Глава 44. Принимающий того, кого я пошлю, меня при

XLIV. Принимающий того, кого я пошлю, меня принимает.

Чёрная мгла накрыла своим величием и безраздельной властью огромный мёртвый город. Холодное сияние ночного светила, царящего в этот час, но не способного хоть как-то разбавить мрак над мегаполисом, освещало только верхушки башен и уродливых стеклянных билдингов, не доставая своим бледным свечением подножия каменного кумира. Там внизу, разгоняя прочь крупицы тёплого света, нечаянно позабытые здесь бесследно канувшим в Лету солнечным вчера, по ночным улицам и переулкам не спеша, опускаясь всё ниже и ниже к самому дну, бродила тьма, постепенно овладевая всем огромным, расплывшимся от нагулянного жира в разные стороны от Кремля телом стареющей царицы блудниц.

У ярко освещённого серебряным светом окна одного из древних зданий, чудом всё ещё сохранившихся от очумелых блудливых ручек московского градоначальника, стоял человек, грозный профиль которого чётко вырисовывался на фоне старых башен сонного, уставшего от призрачной жизни Кремля. Человек ещё не ложился в эту ночь, впрочем, как и в многие-многие другие ночи, отчего черты его некогда красивого, но высохшего от времени и забот лица выражали нечеловеческую муку и скорбь. Он ждал. Ждал давно и уже, казалось, безнадежно. Но, веря в непреложность обетования, терпеливо и покорно. Наконец, человек отошёл от окна и проследовал вглубь помещения к кухне, отгороженной от остального пространства огромной комнаты стойкой, выцветшей и потрескавшейся от времени. Он нажал кнопку на панели старой кофеварочной машины. Та натужно и как бы недовольно заурчала, загудела, затряслась мелкой лихорадочной дрожью и выплеснула из своего чрева ароматный чёрный напиток в подставленную заранее пол-литровую керамическую кружку с нацарапанной на видавшем виды боку надписью «NESCAFE». Человек взял кружку, сделал, обжигаясь, несколько больших шумных глотков и, покинув кухню, удобно расположился в одиноко стоящем посреди комнаты лицом к окну большом мягком кожаном кресле.

От дальней тёмной стены отделилась такая же тёмная тень и неуверенно, то делая два больших шага вперёд, будто переступая невидимые лужи, то останавливаясь и переминаясь в нерешительности, то отступая назад и, неожиданно, снова два больших шага вперёд, проследовала к освещённому центру залы, где стояло кресло. По мере приближения к свету тень обратилась в большого лохматого пса неизвестной породы. Подойдя к хозяину, зверь игриво завилял хвостом, жалобно заскулил и, уткнув лохматую морду в колени человеку, поднял на него грустные, добрые, полные собачьей преданности глаза.

- Малюта, - проговорил человек, гладя его по голове тяжёлой, сильной рукой и ласково теребя за холку, - тоже не спится тебе? Нельзя нам спать, потому проспим то малое, что осталось. Ну, ступай, ступай себе.

Человек сделал ещё большой шумный глоток из кружки и, откинувшись на спинку древнего, изрядно потёртого от долгой службы и старчески скрипящего кресла, блаженно закрыл глаза, предаваясь сладкой дрёме, обволакивающей мягкой ватой всё его исстрадавшееся тело. Верный пёс, убрав морду с колен хозяина, примостился тут же, у его ног и, положа голову на лохматые лапы, терпеливо ждал, внимательно, одними глазами следя за каждым движением хозяина, в полной готовности предвосхитить любое его желание.

Вдруг он вскочил, как ошпаренный и, весело заскулив, заметался по комнате, стараясь привлечь внимание человека, поминутно озираясь в сторону ярко освещённого лунным светом окна.

Человек в кресле открыл глаза.

- Это ты, Прохожий? – обратился он к тёмному силуэту с высоким посохом в деснице, возникшему между ним и окном. – Снова ты появился так внезапно, старче, и снова в нужный момент, когда я ожидал тебя. Рассказывай, что случилось? Иначе бы ты не пришёл.

- Не случилось покуда, - ответил старик, выходя на освещённое пространство рядом с креслом. - Но вот-вот случится. Надобно тебе со мной идти, иначе не миновать беды.

- Кофе хочешь? – спросил человек после продолжительной паузы и встал с кресла.

- Я не пью кофе, ты знаешь, – ответил Прохожий, присаживаясь на стоящий рядом и так же старчески скрипящий стул.

- А я выпью ещё кружечку, - сказал человек, подходя к кофеварочной машине и приводя её в действие. - Напрасно отказываешься, кофе хороший, очень хороший, натуральный бразильский, из старых, ещё советских запасов. Нынче такого нет.

- Ты знаешь, я не пью кофе, - повторил ещё раз старик.

- Ну, так и ты, старче, знаешь, - человек закурил сигарету и, приняв от машины новую пол-литровую порцию кофе, вернулся в кресло. - Ты тоже знаешь, Прохожий, что не могу я идти с тобой. Я вообще ничего не могу, пока не позовут меня, пока не узрят надобности во мне пусть не разумом, так сердцем. А покуда я - просто Рассказчик и могу только рассказывать. Но повесть моя тому, кто хочет слушать. А говорить в пустоту, как ты понимаешь, трудно. Не Малюте же рассказывать, он пёс хоть и добрый, но, как и я, поделать, изменить ничего не может. А больше меня никто не слушает.

- А ты пойди, поведай, может и послушают, - не меняя своего положения, сказал старик. – Речешь не вслух, не пеняй, что он глух. Чтобы быть услышанным, надобно говорить. А нынче многим твоё слово нужно, потому просыпается народ, дела жаждет, а указать, научить его пути верному некому. Оттого много лжеучителей и лжепредводителей повылазило, рвут народ на части каждый в свою сторону.

Рассказчик отпил из кружки ещё несколько больших глотков обжигающего ароматного напитка, затянулся полсигаретой и, выпустив в серебристый луч густое облако табачного дыма, откинулся на спинку кресла.

- Им послан человек от меня, ежели его оттолкнут, то и меня не примут, - сказал он тихо, почти обречённо. Но в глазах влажных от слёз всё-таки искрилась, жила надежда. - Истинно, истинно говорю вам: принимающий того, кого Я пошлю, Меня принимает; а принимающий Меня, принимает Пославшего Меня.  Иначе нельзя, старче. Да ты и сам всё знаешь.

Луна на небосводе как будто усилила свой блеск, словно невидимая рука ввернула в её круглое тело миллиарды новых неоновых лампочек. Её холодные лучи рисовали над очумевшей от неостывающего даже ночью летнего зноя Москвой призрачный пейзаж из причудливых форм тёмно-серых облаков, оттенённый иссиня-чёрным небом и усеянный рябью холодных, колючих звёздочек. Лучи те подсвечивали сизое марево табачного дыма, что наполняло собой всё пространство большой полупустой комнаты. Пол-литровая кружка с нацарапанной на боку надписью «NESCAFE» стояла уже на полу в окружении армии скорчившихся трупов сигаретных окурков. Последний из них плавал в холодеющем остатке недопитого кофе внутри кружки. Рядом заскулил пёс, прикрывая лапой лохматую морду, а за стеной оголтелый телевизор предавал популярное в народе ток-шоу об уроках прошлого, традиционно бурно обсуждаемых в настоящем и, неизменно, повторяемых в будущем. В центре комнаты друг напротив друга всё ещё сидели двое. Сидели давно и молча.

- Да. Трудно поверить сейчас, что когда-то это был Великий народ, - произнёс после долгого молчания Прохожий.

- Был, - коротко и ёмко ответил Рассказчик. – И грядёт, - добавил он после непродолжительной паузы.

- У тебя вино есть? – спросил Прохожий.

- Всегда, ты же знаешь, - ответил Рассказчик.

- Я бы сейчас выпил.

- Не вопрос.

Человек встал с кресла, прошёл в тёмный угол комнаты, где томился в ожидании своего часа древний раскладной диван, приподнял сидение и достал из его недр старую, покрытую плесенью и паутиной бутылку, откупорил её и наполнил до краёв рубиново-красной тягучей жидкостью два высоких бокала.

- Держи, брат, - протянул он один бокал старику, возвращаясь на своё место и усаживаясь в кресло. - Давай за него, не чокаясь. Помянем безвременно почивших рабов Божьих. Аминь.

- Хорошее вино, - удовлетворённо заметил старик, рассматривая на свет искрящуюся рубиновую влагу. - То ещё. И как тебе удалось его сохранить?

- Я многое сохранил, не только вино, - ответил Рассказчик, залпом выпив весь бокал до дна. - Всё сохранил, а иначе, что бы я мог рассказать?

Он перевернул стеклянный сосуд вверх дном, убеждаясь, что последний действительно пуст, снова встал и, достав из дивана точно такую же бутылку, опять наполнил её содержимым свой бокал.

- Ну а раз сохранил, то иди отдай людям. То что мы помним, то что мы знаем, то что мы видим, должно работать на спасение человеков, на благо Отечества и во славу Божью. Посланнику твоему ты сейчас очень нужен. В опасности он.

Старик встал со стула и направился к окну, через которое с чёрного бездонного неба изливала своё призрачное сияние луна. Вдруг он остановился на полпути и обернулся к Рассказчику.

- Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков … у вас же и волосы на голове все сочтены , - сказал он, помолчал немного и добавил от себя. - Мы в ответе за всех, кого посылаем, - и растворился в лунном свечении.


Луна в эту самую короткую ночь в году разыгралась не на шутку. В зимние длинные ночи, бОльшую часть суток безраздельно царствуя на небе, она как бы нехотя, лениво и сонно одаривала землю сиянием. И даже не одаривала, а скупо и размеренно делила себя на все утомительно бесконечные часы своего владычества. Словно ожиревший барин, разнеженный в преизбытке благоденствия, отяжелевшей от нестерпимой скуки рукой раздаёт от щедрот своих милостыню бесконечным неблагодарным просителям. Нынче же, когда её власть над миром настолько кратковременна и зыбка, она, не жалея свечей, постаралась обрушить на иссушённую зноем землю неиссякаемый поток лучистой энергии, будто силясь запомниться этим жалким земным букашкам своей щедростью и пусть временным, кратким, но изобилием.

Настежь раскрытое окно приглашало, манило в душное помещение хоть немножечко, хоть самую чуточку ночной прохлады. Вместе с тем оно служило сейчас порталом для беспрепятственного проникновения в сонный мрак человеческого жилища серебряного, мистического сияния ночного светила, которое рисовало всё внутреннее убранство людского обиталища одним единственным, скупым на краски, но преизбыточным разнообразием полутонов и оттенков колором. Само помещение, расцвеченное таким причудливым образом, приобретало вид странный, чужой, лишённый жизненной силы в отличие от дневного, привычного глазу, тёплого свечения. Наполненное силой иного рода, силой неведомой, для тонкой и ранимой человеческой психики даже жуткой таковое ночное освещение приводило в дрожь и трепет податливое и восприимчивое человеческое воображение. Не удивительно, что добропорядочные миряне об эту пору спят и видят привычные глазу и милые сердцу цветные сны. Оберегая тем самым ранимую душу от ненужных, не имеющих под собою никакой действительности оборотней, безраздельно царствующих на земле в этот час и своим бытием опровергающих не только все человеческие представления о мире, но и о самой реальности вообще.

А реальность такова, что просторная, по-деловому и с некоторым даже вкусом обставленная комната, недавно ещё казавшаяся резиденцией большого казачьего чина, в лунном сиянии выглядела как заурядный кабацкий притон для устроения оргий с продолжением. Пропали куда-то и дневной, сияющий на солнце лоск, и правильный, даже казавшийся в обличающем свете излишним порядок, и мобилизующая строгость, и по-военному неприхотливая достаточность обстановки. Опрокинутый штоф чудом балансировал на краю стола готовый вот-вот рухнуть вниз от малейшего дуновения сквозняка. Он испускал последние, редкие слёзы-капельки на полуобглоданный остов поросёнка, который валялся на полу возле стола в окружении домашних солений и прочей снеди. Всё это могло бы ещё хрустеть, пахнуть и вызывать слюноотделение у видавших виды гурманов, но ныне стало пригодным лишь на харч бродячим псам. Статные кресла, привыкшие согревать пятые точки героев по серьёзным державообразующим поводам, довольствовались теперь незавидным и даже весьма постыдным положением ножками вверх. Цветные полотнища, украшавшие собою титульную стену комнаты, будучи сорванными со своих древков валялись теперь на полу словно юбки лихой танцовщицы, сбросившей с себя одежды в безумном неистовстве танца. Огромная барская кровать в дальнем тёмном углу комнаты взъерошилась, вздыбилась покрывалами, перинами и подушками, как водная стихия, застигнутая волшебной кистью Ивана Айвазовского в миг кульминации бушующего шторма. На кровати, щедро разбросав конечности вдоль и поперёк, распласталось обнажённое, если не считать правого, самого пахучего носка, тело его высокопревосходительства, мнимого диктатора всея Великия, Малыя и Белыя России господина казачьего полковника.

Можно было подумать, что совсем недавно здесь прошёл бой - неслыханная по своей беспощадности рукопашная схватка не на жизнь, а не смерть в лучших традициях индийского кино. Если бы не присутствие ещё одного обстоятельства, которое всё объясняло и ставило все точки над «i». Обстоятельство это возлежало на той же кровати рядом с полковником, но не спало вовсе, а бесстрастным немигающим взглядом смотрело в потолок. Неизвестно какие думы жили и вершили свою страшную работу в его голове, но встреча с этим взглядом накоротке не только в ночном мраке, но и в живом свете солнечного дня не сулила бы никакой, даже самой стойкой психике ничего кроме содрогания и лёгкого помешательства. Наконец обстоятельство это поднялось с кровати и направилось к настежь раскрытому окну, сквозь которое в комнату неудержимым, стремительным потоком лился лунный свет. По мере выхода из тени оно постепенно обретало тонкие черты и мягкие округлые формы прекрасно сложенной и магнетически устроенной черноволосой женщины, той самой юной певуньи, что так неожиданно и вместе с тем так закономерно прервала своим, с позволения сказать, искусством обед полковника с есаулом. Подойдя к окну, она какое-то время молча всматривалась немигающим взором в серебряный диск ночной владычицы, потом оглянулась к кровати, прислушалась к мирному, безмятежному храпу и, убедившись в крепости цепких объятий Морфея, овладевших полковником, взобралась на окно, вспорхнула птицей и растворилась в неоновом сиянии.

Поднявшись над землёй, голая ведьма облетела несколько раз село, убедилась в том, что ничей посторонний глаз не стал невольным свидетелем её полёта. Затем она полюбовалась огнями пылающих костров возле реки, посмотрела на игры сельской молодёжи, азартно празднующей самую короткую и самую вожделенную ночь в году, и утвердилась, наконец, в мысли, что всё идёт как надо. Жадно глотая встречный поток воздуха, ведьма устремилась к круглому как блюдце озеру с белоснежным кремлём-кораблём в самом центре, светящимся в ночном мраке мягким тёплым свечением. Впрочем, ни к кремлю, ни даже над самим озером она пролететь не смогла, а покружив немного вдоль правильно очерченного круга береговой линии, опустилась на просторную поляну близ воды, с трёх сторон окружённую густым чёрным лесом.

Мягко ступая по влажной от ночной росы траве стройными точёными как у античной статуи ногами, черноволосая голая ведьма прошла в самый центр поляны, где в ярком лунном свете возвышался помост, сколоченный из плотно подогнанных друг к другу досок. На этом возвышении, на тяжёлом массивном троне из дорогого чёрного дерева неизвестной породы, запрокинув голову на высокую спинку и подставив бесстрастное с чётко очерченным профилем лицо под ласкающий лунный светопад, закрыв в блаженной неге глаза, сидел тот, кто был, по всей видимости, целью её полёта. Тяжёлый длинный плащ из чёрного бархата ниспадал с его плеч за спинку трона и неслышно колыхался мягкими волнами в потоке лунного ветра. Чёрное же атласное трико с красным мистическим знаком в полгруди плотно обтягивало расслабленное худое тело. Правая рука с массивными золотыми перстнями на длинных тонких пальцах вальяжно и царственно покоилась на резном подлокотнике. Левая же, как бы сама по себе, механически тасовала толстую колоду карт, то раскрывая её веером, то перемешивая ловкими искусными перстами, то выкладывая правильной дорожкой вдоль локтя, то снова собирая ровной стопочкой, но неизменно так, чтобы сверху оказывался пиковый туз. Правая нога, непринуждённо закинутая на левую в элегантном высоком сапоге мягкой кожи и с финкой за голенищем, оканчивалась тяжёлым чёрным копытом с играющей лунными зайчиками серебряной подковой. Правый сапог лежал рядом. Огромная медведеподобная бабища с будёновскими усами под массивным носом, стоя на коленях перед троном, изящной алмазной пилочкой в сосисочных пальцах трепетно и аккуратно, словно заправская педикюрша обрабатывала копыто, придавая ему изысканную, высокохудожественную, гламурную форму.

Голая летунья, неслышно ступая босыми ногами, поднялась по лестнице на помост и сделала шаг к его центру, в котором располагался трон. Вдруг бабища-медведица вскочила на ноги, показав невиданную при её комплекции прыть, и издав поистине звериное рычание, набросилась на черноволосую блудницу. Всё произошло настолько быстро и настолько неожиданно, что ведьма даже не успела отступить назад от этого натиска, иначе неизбежно свалилась бы с возвышения и сломала себе шею. Впрочем, такая перспектива представлялась ей куда более привлекательной, нежели оказаться в огромных лапах разъярённой бабищи-медведицы, которая неминуемо разорвала бы её на части в мгновение ока. Если бы не спасительная команда «фу», долетевшая от трона за миг до трагедии.

- Едросса, дорогая, - произнёс сидящий в кресле, не меняя позы и не открывая глаз, - Оставь ты эту свою чрезвычайную обороноспособность, она таки не понадобится. Не надо брать штурмом крепость, тем более что она таки наша.

Бабища-медведица послушно обмякла, кротко, как смиренная овечка вернулась на место и продолжила своё занятие, как ни в чём не бывало.

- Зачем ты явилась? – обратился сидящий на троне уже к черноволосой ведьме. – Разве я звал тебя? Или я не говорил тебе, чтобы ты не искала меня? Хочешь всё дело испортить?

- Прости, господин, - виновато произнесла голая женщина, слегка поклонившись. И в этот миг смирения и кротости она была настолько мила и прекрасна, что ни один смертный не устоял бы сейчас против её очарования. Но сидящий не был ни только простым, но даже смертным. – Я хотела только доложить тебе, что твоё поручение я выполнила, как обещала. Полковник мой и сделает всё, что я пожелаю. В этом можешь быть уверен.

Она подняла взор, гордо выпрямила точёную спину, лёгким и быстрым движением очаровательной головки закинула за спину густую гриву длинных и чёрных как смоль волос. И вот уже перед троном стояла не покорная рабыня, но властная царица.

- И если ты считаешь, что моя безупречная служба тебе на протяжении почти пяти веков недостаточна для малого вознаграждения, которого жду и которого жажду столько времени, то я немедленно улечу назад и продолжу покорно ждать. Но помни, что я женщина, и ждать мне нестерпимо трудно.

Она повернулась и собралась уж ступить на верхнюю ступень лестницы, но тот остановил её.

- Ладно, ладно, - сказал он, слегка раздражённо, - ох уж мне эти женщины, никакой выдержки, никакого самообладания, одни капризы. Пятьсот лет… Я тысячи лет жду, выжидаю терпеливо каждого момента, каждого удачного случая … чтобы подставить ножку. И не упускаю такие случаи, даже самые незначительные, самые крохотные. Из них я сплетаю ткань моей победы, моего торжества, не надеясь, не рассчитывая не только на вознаграждение, ибо награждать меня некому, - сидящий на троне неуловимо быстрым движением зыркнул одним глазом не блудницу, как бы убеждаясь в эффективности своего монолога, - но даже на простую благодарность от тех, кому даю почёт, деньги, славу, власть - всё, о чём они не могли бы даже мечтать, не будь меня. А в ответ только нытьё и ненасытное, жадное ДАЙ. Как я устал! Свиньи, неблагодарные свиньи…

Он оторвал от спинки кресла голову с тщательно и гламурно зализанными назад редкими бесцветными волосами, нехотя и лениво поднял от подлокотника правую руку и театрально положил высокий умный лоб на тонкие пальцы. Затем снова на мгновение скосил глаз на женщину и вернулся в страдальческую позу.

- Ты жалуешься на свою горькую судьбу, господин? – продолжила диалог черноволосая. – Ты!? Князь и властелин мира!? Которому предана земля, которому подвластно всё и вся, цель которого – больше чем всё! А что мы? Просто жалкие ничтожные людишки с такими же жалкими ничтожными желаниями, которые даже себя обслужить не могут без помощи свыше. Ты хозяйничаешь над миром, над его живой и неживой природой, повелеваешь его стихиями и страстями. Но тебе мало княжеского титула, тебе нужен Царский скипетр, твоя цель – Человек, всё человечество, принимающее тебя и поклоняющееся тебе добровольно, признающее за тобой поистине царскую власть - власть миловать и одаривать. А он, ничтожный, не признаёт за тобой царства. Он, жалкий, не поклоняется, даже если служит тебе и принимает твои дары.

- Врёшь, баба, - не отнимая головы от руки, проговорил сидящий на троне, и хотя он старался оставаться спокойным, лёгкое подрагивание голоса и копыта выдавали в нём раздражение словами блудницы - человек мал и ничтожен, слаб и немощен – тут ты права – послушен и предан своим страстям, а значит мне, повелителю страстей и похотей. Умелая игра на его слабостях, щедрая подпитка и потакание им даёт мне неоспоримую власть над человеком. Я тысячи лет подкармливаю его этим снадобьем, и он, как не сопротивляется, постепенно всё более и более подпадает под моё господство. Он уже сам бежит ко мне, взахлёб предлагая себя в качестве слуги, хоть и не всегда даёт себе отчёт в этом. Лишь бы получить те мелкие и ничтожные подачки, которые делают его жизнь чуть лучше, чуть интереснее, чуть богаче и разнообразнее. Но это ещё не всё, этого мало. Кроме того, что человек слаб и ничтожен, он ещё и глуп как пробка. Ища свободы, он сам запирает себя в клетку, ища богатства, продаёт за цветные фантики нечто гораздо более дорогое, самое дорогое, единственно действительно ценное что у него есть, ища власти, попадает в такую рабскую зависимость, что танцующий на задних лапках пёсик в цирке – вольный ветер по сравнению с ним. И заметь, всё это добровольно - сам жаждет и сам платит. Я только подсказываю ему, где что лежит. И это уже повсеместно, весь мир у моих ног облизывает алмазной пилочкой мои копыта. Вот как Едросса, например.

- Ой ли? – ехидно сощурив один глаз, возразила ведьма. – Тогда что ты тут делаешь? За какой надобностью застрял в этой дыре? Почему не почиваешь на лаврах?

Князь наконец-то открыл глаза, резко повернул голову в сторону женщины и устремил на неё страшный обжигающий взгляд. Было видно, что последние её слова изрядно задели его за живое, но твёрдая как скала воля взяла верх над неподобающим его значению раздражением.

- Молчи, ведьма, или забыла, что ты-то уж точно целиком в моей власти!

- Власть твоя велика, господин, - сказала женщина, вроде бы, мягче и покорнее. – Что я такое? Пыль. Что для тебя мои ничтожные желания и моя цель – маленький человечек, не свободный от своих страстей и похотей, которые, как ты говоришь, целиком в твоей власти? Вот уже почти полтысячелетия я жду от тебя одного лишь, чтобы эта пустяковина, эта букашечка в твоих руках принадлежала только мне, также добровольно поклоняясь мне одной, признавая за мной власть любить и одаривать. Сколько человеков привела я к тебе, по твоей прихоти легко меняя обличия, места, времена? Сколько сотен тысяч раз я одной лишь своей п… предавала их в твою безраздельную власть? Но всякий раз, в каждой постели, с каждой новой твоей жертвой, закрывая глаза, я видела его, отдавалась ему, мысленно дарила свою жаркую, алчущую его любви, его нежности, его владычества плоть, да всю себя лишь ему одному. Лишь поэтому моё оружие в твоих руках никогда не давало осечки, всегда било в цель с неизменным успехом, покоряя тебе всё новые и новые души. Один лишь раз оно не сработало, не поразило цель, даже не ранило. Но было это давно, в такую же тёмную летнюю ночь, на зелёном берегу Москвы-реки. Значит, не безгранична твоя власть, хоть и велика. Значит, есть власть сильнее и могущественнее твоей, и она в руках Человека. Ты говоришь, мы свиньи? Нет, мы просто люди. А я просто баба и хочу оставаться ею.

- Ну ладно, ладно… - смягчился сидящий на троне. – Пришёл и твой час. Тот, кого ты жаждешь, здесь. Долго я вёл его хитрыми жизненными путями, оберегал, наставлял, подсказывал, готовил к этому часу, к этой ночи. Теперь он в моих руках, но пока не в моей власти.

«Ой ли? Ужели ТЫ его вёл? Ужели ТЫ оберегал?» – про себя подумала женщина, а вслух сказала.

- Отдай его мне, господин, молю тебя. Уж я-то постараюсь, уж я-то привлеку все свои женские чары и приведу его к тебе, как приводила тысячи тысяч других до сих пор.

- Смотри, не промахнись, как тогда. И полковника не упусти. Насколько я понимаю, оба-два они не договорятся друг с другом. Упустишь, не сносить тебе головы.

«Не пугай. Велика твоя власть, но теперь я точно знаю, есть власть превыше твоей. А я пока что ещё человек. Грешный, но человек», - снова возразила она про себя, а уста произнесли.

- Не упущу, господин, на этот раз не упущу. Полковника тебе всего с потрохами отдам. А моё оставь мне, я ведь всё одно твоя.

Сидящий на троне на мгновение задумался.

- Принимающий того, кого я пошлю, меня принимает, - проговорил он еле слышно, и снова откинувшись на высокую спинку, закрыл глаза, подставляя бледное лицо лунному ветру. – Ладно, бери. Он пока у меня в кутузке, но скоро его выпустят. На реке людишки Ивана Купалу  празднуют - там найдёшь его.