Не упасть бы в эту яму!

Глава 1
«Жизнь проходит мимо. Но, у каждого своей походкой.» — подумал попугай Бин, разглядывая себя в смутном и темном отражении в зеркале на стене напротив. Комната была темноватой. Зеркало было далеко, его отражение было невнятным, и он, быстро потеряв интерес к этому занятию, стал смотреть в сторону моря, которое было видно в окно.

Море было сине-зелёным, небо было голубым, ни одного облачка. Песок был белым. Камни — серо-коричневыми.

После отлива на песке не было никаких следов, кроме следов собаки, добермана Гая. Который любил пробежки, паркур, экстрим, адреналин и полностью раскрыл в себе этот потенциал, заполняя им всё свободное время в своей жизни.

И сейчас, он носился по песку. Иногда, он хватал разные палки и подбрасывал их кверху. С разбегу забегал в море и кусал воду. В общем, жизнь его, судя по всему, удалась.

А Бин, попугай сидел в клетке в достаточно тёмной комнате. Единственное, что ему было доступно, это повиснуть на лапах вниз головой. Но, он давно уже считал это детством, и больше такое не практиковал. Иногда он зажимал лапой орех и с силой долбил его клювом.

Кто-то чихнул. Бин обернулся и упер взгляд в статую. Рядом с клеткой сидел и смотрел в ту же сторону, что и попугай до этого, породистый кот. Неподвижный и целеустремленный, весь из себя, изваяние такое, он был потому сейчас, что во все глаза наблюдал за подскоками, метаморфозами и пертурбациями добермана Гая на песке. И в этот момент его очень возмущало, как сегодня тот «работал» с морем. Какая бездарность эта собака.

Кота звали Граф.

Его жизненное кредо заключалась во фразе: «Нет полного счастья, есть только счастливые моменты». Эта фраза и сейчас пронеслась в его голове, когда он представил рыбу, которую доберман мог бы выловить из моря ко всеобщей и его, в том числе, радости и может быть трапезе. Но собака этого не сделала. Глупая собака.

— Я лишний раз убеждаюсь, что эта собака глупа. — сказал кот попугаю.

— «Петруша хороший, но Петруша глупый!» — наступив лапой на орех прокричал попугай.

— Да, что ж вы так орёте, дорогой мой Бин. — тряхнул головой кот и потёр лапой ухо. — Мы же не на митинге! Собаку, кстати, не Петруша зовут.

— Я, кстати, знаю как зовут собаку. А это у меня уже привычка, орать. Не приставайте ко мне. — ответил попугай, продолжая долбить орех. — Наш молодой хозяин, дурак и оболтус, любит подойти к клетке и орать на меня, выплескивая разный мозговой хлам, пока старый хозяин не влепит ему, дурню здоровому, подзатыльник. И я ору ему в ответ.

— Вы ждете подзатыльника? — про мурчал ему кот.

— А ты слышал, какую музыку слушают эти молодые? — как бы, не замечая слов собеседника, продолжал Бин. — Это же просто ужас. А эти поющие трусы… А слова какие? Пацаны нацепят бороду и что–то бубнят себе под нос, как будто промокательную бумагу жуют вместе с клеем. Все это под звуки, именуемые музыкой. Которая, в свою очередь, состоит из трёх аккордов.

Кот снова оторвал взгляд от собаки и посмотрел на попугая невидящим взором.

— А, что вы имеете против такой музыки? Мне нравится. Я тоже так пою, когда нализываю свои, э-э.. ну… которые у меня больше, чем ваши.

Попугай ничего не ответил, но опять с силой долбанул по ореху клювом и продолжил.

— А наш старый хозяин. — ворчал попугай, разгрызая орех. — Сколько можно жрать то? Как носорог уже. И он, к тому же, плохо видит. Особенно, когда сует руку мне в клетку. Жуть. Или несется по прихожей на тебя, дорогой мой Граф, не видя ничего впереди дальше своего носа. И в этот момент мне кажется, что при его–то весе — это, уже не его проблемы.

Кот улыбнулся. Он прекрасно помнил, как иногда тяжёлые и толстые «столбы» упорно норовили его раздавить. И приходилось, взвизгнув, уворачиваться.

— Вы просто ворчун, Бин, — сказал он попугаю, — лучше берите пример с нашего Гая, с нашей жизнерадостной, но глупой собаки. Ему хорошо. Он глуп, и от этого ему всегда хорошо.

И он, подняв лапу, уселся ухаживать за местом под хвостом.

Хозяйку этой животной братии звали Кира Михайловна. Она была женой очень ответственного работника в организации, которую можно назвать, э-э.., ну, ну, скажем, Партией. И находилась уже не в таком возрасте, в котором еще думают, что блондинки тоже могут устанавливать Windows. И, как правило, делают они это с помощью бубна. Хотя, конечно, и торопиться ей было ещё некуда. То есть, возраст — в самый раз.

Муж ее, ответственный работник в организации, не будем ее называть, хотя все ее знают, но Семен Евграфович, муж ее, этого не хочет, чтобы все о ней говорили. Ну зачем кричать об этом?

Так вот и сейчас, муж ее, за глаза называемый носорог, из-за большого веса и малюсенькой родинки на носу, подъехал на казенном автомобиле с водителем к крыльцу своего коттеджа, именуемого хозяевами между собой, дворцом. Вывалился, выполз с сиденья и, не закрыв дверь машины, бросился к дверям своих хоромов. Он был, видимо, в хорошем настроении.

— Кирочка, моя, Михайловна! Проснись! Отзовись! Товарищи! Друзья! — кричал он, подходя к двери дома. — Подло бросать пить, когда страна в таком положении. Производство водки увеличилось на 70%, дорогая моя, страну ждут великие дела.! …А-яй-яй! — вскричал он, взмахнув руками, когда, взбегая по ступенькам и запнувшись за верхнюю, дальше кубарем, сшибая косяк двери, ввалился во дворец. Кстати, сам хозяин согласился это строение так называть. Чего уж там мелочиться.

Попугай издали бросил взгляд на появившийся мешок на входе и пробурчал:

— Ещё один купил алкотестер и теперь пытается побить свой предыдущий рекорд.

— Дорогая? Кирочка Михайловна, ой. Ну, где же ты? Ну помоги же мне! Где ты есть? — мычал «мешок», ворочаясь на полу, путаясь в каком-то коврике, с сорванным со стены светильником в руках, и тщетно пытался подняться.

— Что там за шум? Семён Евграфыч, ты один? — закричала хозяйка со второго этажа, с кухни. — Если не один, то пусть гости раздеваются и проходят. Я утку готовлю. Утюльку. Твое любимое.

— Какие гости, Кирочка Михайловна?! — пробормотал Семён Евграфович, поднимаясь с пола и держа в руке разбитый светильник. — Страна в опасности.

На шум прибежала собака, посчитав что здесь события интересней.

Водитель Ивняков, прозванный кем-то Тутанхамоном, с каменным лицом понаблюдав за произошедшим, глядя в проем дверей, по-военному развернулся, чинно открыл дверь машины, сел и уехал, посчитав, наверное, что он свою миссию выполнил и чиновник, которого он привез, уже находится дома. Точнее во дворце. Наплевать, что лежит в прихожей.

Сам хозяин считал это здание коттеджем, на взгляд же какого-нибудь оценщика — это пять окон и дверь. На взгляд банка — это будка. На взгляд покупателя — какая-то развалина. Но, на взгляд же на налоговиков — это дворец. Чем, собственно, он и являлся.

Семён Евграфович мало что смыслил в математике, но прекрасно управлялся со счетной машинкой, машинкой для счёта денег. И от частого использования он работал с ней, когда приходилось, почти автоматически.

Жил он с семьей в краях, где прекрасно растет виноград и часто светит, и греет Солнце. И еще, в их округе где-то есть винная или коньячная страна. Точно он не знает, где. Но знает кто ей руководит. И это его хороший друг. Виктор Михайлович Буриме. Большой человек в этой коньячной или винной стране.

Еще, когда он был на работе, Семёну Евграфовичу очень хотелось выпить. Этак, пропустить рюмашку–другую. Он знал, что сверху недавно был спущен приказ всячески содействовать и способствовать развитию виноделия и производства спирта. И, из-за этого, целый день сегодня, почему-то, ему хотелось к Буриме. Он не мог усидеть в кресле за столом, который помогал ему руководить. Руководить за эти невъе… ые деньги. Что–что? Хотите сказать, что это очень большие деньги. Ну что вы. Это очень маленькие деньги. Можно сказать мизерные. Ну что вы! Наговаривают. Болтают всякое.

И, как только, часы громким министерским боем сообщили об окончании рабочего дня, огромная туша, кое-как отлепившаяся от кресла, рванула вниз по лестнице вон из здания. Прерии опустели. Озеро опять вошло в берега.



Произошедшее дальше, как мы знаем, оценили только попугай, да собака, которая, справив нужду на воткнутый в песок почти у самой кромки воды на пляже плакат с надписью «Вход в море», в миг отозвалась на шум подъезжающей машины и возню на крыльце быстрым бегом и громким лаем. А, увидев поверженного на пол хозяина, еще и пыталась укусить за ботинок упавшего.

«Глупая собака. Как, впрочем, и хозяин!» — подумал и громко промяукал кот Граф, не опуская торчащей вверх задней лапы. Но, все-таки, он оторвался от санитарного занятия под хвостом и, повернув и вытянув голову, разглядывал ситуацию на крыльце.

Глава 2

Поднявшись в кухню, Семён Евграфович отряхнул штаны, отер руки, подошел и обнял жену.

— Здравствуй, дорогая моя Кирочка Михайловна. Как денек прошёл? Где наследник?

— Привет, Сема, — улыбнувшись сказала жена. — Наследник в академии на занятиях. А ты один или с кем-то?

— Один-один. Да вот, незадача. Упал в прихожей. Ну да, ничего. Никто к нам не приходил? — поинтересовался Сёмочка, премило улыбнувшись жене и потянулся в шкафчик за бутылкой и рюмкой. Налил и выпил.

— Нет. — ответила та и продолжила что-то нарезать на столе.

— Смерть приходила. Сказала, попозже зайдёт. — пробормотал попугай Бин, одним глазом издали наблюдая за сценой в кухне.

Кот Граф, ранее прибежавший на запах в кухню, посмотрел на попугая, но прерываться от своего занятия, стояния на задних лапах у стола, не стал. Кира Михайловна нарезала ветчину, и он думал: «Господи! Ну, пошли же ей, пожалуйста, звонок на мобильный!».

Семен Евграфович достал и посмотрел в бумажник, но увидев в нем только фотографию супруги и подумав, что: «На этом месте могли бы быть ваши деньги», закрыл.

«Надо будет сходить в банк». — напомнил он себе.

— Слушай, Кирочка Михайловна. А ты знаешь какой скоро будет день?

— Нет. Не знаю. Ну, и какой? — ответила жена, разрывая утку и перекладывая куски в кастрюлю.

Кот сменил дислокацию.

— А, вот! — загадочно пробормотал Семен Евграфович, хитро улыбнувшись спине жены, удалился в залу.

Она ничего не сказала в ответ, видимо размышляя, какую из дат она могла пропустить. Она всегда помнила все даты. У нее даже все записано. У кого, когда день рожденья, или день смерти, или день свадьбы. Да. Она помнила все такие дни, не только семейные. Но и разные даты ближайших родственников и даже соседей. Хотя, с соседями у них отношения не слишком ладились. Слишком много те о себе думают.

Семен Евграфович с громким топотом куда-то стремглав испарился из залы вниз. А, она смущенная и заинтригованная таким вопросом мужа, комкая в руках полотенце пошла в сторону большой комнаты.

Предварительно, все–таки, убрав в холодильник нарезанную ветчину и накрыв кастрюлю крышкой.

Кот, зацепившись лапами за стол и задрав морду выше, увидел чистую ровную поверхность без единого признака ветчины или утки и мяукнул: «Облом». Люди бы не услышали, но попугай все понял и захихикал. Со стороны можно было подумать, что после мяуканья кота, попугай в клетке в соседней комнате заклекотал неразборчиво по птичьи. Но, тот хохотал от души.

— Что ты ржешь, Биняка? Не свались в поилку. — кот рассержено тряхнул лапой.

— Странно, в своей прошлой жизни я все сделал, вроде бы, правильно. И, вдруг, такое вот «ничего». — Граф громко крикнул попугаю и фыркнул.

Он еще маленько постоял на задних лапах, всем своим видом говоря: «Да. Вы все сделали правильно. Но вы забыли покормить МЕНЯ!!!». Но, потом снова встал на все свои четыре и с достоинством ушел с кухни во двор.

— Семочка, котик, ты меня заинтриговал! — сказала Кира Михайловна, когда нашла мужа переодевающимся в домашнее в спальне. — Ближайший день рождения будет у твоей мамы, Веры Ивановны в сентябре. И если его забыть и ее не поздравить, то сразу становишься врагом народа в ее глазах.

— Да. Ворчать она будет. Вспомнит весь двадцатый век, 50-е, 70-е,90-е. И белах и красных. А мой папа очередной раз приговорит меня к расстрелу.

— Но, это все не то. Не то-о-о! — сказал он, натягивая пижамные штаны на пузо. — Не то! Кирочка Михайловна-а-а!

— Батюшки! Да, что же это за дата такая? Какую дату я могла забыть. Все. Давай говори. Не томи.

— Ха-ха-ха-ха! — или что-то похожее издал Семен Евграфович, сообразив, что перестарался и раздул большой пожар любопытства с этой датой, и теперь нелегко его будет потушить. Он стал листать перекидной календарь на столе.

Развязка наступила бы, может быть. Но к дому начала откуда–то издалека приближаться громкая музыка из автомобиля или, скорее, бумканье. Бум-бум-бум-Бабах. Ту-ту-ту!

Кот сморщил усатую физиономию и растворился в воздухе. Доберман Гай, сказав коту вдогонку фразу «Сволочь едет! Спасайся!», начал искать будку, хотя у него ее отродясь не было. Попугай постарался втянуть голову в плечи так, чтобы она провалилась в желудок, но не получилось, и он просто сделал вид, будто уснул.



Со словами «Деточки с учебы едут. Ладно. Потом расскажешь мне, что за дата такая.» Кира Михайловна отстала от мужа, засуетилась и пошла в сторону кухни продолжать готовить. Семен Евграфович снова стал листать календарь.

Автомобиль, ревя подрегулированным глушителем и бумкая музыкой, подъехал ко дворцу. Дверь авто открылась, но никто не вышел.

Роскошный и дорогой, конечно же, автомобиль. Ох. Дети-дети. Сначала девочек интересуют куклы, а мальчиков — машины. С возрастом все наоборот. Хотя, тут мальчиков и машины тоже интересуют.

Прошло еще немного времени, музыка маленько утихла, но никто и не пытался выйти.

Гай осмелел, подошел, нюхая воздух, и заглянул в открытую дверь. И гавкнул от удивления, отойдя маленько назад.

Водитель, точнее, водительша находилась за рулем не в привычном водителю положении, а с точностью до наоборот. Руки и голова — подбородком на руле, грудь на седушке, а ноги с каблуками на спинке сидения и подголовнике. Вся поза ее говорила, как бы: «Инструктор мне что-то не договаривает!».

Кот, глядя с крыши дома, сказал громко:

— Опять двойка!

Но, поняли его только собака, которая повернула к нему голову и застыла, и попугай, который зачем-то сказал из дальней комнаты: «Хороший, Петруша!».

И попугай, походу, опять оказался прав. «Петруша — Кен» оказался «хорошим», то есть пьяным вдрызг, хоть и с бородой. И дрых на заднем сидении. А Гагочка, любовь Кена и почтижена, почему-то оказалась в таком положении, как бы, сложив губы устало на руль внизу.

«Как же трудно все в этом мире!?».

Она была чуть трезвее своего бойфренда. И довезла их до дому. А, приехав, полезла отцеплять каблук, зацепившийся за что-то там на коврике. Да еще, банка с пивом неоткрытая внизу каталась промеж педалей. Ну, в общем, как говорится: «Споткнулся, упал и уснул». В данном случае уснула.

Музыка бумкала еще минут семь-десять, пока на эту картину «Утро в дискотеке» не вышли посмотреть папа с мамой и с ворчаньем и кудахтаньем, и выплёскиванием руками не начали растаскивать тела и приводить все остальное в надлежащий, как было, вид.

Тащить наверх никого не пришлось. Хоть и с превеликим трудом, но все дошли сами.

Тема о таинственной дате уже больше и не подымалась в этот день.



— Пообещай мне, что разберешься с ними. — сказала Кира Михайловна мужу конце всего, как бы ставя точку в этой не очень красивой истории.

Кот прищурился на спускающееся к горизонту Солнце. И фыркнул.



Вообще, в доме или во дворце, кому как угодно, не гнушались вести философские разгульные беседы–толкования, убеждая друг друга каждый в своей правоте. Порой доходило до скандала, ругани и детских бойкотов со стороны Киры Михайловны. Особенно это случалось под пивко, которого в семье никто не сторонился. И брали–покупали. Или под вино, которое иногда с собой привозил Буриме Виктор Михайлович из своей Коньячной или Винной страны. Коньяк он привозил редко, значит это, все–таки, была Винная страна. Хоть он и числился предпринимателем, но краснеющий нос и иногда заплетающийся язык выдавали в нем слетевшего с нарезки сомелье. Плавно превращающегося в алкоголика.

Спорили на разные темы. Порой рождалась истина. Но иногда, какая-то странная. Либо, как в Челябинске бывает: родится и сразу здоровается с врачом. Либо сразу после рождения с невнятными звуками и бормотанием, прыгает куда-нибудь на люстру. Все зависело от новости, которую обсуждали. От количества выпитого. От полученных в прошлом, когда учились, оценок в дневниках и зачетках.

Семен Евграфович, при всей его массивности, всегда импульсивно торопился доказать оппоненту его неправоту, махал руками. Подскакивал и наклонялся над собеседником мрачной тучей. Поток речи иногда напоминал пургу зимой. Вел себя очень импульсивно. Бесконечно поправлял очки. Он просто считал, что истина есть только у него, и ни у кого больше. Дома-то, ладно. А как же можно проиграть спор на глазах, допустим, у своих подчинённых, когда он был на работе. Все. Концы света, фильма. Еще чего-нибудь. И уж точно — конец авторитету, который Семен Евграфович блюл денно и нощно.

Напротив, Кира Михайловна, была спокойна, обстоятельна и педантична в споре, но недалека и неглубока. Из–за сидения на домашней работе и бесконечного смотрения сериалов и новостей по телевизору она иногда просто перебирала в своих аргументах телевизионную заштампованность. Чем, просто, бесила Семена Евграфовича. Ее главный лозунг был: правительство право, президент прав, лишь бы не было войны. И все тут. Только иногда, в пылу очередного спора, то есть разгулявшихся под вино философских бесед, при наступлении «врага», будь у нее оружие, она бы всадила в оппонента всю обойму и глазом бы не моргнула.

Но, такое ее состояние бывало редко. В основном она исповедовала пофигизм, который в жизни заключался в том, что, если даже объявят войну или рядом упадет метеорит, она все равно пойдет в магазин, а потом в парикмахерскую. И если парикмахерская по каким–то причинам будет закрыта (метеорит попал точно в парикмахерскую), то она пойдет на ярмарку.

Одним словом, философские беседы иногда перерастали в решающий бой Задирихи и Неспустихи. И, даже, аргументы Буриме в виде громкого пьяного мычания, никак не могли повлиять на их боевые действия. Как говорится, резиновая бомба продолжала скакать. Столько народу уже подавила.

Кот всегда терся, в таких случаях, возле стола и невольно наматывал на ус все, и истину, и болтовню. Это потом он усаживался на подоконник здесь же и раскладывал все по полочкам.

Наследник со своей пассией в спорах, пирушках и беседах не участвовали. Какая-то инопланетная замороченность в виде лопатников–смартфонов и ношения бород и больших губ у молодежи распространялась и на них обоих. Она была без бороды, конечно же. Но, зато, имела большие губы. У него же были борода и машина. И не что-нибудь, а Гелик, Гелентваген. Гудящий глушителем, черный, с тонированными по периметру стеклами. И лобовым стеклом тоже тонированным, но послабее, чем на остальные. Из-за чего парень часто налетал на штрафы, но по–хитрому откупался запакованными коробками толи коньяка, толи вина от Буриме. Тот наследнику постоянно их спонсировал. Делал это охотно, как будто для сына своего. Да. Они с Буриме и похожи были маленько. Порой закрадывалась мысль.. Ну, да ладно.

Кен Семенович и Гага Васильевна (ну и имена судьба раздала!) очень, ну просто, очень часто проводили время друг с другом, и если бы не учеба, смартфон, маникюр, тату, бутик, качалка, клубешник, авто, сон, ну и иногда, их места учебы можно было бы сказать, что в течение дня они только друг друга, точнее, только себя и видят. И что, они как будто давно женаты, и что у них крепкая, бородато-губастая здоровая семья. Но которая, все-таки, ай-яй-яй, иногда толи «забивает», толи покуривает. Типа: «Скажи наркотикам — Иногда!». Из–за чего бывает Гагочка, иногда, как заорет, открыв дверь в ванную и глядя неестественно открытыми и почти квадратными от ужаса глазами на то, как Кен моется: «А-а-а-а! Мамочка! Осел в ванной!».

На что Кен Семенович ей, как бы в ответ, тоже иногда долго звонит перед закрытой дверью во входной звонок, не отпуская кнопки и качаясь, как на ветру. В ответ она, если Киры Михайловны нет, минут через пять подходит к дверям и тихим потусторонним голосом спрашивает: «Кто?». На что он ей тоже отвечает через секунд где-то дцать: «Мама, это я!». В результате. После какого–то размышления и удивленного смотрения куда–то в плинтус в дальнем углу, Гага впускает его домой со словами: «Не–е–е… Мама — это я!».

Да. Бывает.



С животными, попугаем, котом и собакой эта молодая семья и дружит, и не дружит. Иногда кот летает вместо попугая, сидящего в клетке. Который, в свою очередь тоже не любит, когда его обстреливают лимонными или апельсиновыми косточками, или пытаются засунуть тонкий длинный конец расчески попугаю под хвост. А собака, иногда, учится говорить. Пытаясь выговорить «За что?» и «Не надо!», когда ее начинают нещадно лупить поводком, пытаясь научить командам «Сидеть», «Лежать», а иногда, даже, и «Ходить, висеть, летать, петь, варить». На что собака уже начинает думать в такой момент: «Танк! Вот, что меня спасет!».

Кот же после первой попытки полета просто исчезает. Растворяется в воздухе. И в своей новой параллельной реальности где-нибудь на чердаке или в подвале продолжает ухаживать за началом хвоста.



Виктор Михайлович Буриме смотрел на Солнце, размышляя, когда же оно зайдет за какие-нибудь тучки или уж совсем за горизонт. Дело в том, что он потел сильно, когда бывал с похмелья. А так, как с похмелья он был почти всегда, то дополнительный подогрев со стороны светила ему казался явно лишним. Он бы предпочел пасмурный день.

Начинал Буриме когда-то с предпринимателя, да и сейчас числился предпринимателем, но, толи частые пробы вина в качестве сомелье на собственном производстве, толи неукоснительное придерживание тезиса лозунга: «Пить не хочется, но надо..» перевели его в разряд предпринимателя–алкоголика. И часто, он был больше похож на алкоголика–предпринимателя, чем наоборот. Ну, да ладно. Чего о грустном.

Так вот. Позвонил ему вчера его хороший друг и в меру собутыльник, Семен Евграфович Подливайло (фамилия в самый раз) и говорит:

— Михалыч, мой дорогой друг Виктор. Да хранят боги твое предприятие. А не окажешь ли ты мне услугу в долг. Да, в принципе, могу и оплатить сразу.

— Семен, свет мой, Евграфович, — в том ему ответил Буриме, — а когда ты видел, чтобы я тебе отказывал? Тем более, если ты платишь сразу.

— Да. Так вот. Есть у меня идейка одна. Отметить одну дату всем табором, да еще и с приглашенными родственниками и гостями. Тебя, кстати, тоже приглашаю. Ты, я знаю, любишь такие мероприятия.

«Еще бы, подумал Буриме». Он уже представил накрытые столы с обильной едой, сплошь уставленные бутылками с вином. Его вином. И бизнес, и удовольствие.

— Обязательно приду, обязательно помогу. Как скажешь, все сделаем как скажешь. — заворковал бутылочный предприниматель. — А когда и что будет? И что это за дата?

— Одиннадцатого августа. А что за дата, пока не могу сказать. Тайна. Не обессудь. Мне нужно коробки три по двадцать бутылок твоего игристого. Скорее всего, для разгона. Для начала. Потом посмотрим.

— Тайна? Ладно. Давай уточним. У меня есть коньяк и есть вино в ассортименте.

— И того и того. Нам коньяк. Женщинам вино.

— Да-а-а? Там и молодые женщины будут?

— Будут. Будут. Ну все, договорились? Созвонимся.

Буриме сбросил звонок и перезвонил на склад. Отдал распоряжения.

Постоял, глядя в окно. Подошел к бару, достал бутылку с рюмкой и выпил.



Утром кот Граф залез на подоконник с цветами в горшках–вазах в верхней зале и смачно, от души разинув поднимающемуся Солнцу пасть, потянулся в открытое окно. Постояв какое-то время и посмотрев вокруг, уселся и предался размышлениям. И подытожил.



«В стране было все хорошо. С точки зрения телевизора. В реалиях было по-другому. Третий десяток двадцать первого века распечатали. Президент тот же. Общество то же. Потребительское. Раньше с черными гирями на ногах ходили. Сейчас гири цветные и продаются в рассрочку.

Искусственный интеллект еще в детском саду. Вместе со своими взрослыми детьми-изобретателями-родителями. Но уже учится у них, как объегорить, обмануть ближнего или втюхать ему за деньги что–нибудь ненужное. Далеко пойдет.

Потом, такое ощущение, что дебилы — это главный ресурс современного капитализма. При этом капитализм с человеческим лицом незнакомого никому человека в России солидно и щедро сдобрен феодализмом, который просматривался во всем. Классический феодализм с барином и крепостными–холопами, и широким ассортиментом оброков. На местах, то валежник нельзя бесплатно собирать, то грибы с ягодами, то рыбу нельзя ловить. А, если вдруг палка, воткнута в землю, и земля находится на твоем участке, обнесенном высоким забором, то эта конструкция, скорее всего, должна по их, чиновников, мнению быть обложена оброком, тфу-ты, налогом. Люди ждут уже налог на воздух.

Их, чинуш, выбирали, чтобы облегчить населению жизнь на территории проживания. И совсем уж не предполагали платить сумасшедшие деньги. Но, хотели, как лучше, а получилось, как всегда. (Интересный человек жил когда-то. Его цитата.) Так вот. Уровень коррупции, прямого и скрытого воровства, безответственности выросли до заоблачных высот. Так же, как и их, чинуш, зарплаты.



У населения, общества есть страстное желание иметь во главе непогрешимого полубога–царя или генсека, как при Советах, а не управленца–специалиста, с правами и обязанностями, добирающегося до работы на велосипеде. Еще имеется огромное желание некоторых понавесить на себя разных званий, да названий. «Барон, граф, графиня, баронесса, князь.» Помещики, блин, и новое дворянство, без родословной. Да и почивать они хотят после этого на лаврах. Ничего не делать.

В результате получилось этакое дальневосточное лежбище котиков, а не рабочее пространство. И естественно, любимое таких занятие собирать сокровища и.. закапывать их за сараем в непромокаемых мешках. Или строить дворцы.

В обществе также имеется стойкое мнение, что Бог есть, но его нету. Одновременно. А раз нету, так теперь можно воротить кто во что горазд. Все можно. Главное, вовремя перекреститься.

В экономике, столица нашей родины, город–герой прошлой войны, ныне старательно ободрал в деньгах всю оставшуюся территорию. Плюс, куда не плюнь — все в провинциях скупили москвичи. Да и законсервировали до лучших времен в качестве недвижимости.

Народ ходит ищет черную кошку в черной комнате. Работу для пропитания. А там ее, черной кошки, нет. В черной комнате. Денег нет. Работы нет. Дорог нет. Девять месяцев в году зима. Снег. Любой бизнес в провинции умирает на корню, так как деньги живут только в Москве и двух–трех крупных городах. В провинции деньги только из бюджета. А это крохи. Академики–псевдоэкономисты лишь по мотивам знают реальность и по слухам, и из новостей узнают, где живут в России деньги. Так, как они специалисты в теории. Для освоения практики у них слишком большая зарплата.

Элита построила себе и своей охране автопоилку манной небесной. И даже время удовольствия продлила. Пенсионный возраст отодвинула. Чтобы подольше невъе.. ую, большую зарплату получать. И чтобы маленькая пенсия не маячила на горизонте, угрожая бытью. С телевизора говорят, якобы, жить стали дольше. Это-то после пивной в шаговой доступности. То есть, на каждом углу.

Бродят по стране мужчины предпенсионного возраста в поисках работы, а вот, как раз для них работы нет. Все хотят видеть молодых, перспективных, продвинутых. А чинуши, передвигая пенсионный возраст абсолютно не подумали, куда таким деваться. А их в стране много таких.

Места специалистов на производстве и в управлении заняли нахрапистые и бесталанные неспециалисты или вообще просто родственники или дети важных людей.

И получается: одни подворовывают, так как они неспецы и что–либо делать не умеют, другие отчеты наверх сочиняют, потому что делать ничего больше не умеют, вырисовывая потемкинскую параллельную реальность. И как-то все это напоминает ситуацию с косяком и покуриванием. Тело съезжает по грязному склону в яму, а голова думает, что улетает, обгоняя всех, за облака.

Поэтому в обществе и нет внятного понимания–мнения: Россия уже встала с колен или она уже на боку лежит?

Телевизоров отечественных не видать. Может они и есть, но их не видать, телефонов–смартфонов отечественных нет, стиралок, утюгов, пылесосов, компьютеров, фенов, велосипедов, детских игрушек. Интересно: презевативы есть отечественные? Короче. Все из-за бугра.»

Прилетел воробей и оторвал на мгновение кота Графа от размышлений. Но, увидев серьезную кошачью морду, улетел. Граф тряхнул головой, посмотрел в сторону кухни и, фыркнув, продолжил.

Да.. Так вот.

«Поэтому из, когда-то, при Советах более–менее единого общества путем разбредания по разным заморочкам и иллюзиям современный общественный конгломерат, именуемый нацией, превратился в гигантскую амебу с огромным количеством хвостов и отростков. Что вверх, что вниз, что вбок.

Богатые богатеют. Бедные беднеют. Москва отделяется от России. Чиновники же своими интервью убеждают с телевизора себя, президента и население (как в передаче «В гостях у сказки»: Слушай, дружок..), что наконец-то Россия уже встала с колен. Еще бы им этого не делать с их зарплатой и другими доходами, стыдливо и инфантильно переписанными на своих жен и детей так, что балерина–родственница имеет доход 5 млн. рублей в день. Их страна уже поднялась с колен.»

Кот пушистой с белой «перчаткой» лапой попробовал мягко повторить плавное движение балерины ногой. В принципе, похоже.



«Молодежь, не вылезая из смартфона, отделилась от всего на свою планету Дурости и трясёт оттуда через инстаграммы и тик–токи бородами, губами, кольцами в носу и пупке, и бумкает музыкой из багажника дорогущего авто. «Тик–ток» с приколами и идиотизмом у нее вождь и предводитель. «Ну, прикольно же! А чо? Ващще, прямо! Смешно». Самое большое количество лайков и подписчиков наберет, наверное, ролик про задницу или передницу, или какую-нибудь их комбинацию, пропагандируемую «братьями по разуму» из-за бугра.

Многие студенты высших заведений не могут определенно ответить на вопрос: «Что вокруг чего крутится. Солнце вокруг Земли или Земля — вокруг Солнца.»



Состояние коллективных мозгов подытожил относительно молодой, но талантливый пародист, Пугалкин, рассказав в своей миниатюре анекдот про то, как ученые, открыв очередную черепную коробку, нашли там «ничего» и тесемку матерчатую, протянутую поверх этого «ничего». Думали, думали о назначении тесемки. Взяли, да и перерезали. Уши и отвалились.

Да и сам 36–летний комик недавно поздравил свою 41–летнюю дочь с 64–летием своей жены.

Про большинство из шоу и творческого бизнеса нынче правильно говорить не иппанутая, а творческая личность.»

Кот ужаснулся своим мрачным мыслям и подумал, что если бы он уже пообедал, то его размышления были бы другими, розовыми или голубыми, а не темными, как сейчас.

В кухню к своей миске подбежал доберман Гай.

— Здорово, варежка! — бросил он мимоходом.

— Привет, охотник без добычи. Поесть прибежал? — сказал он собаке, перепрыгивая поближе на стол. — Из моей не ешь.

— А то, что будет?! — сквозь чавканье ухмыльнулся пес.

— Ничего. Попугая натравлю. — перепрыгнув на мойку и ловя языком капли из капающего крана, промяукал кот.

Оба подумали о запертой в неволе птице. И что, сидит она в клетке только потому, что если ее выпустить, то она улетит. В свои жаркие страны, где будет клевать апельсины вместо пшенки и водить дружбу с попугайками женского пола.

В кухню ввалился наследник в трусах, распугав дружную компанию и тоже припал к крану с водой.

Смочив лицо рукой, он включил чайник. «Похмелье — сложно все вспомнить, но еще сложней забыть!» — подумал он, одновременно почесывая бороду и свою заднюю часть.

«Хорошо, что не в морге проснулся», — он стал наливать себе чай из скворчащего чайника.

В кухню ввалилась, сначала губы, потом остальное, вся из себя в прямом и переносном смысле его ненаглядная и со словами: «Ну ты и чучело!», уселась за стол.

— Это мои слова. Текст-то надо знать. — парировал Кен, вглядываясь в свою Барби. — Кто меня привез? Ты? –спросил он, усаживаясь на стул напротив.

— Я. А выгружал кто, плохо помню. Предки, вроде. — ответила Гага, заваривая чай. — Мама с папой. Не знаю, что им и сказать-то.

— У-у! Все просто! Пятерки с друзьями обмывали. — ухмыльнулся через бутерброд с колбасой бородач. — Я не пойду сегодня в шарагу. — сказал Кен, вытирая губы и ставя посуду в раковину.

— И не езди. Я поеду. Дашь машину? Я поеду. — обрадовалась Гага.

Кен Семенович хотел было согласиться, он часто разрешал подруге–почтисупруге водить его авто, но ему на ум, вдруг, пришли две ситуации или два анекдота, он не помнил точно, что это.

Первая. «ДПС-ник останавливает автомобиль, представляется и спрашивает у блондинки водителя: Вы уже поменяли воздух в колесах с летнего на зимний? Нет?! Ну, девушка. Как вы ездите? Создаете предпосылки для ДТП! Штраф, конечно же.»

И второй. «Парень проходит мимо авто со спущенным колесом и блондинкой за рулем. Она его останавливает и спрашивает. «Ну, вот! Ну, что мне теперь делать?»

Он остановился, помялся, глядя на очевидное, подумал и говорит: «Девушка, видите сзади, вот, труба торчит?» — И показывает на выхлопную. — «Подлезаете и дуете в нее пока спущенное колесо не накачается.»

Она обрадовалась. Вот, говорит, спасибо. Подлезла. Дует, дует. Посмотрит. Нет. Еще надо. Еще дует. Никак не получается.

Наконец подъезжает другая блондинка. Ее подруга. Наша подъехавшей рассказывает. И говорит: «Ну никак накачать не могу.», — И показывает, как она делает. Та, вторая посмотрела на нее, на авто и говорит: «А ты так и не накачаешь.» Наша: «А почему?!». А вторая продолжает: «А ты же окна не закрыла!».

Да. Вспомнив это, Кен улыбнулся, но все равно, согласился. Пусть берет машину.

— Ехай. — сказал он. — А я пошел спать. Я сегодня не человек.

И ушел в их комнату.

Она допила чай, помыла посуду и тоже удалилась из кухни.

Осталось «никого». Смешно, но точнее не скажешь. Только ветер слегка шевелил шторами, пропуская солнечные лучи от проснувшегося светила в разные темные уголки помещения.

Глава 3

— Молчать, я вас спрашиваю! Вы офицеры или где? Прекратите нарушать безобразие! Разберусь и накажу кого попало. — орал в трубку генерал Мокрухин Борис Борисович, промакивая платком лысину. Физиономия его была отчетливо красной. Со всей географической сеткой кровеносных сосудов.

— Мать-перемать. Тра-та-та. Пи-пи-пи! — орал он. (ненормативная лексика — запикано).

В конце концов, он сбросил звонок и положил телефон на стол.

— Перемать-мать. Пи — ии!

Подытожил генерал уже просто в воздух.

Он снова вытер платком из кармана брюк пот на лбу. Тяжела жизнь в отставке. Орденов да медалей полно, только на спине нету. А ни подчиненных, ни казенного автомобиля. Ни стола дубового в своем кабинете, чтобы ка-а-ак хряпнуть по нему так, чтобы стакан подпрыгнул. Ни штабного, чтобы его распекать за всю армейскую братию и технику. Ни, тебе хотя бы, резинового танка или игрушечного КПП. Или какого-нибудь ансамбля песни и пляски. Вот раньше были времена. А сейчас — мгновения.

Генерал был генералом статических войск в отставке. Статические войска — это войска, которые, если их поставить на карту, вернее привезти на местность, они расположатся на ней, оборудуются, окопаются и отступать им никак нельзя. Никак.

Человек с животиком и лампасами. У него была круглая мордастая лысая голова. Для нее

у него была большая фуражка–аэродром, которая очень нравилась генералу. Но, просто никто со стороны не сказал ему ничего ни о корове, ни о седле, хотя все всё видели.

Генерал чего так раскочегарился с утра. Внук у него в кадетском училище на спортивном мероприятии разбил мячом стекло. Классика жанра. И гора бывшей военной мощи, вспомнив былое, через телефон пыталась таким образом отмазать внучка от неминуемого хоть и легкого, но наказания. На том конце провода ничего, конечно, не поняли, но на этом направлении, на всякий случай выставили засаду.

Борис Борисович подтянул ремень на живот, чем уменьшил его выпирающую часть. И уже было направился к зеркалу, но зараза телефон зазвонил снова.

— Равняйсь–смирно! — пробубнил генерал и снова взял трубку.

— Слушаю, генерал Мокрухин. — сказал он, пытаясь приладить смартфон к уху.

— Борис Борисыч, многие лета, все бухаете? — возвестила трубка.

Генерал опешил.

— Кто это?

— Не узнал ты меня, Боря. Уже хорошо. Богатым буду. Семен Евграфович это. Из Приморска.

— Ну, елки-палки. Отлегло. «Бухаете..». Ты в армии служил? Так не начинают телефонный разговор. Привет.

— Извини. Доложить обстановку забыл. Ты чего? Не в духе? Или поругались с Ольгой Фёдоровной? — вслух допытывался Подливайло с того конца провода, а сам про себя думал при этом, что генералу «огурцов, маринованных хочется, а голова в банку не лезет». Да. Просто так рассказывали про то, почему у генерала лицо всегда красное.

— Да, нет. Все в порядке. Чего ты звонишь? — Мокрухин спрятал раздражение в карман.

— Ладно. Да. Слушай, я вот чего звоню. Вы там не обалдели еще в своей Москве? Делите безделье на двоих.

— А вы там еще не утонули, из моря не вылазите, в своем Мухосранске. Мы тут в музеи ходим.

— Знаю, с пузырем не расстаетесь.

— Короче. — пробасил генерал. — Чего ты хочешь?

— Я хочу пригласить тебя и твою дражайшую вторую половину на одно важное для меня событие к нам. Сюда. В Мухосранск, как ты говоришь. В Приморск наш. Предлагаю оторвать задницы и лететь к нам сюда. Перестать выкладывать с помощью солдат–срочников слово «…опа». А в место этого в отпуск съездить. Отдохнете от ваших четырех стен в вашем шумном, бестолково суетящемся городе.

Борис Борисыч замолк, размышляя. Чего-то, ему не хотелось ехать никуда. Это же ближний свет…

Но смекалка, в поисках халявы махом помогла ему сообразить, что нужно согласиться, а потом уже думать. Уж, как-то пахнуло чем-то таким, которое он уже начал забывать. Рестораны. Пирушки. Официантки. Да и на подъем он по–армейски был легок.

— А что за дата? — спросил он, чтобы потянуть время для размышления. — День рожденья у прораба? Девочки в касках будут.

— Ха-ха! Нет. Борисыч, не могу я тебе сказать. Приедешь — узнаешь, что за дата.

— Не понял. Тайна Мадридского двора, что ли? Или военная? — сыронизировал генерал. — Что я Ольге-то скажу?

— Нет. Не мадридского. Но сказать не могу. Уважь. Не допытывайся. Приедете — узнаешь. Отметим, погуляем, в море покупаетесь. Кстати, привет твоей дражайшей половине. Как она там?

— Хорошо. Твоя как?

— А-а. Также. Давайте. Собирайтесь. Сейчас 9-е. А к 11-му и подъезжайте.

— Ну ты не бери так быка-то за рога-то. Мне нужно с Ольгой поговорить. Чего так? С кондачка-то.

— Знаешь? Мы вас ждем. Борис Борисыч. Комнату вам выделим. Давайте. Все. Мы вас ждем. — торопливо проговорил Подливайло и скорей бросил трубку.

Генерал тоже положил телефон и высморкался в платок.

— Ну, ядрит–твою через коромысло! — подытожил он этот эпизод.



Семен Евграфович решил-таки наказать сына и его невесту за последнюю пьянку. Особенно его впечатлила поза невесты, уснувшей за рулем кверху ногами.

Кира Михайловна сказала, что сын, конечно, уже вырос, и ему самому решать. Но ей совершенно не понятно чьи это гены гонят ее кровиночку (с бородой. Ха-ха) в магазин за спиртным. В ее родне алкоголиков, якобы, не было.

На что Семен Евграфович сказал ей, чтобы она не наводила тень на плетень и прекратила разные тут происки.

В конце концов оба сошлись на том, что виноваты близкие и далекие, общество, экономика, правительство, президент. Последнего Кира Михайловна не обвиняла. Лишь бы не было войны.

Семен Евграфович уже решительно переместился и даже открыл дверь в комнату наследника. Но, тот спал вместо учебы в институте–академии, а его Гага отсутствовала, как и авто сына на стоянке перед домом. И он решил, что наказание подождет.

Он и сам сегодня не идет на работу, и он еще вчера всех предупредил, что его не будет. Что он будет по делам в другой организации.

Потом шепотом договорился с секретаршей Анечкой и написал себе отгул.

— За прогул. — улыбнувшись подумал Семен Евграфович, слегка удивляясь. Как все легко было проделано.



Вера Ивановна Краснознаменная, мать Семена Евграфовича Подливайло, бабушка Кена Семеновича, была худой и достаточно вредной пенсионеркой со всеми вытекающими от этого пенсионными последствиями. Четкое знание всех живущих в своем подъезде. Сидение летом на лавочке. А жила она со своим мужем, а также отцом и дедом, в обычной не ремонтированной хрущебине в двушке на третьем этаже с окнами во двор. Жили мирно, хотя к ее командирскому характеру прибавилась харизма мужа, Евграфа Виленовича Подливайло. Который считал себя профессиональным партизаном и ветераном всех войн. Считал себя коммунистом, но, конечно же, не тем, которые засели в Думе и помогают продавать Россию на Запад. Почти дословно. А истинным и настоящим. Всю жизнь он проработал простым электриком в разных больших и малых организациях.

В молодости у Веры Ивановны, тогда Верочки с Евграфом Виленовичем, которого называли почему–то просто Женей, состоялся, как-то, диалог. Она сказала:

— Я пришла к тебе из сказки!

— Из какой? — уточнил он.

— Из доброй!

— Что. Выгнали?

Она посмотрела на него пристально и сказала:

— Да. Никогда. Никогда я не буду Подливайло. Я останусь навсегда Краснознаменной.

На том и порешили.

Характеру крутизны у нее добавило то, почти всю свою рабочую жизнь она проработала в воинской части в штабе в строевом отделе. Командирские навыки влились в ее натуру навсегда. Да и фамилия родителей этому способствовала.

В это утро, точнее уже, ближе к обеду она считала на бумажке какие–то свои пенсионные пересчеты, связанные с очередной индексацией. В расчете вывести на чистую воду пенсионный фонд России, президента и правительство. Дед был где-то во дворе.

Она закончила очередной расчет, выдав на-гора опять совершенно новое число, как зазвонил ее простой кнопочный сотовый телефон.

Трубка намекнула, что это сын звонит.

— Да, сынок. — ответила она.

— Привет, мамуля — возвестила трубка.

— Привет, привет. Давно, чего-то не звонил.

— Ой, мамуль все дела, да заботы. Работа, работа. Я чего звоню-то. Не пытайся выяснить, что за дату я сейчас назову. Она ничего тебе не скажет, хотя она связана со мной. Я хочу ее отметить и приглашаю вас с папой к нам 11-го августа, через несколько дней. Будут гости из Москвы. Оденьтесь хорошо. Я за вами заеду или Кен. Но, вы будте готовы. Мы вас ждем.

— Ничего не поняла. Что за дата-то? Родила я тебя в другой день. Чего ты опять нагородил? Я сейчас Кире позвоню. Что за гости? Что это за тайны такие?

— Я так и знал, что ты, как настоящий разведчик, будешь допытываться. Ты этой даты не знаешь. Кира тоже. Можешь ей не звонить. Вернее, можешь, конечно, звонить, разузнавать. Бесполезно. Кира тебе ничего не скажешь. Все. Как там дед?

— Да я все равно узнаю. Нормально дед. Во дворе где-то. Ладно. Сейчас я ей позвоню.

— Звони–звони. Ладно. Пока. Привет папе.

Трубка умолкла, и Вера Ивановна отключила свою. Она поправила накидку и подошла к окну, высматривая мужа.



Дома Семен Евграфович положил телефон на стол в гостиной и обвел помещение взглядом. Естественно, это будет не первое собрание человек 10-ти в этой комнате. Здесь отмечались дни рождения, разные другие юбилеи и праздники не раз. И просто были сабантуи и пьянки. Дети постарались. Единственный повод собрать родственников и друзей, которого не было в этой зале, Бог миловал, — это поминки. Здесь не было никогда поминок.

Семен Евграфович от этой мысли непроизвольно поежился, хотя опытный взгляд на него уловил бы какую-то, прямо-таки, дьявольскую ухмылку. Или ее след. Может, конечно, и показалось.

Он вспомнил последний свой день рождения, все поздравляли, говорили тосты и речи, даже попугай, воздвигнутый почти в самый центр праздника, пытался что-то говорить или поздравлять. Пили и ели. Нарядили их добермана Гая в собаку–поздравляку с колпаком и со свечками на голове. Все смеялись. А у него мельтешил в мозгу ослик Иа из мультфильма, который смотрел на свое отражение в воде и грустно думал: «Ну вот, еще один бессмысленный год прошел!»

Он понимал, что такими звонками и неизвестной никому датой толи юбилея, толи еще чего-то он создаст нервозную атмосферу какой-то тайны или бзика главы семьи с неизбежной потерей авторитета для себя, который он блюл, как зеницу ока. Но он решил. Да. Это тайна. И это условие. Он не должен никому ни раскрывать суть встречи, ни дать, даже, малейшего повода для чьей-либо догадки. Иначе все сорвется и все будет впустую.

Как, якобы, государственный чиновник или, точнее, ответственный работник в прогосударственной организации, можно сказать, партии, он не имел права на суеверия и мистику. Но, как просто человек, он даже (никому не говорите) маленько верит в Бога.



Кот Граф, как самый сообразительный, по его мнению, из всех животных в доме, болтаясь везде и наблюдая за всем, начал смутно подозревать, что старый хозяин (так животины называли между собой Семена Евграфовича) затевает какой-то очередной сабантуй. И замурлыкал от предвкушения.

Редко, когда столы в таких случаях убирались сразу, как все закончится или когда все вместе или по одному, или группами уходили спать.

Или оставалась одна хозяйка за огромным, большим столом, составленным из других столов и накрытых неисчислимым количеством, конечно же, уже початых или ополовиненных блюд («уж полночь близится, а Германа все нет!»). Которая тоже, как правило, уже не в состоянии была гоняться за котом, собакой, да еще, и выпущенным кем-то из гостей на свободу попугаем. Так, что вторая серия праздника–сабантуя, была уже про животных. И выглядела, конечно же, поскромнее. Да еще и безалкогольная.

Граф вспомнил, как он однажды, разлегшись в центре такого стола на пузо, расставив во все четыре стороны все свои четыре лапы, мило обнимался с копченой курицей на тарелке, нашептывая ей разные разности на ушко. А потом, уболтав ее, утащил к себе. Ой, что там было..!



У Гаги была подруга студентка–одногруппница. Они были настолько дружны, что губы у них были совершенно одинаковыми и большими. Ее звали Света Позднякова. Но Свете не давало покоя модное и необычное имя подруги. «Гага! Как романтично!» — завидовала она. И обязала Гагу, да и всех, кого-ни-поподя звать ее Наной. Гага и Нана. «Вышка! Прикольно!». Таково было их и общее женское мнение на курсе.

Согласиться можно. Эти две блондинистые современные модели, когда бывали вместе и просто прохаживались в перерыве между парами по коридору академии в дорогих кожаных костюмах производили впечатление.

Но, они составляли такую пару подруг только во время учебы, потому что Гага ездила на учебу на машине Кена, с ним или без него. Да и вообще большее время жила у своего любимого.

И вот сегодня, когда Гага приехала в «школу» и поставила авто на стоянку, они встретились в вестибюле и расцеловались. Может, конечно, через незаметные плевки. Неизвестно. Внешне такого было незаметно.

Они прошли в кафешку и взяли кофе. И Нана поспешила скорей открыть Гаге новость.

— А папаню твоего Кена заметили у одной гадалки.

— В смысле? — спросила Гага, подняв прозрачные большие очки на волосы, а заодно и приподняв брови.

— Без всякого смысла. Его видели, как он ходил к гадалке. Я не знаю, что это за гадалка. Я у нее никогда не была. Но, инфа достоверная. Я могу поручиться за этого человека, который его видел.

— Наш папаня…? Папаня Кена ходил к гадалке? Пурга! Нонсенс! Туалет! Он и гадалки на разных планетах живут, — сказала Гага совершенно уверенная, что инфа липа. Смыть и забыть.

И откусила сладкую булочку.

— Я тебе врала когда-нибудь? Ты! Ващще! Я ей вру. — запротестовала Нана. И отодвинула от подруги чашку кофе и тарелочку с булочкой.

— Врала. — сказала ей Гага. — Не знаю, что он там забыл? Я, конечно, скажу Кену. Может спросит у папы. — Слушай! Я не хочу об этом говорить. — добавила она, решив пострелять голубыми глазками по мужским мишеням.

— Давай сменим тему.

Не известно, что так напугало или насторожило Гагу, но они дисциплинированно сменили тему, чтобы не спорить и не разругаться. И наоборот, объединились, чтобы выступать в борьбе за лидерство на подиуме красоты единым длинноногим блондинистым фронтом.

Глава 4

Зам. министра труда и зарплаты, Филипп Матвеевич Пушкин, по большей части зам. министра зарплаты, чем зам. министра труда, но считает, что афишировать это не нужно. Худой, среднего роста. Похоже еврей, но доказать трудно. Въедливый и педантичный, но не очень далекий. С Подливайло они учились вместе в институте в одной группе.

В отличие от Семена Евграфовича, который, не глядя себе подмахнул отгул за прогул и мотался по своим делам, Филипп Матвеевич находился на работе. И работал он в поте лица по какой-то запредельной для его министерства теме. Каким образом она их касается, он и пытался выяснить, перелистывая страницы и перекладывая папки проекта закона между собой и туда-сюда по столу.

Название проекта звучало так: ЗАКОН РФ № (номер) от (дата) «О регламентации и установлении правил и обязанностей, и назначении ответственных в процессе полетов пчел на территории Российской Федерации». Пчел?

«Ехал Петя на машине весь размазанный по шине.» — крутился у него в голове садистский стишок из детства. Как оно там все получается в этой голове? Но такое состояние со стишком в мозгу навевала та двойственная нереальная обстановка после того, как ему принесли эти папки со словами: «Министр сейчас в отъезде и будет только через неделю. Но, я ему позвонила. И он сказал вам это отдать, чтобы вы разобрались с этим вопросом.» И он, прочитав название, ошарашенно и, немного, с возмущением стал смотреть на белый вертухай–вентилятор.

Филипп Матвеевич был очень педантичным человеком. Он не хватал звезд с неба и довольствовался малым. Работал на своей работе. Выполнял свои обязанности. Соединял, иногда, несоединимое. Натягивал, где можно натянуть. Подтирал, где можно подтереть. Стирал, где можно стереть совсем. Не верил в мистику. И свято верил, что все то, что он делает, все, чем он занимается имеет смысл. Обычный физический смысл.

И вот перед ним предмет на засыпку. Закон. Вернее, его проект из параллельного пространства. Пчелы.

Какое–то раздражение и возмущение нарастало откуда-то изнутри и отлилось во фразу, произнесенную им вслух.

— А почему не «регламентация и назначение ответственных из муравьев при строительстве муравейника. Соблюдение норм и ГОСТов». К тому же, к труду и зарплате пчелы имеют несколько отдаленное отношение. Можно сказать, никакое. Я что, сошел с ума?

Он еще возил бессмысленно ручкой по какой-то бумажке, когда у него зазвонил сотовый телефон.

Филипп Матвеевич достал трубку и ответил.

— Да.

— Филипп. Филипп. Алло! Это Подливайло Семен. Ты чего молчишь? Алло! — надрывалась трубка в ухо замминистра.

— Да. Я слушаю. Слушаю тебя, Семен. Я тут маленько был занят. Слушаю. — потихоньку приходил в настоящую реальность Филипп Пушкин, бывший одногруппник Семена Евграфовича. Того, который сейчас и надрывался на другом конце трубки.

— Я звоню тебе по делу. Слушай! У меня тут дата важная образовалась. Предлагаю приехать ко мне денька на три. Уж расстарайся. Выкрои время. Вас ждем обоих. Подарков никаких не нужно. Просто, вы сами и больше ничего. Что скажешь?

Телефон помолчал и спросил:

— Матвеич, ты там в порядке? Что-то случилось? Чего молчишь?

— Нет. Нет. Ничего не случилось. Ты, просто, оторвал меня от работы. Я сейчас на работе. Ты так говоришь, как будто мне легче легкого все бросить, уладить все вопросы с командировкой или отгулом, уговорить и собрать Матильду и доехать до вас. С бухты Барахты. Я бы тебе отказал. Что за дата-то, хоть? Титановая свадьба? А то, мы к тебе, разобьёмся в лепешку, но приедем из Москвы, а ты нас спросишь, умеем ли мы пальцем между губ булынкать.

— Нет, не титановая, хи–хи — захихикала трубка. — и не свадьба вовсе. Но, дело не менее серьезное. Приезжайте и узнаешь. Очень. Очень. Очень прошу и зову. Одиннадцатого числа у нас. Заодно и отдохнете.

Пауза.

— Матвеич, что не отвечаешь? Все! Я вас жду. — не давая отбрехаться и не поехать, заторопилась трубка и со словами Все. Пока. Не отрываю. — утихла.

— А-а-ах! — Пушкин бросил на бумаги телефон и встал. Он был расстроен всем с сегодняшнего утра. И поступком министра, сплавившего ему очень странный проект закона. По которому, если Пушкин начнет выяснять, отзваниваясь по другим министерствам и ведомствам рискует прослыть придурком. Шутка ли сказать, если он позвонит в приемную премьера с вопросом: «Здравствуйте, это Пушкин из министерства труда и зарплаты. Я по поводу проекта закона (ни, еще, номера, ни даты) РФ о регламентировании полета пчел и назначении ответственных, и т. д. Они спросят: Какого? Кого? И, если я повторю, что «пчел», они мягко так, вкрадчиво спросят, как с больным: «А вы звоните нам, хотите узнать, как им начислять зарплату или отпускные?». И будут веселиться еще неделю. А Филипп Матвеич прослывет на всю округу клоуном на большом довольствии.

Ситуация. И этот еще пристал.

Филип Матвеевич посчитал дни. Повозил ручкой по бумажке. Ездить они с супругой будут как раз неделю. Еще маленько повозил стержнем. И.. О, великолепно. Эврика!

«Все! Идея! Мы едем в Приморск. Очень важное событие у меня намечается. Нужно отпрашиваться и валить на недельку. Вернутся они из Приморска, как раз приедет министр. Вот и пусть сам распутывает этот маразм или ошибку: „Начисление штрафных процентов муравьям за неплатежи по ипотеке.“. Дурь какая-то.»

Он позвонил домой. Жена, Матильда Андреевна Пушкина, взяла трубку.

Она была блондинкой, можно сказать даже блонди, молодящейся особой, не очень обремененной такой штукой, как ум. Да он ей и не нужен, считала она. Итак, все возьмёт, что захочет. Еще она была слаба на передок, особенно когда подопьет. Пушкин знал об этом.

— Привет. «Как там дома дела?» — бодро спросил Филипп Матвеевичи и, не давая ответить, распорядился. — Дорогая, мы завтра утром едем в Приморск. Пожалуйста, без вопросов. Все решено. Потом все объясню. Собирайся. Я тут улаживаю дела с командировкой. А? Что? Нет-нет. Все, давай.

Он отключил телефон, заглушив тем самым поток возражений, услышав только в свою сторону: «Ты, что там? Белены объелся?». Откинулся на спинку кресла и расслабился. Наконец-то. Жизнь начала обретать новые силы и новые очертания. Солнце выходило из-за тучки.



Во дворце, в это время случилась нештатная ситуация. Ничего такого особенного, но окна в доме были открыты, и попугай Бин мог улететь. Как он вылез, как открыл дверцу в клетке было неизвестно. «И самое ужасное, — думал кот Граф, — что никто в доме об этом не знает.». Хоть замяукайся, никто тебя не поймет и это событие не станет явным. Попугай же, тем временем, полетав туда-сюда по дворцу, отыскал кота и решил на нем маленько оторваться после сидения сиднем в тесной клетке. Он просто уселся ему на хвост. Пока Граф пролеживал левый бок, подняв голову, наблюдая за попугаем и вытянув лапы, тот подошел к началу хвоста, расправил клювом кошачью шерсть и уселся на это место, тоже вытянув свои лапки в ту же сторону, что и кот. Который, видимо устал держать голову, а потому положил ее на пол. Оба не проронили ни слова. Идиллия.



Наследник выспался. Оделся, засобирался и уже хотел куда–то свинтить, но Семен Евграфович услышал его шаги и перевстретил возле двери в комнату.

— Так! Иди-ка сюда, ученичек. — поманил он сына пальцем.

— И что? — огрызнулся наследник.

— И ничего! Вообще ничего не произошло. Вообще. Утром уходим в школу, а вечером его привозят в усмерть пьяного. Ничего и не произошло. Ты не видел себя. Соседи видели. Твоя ненаглядная тебя привезла неизвестно как, потому что была не лучше тебя. Что это вообще такое? Мать, иди-ка сюда! — крикнул Семен Евграфович супруге куда–то в пустоту.

— Гага твоя, когда мы с мамой пришли вас вытаскивать из машины и затаскивать домой, руками была на педалях, а ногами на подголовнике.

— Ха-ха-ха, не знал! Батя! Не заводись. Во-первых, не в школу, а в академию. — пробурчал в ответ сын, расправляя штанины внизу. — Я, папочка, вырос, во-вторых. И могу отвечать за свои и ее поступки. Больше такого не будет. Можешь угомониться.

— Я тебе угомонюсь! Вилами на воде писано, что не будешь. Который раз уже говоришь. — он переставил стул и сел на него.

Кен промолчал, направившись к выходу.

— Ладно. Поверим. Вот, что. На 11-е число ничего с Гагой не планируйте. Соберемся здесь. Приедут из Москвы. «Чтобы вы были!» — сказал он спускающемуся по лестнице сыну.

— Понял меня? — крикнул он уже вдогонку.

— Да. — донеслось снизу.

— Шалопай! — подвел итог Семен Евграфович и пошел к себе.

Все разошлись по своим делам.



Кот с попугаем смотрели новости по телевизору в пустой зале и уже готовы были начать дискуссию. Перебрасывались фразами. Зацепили их международные новости.

У них были разные мнения прописаны на мордах. И они чуть было не сцепились в словесной баталии. Но, тут Граф скинул попугая с себя и, в раздражении пробежав по комнате, запрыгнул на подоконник открытого окна.

— Мышление у попугая, как у сантехника, — пробормотал он.

На улице по дороге проезжали машины, проходили люди. И кот, посмотрев вокруг, задумался, теоретизируя.



«Забугор, похоже, на грани грандиозного, как говорится, шухера. Деньги, в понимании, как волшебная палочка, перестают быть чем-то таким, обо что дураки лбы расшибают. И гоняются за ними, снося с пути и живое и неживое. Все больше людей на планете начинают потихоньку понимать, что деньги — это всего лишь инструмент. Да. Мощный инструмент, когда в большом количестве. Но, все равно, это инструмент.»

— Как перфоратор. — мяукнул кот, заслышав звуки строительного инструмента, перфоратора где–то в домах–тожедворцах через дорогу. И устремил туда пристальный взгляд. — Кстати, в те дома надо будет сходить. Давно не ходил. — добавил он, и лизнув свою правую лапу продолжил размышлять.

«Так вот. А почему шухера? Старперы из Форбса с дурковатыми суммами на своих счетах уже выходят из моды. Деньги, по случаю болячек и пандемий вообще начали с вертолетов разбрасывать. В некоторых странах, особенно нефтяных, вообще с рождения до гроба деньгу какую-то платят. Скандинавские страны проводят подобные эксперименты у себя. Т.е. все, потихоньку двигается к тому, что деньги станут не самым важным стимулом в жизни. Получается, что все человеки без собственного участия становятся ближе к коммунистическому обществу. Обществу без денег. А там и до Господа не далеко. Ведь коммунисты почти все в кодексе Строителя Коммунизма слизали с заповедей Христа. Заповедей Господних. И за ними человечество всколыхнулось и пошло.

Нынешняя атмосфера в мире говорит о том, что капитализм протягивает руку коммунизму. Об этом говорит и серьезное полевение населения центровой страны капиталистического мира США. Кстати, Россия и Китай прошли, так сказать «через коммунизм». Пропитались. А, вот Штаты этого даже не нюхали. И такая любопытная нация, и их подрастающее поколение просто не может не попробовать коммунизм на себе. Не могут они отставать. Не умеют.»

Коту стало весело. Он потянулся, размял спину на оконную раму и продолжил.

«Капитализм уже все продал, все купил. Все книги, сценарии уже написаны, пошли повторы и полные глупости. Все песни спеты. Все фильмы сняты.

В Штатах в фильмах кто в основном усреднённый главный герой? Дураковатый сотрудник спецслужб или полиции, который борется против коррупции, властолюбия и зомби внутри своей организации, своей страны. Спасает мир от властолюбцев. И делает это в тесном сотрудничестве с Бетменом, Железным Человеком, Женщиной–кошкой (и далее по списку издательства комиксов.).

В России усредненный главный герой — это оборотень в погонах, который одновременно борется с преступностью и является бандитом. И за наших, и за ваших. И против нас, и за нас. Который ничего не может сделать или наоборот крушит вообще все подряд от бессилия своего бесстрашия. От чудовищного выбора в классовой борьбе в посткоммунистической стране. Не гнушается якшаться с бабой Ягой.

Ученые все уже открыли. Находят уже даже ошибки во вселенской матрице. Ютьюб пестрит видео с такими роликами, да потусторонними сущностями и НЛО. Сейчас их занимает уже (британских ученых, например): «Могут ли крылья у ангелов, которых мы видим на иконах по всему миру, развить такую тягу вверх, чтобы эти ангелы могли летать.». И праздный и непраздный вопрос. Другие ученые, которые залазят в микромир, уперлись в элементарную частицу, бозон Хигса, которую назвали частицей Бога и говорят, что дальше изучить ничего нельзя. Третьи вторят им: Мозг лечат пилюлями, таблетками, порошками, микстурами, электричеством, хирургией. А Ум лечат беседами, толкованиями, разговорами, молитвами. Физическое и нефизическое. Физический мозг умрет, отвалится — Ум пойдет к Господу на «разбор полетов», Суд Божий. Т.е. ученые подошли к воротам Господа. К воротам Царствия Божьего. Но еще не постучали. Спецслужбы, наверное, уже постучали.»

Внизу, в подвале громко хлопнула дверь и тут же залаял Гай, скользя по тротуарной плитке когтями на повороте и устремляясь на звук. Кот прервал размышления и вытянул шею, уставившись на собаку и провожая ее взглядом.

Попугай пролетел по одной комнате откуда-то из-за дивана, улетел в свою, залез в распахнутую дверцу клетки и приземлился возле своей кормушки.

— Закрой дверцу и запрись! — крикнул ему Граф. Но, попугай его проигнорировал.

— Не улетит он ни в какие жаркие страны. Во-первых, он ленивый. Во-вторых, он уже обрусел. И у него психология сантехника. — пробурчал–промяукал кот в воздух и, спрыгнув с подоконника, побрел в подвал.

Глава 5

Этот день прошел без особых событий. Все копошились по своим делишкам. Ничего приметного для запоминания не произошло. А вот в субботу 10-го, все стало как-то по-другому, какая-то мистика, прям, началась.

С мистикой в этом дворце не дружили. Не обсуждали. Не интересовались.

Только доберман Гай, как-то греясь на солнце на травке, рассказал коту, который тоже валялся рядом с ним, свой страшный сон. Будто, оказался Гай во сне в темном лесу. Блуждал, блуждал. Вдруг, видит, ему на встречу из какого-то малинового с синим тумана среди деревьев кот Граф на задних лапах идет и коляску детскую катит. Серый, облезлый такой, как будто бездомный. И коляска захудалая какая-то. И полным полна куриных голов. А в центре тыква желто–оранжевая с прорезями, как на Хэллоуин. И лапы куриные из нее прямо к Гаю тянутся.

— Я, — сказал доберман, — как гавкнул от страха на коляску, а она как взмахнет костями крыльев куриных. Огромные такие. Бренчат. И полетела. А ты на все четыре лапы бабах и как дал тоже деру обратно в чащу.

— Поклеп, — лениво зевнул кот и тряхнул головой.

— Да, ты слушай! — перебил его Гай. — А сзади мне в темечко череп петуха подкрался и ка–а–ак клюнул. Тут я и проснулся. — закончил доберман.

— Белены на ночь не надо было есть.

— А-а-й. Ну, тебя. — Гай встал и пошел прочь, к луже попить воды.

Вот и вся дворцовая мистика. Но то, что произошло в кухне 9-го уже не укладывалось ни в какие рамки. Это вам не псова коляска с костями во сне.

Кира Михайловна залила водой опустошенную за завтраком всей большой семьей большую кастрюлю до краев и поставила на термостекло плитки. Поверхность плитки идеально плоская. Нижняя часть кастрюли немного выпуклая вниз. Деформировалась от температуры со временем.

Ну, и пошла она в комнату подшивать шторы из зала. Расшились они маленько там, где она их раньше подшивала. Занимается. Время идет. Прошло уже полчаса, наверное. Сидит. Иногда в телевизор поглядывает. И вдруг, слышит через болтовню телевизорную, на кухне тихо так: стук–стук, стук–стук. Не обратила внимания, сначала. Шила–шила. И, вдруг, дошло. Стук–стук. Стук–стук. С кухни.

Отбросила шитье. Пришла к плите. Смотрит, стоит на плите почти полная до краев кастрюля и качается на неровном дне. И вода в ней равномерно так: кач–кач, кач–кач. Донышко по плите так краями: стук–стук, стук–стук.

— Что такое?! Что это еще такое происходит?! Я же ее поставила уже два часа назад. — она пригладила вставшие столбом волосы, обернулась, посмотрела за дверь, за окно. Стала вспоминать, слышала она или не слышала, чтобы кто–то приходил в кухню. Да нет. Никто не приходил.

— Ужас какой–то! Мамочка родная! — пробормотала она, вспомнив, как смотрела по телевизору, как детские качели сами по себе качаются без всякого ветра. Но. То — по телевизору, а тут у нее в кухне. Ужас. «Ее же нужно остановить» — вяло подумала она, боясь притронуться. Вода, так, в кастрюле: кач–кач, кач–кач.

Короче, схватила она эту кастрюльку, приподняла и снова поставила уже на другой конец плитки, придерживая рукой для утихомиривания воды. Постояла, терпеливо успокоила воду. Отпустила. Не качается ничего. Вздохнула, успокоившись. Вытерла руки тряпкой и пошла в раздумьях из кухни подшивать шторы дальше.

Села, сидит подшивает. По телеку про известных артистов рассказывают. Делят те там, что-то. Наследство чье-то. За окном автомобили сигналят, раскатываясь по дорогам. Сидит. Шьет. И, вдруг, слышит: стук–стук, стук–стук.

Она подскочила, как ужаленная. И бегом кухню. Стоит кастрюлька на плите и благополучно качается.

— Ну, хватит! Никаких..! — всплеснула она руками. Схватила кастрюлю. Вылила в раковину воду. Вымыла кастрюлю. Перевернула, зачем-то изучая ее донышко и не найдя на нем ровно ничего сверхъестественного или криминального, поставила ее в шкаф.

Она походила из кухни по комнатам, обратив внимание, что в доме ну просто никого нет. Все разбежались. И даже животные куда-то испарились. И вроде холодно и как-то душно в помещении.

Кира Михайловна оставила подшивание и заторопилась на улицу на воздух. Выходя, она подумала, что и дом какой-то мрачный стал. Темный какой-то. Хоть и ни тучки на небе.

Она не заметила, что попугай Бин сидел все это время на спинке кресла в дальнем темном углу залы и, время от времени перебирая свои перья, пристально наблюдал за всем, что происходило. И сам не мало озадаченный.



Буриме не терял времени зря. Он успел съездить по своим делам, привезти в дом Подливайло в отсутствие хозяина обещанное спиртное. Кира Михайловна показала куда поставить. Пофлиртовал, поприставал к ней маленько. Получил легкий пинок под зад, картинно обиделся, собрался и уехал домой. Там назюзюкался почти до поросячьего визга. Какая-то нелегкая занесла его вечером, уже пешком, на территорию стройки. Где он отыскал каток для укладки асфальта и со словами: «А, я сяду в кабриолет!», залез в него, маленько порулил, подёргал за рычаги и благополучно уснул, опустив буйну головушку на широкий руль и прошептав: «Навигатор–навигатору рознь…».



Генерал Мокрухин собирался в поездку. Он уже решил вопрос со стеклом, разбитым внуком, в которое тот попал мячом. Заплатил вместо родителей за любимого внучка. За своего сына и маму Сережи. Так звали ребенка–кадета. И сейчас заканчивал объяснять жене, Мокрухиной Ольге Федоровне, зачем они отправляются куда–то в неблизкое путешествие, на которое он уже купил даже билеты на самолет.

Ольга Фёдоровна, по мужу Мокрухина, в девичестве Волгина, была женщиной неопределенного возраста, дородной, породистой, сохранившей симпатичность. Когда-то в молодости она расцвела и сейчас не сильно торопилась увядать. Остроумие и веселость вообще не собирались вянуть. И к этому букету добавилась еще, можно сказать, язвительность.

Сейчас она стояла возле отодвинутой двери шкафа–купе в своей комнате и выговаривала мужу.

— Ну, не пойму я. Ну кто — это такой? Наливайло Семен Евграфович из села Гадюкино.

— Деревни Гадюкино. — опрометчиво поправил ее генерал.

— Что? — ее брови взлетели вверх.

— Тьфу-ты! Запутала меня совсем. Подливайло Семен Евграфович из Приморска. — взмахнул он руками с досады и устало прислонился к косяку.

— Я запутала. — сказала Ольга Федоровна, примеряя к себе платье, которое она выбрала, перебирая в шкафу. — он, по-моему, к женщинам не равнодушен?

— Да. Я знаю, он кобель, бабник, ни одной юбки не пропускает.

— Ты сейчас ругаешь его или рекламируешь? — уточнила супруга.

— Ругаю. Он сейчас толстый, как носорог. У него и кличка такая. У него слегка придурковатое выражение лица. Он неуклюж. Упадет — хрен поднимется. Но! Оленька. Я тебя умоляю, давай съездим к морю. Тьфу–ты! В Приморск к Подливайло. Он пригласил. Очень просил приехать. Какая-то дата-юбилей. Там будет его Кира. Ты одна не будешь.

Поднял плечи и продолжил.

— Я дал ему согласие. Обнадежил, так сказать. — оправдывался генерал.

— Здрасти! Что значит «Какая-то дата»? Мы, даже, не знаем, что это? Праздник или поминки?

Но, ничего не ответил ей генерал, потому что, глядя в окно, он заметил прелюбопытнейшую сцену. Или явление. Женщина, как две капли похожая на его законную супругу Ольгу Федоровну, только в одежде, в которой она ходила по своим в городе делам еще на прошлой неделе, вышла из.. металлического забора частного дома невдалеке от них. Неспешно перешла через дорогу. Автомобилей не было. И вошла.. в бетонный забор ныне какого-то оптового склада. И никто из других, находившихся в тот момент там на улице людей не обратил на это никакого внимания. Чудеса.

Генерал закашлял, кряхтя, от неожиданности и удивления. И стремглав переместил взгляд на супругу. Она забыла, о чем они разговаривали и, не получив ответа, продолжала перебирать тряпки. Он с детства никогда не испытывал такого ощущения, как ватные ноги. Но это произошло. Ноги стали ватными.

Он старчески протопал к креслу и уселся.

Ольга Фёдоровна посмотрела на мужа в удивлении.

— Что с тобой? — сказала она.

— Ничего. Ничего. Что-то нехорошо мне.

— Пойду полежу, — сказал он, поднимаясь и уходя в свою комнату. Никогда он ничего подобного не испытывал.

— А еще куда–то ехать собрался. — услышал он вдогонку.



Семен Евграфович давно уже не ездил вообще на каком-либо местном городском автобусе. Казенная машина с водителем Тутанхамоном, который был водителем у него с незапамятных времен, возила его повсюду, куда он говорил или куда он показывал. На худой случай, ездил он сам или его подвозил сын на своем Гелентвагене.

Но, сейчас он совершенно и абсолютно не хотел, чтобы кто–нибудь знал или видел, куда ему сегодня снова, очередной раз пришлось заехать. Ни одна живая душа не должна была знать о том, что он сделал сегодня второй визит к одной очень интересной и полезной женщине. Некоей Ландии. Толи гадалке. Толи ведьме. И, чтобы никто об этом не знал — таким было одно из условий, которым обязала его эта Ландия.

Семен Евграфович сидел в автобусе на сидении и смотрел перед собой в одну точку. Мимо пролетали дома, остановки, автомобили. Он сосредоточенно сидел и думал. То, что он затеял, попахивало на авантюру и в случае неудачи его авторитет будет разрушен и растоптан. Но, это дело касалось всего его рода по обоим линиям, детей, нынешних и, может быть, будущих. Всех его родственников, верных друзей и товарищей. И он считал, что не имеет права на на ошибку. Он все должен сделать правильно. Еще и еще раз взвесив все за и против, оценив все последствия, Семен Евграфович окончательно уверился в правильности своих действий. Встал и засобирался выходить на своей остановке.



Какие-то забулдыги разбудили Виктора Михайловича Буриме ранним утром, похлопывая его по плечу и пытаясь его стащить со строительного катка, где он уснул накануне вечером, изрядно подзаправившись из своего личного бара. Он, уже, путая сон с явью, хотел было открыть рот, чтобы произнести какую-то белиберду, типа: «Отстаньте от меня! Я не залазил в склад. Это мое вино!». Но, глянув на того, который его тормошил заорал, что есть мочи.

«А-а-а-ай! Бл..!»

И было с чего. Перед ним с гармошкой наперевес стоял черт. Мордастый. Рогатый. Волосатый такой. Волосины мокрые. Капельки на них видно. Волос слегка трясется — и некоторые капли падают вниз. Стоит, смотрит на него и улыбается. Рот–пасть приоткрыта. Глаза человечьи. Умные. Но дикие.

Буриме ракетой вылетел из–за руля катка и стремглав бросился вон со стройки. Во–о — он! Прожитые года, в этот момент никак не проявили себя. Он стрелой пронесся по строительному бездорожью, мимо домов, построенных под лозунгом: «Я твой дом стена клал!». Перебежал между плитами по торцам торчащих из нижних бетонных перекрытий арматурин. Выскочил за территорию стройки и остановился. Оглянувшись и поискав глазами черта вдали, он не увидел никого возле катка. Вообще никого. И снова пошел быстрым шагом в сторону своего дома, прочь от стройки. Хмеля, похмелья как не бывало.

Началось утро. Рассветало. Солнце вставало в тучках.



Кот Граф, сидя на любимом его месте — на подоконнике окна во двор, где был парадный вход во дворец, нализывал лапу и мыл ею шерсть за ушами. Доберман Гай заметил его и его занятие, бегая внизу и разнюхивая то, что он уже миллион раз нюхал, и крикнул коту, — Хватит гостей намывать.

Котяра посмотрел на собаку и крикнул в ответ:

— А ты чего сегодня цепочку не одел? Она тебе так идет. Бегаешь попусту. Ты чего еще не в море? Охотничек. Рыбак. Мог бы рыбку поймать. И меня угостил бы.

— Пушистая твоя физиономия растрескается. Сам лезь.

— Как я полезу? Я — маленький. Меня волна утащит.

— Отмазка. Не полезу я в воду. Прохладно сегодня.

— Охотничек. Рыбак. Толку от тебя никакого.

— А от тебя вообще нет. Целыми днями сидишь на окне, да под хвостом лижешь.

— Слушай, — стал наседать на собаку котэ, — а где твоя будка? Бездомный пес. Бегаешь тут, потом у хозяев тапки пропадают. Дуй от сюда.

Доберман хотел было ответить коту очередной колкостью, но тут случилось нечто. Какая-то невидимая неведомая сила резкими толчками потащила собаку за заднюю лапу с площадки перед дворцом куда-то в сторону кустов. Гай завизжал, как визжат собаки, когда их сбивает машиной, извернулся весь, пытаясь толи укусить обидчика, толи отгрызть себе лапу, за которую как будто кто-то тянул со всей силы. Он шкрябал лапами по плитке, несколько раз резко переворачивался с одного бока на другой, пытаясь укусить, но все тщетно.

— Рука!!! Темная, длинная рука из кустов!!! Я вижу ее!!! — заорал кот Граф с окна, махом вспушив, все, что можно было вспушить, и подскочил к краю подоконника на карниз.

Собаку протащило куда-то далеко, почти в самый конец, к бордюру и отпустило. Доберман в полсекунды поднялся на все четыре лапы и с хриплым сдавленным рыком опрометью бросился куда-то прочь за гараж, за угол дворца. Кот остался стоять на карнизе низко опустив пушистую морду. Вид у него был боевой. Уши прижаты. Весь выгнулся как-то вбок. И пристально смотрел в кусты.

Площадка перед домом опустела. На визг собаки никто не пришел, хотя в доме была Кира Михайловна. Гай же бесследно исчез за домом. Кот на шажок отошел от карниза и медленно сел на задние лапы, глядя вниз. Наступила звенящая тишина. Даже шума города и автомобилей на дороге не было слышно.



Вечером 10–го Филипп Матвеевич и Матильда Андреевна уселись на свои места в самолете, летящий прямо в Приморск. Ни тот, ни другая не любили всякие поездки, путешествия. И, если бы не покушение на личный авторитет и порождение сомнений в адекватности среди сотрудников аппарата управления министерства и администрации премьер–министра в виде казуса с названием или сутью проекта закона, то Филипп Матвеевич, не стал бы настойчиво, почти на коленях уговаривать супругу и, конечно же, они бы никуда бы не поехали. Но, возможность убежать от сложившейся глупой ситуации и предложение старого друга и одногруппника Подливайло отдохнуть склонили чашу весов в сторону неизбежной поездки. И Матильда Андреевна, поломавшись, сколько положено и маленько поскандалив, решила, что ей надоело сидеть почти безвылазно дома, как затворнице. И пора проветрить ее меха. Так она сказала, давая согласие на поездку.

Сидя в кресле в самолете, она оглядела всех рядом сидящих, кого могла увидеть со своего места и зачем-то дружески пожала локоть мужу. Он посмотрел на нее и улыбнулся. Она сидела возле иллюминатора. Ей нравилось сидеть возле иллюминатора. Она сразу сказал Филиппу, куда сядет и возражений не принимала.

Самолет прокатился по рулежке, командир корабля поприветствовал пассажиров на борту, бортпроводница рассказала, где аварийные выходы, если что-то произойдет. Сказала, что, как взлетим, пассажирам будут предложены прохладительные напитки. Напомнили, чтобы все пристегнулись.

Самолет какое-то время погудел на взлетной полосе, видимо прогревая двигатели. Ринулся вперед и они взлетели. Филипп Матвеевич похватал маленько ртом воздух на воздушных ямах. Матильда Андреевна несколько раз в ответ легонько вцеплялась ему в локоть. Самолет, несколько раз наклоняясь то на один бок, то на другой, набрал высоту, выровнялся, успокоился и полетел на Юг.

Предложили напитки. Оба не отказались. Неторопливо выпили каждый свой стаканчик. Поставили их на откидной столики, открепленный от спинки кресла впереди его жены. Матильда Андреевна занялась разглядыванием Земли в иллюминатор с большой высоты. Филипп Матвеевич раскрыл и стал читать журнал, который он купил в киоске в аэропорту.

Шло время. Люди отстегнулись и стали ходить по проходу между креслами. Скорей всего в туалет. Туда–сюда сновали стюарды и стюардессы. Девушки выглядели, как и положено очень симпатично. Филипп Матвеевич, даже, украдкой из-за края журнала разглядывал их, отмечая их отменную отглаженность, опрятность и красивые формы. Но, потом статья в журнале оттянула его внимание на себя. В ней автор статьи писал и приводил аргументы, конечно, спорные с точки зрения зам. министра Пушкина, о том, что малый бизнес в регионах в России загибается от отсутствия денег у населения в провинции. Малые зарплаты, отток и старение населения, местная коррупция и кумовство на уровне областных и районных администраций и, как следствие, нецелевое использование денег сводит на нет финансирование и продвижение национальных проектов. Липовая отчетность, которая уходит наверх доходит до абсурда. Например, для фотофиксации результатов строительства детской площадки свозятся с других площадок детские горки, карусели, турники, лавочки. Фотографируются во всех ракурсах на новом месте. И когда съемки окончены, детский реквизит демонтируется с этой площадки и развозится обратно по своим местам, где росло.

Возмутительно! Филипп Матвеевич хмыкнул, повернулся к Матильде Андреевне и.. остолбенел. Матильды Матвеевны в кресле не было. Ремень был сложенный на седушке. И все. А ее нет. Как не было.

Он резко вскочил и беспомощно стал озираться по сторонам. «Это еще что такое?» — вырвалось у него. Многие заметили этот его резкий подскок и стали его разглядывать.

— Ну, как же так? — он оторопело уставился на пустое кресло. В глазах помутнело. Он схватился за сердце, постоял маленько неподвижно, наклонился и плавно по спинке своего сидения съехал, сначала на седушку, а потом и ниже, согнув ноги. Рядом засуетились люди. Кто-то встал со своего места и подошел к нему.

Сколько он был без сознания он не знал, но ему показалось, что почти мгновенно он очнулся от того, что Матильда Андреевна сует ему в нос какую–то пахучую ватку, которую принесла стюардесса, и пытается надавать ему по-родственному по щекам. Он вздрогнул, и вяло отвел ее руку.

— Ты где была? — смог выговорить Филипп Матвеевич, глядя ей в лицо и пытаясь своей рукой дотронуться до ее руки.

— В смысле, где была? — она удивленно подняла брови и уставилась на него.

Он не нашел в себе силы расширять дискуссию. И отвернулся.

— Ты о чем? Я сижу, в иллюминатор смотрю. — ответила она, и продолжила — Вдруг, ты подскакиваешь, как очумелый, оглядываешь меня всю, и, произнеся что–то вроде «Ну, как же так?», плюхаешься навзничь. Я людей позвала. Бортпроводница принесла нашатырь. Как ты сейчас себя чувствуешь?

Он не ответил.

— Девушка! Будете добры! Можете принести холодный компресс ему на голову? — попросила Матильда Андреевна у бортпроводников.

Он оглядел смотревших на него людей и никак не мог понять, где реальность настоящая? Эта? Или та, которая была некоторое время назад, когда он закончил читать журнал. Он снова вспомнил реальное пустое кресло. Но, сейчас–то соседнее кресло не пустовало. Ужас какой-то. Кошмар и дикий ужас.

Вовремя уехал. — пронеслось в уме, — Отдыхать обязательно надо.

Принесли компресс. И Матильда Андреевна, дав ему какие–то таблетки с запиванием, старательно начала укладывать полотенце мужу на лысеющую голову. Тот откинул свое кресло и полулежа затих. «Ну и дела!» — снова пронеслось у него в мозгу.



Кот Граф, сам не свой, забыв о вздыбившейся шерсти, распушенном хвосте и прижатых ушах, будучи смелым и, даже, воинственным котом, стремительно спрыгнул с подоконника на пол в комнате, опрометью спустился по лестнице и, выбежав через парадное, устремился к кустам. К тому месту, откуда, он видел, тянулась темная рука к бедной собаке. Но, немного не дойдя остановился и стал продолжительно нюхать землю. Тротуарную плитку.

В это время, в центральные ворота начал въезжать Гелентваген, как-то резко подвиливая из-стороны в сторону. Доехал до крыльца и, опять же, резко, с шорканьем колесами по плитке, остановился и выключил двигатель. Кот решил ретироваться и побежал к углу дома, но в противоположную сторону той, куда скрылся доберман. Из машины никто не выходил. За тонированными окнами невозможно было понять, что происходит внутри. Наступила вопросительная тишина. Мягкий ветерок шелестел листвой на деревцах около дороги и на площадке перед домом.

Прошло минут двадцать. Двери авто открылись, и Кен, и Гага, абсолютно трезвые, но с какими-то напряженными лицами, вылезли и, забрав сумки и пакеты, очень спешно скрылись в доме.

Площадка с автомобилем опустела. Но, какой-то вопрос остался и висел в воздухе.



Семен Евграфович в банке разобрался с деньгами. И разобрался немного необычным образом. Фортуна ему благоволила. Девушка в окошке дала ему две плотные толстые пачки, вместо одной. Привыкший часто считать деньги, он это заметил сразу. Как только увидел краем глаза, что она схватила вторую пачку и добавила к первой. Сумма удвоилась и стала очень немалой. «Но, это несерьезно.» –подумал он. Тут же камеры везде, да и его запомнят. Он тут уже всем дамам успел поулыбаться. Всем сказал или веселое, или нужное слово. Да. Вот так. Семен Евграфович всегда и везде торопился.

Не успела кассир сложить в нужное место все бумажки и стала закрывать ящик с деньгами. Как он вежливо так произнес:

— Одну пачечку-то уберите. — и улыбнулся ей.

Кассир ничего не сказала, но посмотрела на него, насторожилась и перестала двигаться. Как статуя. Прошла минута. Статуя только водила глазами то на него, то на пачки. И вдруг лицо ее просияло. И она разулыбалась Семену Евграфовичу.

— О — о! Ну, конечно же! — она со скоростью звука схватила вторую пачку и зажала ее в руках. — Что это я? Памарки какие-то. Спасибо вам большое! — сказала она, убирая лишнюю пачечку.

— Ничего–ничего. Бывает. — растекся медом этот Карлсон без пропеллера, мужчина в полном расцвете сил, размышляя: как бы эту симпатюлю забрать с собой. Она, ведь, ему по гроб жизни теперь будет благодарна. Выполнит все, что захочешь.

Он одернул себя. Это чего еще за мысли?

— Постарайтесь в следующий раз, когда я к вам приду, тщательнее считать деньги, дорогуша. — сказал он этой молоденькой кассирше, премило улыбаясь и с достоинством удалился из банка.

Фортуна любит меня — других не любит! — сделал вывод Подливайло, подходя к остановке автобуса.



Дома у Буриме дрожали руки. Он глянул на них. Блин. Вот дела! Он почти бегом подбежал к бару и налил себе коньяку и выпил.

Закурил сигарету.

Может быть, он просто не проснулся до конца? Кто его тормошил? Кто расталкивал, чтобы он проснулся?

Юмор. Из лиц он запомнил только морду черта. Ужас. Он видел ее отчетливо. Как, если бы сейчас он подошел к зеркалу и увидел себя в нем. Ведь он же оглядывался, когда бежал. Куда–кто делся? Никого нет. Что произошло? Темный лес при ясной атмосфере!

Виктор Михайлович затушил сигарету.



Доберман бродил по берегу моря. Испуг так и не прошел. Крик кота Графа: «Рука! Темная длинная рука!» так и стоял в ушах. Он, ведь не видел никакой руки, но все было так, как будто за его лапу ухватилась именно чья-то рука. Какая-то механически безжалостная и неумолимо тащила, хоть он и сопротивлялся, в эти долбанные кусты. Он сел на песок мордой в сторону дома. Ветерок слегка взъерошивал ему шерсть на шее. Море его не интересовало.

Так Гай, то сидел на песке, то блуждал по берегу до самой ночи. Пока глубокой ночью сон не сморил его, и он не уснул где-то там же, только в траве.

Глава 6

Участок в 15 соток на котором стоял дом Подливайло одной стороной был расположен к морю. И кусок пляжа, как-бы, якобы, ну все так делают, относился к этому участку. Многие соседи Семена Евграфовича тоже так считали про свои участки и куски берега.

Сам дом был расположен метрах в тридцати от моря. К воде от второго выхода из дома вела сначала тротуарная плитка, потом бетонные три ступеньки мрамором отделанной по бокам лестницы. Последняя ступенька плавно переходила в бетонный причальчик пять метров на шесть метров.

Этакий заливчик получался, если смотреть с моря, с причалом и мрамором отделанными берегами в обе стороны метров по пять от спуска. Дальше по берегу песок и камешки.

У дома было два этажа по два окна на каждом этаже на бежевых стенах, коричневая двускатная черепичная крыша. По одной башне–турки посреди каждой длинной стены и большой кирпичной прямоугольной трубой у стены к берегу. Труба от самой земли метров десять высотой. Если с берега смотреть на дом, то справа находилась пристройка. Архитектурный изыск величиной в еще полдома. Но очень красиво и органично пристроенная. Тоже в два этажа, с большими окнами метра в три высотой и аркой в верхней части. Так же черепичная крыша.

Ночью, когда зажигали яркую подсветку территории, дома и больших окон, и их арок в пристройке, было очень красиво. Это Кен придумал и сделал. Но, зажигали такое не часто из экономии. А теперь стали и вообще редко. Только по праздникам и торжествам разным.

Слева от дома ближе к берегу находилась беседка с красивой крышей и тонкими колоннами, окрашенные в тон дому, такие же, как в прихожей. Там же жарили шашлыки. В основном молодежь этим занималась, когда гуляла. Там же, старшее поколение качалось на роскошных качелях. Кругом по участку были разбросаны шарообразные со срезанными верхушками и полные земли кадки–клумбы.

Весь участок был окружен забором с бетонными колоннами и ромбовидной деревянной ячейкой мореного штакетника между ними. У забора были ворота, из кованного металлического прута, загнутого в виде цветков на каждой воротине. От ворот к дому вел асфальт, переходящий в довольно просторную площадь–площадку из тротуарной плитки. Над широкой входной дверью располагался красивый навес–карниз–козырек в стиле ворот. Кнопка входного звонка подсвечивалась.

В доме было два туалета на каждом этаже. Кухня, которая располагалась на втором этаже. Окна которой выходили на море.

Короче, на втором этаже были две комнаты, одна из них детская, туалет, кухня, верхняя зала и маленькая комнатка с попугаем. На первом этаже была вторая зала, две спальных комнаты, еще туалет, прихожая, достаточно широкая лестница наверх с широкими перилами. Из прихожей, если идти мимо лестницы был второй выход из дома. Уже — в сторону моря.

Родители жили внизу. Иногда кто-нибудь, или Семен Евграфович, или Кира Михайловна уходили ночевать наверх.

Залы сверху и снизу имели похожую обстановку. Мебели было не много. Простора было много. Другие комнаты–спальни были уникальны каждая по–своему. Детская (ха-ха) была обставлена вообще в неузнаваемом стиле с картинами и плакатами, и разными висюльками, и гитарой.

Справа, если смотреть на дом от въездных ворот, был расположен пристроенный кирпичный, отделанный в стиле наружных стен, гараж.

В саду, если можно его так назвать, было много небольших деревьев и кустарников. В основном диких.

Если не придираться, то домик, что надо. И дворик.

Здесь вскоре и должен был состояться затеянный хозяином саммит, с непонятной, точнее никому неизвестной причиной торжества.

Семен Евграфович уже разговаривал с женой по этому поводу. Она не противилась, но была очень удивлена его упорством сохранить свою тайну. И даже от нее. От родной жены. Ведь, если бы он попросил, она и так бы никому ничего не сказала.



Наступило десятое число. Месяца августа. День начинался, обещая быть не самым солнечным. Как говорится: «Мечтаешь о радуге? Будь готов попасть под дождь.». Накрапывал легкий дождишко. Не такой, конечно, когда вброд переходят на светофоре.

В любом случае, котяра Граф был достаточно мокрый с утра потому, что полночи шарохался вокруг дома по окрестностям, готовый наказать любого обидчика, пусть даже невидимого. Но, никого не было, а мокрая трава и мокрые кусты были. Из–за этого шерсть местами торчала клочками.

Он нашел добермана, который за ночь десять раз подскакивал и десять раз снова укладывался в траву в разных местах. И сейчас он спал под искусственным навесом из сложенных досок за гаражом. К крыльцу подходить или зайти в дом он категорически отказывался.

В доме обнаружили, наверное, Кен, что попугай вылетел из клетки, но только просто прикрыли кое-какие окна, а загонять обратно его не стали. Какая-то недоговоренность появилась в доме между людьми. Какая-то натянутость. Какой-то пофигизм. Меньше стали общаться. Каждый думал о чем-то своем.

Стало маленько светлее. Солнце, хоть и было скрыто облачностью, но, наверное, все-таки не забыло свои обязанности взойти утром над горизонтом.

Где-то, достаточно далеко загудел пролетающий самолет. Аэропорт был не сильно вдалеке, но и не находился в черте города. Когда гости прилетят, они должны будут отзвониться Семену Евграфовичу, и Кен или хозяин сам на машине их встретят и привезут из аэропорта в дом. Сегодня это и должно было произойти два раза. Должны были прилететь генерал Мокрухин со своей супругой и министр, ой…, зам. министра Пушкин с женой. Ошибочка. Может повысят скоро или еще богаче станет.

Про эпизод с лишней пачкой денег Подливайло-старший рассказал Кире Михайловне. Та была совершенно согласна с Семеном Евграфовичем, что деньги надо было девочке вернуть.

Кира Михайловна же не рассказала мужу про эпизод с кастрюлей, подумала, что над ней просто посмеются и посоветуют лечить нервы. А так подставляться даже своему мужу она не хотела.

Было около семи часов утра. Первой и проснулась, как раз, Кира Михайловна. Она закрыла еще пару окон по случаю дождя.

Все было какое-то темное, пасмурное, что аж попугай Бин снова залез внутрь клетки.

— Ну, вот! Кто открыл-то попугая? — сказала она. Проходя в кухню и по пути закрывая дверцу на клетке. Она, просто, не знала, что он полтора дня уже летает по дому и еще не улетел в жаркие страны.

В кухне она, наоборот, открыла прикрывшееся за ночь окно, развернулась и оглядела все кругом. «Вот моя дамская комната в доме. Проснутся наши, приедут гости и мне можно будет вылазить отсюда только в туалет» — философски подумала она и включая чайник. Как бы подтверждая ее слова про гостей, где-то в небе достаточно далеко снова загудел самолет. Может быть тот же, что и раньше гудел.



Весь полет генерал Мокрухин был в задумчивости. Ольга Фёдоровна накануне задала ему нервотрепку по поводу коротких сборов. Очень много язвила по поводу поездки. Особенно, по поводу, что они едут на празднование и не знают причины. Что это? День рождения, юбилей, какой-то праздник. Вопрос «Что дарить?» занимал ее даже больше, чем «Что надеть?». Не получив ответа, она посчитала мужиков дураками. Так и сказала. Но, Борис Борисович и на это промолчал.

Его мысли были далеко. Он, ведь, не сказал жене, что видел двух Ольг Федоровных почти одновременно и в разных местах. Причем та, что была на улице в тот момент могла свободно проходить сквозь бетон и металл. Уф! Дурь какая–то. Если бы кто другой ему это рассказал, то он не поверил бы ни единому слову. Он достал платок из кармана и вытер физиономию и лысину.

Мрачно посмотрев на супругу, которая тихо–мирно дремала в своем кресле, тоже у окна, вернее, иллюминатора, он поискал глазами стюардессу. В салоне самолета ее не было. И он, поднявшись с кресла, решил пойти за занавеску в проеме в закуток обслуживающего персонала. Подойдя, генерал откинул занавес и увидел спину стюардессы. Он прошел внутрь со словами: «Здравствуйте! Девушка, у вас нет чего-нибудь такого, успокоительного?». Она обернулась и… О, ужас! На него, вдруг, глянула физиономия трупа старой женщины. Искаженная, облезлая, старческая, страшная. И не привычно, как–то непропорционально широко открывая рот, одновременно прокричала и, как–бы, прошипела злым механическим голосом: «Тва–арь! Тва–арь! Уйди отсюда!». И это все в костюме стюардессы стало наступать на него неровными шагами.

Закаленный в армейских переделках генерал, не убежал, не тронулся с места. Он просто напрягся и застыл как врытый кол. Так и встал с открытым ртом.

— Бл… (запикано)! — только и смог выговорить.

Он зажмурился и, вдруг, чувствуя неожиданное непреодолимое желание, почему-то, показать ей язык, отвернулся почти назад.

А когда, он повернулся снова, к его удивлению, на него смотрело уже довольно миловидное, даже симпатичное личико бортпроводницы. Которая, собственно, и не трогалась с места. Да и светильник за ее спиной светил уже ярче.

Генерал хотел было уже повторить слово, сказанное на секунд десять ранее, но осекся. Тогда слово вырвалось у него непроизвольно. Сейчас оно было бы просто уже неуместным.

Выражение ее лица слегка менялось. Она тоже не ожидала услышать это слово и пыталась начать высказывать возмущение. Но генерал ее уже не слушал. Он перекрестился как мог и со словами «Ничего не надо!» поспешил на свое место. Сел и стал еще мрачнее.

Женушка продолжала дремать, а Борис Борисович был уже на взводе. Никакая такая чертовщина не происходила с ним никогда в его жизни. Он не верил ни в каких магов, чертей, ведьм и прочую нечисть. Чертыхался в обыденной реальности. Было. Но, он всегда думал, что это все обороты речи. И вот, такая фиговина с морковиной происходила с ним уже второй раз за короткий период. Он еще раз посмотрел на мирно дремлющую Ольгу Федоровну. Зачем-то оглянулся. И уселся поплотнее на своем месте.

«Вот вам и пироги с котятами..», — пробурчал он, поудобней откидываясь на спинку кресла.

Глава 7

Кот Граф, поболтавшись по всем окрестностям их территории, заглянув даже на чужую, и не найдя больше ничего крамольного, решил собрать свою животную братию на военный совет. Он нашел добермана уже проснувшимся и болтающимся по участку без особой цели, но так и не решившимся обогнуть дом, проскользнуть мимо злосчастного места в прихожую и потом в кухню. Элементарно, пожрать.

— Что скажешь? — спросил Гай у кота.

— Никого. Никого такого, чтобы я задал ему взбучку. — ответил тот, усаживаясь рядом на задние лапы и укладывая вдоль себя хвост. — Я говорил, что попугай у нас с мышлением сантехника. Но, я забираю свои слова обратно. И мне кажется, что Бин может нам что-нибудь вразумительное сказать по этому поводу.

— По какому? — поинтересовался Гай.

Кот посмотрел на собаку невидящим взором, как бы оценивая ее умственные способности, и произнес:

— По поводу черной длинной руки, которая тебя чуть не утянула в кусты.

— Какой руки? — пробормотал доберман. — Я не видел никакой черной руки. Меня просто какая–то невидимая зараза за лапу куда–то тащила. Бр–р–р.

— Ну, я видел. Тебе этого достаточно? — поинтересовался уже Граф, немного удивляясь. Он один видит?

— Вот что. Пошли в дом. И поедим и попугая разыщем, если он не улетел еще. — добавил кот, вертя головой и разыскивая похожую птицу. Но вокруг летали лишь воробьи, да синицы.

— Не пойду я. — мрачно сказал Гай.

— Пошли–пошли. Смелый ты наш. Я тебя проведу. — ответил Граф и, поднявшись с места, побрел к дому, лапами выбирая верную дорогу в траве.

— Пошли. Мне нужно с попугаем поговорить. Я вижу от тебя толку нету. — добавил он, оглядываясь по сторонам.

Они добрели до дома, прошли по отмостке вдоль его короткой стороны. Обогнули гараж и направились ко входной двери.

— Не отставай. — подбодрил Граф пса и, пробежав маленько вперед, вышел на то место, где вся эта зараза и началась.

Пока кот старательно обнюхивал то место, краем глаза наблюдая и за входной дверью, и за кустами напротив, доберман тенью проскользнул в дом и поскакал по лестнице на второй этаж в кухню. Кот покинул свой пост и тоже засеменил за ним. Добрались до кухни и каждый припал к своей миске, не сказав, хотя бы издали, попугаю «Здрасти!». Если, конечно, тот был в клетке. На полу в прихожей и на лестнице остались лишь мокро–грязные отпечатки лап обоих.



Погода понемножку прояснивалась. Самолет с четой Пушкиных приземлился еще ночью. И те, не решившись звонить Подливайло после полуночи, отужинав в ресторане (карман позволял это сделать), переночевали в гостинице аэропорта. И сейчас, умывшись, и позавтракав, опять же, в ресторане, бодрые они вышли на воздух перед гостиницей и перебрасывались разными несущественными фразами. Наконец, Матильда Андреевна сказала:

— Ну что! Звони ему. Пусть приезжает. Забирает нас. Что мы такси будем брать, что ли? Ты, хоть, знаешь где они живут?

— Сейчас позвоню. Согласен, пусть забирает нас. — ответил Филипп Матвеевич и стал возиться с телефоном.

— Кстати, ты там много пить не будешь! — повысила она голос.

— Разберемся, — хрипло ответил муж, тыкая пальцем в экран.

— Чего, разберемся? Нет и нет. А то, еще надерёшься. Получится потом передача из Москвы «В гостях у белочки!» — не отставала она.

Он раздраженно посмотрел на нее.

— Алле! Семен! Здорово. Мы приехали. В аэропорту на лавочке сидим. Что? Встретишь? Давай. Мы тут.. — он огляделся, — к гостинице ближе лавочка.

— Сейчас приедет. — сказал он супруге, взяв за длинную ручку чемодан на колесиках, и, беря другой рукой супругу под ручку, повел к ближайшей, вроде чистой, лавочке.

Ждать им пришлось меньше получаса, как откуда-то с подъездной дороги из–за деревьев послышался рокот подкрученного глушителя и вскоре на площадь перед гостиницей выехал черный с темными окнами автомобиль.

Остановился, не глуша двигатель. Открылась дверь. И из авто с достаточным трудом вывалился толстый человек в каких–то очках, в бежевых брюках, белой с картинками и надписями футболке и легком летнем расстегнутом пиджачке с погончиками на пуговицах. Тоже светло–коричневого цвета. Он, открыв рот и, сверкая белыми, подозрительно ровными зубами, оглядывал через очки все лавочки. И, в конце концов, встретившись с Пушкиным глазами, просиял, и импульсивно замахав руками, стал звать их в машину.



Подняв чемодан, Пушкины пошли к автомобилю.

— Привет–привет, дорогие вы мои! Филипп. Матильда. — И ей. — Хотите, я буду вас называть просто Матя? Как-то по-домашнему получится? — сказал, судя по всему, какую-то чепуху Подливайло. Потому, что Матильда Андреевна, удивленно вскинув брови, вопросительно поинтересовалась:

— Мотя?

— О–о! Ну, нет, конечно. Просто, Матя. — вскинулся Семен Евграфович, заламывая руки и чувствуя, что смолол–с.

— Нет. Давайте, Матильда. Никаких Моть. Хорошее начало. — оборвала она и вопросительно посмотрела на мужа.

— Так! Привет, Семен. — еще раз пожимая руку Подливайло, взял бразды правления в свои руки Пушкин. — Как вы тут живете–можете? Сколько мы уже не виделись? — поинтересовался он.

— Ой! Много. Много, Филя. — схватив их чемодан за длинную металлическую ручку, проговорил Подливайло и потащил их к машине. — Давайте, залазьте. Располагайтесь. Поедем. — подбодрил он гостей.

Фамильярное «Филя» резануло слух у обоих Пушкиных. У него — потому, что давно уже не слышал такого обращения к себе. Ей же — потому, что она и представить себе не могла, чтобы к ее мужу замминистра страны мог кто–нибудь так обратиться.

Когда они садились в автомобиль, Пушкин заметил этот вопрос в глазах жены и ухмыльнулся. Просто она не знала, сколько они с Семеном выпили спиртного в свое время, когда были молодыми и были студентами. И звали друг друга не заморачивались. Семен — Сема. Филипп — Филя.

Когда они расположились на заднем сидении, а Подливайло начал отъезжать от гостиницы, Филипп Матвеевич задал давно уже интересующий Пушкиных вопрос.

— Да. Давно не виделись. Стареем, не молодеем. Я помню, у нас не было такого события, которое нельзя было бы превратить в повод. — громко сказал он Семену Евграфовичу. — А сейчас, Сема, ты нас пригласил приехать по поводу… — и он замолчал, давая возможность собеседнику продолжить.

— Ха-ха-ха! — засмеялся тот в ответ. — Подожди–обожди! Приедем, отведу вас в вашу комнату, помоетесь, накормлю. Отдохнете. На море сходите. Купаться сегодня, наверное или, даже, конечно, не получится. Пасмурно и прохладно. Зато на берегу посидим, в беседке, бутылек раздавим, повспоминаем. Расслабитесь, отдохнете.

Матильда Андреевна молчала, потому что она захватила с собой и купальник и наряды разные, которые влезли в чемодан. И согласна была со словами Подливайло об отдыхе под рюмашку на берегу моря. Потому, что когда она поняла и прочувствовала, куда их с мужем пригласил тогда мужа друг, она мигом согласилась на поездку. И сейчас уже обдумывала–продумывала, что она наденет по тому или другому случаю. И куда они пойдут в городе.

— Ну! Нет! Ну это что за тайна такая. Ты чего? — протестовал и допытывался Филя. — От кого и чего ты прячешь? Детство какое-то. Давай колись. Может тебе подарки какие-нибудь придется дарить. Так, значит, покупать их нужно будет.

Подливайло с улыбкой Джоконды поглядел на него через автомобильное зеркало.

— Завтра! Завтра! Ничего покупать не надо. — улыбаясь толстой довольной физиономией, Сема увернулся от подзатыльника, который Филя изготовился уже было ему влепить. Матильда Андреевна поглядела удивленно на разыгравшихся взрослых детей, и подумала: «Да. У меня два ребенка. Сын и муж.». И улыбнулась.

Никто больше не спрашивал о причине приезда, что за дату отмечать собирались. Доехав до дома, они выгрузились. Семен Евграфович повел их к Кире в кухню. Женщины расцеловались. Гостям показали их комнату на первом этаже. Филипп Матвеевич и Матильда Андреевна за лапу поздоровались с котом. Одобрили имя, узнав, что того зовут Граф. Поперезнакомились с детями. Одобрили расцветку попугая. В общем, они всем понравились, и Пушкиным тоже понравилось все. Матильде Андреевне очень дом понравился. Она и сказала так, что дом немного на дворец похож. На что Подливайло расплылся в довольнющей улыбке. Просто, растекся. Так как, жена Пушкина ему тоже очень понравилась, а он, как известно слыл достаточно большим бабником. И в студенчестве он был таким же. И ему очень захотелось с ней.. Да. Вот.

Было суетливо и весело. Женщины начали готовить на завтра, обсуждая цены и зарплаты в столице. Гага тоже возила вилкой в чашечке с каким-то соусом.

Мужики, кроме Кена, вышли покурить, так как Филипп Матвеевич курил.

У Подливайло–старшего зазвонил телефон.

— Да, Борис. Здесь уже? Отлично. — сказал в трубку Семен Евграфович, поправляя за дужку очки на носу, — сейчас я приеду за вами.

— Кто это еще? — настороженно поинтересовался Филя.

— Ты его не знаешь. Хотя, может вы и сталкивались в Москве. Генерал в отставке Мокрухин Борис Борисович. Я его тоже пригласил с женой. Их самолет, наверное, за вами летел.

— Мы ночью прилетели. Не за нами. Нет. Не знаю такого. Их генералов знаешь сколько с столице? Как собак не резанных.

— Поеду, их привезу. — засобирался Сема.

— Слушай, ты мне доверительно скажи, как старому другу. Что ты такое, все–таки, затеял? Ну, не на отдыхаловку же ты всех позвал. Хотя может, и на отдыхаловку тоже нужно. — допытывался Филип Матвеевич, вспомнив, почему-то еще и эпизод в самолете.

— Нет. Нет. Нет. И не спрашивай. Лучше отстань. Все равно не скажу. Хоть режь. — запротестовал Семен Евграфович, садясь в автомобиль и заводя двигатель. — Завтра. Завтра. Все завтра.

— Ну, тебя — сказал Филипп Матвеевич, провожая взглядом уже отъезжающую машину. И зашел в дом.



Буриме немного поостыл, пытаясь переделать все текущие дела по работе. Занимаясь бутылками, он никак не мог отвязаться от назойливой картинки в глазах. Стоит в траве животное белка и держит за горлышко, чтобы не упала, в рост зверька бутылку водки с зеленой этикеткой под названием «Белочка».

Не было никакого черта. Какие-то бомжи его разбудили, да смотались поскорей, когда он вскочил и сорвался бежать. От греха подальше. А он еще, просто, не проснулся в тот момент. Вот и привиделось ему с похмелюги-то. Спросонья. Чушь какая-то.

Он постоял. Посмотрел в окно склада своей фирмы. Оценил, все ли он на сегодня переделал, или нет. И, решив, что надо уже идти, наверное, домой, потому что нужно собраться к завтрашнему. Ведь его пригласил Подливайло на какой-то сабантуй. Какой, ему было до лампочки. Он затушил сигарету, и отдав распоряжения подчиненным, вышел на воздух и пошел домой.

По пути он все оглядывался по сторонам. Толи пытался высмотреть тех бомжей. Толи вертел головой на всякий случай, чтобы еще раз не напороться на утреннего черта.



Коту Графу не удалось собрать военный совет. Они с собакой опустошили свои миски в кухне. Узнали, что попугай уже в клетке, и на тайный совет не попадет. И пошли спать после бессонной ночи по своим постелькам. Кот облизал себя и устроился на роскошном диване в нижней зале. Собака пошла за лестницу.



Генерал Мокрухин прилетел взвинченный. Он еще в самолете поскандалил с женой потому, что она выспалась на своем кресле и своим благодушием раздражала его. У него тут нештатная ситуация, черти–что творится, а она расспрашивает про этого Подливайло. Кто он, да, что он? Подливайло этот ему тут, сейчас, в фиг не брякал. Век бы его не видеть. Она тоже начала сердиться. Выспрашивала, какая же это муха его укусила. Брюзжит на нее. Успокаивала его и все пыталась скормить ему мороженное.

Генерал непроизвольно по пути разглядывал всех, встреченных им, бортпроводников и пилотов на предмет поиска той или такой, с которой он общался в самолете.

Они вышли из аэропорта и не пошли к гостинице, а постарались найти лавочку, нашли, водрузили на нее свои дорожные сумки и Борис Борисович взялся за телефон. Позвонил. Наконец все дела были улажены. И старый друг генерала Семен Евграфович Подливайло скоро за ними приедет и отвезет их куда надо. И они стали молча ждать.

Борис Борисович с Семеном познакомились давно, когда еще люди ездили в санатории отдыхать и лечиться. А попутно, выпивать или заводить романы на стороне. Эти два друга, познакомившись, и находили, где выпить, и обхаживали понравившихся им одиноких дам. Сотрудниц санатория или таких же как они, отдыхающих. Свободного времени было предостаточно. И эти два, тогда еще молодых человека, на безделии и отдыхе превращались в великовозрастных детей и начинали вытворять великовозрастные шалости с великовозрастными глупостями. И уже, когда разъезжались, поклялись, что будут поддерживать связь и ездить друг к другу. Время шло, они достаточно регулярно созванивались, но до поездок друг к другу у них как–то, как говорится, руки не доходили.

И вот встреча. Генерал и хотел, и не хотел ехать. Да еще и с супругой. Которую Подливайло не видел никогда. Но, его это сейчас совсем не интересовало, как они там ладить будут между собой. Он был под впечатлением увиденного утром в самолете и все его мысли занимала только одна эта вещь. Что это было?

Откуда-то со стороны просигналил автомобиль. Вышедший из машины Подливайло махал им руками так, будто, отчаянно жестикулировал.

— Вон, кто-то машет, Боря. — Ольга Федоровна толкнула под локоть задумчивого генерала. Борис Борисович посмотрел и сразу узнал друга. Он, машинально схватил обе сумки и резко направился в сторону авто. Жена засеменила за ним. Как–то не так должна была протекать поездка, по ее мнению. Что за отношение со стороны мужа? Дерганный какой-то.

— Борис. Борис. Привет, дорогой. Ольга. Очень приятно! Ольга Федоровна? Так же, кажется, вас зовут? — радостно приветствовал гостей Семен Евграфович.

Можно, просто Оля. — кокетливо ответила супруга генерала, поправляя волосы в прическе. Генерал не ответил ничего, только кивнул, укладывая сумки в багажник авто.

— Здравствуйте. Я рад приветствовать вас в нашем Приморске. — рассыпался в приветствиях Подливайло, но уже почувствовал неудовольствие или неприязнь генерала. Какую–то сухость.

— Как долетели? — поинтересовался он, усаживая гостей в машину.

— Ой, не знаю, Сема. Ой, не знаю. Ольга то спала, как будто всю жизнь летала на самолетах, а я вот глаз не сомкнул. Сейчас, что-то голова прибаливает. — наговорил чего-то Борис Борисович, усадив супругу на заднее сиденье, и располагаясь сам на переднем. Привык он ездить на армейских уазиках в качестве командира.

— Сейчас привезу вас, Боря, определим в комнату, Кира накормит и ложись себе отдыхай. Можем по пути в аптеку завернуть.

— Поехали. Не надо в аптеку. Не хотел я ехать в эту поездку, но, вот, поехал. Привези, тогда уж, нас уже к этому морю. Я на него посмотрю, хоть успокоюсь.

— Семен, как Вас, Евграфович? –встряла Ольга Федоровна.

— Зовите меня просто Семен. — улыбнулся Подливайло. — Можно, Сема. — и загадочно глянул в зеркало заднего вида.

— Не обращайте на него внимания. Он с утра не в духе. На меня ворчит. Это конечно, если бы я была помоложе, и в стрингах, и в каске. Он бы не так себя вел бы, не спорил бы со мной и замечал бы меня почаще.

Семен Евграфович еще раз улыбнулся, поворачивая на дорогу, которая, хоть и длинная, но проходит рядом с их домом. И подумал: она, конечно, еще ничего, но тут маленько хватила. Он прикинул ее вес и представил ее нынешнюю в стрингах и в каске. Какой-то диссонанс, а какой, типа, не пойму. Он еще раз улыбнулся, и, чтобы разрядить обстановку, объявил:

— Вот мы и подъезжаем ко дворцу.

Оба дома Подливайло еще не видели, поэтому не смогли понять его слов и вопросительно повернули к нему головы.

— К какому дворцу? — поинтересовался генерал.

— К дому моему. — не без гордости произнес Подливайло и свернул с дороги на подъездную.

Автомобиль подъехал к дому, остановился и выгрузившись, и он и гости, немного покрутив головами на дворец, зашли внутрь.



Кот выспался на диване. Повыгибал спину, потягиваясь. Разглядел новых гостей. Повертелся вокруг, пытаясь донести до них весть о своем существовании. Но, увидев, что все усилия тщетны, тоже потерял к ним всякий интерес. Поднялся на второй этаж и начал тереться о клетку попугая.

— Чего ты такой масляный сегодня. — поинтересовался попугай Бин. — Прямо, киса.

— Чего, чего. Завтра празднование чего-то будет. Никто не знает чего. Уже гости понаприехали. Стол будут большой накрывать. Готовить уже начали. Курочку, мою любимую приготовят.

— Кто про что, а лысый — про расческу. Ты все о жратве. Другое тебя не интересует? А тут события разные происходят.

— Знаю. — помрачнев, ответил Граф попугаю. — Бедный Гай.

— А, причем здесь Гай? — удивился Бин и стал выкладывать коту события с Кирой Михайловной и кастрюлей. Кот, слушая, распушил снова хвост. И в ответ доложил попугаю о событиях с доберманом, ну и им, котом в том числе.

Оба замолчали в раздумьях. Обоим не нравилось, что в их размеренную, пусть и бестолковую жизнь вмешалось нечто непонятное и опасное. В их жизни такое приключилось первый раз.

Гостей разместили. Генерал Борис Борисович, можно просто Боря, познакомился с зам. министра, и тоже из Москвы, Филиппом Матвеевичем, можно просто Филипп или Фил, или даже Филя.

Кира Михайловна, можно, просто, Кира, всех, и детей в том числе решила накормить и напоить. Семен Евграфович усадил всех за стол в зале, которая внизу, где и будет празднество. Маленько отошел от своих мыслей генерал. Особенно, когда все выпили по рюмашке. Окончательно поперезнакомились. И стали рассказывать друг другу о последних новостях в Москве и в Приморске, да и, вообще, в России. Новости и отношение к ним у всех было приблизительно одинаковое. Так как, и зам. министра и генерал, и руководящий работник на ответственной должности, все принадлежали, так сказать, среднему классу чиновничества, а в реальности, среднему сословию. Почему, сословию? Да потому, что Россия ушла от коммунизма не помахав, но и не дошла до капитализма, лишь чуть-чуть наступив. И потому, что то, что она соорудила внутри себя в экономике — это не цивилизованный рынок, а среднеазиатский базар с причудливыми сочетаниями картельных сговоров и старого доброго телефонного права. Как следствие, экономика стала засыпать, и Россия заночевала в феодализме. К коему, почему-то, тяготела во все века. Общество требовало царя, дворянства, местных помещиков и холопов, естественно.

Поэтому, все их новости и разговоры базировались и поддерживали точку зрения среднего российского сословия.

Рядом, возле стола вертелся кот, вымогая у любого что-нибудь, и непроизвольно прислушивался к их беседам и наматывал, как говорится, на ус. Чтобы потом, в спокойной обстановке, сидя где-нибудь на подоконнике раскладывать все услышанное в голове по полочкам, вычищая информацию от иллюзий и глупостей, чего, как раз, преподносилось кругом и отовсюду, и за этим столом в том числе, в превеликих количествах.

Но, сейчас, его мало интересовали разные умозаключения, и он слушал речи в пол уха. Его постоянно угощали приехавшие.

Гости с хозяевами выпили еще по одной, и еще. Кен с Гагой не пили, долго задерживаться за столом не стали и сев в автомобиль куда-то быстро свинтили. Собака их провожала.

Полетели с неба капельки. Сначала немного. Потом небо заволокли темные тучи и начался ливень. Во дворце включили свет. Свет включили и снаружи. И, сразу мрачный в дождливом полумраке дом превратился в расцвеченный всеми цветами радуги достаточно величественный дворец с огнями и внутри. Особенно, на фоне хаотичных грозовых облаков и дождя, эффектно смотрелись башни–турки, подпертые с одной стороны деревьями.

Подливайло знал об этом. И, несмотря на ливень, раздав всем зонты и разные накидки, и капюшоны, вытолкал толпу гостей на улицу, чтобы те восхитились открывшимся пейзажем и строением. Те пришли к выводу, что они находятся в сказке. Конечно. После нескольких рюмок это было уже почти естественно.

Глава 8

Пол ночи шел дождь. Он, то переставал, то усиливался. А к утру пошел просто ливень. На земле стали скапливаться лужи. Деревья и кусты были мокрыми.

Кот запрыгнул на окно, посмотрел на это все беззаконие и вакханалию, взглянув на это сверху вниз, вытянув голову за карниз. И подумав, что в ногах правды нет, присел, а потом даже, и прилег на подоконнике, уперев лапы в вазу с цветами.

— Ничего страшного! Я же не опоздаю на Генеральное шебуршание! — пробормотал он.

Внезапно, внизу скрипнула дверь и из нее вышел старый хозяин в непромокаемой накидке. Вышел, включил телефон и стал тыкать в экран. Кот поднялся. Его заинтересовало. Подливайло постоял под дождем, куда-то позвонил, побурчал что–то в телефон и вернулся в дом.

— Ночь–полночь! Что это затеял наш старый хозяин? — почти неслышно мяукнул под нос себе кот, переступая с лапы на лапу. — Чего не спит-то?

Он спрыгнул с подоконника и побежал к лестнице, чтобы проследить за действиями хозяина в доме. Но, внизу была тишина, хотя чувствительное кошачье ухо, все же, уловило, что кто-то в нижней зале что-то толи перетаскивает, толи перекатывает, стараясь сильно не шуметь.

Граф хотел спуститься вниз, хотя и не любил нарываться на крики хозяина, когда тот спотыкался об него. Хозяин никогда по дороге кота не замечал. И проблемы безопасности были полностью заботой этой маленькой, по сравнению с хозяином, пушистой животинки.

Кот обнюхивал балясины, когда к дому в открытые, точнее, не закрытые с вечера ворота, стала въезжать легковая машина. Автомобиль, как-то по-воровски, выключив фары, почти неслышно подъехал ко входу. Остановился и тихо открылась дверь. Кот наблюдал за всем со своего поста вверху лестницы. Наступила тишина. Которая продлилась не долго, так как из залы снова появился старый хозяин и тихо подошел к автомобилю.

Кот побежал на подоконник. Из авто вышла женщина с какими-то вещами и показала Подливайло, что еще что-то надо забрать. Тот, своей тушей заняв почти весь проем двери автомобиля, залез далеко внутрь и извлек оттуда большой толи сундук или чемодан и понес, точнее, почти поволок его в дом. Заносили все в залу. Благо дверь в нее была близко ко входу. Если входить, то налево.

Кот перебежал к лестнице и спустился вниз, спрятавшись внизу в ее закуток сзади и стал наблюдать. Собственно, почти все, наверное, хозяин с ночной гостьей уже перенесли, так как, тот еще, неслышно для его комплекции, ха-ха, сбегал и забрал из багажника какие-то столбы, скорее всего ножки от стола. Потому, что потом перенес и столешницу от него.

Кот вертел головой, в своем укрытии, и размышлял:

— А где ж наш охранничек? Эта собака–волкодав непобедимый. Спит, лапу в рот засунув, наверное. Так ведь, в другой раз, можно и полдома вынести.

Доберман в этот момент действительно спал возле берега в кустах.

Никто в доме не слышал, как все это произошло. Граф хотел было подойти и заглянуть в дверь в залу. Но старый хозяин закрыл ее перед самым его носом.

— Жизнь сурова к нам, белым и пушистым! — проворчал кот и обвел взглядом вокруг.

Дальше от входа внутри прихожей висело огромное зеркало с пристроенным к нему стеклянным столиком на художественно–витиеватых тонких металлических ножках. На полу была половая плитка под светлый, коричневатый линолеум. Стены были крашенные, тоже светло–светло коричневые. Немного лепнины на потолке и на углах стен. Небольшого диаметра декоративные колонны и подобие греческих амфор или кувшинов довершали некоторую пышность интерьера. На другой от зеркала стене висела приличная по размерам картина Айвазовского «Неаполитанский залив». Слева от лестницы был второй выход из дома в сторону моря. До воды было, конечно, достаточно далеко, но, ведь, и участок был не маленький.

Кот взбежал по лестнице, запрыгнул на свое сторожевое место на подоконнике и посмотрел вниз. Автомобиль, по-прежнему, стоял перед входом. Дождь то прекращался, то начинал лить с новой силой.



Что-то произошло с Буриме. Он еще с вечера решил отказаться от предложения Подливайло. Виктор Михайлович понял для себя, что у него, почему-то, нет никакого желания участвовать в предстоящем мероприятии. Он совершенно не хотел пить. Выпивать. Расхотел этого шума и гама, которые обычно бывают на сабантуе. Этакой бестолковой праздничной суеты.

И сейчас, он лежал на кровати в своей одинокой двухкомнатной квартире на шестом этаже девятиэтажки и размышлял.

Подливайло сказал ему, когда звонил пред этим, что будет генерал из Москвы со, все еще, красивой женушкой. Будет зам. министра тоже из Москвы с не менее симпатичной супругой. А чего он, Буриме-то туда попрется? У него никого нет. В смысле, жены. Не случилось. Или пропил. Подумал он, ворочаясь в постели. Ну, придет он. Посидит–поорет тосты. Нажрется. Его будут воспринимать, как пьяного чудака на букву «М» и уложат в другой комнате проспаться.

Нет. Решено. Утром он позвонит и откажется. Все привезено, в смысле, спиртного для праздника, то, что он обещал. Он свое дело сделал и привет. До свидания. Не пойдет он.

Виктор Михайлович поправил телефон на столике, выключил светильник и повернулся на бок. Утро вечера мудренее.

Стало темно. А за окном по балкону шлепали крупные и мелкие капли дождя.



В доме в нижней зале еще долго кто-то возюкался, слегка чем–то погромыхивая. Чуткие уши кота, сидевшего на подоконнике, улавливали каждый шорох, даже, сквозь шум дождя. В зале передвигали что-то. Граф уже было поднял лапу, чтобы ее лизнуть, но так и застыл с полу поднятой. Он услышал, как чьи-то босые ноги, как-то неровно прошлепали по полу в прихожей, и послышался шепот какого-то металлического оттенка: «Крест спили!». Будто команда кому-то какая-то. А говорил, вроде, какой-то вредный старик. Кот Граф. все-таки, был неплохим психологом.

— Странно, никакого креста в прихожей, ведь, нет. — тихо мяукнул он.

Его хвост опять автоматически распушился вместе с шерстью на загривке. Он спрыгнул с подоконника и снова побежал к лестнице, теперь уже вниз. Звук шел снизу. Чувствуя себя хозяином кот, поскакал по ступенькам и, почти спустившись, уткнулся нос к носу с какой-то кикиморой. Маленькая такая. Волосатая. Рожа жуткая. Уши длинные. Вся грязная.

— Он меня видит!!! — опять резким металлическим старческим голосом, не поворачиваясь и почти не открывая рта, возвестила эта фиговина кому-то.

Граф выгнул спину и почти боком, скачками, с кошачьим воем набросился на нее. Секундная драка клубком, в результате которой кот понял, что он один сейчас в прихожей. Чудо. Куда девалась эта зараза? — подумал бесстрашный воин, продолжая отплевываться.

Он выплюнул какие–то волоса и начал озираться. Такое с ним происходило в первый раз. Противник не отступил, а испарился. Растворился в воздухе. Кот начал в темноте бегать по прихожей и принюхиваться. Тщетно. Никого. Он сел на задние лапы, удивленно разглядывая все кругом.

Наступила тишина. В зале тоже не было ни шороха. Кот взбежал, в который уже раз, по лестнице наверх. Никого. Он запрыгнул на подоконник и посмотрел вниз. Снова тщетно. Внизу все было, как и прежде. Шел дождь.

— Какое сказочное свинство! — громко и протяжно мяукнул кот в окружающее пространство, вспомнив слова из кино в телевизоре.

Глава 9

Как–то тяжело утро субботы разворачивало свои владения. По–прежнему моросил дождик. Короткие, мутные, рваные тучки летели куда-то друг за другом, изредка заглядывая на землю. На море был легкий штормец. Встревоженные ветерком деревья еле слышно перешептывались друг с другом. Все было темным, иссиня-серым. И мокрым.

Мокрые тротуары. Мокрые автомобили, изредка проезжающие по мокрой дороге. Мокрые крыши домов. Дождик не прекращался.

Чужого автомобиля перед домом уже не было. Следов его тоже. Вода с неба все смыла.

Первой, как всегда уже, проснулась Кира Михайловна, и проделав утреннее умывание прошла в кухню и включила чайник. Она подошла к окну и приоткрыла его. Увиденное за окном нисколько не обрадовало ее, и она пошла из кухни.

Семен Евграфович, проснувшись не на много позднее Киры Михайловны, быстро соскочил с кровати в тапки и стал одеваться. Он глянул в зеркало и увидев свою не выспавшуюся физиономию, стал руками тормошить ее и поглаживать–разглаживать. Нет. Нужно привести себя в порядок и, ни в коем случае, никак не выдать то, что он полночи болтался по дому с какой-то таинственной гостьей. А главное, надо предупредить Киру Михайловну, женушку свою ненаглядную, чтобы она, о том, что увидит в нижней зале не вздумала никому рассказывать.

Он, оторвавшись от зеркала и накинув на плечи что-то, стремглав понесся вниз по лестнице, опять, попутно чуть не наступив на кота Графа.

— Ешкин кот! — пробормотал Семен Евграфович, перепрыгивая через животное, которое стремглав исчезло под лестницей.

Все ожидал он, спускаясь вниз, но то, что Кира Михайловна его опередит, он не мог даже и предположить. Но это случилось.

Она открыла дверь в залу и стояла, разглядывая городьбу, которой вчера еще не было.

— Это что еще такое?! — спросила она у мужа, как у провинившегося дитя, когда они встретились в проеме входа. — Твоя работа?

— Кирочка! Спокойно. Моя. — ответил тот, пытаясь протиснуться мимо нее в залу.

— А свечки зачем? Чьи это вещи? — поинтересовалась она строго.

— Все тут нужно. Зайди. Поговорим. — у него не получилось пролезть между ней и косяком, и он стал вталкивать ее в залу, пытаясь попутно прикрыть дверь.

Они вошли.

— Вещи я занял только на сегодня. Слушай. Я знаю, что делаю. — начал неизбежный разговор Семен Евграфович.

— Это для чего? — поглядывая на два появившихся стола, соединенных друг с другом, покрытых каким-то ковриком и окруженных высокими массивными подсвечниками, каждый для одной свечи, снова поинтересовалась она.

— Послушай. Можешь ты мне поверить хоть раз? Хоть раз не задавать вопросов. Я еще раз тебе говорю, я знаю, что я делаю.

— Да. Но, я не знаю, что ты делаешь. Развел тут, тайна на тайне. Ты меня мог предупредить, что ты вообще затеваешь. Я чувствую себя дурой, потому что не могу вразумительно ответить, когда меня спрашивают, чего мы это все тут собираемся затеять, что аж из Москвы гости приезжают. Что мне ответить? Что мой муж сошел с ума и по ночам… Когда это? Ночью же появилось? И по ночам звонит в Бюро добрых услуг с просьбой приехать накрыть ему стол и зажечь свечи.

— Тише! — одернул он супругу. — Не кричи, пожалуйста.

Она психанула.

— Знаешь что? Это первый и последний раз. Мне наплевать, короче, что ты вытворяешь. Я не выдам тебя. Наготовлю на стол. Наши гостьи помогут. Но, как говорят наши дети, обтекать ты будешь один. Дурдом, какой-то. Всех буду направлять к тебе за ответом. Ты, б.., чем старше становишься, тем глупее.

Она вышла из залы, достаточно громко хлопнув дверью.

В наступившей тишине Подливайло успокоился и оглядел сооруженную им глубокой ночью конструкцию.

Он постоял, обдумывая предстоящий день. Начать действо ему, по согласованию с Ландией, нужно было в девять часов вечера. Не раньше. Время действия его задумки должно совпадать с астрологически подсчитанным событием, прохождением чего-то во что-то. Которое будет контролировать Ландия сама. И будет звонить ему и подсказывать. Он не понимал в астрологии ничего. Но, поклялся ведунье, что все выполнит как по часам, и будет всегда на трубке. Она написала ему сценарий на бумаге, и наделала много бумажек подсказок, чтобы он вручил гостям и родным. Чтобы они, как непосредственные участники, тоже влились и обеспечивали действо.

Когда он при первой встрече спросил ведунью, точно ли это обеспечит здоровье и долголетие всем участникам предстоящего ритуала. Чего она ему обещала, если он все выполнит. И на долгие годы обеспечит им всем их денежный успех. Та таинственно объяснила, что дело реально, очень серьезное и, что обращаться они будут к дьяволу через Вельзевула и с разрешения Господа. Когда она начала бряцать этими именами–регалиями, Подливайло благоговейно затих. Как человек, в принципе, далекий от этих таинственных смысловых прерий. Он легко был ею убежден и, действительно, прямо-таки, благоговейно слушал открыв рот свою наставницу.

Выложить ему за эти дела пришлось достаточно существенную сумму, но ведунья убедила его, что это того стоит. Пусть не сомневается. И он, и его родные, и друзья забудут такие слова, как «нужда и неудача» до конца своих дней.

Но, он, Подливайло, должен собрать, именно, всех желающих участвовать, которые дадут свое согласие на участие и за это будут, конечно же, вознаграждены. И, непременно, должен сохранить в тайне от всех, когда он будет приглашать приехать к нему, цель собрания. Ни в коем случае не разболтать. А то все сорвется и ничего не подействует.

Пока он, вроде, держит слово. Даже, супруга ничего не знает, а он уже прошел больше половины подготовки к предстоящему действу.

И сегодняшний день тоже нужно выдержать на уровне. Все проделать, всех мягко, так, проинформировать и убедить участвовать. В этом действе, объясняла ведунья, должны быть участники. Так называемая, свита помощников. А он будет главным лицом и ведущим. И ему за это будут главные и существенные дивиденды.

Семен Евграфович подошел к окну. На улице моросил дождь. Как же ему организовать сегодняшний день так, чтобы никто не задавал вопросов часов до восьми вечера, когда он пригласит всех в залу уже к накрытому длинному столу и расскажет, для чего он их всех пригласил? Будут, конечно же, возражения и разные оценки. Глупости, может, разные будут. Противодействия. Он такого не боялся. Закаленный на работе в умении многим отказывать или разубеждать, он считал, что любой вопрос будет способен разрулить и убедить неубеждаемых.

— Ладно, вопрос решен. — сказал Семен Евграфович и потер руки.

Кира, пусть организует свободных от экскурсий по городу женщин, может и мужчин в готовке и походам по магазинам. А вот заносить готовое и ставить на стол сюда в залу должна будет исключительно она, Кира Михайловна. Она уже видела все тут. Но, будет молчать. И, вообще, надо будет закрыть нижнюю залу на ключ.

Он взъерошил свои три волосинки на лысине, (типа, пойду лохматым) и мягко вышел из залы, прикрыв дверь и решив, что сейчас отыщет ключ и закроет комнату на замок. А ключ отдаст Кире. Она, может и сердится на него сейчас, и потом будет сердиться, но он был уверен — она не выдаст. Не расскажет. Да, и знать–то она ничего не знает, чтобы что-то действительно важное разболтать.

Он уже поднялся наверх и зашел в свою комнату в поисках ключа, как услышал, что кто–то уже пришел. Наверное, это отец с матерью, судя по голосам.

И он не ошибся. Гвалт на входе организовали именно они. Мать и отец.

Досье:

Вера Ивановна Краснознаменная — мать Семена Евграфовича, бабушка Кена Семеновича, худая и вредная пенсионерка. Любит командовать. Всю жизнь проработала в воинской части в штабе. Почему Краснознаменная, а не по мужу? Потому, что еще в молодости сказала своему Евграфу, Подливайлом она не станет никогда.



Евграф Виленович Подливайло — профессиональный «революционер», «партизан» и ветеран всех войн. Естественно, «коммунист». Отец Семена Евграфовича, и дед Кена Семеновича, внука. Очень возмущен иностранным именем младшего наследника.

Началось с того, что они не звонили в звонок, закрыто было на замке, а тарабанили по двери, как в нормальной деревне.

Вообще, деревня глубоко пропитала их натуры. Можно вытащить человека из деревни. А деревню из человека не вытащить. Они и оделись сейчас как сельскую дискотеку. Хотя Семен Евграфович их предупредил, что гости из Москвы будут.

Кира Михайловна спустилась и открыла им дверь. Женщины расцеловались, хотя и недолюбливали друг друга. Родители считали сына и его супругу буржуями, а те, в свою очередь, наоборот, считали стариков пролетариями от слова «пролет».

— Мы пришли к вам пожить в хоромах — заявил с порога Евграф Виленович. — Где сынуля? Чего не встречает? Не забыл еще, что у него есть родители?

— Не забыл. В душе он. Раздевайтесь, разувайтесь, поднимайтесь наверх. — как–то устало сказала Кира Михайловна, — Не сильно вымокли? Чего вы, пешком, что-ли, шли? Позвонили бы, Семен за вами приехал бы. Он сегодня не на работе.

— Ничего, не сахарные. Не развалимся, — деловито сказала Вера Ивановна. — Что вы тут затеяли? Я тебе не стала звонить. День оставался. Думаю, придем к ним сами выясним.

— Ой, мама! — сказала Кира Михайловна и задумалась, комкая полотенце, что сказать–то. — Не знаю. Гостей из Москвы поназвали. Они приехали. Сейчас спят еще с дороги. Тоже спрашивают. А мне и сказать то нечего. Я и сама не знаю. Он бегает суетится, а мне ничего не говорит.

— Шлея под хвост, короче, попала. Я уж все даты перебрала. Даже, вспомнила своего прадеда день рождения.

— Да, тут, не день рождения. Тут он праздник со спектаклем хочет устроить для гостей, наверное, — сказала Кира Михайловна уклончиво. — Не знаю. Не спрашивай меня больше. Иди к нему сама и спроси. Сейчас из душа выйдет.

— Ладно. Чего ты тут готовишь? — поинтересовалась Вера Ивановна и он переключились на обсуждение блюд на стол. Дед ушел в верхнюю залу и включил телевизор.

Прошло какое-то время.

Одновременно, проснулись все: и гости, и дети. Семен Евграфович вышел из душа. И дом стал похож на гостиницу в райцентре. Очередь в душ. Толкотня с туалетами. Толпа на кухне. Кучкование в проходах.

Кот виртуозно успевал уворачиваться от ног, шатающихся по кухне, все высматривая добычу, то на столе, то в миске, то на полу. Да, еще и собака прибежала. Проголодалась. Попугай защебетал, напоминая о себе. И дед еще включил телевизор погромче, слух уже не тот был.

Гости познакомились с родителями и, даже, уже, Филипп Матвеевич успел затеять спор с дедом по вопросу поднятия тарифов на горячую воду и электричество. Позиции можно предсказать не глядя. Один говорил, что тарифы очень высокие и поднимать нельзя. Другой — что тарифы недостаточно высокие и для сбалансирования бюджета их нужно поднять с нового года.

Короче, день прошел в бестолковой субботней суете. Были и споры, и крупные разговоры. Семен Евграфович в разговоре с матерью, в запальчивости резких выражений чуть не разболтал всю свою тайну. Весь свой сюрприз. Но, вовремя себя угомонил. Никто никому ничего не доказал. Никто ничего лишнего не узнал. И Подливайло, чуть не назвав мать дурой, спешно переключился на гостей и предложил им поездить покататься по городу. По дождю. Они повеселились над таким предложением, но согласились. Он возил их то туда, то сюда. В конце концов, помотавшись по долам и весям, они заехали перекусить в местный известный ресторан.

И там, гости маленько наседали на Семена Евграфовича по поводу, предстоящего чего-то.

Их интересовало к чему это «чего-то» относится. Это заседание, или это просто пьянка, или это чей-то юбилей, или вообще, поминки. Сошлись на том, что это либо одно из двух, либо день рожденья, либо, все–таки поминки. И еще всех интересовало, а почему именно в восемь вечера все начнется. Подливайло отбрехивался, как мог. Отшучивался или психовал, но по мере приближения ко времени начала возможного сабантуя натиск ослабевал, а потом, исчез из общения и вообще. Какая разница, все равно, ведь, скоро все узнаем.

К восьми часам Подливайло самолично обошел все комнаты гостей и, выудив их с уюта, предупредил, что скоро соберемся в нижней зале и просьба не опаздывать. Все дисциплинированно доделывали свои дела, прихорашивались и постепенно подтягивались к зале, которая уже была открыта. И каждый, кто приходил, был не мало удивлен. Нет, не накрытым столом. А декорациями, сотворенными предыдущей ночью Семеном Евграфовичем. Ореол тайны, не только не ослабел, но и усилился.

Первой не выдержала мама, Вера Ивановна. Как мать, она перетрогала все, что ее сын сгородил в дальнем углу большой залы. И увиденное вызвало у нее тревогу за умственное здоровье сына. Да и вообще. Что это за свечки для отпевания? Кого тут отпевать собрались? Не их ли, родителей? Не дождетесь, типа.

И Подливайло, как говорится не выдержал. Он обратился ко всем. Попросил всех собраться возле стола.

— Дорогие мои! — обратился он ко всем. — Я очень благодарен, что вы все откликнулись, и выбрали время, пришли и приехали. Я извиняюсь, что долго держал вас в неведении по самому поводу, из–за чего мы собираемся. Это не дата рождения и не юбилей. Я открываю вам тайну.

— Небольшое отступление. Все мы желаем здоровья своим близким, родным. Своим хорошим друзьям. Все мы хотим прожить долго. Да. Не болеть и жить долго. А какая долгая жизнь, без удачи. Зачем жить долго, если у тебя нет удачи.

— Ты не тяни, говори прямо, что ты затеял? — перебила его тираду мать. –Это что? Похороны?

— Мама!!! — почти взвизгнул Семен Евграфович и грубо добавил. — Можешь ты рот заткнуть?

— Я тебе сейчас врежу! Ишь ты, заткнуть! На мать-то! Отец, ты-то что молчишь? Сынуля совсем распоясался. — перешла на крик Вера Ивановна.

— Давай говори, что вот это тут стоит, что за стол и свечи? Гроб туда ставить?

Подливайло засопел, но постарался проигнорировать мать и продолжил.

— Я пригласил всех вас поучаствовать в обряде, после которого все участвующие в нем обретут здоровье и удачу до самой смерти. Да-да. Это очень серьезное и дорогостоящее мероприятие. Все будет сделано в точном соответствии с магическими законами, передаваемыми у некоторой категории людей специалистов исключительно устно.

— Так! Отец! Собирайся! Мы уходим! Обряды. Ведьмы. — закричала и завертелась в поисках деда Вера Ивановна. — Идиота вырастила. Молиться заставляет. Ой! Прости меня господи.

— Ты его роняла в детстве. Я помню это. Какие обряды, сына? Двадцать первый век! И тем более, ты забыл, что мы атеисты. — в тон ей проговорил дед, направившись к двери. — О-о-о! Рос–рос и не вырос. Вымахал. А не вырос.

— Папа, мама! Я прошу вас остаться. — громко, но уже спокойно проговорил Семен Евграфович.

— Нет. Нет. И нет. Пойдем дед. Где наши плащи. Не провожайте. Сами дойдем, — сказала вера Ивановна.

Ни Кира Михайловна, стоявшая какая-то потухшая, ни сам Подливайло их останавливать не стали. Никто даже не промолвил ни слова. Гости не считали, что они могут вмешиваться в семейный спор. Детям, как всегда, было до фени. Дед и бабка быстро собрались и почти не прощаясь ушли в темноту, не прикрыв даже дверь.

Наступила тишина. Кен хихикнул, но осекся.

Начался легкий ропот.

— Послушайте! Послушайте! — Семен Евграфович пытался сосредоточиться и призвал всех к спокойствию. — Прошу вас успокоиться. Я хочу, чтобы вы поняли. Моя цель.. Я затеял это, чтобы всех нас, здесь собравшихся привести к успеху и долголетию. Мне и вам это очень важно. Особенно, для моих родных. Конечно, никого никто не держит против их воли. Кто не хочет — может уйти. Но, я очень настаиваю, чтобы вы остались. Потому, что сейчас, в данный момент, вторую часть ритуала уже проводит другой человек, специалист в этом деле. Женщина. И ее обряд или что там, действо какое–то, касается всех, чьи имена я ей написал на бумажке. Сейчас. То есть, в данный момент по ее астрологическим картам должно состояться событие, которое бывает очень редко и мы, с помощью нее, уже.. подключены этому событию, или там.. смене фазы.

Он поправил очки. Кот Граф сидел на подоконнике здесь же в зале и во все глаза и уши следил за происходящим.

— Я вам рассказал и вы, я так понял, даете мне согласие. Никто не уходит?

Все стояли перед ним. Глядели на него и размышляли.

Кира Михайловна посмотрела на мужа и сказала:

— Ты мое мнение знаешь.

Подливайло вспомнил, что она что-то такое говорила про обтекание. И снова напрягся. Да, он рисковал авторитетом.

Ольга Фёдоровна отрыла было рот, но посмотрев на достаточно мрачного Бориса Борисовича, передумала. Пусть он скажет свое веское слово. Если это не чушь какая-то, а вполне возможно, что это не чушь, то фиг с ним. Пусть проводит, что хочет. А она знает достаточно благородную подругу, которая дружит с какими-то там экстрасенсами и постоянно пропадает на каких-то ритуалах. Но, вроде живут они неплохо. Богато.

Борис Борисович, ее муж, оценивал обстановку: «Этот козел безрогий, Подливайло свихнулся и сделал их с Ольгой заложниками. Классический случай. То-то, он таился все это время. Да, потом скажу, да завтра.. Мокрухин не верил ни единому слову, ни в какие эти обряды, магию. И, с одной стороны, ему было не по себе от того, что он не по своей воле залез в какую–то.., жену привез и сам приехал. С другой стороны, он, еще раз сказал себе, что не верит в это все, и считал, что это будет просто глупой потерей времени.

Он взглянул на богатый стол, щедро уставленный едой и бутылками. Да и идти или ехать-то сейчас все равно некуда. За окном дождь идет, как из ведра. Он посмотрел исподлобья на Ольгу, и та поняла, что он дал согласие. Она саркастически улыбнулась кончиками губ.

— Мы с Борисом согласны. — сказала она.

Матильда Андреевна пребывала в смешанных чувствах. Она, тоже, взглянула на мужа. Но, Филипп Матвеевич, судя по всему, веселился. Ему было смешно. Над ней ли, над Подливайло он смеялся? Над собой или ими всеми? Но, он тихо ухмылялся, если не сказать, ржал. «Странная реакция». — подумала она. Ей же казалось, что Подливайло просто начал издеваться над ними. Ну какие обряды или действа в двадцать первом веке? В век искусственного интеллекта. Какие? Почему он сразу не сказал ни ей, ни мужу, что за чепуху он тут придумал и осуществляет. Ее муж — серьезнейший человек. Шутка ли сказать, заместитель министра Российской Федерации отпрашивается с работы, прилетает из Москвы в какую–то полу деревню с одной лодкой на берегу и вынужден участвовать белиберде с неизвестными последствиями. Она чуть не ударила Подливайло, который (она глянула на него) перебирал какие–то бумажки со сценариями ритуала. И собрался уже звонить своей ведьме, видимо запутавшись в молитвах или что. Это были ее чувства, как бы, с одной стороны.

С другой, она была женщиной любопытной и достаточно отважной, чтобы ее панически смутили какие-то там зажжённые свечки и круги. Она столько сидела в четырех стенах, что эта вся прогулка к обещанному морю, правда, шел настоящий ливень, но, все равно, обещанные шашлыки и прогулки по городу, которые она на планировала перевесили весь ее гнев к Подливайло. Она подумал, что, ну и фиг с ним. Поучаствует она в этой всей.., как ее. А потом они сядут нормально за стол и продолжат свой запланированный трехдневный отдых.

Она еще раз глянула на мужа.

Филипп Матвеевич посмотрел на друга Семена, улыбнулся и громко сказал: «Уверен в своей гениальности — требуй отдельную палату!».

Все заулыбались. Подливайло смутился, но, решил бодрячком, не показывать смущение.

— Не обижайся, Семен.

— Я и не обижаюсь. Я серьезен, как никогда. Я не понимаю, что ты тут.. это.. приводишь тут.. начинаешь.. — начал взвинчиваться Семен Евграфович. Все, и вновь прибывшие уже знали его кличку «Носорог» и поняли, этот вес, лучше, нужно пропустить, а зачавшийся пожар погасить.

Филипп Матвеевич взял бразды правления в свои руки.

— Стой, стой стой! Руихь, битте! Не заводись. Просто комедия с пчелами и их зарплатой у меня на работе в Москве продолжилась перелетом в Тьму–Таракань для совершения некоего ритуала, типа: «Свет мой, зеркальце скажи, да всю правду доложи..». Ты меня пойми…

— Ты можешь уйти! — взвился Подливайло, и старался нависнуть над Филиппом Матвеевичем, которого веселила вся эта бодяга.

— Эн-н, нет! Не дождетесь. Я буду участвовать в этом, не понятно, в чем. Мы будем участвовать. Правда, Ма? — запротестовал Филипп Матвеевич, с надеждой и улыбкой глянув на Матильду Андреевну. Та была горда за мужа несказанно в этот момент. Какой умный и представительный. Конечно, она его поддержит.

— Если Семен Евграфович гарантирует нам, что после этого всего мы не окажемся на Марсе, то мы никуда не пойдем. Мы остаемся. — и она тоже с улыбкой глянула на супруга.

— Не окажетесь. — ворчливо обнадежил Подливайло. — Дети?

Все посмотрели на него, а потом на Кена с Гагой, которые устали стоять и давно уже сели кто на что.

— Ну? — сказал Семен Евграфович раздраженно, глядя детям в глаза.

— Что ну? — Кен посмотрел на Гагу. — А нам пофиг. Валяй. Деньги, так деньги.

— Не дерзи! — отец строго посмотрел на сына и мельком исподлобья на окружающих. — Ладно. Коли вы все дали согласие, продолжим. А то время идет. Все стемнело уже.

И он пошел зажигать свечки на столбиках. Стал раскладывать какие-то книги на импровизированном алтаре. Попросил выключить свет.

Гости и родственники встали, как Подливайло указал, полукругом, лицом к нему, или, как сказал он, к алтарю. Он им раздал текст на бумажках, который они должны будут произнести хором, когда он им даст сигнал рукой. Началось. Все в зале затихли.

Семен Евграфович включил музыкальный центр. И по комнате не сильно громко раздалась какая-то современная, электронная и загадочная, с претензией на потусторонность, музыка.

Подливайло одел на себя, видимо специальную для этого случая попонку–накидку с загадочными золотыми вензелями на черном фоне и взяв микрофон, неразборчиво пробубнил что-то, читая по бумажке.

— Где ты этому всему научился? — послышался голос Киры Михайловны. Но, Семен Евграфович ничего ей не ответил.

Он стоял в каком-то, обозначенном белым порошком или солью, круге или овале с расчерченными тем же составом линиями.

Он еще что-то пробубнил, что-то вроде молитвы и повернулся к ним лицом и замер, украдкой посмотрев на время. Какое-то время все стояли молча и просто слушали музыку, потряхивая врученными бумажками.

Зазвонил телефон у Подливайло. Он включил трубку, выслушал, сказал «Хорошо» таинственному суфлеру, глянул в бумажку и опять повернулся к ним спиной и прочитал по ней же какую–то латынь. Трижды произнес чье-то, наверное, имя и повернувшись к ним показал рукой, что нужно всем дружно громко прочитать первую строчку в бумажках.

По взмаху его руки все дружно хором произнесли пять каких-то имен, написанных на латыни. Люди, как загипнотизированные слушали музыку, смешавшуюся со впечатлением от звука своих голосов хором. Ритуал стал похож на ритуал.

Подливайло заходил в круг, читал что-нибудь, выходил из круга, снова читал что-нибудь по бумажке. Один раз, даже, подставил маленькую табуреточку и ко всеобщему удивлению улегся на столиках между свечками и сложил на животе руки. Взвинченная Кира Михайловна, чуть было даже не зааплодировала саркастически.

Он также слез. Убрал приступочку и продолжил.

Проделывал он все, как заправский профессионал. Можно было заметить удивленно задранные брови Киры Михайловны, которая всю дорогу размышляла, как долго ее муж знает эту экстрасенсшу, или, как ее там, называют. Интересно, сколько эта мамзель учила ее мужа и где?

После каких-то пассов руками, и троекратного прочитывания всеми третьей или четвертой, наверное, строчки в суфлерских подсказках, неожиданно с книжной полки на правой стене сами съехали и упали на пол три довольно объемных тома. Три книжки.

Все напряглись и замерли. Наступила пауза. Подливайло, видимо, тоже растерявшись, схватился за телефон и начал звонить своей ведунье. Пока он говорил с ней полушепотом, громыхнул гром где-то не сильно далеко.

Книжки упали, потом продолжительный с убеждением кого–то звонок по телефону, громыхание грома, темнота на улице, день заканчивался и все хотели есть. Да уже, и пить, наверное. Поэтому, человеческий полукруг с бумажками начал потихоньку распадаться. Семен Евграфович заметил это и, закончив разговор по телефону, громко произнес, что он закончил, спасибо, все могут быть свободны и направиться к столу. Он еще покопается здесь какое-то время и тоже присоединится к ним и все объяснит.

С каким-то двояким чувством: толи они все выиграли, толи над ними над всеми жестко посмеялись, гости и родственники уселись за стол. По большей части молчали. Кто-то тихо переговаривался на несущественные темы. Все ждали, когда освободится виновник этого «торжества» и популярно и обстоятельно объяснит, что такое сейчас было и как это на них скажется.

Но, не успели он откупорить даже одной бутылки, как в комнате замигал свет. Обе люстры одновременно мигали всеми лампочками. В конце концов наступила полная темнота. На улице тоже было темно.

О–о! Что такое? Включите свет! Ядрит твою через коромысло! Пакетник выбило. — раздались в темноте разные голоса со всех сторон. Кен уж начал щелкать выключателем. Кто-то, возможно Филипп Матвеевич защелкал зажигалкой.

— Мужчины, ну сделайте кто-нибудь свет! — попросил чей-то женский голос.

— Надо свечки опять достать или здесь которые зажечь. — сказала Кира Михайловна и собралась уже выйти из залы и пойти в кладовку, как вдруг послышался страшной силы, сильнее, чем от молнии УДАР по дому, по земле под домом, по всему. Грохот и удар. Все кругом содрогнулось, стол с тарелками подпрыгнул, и где-то посыпалась штукатурка, но никто этого уже не услышал. Все оглохли. Даже не услышали собственных криков, так как женщины вскрикнули. Наступила растерянная и испуганная тишина и темнота. Все были ошарашены. Только у генерала просквозила мысль–догадка: «Война! Ядерный удар! Электромагнитный импульс, потом взрывная волна.».

— Да, что же это происходит? — вопрошал в темноте голос Гаги. Кое-кто уже начинал слышать, может, даже, и видеть в темноте. Свет загорелся, и снова начал мигать. Три или четыре раза мигнул. Собравшиеся увидели, что они, почти все уже выскочили из-за стола. Увидели растерянные лица друг друга. Но тут опять наступила темнота и тишина, которую нарушало только чья-то возня в попытке обогнуть стулья.

— Что это было?..ядь! — раздался злой и напряженный голос Кена, который и гремел стулом, запутавшись в темноте в ножках, пытаясь выйти из-за стола.

— Смотрите. А это что? Там в двери! — с тревогой спросил чей-то женский голос. Все, кто понимал в этой темноте, где находится дверь, обратили свой взор туда.

— Ой!!! Мамо–очка–а-а-а! — завизжал кто-то из женщин, но чья-то рука предусмотрительно закрыла ей рот.

Дверь в залу сама закрылась, резко открылась, и снова с хлопаньем закрылась. Опять где-то посыпалась штукатурка. За ней в прихожей вдруг появился свет, и дверь так же резко открылась, громко стукнув ручкой об стену. Какой-то белый, как бы матовый свет из прихожей стал, как бы, заползать в залу. А в глубине у стены, где не далеко висела картина Айвазовского, вернее ее репродукция стояла фигура в черном плаще и черном высоком остроконечном капюшоне. Но, фигура была высокой, больше двух метров. И.. в прихожей шел дождь. Капли падали на капюшон, стекали с его края, который скрывал лицо и глаза, и катились дальше по плащу. Свет вокруг фигуры как бы клубился, как дым, только быстро. За клубящейся светом и одной первой фигурой можно было разглядеть еще две таких же, только каждая была развернута в противоположную от другого сторону и смотрели по сторонам от центральной. Направлены были в три стороны. Ни глаз, ни лица по-прежнему не было видно. Остроконечные капюшоны все скрывали.

Стояла гнетущая тишина. Взоры всех были обращены только на эти фигуры. Но, неожиданно с каким-то потусторонним шорохом из противоположных друг другу стен, которые примыкали к стене с дверью в залу вывалились с каждой два полупрозрачных мордастых, светло–грязно–серых с витиеватыми рогами, как у козлов бывают, гладкокожих, но грязных оборотня или черта. Оба были широкоплечими и мускулистыми, как культуристы. И совершали какие-то глупые и безумные движения своими телами и головами. Но, при этом от них исходила какая–то реальная угроза. Грязно–желто–красные глаза их были злыми и, как будто, это были глаза безумцев. Все поняли, что эти бесы были как полубезумные зверюги.

И тут произошло более необъяснимое. Все вдруг начали понимать, слышать мысли и чувства других. Но все стало перебивать какое-то бесконечное чувство вечной безнадеги, горькой обреченности. Всепоглощающей вселенской тоски, исходящее от рогатых оборотней. Она проникала в каждую клеточку, каждый закуток понимания. Просто выносило мозг. И это невозможно было терпеть.

Кто-то из женщин с визгом бросился к открытому окну. Это была Гага. Но вдруг, как-то обмякла, перестала размахивать руками и, выгнувшись назад в спине, каким-то образом водрузилась на место. Пришла в себя, но тут же снова обмякла, как бы потеряв сознание. Но, почему-то не упала. В полутьме, можно было понять причину ее обморока. И она, и накрытый стол не касались пола. Они оба висели в воздухе. Один из чертей вдруг, как-то выдвинув к ним голову и неестественно широко открыв клыкастую пасть, громко и протяжно закричал каким-то диким звериным криком. Все, как роботы, снова уставились на оборотней и на проем двери. Черные фигуры в остроконечных колпаках или капюшонах на лицах не изменили положения. Лишь тот, который был ближе и направлен к ним, протянул вперед согнутую в локте руку, ладонью вниз, как бы показывая немного пальцем на что-то на метрах в двух перед собой. Все, как по команде ощутили и поняли, что им говорилось. Они уставились в пол, который уже, как бы, и не был полом. А стал огромной и бесконечно глубокой пропастью, откуда начал раздаваться людской гвалт, стоны и крики жуткого ужаса, мольбы о спасении огромного количества, наверное, триллиона людей. Это было понятно всем. И, охватившая их перед этим обреченность и вселенский страх, и тоска, исходившая от рогатых оборотней, стала вдруг принадлежать этой глубочайшей полу мрачной яме со всполохами костров то тут, то там, где-то далеко в глубине.

Это было как объемный телевизор со всеми ощущениями и пониманием. А может это была, вообще, открывшаяся каким–то образом другая реальность.

Двухметровая фигура в капюшоне сделала неслышный шаг немного вперед. Но, все это поняли так, как будто, огромная нога топнула по поверхности, и все ясно увидели, как земля под обувью фигуры начала тлеть и искриться. Под какой-то низкий трубный рев и какой–то невнятный, неразборчивый резкий и въедливый шепот или тихое ворчание, которое не заглушал этот рев, бесы, как по команде, развернулись мордами к фигуре и спиной вперед стали пятиться назад и вниз, по-казлячи подскакивая и вращая безумными глазами. Морды их, как прикованные пялились на капюшон. Все вдруг поняли, что он им приказал удалиться и бесы не могут ослушаться капюшона.

Зверюги пятились, подскакивая вниз и в глубину, уменьшаясь в размерах, и, в конце концов, растворились в темной глубине. Но, в этот момент оттуда же, из тьмы вылетел костлявый бес с перепончатыми крыльями. Все поняли, что он также полубезумен и агрессивен, как и предыдущие. Он покружил несколько раз над чем-то и вдруг резко вырвал из тьмы нечто. И по мере того, как он поднимался вверх и приближался к ним стало понятно и видно, что в когтях у него человек. Вернее, его душа в облике человека.

Бес заклекотал и стал рвать несчастного, и разбрасывать в стороны, и глотать куски. Раздался какой-то ужасный предсмертный крик несчастной души, который животным страхом проник в каждый закоулок мозга присутствующих. Вскоре дело было сделано, и обреченная человеческая душа перестала существовать в природе и во всех возможных пространствах вообще. Все поняли это. Вот это была уже настоящая смерть, а не та, которую проходят все люди. Раздался громоподобный грохот от топнувшего еще раз субъекта в плаще, хотя, капюшон всего лишь приподнял и опустил ногу, и пропасть просто закрылась. Появился опять пол с ковром.

Кто-то облегченно вздохнул. Кто-то из женщин заплакал. Но, ничего еще не кончилось. Сумрак снова окутал комнату.

Капюшон опять поднял руку, и вместо пола из стены в стену потекла неглубокая река с прозрачной водой. Вдруг Подливайло против своей воли пошел к этой реке и начал входить в нее, приближаясь к капюшону. И уже перешел почти середину реки, но субъект в капюшоне поднял руку.

— Куда ты идешь? — раздался в головах протяжный низкий голос, как у исполина. — Твое время еще не пришло. Возвращайся.

Подливайло встал, как вкопанный. И начал разворачиваться. Но, что-то остановило его.

— Тебе не будет пути ко мне, если будешь ему помогать. — сказал тот же голос и все поняли, что капюшон показал вниз, в яму на самое дно, и указал на самого дьявола.

Семен Евграфович развернулся и, как будто его прогнали, быстро ушел из реки и исчез в темноте. Река тоже исчезла.

Вдруг дождь в прихожей прекратился и все услышали другой дождь, который шел за окнами.

Дымчатый белый свет продолжал клубиться, окружая неподвижные фигуры в капюшонах. И это зрелище продолжало притягивать взоры всех. Массовый гипноз продолжался. Дверь опять с такой силой захлопнулась, что справа со стены слетел светильник–бра. Как, вдруг, снаружи дома раздался еще удар. Но, на сей раз уже удар молнии снаружи дома, куда-то по их территории. Но, тоже очень сильный.

Борис Борисович первый, как бы, очнулся и пошел к окну, которое выходило к морю. Куда и ударила молния. Все уставились на него.

— Беседка горит. — сказал он, откинув массивную штору и глянув в окно.

Началась суета и паника. Шок еще не прошел. Но, прежде чем, все начали приходить в себя, стол с глухим грохотом и гремя тарелками и столовыми приборами, встал ножками на пол и тут же рядом свалилась на ковер, висевшая в воздухе без чувств, Гага. Кен уже подбежал и, теперь начал ее поднимать, пытаясь перенести ее на диван.

Все сорвались со своих мест, кроме одного. Кто-то пощелкал выключателем и.. включил свет в зале. Посмотрели вокруг. Виновник все этой вакханалии, или как это все назвать, стоял в глубине залы как статуя и безучастно смотрел перед собой. Филипп Матвеевич глянул на него и рванулся к двери. Схватил за ручку и резко рванул ее на себя. Дверь спокойно открылась. Он включил свет в прихожей. Все рассчитывали увидеть в ней лужи и залитые водой стены, но прихожая была совершенно сухой и такой же, как ее оставили до этого. Зам. министра выскочил через нее и второй вход в дом, который выходил на море, и остановился в проходе, разглядывая в открытую дверь слегка полыхающую от молнии беседку.

— Надо пожарных вызывать! Какой здесь номер у пожарных? — закричал он обратно в дом.

— Такой же, как и везде — 112 или 01. Точнее 001. Но, по–моему, и скорую тоже. — ответила Кира Михайловна, обретя самообладание и стала подходить к статуе мужа. — Сема! Семочка! Ты живой?

Но ответа она не получила.

Женщины, Ольга Фёдоровна и Матильда Андреевна, и Кен с ними возились с положенной на диван Гагой, которая, похоже, начинала приходить в чувство и открыла глаза с непонимающим ничего взором. Кен гладил ее по щеке и что-то тихо говорил.

Генерал, вместе с Кирой Михайловной пытались что-то сделать с Подливайло, с этой пузатой статуей. Борис Борисович, как-то ухнул, и, со всего маху и от души, влепил Подливайло пощечину. Тот, начиная приходить в себя, за вращал глазами.

— Не могу пошевелиться! — кое-как выговорил он с некоторой паникой.

— Короче, и тебя сейчас в скорую увезем. Вызвали уже. — проговорил генерал и оглядел поле «боя» и пошел в сторону выхода.

Кира Михайловна принесла стул.

— Садись-ка, вот сюда. — сказала она, толкая своего мужа к стулу. — Да, что с тобой? Садись, давай.

Тот кое–как, еле-еле пошевелился весь и маленько за двигался. Попятился, пытаясь сесть на подставленный стул. Сел.

Кен уносил Гагу вон из залы, злобно сверкая глазами на отца. Ольга Фёдоровна пошла с ними.

Подошел Филипп Матвеевич.

— Как ты? У тебя беседка горит. Молния угодила. Пожарных и скорую вызвали уже. Генерал пошел туда смотреть, что можно или нужно сделать.

— Дождь потушит. Там, просто, хлам в крыше остался. Опилки, доски, бумага.

Филипп Матвеевич поискал глазами супругу. Та подсела к окну и, отодвинув шторину и как-то подавленно и безучастно, смотрела на беседку и шатающегося возле нее генерала.

Он подошел к ней и взял за плечи.

— Поедем в гостиницу? Не могу я здесь находиться. Не хорошо мне, что-то. — сказала супруга, повернув к нему голову.

— Да, сейчас. Поедем. Потерпи немного. Пожарные приедут, — сказал Филипп Матвеевич.

— А чего нам пожарные? Вон, генерал что-то отломал от беседки, и она уже почти потухла. Дождь ее потушит.

Дождь по-прежнему заливал этот мир водой. В доме было сухо. Они еще не отделались от впечатления дождя, идущего в прихожей.

Матильда Андреевна поняла его взгляд и сказала:

— Никто же не поверит. Если и расскажем.

— Да нет, конечно — ответил замминистра и, оглядев накрытый, но нетронутый стол с некоторыми упавшими бутылками и бокалами. — Я и рассказывать не буду. Подымайся. Пойдем собираться. В гостинице или аэропорту поужинаем и заночуем.

Она поднялась и пошла из залы наверх. А Филипп Матвеевич подошел к Подливайло, который уже отошел маленько и пересел с Кирой Михайловной на освободившийся диван.

— Слушай, Семен! Матильда себя плохо чувствует. Закончили мы путешествие. Поедем мы в аэропорт в гостиницу.

Подливайло посмотрел на него и пожал плечами.

— Кен отвезет вас. — сказал он.

— Ему похоже, сейчас не до этого. Ничего не надо. Мы такси вызовем. — сказал Филипп Матвеевич и пожал Подливайло руку и попрощался с Кирой.

— Не рассказывай там сильно. — попросил Семен Михайлович.

— Конечно. — ответил Филипп Матвеевич и пошел собираться.

Кира Михайловна перевязывала тряпкой какой-то мужу вывихнутую руку, когда подошел генерал Борис Борисович и присел рядом с ними.

— Не приехали ни пожарные, ни скорая. Может приедут. Вот что, голова садовая. Поедем мы вместе с Пушкиными, тоже в гостинице переночуем. Да и улетим на одном самолете.

Долго смотрел на него Семен Евграфович. Потом снова махнул здоровой рукой.

— Езжайте. Езжайте. Созвонимся. — сказал он, опуская голову.

— Пока, Боря. — сказала Кира Михайловна.

— Пока, ребята.

Генерал поднялся, тоже пожал Подливайло здоровую руку и удалился.

— Как себя чувствуешь? — спросила Кира Михайловна. — Вот, что. Посиди один. Пойду я им помогу собираться.

Муж посмотрел на нее, но ничего не сказал.

Семен Евграфович остался один.

— Не буду я звонить Ландии. Не буду и трубку брать. Как говорится: «Не жили богато, не надо и начинать!». Зря, я связался с ней. — проговорил он и отодвинул шторину на открытом окне.

Беседка уже потухла. Было темно.

Только соседские огни высвечивали непрекращающиеся струйки дождя, которые сделали мокрым все вокруг. Еще он увидел в темноте кота, который сидел на шаровой клумбе и смотрел на него фарами–глазами.

Подливайло задумался, глядя в эти огоньки во тьме.

В его голове сквозанула мысль: «Не упасть бы в эту яму!»