На месте преступления

У распахнутого на миг окна замер неясный силуэт. Пронзительный детский крик рвал барабанные перепонки, из-за него не было слышно ни лязга оконных рам, ни воя ворвавшегося морозного ветра, ни стука и треска упавшего на пол цветочного горшка. И вдруг крик оборвался. На секунду до слуха донесся какой-то другой звук, но тут же был заглушен еще более ужасным воплем. После чего Витя, как обычно, проснулся.
Проснулся он в одной из немногих девятиэтажек своего городка. Поскольку их было мало, люди знали высотки наперечет и даже давали им имена. Витину панельку звали «Белым лебедем». При постройке он и правда был белым, потом стал белым в яблоках, а теперь его боевая раскраска и вовсе напоминала нанесенный на скорую руку зимний камуфляж. В «Белом лебеде» Витя жил один в однокомнатной квартире без балкона на первом этаже. Еще двадцать дней назад он жил здесь вдвоем с бабушкой, квартира, понятно, принадлежала ей. Двадцатитрехлетнему выпускнику педвуза трудно было не то что купить, а даже снять такую. Теперь квартира стала его единственным наследством, которое еще предстояло оформить.
Кошмар с криком и туманной фигурой у окна не давал Вите покоя с того самого момента, как он себя помнил. Хотя, в отличие от сверстников, способных вспомнить что-нибудь даже из трехлетнего возраста, первые Витины воспоминания относились годам к пяти. Со временем сновидение стало приходить реже, но порой еще будило его ближе к утру, особенно, если он просыпался ночью и снова засыпал. Бабушка не водила его по этому поводу к врачу, равно как и к священнику, и Витя, носивший в себе какую-то пугающую тайну, вырос откровенно замкнутым. Впрочем, в целом он был неплох. Высокий, крепкий отличник, хотя и не спортсмен и не активист. Настырный парень, способный делать серьезные вещи. Преподаватели его любили, с детьми в школе он смог найти пока если и не общий язык, то хотя бы разумный компромисс.
Но… Смерть бабушки многое поставила под вопрос. Пока они жили вдвоем, ее пенсии, его стипендии и школьной зарплаты хватало. Однако с сентября ему предстояло работать на тридцать пять часов в неделю за пятнадцать тысяч чистыми. Быстро вырасти в школе непросто – несколько лет ему пришлось бы откровенно с трудом сводить концы с концами. Можно, конечно, подрабатывать, но в первый год это будет очень и очень сложно. С такими мыслями Витя встал с диванчика, на котором спал, и пошел в душ. Он всегда поражался тому, как простой переход из горизонтального положения тела в вертикальное менял восприятие мира. После ночи, еще лежа под одеялом, он обо многом думал с тоской. Но стоило встать на ноги и расправить плечи, как мир становился лучше, а душ смывал остатки плохого настроения.
После завтрака Витя прикинул свои средства и засобирался в магазин. На хлеб и молоко ему до конца месяца должно было хватить, а в сентябре можно будет обедать в школьной столовой. Главное – не просрочить платежи, никому ничего не задолжать.
Август встретил его на улице утренней прохладой. Совсем скоро в школах начнут готовиться к учебному году, и он тоже будет ходить на работу. Мыть, чистить, красить, носить. Вите всегда работа найдется. На обратном пути он заглянул в почтовый ящик. В нем оказалось извещение на перевод для бабушки. Кто-то отправил ей деньги, еще не зная, что она умерла. Витя и раньше видел эти листочки, но их обычно сразу забирала бабушка, и он особенно не интересовался ими.
Сумма была небольшой – пять тысяч рублей, но для Вити она была бы спасением после организации похорон. Понимая, как глупо рассчитывать на то, что их выдадут ему, он все-таки пошел на почту. Деньги, конечно, не выдали. Витя вышел из здания почтамта – темно-серого параллелепипеда, на котором до сих пор красовалась советская вывеска «Почта – Телефон – Телеграф». Извещение он держал в руке. И тут ему подумалось, что человеку, сделавшему перевод, нужно написать. Он же не знает, что бабушка умерла. Это можно было сделать прямо сейчас, на почте, и Витя, наконец, посмотрел на адрес и имя отправителя. Взгляд его застыл на двух буквах. Фамилия и адрес не говорили ему ничего, а вот инициалы! Витя побежал домой.
В квартире он первым делом вытащил бабушкину папку с документами. Она чуть не выпала из его рук, когда он нашел в ней свое свидетельство о рождении. Инициалы были те же, только фамилия перед ними стояла такая же, как у него. Да, это были инициалы его матери, умершей, как он думал, еще девятнадцать лет назад! Витя перерыл всю папку и обнаружил откровенную странность – в ней не было ни свидетельства о рождении, ни свидетельства о смерти матери. Не могла же бабушка их выбросить! После долгих поисков Витя сдался под напором очевидности: его мать не умерла и живет в другом городе под другой фамилией!
Красноречивее всего об этом говорили извещения и квитанции о почтовых переводах за те самые девятнадцать лет. Причем Витя обнаружил, что в двух самых первых квитанциях адрес отправителя был другим, хотя фамилия – той же самой. В ту ночь он уже не мог спать. Вместо того, чтобы устроиться с книгой на своем диванчике, он бросил в рюкзак смену белья, мыло, купленную сегодня еду, сунул паспорт, два извещения с разными адресами и остатки денег в нагрудный карман куртки и вышел в сочную августовскую ночь.
На вокзале было непривычно. Витя мало бывал в других городах, ведя оседлый и вообще довольно замкнутый образ жизни. Институт, школа, библиотека, садовый участок. Довольно скучно со стороны. Теперь же его ждал поезд на Москву. В саму столицу Витя, правда, не собирался. Проведя два неприятнейших часа в прокуренном общем вагоне с пьяными чувашами, он вышел в соседнем стотысячнике. Была половина шестого, и Витя, узнав, как добраться до автовокзала, бросился туда. Быстрые ноги не подвели. Он последним сел в шестичасовую газель до областного центра. Двести километров она преодолела всего за два с половиной часа, и поспать Витя опять не успел.
Лишь на вокзале одного из старейших русских городов он вдруг осознал, что делает. Едет неизвестно к кому неизвестно зачем. Кто его встретит? И встретит ли? Однако долго сомневаться было некогда. На автовокзале уже объявляли рейс до города, название которого иностранцы, обратившиеся к Вите за помощью, произнесли как «Сиждал». Он понял их не сразу, а потом просто махнул рукой, после чего интуристы покорно поплелись следом. В пазик загрузились, кроме Вити, несколько женщин средних лет и два раза по пятнадцать (пятнадцать юношей и пятнадцать девушек) высоких, светлых, кровь с молоком иностранцев с двумя сопровождающими. Гости говорили на странном языке, и Витя не сразу понял, что это африкаанс. Парни сели прямо на пол пазика и стали петь. Девушки (иные с косами толщиной в руку) расположились на сиденьях и чинно читали не то молитвенники, не то записные книжки. Местных это не впечатляло – видали, видимо, и не таких.
До «Сиждала» ехали безумно долго. Пазик останавливался, что называется, у каждого столба, и скоро в нем стало нечем дышать. Вся эта атмосфера никак не способствовала мыслям и сомнениям, и очередной, уже четвертый за утро, вокзал снова застал Витю врасплох. Оказалось, что выйти можно было и в городе – вокзал был в поле, и Вите пришлось тащиться пешком добрый километр. Здесь он купил в киоске схему достопримечательностей. Осматривать их Витя не собирался, зато нужную улицу нашел быстро. И теперь шел по ней с замиранием сердца. Вот номера домов: 16, 18, 20, 22. Нужен 26. А вот и он. Двухэтажный дом на два подъезда, какие часто можно встретить в маленьких городках. Около дома – огородики, сараи, бельевые веревки, но на дверях подъезда уже домофоны, а на столбе – всевидящее око камеры видеонаблюдения. Традиционные цветники у подъездов заасфальтированы и превращены в парковку.
Витя собрался с духом и нажал кнопку домофона. Но никто не ответил. Очевидно, хозяйка ушла на работу. Немудрено утром в будний день. Витя сел на лавочку и сразу уснул. И вот, как обычно – распахнутое окно, развевающаяся на ветру занавеска, туманный силуэт и крик. Ан, нет, крик был по другую сторону сна. На балконе второго этажа стояла женщина и кричала:
– Ах ты пьянь, иди отсюда! Нашел, где спать, здесь дети гуляют!
Витя протер глаза и посмотрел на нее. Нет, подъезд не тот. Но он все-таки спросил о той, чье имя значилось в извещении.
– На работе она, на работе! На обед придет, если так нужна!
Выяснилось, что обеденный перерыв у нее в час. Витя ушел. На улице в глаза ему бросилась реклама с изогнувшимся дугой черным котом, рядом с которой лежала в траве сбитая машиной белая кошка. Два зверя – мертвый и нарисованный – не видя, смотрели друг на друга. У Вити засосало под ложечкой. Если бы она была дома, было бы проще. Потому что быстрее. А свободное время в его положении – это колебания и сомнения.
Однако в час Витя снова нажал кнопку домофона. Дверь ему открыли, даже не прокуковав традиционное «ктотам». Витя поднялся на второй этаж и позвонил уже в звонок у двери. Все как он ждал – шаги, щелканье замка, запах чужого жилья. А на пороге стояла его бабушка – такая, какой он запомнил ее в тот день, когда пошел в школу. Уже седая, но моложавая. Витя обомлел.
Бабушка пришла в себя раньше:
– А, умерла, значит?
– Да, – выдавил из себя Витя.
– Зачем приехал?
– Не знаю.
– Ничего не знаешь?
– Ничего.
– Умела мать хранить секреты! Да, ты мой сын. Биологический. Я отказалась от тебя, потому что ты убил свою младшую сестру – выбросил ее из окна, когда ей было полгода, а тебе – четыре. У нее был другой отец, и ты ревновал… – тут бабушка осеклась.
– А, – Витя едва открыл рот, – как же так?
– Так! Родила тебя без мужа, на жизнь одна зарабатывала. Потом мужика хорошего нашла, поженились, родила девочку, но ты все испортил. И да – денег больше не жди!
Дверь захлопнулась. Витя, как во сне, спустился по лестнице и вышел во двор. Мысли были тягучими, как битум. Так вот о чем был его сон! Все сходилось. Его фамилия была такой же, как у бабушки – значит, мать ее на момент его рождения не меняла. В том, что эта женщина была его матерью, тоже сомневаться не приходилось – уж слишком она была похожа на свою мать, Витину бабушку. Неужели и в остальном она была права? Но стоп! Ведь сон он видит со стороны. Не он выбрасывает девочку в окно, не он! Хотя, что может доказать сновидение…
Витя поплелся на вокзал. В автобусе уже сидели притихшие, уставшие буры. Обратно в областной центр ехали молча. Витя достал из кармана извещения. Скомкал и выкинул в форточку первое, с «сиждальским» адресом. А второе смял, помедлил секунду и расправил снова: так и есть, это в том городе, куда его везет белый пазик с бурами и женщинами средних лет. На вокзале Витя купил уже вторую карту достопримечательностей. И опять не стал их смотреть. Итак, вот улица. Вот дома: 7, 9, 11 а, 11 б, 11 в, 11 г, – да чтоб вас! Тринадцатый дом оказался дальше, чем он думал.
Хрущовка, зажатая между новостроек, приветствовала Витю сломанным домофоном – да еще в нужном подъезде. Не чувствуя ног, он взлетел на четвертый этаж. Среди железных дверей соседей выделялась крашеная половой краской деревянная дверь нужной ему квартиры. Она была вроде как заперта, но Витя просто высадил эту труху плечом. Он успел подумать, что может вот так до смерти испугать живущую за этой дверью старуху, но состояние квартиры говорило само за себя. Это был притон, и несколько его полуживых обитателей валялись на матрасах, расстеленных прямо на полу. Витя вошел в комнату. На окнах уже не было занавесок, а на подоконнике – цветов. Но окно было то самое. Витя открыл его и глянул вниз…
Выйдя на улицу, он почувствовал головокружение и присел на лавку. В этот момент к подъезду повернула с улицы женщина средних лет. Она участливо спросила:
– Молодой человек, Вам плохо?
– Нет, – ответил Витя, – просто голова закружилась.
– А Вы к кому?
И в ответ на это «выккому», прозвучавшее как одно слово, Витя залпом выдал все то, что случилось с ним за сутки. Женщина стояла и слушала, а потом тихо сказала:
– Пойдемте! Наверное, моя соседка могла бы Вам помочь.
Они зашли в подъезд. Женщина позвонила в дверь, из-за которой далеко не сразу донеслось старческое шарканье. И вот они в давно не убранной квартире. Ее хозяйка говорит, а Витя слушает ее, как во сне.
– Помню я твою мать и сожителя ее, помню.
– Они вроде были женаты?
– Ну или мужа, хахаля, одним словом. Как она с ним сошлась, так обо всем забыла, тебя к бабке отправила, пока маленький был. А как в декрет пошла, назад привезти потребовала. Все равно, мол, дома сидеть с ребенком.
– И я ревновал ее к этой девочке?
– Еще как! А кто бы не ревновал? Но она вас никогда вдвоем не оставляла, всегда с вами была. Сначала вроде справлялась, а потом у девчонки начали зубы резаться.
– Плакала?
– Зв;нок голос был, весь подъезд не спал! Ну и сожитель-то ее тоже, видать, приревновал к девчонке, чесалось, видать, в одном месте, да как-то в сердцах и выбросил ее из окна. Родную дочь-то – из окна!
– Отчим?!
– Ну а кто? Мать же дитё не выбросит. Да и в тебе силы-то сколько было? Конечно, он, тварюга! А на тебя свалили, чтоб в тюрьму он не попал.
– И? – только и смог произнести Витя.
– Лишили их прав родительских, тебя бабушка забрала, царствие ей небесное, а мать твоя с ним, душегубом, тоже жить не стала, уехала.
– А он?
– А что он? Спился, да помер прямо в этой квартире. Ее город забрал, да опять такие же пьяницы в нее въехали из какого-то дома аварийного. Теперь притон настоящий! Вон и домофон сломали.
Вконец ошалевший, Витя поплелся к вокзалу. Возвращался он тем же путем, что приехал. Но автобусы и поезда вечером шли ощутимо дольше, и лишь к пяти утра он добрался домой. Денег оставалось всего ничего. Сил не было никаких. Витя сходил в душ, лег и вырубился. Он спал без сновидений и проснулся около одиннадцати. И тело, и голова болели. Чувство голода было мучительным. Витя достал из рюкзака хлеб и бутылку скисшего молока – что ж, тоже завтрак, когда больше суток ты даже не задумывался о еде.
Перебив голод, он снова сел за документы. Перелистав не раз бабушкин бархатный фотоальбом, Витя вдруг со всей силы хватил им по столу. Корешок разорвался, и откуда-то выпали фотографии, которых он прежде не видел: маленькая девочка у елки, стройная девушка с аттестатом, женщина с ребенком на руках и целая семья – жена, муж и два ребенка. Витя даже не сразу понял, что ребенок побольше – он, а сверток на руках у женщины – его сестра. Он починил альбом, положил в него все найденные фотографии, кроме последней. Ее он взял и в ближайшем торговом центре подобрал к ней рамочку. Теперь она стояла на столе, и Витя в последние дни отпуска целыми днями смотрел на нее.
Женщина и мужчина были красивы и счастливы. Девочку было особо не разглядеть. А вот на Витином лице застыла ужасная гримаса ненависти. Да, он ревновал, и еще как ревновал! Так может, мать права? Не мог же его отчим выбросить родную дочь? Ну а то, что она уехала, а он спился – так кто бы такое смог пережить? Да ведь еще и бабушке все это время помогала. А он удивлялся, как им хватает денег. Вот, значит, в чем был секрет. За этими мыслями Витя не заметил, как уснул.
И снова перед ним знакомое окно. Ветер развевает занавески, горшок с бегонией падает на пол и с треском разваливается на две половины, оставляя на земле кучку земли и обезображенные стебли растения. Ребенок кричит. И крик обрывается. И человек у окна оборачивается к Вите, и он видит его лицо, её лицо – лицо своей матери, такое же, как на фотографии в рамке. Её рот разрывает чудовищный вопль, и он же обрывает Витин сон. Но ведь сон ничего не доказывает?
Через месяц Витя, придя с работы, увидел в почтовом ящике новое извещение. Он взял его в руки – перевод был уже на его имя. Фамилия, инициалы, адрес были прежними, но сумма выросла. Витя повертел белый листочек в руках и положил обратно.