего торгового пути всех торговцев и совсем не получишь никакого дохода, – пригрозил было купеческий старшина.
– Есть еще остерские и персидские купцы, которые тоже примериваются к липовской дороге. Так что смотрите сами, – отвечал князь-воевода.
И куда деваться, тем более, что у всех бывших заимодавцев уже стояли в липовском Посаде готовые торговые дворы с амбарами, а местное торжище еще полно было трофейных казгарских товаров.
Как бы в подтверждение правоты Дарника через два дня в Липов прибыл купеческий поезд из Остера, который, кроме товаров привез почти пять тысяч дирхемов за Завилу с вожаками и за кое-что еще, о чем старались на Дворище не говорить. Это окончательно успокоило короякских купцов и дальше в Остер они отправлялись уже вместе с восьмерыми знатными булгарами в твердой уверенности, что в Остере их ждет самый теплый прием.
Войдя во вкус от шальных денег, Рыбья Кровь и всех пришлых ремесленников обложил своими податями: по 100 дирхемов с каждой головы. Было также объявлено, что сей доход делится, как и военная добыча в пропорции: 1-4-5, чтобы каждый гридь знал, что половина любых поступлений точно идет на его жалованье. Приехавшие ремесленники разумеется тут же взвыли от таких поборов, но Дарник их успокоил:
– Заплатите через год, когда чего-то заработаете, а не заплатите, то спокойно сможете уехать назад. Ведь гриди и вас охраняют.
Впрочем, долго кручиниться ремесленникам не пришлось. Три сотни гридей с наложницами и необустроенными домами, а главное – с деньгами буквально на корню сметали любые искустно сделанные вещицы, будь то сапоги с шапками, кафтаны с полушубками, сундуки с коврами, или горшки с ложками, не говоря уже о всех видах женских украшений. Нашлись покупатели даже у двух ремесленников-ромеев: позолотчика и закладчика, что выдавал дирхемы в обмен на дорогие безделушки.
Вдруг откуда ни возьмись появилась полудюжина харчевен, где вовсю торговали квасом, брагой, хмельным медом – настоящее место спасения гридям от занудливых жен и наложниц. И Фемел уже подсказывал, как обложить их нужной податью:
– Только не сейчас, а позже, когда они чуть нажируют.
Менялось настроение и в Старом Липове, так теперь называли городище. Взявшись за свои зимние промыслы старые липовцы с удивлением обнаружили соперничество в лице прибывших короякских ремесленников. Но ничего не поделаешь – просто надо было промысел для души, поднапрягшись, превращать в промысел для денег.
Липовское торжище от этого соперничества процветало еще сильней. С торговыми обозами из Остера на нем все чаще появлялись стекла и зеркальца, шелк и драгоценности, ромейское вино и южные фрукты.
Появились аж три оружейных кузни, где привезенный из Казгара железный лом превращался в мечи и секиры, кольчуги и шлемы, новые камнеметы и пращницы. Первый, еще тоненький ручеек монет потек и от купеческих пошлин. На Дворище начала возводиться первая чисто каменная башня из известковых слегка обтесанных камней и обожженых плинт из Воеводины.
Как-то сами собой пристраивались и все бесхозные «эти», находя себе хозяина-кормильца. У некоторых полусотских и десятских образовались своя челядь, готовая на любое услужение: что-то сделать, что-то принести, как-то развлечь.
Дарник, глядя на все это, не знал радоваться ему или огорчаться.
– Так ведут себя во всех столицах, – успокаивал его Фемел. – Запрещать здесь что-либо бессмысленно, надо просто следить, чтобы воины не превратились в пьяный сброд и не вышли из повиновения.
Дальше – больше. Едва на Дворище было закончено полное расселение и нашлась свободная горница, князь-воевода засадил в нее за словенскую грамоту и счет помимо подростков всех полусотских и десятских. И из писарской школа превратилась в воеводскую.
– Зачем нам это? – пробовали отбиваться самые упрямые.
– Чтобы передавать мне письменные донесения, – объяснял Рыбья Кровь.
– Гонец и так все скажет.
– Гонец может напутать. Потом непонятно будет, кого казнить придется.
Для придания школе большего веса Дарник сам тоже взялся в ней учительствовать: пересказывать по памяти «Стратегикон Маврикия», оставшийся в Бежети и объяснять «ученикам» (многие из них были вдвое старше его) свои решения в походах и на бранном поле. С удивлением обнаружил, что ему в самом деле уже есть о чем рассказывать.
– Я не хочу, чтобы вы все делали всегда лучше всех, – призывал он тех, кто уже был награжден фалерами за свою доблесть. – Если сегодня лучше, то завтра будет хуже, и неудача приведет вас в уныние, что у ромеев считается главным грехом. Я хочу, чтобы вы все делали безупречно. Чтобы не было ненужных отважных взбрыкиваний, чтобы я не гадал: устоите вы или нет, а точно знал: устоите.
Вожаки слушали его с тайным удивлением: оказывается, удачные действия их воеводы вовсе не дивное чутье, а результат точного расчета. Наконец понятна стала им и затея с одновременным управлением смешанной ватагой и отдельным подразделением.
– Каждый из вас должен понимать, чем дышат пешцы и катафракты, камнеметчики и конники, – изрекал в следующий раз Рыбья Кровь. – Если получится, я хотел бы потом всех вас пропустить через все войсковые подразделения, чтобы вы все умели. Думаете, я сам все знаю? Вовсе нет. Взять хоть Казгарский поход, прежде я даже не представлял, как много может значить станский сотский, что знает, сколько в войске всех припасов. Теперь знаю и вы учитесь писать и считать, чтобы это тоже знать.
По просьбе своих воинов вожаки пытались уговорить Дарника отменить слишком суровое положение о напарниках-побратимах. Но получили решительный отказ:
– У любого человека есть жизнь сегодня и жизнь завтра, когда ему бывает стыдно за то, что он натворил сегодня. Два побратима не могут одновременно струсить или прийти в бешенство, а так посмотрят друг на друга, и будут делать что надо. Да и когда их двоих вешать придется, им менее страшно будет смерть принимать. Разве не так?
Еще Рыбья Кровь взял за правило каждую неделю держать при себе того или иного вожака. В их присутствии вершил свой суд и решение хозяйских дел, брал с собой и в разъезды по дальним заставам. Не потому, что знал и умел это лучше них, а просто чувствовал, что, обучая другого человека, еще лучше усваивает воеводскую науку сам.
Неожиданным результатом увеличившейся дворни стало повальное наушничество и злословие, когда каждый челядинец полагал, что заслужит особую дарникскую милость, если сообщит, что о нем говорят другие приближенные. Невдомек им было, какой тяжелый осадок оставляют их ядовитые слова на душе у молодого князя-воеводы.
– Скажи услужникам, что за это я их скоро тоже пороть буду, – говорил он Фемелу.
– А ты как думал? – оправдывал наушников дворский тиун. – Любой человек любит оказывать влияние и имеет свое понятие о справедливости.
– Так ведь и на тебя нашептывают, и еще как! Говорят, что ты уже разворовал половину войсковой казны.
– Разворовал – это если бы отправил наворованное в другой город, а я все употребил здесь, в Липове, значит, просто нашел ему лучшее применение, – смеясь, признавался ромей. – Богатый князь должен иметь богатых вельмож и следить только за тем, чтобы они были не богаче его. Пока я не богаче тебя, ты меня казнить не можешь.
Дарника порядком озадачило его откровение:
– Мне что, так всем и объявить?
– Ну зачем же? Высшая власть тем и хороша, что никто никогда не должен знать, как именно принимаются те или иные решения. Если же тебе слишком неприятен тот или иной доносчик, то ты всегда легко можешь избавиться от него.
– Каким образом?
– Возвысь его больше его способностей, а когда он не справится – очень мягко освободи от княжеской службы. И ты будешь доволен, и народ, и самое главное – твой опальный чиновник: будет во всем винить только свою злую судьбу.
Дарник от души посмеялся, выслушав такой совет.
Казалось, вся зима так и пройдет в подобных мелких заботах, как вдруг в Липов пожаловали ходоки за военной помощью.
3
Во всем Словенско-Русском каганате было принято думать, что опасность может приходить лишь с востока и юга, в крайнем случае с запада, но никак не с севера. Однако именно так и случилось. Глубокой осенью в короякское княжество вторглись на длинных ладьях неизвестные северные люди, называвшие себя норками, и захватили Перегуд. Ну захватили и захватили, взяли добычу – пора и честь знать, так нет же, эти норки так в Перегуде и остались и стали править словенским городом как своей законной вотчиной. Обращение перегудцев за помощью к князю Рогану ни к чему не привело – тот получил сильное ранение в охоте на вепря, а его воеводы, страшась зимних трудностей, решили дожидаться весны.
– Но сил терпеть нет никаких, – жалобились ходоки, – лютуют пришельцы запредельно, наши жены и дочери для них наложницы, при любом прекословии хватаются за меч, все ценное из домов, даже топоры забрали, смеются: пилами себе дрова пилите. Одна надежда на тебя, князь Дарник. (Впервые так его назвали столь высокие гости.)
– Сколько их? – спрашивал Дарник. – Как вооружены, как сражаются?
– У них шесть длинных лодий, они их дракарами называют, в каждой по сорок воинов, вооружены мечами, секирами и круглыми щитами, луки имеют только половина из них, в бою рычат как звери и сражаться с ними тяжело. Все высокие, крепкие, с рыжими бородами.
– Как они захватили город?
– Хитростью. Две ладьи пристали к торжищу, щиты попрятали, выдали себя за купцов. На торжище устроили драку. Воины из крепости высыпали усмирять, а тут еще четыре ладьи подоспели. Так в крепость и ворвались и всех гридей порубили.
– А сами без потерь остались?
– Были, конечно, потери и у них, но мало. С десяток, может, убитых и два десятка раненых. Зато две сотни перегудского войска почти всех порубили.
За освобождение от злых пришельцев ходоки обещали Дарнику перейти от короякского князя под его власть. Но не это послужило для него главной приманкой. Ведь Бежеть и Каменка почти рядом с Перегудом, когда еще случится такая возможность попасть в родные места?
Срочно собрался Сотский совет со всех селищ и дальних веж. Все вожаки были решительно против. Как и короякским воеводам, никому не хотелось отправляться в зимний поход, но никто вслух в этом не признавался. Говорили об отсутствии нужного количества саней и корма для лошадей, вообще о небывалости такого дела: осады крепости зимой, мол, одну-две ночи в лесу еще можно переночевать, а если потребуется месяц или два? Это не в Казгар на конях врываться.
Фемел тоже присутствовал на Сотском совете. И когда все отговорили свое, он попросил слова:
– У тебя, князь, положение безвыходное. Для всех ты уже настоящий князь, а начинать княжение с отказа в военной помощи ты себе никак не можешь позволить. Даже неудачная осада будет для тебя лучше, чем такой отказ. Это только кажется, что мы сидим здесь в глуши и о нас никто ничего не знает. Знают и видят каждое твое действие. И судить будут только по ним.
Сотские и полусотские молчали, признавая правоту ромея и отдавая окончательное решение на усмотрение князя.
– Ну, раз положение безвыходное, то не о чём и спорить, – вынес свой приговор Дарник, удивляясь самому себе: с него что-то навязчиво требуют, а он даже не злится.
Приготовления к походу заняли неделю. Помимо сбора и подготовки самого войска, в Корояк выслали обоз с необходимыми припасами и отправили грамоту князю Рогану с просьбой выделить двадцать саней для похода на Перегуд. Быстрян, правда, остерегал не слишком рассчитывать на рогановскую помощь, поэтому Дарник решительно изъял из Старого Липова двадцать саней по пять дирхемов за штуку. Срочно было сшито несколько десятков овчинных мешков, которые отлично себя показали в прошлую зиму, в поездке в Остер – в них можно было спать прямо в снегу. С собой Дарник собирался взять две сотни полного состава из добровольных охотников. Сначала запись шла вяло, но стоило сказать, что походники получат двойное жалованье, как от охотников уже не было отбоя. Вызвалась и арсова ватага, которой порядком надоело присматривать за булгарами, к ним добавилась еще одна ватага из Арса, тем тоже невмоготу стало зимнее безделие. Дополнительную сотню Рыбья Кровь рассчитывал набрать из оставшихся в Корояке ополченцев. Из сотских князь брал с собой одного Меченого. Походный поезд составили тридцать саней с пятнадцатью камнеметами и харчами, на них восседали сто двадцать пешцев, восемьдесят конников ехали верхом.
Искрящееся зимнее солнце в день отъезда словно превращало поход в увеселительную прогулку. Так казалось и провожающим, и отъезжающим – всем запали в голову слова Фемела, что можно лишь показаться у стен Перегуда и этого будет достаточно. Хмурился один Быстрян.
– Боюсь, что легкие победы сделали тебя самонадеянным, – сказал он на прощание Дарнику. – Эти северные норки привыкли сражаться зимой, а ты нет. Им отступать среди зимы некуда, поэтому они будут стоять насмерть.
– Насмерть, так насмерть, – улыбался Дарник. – Надоело мне уже брать пленных. Хоть разогреемся как следует.
Старший сотский сокрушенно покачал головой:
– Будь осторожен с князем Роганом. Особенно, когда будешь после Перегуда возвращаться с ослабленным войском.
– Если поедешь в Бежеть, не бери с собой оттуда никого, кроме матери, – вторил сотскому Фемел. – Не надо, чтобы в Липове были те, кто видел тебя в детстве.
Мороз стоял слабый, кони были сыты, и недельный караванный путь до Корояка уложился у походников в четырехдневную санную пробежку. Пугающие ночёвки в лесном снегу были превращены молодыми воинами в веселую возню с еловыми и сосновыми лапами, которые они наваливали целыми стогами, как под низ, так и на себя.
Корояк встретил дарникцев без особого радушия. В княжеские гридницы их не пустили, на постой пришлось размещаться почти разбойным способом, войдя в посад, заняли там все гостиные дворы. Не забыл Рыбья Кровь и бывшее дворище. Как ни противился его нынешний хозяин, родич Стержака, а пришлось ему с семейством и слугами сильно потесниться, пустив во двор и конюшню дарникских арсов. От приглашения на ужин к князю Рогану Дарник отказался, сославшись на большую усталость, не пошел в гости и на следующий день, помня о своем новом княжеском звании, не хватало только, чтобы князь прилюдно называл его только воеводой. Так они ни разу с Роганом за два дня и не встретились, переговаривались с помощью грамот на ромейском языке, причем Дарник с удовольствием отмечал большое число ошибок в княжеских посланиях. Тем не менее, все пятнадцать из двадцать саней с лошадьми и фуражом Роган исправно липовцам выдал.
В посаде присутствие двух сотен вооруженных молодцов вызвало порядочное волнение, женщины сидели по домам, не высовывая носа, их мужья и братья тоже без особой нужды с липовскими гридями не заговаривали. Дарник не мог отказать себе в удовольствии пройтись в окружении полуватаги арсов по торговым рядам, покупая женские украшения. Торговцы под смех арсов испуганно уступали ему свой товар за любую названную цену.
Полторы сотни короякских ополченцев с готовностью откликнулись на призыв своего военачальника. Но Дарник отобрал из них лишь пять ватаг, обеспеченных лошадьми и шубами. Триста проверенных ратников представлялись ему достаточной силой против двух сотен каких-то там пусть и могучих норков.
Дальнейший путь до Перегуда пролегал по льду Танаиса и получился еще глаже лесных зимников. Даже разыгравшаяся двухдневная вьюга не слишком препятствовала продвижению конно-санного войска. В редких береговых городищах разместиться на ночлег всему войску было невозможно, поэтому ватаги ночевали в тепле по очереди. Арсы с князем тоже нередко оставалась на ночь прямо на снегу. Единственной привилегией князя являлись отдельные сани с одеялами и шкурами.
Наконец впереди показалось последнее городище перед Перегудом. Обозники норков по нескольку раз уже побывали здесь, изъяв подчистую даже посевное зерно. Жители выживали ловлей рыбы из прорубей, да мелкой заячьей ловлей, со дня на день ожидая, когда короякский князь избавит их от чужаков. Дарникцев здесь встретили с надеждой и радостью.
Наутро Рыбья Кровь с полусотскими и арсами направился к Перегуду. Зимой город выглядел совсем иначе, чем позапрошлым летом. Весь был какой-то скукоженный и оголенный. На наличие чужих властителей ничто не указывало – по словам местных жителей, норки ни знамен, ни каких-либо знаков не имели. Даже крепостные ворота, ведущие на торжище, были открыты, туда как раз тянулись несколько саней с дровами и сеном, рядом вышагивали воины в меховых шапках и с закинутыми на спину круглыми щитами.
Дарник хотел все разведать тайком, но лес вокруг Перегуда был лиственный и среди черных деревьев-скелетов большую группу всадников не заметить было трудно. По суете у ворот воинов и звуку охотничьих рогов Дарник понял, что их обнаружили, и уже, не скрываясь, приблизился со своим отрядом поближе к стенам. Полтора года назад он смотрел на Перегудскую крепость как на диковинку, не зная, хороша она или плоха. Сейчас же осмотр получился совсем другим: цепким и внимательным. Трехсаженная бревенчатая стена была старая, но на вид вполне крепкая. Ее верх имел навес, покрытый толстой снежной шубой. Бойницы шли в один ряд по верхней кромке стены. Башни имелись только возле трех крепостных ворот. Небольшой ров был доверху засыпан снегом. На берегу реки лежали вытащенные под самые стены три обычных купеческих ладьи и шесть узких и длинных лодий северян.
Спустившись с берега на лед, Дарник со своим отрядом поскакал прямо к ладьям, проверяя, какая последует реакция противника. С береговой стены немедленно полетели стрелы, четко обозначая расстояние, за которое конникам лучше не заходить. Расстояние это было в половину стрелища и красноречиво говорило, что дальнобойных луков у норков нет. Пока они огибали по широкой дуге крепость, из ее ближних ворот на береговое торжище высыпало полсотни пешцев и с десяток всадников, как бы предлагая противнику сразиться. Липовцы с любопытством смотрели на чужеземцев, действительно высоких и коренастых, однако рыжебородыми были далеко не все, а их вооружение составляли короткие копья, большие мечи, секиры и круглые щиты.
Видя, что дарникцы не намерены сражаться, из рядов норков выехали три всадника со стрелой оперением вверх. Дарник с двумя арсами тоже поехал им навстречу. У чужаков двое – воевода и телохранитель – были в доспехах (Маланкин сын с удовольствием отметил, как они не очень уверенно держатся в седлах), третий же, толмач-переводчик, судя по выговору, из северных словен, был в простом полушубке.
– Кто ты и что тебе надо? – был первый вопрос, переведенный толмачом.
– Я Дарник Рыбья Кровь, князь из Липова. У вас хорошие корабли. Если вы сами уйдете из Перегуда, обещаю весной вернуть их вам в целости и сохранности.
– Мы – норки, пришли владеть этой землей.
– Боюсь, что завтра эта земля сама овладеет вами.
– Покажи нам сначала свое войско, чтобы мы могли испугаться, – со смехом предложил воевода норков.
– Когда ты его увидишь, переговариваться будет поздно.
– Тогда пусть все решат наши мечи. Я только прошу, чтобы твои воины убегали не сразу. Зимой хочется согреться, как следует, – веселился бородач.
На этом они и разъехались, каждый к своему отряду. Норки не произвели на Дарника сильного впечатления. Подчеркнутая воинственность и мужественность всегда вызывала в нем недоверие, как нарочитое восполнение недостаточной силы и отваги.
Через час в главной избе городища обсуждалась предстоящая осада.
– А если вместо тебя я возьму Перегуд? – неожиданно предложил Меченый.
– Как это? – удивился князь.
– Ты говорил, что хочешь забрать мать из своего селища, – напомнил сотский. – Вот и забери. И дай мне самому повоевать. Иначе я никогда не научусь.
Присутствующие вожаки выжидательно молчали.
– И как ты собираешься брать Перегуд? – спросил Дарник.
– Помнишь, как мы ударили с тобой на коней арсов? Сейчас я точно так же ударю камнеметами на их ладьи, и они выйдут из крепости их защищать – тут мы их всех и положим, не давая сблизиться. В рукопашную вступать не буду.
Точно так собирался действовать и Дарник. Не согласиться значило проявить ревность к чужой победе. Оставаясь воеводой, Рыбья Кровь не уступил бы, но в звании князя… почему бы и нет? Только польза будет, если станут говорить, что даже его воеводы побеждают играючи там, где не по силам Короякскому князю.
– Вы согласны? – обратился Дарник к полусотским.
Те закивали головами.
– А что скажут воины?
– Воинам нужна победа и не столь важно, кто их к ней приведет, – сказал самый пожилой из вожаков.
Дарник нахмурился – ответ ему не понравился. Ну что ж, раз вам все равно, с кем побеждать – будь по-вашему, решил он.
– Сохрани хоть пару их дракаров, – шутливо попросил Меченого.
– Все шесть будут тебя ждать, как новенькие, – уверенно отвечал сотский.
И снова нехорошее предчувствие скребануло молодого князя по сердцу. Но все его помыслы уже были там, в Бежети.
В предрассветной темноте, он вместе с тридцатью гридями на восьми санях скрытно обогнул по реке Перегуд и понесся дальше на север. С первыми лучами солнца их дружина свернула на Каменку, правый приток Танаиса, и устремилась на запад. Дарник с трудом узнавал места, по которым плыл на ладье летней порой. На короякской карте Каменка была помечена как маленький прямой приток, а им попадались сплошные изгибы. Впрочем, их движение было столь стремительно, что редкие местные обитатели, вышедшие на подледный лов или в лес за дровами, не всегда могли спрятаться, зато хорошо подтверждали правильность их пути.
Такая встреча часто служила поводом к небольшой остановке. Пока воины разминались или перекусывали, Дарник разговаривал с захваченными врасплох смердами. Называл свое имя, говорил, что через несколько дней поедет той же дорогой назад и приглашал местных молодцов к себе в войско. Завершал разговор выдачей по одному медному фолису каждому жителю, дабы лучше им понравиться.
По мере приближения к родным местам его тревога нарастала. В Липове он особого беспокойства не испытывал, мол, коль скоро с ним ничего плохого не происходит, то и с Маланкой и Бежетью ничего не может случиться. Слишком велико сейчас было его торжество, чтобы что-то непредвиденное могло его умалить.
Русло речушки постепенно сузилось до ширины в один олений прыжок. Вот уже и знакомая засека перегораживающая этот олений прыжок. Когда отряд с трудом продрался сквозь засеку и прошел лесом с четверть версты, глазам открылось покинутая людьми Каменка. Вернее, почти покинутая, потому что возле одной из землянок курился легкий дымок и изнутри взахлеб лаял визгливый песик. Все пространство возле землянки было истоптано медвежьими следами.
Навстречу князю из землянки вышел Тимолай. Он долго не узнавал Дарника в новом полушубке и куньей шапке, признал, когда тот перешел на ромейский язык. Каменцы, по его словам, просто перенесли свое селище в другое место, здесь стало слишком беспокойно, из-за появления многочисленных чужаков. Куда именно, он точно не ведает. Иногда каменецкие женщины его здесь навещают, привозят в обмен на ткани и украшения еду, но к себе не зовут. Про Бежеть он ничего не знает. Медведь приходит к землянке уже четвертую ночь, отгонять его приходится громким пением молитв.
Беседуя со своим бывшим наставником, Рыбья Кровь был удивлен и удручен тем, что им не находится, о чем говорить. Ромей безразлично смотрел на хорошо одетых гридей и, казалось, не понимал, что все это может значить, а Маланкин сын стеснялся напрямую сказать, что он стал князем и что это его собственная дружина.
Одарив Тимолая бронзовым подсвечником, двумя десятками восковых свечей, рулоном шёлка, оставив ему в землянке запас еды и трех гридей, чтобы они покончили с медведем, Дарник с дружиной торопливо двинулся к своему селищу, уже почти уверенный, что встретит там не меньшее разорение.
Его опасение подтвердилось – землянка колдуна Завея стояла брошенной, правда, дверь заваленая камнями и толстыми сучьями, оставляя надежду, что Маланка сама покинула свое жилище. Теперь предстояло испытать последний удар в самой Бежети. Ее Засека сохранила свой прежний неприступный вид, и даже по руслу ручья с санями пришлось буквально прорубать себе путь топорами и мечами. Поднятый дружинниками шум не остался незамеченным: среди деревьев мелькнули фигуры трех или четырех подростков. Когда отряд приблизился к селищу, за плетнем стояли уже все мужчины – с рогатинами, топорами и луками. Смуги Лысого среди них не было, зато была шептуха Верба, она еще издали узнала племянника и первой выбежала из-за плетня ему навстречу.
Дарник, забыв про княжеское достоинство, живо соскочил с коня и крепко обнял свою вторую мать.
– Дождались, дождались. Я так и знала. Сегодня сон видела про тебя, – горячо говорила Верба.
Осмелев, к Дарнику вышел Смуга Младший с двумя старшими сыновьями. Они остановились в ожидании, не зная, как именно надо приветствовать столь сильно преобразившегося Маланкиного сына. Дарник скользнул по ним узнающим взглядом и чуть кивнул, как бы позволяя им стоять рядом с собой.
– Где?.. – начал было он и не смог найти нужного слова.
– Идем, идем. Она еще жива, – Верба схватила его за руку, но тут же, смутившись, отпустила.
Дарник в сопровождении нескольких гридей пошел вслед за ней, мимоходом узнавая двоюродных братьев и каменецких невесток, которые во все глаза смотрели на него. С остальными дружиной остался Смуга с сыновьями, всячески им угождая.
Верба провела Дарника в свою неказистую землянку. Свет, пробивавшийся сквозь бычий пузырь в оконце, позволял едва различать стол, сундуки и топчаны. Пока глаза привыкали со света к дымному полумраку, ворох одеял на топчане возле очага зашевелился и оттуда донесся слабый вздох. Это была Маланка. Высохшее личико и дрожащие, почти детские ручки ничем не напоминали бывшую победительницу медведей. Дарник содрогнулся от жалости и отвращения.
Осмысленный взгляд тяжело больной матери остановился на нем.
– Кто ты? – спросила она, узнав сына.
Он понял ее вопрос.
– Я липовский князь, я всех побеждаю, у меня четыре жены и два сына. Ты мать князя, я приехал за тобой.
– Хорошо, – выдохнула она и закрыла глаза.
Верба засуетилась, зачерпнула из миски, стоящей на печи, черпаком пахучий травяной отвар, налила его в деревянную чашку и принялась поить больную.
Дарник вышел из землянки и огляделся. Каким же убогим показалось ему его родное селище в сгущающихся сумерках! Вспоминая о нем в Липове, он представлял себе живописные, покрытые дерном крыши землянок, заросшие травой и кустами рытвины и бугры, служившие детям местом для беготни и игры в прятки, козлы для распила бревен, жерди с развешенным бельем, пахучие хлевы для скота, разбросанный рабочий инвентарь, помойные кучи для ворон и галок, скользкие от навоза и птичьего помета дорожки, безмятежную веселость поросят и щенят, заполошность кур, отважных гусей и петухов, гам разговоров и криков, стук и скрежет производимых работ. Вместо этого сейчас он видел беспорядок причудливо разбросанных земляных нор, бесформенную одежду родовичей, некрасивые лица и прически людей, никогда не смотревшихся в зеркало. Отсутствие в Бежети многого из того, что имелось в других городах и городищах, Дарник еще совсем недавно считал едва ли не главным достоинством своего селища, и вовсе не предполагал, что это может выглядеть столь удручающе. С плохо скрытым презрением смотрел он и на своих родовичей: разве можно вообще так жить! И уже собственное главное достижение ему представлялось теперь не в военных победах и званиях, а в том, что он знает, чем нормальный человек отличается вот от таких лесных полулюдей.
Полулюди, между тем, оправившись от первого шока и поняв, кем именно для вооруженных молодцов является «их Дарник», стали обращаться с ними вполне панибратски, зазывая к себе на постой и угощение и пытаясь выпросить какой-либо подарок. Дарник с подарками не спешил: зачем раздавать их при лучине в ночной тесноте и темени, когда можно сделать это при свете дня на виду у всего селища?
Кузнеца Вочилы уже не было в живых, совсем недавно выехав на охоту за Засеку, он не сумел отбиться от стаи волков. Рыбья Кровь воспринял это известие с острым сожалением – уж кузнец сумел бы как следует оценить его достижения. Умер и Смуга Лысый. Поэтому о себе Дарнику пришлось рассказывать за вечерней трапезой в землянке нового старосты. За спиной Смуги Младшего в углу притаились его внуки-подростки.
– На войне только первое время страшно, – с подчеркнутым равнодушием говорил Дарник, обгладывая оленью кость. – Кажется, что именно в тебя летят все стрелы и сулицы. У меня в войске все воины разбиты на пары побратимов. Если один побежит, то казнят не только его, но и его побратима, поэтому сила и храбрость каждого бойника всегда возрастает вдвое.
– И никто не спорит, что невинного тоже казнят? – удивлялся Смуга.
– У нас в войске с князем не очень поспоришь, – отвечал старосте сидевший у очага Селезень.
– А если захотят уйти к другому воеводе? – Смуге хотелось выяснить все до конца.
– Оставляй свое оружие и доспехи, чтобы его носили более достойные, и уходи, – снова помогал Дарнику с объяснениями оруженосец. – Только никто не уходит, потому что таких побед и славы как у нас, нет ни у кого.
Внуки за спиной Смуги от изумления и восторга уже и дышать не смели.
Утром Дарник, сидя на бревне у землянки старосты, достал шкатулку с дирхемами и золотыми солидами и стал одаривать ими всех подряд, не без усмешки думая про себя, насколько бесполезны здесь, в глуши, эти городские знаки богатства.
Видимо, то же самое думали и многие из бежечан. Смуга так и сказал, что теперь молодежь никакими веревками в селище не удержишь. Дарника заботило другое: как быть с матерью, оставлять ее или брать с собой – позволить себе дожидаться ее выздоровления он не мог. Затруднение разрешила сама Маланка, решительно потребовав, чтобы сын забирал ее с собой:
– Я и так не переживу эту зиму, но хочу быть погребенной рядом с твоим домом. Если умру в дороге, не страшно – в мороз довезешь и мертвую. А где буду погребена я, там и будет твое настоящее княжество, от которого ты уже не отступишься.
Дарник не возражал, теперь уже совершенно иначе воспринимая все слова и поступки матери.
Сборы в дорогу заняли немного времени. Главное Маланкино богатство – сундук со свитками – захватили еще в землянке Завея, теперь оставалось лишь поудобнее и потеплее устроить ее саму на княжеских санях. Соорудили целую кокон из шкур и одеял. Верба ехать в далекий Липов отказалась. Дарник особенно не настаивал – две его двоюродных вдовых сестры сами вызвались присматривать за Маланкой в дороге.
Как предсказывал Смуга, так и случилось: пятнадцать парней захотели служить в дарнинском войске. За два дня, проведенных в Бежети, гриди успели перемигнуться кое с кем из девушек, и четверо из них тоже под плач и стенания матерей разместились на двух санях со своим незатейливым приданым. Забыто было предостережение Фемела – не мог отказать Рыбья Кровь тем, кто, как и он захотел вырваться в большой сверкающий мир.
Так и выехали, провожаемые вздохами зависти и легкой тоски. Несмотря на ворох одежд и одеял Маланка сильно мерзла, хоть и не подавала вида. Дарник приказал всем бежечанкам по очереди сидеть с ней в коробе, чтобы согревать ее своим телом.
В Каменке застали гридей, весело разделывавших медвежью тушу. Тут же находились шестеро прослышавших про липовского князя семнадцатилеток-каменчан с приготовленным походным снаряжением, вместе с ними поджидал Дарника и Клыч.
Встреча повзрослевших и сильно изменившихся друзей вышла неловкой. От гридей Клыч уже знал о дарникских подвигах, а его собственное житье в Каменке интересовало Дарника меньше всего. Заискивающий, виноватый взгляд Клыча еще больше разделил их. К счастью, каменчанин не просился в боевые сотоварищи, обмолвившись, что у него две беременных жены и что надо поднимать новое пшеничное поле. Прощаясь, Рыбья Кровь подарил ему карту Липовского княжества, приготовленную именно на такой случай – пусть смотрит, чего он сам себя лишил.
Тимолай по-прежнему плохо помнил их былые отношения, и это действительно было грустно – видеть, как недавно еще такой блестящий ум быстро угасает. Дарник оставил Клычу несколько дорогих украшений, с тем, чтобы одна из его жен приходила и готовила одинокому ромею горячую еду.
4
Большой, вдвое увеличившийся санный поезд ходко продвигался по льду Каменки. Гриди снисходительно взирали на новичков, а те в свою очередь ловили и впитывали каждое их слово, каждый жест и недомолвку.
Дарник неотступно думал о матери. Он был доволен, что при его разговорах с ней всегда присутствовал кто-то из гридей, и теперь ее поведение втихомолку обсуждалось в дружине. Именно такой должна быть мать у настоящего князя: суровой и мудрой. Ее близкая смерть, как и любая смерть, не ощущалась Дарником как что-то ужасное, пришло время умирать – и ничего с этим не поделать. Еще по дороге в Бежеть он пытался представить Маланку на своем дворе в Липове и сразу мрачнел – никак не вписывалась она в его новую княжескую жизнь. «Мать нашего князя – всего лишь простолюдинка», – так и слышалось ему шипение, доносящееся с каждого городского дома. И вот все разрешилось наилучшим образом, даже в этом мать ему помогла. Кто после таких гордых слов о похоронах вдали от родины примет ее за простую смердку? Да и вопрос с его отцом лучше оставить неразрешимым. Сперва он собирался спросить о нем Маланку, чтобы она хоть ему открыла эту тайну – и не спрашивал. Что толку тянуть свой род вглубь десятилетий, ведь согласно простым расчетам за тридцать поколений его родня насчитывала тысячу миллионов человек, неужели среди них не найдется ни одного базилевса или князя? Конечно, были, и именно сейчас, в сочетании с воспитанием, данным ему Маланкой, все эти навыки верховенства над людьми в нем, Дарнике, и проявились.
Когда до Перегуда оставалось верст пятнадцать, впереди показался дозор из двух жураньцев. Молодец, догадался выслать гонцов, похвалил князь Меченого. Но жураньцы выглядели отнюдь не радостными и было от чего.
– Нас, князь, норки разбили, – опустив голову, сообщил старший напарник.
Дарник даже не изумился – расплата за его легкомысленный отъезд от войска была вполне заслуженной. Столь же бесстрастно выслушал и рассказ о случившемся. Все шло, как было задумано Меченым и одобрено им, князем. Едва дарникцы начали обстреливать горящими стрелами ладьи северян, те тотчас в пешем строю вышли из крепости на защиту своих судов. Потом, словно не выдержав обстрела камнеметами и стрелами, в беспорядке отступили назад, в крепость. Белогуб со своими арсами решил повторить опыт Казгара и вместе с жураньцами ворвался вслед за противником в город. Только норки не булгары, они этого как раз и ждали, живо перекрыв ворота заранее приготовленными повозками и отрезав пешцев от их конного отряда. По словам свидетелей-перегудцев, липовцы отбивались яростно, но ничего поделать не могли. Норки пленных не брали, всех рубили на месте. Оставшиеся снаружи дарникцы пытались с помощью камнеметов расчистить себе путь в крепость, и это почти удалось. Но тут норки вывели из дальних ворот свою лучшую сотню и ударили в спину пешцам и камнеметчикам. По непонятной причине случилась заминка с залпами «орехов», Меченый погиб одним из первых и не нашлось другого вожака, который сумел бы сплотить пешцев и камнеметчиков перед атакующими спереди и сзади норками. Все войско рассыпалось и началась обычная рукопашная, в которой норки намного превосходили дарникцев. Не прошло и двух часов с начала сражения, как все было кончено. Спаслось не больше ста воинов.
– Где они? – спросил князь.
– Мы ждали тебя пять дней, потом три ватаги ушли в Корояк. Сказали, будут тебя дожидаться там.
– А остальные?
– Остальные здесь, рядом.
– Что с камнеметами?
– Их норки изрубили на куски.
Это была единственное приятное известие. Значит, норки не такие уж замечательные вояки, раз не поняли ценности метательных орудий.
До селища, где разместились остатки войска, было рукой подать. Гриди встречали князя с радостным облегчением – наконец-то кончилось их безнадежное и тревожное ожидание. Никто не сомневался, что уже наутро они тронутся в обратный путь на Липов. Арс Копыл, заменивший погибшего Белогуба поспешил сказать:
– Я уже разведал, можно пройти с санями прямо по лесу и спуститься на реку в двух верстах ниже города.
– Сначала возьмем Перегуд, а потом спустимся, – объявил Дарник и, оставив вожаков с широко раскрытыми ртами, отправился размещать на ночлег свой караван.
Он совершенно не представлял себе, как все это сделает, но понимал, что назад ему, проигравшему, дороги нет. Вот здесь нас с тобой, Маланка, вместе и похоронят, не без горечи думал он, засыпая.
Утром Рыбья Кровь устроил смотр своим силам. Кроме трех санных камнеметов, которых он брал с собой на всякий случай в Бежеть, у него имелось тридцать гридей, ездивших с ним за матерью, две ватаги уцелевших ратников (из них 10 арсов) и ватага ни к чему не пригодных, сопливых новичков. Однако, судя по всему, и у норков осталось не более полутора сотен боеспособных воинов. Копыл подсказал, что в посаде Перегуда прячутся еще тридцать уцелевших гридей городового войска, на которых тоже можно рассчитывать. Выгнав из строя долечиваться с десяток легкораненых гридей, Дарник обратился к остальным с короткой речью:
– Мы возьмем Перегуд и не потеряем ни одного ратника. Кто позволит, чтобы его убили, будет брошен на съедение воронам и волкам. От кого услышу хоть слово против, тот будет тотчас повешен. Все ясно?
Дрожь пробежала по рядам воинов, всю ночь они обсуждали бредовое желание князя взять малыми силами то, что оказалось не по зубам в три раз большим, но слова Дарника проникали в них, как гвозди в твердое дерево – глубоко и прочно.
Освежающий сон, как всегда в переломный момент, пошел Дарнику на пользу, он теперь знал, что и как надо делать. Бежечанам и приывшим перегудцам приказано было до изнеможения упражняться в боевом искусстве, арсам – снаряжать как можно большее количество стрел и сулиц, гридям – готовить передвижные защитные укрепления. В селище нашлись доски и горбыли, из них сбили два короба – две на две сажени – и поставили их на широкие полозья. Укрытия из более тонких досок устроили и на трех санях с камнеметами. На эти приготовления ушло два дня.
По замыслу Дарника, в каждом из коробов должно было находиться восемь лучников, которые изнутри сами бы толкали короб по речному льду. Толкать-то они толкали, да только взад или вперед, в сторону поднять и перенести короб было трудно и медленно. Тем не менее, своей выдумкой князь остался доволен. Еще день понадобился, чтобы гриди, выбранные для коробов, наловчились в новом для себя деле. Дарник хотел научить их двигаться в коробах уступом, прикрывая друг друга, и быстро отходить с помощью упряжных лошадей, которые тащили бы короба на длинных веревках назад. Получалось все это не очень ловко, но другого выхода просто не было.
И вот рано утром весь отряд еще по темноте собрался, вооружился и, захватив с собой два десятка мужиков с рогатинами из селища, двинулся в путь. По дороге несколько раз останавливались и повторяли задуманные действия: коробы двигались уступом, трое саней с камнеметами наступали вместе с ними, еще семь саней на ходу высаживали гридей с большими щитами и луками, а потом также стремительно подбирали их обратно, сорок конников с двухсаженными пиками четко съезжались и разъезжались в разные стороны, а перегудцы и бежачане с мужиками строились и передвигались ровным прямоугольником чуть позади, изображая из себя запасные ватаги.
Вот уже за поворотом Перегудская крепость и пристань с зимующими судами. Дарник обратился к ратникам с последними указаниями, сказав, что убитых быть не должно и что окончательной победы сегодня тоже не будет, задача сражения сжечь одну или две ладьи норков. С тем и пошли к пристани. Вернее, вперед выступили короба, которые медленно стали продвигаться к ладьям. Остальные с безопасного расстояния ждали ответного хода противника.
Норки, разумеется, сразу разгадали намерения дарникцев, дымок, курившийся над железными мисками внутри коробов для поджигания стрел, не оставлял сомнения, что будет дальше. Торговые ворота крепости отворились, из них высыпал отряд примерно в шестьдесят пешцев и, не желая вязнуть в глубоком снегу, остановился, ожидая приближения дарникцев. Лучников среди них было не больше десяти человек. До коробов норкам оставалось одно стрелище, до арсов и гридей – полтора. Арсы и гриди стояли на месте, а коробы двигались и двигались. Отряд норков не спеша пошел им навстречу, скорее, с желанием отогнать, чем нападать.
Дарник подал знак, восемь саней устремились вперед и высадили во фланг норкам две ватаги щитников и лучников, которые тут же выстроились в две шеренги и изготовились к стрельбе. Отряд норков в замешательстве остановился, не зная, кого атаковать. Из ворот крепости им на помощь выступил еще один отряд пешцев, который совсем не имел лучников, и решительно пошел в сторону высаженных дарникских ватаг. Приободренный поддержкой, первый отряд норков с боевыми криками помчался к коробам, выпустившим уже первые зажигательные стрелы по двум крайним дракарам.
По сигналу трубы восемь саней подобрали обе ватаги дарникцев, успевших дать три залпа стрел по второму отряду норков, и чуть отъехали назад. Там гриди вновь построились в две шеренги, как бы приглашая противника снова напасть на себя. Тем временем с другого бока первого отряда норков развернулись трое саней с камнеметами. Их залп «орехами» в сочетании с прицельной стрельбой из коробов буквально смел передние ряды противника. Второй отряд норков, поняв, что за санями ему не поспеть, повернул на помощь первому отряду. Чтобы не дать им соединиться, Дарник сам повел на второй отряд ватагу конников. Повел, но не довел. Рассыпавшись в одну шеренгу и достав луки, гриди с арсами стали расстреливать противника с тридцати саженей. Те, сомкнув щиты, бросились в атаку. Всадники чуть отъехали и снова пустили стрелы.
Считая коробы более легкой добычей, чем неуловимые сани с камнеметами, первый отряд норков упрямо продолжал наступать на них. Упряжные тройки были пущены вскачь и, к величайщему изумлению противника, коробы стали отъезжать быстрее, чем они могли бежать по глубокому снегу. Из стен крепости вышли еще с десяток норков, но только для того, чтобы потушить зажигательные стрелы, сидевшие в бортах дракаров. Дарник приказал трубить отход – двадцать убитых норков и столько же раненых для первого дня было вполне достаточно. Больше всего он был доволен общей слаженностью действий – вот так бы всегда.
Когда собрались все части его небольшого войска, выяснилось, что воины успешно выполнили и самый трудный приказ: среди них не было не только убитых, но даже раненых. Особенно приободрились перегудцы, да и бежечане с мужиками, хоть ни в чем не участвовали, получили весьма наглядный урок и теперь рвались в бой наравне с остальными ратниками.
На следующий день наступление на ладьи повторилось с той лишь разницей, что дракары атаковали сани с камнеметами, а у торговых ворот их прикрывали короба и конники. У камнеметов зажигать ладьи получилось лучше, чем у лучников. Сначала на борт судов забросили десятки комков с соломой и сухой древесной стружкой, а уж потом в них полетели зажигательные стрелы. На двух дракарах тотчас занялся огонь, причем один из них охватил настоящий пожар. Второй спасли норки, спустившиеся к судам по веревкам прямо со стены и берегового обрыва. Из торговых ворот крепости долго никто не выходил, что встревожило Дарника, и он послал конных разведчиков к двум другим городским воротам. Его опасение подтвердились – из западных ворот в объезд всего города вылетели десять саней с воинами в сопровождении двух десятков всадников, видимо, норки решили сразиться с ним его же оружием.
Быстро оттянув коробы к запасным ватагам, воины вручную развернули их в один ряд поперек реки. Рядом своей задней частью к противнику выстроились восемь саней с лучниками и щитниками. Перегудцы, бежечане и мужики заняли оборону вокруг них. Конная ватага затаилась сбоку среди левобережного кустарника. Лишь трое саней с камнеметами оставались на прежней позиции, продолжая обстрел дракаров норков.
Вывернувшая на речной лед колонна вражеских саней при виде поджидавших их дарникцев с ходу попыталась разъехаться в цепь, но удалось это им лишь частично. Гриди на санях и в коробах получили приказ Дарника стрелять прежде всего в лошадей и возниц. В первые же минуты были убиты лошади трех передних саней, затем в беспорядке замерли еще четверо саней. Быстро подстрелены оказались и лошади конных норков. А с одного бока противника уже разворачивались сани с камнеметами, а с другого на заснеженный лед высыпали конные гриди с дальнобойными луками.
Как и днем раньше, на ровном месте в полной беспомощности оказался большой отряд великолепных воинов с мечами и копьями, у которого никак не получалось схлестнуться с противником в желанной рукопашной. Стрелы, камни и железные «орехи» летели в них с трех сторон, не давая как следует построиться и закрыться. Кроме щитов они пытались прикрыться большими войлочными попонами и кожаными полостями с саней. Но это спасало лишь в самом начале. Едва конники убедились, что ответа им не будет даже из охотничьих луков, они принялись кружить на лошадях совсем близко от неподвижного противника и как на боевом учении метали сулицы в высмотренные цели. Скоро последние сани остались без лошадей, и началось полное уничтожение противника. Их атака на короба и на строй ощетинившихся копьями пеших дарникцев ни к чему не привела. Тогда, собравшись в один кулак, норки с поднятыми над головой щитами зашагали к своим дракарам. До них было два стрелища, и в конце концов они одолели этот путь, оставив на льду более тридцати соратников, три десятка лошадей и все сани.
Рыбья Кровь распорядился собрать трофейное оружие и добить раненых врагов. Укрывшиеся в дракарах норки не в силах были помешать этому. У дарникцев три человека и две лошади получили небольшие ранения, а убитых снова не было. Бежечане смотрели на князя как на кудесника и с восторгом меняли свои топоры и рогатины на мечи и кольчуги норков. Освежеванные туши лошадей пришлись весьма кстати, часть из них послали даже в селище в уплату за разорительный постой. Никто уже не сомневался, что окончательная победа будет завтра, в крайнем случае, послезавтра.
На третий день Маланкин сын вновь изменил порядок наступления. Вызвал смельчаков загнать двое саней с горящими копнами сена между дракаров пришельцев, что и было успешно проделано. Конники и камнеметчики на санях не давали подойти выскочившим спасать свои корабли норкам, и три судна сгорели до тла.
Дарника интересовало: придется жечь два оставшихся дракара или нет? Не пришлось. Еще не догорели остовы судов, как из крепости вышла целая группа переговорщиков. Речь шла о полном замирении. Дарник требовал лишь одного: немедленного ухода норков из Перегуда, для чего готов был предоставить сани и провиант. Как переговорщики не упирались и не выкручивались, говоря, что саму крепость липовскому войску не взять, в конце концов, вынуждены были уступить.
– Сейчас вас еще достаточно, чтобы добраться до родных мест и набрать новое войско, – сочувствующе убеждал их Дарник через толмача. – Но еще тридцать убитых, и вам уже никуда не вернуться.
– А как можно быть уверенным, что ты сдержишь слово, и не будешь стрелять нам в спину? – не скрывал своего опасения воевода норков.
– Я стал князем совсем недавно и не могу себе позволить начинать свое княжение с нарушения княжеского слова, – просто и убедительно отвечал ему Рыбья Кровь.
Видимо, норки о нем уже были наслышаны, потому что этого последнего довода им оказалось вполне достаточно. Кроме своего оружия, они хотели вывезти из Перегуда и захваченную добычу, говоря, что липовский князь не может иметь к ней никакого отношения. Дарник не спорил, считая, что ценный груз – лучшее средство заставить северных разбойников побыстрей убраться с чужой территории.
Два дня понадобились норкам на сборы. И вот наконец на пятый день осады торговые ворота Перегуда распахнулись, и из них на лед стали выезжать сани с ранеными воинами, сундуками с добычей и тюками с провизией. По бокам шли уцелевшие воины, их оставалось не более полусотни. Хмуро и зло посматривали они на ряды дарникцев, мимо которых проходили. Вдруг один из липовских гридей, потерявший в первом сражении родного брата, не выдержал и, выскочив вперед, метнул в норков топор, топор попал обухом в щит одного из охранников, не причинив ему ни малейшего вреда. Норки тут же сомкнулись в одну линию, выставив копья и мечи.
– Повесить, – коротко приказал арсам Дарник.
И в мгновении ока безумный гридь уже дергался на аркане, закинутом на сук дерева. Успокоенные и удивленные норки продолжили свой путь.
5
Повешенный гридь явился не последней жертвой, которой пришлось заплатить за взятие Перегуда. Едва въехали в Перегудскую крепость, прискакал гонец из селища, где оставались женщины и раненые, и сообщил о смерти Маланки. Как ни был Дарник готов к этому, душа его болезненно сжалась: оборвалась незримая связь со всей его предыдущей жизнью, не стало человека, ради которого стоило совершать великие дела. С надеждой спросил, успела ли она узнать о его новой победе и услышав, что дарникский десятский, привезший в селище запас конины и новых раненых, подробно рассказал ей про воинские успехи сына, слегка успокоился – мать могла по-прежнему гордиться им.
Перегудцы встречали своего освободителя шумными и радостными криками, сильно обескураживая Рыбью Кровь. Он полагал, что после трех месяцев рабства им должно быть стыдно и неловко смотреть ему в глаза. Но нет, никто и не думал опускать голову, а ведь среди горожан немалое число составляли крепкие мужчины и парни.
После праздничного пира он собрал в воеводском доме перегудских старейшин, чтобы решить, как быть дальше. Никто не отказывался подчиняться впредь липовскому князю, вот только сомневались, как он сможет управлять ими с расстояния в триста верст. Дарник же спросил напрямик:
– Сегодня умерла моя мать. Я не знаю, где ее хоронить: здесь или везти в Липов. Если похороню здесь, то уже никогда не откажусь от Перегуда, поэтому решайте сами.
Старейшины молчали, хорошо понимая важность своего ответа.
– Мы боимся, как бы не вышло так, что норки будут постоянно нас захватывать, а ты – освобождать, – высказал общее мнение самый старший из отцов города. – Для тебя это тоже выйдет накладно, разве не так? У нас сейчас нет даже средств, чтобы заплатить тебе за освобождение.
– Год назад Липов едва набрал припасов на шестьдесят моих воинов, сейчас в нем более четыреста мечей, и Липов от этого стал в десять раз богаче. Не будете рисковать – ничего никогда не получите. За освобождение заплатите весной, построите пять двадцативесельных лодий и вместе с дракарами норков отправите в Липов. Я думаю, устье Липы как-нибудь найдете.
Сказав так, Дарник дал время старейшинам думать до утра, а сам отправился в селище. Там уже шло энергичное приготовление к похоронному ритуалу. Откуда-то взялась богатая женская одежда, новенькая прялка, резные чаши с зерном, медом и молоком, просторный гроб-домовина. Всю ночь Дарник просидел у тела матери, привыкая к потере. Не один раз слезы накатывались ему на глаза, но потом высыхали – даже в малом не позволял он себе подчиниться своим чувствам.
Утром, щедро расплатившись со смердами, Рыбья Кровь со всем обозом выехал в Перегуд. За тяжелую бессонную ночь принял твердое решение: хоронить мать у Перегуда и владеть им, несмотря ни на что. К счастью, сопротивление старейшин преодолевать не пришлось, на его княжение они на Вечевой площади дали клятву верности и для сожжения матери князя выделили лучшее место. Пока выкладывали сруб из сухих бревен и устанавливали на него сани с домовиной, съестными припасами и женскими принадлежностями, нужными Маланке в потустороннем мире, перегудский жрец оглашал округу бесконечными славословиями в ее честь. Дарник сам поднес пылающий факел к пучкам соломы, торчащим из сруба. Тризна сопровождалась жалобными песнями и завываниями местных плакальщиц. Присутствующие были довольны – похоронный обряд проходил на самом высоком уровне. Погребальный костер горел до вечера, на утро на сером пепелище стали выкладывать малый каменный курган, а вокруг него из жердей сооружать легкий забор, дабы ничто не мешало ветру покрыть двухсаженную горку плодородный слоем земли с семенами деревьев и кустов.
Молодость не может долго пребывать в печали, и скоро Дарник вернулся в свое привычное ровное настроение. Свою первую ночь в городе он пожелал провести именно в той горнице, где полтора года назад ему так хорошо спалось. Прежние две пожилые женщины были на месте и с готовностью согласились приготовить ему большую кадку с горячей водой, в которой он испытал тогда редкостное удовольствие. После ночевок в зимнем лесу это оказалось еще большим наслаждением. Умиротворенный, в чистом белье, он уже улегся на пышный пуховик, когда услышал за дверью резкий женский голос. Кто-то пререкался с его сторожами-арсами. Эта была та самая вдова, ночь с которой он выиграл в честном поединке. Тогда он не захотел воспользоваться наградой, теперь она сама пришла к нему. Звали женщину Друей. Когда у мужчины и женщины есть общее, пусть даже небольшое прошлое, их отношения складываются совсем иначе, чем, когда они все начинают с нуля. Так было и на сей раз. За простыми словами скрывалась некая гораздо более важная недосказанность.
– Узнаешь ли ты меня? – спросила Друя, когда они в горнице остались одни.
– Узнаю. А как тот молодец, что тогда был с тобой вместо меня?
– Еще один раз приходил, а потом уехал из Перегуда.
– Ну, а как с рождением богатыря?
– Не всегда получается так, как хочется, – застенчиво отвечала она. – Мне сказали, что у тебя четыре жены.
– Хочешь быть пятой?
– Хочу быть первой.
– Для этого нужно, чтобы такое же желание было и у меня.
Так разговаривали они, жадно поедая друг друга глазами.
– Я пойду, тебе, наверно, отдохнуть надо, – схитрила она, поднимаясь из-за стола.
– А как же рождение богатыря? – чуть заволновался он.
– Разве липовскому князю пристало теперь заниматься таким баловством?
– Липовскому князю пристало все, что ему хочется, – в обычном своем духе отвечал Рыбья Кровь.
Разумеется, Друя и не собиралась уходить, зато их игривый разговор придал всему последующему какую-то особую приятность и нежность. Дарник даже подумал, что те пышные слова, которые встречаются в любовных свитках, бывают и в обычной жизни.
Впрочем, очарование ночным событием длилось ровно до середины следующего дня, до тех пор, пока он не начал вершить княжеский суд над перегудцами, которых народный сход обвинял в том, что они всячески услуживали злым пришельцам и доносили на своих соседей. Среди них был и отец Друи. Дарнику стало досадно – он понял, что именно послужило причиной ночного прихода молодой женщины.
За предательство этим, вчера еще достойным мужам Перегуда, полагалось лишение имущества и изгнание из города. Князю оставалось только решить: когда и куда – сейчас, в зимний мороз, или позволить им дождаться весеннего тепла? Дарник назначил высылку через две недели, за это время изгои должны были подыскать себе место для временного постоя и перевезти туда домашний скарб.
– А они возьмут и через две недели подожгут собственные дома! – выкрикнул один из обвинителей. – И весь город еще спалят. Сейчас выселять надо, сейчас! И имущества никакого не позволять вывозить!
– Будет, как я сказал! – строго оборвал Дарник.
На том и порешили. Все дома изменников, к неудовольствию старейшин, поступали в распоряжение князя. В них тотчас стали вселяться десятские липовцев. Вечером Друя на коленях умоляла Дарника изменить приговор в отношении ее отца, мол, ее теперь, как княжескую полюбовницу, никто в городе не должен обижать.
– Я подумаю, – туманно пообещал он, хотя уже знал, как поступит с ее семьей.
Две недели на улаживание своих дел понадобились не только изгоям, но и князю. Прежде всего, надо было привести в должное состояние новое крепостное войско. Для обороны города необходимы были двести гридей, а где их взять, если у самого их меньше сотни, да ватага необученных бежечан? Тридцать перегудских гридей, помогавших ему с норками не прочь были вернуться на привычную службу. Еще семьдесят гридей он в принудительном порядке набрал из числа горожан (не можете платить мне полюдье, так несите хоть службу). Пара возмущенных против этого крикунов, поставленные на чурбачки с петлей на шее весьма доходчиво объяснили перегудцам, что липовский князь бывает и строг. Набранной сотне Дарник придал десяток арсов и две ватаги своих гридей. Разбившись на три сторожевые смены, это войско приступило к несению крепостной службы. Трое полусотских из воеводской школы должны были наглядно доказать свои полученные воеводские навыки.
Посланные на тридцать верст вверх по Танаису дозорные сообщили, что норки действительно ушли далеко на север, и можно было надеяться, что до лета они не дадут о себе знать. Однако это ничуть не расхолодило князя, принимать меры предосторожности.
То, что не удавалось Фемелу в Липове: привить Дарнику вельможные замашки, легко получилось в Перегуде. Разница заключалась в его отношении к простым смердам: в Липове он их уважал, в Перегуде смотрел на них с легким презрением. Хотя если бы вдумался, отличий нашел бы не так уж много: и там и там он спасал их от разбойничьего насилия, но в Липове смерды сразу стали на его сторону, а в Перегуде вяло ждали, когда он придет и освободит их. Да и в обыденной жизни они вели себя по-разному: липовчане много и плодотворно трудились, а перегудцы вроде делали все то же самое, но как-то вкривь и вкось. Выручал их лишь важный торговый путь, что проходил по Танаису и приносил много товаров и легких денег.
Заминки старейшин насчет себя Рыбья Кровь не забыл, поэтому и разговаривал с ними уже не столь великодушно, чем вначале. Перегуд был отныне его собственностью, в этом ни у кого не должно было оставаться сомнений. Поэтому, отринув стеснение, Дарник властвовал в Перегуде сурово, не допуская никаких возражений. Назначил одного из старейшин своим посадником и только через него вел все переговоры. Не слушая жалоб на грабеж норков, велел собрать нужные припасы для гарнизона крепости, обложил городское торжище особой пошлиной, всех купцов и ремесленников распорядился переписать в особый реестр с указанием, какие подати им платить в следующую зиму, по собственной цене скупил шестьдесят мешков зерна, урезал участки под новые посадские дворища. Такое отношение привело к тому, что недели не прошло, как при его появлении перегудцы почтительно кланялись и снимали шапки, а распоряжении бросались выполнять с завидной ретивостью.
Зима заканчивалась, лед на Танаисе покрывался оттепельными лужами, пора было отправляться восвояси, чтобы не быть застигнутым в пути весенней распутицей. Караван набирался достаточно большой, помимо липовцев в него вошли с десяток лучших городских ремесленников, которых Дарник уговорил перебираться в Липов. Для семейства Друи тоже выделили двое саней, князь объяснил, что хочет поселить ее в Корояке, где у него чаще будет возможность с ней встречаться.
Путь до Корояка прошел без особых происшествий. Мелким торговцам из речных городищ, желавших присоединиться со своим товаром к княжескому поезду, Дарник отвечал отказом, зато охотно принял в войско с десяток молодых ополченцев. Всю дорогу его мучил вопрос: как быть с теми гридями, что после поражения Меченого подались в Корояк? Наказывать прямо там, что вряд ли понравится князю Рогану? Везти в Липов и наказывать там, или просто навсегда запретить им появляться в Липове? Все разрешилось само собой и самым неожиданным образом.
В трех верстах от Корояка навстречу каравану вышли отступившие ратники, уже зная и про бескровную победу князя, и про его управление в Перегуде. Для новичков ополченцев это стало весьма впечатляющим зрелищем, как построившиеся шестьдесят гридей, признавая свою вину, без всяких слов с опущенными головами встали на колени в мокрый снег. Да что там ополченцы – в крайней растерянности пребывал и сам князь. Весь поезд остановился и замер, не смея вздохнуть раньше Дарника. Не шевелился и Рыбья Кровь, подыскивая и не находя нужных слов. Наконец кое-кто из гридей осмелился взглянуть на князя, и Дарник жестом приказал им вставать. Вразнобой они медленно поднялись. Движением руки князь указал им место в общей колонне, которое гриди тут же поспешили занять. Никто потом старался не вспоминать ни про коленопреклонение, ни про свое бегство в Корояк. Главное, что победа над норками одержана, а что при этом случилось не столь важно.
У посадских ворот Дарника ждала еще одна встреча – сам князь Роган со своими разодетыми тиунами выехал приветствовать перегудского победителя. Кругом толпились и посадские люди. Сотни глаз пристально следили за каждым движением и выражением лица своего недавнего строптивого бойника. Дарник их не разочаровал, все делал с завидной медлительностью и невозмутимостью, что выглядело как выражение крайнего достоинства. Отвечал на приветствия, согласился пожаловать к княжескому столу, как должное принял приглашение разместить в городских гридницах и по купеческим дворищам своих воинов.
Перед тем как попасть на княжеский пир, надо было привести себя в порядок, и Дарник с арсами и Друей поехал на свое старое дворище. Там его ждала приятная неожиданность: полное отсутствие чужих людей. Были только раненые гриди, которые объяснили, что по распоряжению Рогана дворище возвращено прежнему владельцу.
– Вот здесь вы теперь и будете жить, – сказал Рыбья Кровь отцу Друи. – Один дом ваш, два других для моих гридей.
– Я никогда не занимался содержанием гостиного двора, – угрюмо возразил тот.
– Справишься с этим – получишь больше. Если откажетесь, потом всю жизнь будешь локти кусать, – заверил упрямого мужика Дарник.
– А со мной что будет? – выждав подходящий момент, спросила Друя. – Я не хочу с родичами оставаться. С тобой в Липов хочу.
– Если хочешь, чтобы тебя там отравили или порчу навели, то поехали, – не особенно возражал Дарник.
Как следует вымывшись и переодевшись в чистое, он с десятком наиболее благообразных фалерников и десятских направился в княжеские хоромы. От рвавшейся его сопровождать Друи сумел отбиться с великим трудом.
Дворский тиун Рогана в тот день превзошел самого себя: на столах вместе с привычными яствами выставлены были и заморские: вина, восточные сладости, фрукты, даже мороженое. Впрочем, Рыбья Кровь пировал с известной оглядкой, памятуя наказ Фемела, пил и ел только то, что и Роган, и всякий раз напрягался, когда за его спиной проходили слуги, разнося новые блюда. С любопытством разглядывал Дарник присутствующих за столом дочек Рогана. Младшая Всеслава особенно приглянулась ему – стройная, горделивая, с нежным бесстрастным лицом, было интересно представлять, как у нее, такой надменной, могут проявляться любовная страсть или обычные девичьи слезы. За весь пир Всеслава ни разу впрямую не взглянула на него, но Дарника это ничуть не обескуражило – ведь пир ради него и устроен, весь город только о нем и говорит, ну какая девушка может остаться к этому совершенно равнодушной. Напротив, ее подчеркнутое невнимание свидетельствовало скорее о скрытой симпатии. Ну что ж, в качестве будущей липовской княгини она вполне возможна, как о чем-то самом обычном рассуждал победитель норков.
При ближайшем общении князь Роган оказался на редкость умным и приятным собеседником. Удивила его слишком большая зависимость от дружины, о которой он вдруг заговорил, окольно давая понять, почему не пошел на Перегуд, мол, порой его дружина сама решает, сражаться ей или нет.
– Даже когда в поле напротив тебя стоит чужое войско? – изумленно уточнил Дарник.
– Чужое войско тоже не всегда хочет сражаться, – пояснил «будущий тесть». – Если сошлись в поле только из-за добычи, то всегда можно договориться и так ее поделить, чтобы всем хватило.
– А если враг хочет захватить твою землю и всех твоих подданных подчинить себе? – стесняясь книжных слов, но все же желая услышать ответ, допытывался Рыбья Кровь.
– Это на самом деле не так легко сделать. Думаешь, почему степняки приходят и уходят? Управлять гораздо труднее, чем завоевывать. Никому не хочется выглядеть глупым и неумелым.
Когда-то то же самое Дарнику в Каменке говорил и Тимолай.
– Ты, наверно, удивлен, почему я не возражаю против перехода Перегуда к тебе, – продолжал Роган. – А по той же самой причине. Не сумеешь им хорошо управлять, он снова перейдет ко мне, причем я для этого даже ничего делать не буду. Да и ты ничего сделать не сможешь. Так уж устроена жизнь.
Наутро Дарник проснулся с тяжелой головой. Слова о неумелом и глупом управлении жгли его. Перебирая в памяти подробности своего хозяйствования в Липове, он вдруг вспомнил немало таких моментов, когда его соратники или липовчане недоуменно переглядывались между собой. Тогда он считал, что это из-за того, что его распоряжения слишком неожиданны, вот люди и удивляются: как это нам самим не пришло в голову? Ну что ж, нелепостей наворочено не так уж и много, зато теперь он будет со своими приказами более осмотрителен, решил Дарник и стал думать, где ему достать как можно больше денег. В его шкатулке оставалось всего несколько дирхемов.
Рыбья Кровь послал за старым знакомцем купцом Заграем и попросил у него в долг две с половиной тысячи дирхемов. Думал, что тот непременно откажет, памятуя о ранее невозвращенных купцах трех тысячах. К его удивлению, Заграй согласился, только потребовал письменного договора. Княжеская жизнь сразу стала веселее.
Созвав своих беглецов, Дарник объявил, что пятьдесят из них посылает в Перегуд в качестве четвертой сторожевой крепостной полусотни. Воины молчали: с одной стороны, в Перегуд не хотелось, с другой – собственную вину надо было как-то заглаживать.
– Все получите жалованье за полгода вперед, – добавил князь.
Гриди сразу засобирались в дорогу. Их две тысячи дирхемов, по-воински щедро разбрасываемые направо-налево, наверняка должны были покорить перегудцев.
Число короякцев, желавших больше узнать про осаду Перегуда, между тем, только возрастало. Чтобы умерить их любопытство, Дарник приказал выставить на продажу на торжище сорок щитов и тридцать полушубков норков по несуразной цене в 10 дирхемов. К его крайнему изумлению все они были тут же раскуплены, а позже он узнал, что некоторые покупатели через день перепродавали их, но уже по 15-20 дирхемов.
Проводив гридей в Перегуд, Рыбья Кровь приготовился уезжать. Тяжелый разговор напоследок состоялся с Друей. Она продолжала рваться к нему в Липов, или хоть в какое ближнее селище или заставу. Но если ее навязчивость тяготила его уже даже в Корояке, то легко было представить, как несносно это будет в Липове. Тем более, что и молву о себе в Перегуде она, как он уже выяснил, заслужила не самую добрую.
– Мне одних любовных ласк от наложницы мало, – попытался он ей объяснить, как можно честнее. – Хочется, чтобы она была хороша и в чем-то другом. Ты всю жизнь сидела на шее у отца и полюбовников. Научишься сама стоять на ногах – приеду и заберу. Справься хотя бы с этим гостиным двором. А будет малейшее подозрение в твоей измене, то придется тебя казнить, ты уж прости меня за это. Не лучше ли тебе найти себе в Корояке хорошего мужа и просто забыть про меня?
Но доводы разума были непонятны своевольной набалованной женщине, со всем возможным пылом она клялась, что будет верна только ему. Однако принять от него сто дирхемов на обустройство гостиного двора все же согласилась, позволив ему вздохнуть с некоторым облегчением.
А не заговорить ли с князем Роганом о сватовстве к Всеславе? – подумывал Дарник перед самым своим отъездом из Корояка. Но прикинув, какой может быть ответ, отказался от этой задумки – лучше действовать позже, но наверняка.
6
Наезженные санные дороги и частые торговые обозы позволили липовцам узнавать о всех перегудских событиях лишь с двухнедельным опозданием. Первые вести о разгроме Меченого и исчезновении Дарника повергли Липов в сильнейшее смятение, никто не мог понять, что будет с их городом дальше, многие мрачно предрекали возвращение суровых арсов, вдруг выяснилось, что за полтора года те потихоньку полностью восстановили новыми бойниками прежний гарнизон Арса. Потом узнали, что Дарник не только жив, но с невиданной легкостью разбил северных пришельцев. Ну, а когда пришло известие, что князь Роган согласился передать Перегуд их князю, то все снова всполошились: не захочет ли Дарник перенести столицу в спасенный им город.
Самого князя больше всего смущало, что он возвращается без всякой добычи и с половинным войском. Поэтому заранее послал впереди себя Селезня, дабы сообщить, что сто гридей оставлены в Перегуде, чтобы их жены, если захотят, готовились к поездке туда, отдельный наказ был для Черны: ей и урганским детям не бросаться к князю с объятиями и поцелуями – таков был обычай русов, дабы дети убитых ратников при виде счастливых сверсников не спрашивали у своих матерей: а где мой тятя? Эти меры позволили скрасить возвращение войска: по тридцати убитым арсам кроме жен вообще никто не тужил, а сто погибших гридей – ну, что ж – в Липове уже начинали привыкать, что славных походов без жертв не бывает. Фемел и вовсе назвал его самым значимый из дарникских походов, позволивший оценить, как войско действует с князем и без него, подтвердив тем самым слова Шуши о льве во главе стада баранов.
– А добыча? – нудели недоброжелатели.
– Вам целого города в качестве добычи мало?
– А приехавшие мастера чем не добыча?
– А возвращенное короякское дворище, то же плохо?
– А защита липовцев на всей короякской земле именем князя Дарника совсем ничего?
Так закрывали рты всем нытикам те, кто что-то в новой жизни Липова понимал. Приехавшие с князем перегудские мастера рьяно взялись за свое обустройство, подключая к делу рабочий люд из «этих», что тоже порядком взбадривало как новых, так и старых липовцев, еще сильнее утверждая вместо неспешной сельской общины городской предприимчивый дух. Наведывающие на своих телегах лесовики, уже не столько торговали, сколько просто толкались по Липову, глазея на его стройки, лавки, харчевни, школу, боевые игрища, инородцев, не знающих словенского языка.
Фемел был прав – сотские отлично понимали, что произошло под Перегудом и не уставали расспрашивать князя о трех днях покорения норков. Борть с Черной и Зорькой устроили малую тризну по Меченому, пригласив на нее помимо Дарника еще Кривоноса с приехавшим из Запруды Лисичем и Быстряна с Ветой и Селезнем – помянуть своей первой ватагой боевого сотоварища. То чувство родного дома, которое он так хотел обрести и не обрел в Бежети, неожиданно нашло его здесь в доме Меченого. И похоже такое ощущение было и у всех его первоватажников. Значит, они и есть моя истиная семья, думал он, говоря хорошие слова о погибшем тростенце.
– У него ни сына, ни дочки даже не осталось. Убили – и нет никакой о нем памяти, – горестно сокрушалась Зорька.
– Почему никакой, – не согласен был Дарник. – О Журане мы так и будем всегда звать конников жураньцами, а все камнеметчики у нас впредь будут только меченцами.
Привезенные молодые бежетцы, вопреки опасению, высокое звание князя ничуть не умалили, за два месяца пребывания рядом со своим вознесшимся родичем у них в головах произошел полный переворот, и они уже сами верили, что да, двадцать лет назад в их лесах действительно охотился какой-то князь, которого и повстречала тетя Маланка, даже уверенно подтверждали, что их Дарнику больше двадцати лет, и он еще в детстве уверенно всеми ими верховодил. Сундук с ромейскими и словенскими свитками тоже несомненно был подарком Маланке от заезжего князя – и вот он, полюбуйтесь на него!
Впрочем, и без всего этого сомнения в княжеском происхождение Дарника мало уже у кого оставались. Купцы несли дорогие подношения, ремесленники за бесценок готовы были продать свои поделки («У меня князь купил»), лодочники тянули показать свои ладьи и малые дубицы, тиуны хвастали своими припасами, оружейники – оружием, ученики – успехами в учебе, сыновья – своим здоровьем и смышленостью, Саженка – своей беременностью, Шуша – запасом походных рубах с нужными нашивками в своей швейной мастерской.
Вдобавок к этому его в Липове уже целый месяц ждала главная княжеская повинность: суд над 23 убийцами-головниками. Едва князь с войском в середине зимы отправился на помощь Перегуду, как на остерской дороге появился отряд разбойников. Но если разбойникам-арсам больше нравилось нападать на тех, кто способен был защищаться и купцов они грабили лишь на четверть или треть их товаров, то остерские головники не только грабили купцов подчистую, но и убивали всех, кто попадался им под руку. Попробовали даже раз напасть на липовский поезд, везущий в Запруду припасы, но охранной ватаге гридей удалось от них отбиться. После чего Быстрян с тремя ватагами отправился на поиски головников. Найти их лежбище по следам на снегу в заброшенном селище не составило труда. Беспечных головников ночной порой удалось захватить врасплох – даже лай сторожевых собак их не сразу разбудил. Быстрянцы действовали столь же слажено, как в ночном бою с булгарами, прокалывая короткими копьями всех без разбору, как самих разбойников, так и их немногих наложниц. Из полусотни бойников половина была убита, остальных попрятавшихся или убежавших по снегу без сапог потом находили и связывали. Теперь двадцать три пленника и десять пленниц в погребах Дворища дожидались княжьего суда.
Фемел в соответствии с самой передовой ромейской законностью советовал их ослепить, оскопить или, на худой конец, отрубить по одной руке. Сотские предлагали сразу после ледохода отправить их по реке в хазарский Калач и продать там в рабство.
– Так ведь они почти такие же как мы или арсы, – подначивал их князь. – Как мы можем так сильно наказывать своих собратьев? Зачем их куда-то еще везти, пусть покупают их тут по сто дирхемов за голову.
Пленниц он распорядился отправить в Северный Булгар, там булгары совсем без женщин на стены уже лезли. Мужиков ждала другая участь. С наружной стороны Дворища возле западных ворот сооружен был круглый Загон, обнесенный высоким частоколом, туда головников под открытое небо и поместили, дав необходимое количество одеял и кожаных полостей для защиты от снега и дождя. Каждое утро из карьера им привозили две повозки больших известковых валунов, которые они к вечеру должны были обтесать до правильных плинф. За это им спускались корзины с едой. В заборе было сделано с десяток смотровых отверстий, причем так, что зрителям с небольшого возвышения внутрь было видно хорошо, а изнутри разглядеть можно были лишь лица самих зрителей.
Сначала никто не мог понять сути замысла Дарника: какая разница в погребах они сидят или в Загоне? Все выяснилось через две недели, когда земля в Загоне сравнялась своим видом и запахом со свинным хлевом, ведь отхожее, помывочное и постирочное место (некоторые действительно стирали свою одежду) тоже были здесь. Подойти и посмотреть, как оскотинивается ватага человекообразных животных, как они дерутся между собой никто не мешал и очень скоро это стало едва ли не главным зрелищем как для липовцев, так и для всего приезжего люда. Первое время загонцы, как их теперь называли сильно храбрились, показывая, что им все нипочем, даже заигрывали с женщинами, потом уже только грязно ругались и старались запустить в зрителей куском дерьма. Один раз, какая-то сердобольная женщина, одолжив у товарок сто дирхемов, попыталась выкупить одного из загонцев, и Рыбья Кровь даже согласился на это, но когда в Загон спустили для «жениха» лестницу, все сотоварищи, вооруженные зубилами и молотками с яростью накинулись на него и спасать уже стало некого. А угроза, что за свое преступление можно попасть в Загон, стала даже весомей наказания «На чурбак».
Быстрян же за свое воеводскую удаль был перед войсковым строем награжден серебряной фалерой. С пяток медных фалер досталось и его летучему отряду, заодно фалеры были вручены походникам за Перегуд, и тем героям, которым за ночное сражение с булгарами наград тогда не хватило. Медные фалеры теперь изготовлялись уже в самом Липове, на них помимо скрещенных мечей теперь были выбиты номера ромейскими цифрами, которые отныне занесли в приказной реестр с именами награжденных.
Князь попытался еще наградить за тиунское усердие Кривоноса с Лисичем, а то и самого ромея, но Фемел его намерение вежливо отклонил:
– Негоже за хозяйские дела награждать боевыми фалерами, лучше чуть позже придумать отдельные тиунские награды.
Позже так позже, согласился князь.
Всю дорогу от Корояка до Липова мысль о дальнем управлении Перегудом не давала Дарнику покоя. Регулярные торговые караваны были хороши, но подлежали досмотру и выплате мелкой пошлины в Корояке. А что, если найти другой путь в Перегуд, думал он и во время весеннего половодья отдал приказ о снаряжение дорожного отряда. На короякской карте исток Липы лежал далеко на севере, не слишком отдаляясь от русла Танаиса. Наверняка и там и там имелись малые притоки, которые могли совсем близко подходить друг к другу. Было бы хорошо проложить по ним водный путь до Перегуда, минуя Корояк. Сотские, узнав о намерении князя, сильно забеспокоились.
– А как же военный поход? – вопрошал Борть, размахивая руками. – Через неделю начнет уже ополчение собираться. Что мы им скажем?
– Как в прошлом году, – отвечал Рыбья Кровь. – Разведете по ватагам и сотням и месяц их нещадно гоняйте. А там и я вернусь.
Для дорожного похода князь выбрал четыре десятивесельных ладьи, с которых велел убрать мачту и парус. Вооружение составили четыре камнемета на малых треногах, хорошо проявивших себя в санном сражении, 20 степных и 40 лесных луков, кольчуги сменены на двойные кожаные доспехи, все щиты закрепили по бортам судов. Захвачены были пилы и лопаты, чугунные детали для печей и железные петли для дверей и окон – Дарник собирался заложить парочку опорных сторожевых застав.
И как только вешние воды окончательно сошли, в путь отправились сразу два походных поезда: наземным путем тридцать повозок с женами оставшихся в Перегуде гридей в сопровождении двух охранных ватаг, и речным путем князь с четырьмя ватагами в качестве двух гребных смен. Про истинную цель речников сказано не было, просто поход в речную глушь, дабы основать там новое городище – ведь настоящее княжество всегда знаменито своими размерами.
Соскучившиеся по мужскому труду гриди с удовольствием налегали на весла, и ладьи против течения шли весьма ходко. Вот показался Северный Булгар, где булгары старательно освобождали поляну под пашню от камней и пней, и настороженно оглядывали речное воинство. Затем Арс, где знакомые разбойнички развернули с сетями большую рыбалку. Многие приветствовали князя, шутливо требуя с походников пошлину за проход по верховьям Липы.
– Не раньше, чем вы заплатите нам пошлину за понизовье, – отвечали им гриди.
На следующий день миновали пару знакомых селищ, где за полведра охотничьих наконечников стрел их побаловали свежим молоком и горячим хлебом. Потом пошли земли незнакомые с редкими заброшенными селищами. Голый, еще не покрывшийся листвой лес позволял хорошо видеть берега и наносить на карту их особенности. Когда у Липы появился большой правый приток, ладьи немедленно свернули в него, через день у правого притока появился свой правый приток, и ладьи повернули еще раз на северо-запад. Здесь лес пошел совершенно дремучий, несколько раз ладьи останавливались, чтобы прорубить себе дорогу среди рухнувших поперек течения деревьев.
На восьмой день пути приточная речка совсем обмелела, так что ее легко можно было перейти вброд. Дальше плыть уже не имело смысла, и Дарник, найдя подходящий холмик с примыкающим к нему заливным лугом, приказал высаживаться и рубить сторожевую заставу. По его подсчетам, они забрались на северо-запад верст на двести и это было неплохое место для опорного поселения, с которого можно начинать захватывать ничейные земли дальше на север. Будущее селище так и назвали: Северск.
Оставив здесь ладьи и две ватаги гридей, Дарник с оставшими двумя ватагами двинулся дальше на запад пешим порядком. Три дня продирались они сквозь заросли и поваленные стволы деревьев, проходя не более пятнадцати верст от темна до темна и оставляя за собой заметную просеку. На четвертый день вышли к лесному селищу, жители которого говорили на незнакомом языке. Из-за высокого тына на дарникцев угрюмо смотрели с полсотни бородатых лиц. До столкновения дело не дошло, зато среди бородачей нашелся толмач, знающий два десятка словенских слов. Пшеницы и овса лесовики не выращивали, имели лишь несколько малых огородов с капустой и репой, да стадо коров и коз. Лошадей, которых рассчитывал купить князь, у них тоже не было. Зато дали проводника, который в тот же день вывел их к едва приметной тележной колее. По этой колее они на следующий день вышли к большому словенскому селищу Волчаны.
Как ни старался Дарник прельстить волчанцев дирхемами или женскими подвесками, своих лошадей они согласились менять только на мечи. После долгого торга липовцы лишились трех мечей, зато приобрели шесть вьючных лошади, на которые с огромным облегчением сгрузили свои надоевшие доспехи и остатки продовольствия.
Через два дня они вышли к полноводной реке, текущей на юг. Увидев купеческую ладью и рыбачьи лодки, даже приняли ее за Танаис. Рыбаки объяснили, что их реку зовут Свияга, и от ближайшего городища до Перегуда всего двадцать верст по лесному редколесью. Переправившись на правый берег Свияги, Дарник оставил на ее берегу отдыхать большую часть дружины, а сам с пятью гридями на бесседельных лошадях устремился дальше на запад.
В Перегуде в это время половина гарнизона вышла на короякскую дорогу встречать своих долгожданных жен. Каково же было всеобщее изумление, когда прежде повозочного поезда они увидели переправляющегося к ним на конях вплавь Дарника сотоварищи. Ну как это было не назвать еще одним его воеводским колдовством? Рыбья Кровь и не отпирался:
– Поехал в Липове на охоту, да вот немножко заблудился и к вам попал.
Немало поражен был его приездом и липовский повозочный поезд.
– Мы дорогами ехали, а князь нас по лесу обогнал.
С удивлением выслушал Дарник последние новости, быстро разносившиеся по торговой реке. Больше всего говорили о том, что несколько князей по весне не смогли набрать нужное количество ратников – все вольные бойники направились в Липов.
В самой Перегуде шло заметное брожение, звучали разговоры про возвращение города под руку короякского князя. Поэтому внезапный приезд Дарника оказался как нельзя кстати, как и его затея об отдельном пути между Липовым и Перегудом. А с недовольными разговор у него был короткий, выбрав из них десять самых зажиточных горожан, Рыбья Кровь присудил им своей казной и людьми построить по полноценному дворищу в новом селище на Свияге, как раз у переправы его дружины через реку.
Две ладьи-дракара норков были в полном порядке, князь не отказал себе в удовольствие прокатиться на одном из них по реке. Велик был соблазн присоединить к ним три-четыре перегудских ладьи и, спустившись по Танаису до впадения в него Липы, вернуться домой по воде с южной стороны, но проложенный земной путь нуждался в лучшем закреплении, поэтому пришлось от этого отказаться. Пусть ладьи и дракары плывут в Липов сами, а он назад лесом. Среди вольных бойников, как всегда по весне скопившихся в Перегуде, нашлось немало желающих присоединиться к княжеской дружине, они-то и были записаны в гребцы на дарникскую флотилию. Из четырех городовых полусотен Дарник распорядился одной из них отправляться на Свиягу строить там с зажиточными перегудцами крепкое селище и спрямлять дорогу до Северска. С собой решил забрать две ватаги молодых ополченцев, а также арсову полуватагу.
Путь назад занял времени в два раза меньше. До Свияги вообще ехали на нанятых повозках. Там, оставив на выбранном для селища месте перегудскую полусотню и плотников зажиточных перегудцев, дальше четырьмя ватагами двинулись на верховых и вьючных лошадях. Расчищать чуть заметную просеку не стремились – пусть этим занимаются перегудцы – лишь бы скорей добраться до Северска. Там уже тревожились за пропавшего князя. Далекое конское ржание и развивающееся рыбное знамя заставило усатых и бородатых гребцов подпрыгивать на месте и радостно вопить, как малые дети.
Дарник придирчиво осмотрел возведенные постройки: гридницу, баню, частокол. Потом объявил прибывшим с ним ополченцам:
– Вот здесь до осени и проживете. Это будет для вас боевым испытанием. Потом заберу вас в Липов уже не как ополченцев, а как полноправных гридей.
Оставив приунывшим новичкам всех лошадей и четверых гридей-десятских, княжеская дружина погрузилась на ладьи и отплыла вниз по реке. От двойной смены гребцов легкие суда летели как на крыльях.
Развалясь на корме передней ладьи, у рулевого весла, Рыбья Кровь испытывал редкое удовольствие оттого, что за время похода не пришлось ни на кого нападать и ни одного человека не обидеть (наказанные перегудцы были не в счет). Вот оно то самое чистое, с доброй целью проложить путь к другим городам, путешествие, о котором он столько мечтал! Что если в предстоящий военный поход отправить Быстряна, а самому на ладьях отправится в верховья самой Липы и построит там новый город, где будут жить бывшие воины, которым уже не надо никому доказывать свою доблесть, а хочется выращивать хлеб, умножать коровьи стада, учить грамоте детей. Вместо дирхемов у них будет зерно, и богатеть они станут не сразу и вдруг, а по самой капельке, но каждый год. Потому что, если богатеть сразу и вдруг, то это искажает человеческую жизнь, вносит в нее беспокойство и страх, что ты делаешь что-то не то и не так, как следует.
7
Возле Арса по левому берегу реки встретился высланный Быстряном разъезд дозорных, который сообщил, что в Липове собралось больше тысячи ратников, которые от безделья уже начали безобразничать, девок воруют, городовых гридей бьют, угрожают город разграбить, если князь в ближайшее время не явится. Ну вот, опять начинается, с тихой яростью думал Дарник.
Встречать княжеские ладьи на пристань вышли все липовцы и все пришлое воинство. Действительно, чужаков-бойников было втрое больше, чем своих. Рыбья Кровь опасался, как бы они не крикнули чего-нибудь слишком оскорбительного, на что пришлось бы немедленно резко отвечать. Но все обошлось – если в приветственных выкриках и проскальзывало что-то обидное, то это легко можно было принять за грубую похвалу, свойственную черному люду. Липовцы же сразу узнали арсов, ушедших зимой с Дарником, что только усилило общий восторг.
– Неужели до Перегуда доплыли?
– Вот это да!
– Ну и князь у нас! Все у него получается!
А потом прозвучало то, отчего Рыбья Кровь сильно вздрогнул.
– Так он совсем молоденький.
– Точно. Лет семнадцать, не больше.
Не заходя на Дворище, Дарник направился в левобережный стан пришельцев, куда их с трудом удалось спровадить Быстряну. Даже видимости порядка там не было ни малейшей. Вразнобой стояли шалаши, палатки, шатры, повозки, коновязи, отхожие места и извилистые проходы между ними. Сопровождавшие князя сотские настороженно поглядывали на Дарника, ожидая от него сердитых замечаний. Но князь молчал. Он уже заметил ту особенную разницу с прошлогодним войском, о которой не досказал гонец. Если прежде в Липов приходили те, кого не брали в другие ополчения, то теперь добрую половину составляли бывалые бойники, которые явились уже сложившимися ватагами и, судя по всему, вряд ли откажутся от своей обособленности. Мало смущаясь холодностью князя, они задавали ему разные вопросы, вызывая на разговор. Когда дальнейшее молчание грозило перерасти в ссору, Дарник коротко произнес:
– По сигналу трубы всем построиться на лугу.
И, не оглядываясь, пошел назад.
– Хоть ты сражайся с ними, никого не хотят слушать, – сетовал обратной дорогой Быстрян. – Они в поединках уже троих наших покалечили.
– А наши у них только двоих, – счел нужным добавить Борть.
– Весь овес и хлеб уже перевели, – пожаловался поспевавший сзади Кривонос.
– Я, кажется, видел на берегу Голована, позови его, – приказал князь Селезню, а Быстряну велел собрать и вооружить все отдыхающие городошные смены и послать гонцов за воинами на заставы.
На Дворище Дарника встречали радостная Черна и Фемел с ромейским зодчим, желая показать князю начатые работы по возведению каменной башни, но Дарнику было не до них. Едва явился Голован, князь заперся с ним в советной горнице, чтобы поговорить с глазу на глаз.
– Мне от Арса нужно сто бойников, – заявил он сотскому. – Тридцать станут полусотскими и десятскими, семьдесят – катафрактами.
– Но мы собирались в другой поход, – попробовал возразить Голован.
– Как хочешь уговаривай, но сотня идет со мной. И завтра она должна быть здесь.
Дарник не добавил: «Иначе вся эта силища навсегда истребит Арс», однако Голован его понял.
Когда три отдыхающие городошных смены в полном вооружении собрались, Рыбья Кровь велел всем переправляться на левый берег. Сильное это получилось зрелище – быстро входящее и выходящие из воды всадники в сверкающих шлемах и вышитых рубахах поверх доспехов, и громыхающие по доскам наплавного моста пешцы со щитами, пиками и луками. Левобережный стан мигом пришел в тревожное движение, многие даже хватались за оружие, не зная, что у столь резво переправившихся дарникцев на уме.
Рыбья Кровь со своей княжеской ватагой и знаменем перешел по мосту последним. По сигналу трубы липовские пешцы и конники построились ровными прямоугольниками. Напротив них тесной толпой собралась вся левобережная вольница.
– Кто хочет в походе быть союзником, пусть останется на месте, кто собирается войти в мое войско, пусть отойдет в сторону, – дождавшись тишины, произнес князь.
– А твои союзники для тебя кто?.. А какая нам будет добыча?.. А кормить нас ты тоже будешь?.. – сразу же раздались дерзкие голоса.
– Своих вожаков давайте, с ними об этом буду рядиться, – отвечал им Дарник.
Толпа бойников разделилась на две части. Меньшая осталась на месте, большая отошла в сторону, указанную князем. Рыбья Кровь подал знак, и липовцы вместе с этими бойниками, обогнув Островец, двинулись вверх по течению Липы, дабы разбить там отдельный стан.
К Дарнику подошел один из вожаков «союзников» бродник по имени Сечень.
– У меня сотня бойников, – сказал он. – Мы готовы во всем слушаться тебя, князь, и служить там, где скажешь, только позволь нам быть вместе.
Открытое умное лицо бродника внушало доверие, и то, что он догадался по-быстрей отделиться от других «союзников» говорило о его прозорливости.
– Покажи мне своих, – потребовал Дарник.
Сечень махнул рукой, и из толпы бойников дружно выступила сотня, опоясанных мечами бродников.
– У нас с собой десять повозок и сорок коней, – добавил Сечень, дабы князь лучше оценил их самостоятельность.
– Хорошо, – разрешил Дарник, и бродники кинулись собирать свое имущество, чтобы присоединиться к липовскому стану.
Оставив Быстряна и Бортя заниматься пополнением, князь вернулся на Дворище рядиться с вожаками «союзников». Те явились на правый берег с некоторой опаской, многие с телохранителями под видом выбранных ватагами ходоков. Дарник и бровью не повел, пригласив всех в советную горницу, где за княжеским столом могло усесться от силы человек пятнадцать, и словно не замечал, как за ним пытаются разместиться больше тридцати приглашенных. Часть «ходоков» сами вожаки выставили за дверь.
Переговоры прошли достаточно напряженно. Согласившись с тем, что вольные бойники должны получать добычи вдвое против новичков-ополченцев, князь наотрез отказался признавать пленников и пленниц за теми, кто их захватил:
– Так все войско во время сражения разбежится хватать себе, что получше, вместо того, чтобы добивать врага до конца. Пленницами я привык награждать ратников сам по их храбрости и на следующий день. Этот порядок никто нарушать не будет.
Далее заговорили о тех местах, где должны располагаться те или иные ватаги в стане и во время движения походной колонны. Чтобы унять препирательства прибегнули даже к жребию. Все споры подходили к концу, когда князь снова веско произнес:
– А теперь о главном. Как быть, если одни отряды будут сражаться чаще других и понесут больше потерь? Как мне наказывать тех, кто без приказа начнет битву и самовольно отступит? Как поступить, если понадобится строить сторожевые вежи и оставлять в них до зимы крепкие ватаги?
Вожаки молчали, обдумывая свой ответ.
– Еще мне нужно доказательство, что вы будете беспрекословно подчиняться воинскому порядку. Вы должны выдать тех бойников, что сильничали липовских девок и дрались с городовыми гридями.
– В походе никто на такие мелочи внимания не обращает, – заметил один из вожаков.
– Мы в городе, а не в походе, – сказал князь, замечая, как напряглись свои сотские.
– И что ты с ними сделаешь? Казнишь?
– Нет. Просто с позором прогоню из Липова. В общем, подумайте об этом и завтра скажете мне свое слово, – рассудил Дарник и отпустил вожаков говорить со своими ватагами.
Их место заняли сотские, желая знать, что делать с теми, кто уже пожелал влиться в походное войско, дальше. Но князя больше интересовало, насколько все готово к походу и сколько есть судов, повозок и колесниц.
– На тысячу бойников всего в достатке, – отвечал Быстрян. – На две тысячи всего будет не хватать. В Южный Булгар пришло шесть лодий из Перегуда, десять лодий готовы отправиться из Липова. На них можно посадить не больше четырех сотен ратников. Ты опять не говоришь, куда мы идем. Гриди волнуются. Да и нам, твоим сотским, обидно.
– Разве идя на охоту, ты знаешь, кого добудешь? – усмехнулся Дарник.
– Военный поход не охота, – резонно заметил старший сотский. – А мы не твои загонщики. Когда знаешь, куда идешь, по-иному и готовиться будешь.
По чуть заметно пронесшемуся вздоху понятно было, что остальные воеводы разделяют его мнение.
– Если завтра арсы не пришлют свою сотню – пойдем на Арс, если пришлые бойники подчинятся – пойдем снова на Казгар, если не подчинятся – поплывем на юг.
Сотские молчали, слова князя их окончательно запутали.
– Сотню бродников уведешь завтра с утра с двумя колесницами за Воеводину, – сказал Дарник Лисичу. – Покажешь им, как наступать и отступать с колесницами.
– Десять колесниц переправить в Островец, – это предназначалось Кривоносу, назначеному главным камнеметчиком. – С двойным запасом «орехов» и «яблок».
Сотские переглянулись: одна сотня бойников убиралась куда подальше, а все колесницы наготове.
– Их пятьсот мечей, у нас надежных гридей вдвое меньше, – полувозразил Быстрян. – Может лучше просто прогнать? (Все понимали, что речь идет о «союзниках».)
Князь не ответил, велел всем разойтись и остаться одному Бортю. С ним он обсудил, как поступить с вожаками вольных бойников.
Ночь прошла спокойно, объятия Черны были умиротворяюще сладки, и Дарник на время выбросил из головы все неприятные мысли. Наутро успел даже принять Фемела и осмотреть вместе с ним начатые каменные постройки. Заметив невнимательность князя, ромей спросил:
– Неужели хочешь устроить резню всех этих наемников?
– Почему ты так решил? – невольно насторожился Рыбья Кровь.
– У тебя на лице это написано.
– Мое лицо не для твоего чтения, – рассердился князь. – Второй раз попытаешься его читать – будешь немедленно повешен.
– Да я разве против? Я же не в осуждение. Я просто так сказал, – лепетал не на шутку перепуганный дворский тиун.
Когда дозорные сообщили о приближении сотни арсов во главе с Голованом, Дарник приказал им переправиться через Липу и присоединиться к липовскому стану. Чуть позже с восточных и западных застав прибыло еще с полсотни гридей. Теперь «надежных» собралось до четырех сотен. И хоть «союзников» по-прежнему оставалось в больше, это уже не беспокоило Дарника, смущала лишь сама необходимость проливать кровь и бессмысленно терять своих воинов.
Тем временем вожаки бойников, как следует накричавшись в своем стане и придя к общему решению, ровно в полдень пожаловали на Дворище. Теперь они были без ходоков и все могли поместиться за княжеским столом. Дарник, однако, повел их не в хоромы, а на конюшню – показать катафрактных коней.
– Все ли согласны беспрекословно слушаться меня в походе? – спросил он после показа.
– Все, – шагнув вперед, за всех сказал самый старший вожак. – Только давай мы не будем тебе никого из бойников выдавать?
– Мечи на землю! – Приказ Дарника являлся одновременно и условным знаком. Вмиг конюшня наполнилась заранее притаившимися с короткими копьями бортичами.
Несмотря на их быстроту, один из вожаков успел выхватить нож и метнуть его в князя. Нож, ударившись о стальную пластину безрукавки, отлетел в сторону. Бортичи тут же в два-три движения перекололи всех вожаков, многие из которых даже не сумели выхватить мечи. Дарник был раздосадован – он собирался захватить вожаков живыми. Но делать нечего – теперь уже не исправишь.
Перебравшись по мосту на левый берег, князь скомандовал выступление заранее подготовленному липовскому войску. Столпившиеся на высоком правом берегу старики и женщины издали наблюдали за происходящим. Сначала из дарникского стана вперед вынеслись десять колесниц и, дружно развернувшись, съехались перед лежбищем «союзников» в единый ряд. Следом сотня жураньцев, посадив за спину две полусотни щитников и лучников и, высадив их по краям колесничьего ряда, отошла к берегу реки, на правый фланг. С левого от пешцев бока приблизились и построились арсы. Сзади к колесницам трусцой бежали еще две полусотни пешцев. Бойники суматошно бросились надевать доспехи и хватать оружие. Самое время было напасть на них, но Дарник медлил.
Вот протрубила труба, и князь на коне приблизился к крайним шалашам «союзнического» стана. Толпа со страхом и враждебностью смотрела на него.
– Где наши вожаки? Верни их назад! Зачем свой нрав и силу показываешь? Мы просто так не дадимся! – выкрикивали из толпы.
Рыбья Кровь повелительно поднял руку, все смолкли.
– Вчера у меня было терпение, сегодня терпения нет, – повелительно произнес он. – Или вы будете слушаться меня, или умрете!
– А уйти нам дашь? – раздался звонкий молодой голос.
– Вы слишком сильные и опытные воины, чтобы отпустить вас с оружием. Можете уходить, но только без своих мечей, доспехов и луков, – ответил князь.
– А ты нам в спину не ударишь? – спросил все тот же звонкий голос.
– Я воюю с воинами, а не со смердами. А без мечей вы все смерды.
– А к себе нас возьмешь? – Это уже спрашивал бородач из первого ряда.
– Нет. Вчера надо было выбирать, – не согласился Дарник. – Я все сказал. – И он повернул коня назад.
Липовцы и арсы напряженно ждали. Ни на что без вожаков не могли решиться и «союзники». Дарник подал знак и через головы толпы полетели «яблоки», круша дальние палатки и шалаши, раня лошадей у коновязей.
– А-а-а! – раздался среди бойников чей-то истерический вопль, толпа всколыхнулась, и все в панике бросились в разные стороны: кто-то седлал лошадь, кто-то бросал на повозки пожитки, кто-то налегке мчался в прибрежные кусты. Мечи не оставляли, они были слишком ценным оружием, бросали щиты, копья, большие секиры и палицы – все, что мешало бегству.
Арсы, не в силах побороть инстинкт охотника, тронули было лошадей, чтобы преследовать беглецов, но князь решительно поскакал им наперерез:
– Не трогать! Все назад!
Помилование бойников должно было уравновесить казнь их вожаков. Видя, как улепетывают вчера еще грозные наемники, дарникцы хохотали, посмеивался и Рыбья Кровь. Не нужно было даже вглядываться в лица воинов, чтобы ощущать их одобрение, восхищались крутым нравом князя и зрители с правобережья, а новички-ополченцы, те вообще смотрели на Дарника с девичьим трепетом, воочию убедившись в истинности многочисленных рассказов о нем.
Следующие несколько дней прошли в больших боевых игрищах и составлении по их итогам новых воинских подразделений, восемьсот ополченцев влились в четыре сотни короякцев, липовцев и арсов, образовав три четырехсотенных хоругви, которые продолжали пополняться за счет прибывающей молодежи из лесных селищ.
Каждой новой ватаге были приданы шесть-восемь опытных гридей, чтобы быстрей научить их боевым навыкам. И уже не только полусотские, а и двадцатилетние ветераны ставили новичков в ряд и показывали, как бросать одним залпом сулицы и закрывать щитом себя и своего товарища. Лишь только команды колесниц и вся конница состояли из самых проверенных и умелых арсов, липовцев и короякцев.
Дарник в военном стане почти не бывал, переложив груз военного обучения на плечи своих воевод. Много появилось иных «мирных забот»: кому и сколько выделить земельных угодий, где кому строиться в Посаде, кого определить главными войсковыми поставщиками, где разрешить или запретить рубку леса, рыбные ловли, развешивание пчелиных бортей, какие привилегии предоставить хлебникам, чтобы они не уходили в ремесленники и купцы. Пользуясь присутствием князя, на него обрушили массу мелких судебных разбирательств. Правой рукой Дарника вновь стал Фемел, с готовностью предлагая ромейский управленческий опыт в подобных делах. Это он подсказал назначить крупный судебный сбор в казну – жалобщиков тут же уменьшилось раза в три.
Трое сотских переведенных в хорунжие, Быстрян, Кривонос и Борть, рьяно занимались подготовкой своих хоругвей, удивляясь при этом, что князь не уделяет никакого внимания предстоящему походу и не говорит, кому оставаться дома.
– А чего тут много думать, – отвечал им Рыбья Кровь. – Выйдем и все решим. Кому идти, а кому оставаться.
Его загадочные слова прояснились, когда одним солнечным утром стан на левобережье был разбужен звуком трубы, и вместо боевых занятий все двенадцать сотен ратников переправились на правый берег Липы, подхватили там тридцать повозок и двадцать колесниц и двинулись с ними по южной дороге. Заполошно скакали вдоль колонны гонцы и вожаки, стремясь никого и ничего не забыть, дерганно вышагивали пешцы, не входя еще в неторопливый, сберегающий силы ритм движения, не держали строя всадники на беспокойных от общей сумятицы конях, наезжали друг на друга повозки и колесницы.
– Так мы уже в походе или нет? – не могли взять в толк сотские.
– В походе, – успокаивал их Рыбья Кровь, проезжая вдоль колонны туда и обратно, иногда спешивался и на своих длинных ногах легко обгонял медленно двигающееся войско, словно для него это являлось увеселительной прогулкой и только. Внезапный ливень еще больше раззадорил его. Побеждать стихию и собственную усталость – что может быть приятней? Глядя на бодрость военачальника, веселее шагали пешцы, выпрямлялись всадники, молодцевато подбоченивались колесничие и возницы.
Шли в доспехах, с мечами и клевцами за поясом. Щитникам разрешено было лишь положить на повозки щиты, а лучникам – боевые цепы и двуручные секиры. Еще не успели достигнуть полуденной стоянки, как увидели, нагоняющие их с попутным ветром 10 липовских лодий, везущих военные припасы: разобранные пращницы, ящики с подковами и наконечниками стрел, запасное оружие, а также харчи: сухари, крупы, копчености. В Южном Булгаре к ним присоединились прибывшие из Перегуда 4 ладьи и 2 дракара. Уставшие с непривычки ополченцы провожали флотилию завидными глазами.
Несмотря на заранее подготовленые стоянки, к исходу второго дня, преодолев восемьдесят верст, новобранцы оказались изрядно вымотанными. Пришлось объявить день отдыха, во время которого сотня гридей готовила двадцать больших плотов, а Дарник произвел большой смотр всему войску и две сотни ополченцев выбраковал: отправил их под началом Лисича в Липов прокладывать наземную дорогу на Северск. Но за счет ополченцев-гребцов из Перегуда общее число войска почти не уменьшилось.
Затем две сотни ратников посадили на ладьи, еще две сотни погрузили на плоты, привязанные к ладьям, остальным шести сотням пешцев, конников и камнеметчиков со повозками и колесницами предстояло двигаться берегом. После расправы с вожаками бойников никто не решался спрашивать у князя, куда именно они идут, да он и сам толком не знал. Если бы об этом его спросили прямо, он скорее всего ответил:
– Идем туда, где нас попытаются остановить силой.
Сам князь поплыл на дракаре норков, который был почти вдвое длиннее привычных словенских судов и засчет своих 30 весел двигался заметно быстрей. Поначалу плыли с криками и улюлюканьем, даже устраивали между собой гонки, поднимая тучи брызг. Особенное веселье царило на плотах, где сталкивали в воду зазевавшегося ополченца и бросали ему конец веревки, или на ходу пытались ловить рыбу удочками. Себя Дарник тоже не забывал потешать – по свитку, полученному от Фемела, поднимал на мачте дракара три разноцветных тряпки в разном сочетании, посылая нужные сигналы на берег и задние лодии, и требуя, чтобы эти сигналы понимались и исполнялись. Часто останавливались, поджидая береговой отряд, иногда приходилось даже помогать им с переправой через неширокие, но труднопроходимые речные притоки. На ночевках обносили стан легкой изгородью из жердей с натянутым между ними полотнами. Из-за жары палатки ставили лишь хорунжие и сотские, да и Дарник положения ради ночевал в просторном шатре Завилы, рядовые воины устраивались прямо на земле, завернувшись в плащи. Мамки в войске тоже были. Рыбья Кровь согласился их взять, потому что зимний поход показал, как угнетающе действует присутствие вокруг одних мужчин. Родившая дочь Саженка осталась в Воеводине.
Селища и городища попадались редко, да и те, стоило флотилии приблизиться, тут же пустели, женщины и старики угоняла скот в леса, оставляя на берегу конные ватаги вооруженных парней, готовых обстрелять незваных пришельцев из луков и тоже ускакать в лесную чащу. Многолюдные ладьи с верховий Липы пока еще означали для них лишь набег хищных арсов. Дарник все селения наносил на карту, отмечая наиболее подходящие места для будущих торговых селищ.
Когда через несколько дней выбрались на Танаис, селений на берегах стало больше, и их жители уже никуда не прятались, словно каждый год здесь проходило тысячное войско и никого не трогало. Когда с рыбачьих лодок и с берега кричали: куда войско плывет, ратники со смехом отвечали:
– В Царьград на службу к базилевсу!
Князь приходил во все большую растерянность. Его расчет на то, что явятся какие-либо переговорщики и направят его против каких-то своих врагов никак не желал сбываться. А что же тогда? Второй поход без хорошей добычи зачеркнет все его былые подвиги. Нападать и грабить по своей воле совсем не хотелось. Повернуть и сказать, что он только хотел захватить Липу на всем ее протяжении и возвести на ней с полдюжины селищ? В общем положение складывалось вполне безвыходным и каждый мог обозвать его, Дарника, глупым мальчишкой.
Когда миновали реку Остерицу, в чьем верховье находился Остёр, все поняли, что цель похода не итильский Казгар, а Хазария, может, даже ромейские города на Сурожском или Русском море.
8
Следующий левый приток Танаиса, река Ловля отделяла хазарские земли от земель русов. Чуть ниже ее впадения в Танаис стояла хазарская пограничная крепость Турус. В задачу ее гарнизона входило следить за плывущими с верховьев русских рек судами и выяснять, куда и зачем они идут. О караване липовских судов с плотами и береговой конницей здесь уже знали, но полагали, что это войско движется по тайной договоренности с калачским тудуном, о чем им просто не сочли нужным сообщить.
Крепость была совсем невзрачная с небольшим валом поверх которого шел саженный глинобитный дувал. Но гарнизон крепости все равно чувствовал себя вполне спокойно, зная, что ему всегда готово прийти на выручку из недалекого Калача большое хазарское войско.
Не дойдя до крепости полутора стрелищ, Дарник велел сушить весла, лихорадочно думая, как быть дальше, если ладьи еще можно было остановить, то плоты необходимо было причаливать к берегу, но к какому? На правой стороне были словенские земли, на левом – начинались хазарские. Высадиться на правом означало превратить поход в некий пустяк, на левом – почти объявление войны Хазарии, ломиться дальше по течению – уже точно войну, причем без всякого сочувствия и помощи от русских княжеств: сам, дурачина, нарвался.
– Туда, – указал он кормчему дракара на стык Ловли с Танаисом в едва приметный в густых камышах затон.
По вывешенному на мачте сигналу туда же последовали и остальные ладьи с плотами. Быстро возникло целое столпотворение.
– Здесь дневка или большой стан? – спрашивали у князя сотские.
– Делайте как большой, – отвечал он.
Пока суть да дело снова поднялся на дракар и отплыл к правому берегу Танаиса, куда уже прибыли передовые дозоры берегового отряда. Дождавшись Быстряна, Дарник объяснил ему свой замысел. Сотню конников и десять колесниц перегнать к судовому отряду, остальным устраивать стан на правом берегу. Вместе проехались на лошадях по берегу, подыскали подходящий причал для судов на случай если придется отступать с левого хазарского берега.
Их внимание привлекло селище бродников в полутора верстах ниже по течению реки: серые глинобитные домики с садами, хлевами и огородами за невысоким плетнем. Захватив с собой две ватаги жураньцев, поехали познакомиться поближе. Однако стоило их отряду приблизиться, как селище тут же опустело, даже скотины не стало, только заполошные куры и несколько разгуливающих на свободе свиней. Дрожащие верхушки камышей ясно указывали путь, по которому уходили легкие лодки бродников. Дарника разбирало любопытство: неужели они и коров в свои лодки взяли? Позже он узнал, что коров просто привязывали к лодкам, и они плыли следом, давно к этому приученные.
В самом селище Дарник настрого приказал ничего не трогать, лишь спокойно дожидаться, когда любопытство победит осторожность бродников. Через какое-то время из камышей и в самом деле выбрались двое старичков узнать, что именно собираются делать в их селище русы. Хоть три четверти Русского каганата составляли словене, всех вооруженных словен здесь по привычке называли русами.
– Подхарчиться у вас немного хотим, за деньги, вы не возражаете? – приветливо отвечал им князь.
– Хазары потом скажут, что мы вам помогали и пожгут селище, – сказал тот, что побойчее.
– Так вы за хазар или все же за нас, ваших соплеменников? – развлекаясь, уточнил Рыбья Кровь.
– Вы пришли и ушли, а хазары здесь всегда, – строго отвечали старички.
К ним неожиданно присоединился вынырнувший из береговых зарослей третий бродник, молодой мужчина со строгим лицом. Это был тот самый торговец лошадьми, у которого Дарник выиграл в затрикий дорогого аргамака. Звали его Буртым и сейчас он не преминул напомнить словенскому предводителю об их прежнем знакомстве:
– Цел ли твой выигрыш?
– Цел и оставлен улучшать мои табуны.
Две улыбки и одно дружеское рукопожатие, и все мгновенно изменилось. Узнав, что его игровой победитель и есть князь Дарник, о котором все говорят, и что в их войске есть броднинская сотня, Буртым согласился оказать липовцам любую посильную помощь, отказав лишь в военном содействии. По его словам, больше всего липовцам следовало опасаться трех бирем, купленных недавно хазарами в Романии, на них даже есть сифонофоры с ромейским огнем, от которого ни на берегу, ни на воде нет спасения.
Под конец переговоров из камышей показались и другие жители селища, которые охотно пообещали напечь для дарникцев свежего хлеба и настоятельно предлагали купить у них несколько свиней.
– Да уж лучше пару хороших телят, – возразил было князь.
– Свиней лучше не на мясо, а на змей, – объяснили ему.
Эта покупка пришлась весьма кстати, когда Рыбья Кровь вернулся к стану, оказалось, что змей в камышовом царстве видимо-невидимо, и пятерых пешцев уже покусали. Выпущенные четыре свиньи немедленно взялись за поедание всякой ползующей нечисти, и ратники почувствовали себя более спокойно.
В княжеском шатре Дарника также поджидали переговорщики из Туруса: двое коренастых хазар в стеганных кафтанах и при мечах в инкрустированных цветными камешками ножнах.
– У нас с князьями русов вечный мир и выгодная торговля, – напомнил более важный переговорщик после обмена приветствиями. – Зачем вы здесь?
– Мы бы тоже хотели иметь здесь свою пограничную крепость, – отвечал князь.
– Зачем? Мы вполне справляемся с осмотром как лодий русов, так и всех прочих торговых людей. Близкое соседство вооруженных воинов ни к чему хорошему не приводит. На такую крепость нужен большой договор между вашим и нашим каганом.
– Значит, вы не разрешаете нам строить рядом свою крепость? – невозмутимо уточнил Дарник.
– Если будет большой договор, то пожалуйста, – насторожившись, хазарский старшой старательно подбирал слова.
– Что ты такое задумал? Какая своя крепость? Что она тут будет делать? Из чего строить? – накинулись на князя воеводы, едва переговорщики удалились.
– Как из чего? А плоты для чего мы сюда гнали? – шутливо вопрошал Рыбья Кровь.
Воеводы не знали, что и думать. Разумеется, до разборки плотов дело не дошло. Для оборонительного укрепления хватило малой канавы и пары сотен мешков с землей, тем более, что их стан располагался так, что с трех сторон был окружен водой и непроходимыми камышами и закрывать пришлось лишь небольшой отрезок твердой земли. Так началось их Туруское сидение.
На законный вопрос воевод и гридей: сколько мы тут сидеть будем, князь говорил одно и то же:
– Пока не научимся воевать как надо. В Липове это наука не серьезна, здесь – в самый раз.
И каждый день по два раза всю тысячу нещадно гонял: с рассвета и до полудня, с вечерней прохлады и до сумерек. В самое пекло разрешалось спать, купаться, рыбачить, в остальное время – упражняться и упражняться. Лучшие из ратников тут же получали заслуженное развлечение: занимали гребные скамьи на двух дракарах и во главе с Дарником шли на перехват речных торговых караванов. По договору с хазарским каганом все иноземные купцы пропускались по русским рекам без всяких пошлин. Ну что ж, Рыбья Кровь этого договора и не нарушал. Просто осматривал купеческие товары и примерно десятую или двадцатую их часть покупал за ту цену, которую сам назначал. Купцы могли противиться и спорить сколько угодно, князь продолжал невозмутимо придерживаться своей цены. Все это происходило посреди реки, гребцам все время приходилось чуть подгребать веслами, чтобы удержаться на одном месте, и все это продолжалось до тех пор, пока купцы не понимали, что проще уступить, чем продолжать рядиться. Иногда, когда караван был большой, отдельные ладьи пытались спастись бегством, но тридцать гребцов на каждом из дракаров легко нагоняли их в два десятка гребков. От «торговли» князя даже арсы приходили в восхищение:
– Почему мы сами прежде до такого не додумались!
Доставалось и словенским торговцам. Помимо традиционных мехов, воска и пеньки, они почти всегда везли с собой по несколько рабов. Наученный предыдущим опытом, Рыбья Кровь уже не рвался каждого из них выпустить на свободу, а всякий раз придирчиво спрашивал, хочет он ее или нет? Многие, особенно те, кто сами себя ради семей продали в рабство, отказывались. За тех, кто соглашался, князь тут же платил купцу по одному дирхему (против 50 дирхемов за раба в Калаче и 100 дирхемов в Царьграде). Ратники за тот же дирхем выкупали теперь рабынь с большой оглядкой, хорошо памятуя, как потом от них трудно бывает избавиться, если что.
Если окружающая степь уже порядком выгорела, то в пойме Ловли травы было предостаточно, и все кони пребывали в должном порядке. Большой недостаток был в дровах, береговой кустарник годился на это плохо. Ну что ж, косили камыши и, день подсушив, подкладывали в костры, так что дым был виден в степи за десяток верст. К двум липовским станам скоро добавили третий, на правом берегу Ловли. Мачты со всех лодий были убраны, с дракаров даже сняли их драконьи головы, так что за высокими тростниковыми зарослями затаившаяся флотилия была совсем не видна. Основные силы были на туруском берегу, но и два остальных стана получили свою долю лодий, камнеметов и пращниц.
Две недели простояло войско без всякого движения, не считая трех больших загонных охот, чтобы разнообразить бесконечные рыбные харчи. Все три раза по самому большому зубру отправляли в подарок турускому гарнизону, там его безропотно принимали. Заодно приглашали хазар поучаствовать в боевых игрищах, но те всякий раз благоразумно от этой чести отказывались.
Среди добытых рабов настоящей находкой оказался подросток Корней. Он был единственным, кто плыл с купцами не в Хазарию, а из Хазарии и под хохот дарникцев заявил, что он к ним хочет присоединиться не как раб, а как вольный бойник. Более того, нахально заявил, что он сам из Перегуда, откуда три года назад сбежал в одиночку, чтобы добраться до Царьграда. Царьград с Романией и Хазарию вплоть до Хазарского моря посмотрел и теперь по Ловле хотел попасть в Булгарию. Ну ладно так и быть, может пока побыть с липовским войском. Вопросы Дарника на ромейском языке и перегудцев о самом Перегуде подтвердили, что мальчишка если и врет, то самую малость.
Слушая его веселую болтовню, князь узнавал в нем себя: та же любознательность и бесконечная вера в то, что с ним не может случиться ничего страшного. Разница заключалась лишь в том, что Корней был полностью равнодушен к воинской службе: жил у степняков, ловил рыбу с бродниками, был слугой на ромейском дромоне. Умел читать и писать, знал счет и мог объясниться на полдюжине языков. Привыкнув пользоваться знаниями и опытом людей гораздо старше себя, Дарник с изумлением обнаружил, что ему есть чему поучиться и у пятнадцатилетнего мальчишки.
– Я не люблю ни словен, ни русов, – нахально заявлял бывший раб.
– Это почему же? – любопытствовал князь.
– Они бывают сначала злыми, а потом становятся добрыми. И думают, что от этой перемены они хорошие, сердечные люди. Но ведь их первая злость и грубость никуда не делась, она все равно осталась и запомнилась.
– В том, что женщины из умных девок превращаются в глупых баб, ничего удивительного, – рассуждал Корней в другой раз.
– И все-все превращаются? – подначивал Дарник.
– Конечно. Женщинам ведь неизвестно кто им полюбится: умный или дурак, вот боги и понизили им всем бабий ум, чтобы не так обидно было любить глупого мужика.
– Ромеи самые несчастные люди на свете, – вещал юный умник в следующий раз.
– Не может быть! – посмеивался Рыбья Кровь.
– Они самые богатые и умные и думают, что все в мире можно решить с помощью правильно расставленных слов.
– А разве не так?
– Никому не нужна их правильность.
– Мне нужна. Я воюю, как написано в ромейских свитках, – возражал князь.
– Ерунда. Ты воюешь, потому что у тебя на это есть особый дар. Недаром тебя Дарником назвали.
Кроме Корнея, еще одним княжеским достоянием среди рабов стала Ульна, юная красавица с западных русских земель.
– Это для князя! – крикнул Селезень, когда увидел ее. Дарник посмотрел и одобрительно кивнул.
Ее, высадив на берег, тут же отвели в его шатер. Увы, ночевка с Ульной превратилась для него в полный кошмар. Она не только ежилась и вздрагивала от каждого его прикосновения, но и время от времени разражалась непонятным визгливым смехом. Говорить не говорила, только коротко отвечала на самые простые вопросы. Поначалу он думал, что она подверглась какому-то чудовищному насилию и всячески пытался ее успокоить и приласкать. И только к утру догадался, что имеет дело с сумасшедшей.
– Ты ее для меня выбрал, теперь за меня и ублажай, – вернул он красотку Селезню.
Заодно вспомнил свою любовную неудачу с беглянкой тарначкой. Все говорило за то, что ему совсем не стоит заниматься покорением женщин, пусть они сами приходят и покоряют его.
Разнеженность закончилась, когда разъезд дозорных с правого берега Танаиса сообщил о трех больших военных судах, идущих к Турусе снизу, чуть позже пришла весть о приближающемся с юга конном войске в черных одеждах. Это были знаменитые гурганцы, умеющие на скаку подцепить копьем женское кольцо. Про них Дарник слышал еще от Вочилы, мол, в отличие от других степняков, они никогда не избегают рукопашной схватки, а даже сами к ней всегда стремятся, прекрасно владея всеми видами оружия.
Ну что ж, год назад его в подобные клещи пытались захватить арсы, посмотрим, что будет теперь. По сигналу трубы в стан на маленьких челнах, взятых у бродников в стан прибыли все воеводы получить необходимые указания. После чего в главный стан прибыли дополнительные пешцы и конники. Пятьдесят катафрактов и сто жураньцев были отведены из стана в левую сторону, спешены и спрятаны в прибрежных зарослях. Две сотни пешцев с сулицами и рогатинами затаились по правую сторону стана. В самом стане с десяти колесниц были сняты камнеметы и установлены на треногах у ограды из мешков с песком. Сами колесницы оставили позади них, дабы использовать как возвышения для лучников. Две сотни пешцев Рыбья Кровь разместил тоже за мешочной оградой, всем им даны были двухсаженные пики с указанием держать их скрытно и выдвигать вперед, только когда гурганцы пойдут на приступ (не надо их пугать раньше времени). Немногочисленные походные повозки были сцеплены во вторую оборонительную линию посреди стана, на них и за ними выстроен еще один отряд пешцев и спешенных бродников с арсами. Пять камнеметных колесниц и две Больших пращницы были повернуты в сторону Танаиса. Еще по две пращницы и были повернуты туда с двух других станов. Два дракара и четыре самых быстрых ладьи укрывшись в камышах возле главного стана тоже дожидались своего часа.
Смотровой вышкой служила вековая ракита. Поднявшись по лесенке на «гнездо», князь внимательно оглядывал не только южный берег и Танаис, но и два других стана – за две недели хазары вполне могли и с той стороны подогнать свои отряды, чтобы уже совсем окружить дерзких липовцев. Там для защиты было пять камнеметов с колесниц и четыре камнемета с липовских лодий и по сотне ратников.
Первыми показались гурганцы, пять сотен их, вооруженные пиками, луками и мечами, трусили широкой колонной в сопровождении десятков двуколок. Остановившись в двух стрелищах от стана они спешились и принялись надевать конские доспехи на своих лошадей. Эх, самое время было ударить по ним катафрактным клином! Но ничего не поделаешь, приходилось самим дожидаться их первого выпада. Больше всего князь опасался, что они пришлют переговорщиков с требованием немедленно убираться с хазарской земли. Но переговорщиков, к счастью не было.
Когда гурганцы полностью изготовились, они превратились в черных всадников на серых лошадях. Не мудрствуя лукаво, они не спеша, двинулись на стан. А ведь они могут просто перемахнуть на своих лошадях и через канаву и мешки, с ужасом подумал Дарник, но выдвигать вперед повозки было уже поздно.
Проехав шагом одно стрелище, гурганцы перешли на легкую рысь, и вот уже помчались во весь опор. Лучники и камнеметы накрыли их с пятидесяти шагов, сулицы – с десяти, частокол пик выскочил им навстречу с четырех шагов. Перескочить мешочную преграду удалось лишь нескольким черным всадникам, многие просто врезались в нее своими мертвыми телами. Задние ряды гурганцев с трудом осаживали коней, чтобы не быть самим смятыми. Вмиг возникла теснота и неповоротливость. Камнеметы и лучники с колесниц продолжали стрелять, всякий раз находя удобную цель. Стрелы с калеными наконечниками сквозь кожаные доспехи лошадей не убивали, но сильно ранили, те от боли взвивались на дыбы и сбрасывали своих всадников.
– Давайте! – крикнул Дарник второй линии пешцев. Те, кто со щитом и мечом, кто двумя руками ухватившись за короткую рогатину ринулись вперед.
– Вам стоять! – рявкнул он подавшимся было следом арсам и бродникам.
Глянул в сторону Танаиса, там, загребая двумя рядами весел, приближались три огромных по сравнению даже с дракарами биремы, которые он видел два года назад в Ургане. Но ведь не должно же быть на них слишком большого запаса ромейского огня, секрет которого Романия охраняет пуще тайн изготовления зеркал и шелка? Возле Туруса высыпал в полном вооружении немногочисленный гарнизон крепости, наблюдая за сражением и не зная, то ли бросаться на помощь своим наемникам-гурганцам, то ли на своих ладьях присоединяться к биремам.
С левого бока на степной простор выехали катафракты и, не выстраиваясь, всей массой ударили по гурганцам, умница Борята, сотский жураньцев и вовсе повел свою сотню в спину противника. С небольшой задержкой с правого бока по гурганцам ударили засадные пешцы.
– Туда! – указал князь на правый бок сотскому бродников. Те, вскочив на коней и посадив за спину своих безлошадных товарищей прямо через камыши ломанулись на помощь пешцам.
Из семисот ратников главного стана под рукой у князя, кроме сотни арсов и княжеской ватаги осталось не больше ста гребцов, которых следовало поберечь для речного сражения.
Гурганцы достойны были идущей о них славе – сражались умело и яростно. Но зажатые в тесное кольцо, большинство из них вынужденно бездействовало, в то время, как стрелы и «яблоки» продолжали на них сыпаться. Удар бродников замкнул окружение, оставив совсем узкий проход. И в этот проход началось отступление, быстро превратившись в безоглядное бегство.
– Ваша очередь! За каждую лошадь по пять дирхемов! – объявил Дарник арсам. Те только этого и ждали, с улюлюканьем бросились гнать беглецов и арканить их лошадей.
Корней, всю битву сидевший на соседней ветви, был в полном восторге.
– Как эти смерды колошматят друг друга, любо-дорого посмотреть! – заходился он счастливым смехом.
– Какие смерды? – не сразу понял Дарник.
– И те, и другие. Как хорошо ты делаешь, что заставляешь этих зверюг убивать друг друга! Чтобы они даже свое гнилое потомство дать не могли.
Дарник тревожно покосился вниз, на свою ватагу – как бы кто не услышал такие речи.
– Ты что же, считаешь, что война только ради этого и ведется? – тихо спросил он.
– А разве нет? Я думал, ты тоже так думаешь, – удивился мальчишка. – Вывести весь сброд со своей земли и заставить сражаться с чужим сбродом.
Рыбья Кровь благоразумно промолчал, ему требовалось время, чтобы достойно ответить на столь кощунственное обвинение.
Убедившись, что с гурганцами покончено, он послал ватажных гридей отзывать пешцев назад в стан готовиться к прибытию бирем.
Четыре из шести пращниц уже были приведены в действие и с «гнезда» на раките прекрасно был виден первый их результат: пудовые камни, брошенные со страшной силой крушили борта и надстройки первой биремы, которая по инерции продолжала движение к устью Ловли, и даже пыталась отстреливаться из своих двух баллист. Два других судна чуть поотстали, словно раздумывая, стоит ли им подставляться под этот камнепад.
Корней азартно давал свои пояснения невежественному князю:
– Вон видишь трубы с такими набалдашниками сзади? Это и есть их сифонофоры. Бьет огненной струей на десять сажен. Если к нему не приближаться, то он совершенно бесполезен. Не надо на его нападать и все.
В общем-то Дарник примерно так и думал, и заранее предупредил лодочную дружину без его приказа биремы не атаковать. Сейчас он только еще раз скомандовал вывесить сигнал «Не нападать».
– Да куда они дураки прут! – продолжал разоряться Корней. – У них же осадка больше сажени. Сейчас на мель сядут. Ну вот, что я говорил! – торжествовал он, когда головная бирема при развороте в Ловлю внезапно остановилась.
Заработали еще две пращницы с правого берега Ловли и положение биремы стало совсем катастрофическим, ее полное разрушение стало лишь вопросом времени. Две других биремы попытались прийти к ней на помощь, приблизиться и забросить причальные канаты, но к общему камнепаду добавились еще три-четыре камнемета с ближних лодий, и не выдержав этого с первой биремы стали прыгать в воду гребцы, чтобы спастись на других судах. Когда же биремы стали отгребать назад, заплыв гребцов с первой биремы стал всеобщим. Еще чуть-чуть, и биремы-спасатели и вовсе повернули в сторону Туруса.
– Неужели и сифонофоры тебе оставили? – гадал Корней.
К сожалению, это оказалось не совсем так. Один огнемет был разбит пращницами, второй хоть и цел, но оставался с единственным горючим зарядом (горшки с десятью другими зарядами были уничтожены при бегстве кормчим биремы). Впрочем, князя с воеводами это не слишком расстроило. Среди побитых камнями гребцов удалось обнаружить трех человек лишь сильно оглушенных, один из них оказался как раз ромей-огнеметчик. Приведенный в чувство и допрошенный он согласился показать свой сифонофор в действии. При выстреле огненная струя вылетела на все пятнадцать саженей, заставив гореть порядочный кусок речной поверхности. Сотня ратников при этом разумеется порядком ужаснулась, но потом немного и успокоилась видя достаточную ограниченность этого страшного ромейского оружия. Тем более, что огнеметчик еще сообщил, что на других биремах горючих зарядов и вовсе не было, предполагалось, что своими носовыми таранами они просто будут крушить и топить словенские ладьи.
Для проверки этих слов Дарник послал к Турусе четыре ладьи с камнеметами: две впереди, две позади, чтобы прикрывать, если биремы ринутся за ними в погоню. Но погони не случилось. Состоялся лишь небольшой обмен выстрелами примерно одинаковыми по мощи баллистами и камнеметами, после чего биремы просто отчалили от причала и поплыли вниз по течению в сторону Калача. Самое замечательное, что туруский гарнизон был полностью оставлен на произвол судьбы. Приплывший к Дарнику на лодии с правого берега Танаиса Быстрян предлагал завершить все сражение захватом пограничного укрепления. Рыбья Кровь с ним не согласился:
– Думаю, сейчас они будут изо всех сил отбиваться. Надо дать им время как следует испугаться, завтра утром возьмем их без боя.
Результаты сражения весьма напоминали ночной бой с завиловцами, разве что пленных гурганцев было совсем немного, да и те в основном были раненными, до утра многие из них так и не дожили. Зато дивных гурганских коней заполучили больше сотни. Доспехи и оружие трех сотен убитых «чернецов» были не менее ценной добычей. Три десятка легких одноконных двуколок с одеялами, кожаными полостями и ячменными лепешками тоже были совсем не лишними. При вторичном осмотре и на разбитой биреме нашлась неплохая добыча: харчи, вино, медная посуда, кожаные полости, постельные принадлежности, даже сундучок кормщика с солидами и милиарисиями.
Тела гурганцев сжигать не стали, ограничились одной на всех земляной могилой. Тризна по своим погибшим получилась не слишком печальной – все войско переполняло торжество по случаю славной победы: где это видано и знаменитых восточных катафрактов разгромить, а на биреме с ромейским огнем даже не получить ни одного раненого!
Утром всех воевод разбирало любопытство: как это князю удастся взять Тарус без боя. Сперва Дарник их немного разочаровал, приказал всем как следует вооружиться, на колесницы вернуть камнеметы, а ладьям с камнеметами занять положение на правом берегу Танаиса напротив пристани крепости. Значит быть новому сражению, решили все.
А потом к Турусу были посланы двое полусотских в качестве заложников, взамен из крепости вышел на переговоры хазарский воевода с прежним переговорщиком. Дарник без всякого победительного чванства изложил хазарину все как есть.
– Если будете сопротивляться, никого в живых не оставим. Если сдадитесь, то получите жизнь и свободу. Раз переговоры с калачским тудуном не удались здесь, придется всем войском идти к Калачу. Так как все ладьи и раненых мы оставляем в своем стане, то не можем допустить, чтобы ваша крепость осталась за нашей спиной в полной неприкосновенности, поэтому я хочу, чтобы все ваше городовое войско тоже шло вместе с нами к Калачу, там мы вас отпустим, чтобы доказать тудуну наши добрые намерения.
– Все это хорошо, но так мы все равно будем как пленные и в Калаче нас просто за это казнят, – с такой же рассудительностью отвечал воевода.
– А если сделать так, что это вы взяли в плен мое войско? – без тени улыбки предложил Рыбья Кровь.
– Как так может быть?! – законно изумился хазарин.
– Очень просто. Вы идете вместе с нами при оружии и своем порядке. В Калаче говорите: вот привели вам на переговоры русов. Никто не посмеет сказать, что это не так.
Воевода никак не хотел такому поверить, вернулся даже в Турус обсудить это со своими воинами. Наконец дал свое согласие, только попросил беспрепятственно отправить туруских женщин в Калач. Против этого Дарник не возражал. Погрузившись в три туруских ладьи тридцать мужчин и сорок женщин отплыли вниз по течению, а оставшиеся семьдесят воинов открыли ворота Туруса. Сожалеть об этом им сильно не пришлось, строго предупрежденные князем ратники вели с ними вполне обходительно.
9
Два дня спустя липовское войско выступило в пеший поход на Калач. Вернее, пешими были лишь хазары-турусцы и три сотни бортичей, да тридцать пленных гурганцев были впряжены в пять гурганских двуколок, не столько, чтобы тащить их, сколько быть к чему-то привязанными. Все остальные ехали на своих и трофейных лошадях, и на двадцати колесницах. В Турусе и камышовых станах остались лишь захваченные рабы, судовые команды и раненые, всключая гурганцев.
По слухам, в Калаче насчитывалось двадцать тысяч жителей и находился тысячный гарнизон. Чем не подходящая цель для восьми сотен словен, арсов и бродников? Нещадно палило солнце, островки кустов и выгоревшего бурьяна на земной глади выглядели сонно и беззащитно. В войске царил воинственный дух. Ратники не уставали потешаться над своими хазарскими «охранниками». Двухдневный переход пролетел на одном дыхании.
Ключевой хазарский город открылся версты за две. Сначала видны стали верхушки каменных башен, потом появилась сплошная кучерявость садов, а среди них покатые крыши калачского посада. Ограды местных дворищ лишь условно можно было назвать оградами: глиняные дувалы в человеческий рост.
Приблизившись вплотную к посаду, войско остановилось. Дозорные, углубившись в сады, доложили, что все дома жителями покинуты. Борть предложил обосноваться прямо в посадских домах, или на худой конец просто поджечь весь посад. Но Дарник распорядился разбивать стан на взгорке возле посада с малым рвом и оградой частично из мешков с землей, частично из рогаток. Турусцам было сказано, что они могут идти куда им угодно, но они уходить не спешили, ограничились отправкой нескольких переодетых лазутчиков, узнать, что там и как.
Пока ратники занимались станом, князь с конной сотней направился осмотреть крепость. Она представляла собой почти правильный квадрат, который с запада омывался Танаисом, а с юга речкой Калачкой, ведущей к главному речному волоку на Итиль. Высота стены из известняка не превышала трех саженей, башни тоже были не слишком высокие, на их плоских крышах виднелись сооружения из деревянных балок, в которых Дарник признал балисты, захваченные на биреме. Перед стеной имелись две полосы препятствий: толстые дубовые столбы с натянутой цепью, и ров с выступающим под наклоном частоколом. С крепостных стен за передвижением липовцев наблюдала многочисленная крепостная стража, но ни на какие действия не решаясь – так на калачцев подействовал разгром отборного гурганского войска и потеря огнеметной биремы.
Ну, а Дарник что? Он привычно выжидал как будут складываться дальнейшие события – зачем зря без толку суетиться? В стане его ожидало настоящее пиршество из южных фруктов, собранных тут же в посадских садах. Присутствие вооруженных турусцев способствовало появлению возле стана неугомонных мальчишек, а следом и стариков-торговцев, защищенных от насилий своими сединами.
Совсем к вечеру пожаловали переговорщики от калачского тудуна. Рыбья Кровь принял их в своем шатре. Переговорщики хотели выяснить, почему липовский князь нарушил мирный договор, существующий между Хазарией и русским каганом.
– Нарушил договор не я, а тот, кто неверно доложил о нас калачскому тархану, – на голубом глазу отвечал хазарам Дарник. – Я только год, как стал липовским князем и как все русские князья решил послужить хазарскому кагану. Но вместо того, чтобы заключить со мной договор, против меня послали гурганцев. Они ни о чем не спрашивая, просто напали на меня. Не зная хорошо ваших обычаев, я даже подумал, что так вы решили проверить силу моей дружины. Туруский воевода может подтвердить, что никому из его людей я не нанес никакой обиды. А гурганцы скажут, что они напали на нас без всяких переговоров.
Присутствующие в шатре воеводы отворачивались в сторону, пряча свои улыбки.
– У нас существует договор с вашим каганом, его признают и ромеи, и магометане, – продолжал повторять Дарнику главный переговорщик, одетый в шелковые одежды тиун-тудун. – Тебя накажут ваши собственные князья. Мы предлагаем тебе выплатить виру за причиненный ущерб в десять тысяч дирхемов и вернуться в свое княжество, тогда мы готовы забыть, что произошло в Турусе.
– Уважаемый тудун наверно знает, что раньше Танаис назывался рекой Рус и всегда принадлежал русам. Хорошо, я согласен заплатить эту виру, если калачский тархан разрешит мне беспрепятственно проплыть по реке Рус до ромейского Ургана. Я знаю, что стратегу Ургана нужны хорошие ратники для войны с готским племенем тервигов. На обратном пути в Калаче мы и заплатим двенадцать тысяч серебряных милиарисиев, что и будет соответствовать десяти тысячам магометанских дирхемов.
Уверенный тон князя действовал убедительно не только на хазарина, но и на собственных воевод.
– Мне нужно обо всем этом сообщить тархану, – заторопился завершить переговоры тудун.
– Какой урганский стратиг? Какие тервиги? Какая вира? – напустились на Дарника после ухода переговорщиков воеводы.
– Ну был у меня такой вещий сон! – шутливо отбивался князь. – Ну захотел я в такие княжеские игры поиграться! Пусть теперь тархан с советниками головы поломают.
– Ты просто хочешь время потянуть, – первым догадался Борть. – Только не понятно, чего надо ждать.
– Ждать надо возвращения в Липов, только возвращение это не должно быть с поджатым хвостом. А пока сделайте так, чтобы об этом разговоре с тудуном стало известно не только ратникам, но и турусцам, а от них калачцам.
– У меня с калачцами это лучше получится, – тут же вызвался подслушивающий у шатра Корней, словно определяя свою будущую роль уже не княжеского шута-развлекателя, а мастера тайных дел.
Рыбья Кровь не сомневался, что хотя бы мирная неделя у него в запасе есть – такие дела, как военная помощь ромейскому Ургану решаются вовсе не в Калаче. В столицу каганата вряд ли пошлют гонцов, но каких-либо других тарханов к этому решению непременно привлекут.
Однако со своими посольско-государственными расчетами он сильно промахнулся. Уже через два дня разъезд дозорных сообщил о приближении к Калачу с юга большого хазарского войска, мол, они уже переправились через речку Калачку и движутся сюда. Один из вернувшихся из Калача туруских лазутчиков рассказал, что это за войско: треть гурганцев, треть горцев-касогов, треть гребенская дружина.
– А эти чего здесь? – удивился Дарник.
– Собирают видно дань для Итиля, – пояснил сотский бродников Сечень.
– Наверно опять не будут высылать переговорщиков, – мрачно пошутил Борть.
Отдав приказ готовиться к сражению, князь поскакал с сотней жураньцев посмотреть, что там и как. Увы, посмотреть, как следует не удалось, за огромным облаком пыли, определить сколько там конников и пешцев никак не получилось, явно было, что не меньше тысячи, а может быть и все две. Долгий переход по жаре действовал на хазарских наемников не лучшим образом – при виде липовцев они даже не пытались их атаковать.
В стан Рыбья Кровь вернулся в глубоком раздумье: нападать на утомленного противника или ждать пока он отдохнет и нападет сам.
Приблизившись к липовскому стану на версту, наемники принялись разбивать стан, вернее, три стана: для касогов, гурганцев и гребенцев.
Нестерпимое полуденное пекло перешло в тягучий и не менее утомительный вечерний жар. Больше всего князя смущали гребенцы – как же воевать со своими однородцами! Решение пришло неожиданно.
– Давай сюда свежую рубаху и плащ, – велел Дарник Корнею, который уже вполне освоился еще и в качестве княжеского слуги.
Так же приказано было переодеться знаменосцу и трубачу. Быстрян принялся отговаривать князя:
– Тебя просто повяжут и отдадут тархану. Зачем такое глупое завершение твоего блестящего воеводства? Ну дождись хотя бы, чтобы они чуть отдохнули и поели.
Подождать Дарник согласился, поел и сам – излишек доброты и ему не помешает.
Привлеченные сигналом трубы гребенцы, побросав все дела и столпясь у края своего стана, ожидали приближение алого знамени, с вышитой на все полотнище золотой рыбой. Дарник боялся только одного: чтобы вражеская стрела не застала его прежде чем он достигнет гребенского стана. Но приближение прошло благополучно. Три лошади двигались вперед упругим шагом, и толпа гребенцев перед ними непроизвольно расступалась, чтобы затем взять в плотное кольцо. Липовский князь молчал, молчали и гребенцы. Краем глаза Дарник заметил, как от двух других станов отделились конные группы и направились в их сторону.
– Ну, чего приуныли? Или я такой страшный? – Он широко улыбнулся.
Толпа в ответ тоже заулыбалась и дружелюбно зашевелилась.
– Магометане и ромеи никогда не дают в обиду своих единоверцев. И только мы, русы и словене, рады уничтожать друг друга и продавать в рабство. Больше так не будет. Это говорю вам я, Дарник Рыбья Кровь. Пора становиться оберегом всей Русской Земли.
– А ты с другими князьями советовался? – выкрикнул чей-то хриплый голос.
– А тебе, чтобы свою жену и детей от рабства защитить, княжеский совет нужен? – не задержался с ответом князь. – Здесь вы гибнете и уродуетесь за грабеж и добычу, у меня вы будете биться за всю Русскую Землю. Выбирайте прямо сейчас, кто со мной и кто против своей земли. Слава и богатство будет только в нашем единстве.
Толпу пеших воинов окружили конные гурганцы и касоги. К ним примкнул и приободрился гребенский воевода Тан тоже на коне и в хазарской одежде.
– Вяжи его, ребята! – крикнул он. – Без него липовские смерды сами разбегутся.
– Как же вяжи! Он сам пришел! Правду он говорит! Ишь, сам хазарский халат напялил! За серебро родную землю губим! – раздались несогласные крики. Вверх угрожающе взметнулись сотни мечей и секир.
Многие восторженные лица повернулись вновь к Дарнику:
– Погоди, сейчас только миски свои приберем и коней оседлаем.
Дарник терпеливо ждал, все еще опасаясь перемены настроения гребенцев. Но перемены не происходило, не было даже сомневающихся. Четыре сотни словен, брошенных вместе с чужаками покарать войско липовцев, воевать и так не очень хотели, а после призыва молодого князя – тем более. Была, правда, опасность, что гурганцы и касоги попытаются вмешаться, но на инородцев отчаянная смелость липовского князя произвела не меньшее впечатление, чем на гребенцев, и сражаться насмерть со своими недавними союзниками они не испытывали никакого желания. И вот уже в поздние сумерки гребенцы начали движение к липовскому стану: четыреста ратников, два десятка повозок, две сотни лошадей. На месте остался только воевода Тан с несколькими сотскими. Впрочем, князю это было лишь наруку.
– Принимай подкрепление! – скомандовал Дарник, вместе со знаменосцем и трубачом впереди всех подъезжая к своему стану.
– Это только ты так можешь! – восторженно приветствовал князя Борть. Другие воеводы помалкивали, не в силах до конца поверить в случившееся.
С ратниками было проще, гребенцев они встречали, как говорится, с десятирукими объятиями, жаренная конина, фрукты, вино из калачских виноградников, хоть все и сытые были, снова пошли в дело. До утра горели костры, и шло знакомство липовцев с негаданным пополнением. Не спали и князь с воеводами, выставив двойные дозоры, и всю ночь держа в полной готовности камнеметчиков и арсову сотню, опасаясь ночного нападения других хазарских наемников, тем более видя вдали их не гаснущие костры.
Наутро обнаружилось, что эти костры были уловкой – гурганцы и касоги ушли. Посланные дозорные доложили, что все они уже перебрались на южный берег Калачки.
– Что дальше? – спрашивали князя воеводы.
– Похоже, нам самим теперь надо брать с Калача виру, – отвечал им Дарник.
– А под каким предлогом?
– Предлог у нас будет самый законный. Река Рус все-таки русская река. Отсюда все русы пошли. Но сто лет пошлины с купцов здесь собирали только хазары, пора забрать у них половину этих доходов. Или кто-то возражает против этого?
Воеводы и ратники от души веселились: ну и шутник у них князь!
Но для начала требовалось хоть сколько-то разобраться с гребенцами: кто на что горазд, и кого куда определить. Новички наслушавшись за ночь бесконечных рассказов о победах над арсами, булгарами, норками и сами жаждали для себя чего-то нового и необычного. Преимущественно это были обыкновенные смерды, хотевшие перед мирной семейной жизнью как следует и мир посмотреть и себя испытать. В общем, выбрали рядом со станом подходящее поле-ристалище и ну из луков стрелять и двое на двое, и ватага на ватагу вместо мечей палками друг друга дубасить. А если кто в конники хотел, то и тому это попытать было позволено.
Не успели, однако, ратники и набежавшие из посада зрители войти во вкус от сего зрелища, как из Туруса прискакал одвуконь разъезд дозорных, с ними был липовский гонец, сообщивший о бесчинствах близ Липова вольных бойников. Разбежавшись после своего разгрома по лесам, они вскоре вновь сбились в вооруженные ватаги и в отместку Дарнику принялись нападать на заставы и селища княжества, не столько грабя, сколько стараясь нанести побольше ущерба: бессмысленные убийства смердов и домашнего скота, насилие над женщинами, поджоги и вытаптывание полей. Была даже попытка ворваться в посад Липова, но гарнизон Дворища под началом Кривоноса так отбился, что у бойников пропало всякое желание нападать на город впредь. Счастье еще, что они пока держатся обособленно друг от друга, однако если найдется вожак, который объединит всю их полутысячу, худо придется всему Липову.
– А что арсы? – интересовало Дарника.
– Арсы за тебя, князь. Сами пришли на помощь Арсовой Заставе и помогли ей справиться с одной из ватаг.
На Сотском совете мнение было единодушным: пора возвращаться домой, мол, никакая здешняя добыча не перевесит вред, который бойники могут нанести княжеству. Рыбья Кровь был в некоторой нерешительности – уж очень хотелось ему объявить тудуну о своей собственной вире Калачу. Но самому засылать переговорщиков было как-то не очень выигрышно. Какое-то время он даже обдумывал, не написать ли все это в послании на ромейском языке, потом все же махнул рукой – оставлять письменное свидетельство своих шуток было чревато непонятными последствиями. Однако завершить свой калачский поход все же требовалось чем-то достаточно громким.
И отозвав в сторону Бортя, Дарник распорядился одной из его сотен под видом сбора фруктов пройтись на посадским дворищам, везде объявить о распоряжении тудуна собрать подати для дружеского липовского войска, ни в коем случае никого не обижать, но собрать все самое ценное:
– Деньги, если найдутся, украшения, дорогие ткани и одежды, а также все железное и медное, в общем, сам по Казгару все прекрасно знаешь.
Затем отдельно через толмача князь переговорил с гурганскими пленными:
– Никто не хочет платить за вас самый малый выкуп, отпустить просто так, чтобы вы потом против меня сражались я тоже не могу, поэтому выбирайте: или каждому из вас отрубают кисть правой руки и отпускают на свободу, или вы идете со мной в Липов, там честно работаете и через два года уходите куда захотите.
Что-то недолго переговорив между собой на своем языке, все как один гурганцы согласились отправляться с князем. Потом довольно неожиданный разговор состоялся у Дарника с турусцами, которые до сих пор так и не покинули липовский стан.
– Все, мы уходим домой на север. Я слово свое держу, отправляйтесь к своим женам и родне.
Из семидесяти человек, сорок захотели идти с князем, опасаясь кары от калачского тархана, только спрашивали, можно ли им взять с собой жен и не будут ли их жен липовцы обижать.
– Вы же видите, как в моем войске относятся к мамкам, также будут относиться и к вашим женам, – успокоил их Рыбья Кровь.
Тем же, кто захотел остаться, счел нужным объяснить жалобные вопли, доносящиеся из посадских дворищ:
– Там никого не убивают и не сильничают. Просто забирают с каждого дыма по десять дирхемов на дорожный прокорм нашего войска. Как мне ваш тудун пообещал. Берем только свое.
Еще день сборов и объединенное войско двинулось на Турус. Вперед выслан был гонец с распоряжением речному войску останавливать все ладьи, плывущие на север, и освобождать их для погрузки пешцев на возвратный путь.
В хазарской крепости помимо разгневаных купцов, грозящих карами от русских князей Дарника ждал замечательный подарок от Быстряна. Освобожденная от всех мачт, баллист и других грузов бирема сама сошла с мели и теперь ее усердно чинили, собираясь идти на ней в Калач к князю на помощь. Приказ о возвращении вызвал недовольство у главного воеводы:
– Я надеялся, если не напасть на Калач с воды, то хотя бы вернуть бирему за хороший выкуп. А теперь что, просто сжечь ее.
Понятно было, что до Липова эта громадина не пройдет.
– Будем тащить, пока сможем, – решил Рыбья Кровь.
В Турусе половина гребенцев захотела вернуться домой. Князь этому не препятствовал, помог переправиться им с повозками на правый берег Танаиса и в качестве жалованья (служба ведь была исполнена) вручил каждому по гурганскому мечу. Купцам, чтобы не слишком шумели, заплатил за изъятые ладьи по десять дирхемов задатка, пообещав добавить еще по сорок монет, когда они привезут свои товары в Липов.
Теперь оставалось только правильно все распределить: загрузить на суда пятьсот пешцев, двести добытых рабов и пятьдесят пленных гурганцев (включая поправившихся в Турусе раненых), пятьсот конников и камнеметчиков переправить с колесницами на правый берег, плоты и лишние повозки обменять у бродников на харчи и овчины и можно уже двигаться. Боясь перегруза, на бирему посадили только нижний ряд гребцов, но и с ними ромейское судно ничуть не отставало даже от дракаров. Но все равно заплыв против течения был уже не такой бодрый как прежде. Конница могла двигаться втрое быстрее, но князь не позволяял ей покидать флотилию – добычи было не очень много, поэтому главный выигрыш виделся в полном сохранении и людей и имущества.
Затратив на сто пятьдесят верст целую неделю, наконец вышли к устью Липы. Здесь отыскали подходящую излучину с затоном и высоким берегом, высадили на него шестьдесят гребцов биремы, добавили к ним пару ватаг и пятьдесят рабынь (остальных наложниц ищите в окружающих селищах) и приказали:
– Стройте Усть-Липу!
Дальше войско пошло раздельно: конница как можно быстрее, а ладьи с дракарами как сумеют.
Наслушавшись рассказов про поджоги и убийства, Дарник ожидал увидеть свою землю сплошь выжженной и опустошенной. На самом деле ущерб был не так уж и велик. Все восточные заставы и селища остались в целости. Сильно пострадала лишь западный берег Липы. Разорены и сожжены с десяток селищ. Еле отбились Короякская и Арсова Заставы, устоял и Южный Булгар. Попытки Кривоноса самому нападать на бойников ни к чему не привели – те, избегая прямого боя, просто исчезали в лесной чаще. Кроме налетов на смердов и селища было бессмысленно сожжено и вытоптано немало полей, истреблен скот, уничтожены все мосты через речушки. Это была откровенная месть лично ему, Дарнику. И она достигла своей цели – липовцы встречали князя, опустив глаза. Никто ничего не говорил, но ясно чувствовалось, кого именно они считают виновником своих бед. Его новые победы никого не радовали, а казалось только еще больше злили.
Необходимо было резко менять сложившееся положение.
– Раз теперь ты можешь посадить на коней пять сотен ратников, можно устроить большую загонную охоту, – предложил Голован.
Так и сделали. В версте от Южного Булгара имелся обширный заливной луг, переходящий в топкое болото. Высланные туда двадцать колесниц с сотней бортичей за три дня навалили там лесную засеку и в скрытном месте вместе с камнеметчиками затаились. После чего тысяча гридей, арсов и липовцев, растянувшись цепью по Короякской дороге на три версты и грохоча молотками по железным мискам, принялись прочесывать лес, где вольных бойников видели последний раз. Еще три сотни конных жураньцев ехали сзади на случай, если бойники рискнут прорваться сквозь редкую цепочку мужиков, женщин и стариков. Однако никто прорываться не стал, спугнутые ватаги бойников поспешно ушли в глубь леса, оставив свои стоянки с брошенным добром. Наткнувшись на засеку, часть бойников полезла через нее, а часть пошла в обход и вышла как раз на засаду камнеметчиков и лучников. «Улов» был не слишком велик: две дюжины убитых и полдюжины раненых, захвачены в плен.
Но Рыбья Кровь сумел вдвое увеличить его. Все убитые и раненые были догола раздеты, после чего убитых так и оставили на съеденье лесному зверью, а в их одежды нарядили чучела из травы и развесили их вдоль Южной и Короякской дороги. Гриди, возясь с чучелами не понимали:
– А почему нельзя было самих бойников развесить?
– Потому что я страх как боюсь вонючих мертвяков, – с улыбкой отвечал им князь.
Его расчет вполне оправдался: чучела воздействовали не так пугающе, зато весьма выразительно и долговременно.
А привезенные пятеро раненых бойников были помещены в Загон к пребывающим там остерским разбойникам – развлечению липовцев продолжаться и пополняться!
Исчезнувший страх перед лесными убийцами, которые так здорово бегают от пустых мисок, вернул липовцам былое спокойствие и веру в князя. Вскоре предпринят был подобный загон и в западную часть леса, «добыча» там, правда, оказалась еще меньше, чем на юге. Однако в результате устрашенная собственными чучелами большая часть вольных бойников все же покинула территорию княжества, те же, кто из упрямства остались, окончательно были истреблены с наступлением осени, когда по лесу с опавшей листвой на них устраивали охоту уже с собаками.
Прибывшая в Липов походная флотилия и вовсе оживила столицу княжества. Хотя серебро направо-налево никто не разбрасывал, княжеские и войсковые лавки настолько заполнились топорами и пилами, лопатами и гвоздями, что на них у лесовиков можно было выменять не только зерно, но и хмельной мед. А было еще обилие новых лиц, вещей, бесконечных рассказов о самом походе и сражениях.
Увы, без князя в речном войске не обошлось без потерь. Пленные гурганцы, зарезав пятерых охранников, сбежали. При этом пятерых своих единоплеменников, полностью не оправившихся от ран, оставили на месте. И приплыв в Липов, многие гриди требовали эту пятерку подвергнуть самой жестокой казни. На что Дарник лишь рассмеялся:
– Ну и молодцы гурганцы, что сбежали. Лучше охранять надо было. Эти, когда поправятся и сбегут, тоже молодцами будут.
10
Избавившись от последних разбойничьих ватаг и распределив свое войско по ближним и дальним селищам, Рыбья Кровь приступил к размеренному княжескому управлению. Еще более твердо вознамерился посадить служивых людей на землю. Собрав воевод и тиунов, так им и объявил:
– Я не хочу больше полагаться только на военное счастье. Хочу богатеть от своей земли, и вы все должны мне в этом помочь. Берите землю, селите на ней привезенных холопов и кормите себя и своих ратников.
– Да как же кормить, когда мы по полгода с тобой в походе? – зашумели воеводы.
– В поход теперь тоже пойдут только те, кто сможет хорошо хозяйствовать на земле, – был ответ князя. – Мне надоели бездомники с одним ржавым мечом за душой. Я хочу, чтобы каждому воину было куда и к кому возвращаться. Это лишь ребятне надо все время доказывать, какие они смелые и ловкие. Я здесь самый молодой, но и мне уже надоело всем показывать какой я хороший воевода. В следующее лето остаюсь в Липове, так и знайте, войско поведет кто-то другой. Год назад я уже предлагал вам брать землю и холопов, и мало кто согласился. Теперь это мой приказ. Каждый получит свое жалованье за полгода. Оно у вас не такое маленькое. Посмотрим, кто как сумеет им распорядиться. Кому нужна только воинская слава и добыча, так в полусотских и застрянет или пусть поищет службу у другого князя, у меня будет лишь то, что я сказал.
Мрачные расходились после совета воеводы и тиуны. Вместо привычного осенне-зимнего затишья им предстояло сильно беспокоиться о своем ближайшем будущем. Неожиданную поддержку Рыбья Кровь получил от гребенцев, они не только согласны были нести службу на самых дальних заставах, но и не прочь были самостоятельно возвести отдельное селище. А уж когда князь предложил всем желающим сесть на землю свою подмогу-покруту в двадцать дирхемов, желающих ее получить выстроилась целая очередь. Глядя на ретивых гребенцев зашевелились и малые воеводы. Липов снова превратился в бурный муравейник: плотники едва успевали возвести бревенчатые срубы, как их тут же разбирали и увозили за много верст, прибывших из Туруса рабов принялись выкупать и увозить на свои земельные угодья, бешеным спросом пользовались доски, бычьи пузыри для окон, чугунные детали для печей, ну и сами печники, конечно.
– Я понял твой секрет, – сказал князю по этому поводу Фемел. – Ты вырос в окружении лишь своих мыслей, поэтому тебе дела нет до сложившихся обычаев и правил. И тебе все время хочется двигаться только вперед. Но однажды все могут устать бежать за тобой и скажут: остановись. Что ты будешь делать тогда?
– Возьму свой клевец и с первыми петухами ускользну из Липова.
– Неужели ты способен все бросить и начать жизнь заново? – удивился ромей.
– Не только заново, но и продолжить все как есть, – довольно ухмыльнулся Дарник.
Что это значит, выяснилось, когда с первым снегом в Корояк было отправлено свадебное посольство сватать младшую дочь князя Рогана Всеславу.
– Может не надо посольства, сначала бы осторожно выведать, что и как, – пытался отговорить князя ромей. – Не пойдешь же ты на Рогана войной, если он откажет?
– Очень даже пойду, и Роган это знает, – как о самом очевидном, говорил Дарник.
Фемел смотрел на своего «ученика» недоуменным взглядом: когда и где юный бежецкий варвар всего этого успел нахвататься?
Весть о княжеском сватовстве, разумеется, не могла оставить в покое ни одну женщину Липова. Донельзя взбудоражились и дарникские наложницы, при этом, если Шуша, Зорька и Саженка могли хоть чуть-чуть позлорадствовать в сторону Черны, то у последней не было и такой отдушины.
– А чем я тебе не хороша как жена? Два с половиной года была во всем угодна, а теперь нет! Я уже словенскую грамоту выучила и ромейскому языку меня Фемел обучает! Или совсем некрасива стала! Тебе никак не подхожу?! – снова и снова разорялась она, пугая, уже начавшего говорить сына.
– Ну почему же, во всем подходишь, – морщась, отвечал он. – И никто тебе не запрещает быть моей первой наложницей. Но есть вещи поважней самой горячей любви. Чтобы чего-то большого добиться, мне нужна помощь других князей, а ее получить можно, лишь породнившись с одним из них. Надеюсь, эта Всеслава окажется плохой женой, и ты подаришь мне более полное мужское счастье не только в постели, но и как верный и проверенный соратник. Кстати, было бы очень хорошо, если бы ты об этих моих словах никому не рассказывала. Твое злословие уж точно разъединит нас навсегда.
И Черна притихла, ясно понимая, что он как сказал, так и сделает.
Помимо свадебного посольства еще более важное посольство направлено было в Перегуд без захода в Корояк, по проложенной Кривоносом до Северска лесной дороге. Его сопровождала сотня неженатых ополченцев, дабы сменить одну из сотен перегудского гарнизона, найти себе жен и заодно способствовать сбору с Перегуда договорных податей, преимущественно зерном, льном и шерстью, тем, чего в Липове сильно не хватало.
Большой обоз с припасами отправился по Южной дороге и в Усть-Липу, обозначив таким образом южную границу липовских земель. По приблизительным прикидкам от Перегуда до Усть-Липы было не меньше пятисот верст. В ширину, правда, совсем немного, но ведь это дело вполне наживное.
В самом Липове на Войсковом Дворище завершалось строительство новых княжеских хором. В нижнем каменном ярусе находились кладовые и в отдельных горницах расположилась малая гридница для смены телохранителей, наверху, в ярусе из дубовых бревен, личные палаты князя и ближней дворни. Черна вместе с малолетним сыном после очередных ревнивых скандалов была переселена в отдельное дворище Посада, и ничто уже не мешало готовить комнаты для новой жены князя.
Княжеская и войсковая казна между тем, несмотря на все расходы, медленно, но верно стали пополняться. Собирая второй год подати самыми неподходящими товарами, Дарник пускал их в переработку в свои княжеские и войсковые мастерские. Потекли туда и поборы с проезжих купцов, харчевен, ремесленных мастерских. Теперь уже личные княжеские караваны шли в Корояк и Остер с готовыми тканями, сапогами, железными орудиями, глиняной посудой, конной сбруей и коврами. Левобережные селища не тронутые вольными бойниками тоже уже выплачивали полновесные подымные подати.
В липовской школе прошла первая проверка полученных знаний. Десять лучших учеников князь назначил землемерами и счетоводами с жалованьем, равным жалованью войскового десятского. Так, пятнадцатилетние отпрыски сразу стали зарабатывать больше, чем их отцы и старшие братья. Это произвело на липовцев столь сильное впечатление, что в школу немедленно записалось втрое больше желающих, чем прежде. Ромейские и словенские учителя, войдя во вкус, убеждали князя, что необходим еще и третий год обучения. Дарнику это было не совсем понятно, чему можно обучать три года подряд, но он все же решил согласиться и посмотреть, что из этого выйдет.
Помимо конных скачек и боевых игрищ появилось в стольном липовском граде и такое развлечение, как новые гладиаторские бои. Рассказ Фемела о том, как это проводилось в Западной Романии удачно лег на избыток головников, сидящих в Загоне, расходы на которых превышали доходы от их камнетесных работ.
– Хотите выйти отсюда – три поединка на смерть и любой из вас свободен, – предложил им Дарник. Головники встрепенулись и согласились.
Но ромейские гладиаторы оказались невинными мальчишками, по сравнению с тем, что придумал князь Дарник: выходить в бойцовский круг по пояс обнаженными и с двумя короткими топориками в руках. Одно дело, когда ты рубишься со щитом и хоть в каких-то доспехах, другое – когда во все стороны отлетают куски человеческой плоти. Зрелище оказалось непосильным даже для закаленных походных ветеранов и после второй топорной рубки, топоры поменяли на щит и меч – это выглядело значительно помягче. Впрочем, никто из головников за три первых месяца до свободы так и не дожил. Не было ни одного кто бы за три поединка не получил ни одной серьезной раны, от которой они при всем лечении все равно умирали.
В неожиданную сторону расширились и другие судебные княжеские решения. Аукнулись его старые слова: «Бери рабыню и содержи ее». Сначала по чуть-чуть, а потом все больше и больше обрушились на Дарника жалобы жен и наложниц на своих мужей. (Мужей, потому что любая наложница все равно считала себя мужней женой.)
– И не кормит ее! И не одевает! И бьет!
Ну насчет бьет князь был категоричен:
– Ни один муж в здравом уме не станет без причины бить свою жену. Хорошо, уходи от него, даже можешь требовать от него денег на свое содержание, но ровно до того момента пока у тебя не появится новый полюбовник.
– А если плохо кормит или одевает, ну что ж, отправлю я его на службу в дальнее селище, а ты уж будь добра выползай из своей каморы и ступай в ткацкую или швейную мастерскую и зарабатывай харчи и платья какие сможешь.
Фемел мог быть доволен – цивилизация наступала в Липове верстовыми шагами. А как же при этом подмывало Дарника воскликнуть:
– Ну почему мне в свои семнадцать лет надо разбираться в ваших семейных делах?
Но ничего не поделаешь: назвался князем – терпи.
Месяц после посылки свадебного посольства между тем миновал, а из Корояка все не было никакого известий. Ответ пришел, но совсем другой, из Айдара через Корояк прибыл посланник русского кагана с грамотой, призывающей князя Дарника на княжеский съезд. Такие съезды собирались раз в два-три года, на них выбирали нового кагана, решали споры между князьями и определяли общие большие дела. Еще на таком съезде иногда судили того или иного князя, о чем Дарник подумал прежде всего, но спрашивать об этом гонца воздержался, не желая ронять достоинства.
На совете воевод и тиунов голоса разделились пополам: одни говорили, что надо ехать, другие предлагали сказаться больным и послать вместо себя, хотя бы Фемела, он все узнает и сумеет выкрутиться из любого положения. «Не ехать» означало, что их полуразбойничье княжество еще вовсе не настоящее княжество, «ехать» же действительно было рискованно, наверняка хазары и купцы нажаловались там за Калач, зато возникла возможность получить общее признание и утвердиться на липовском княжьем столе уже не только с помощью своего войска. И всех выслушав, Рыбья Кровь решил все же ехать.
Съезд назначили в середине января-просинца. Почти месяц ушел на основательную подготовку к поездке. Дарник отыскал в сундуке матери свиток на ромейском языке «О церемониях» и засадил за учебные столы малую дружину и воевод изучать правила пристойного поведения. Дружинников отбирал тоже весьма придирчиво, обращая внимание на их стать и приятный вид. По имеющимся образцам шили богатые одежды, украшали санные возки и сбрую для лошадей. Оружие выбирали тоже самое дорогое, инкрустированное золотом и драгоценностями, дабы предстать в наиболее пышном виде.
Дорога в Айдар обычно лежала через Корояк, но Дарник избрал другой путь. Посланные ватаги гридей заранее проложили нужный проезд в юго-западном направлении до самого Танаиса с гостевыми дворами и запасными лошадьми в лесных селищах. По этому проезду княжеский санный поезд с четырьмя ватагами и двинулся, покрыв полторы сотни верст за три дня. Дальше были наезженные людные дороги, поэтому две ватаги отправили домой и дальше поехали не спеша, преодолев остальные двести верст за неделю.
Как был изумлен айдарский дозор, когда прямо на него из вьюжной мглы выскочили тридцать разукрашенных всадников с пятью утепленными возками, ведь все другие княжеские поезда непременно высылали вперед гонцов с предупреждением о своем приближении. Туповатый десятский дозора не хотел верить, что перед ним именно липовский князь, ведь все говорили, что тот ни за что не приедет.
В столицу каганата липовцы въехали через главные, Золотые ворота. К большому разочарованию Дарника, позолоченными оказались только петли, заклепки, да две больших семиконечных звезды – знак кагана, прибитые на воротных створках.
Город располагался треугольником между Малым Танаисом и его левым притоком и шел ярусами по склону большого покатого холма. Двор кагана располагался на Горе, то есть на самом верху холма. Ниже находился Белый город для воевод и дружины, еще ниже Малый город, который был в пять раз больше первых двух, но все равно назывался Малым из-за малости живущих здесь людей. Деревянной была стена только вокруг Малого города, остальные две, на Горе и Белом городе – из камня.
На Гору, согласно правилам, Дарника пропустили только с десятью дружинниками, остальных разместили на гостином дворе в Белом городе. Княжеский съезд являлся главным событием столичной жизни, превращая жизнь десятитысячного города в один большой праздник. Центром же самого этого события оказался сам приезд липовского князя, никого другого не рассматривали так внимательно и пристально, как Дарника и его дружину, и все разговоры были только о нем.
Из девяти князей на месте были уже шестеро, ждали еще троих запоздавших. В первый же день Дарника принял сам каган. Если в хоромах короякского князя Рогана все было рассчитано на удержание тепла, то в тереме кагана об этом, казалось, думали меньше всего. Многочисленные печи, жаровни и подсвечники с десятками свечей в высоченном тронном зале с колоннами словно обогревали наружный морозный воздух. Но Дарник не позволял себе изумляться и вместо того, чтобы хотя бы искоса оглядываться по сторонам, предпочел сосредоточить внимание на кагане, справедливо полагая, что у него еще будет время все это осмотреть и оценить.
Каган, высокий длиннолицый мужчина пятидесяти лет, смотрел на гостя бесстрастно и отстраненно и говорил глухим, но ясным голосом:
– Уже сорок лет у нас не выбирали новых князей, я уж думал, что их в самом деле достаточно. Оказывается, и для нового князя можно найти место, если хорошо поискать.
– Я тоже так думал совсем недавно, – не совсем впопад согласился Дарник
– Настроение народа переменчиво, едва удача отвернется от тебя, ты можешь потерять все.
– Тогда у меня найдется что-то другое, только и всего.
– Значит, если ты перестанешь быть князем, для тебя это будет не слишком большой потерей? – вопрос кагана прозвучал вполне двусмысленно.
– Это будет потерей для тех, кто выбрал меня князем, и для тех, кто попытается сместить меня с моего стола.
В глазах кагана мелькнуло любопытство:
– Почему ты так думаешь?
– Я знаю, сколько людей ждут малейшей моей неудачи и промаха. Но если это случится, их жизнь снова станет скучной и обыденной.
– А ты знаешь себе цену! – совсем уже весело похвалил каган.
Они поговорили еще о чем-то незначительном, и Дарник удалился. Он знал, что говорил с каганом достаточно дерзко, но совершенно не жалел об этом. Если каган не смог в нем рассмотреть ничего кроме дерзости, ну что ж, так тому и быть.
Что такое княжеское высокомерие, Дарник почувствовал очень скоро. Два-три раза в день ему приходилось нос к носу сталкиваться с другими князьями, в том числе и с уже прибывшими Роганом и Вуличем. Те смотрели на юного выскочку с нарочитым равнодушием, словно на пустое место. Однако по части гордыни Рыбья Кровь любому мог дать сто очков вперед, вот и смотрел в ответ не с нарочитым, а с настоящим каменным спокойствием, словно на неодушевленный предмет. В напряжении пребывали и липовские дружинники, опасаясь какого-либо нападения.
– Это они меня так испытывают, – успокаивал их Дарник. – Не обращайте внимания, считайте, что они такие злые, потому что со своими женами поругались.
Наконец дни томительного ожидания прошли, и княжеский съезд открылся. Сначала князей с тремя-пятью их спутниками собрали в приемном покое, где все князья стояли, обмениваясь дружескими репликами. Единственный, к кому никто ни разу не обратился, был Дарник. Роган и Вулич тоже делали вид, что совсем его не замечают. Потом, когда все вошли в трапезную и стали занимать места за идущими вдоль стен столами, Дарника с тремя сотскими опять продолжали «не видеть». Рыбья Кровь велел сотским считать количество свечей в подсвечниках, а сам вспомнил себя в детстве, как он стоял без движения на лесной поляне, ожидая, что мелкие зверушки примут его за не живой предмет и возобновят свою обычную деятельность. Его выдержка оправдала себя. Когда все расселись, оказалось, что за крайним столом как раз осталось место для четырех человек. Там Дарник с соратниками и расположился.
На них по-прежнему никто не обращал внимания. Но долго оставаться в обороне Рыбья Кровь не умел, поэтому сам перешел к более активным действиям. Когда все приступили к трапезе и заздравным тостам, он тихо приказал сотским сидеть неподвижно и ни к чему не прикасаться. Как и следовало ожидать, от присутствия за общим столом истуканами сидящих людей окружающие очень скоро почувствовали некоторую неловкость и, не зная, как быть, вопросительно стали посматривать на кагана.
Тот был вынужден на их призывы откликнуться:
– Почему молодой князь Дарник отказывается от нашего угощения?
– В тех краях, откуда я родом, когда незнакомый человек приходит в чужой дом, он всегда стоит неподвижно и ждет первого слова от хозяина дома.
Это Дарник сочинил прямо на ходу, но сочинил весьма ловко, косвенно упрекнув в негостеприимстве и неучтивости всех присутствующих. Они это тотчас поняли и теперь посматривали на него иначе, еще не считая себе ровней, но уже и не принимая за нахального простолюдина.
На следующий день происходили поединки княжеских дружинников. Дарника об этом заранее не предупредили, поэтому с собой он взял не победителей Липовских боевых игрищ и не закаленных арсов, а тех, кому предстояло стать хорунжими и сотскими. Поэтому выиграть у других княжеских телохранителей не удалось ни в одном виде единоборств. Рыбья Кровь сам удивлен был тому равнодушию, с которым он воспринял эти поражения.
– Не так уж они и хороши, эти липовцы, – громогласно заявил один из князей. Окружающие с любопытством взглянули на Дарника, ожидая его реакции.
– Мои воины особенно страшны, когда убегают от врагов, – добродушно отшутился Рыбья Кровь. – Уже два с половиной года только и делают, что убегают.
Ему не без подвоха напомнили, что он сам начинал как вольный поединщик и вполне мог сейчас сам постоять за честь Липова.
– Чести Липова всего два года, – не дал себя сбить с шутливого тона Дарник. – Подождите хотя бы еще два годика, а там посмотрим.
Третий день съезда был днем обсуждения всех дел. Основательно усевшись в приемной светлице, долго говорили о пограничных спорах между княжествами, об ущербе, причиненном при проходе дружин через чужие земли, о купеческих обидах, о переманивании чужих гридей и так далее. После перерыва на дневную трапезу дошла очередь и до липовского князя. Гребенский князь Болебор пожаловался, что Дарник своим Калачским походом поставил под угрозу мир с хазарами, князь Вулич вспомнил про якобы своевольный захват Дарником Казгара и угрозе большой войны с булгарским ханством, князь Роган сообщил, что Дарник так и не ответил за свои прежние разбойные прегрешения и более того, сначала забрал у него Перегуд, а теперь посватался к его дочери Всеславе, грозит в случае отказа разорением Корояка. Наконец слово взял Ушата, тиун кагана по чужеземным делам, спрашивая всех присутствующих по какому праву липовский князь объявляет запрет на вывоз рабов со всех русских земель?
Ко всем этим обвинениям Дарник был готов. Вспомнил, что первым делом надо сказать что-то веселое, тогда и остальное выслушают более благосклонно. Поэтому начал с князя Рогана, рассказал, как тот на пиру посадил его рядом со своей младшей дочерью, в которую он, Дарник, по своей молодости и неопытности тут же безумно влюбился. Ну не виноват он, что рогановская дочка так пришлась ему по сердцу. Действительно, если Роган откажет, он приступит с войском к Корояку и заберет свою зазнобу. Но он не понимает, в чем тут незадача, ведь в качестве приданого будущий тесть успел отдать ему Перегуд. В ответом раздался громкий смех присутствующих над несговорчивым тестем.
Теперь можно было приступить и к серьезному. Про свои походы объяснил, что всегда хотел стать хорошим воеводой и его единственная вина, что он не может отказать ополченцам и бойникам, которые просят его идти в поход за славной победой и большой добычей. Но подождите немного – непременно найдется кто-то кто в пух и прах разобьет меня, ведь не бывает же бесконечного везения. И снова одобрительные усмешки большинства князей.
– За пятнадцать первых дней в Турусе мои гриди остановили двести рабов, это не считая тех лодий, что прокрадывались мимо нас ночью. Значит, за шесть месяцев в чужие края вывозится население целого города. Я думаю, в три-четыре раза больше вывозят рабов и по другим дорогам. Получается, что наша земля каждый год теряет три-четыре города и на три-четыре города становится больше в Хазарии, Персии и Романии.
– Это же рабы, самые отбросы, без них мы только крепче и чище становимся, – громко высказался князь Болебор. – А у других этих отбросов прибавляется.
– Лучшее войско у магометан покупается на невольничьем рынке и через два года такое же войско из рабов будет у меня.
– Ты, выходит, еще и самый хитрый из нас, – под общий смех заметил князь Вулич.
– В качестве торговой пошлины хазары и булгары забирают одну десятую часть всех товаров, которые везут к нам, – продолжал Рыбья Кровь. – Сами же едут к нам беспошлинно. И мы еще радуемся, что они приехали. Мое главное преступление перед вами не в том, что я уже совершил, а в том, что я собираюсь совершить. С этой весны все ладьи ромеев, хазар и магометан, идущих мимо устья Липы, тоже будут платить одну десятую часть своих товаров и каждый пятый дирхем пойдет в казну кагана.
– Да они просто не поедут, вот и все, – заметил тиун Ушата.
– Тогда мы повезем свои товары другим путем, через Итиль. Возле Остера до Итиль-реки совсем близко. Если только князь Вулич не наложит запрет на мои торговые караваны, – добавил Дарник.
– Да, на тебя наложишь, – невольно вырвалось у Вулича.
Князья снова весело похмыкали.
– Ты, говорят, и против хазарских грамот для нас на сбор дани в чужих землях возражаешь? – напомнил каган.
– Когда у меня будет большое войско, я пройду походом до Аланских гор, а потом буду сам давать хазарам грамоты по сбору дани с тех земель. Но это можно и не откладывать надолго. Если каждый из князей даст мне по сто своих гридей, я готов отправиться в такой поход уже этой весной.
В приемном зале повисло тяжелое молчание. Все вроде бы и понимали справедливость слов Дарника, но в силу его молодости не хотели соглашаться с ним. Неопределенность развеял каган:
– Ну так удастся нам помирить влюбленного князя с его сердитым тестем?
– Помирим! Поженим! Прямо тут и свадьбу! – раздались веселые голоса.
Все знали, что Всеслава прибыла в Айдар вместе с отцом. Но тут неожиданно поднялся племянник гребенского князя воевода Тан.
– Князь Дарник обманом увел мое войско. Я требую судебного поединка, – жестко произнес он.
Про Тана рассказывали, что он не раз выходил против медведя с рогатиной и кинжалом. В это легко было поверить, глядя на его широкие плечи и каменные скулы, о которые в кулачном бою разбивался не один бойцовский кулак.
– До первой крови! Только до первой крови! – поспешно закричали князья.
Дарник с изумлением смотрел на Тана: неужели из-за своего неумения управлять гридями, тот готов подвергнуть себя смертельному риску? Отступать было никак невозможно. В качестве оружия Маланкин сын выбрал двойные мечи, князья тут же поддержали его – ведь двумя мечами легкую царапину нанести гораздо сподручней, чем одним. По общему согласию сражаться предстояло обнаженными по пояс.
Посмотреть на княжеский поединок во дворе дворца кагана собрались лишь самые именитые люди, простолюдинам это видеть не полагалось. Удар в медное било возвестил начало. Бой получился весьма скоротечным. Тан, поигрывая своими узловатыми мышцами молотобойца, яростно атаковал своего куда менее внушительного противника. Однако всем собравшимся во дворе кагана зрителям: князьям, тиунам, воеводам – знатокам ратного дела, сразу стало очевидно, что именно Дарник ведет поединок, хладнокровно уворачиваясь и отбиваясь, выжидает удобный момент. Не достигая своей цели мечами, Тан дополнял ее словами.
– Ты жалкий безродный ублюдок! – рычал он свистящим шепотом, не слишком подходящим его великаньей стати.
– Верно, – коротко отвечал ему липовский князь.
– Ты трусливый лесной разбойник!
– И это так.
– Княжны Всеславы не видать тебе как своих ушей!
– Конечно, не видать, – соглашался и с этим Дарник.
Дальше разговора уже не получилось. Захватив крестовинами своих мечей мечи противника, Рыбья Кровь сильно отбросил их в сторону и, продолжая разворот дальше, повернулся к Тану на мгновение спиной и из-под рук всадил ему в живот оба своих меча. Конечно, можно было пожалеть неразумного витязя, но поставить твердую точку в своем первом посещении каганской столицы для Дарника оказалось гораздо предпочтительней.
Все было кончено. Гриди подхватили Тана и понесли прочь. Молча покидали двор кагана зрители. Никто ни в чем не винил Дарника – что случилось, то случилось.
– Ты должен благодарить этого гребенского дурака, – сказал Корней, когда липовцы вернулись в отведенные им палаты. – Своей кровью он возвел тебя в настоящее княжеское достоинство, теперь уже никто не посмеет пикнуть против.
Дарник не был в этом уверен, для него решающим являлся следующий день: «забудут» про его свадьбу с Всеславой или нет. Поздно вечером в мучениях умер воевода Тан и прямо в ночь был увезен дружинниками в Гребень. Наутро липовцев разбудил посланник кагана: свадьбе быть.
С разрешения кагана в свадебном пире участвовала вся столица, гуляли не только Гора и Белый город, пьян и сыт был и Малый город. Сидя рядом за столом, разговорившийся тесть рассказал своему зятю немало интересного про каждого из князей и что означали те или другие их речи на самом деле. Объяснил и недоконченность разговора в отношении Дарника, мол, решение все-таки принято и сводилось оно к тому, чтобы не менять сложившееся положение вещей, то есть Рыбья Кровь может и дальше гнуть свою линию, а другие князья свободны сами решать, как себя с ним вести.
Всеслава на свадебном пиру была сама строгость и сдержанность, невольно заставляя и жениха соответствовать своему поведению. Никогда еще Дарнику не приходилось чувствовать столь сильного желания женщины навязать ему свою волю. Черна по сравнению с ней была ласковым щенком. Несколько раз он даже пытался строго заглянуть ей в глаза, дабы упредить: не будет этого, девочка, не будет. Но ее глаза не желали что-либо понимать и принимать, а лишь излучали властность. Командирство княжны, как ни странно, продолжилось и за дверью опочивальни, порядком испортив первую брачную ночь. Вскоре выяснилась причина такого поведения молодой жены: ее бесконечная вера во всякие приметы и предвестия. В Айдар ее вместе с двумя служанками сопровождали старик-прорицатель и гадалка-колдунья, с которыми она сверяла едва ли не каждый час своей жизни. Вот они и нагадали, что первый год замужней жизни будет у ней во всем безрадостным, она так себя и повела. Дарник всю дорогу домой потом вволю про себя посмеивался: самому неверующему ни во что мужу досталась самая суеверная жена.
Впрочем, Всеслава в его мыслях стояла на втором месте. Память услужливо восстанавливала подробности недели, проведенной в Айдаре. Восторженные впечатления от столицы и от высшего княжеского окружения постепенно сменялись пониманием, что это окружение ничуть не выше его Кривоносов и Лисичей, а уж Быстрян с Бортем так и вообще поярче и посообразительней будут.
Давние слова Тимолая, что человек сначала учится по чужой правде, а уж потом осваивает свою правде, получили свое некое завершение. Чужая правда освоена им уже до высшего проявления, дальше требовалось жить по своей правде, которую еще предстояло придумать. И было интересно, справится ли он с этим?
Конец романа
Дарник часть 4
© Copyright: Евгений Таганов, 2021
Свидетельство о публикации №221030500698
Свидетельство о публикации №221030500698
Рецензии