Настоящий океан не предаёт

— Све-е-е-е-та-а-а! До-омо-о-ой!
      «Тревога! Это Людкин голос. Всё. Не отстанет. Это тебе  не мама. Мама не будет бегать по городку искать меня на обед. Пару, тройку раз накричит, потом дома, если вовремя не  приду, наваляет, потом накормит, и приголубит. А эта не отстанет, найдёт меня под любым забором, вытащит из любой берлоги. Вот дотошная. Как же хорошо Ирке, у  неё брат, он не бегает за ней по всем углам. А у меня сестрица, да ещё такая  вреднючая. Подумаешь, старше меня на семь лет! Строит из себя взрослую. Тренируется на мне и моём воспитании».
— Све-ета-а-а-а!
 «Чёрт, она уже где-то рядом, – сердце учащённо забилось,– Не, точно не отстанет, придётся сдаваться. Вот шустрая. Я же не успею доесть крыжовник. Что буде-ет…» Я сунула уже сорванные ягоды в карманчики, пригнулась и начала двигаться в сторону уличного туалета, за которым имелся тайный выход. Он, конечно, был опасным, сзади туалетов ходить  нельзя. Но около этого навалены доски и, аккуратно балансируя, можно было доползти сразу до узкого прохода между, плотно посаженными, кустами, детской площадки.
          В детской жизни есть знания, которые возникают неизвестно откуда и приходят в голову сами по себе. Например, какую траву можно есть, а какую нет, как сделать свистульку из горошка, как сплести венок, что цветок папоротника цветёт раз в год и только ночью, что чёрную бузину, вороний глаз и  волчьи ягоды есть нельзя, они  ядовитые, а красивенькую травку заячью капусту, похожую на клевер, наоборот, можно и даже полезно. Дети многое знают сами по себе и на всё имеют свою точку зрения, очень часто отличную от взрослой.
    О том, чтобы выплюнуть зелёный, не зрелый крыжовник не могло быть и речи.  Первый крыжовник! Какое счастье! Жаль что он  ещё маленький и сильно кислый, но зато как он хрустел во рту! Ммм! Восторг! Каждая ягодка, попадая на зубок, вызывала во рту взрыв вкуса и эмоций. Добавляло и обостряло ощущений то, что крыжовник был чужой. Ягоды из чужого сада или с чужой грядки – это отдельная тема в жизни каждого ребёнка.
          Земли полно, сколько хочешь, границ нет, и мы вместе с природой росли, как трава. Свободные, как ветер, дети мотались по всему городку и близлежащему лесу. Частных садов, как таковых, в советском военном городке не было, да и быть не могло. Всё потому, что заборы не  существовали, а стало быть, и деления земли на твою и мою тоже не было. Люди по собственному желанию и разумению обрабатывали угодья вокруг своих жилищ. Так, чуть-чуть: ягоды, зелень, немного плодовых деревьев и кустарников. А вот цветов было много, и женщины с удовольствием украшали ими нашу лесную жизнь. Поэтому детская логика и непосредственность, а также принадлежность к коллективному сознанию страны, (а военный городок – это серьёзное коллективное сознание), легко прогибали под себя  права и обязанности, прикрывая глаза на копошащуюся внутри совесть.
    «Не мытые, зелёные, в смысле не зрелые, ягоды есть не просто нельзя, а категорически запрещается – они вызывают дизентерию!» – трубили нам на каждом углу. Об этом в городке знал каждый ребёнок. Информация передавалась из уст в уста, но это нисколько  не умаляло ни вкусноты первого  крыжовника, ни того, что он с чужого куста.
     Так рано первый крыжовник вырастал  только в одном месте – на серединной улице, за детской площадкой у тёти Нины.  Двор был не проходной, и мы паслись в кустах довольно спокойно, не опасаясь облавы. Тётя Нина была на работе. А сам крыжовник прятался в терновнике за туалетом. Такое глухое и удачное место! Удачное для нас – юных нарушителей санитарного порядка и категорического запрета всех мам. Этот двор  с крыжовником был довольно далеко, по детским меркам, от дома, где мы жили. И откуда только  Людка про него узнала?
        Потом, когда мы выросли, напомнив старшей сестре эту историю, я спросила:
— Откуда? Как ты меня вычислила?
Она, весело смеясь, и сверкая своими назабудковыми глазами удивлённо спросила:
— А как ты думаешь,  где мы  ели зелёный крыжовник?!
Я рассмеялась, значит, мы все паслись в одном саду. Бедная тётя Нина! За всю историю моей жизни в городке, я не припомню, чтобы она кого-то ругала. Интересно,  она хоть успевала сварить варенье или мы, как саранча, съедали всё на корню? А может крыжовник сажали специально для нас? Тем не менее, история продолжалась из года в год.
         Я присела на корточки и смотрела сквозь кусты, выглядывая Людку. Они были высокие, широкие с маленькими листочками и обильными плодами. «Может затаиться, вдруг пронесёт? Нет, место сдавать ни в коем случае нельзя! Тогда точно выпорют,  и не меня одну, а со всей компанией. Того гляди, в санчасть потащат на промывание желудка. Надо тихо отползать». Я замешкалась, а подружка Ирка уже мелькала в соседнем дворе.
      Людка лезла по кустам с другой стороны. Повезло! Тогда я на четвереньках с противоположной стороны проползла вокруг туалета, громыхая досками сложенными сзади. Спотыкаясь, обдирая ноги и сажая занозы на руки, я пулей выскочила на детскую площадку и плюхнулась на качели, как ни в чём не бывало. Делая вид, будто ничего не знаю, я раскачивалась и вертела головой, не замечая сестру, но зорко косясь в сторону двора тёти Нины. Но Людка, умная зараза, прошла моим путём. Она вышла на край площадки, поставила руки-в-боки, увидела меня и сдвинула брови.
— Ты где была?
Я сделала вид, что не слышу и не вижу её. Вспотевшая от гонки преследования Людка, подошла к качелям быстрым шагом и нависла надо мной.
— Ты что не слышишь, что я тебе кричу? Сейчас ещё от мамы получишь, она тебя уже два раза звала!
Маму я, правда, не слышала. Вот, честно, как на духу! Людка права, тогда точно получу. Но ведь далеко же! Не слышно! И, потом, крыжовник так хрустел во рту и ушах, что я даже подругу Ирку рядом не слышала.
— Обед давно простыл! Сколько можно тебя звать? Опять грязная, вся в синяках, как не знаю кто. Ты же девочка! И где тебя черти, только носят? – ворчала старшая сестра.
«Ой, то же мне, взрослая, нашлась. Маму из себя строит. Вот погоди, мама уйдёт в ночную…» Я открыла, было, рот и  хотела огрызнуться, но тут же прикрыла его рукой. КРЫЖОВНИК! У меня был полный рот зелёного, ещё не прожеванного крыжовника. Всё произошло слишком быстро, и впопыхах, убегая с места преступлени,  я совсем забыла о добыче. Просто вылетело из головы.
       В силу понятных причин, говорить было никак не возможно, но презрительный взгляд я ей всё же подарила. Она стащила меня за шкиворот с качели и потащила к выходу с детской площадки. Я вывернулась и, подарив ещё один возмущённый, полный негодования, взгляд, одёрнула платье и гордо пошла сама.
      Какое счастье, что у меня большие щёки. В них можно спрятать даже пол тарелки гречки. Да я так и делала, будучи помладше, когда Людка быстро кормила меня ужином. Половину я съедала, а половину набивала в щёки как хомяк. Я, конечно, могла есть сама, но медленно. Я всегда ела медленно.  А Людка всегда торопилась.  Ей, видишь ли,  было некогда – под окном свистели мальчишки. Мама ей и мне велела, чтобы я обязательно поела, поэтому деваться нам было некуда. «Светка, жри быстрее! Мне некогда с тобой возиться!» А я  не  могла  с полным ртом ей объяснить, что не успеваю прожевывать. Хорошо ещё, что бог послал большие щёки! После весьма поспешного ужина мы с Людкой с чувством выполненного долга  разбегались каждый по своим делам. Она – быстро мыла посуду и удирала гулять. Я – искала место, для не прожеванной каши. Проглотить её не представлялось возможным, каша  была сухой, да и я, в общем-то, есть не хотела. Выйдя из дома, не отходя далеко от кухонного окна, я выплёвывала кашу прямо на клумбу с георгинами. На траве же видно, а георгины большие, прикроют. Есть шанс, что не заметят. Железная логика. Людка всё это видела и орала мне в окно, грозя кулаком: «Светка, зараза! Ща получишь у меня! Всё маме расскажу!» Маме Людка ничего не рассказывала, а только выбегала на улицу и стряхивала за мной крошки каши с высоких листьев, чтобы наша мама не догадалась…
      Щёки, конечно, хорошо, но надо что-то делать с крыжовником во рту. А что? Людка идёт рядом. Прям, совсем рядом, ближе вытянутой руки. Видимо, чтоб успеть меня за шкирку схватить, если что. Тут уж не убежать. До дома идти…  два, плюс один двойной, плюс магазин – считай пять дворов. Кювет далеко, плюнуть некуда – увидит. Иду, молчу. Может попробовать прожевать? Набралась смелости… Хрусть! Ой! И чуть не оглохла от сильного звука внутри меня. Треск просто оглушительный! Я, аж, слегка присела. Восторг от наслаждения процессом тут же сменился тревогой и страхом попасться с поличным. «Интересно, Людка услышала?» Искоса подглядываю за её реакцией – вроде нет. «Уф, слава богу! Пронесло». Но не тут-то было. Лавры Макаренко не давали моей сестрице покоя. И началось….
— Ты почему не отзывалась, когда я тебя звала?
Иду, молчу. Делаю вид, что не слышу, а сама лихорадочно ищу выход. «Надо срочно что-то придумать. Я – и за всю дорогу ни одного слова – так не бывает.  Эврика! Надо делать живок, когда она говорит! Точно! Значит надо, чтоб она говорила, потому, что кровь из носу, надо успеть прожевать крыжовник до дома. Если мама узнает…. Всё. Мне швах - гулять не пустят. А летом каждый день на счету».
— Я с кем разговариваю сейчас?
«У, вредина. Тоже, мне, воспитательница!» – думаю, а сама хрусть… Людка, как старый ворон, не поворачивая шеи, слегка наклонила голову и скосила глаз в мою сторону.
— Я кого спрашиваю?!
Хрусть…. Она подозрительно посмотрела на меня и стала замедлять шаг. «Ох, сейчас бы я ей ответила! Как бы я ей ответила! Она бы у меня….»
— Ну и чего ты молчишь?
Хрусть… «Вот, же ж, испытание – даже язык не показать!» Я  состряпала обиженный взгляд, и гордо отвернула голову в сторону. Хрусть, хрусть…. Как бы, выказывая не желание ей отвечать, я выпятила грудь и залихватски сунула руки в карманы. Вот тут моё сердце чуть не выпрыгнуло из груди: «Ё-моё! Про карманы-то я и забыла!» Они были полны ворованным крыжовником и предательски оттопыривались на моём летнем платье-халатике. Как она раньше не увидела, не знаю. Видимо, чудом и моим везением, но мир, таки,  рушился у меня под ногами. «Всё. Теперь и руки не вытащить. Вот я попала! Как обедать-то буду? Мама всё сразу поймёт. О, боже! Срочно! Срочно надо выкручиваться. И успеть до подхода к дому!»
— Я с кем разговариваю? – не унималась старшая сестрица.
«Вот ведь, дотошная». Страх разборок с мамой отодвинул Людку на второй план. Некогда бояться.  Надо жевать. Хрусть, хрусть, хрусть. И тут Людка останавливает меня за плечо, подозрительно смотрит, и, прислушиваясь, медленно говорит:
— Чего это ты всю дорогу молчишь? – а сама смотри на мой рот, пристально, так смотрит.
       Кто знает, кто такие партизаны? Понятно, все. А кто чувствовал себя партизаном? Не многие. А кто им был? Во-о-от! Тогда я поняла, что защищать родину легче, чем себя. Серьёзные дела – серьёзные мысли. «Может сдаться? Может гестапо меня простит и не скажет маме про крыжовник? Иркин дом уже прошли, осталось чуть-чуть и всё…. Хорошо, что окна нашей кухни выходят на другую сторону».
     Людка нагнулась,  приблизила своё лицо к моему, и, глядя строгим маминым взглядом,  принюхиваясь и присматриваясь, задала, всю дорогу мной ожидаемый, и очень страшный вопрос:
— А ну-ка, что у тебя во рту?
Душа у меня  ухнула в пятки вместе с планами  после ужина опять посетить чужой сад. Представляю, какого размера были мои глаза! Я замерла как вкопанная. Паники не было. Это был ужас ужасный. Всё, чего я так боялась, произошло. Гестапо меня взяло в плен и начало допрос. «Интересно с пытками или без?» Теперь надо думать и быстро. Так вдруг захотелось крикнуть, как в последний раз: «Русские не сдаются!» и прыгнуть… куда-нибудь, в какую-нибудь пропасть.  И чтоб подвиг! Но в этот момент злодейка совесть язвительно напомнила, что крыжовничек-то краденый, и мой запал мигом иссяк.
Но гестапо моей совестью не интересовалось. Оно чётко знало своё дело. Чеканя каждое слово и делая зловещие паузы, Людка повторила вопрос:
— Что у тебя во рту! Признавайся!
Настроение у меня упало – всё, подвига не будет. «Хорошо хоть мамой не пугает. Однако придётся что-то ответить. Что-нибудь короткое».
— Ничего! – с набитым ртом профырчала я. Вот тут крыжовник и брызнул во все стороны. А, главное, руки-то, руки я тоже не могла вытащить из карманов, чтоб утереться. Подвига не будет – это точно, но гестапо никто не отменял. «Придётся принимать бой!» Людка взяла меня за щёки одной рукой, а другой стала выковыривать непрожеванный крыжовник изо рта. «И ведь, осталось доесть-то совсем чуть-чуть!» Я сопротивлялась, как могла. Она подтащила меня к кювету, трясла за шкирку и шипела как змея:
 — Вот зараза! Я так и знала, опять зелёных ягод нажралась! А я думаю, чего это она молчит! Плюй сейчас же! Дизентерией заболеешь, дура! – гестапо знало, что я про дизентерию в курсе, поэтому на помилование мне рассчитывать не приходилось.
     Людка трясла меня неистово, не от злости, а от страха за меня. Она хотела, что бы до меня дошло как это опасно. А ещё мне могло сильно попасть от мамы. От такой экзекуции у меня выпорхнули руки из карманов. И из них, о боже! как из рукавов Василисы,  посыпались запасы крыжовника, на которые я,  в общем-то, ещё рассчитывала. Людка разъярилась так, что стала трясти меня, как вождя краснокожих, из одноимённого фильма, пытаясь выдавить из меня остатки крыжовника и хоть каплю раскаяния. Но партизаны крепкие ребята, они стоят до конца! В моих честных, не предательских глазах было  возмущение от такого не справедливого отношения ко мне! Про опасность заболеть животом  мы опустим. Когда попрана гордость и нарушены личные государственные границы, уже не до какой-то там, эфемерной дизентерии  и мелкой кражи! Дело уже в том, чтобы не ударить в грязь фасадом! Ну,  или, хотя бы, остаться на равных.
— Как тебе не стыдно? Большая уже!
«Нет, нормально? Когда взрослым что-то надо – мы уже большие. А как нам нужно – так у нас нос не дорос! Где справедливость, спрашивается?» Людка старше меня и сильнее, поэтому все мои попытки увернуться и сбежать, пресекались на корню. Крыжовник летел в канаву вместе с моей партизанской гордостью.
«Ладно, с ягодами я попрощалась, что дальше?» Мама… Что скажет мама!? Успокаиваясь, мы обе потихоньку осознавали происходящее. Надо мной повис дамоклов меч в виде Людки – предаст или нет? У меня, кстати, часто бывают светлые мысли. Вот и теперь одна посетила мою горячую голову: «Так. Пока никто не проиграл, надо договариваться». Я начала первая. Ну, правильно, чего тянуть?
— Люд, не говори маме, а?
Она медленно повернулась и, с брызгающей во все стороны синим взглядом, победно, с протяжечкой, произнесла:
— Да-а-а???
Далее следовал монолог про… да, в общем-то, про всё! И, верите, благодарней слушателя, чем я,  она, вряд ли, наша бы в этот момент!
— А ты будешь меня слушаться? – менторским тоном спросила Людка.
«Ура-а-а-а! Наши победили!» – запрыгала на месте моя душа. Коронный Людкин вопрос, на который я неизменно, после каждой выволочки за свои похождения, и честного прослушивания занудных нотаций отвечала: «Да!» Потом отворачивалась или сразу же у неё за спиной показывала длинный язык.
— Ты будешь меня слушаться? – второй раз, уже не грозно, но всё же по-учительски, спросила Людка. Ей очень хотелось, чтобы её слушался хоть кто-нибудь. Почему бы сестре не угодить в такой малости? Сегодня. Сейчас.
– Да, буду, буду, –  быстро согласилась я.  Стоп. А положенная контрибуция? — Люд, мы маме не скажем?
— Так и быть, не скажем. Но ты….
Дальше я её не слушала. Победа! Я была рада, что  всё так счастливо разрешилось! Я прыгала вокруг сестры, как маленький щенок, пытаясь её поцеловать в щёчку или хотя бы обнять за шейку. Как же я её люблю!
— Светка, уйди! Отстань от меня со своими телячьими нежностями! – улыбаясь, отрывала она мои ручонки от своей шеи. А попутно поправляла платье, отирала моё лицо, пытаясь скрыть следы  преступления.
      Так мы жили, росли и так проверялись наши отношения. На честность, на верность, на подлинность. И было в этом во всём что-то очень-очень важное, цельное и настоящее. То, что потом помогало правильно расставлять акценты в жизни.
      Про нас говорили: две сестры, а такие разные, как небо и земля. С детской непосредственностью, заглядывая в глаза,  я спрашивала взрослых, которые это говорили: «Ну и кто из нас небо, а кто земля?», в глубине души понимая, что небо – это Люда.  «Конечно! У неё ведь глаза голубые, как океан, а у меня зелёные, как болото. А люди с настоящим океаном в глазах никогда не сдают своих партизан, пусть даже они ещё и не пионеры!!!» Когда у человека в глазах целые небеса, душа его безбрежна и  чиста, как хрустальный ручей.
    Так что же делать тем,  у кого глаза, как болото? Видимо, остаётся одно – подниматься ввысь и всматриваться вдаль, чтобы уметь отражать звёзды  небосвода – звёздную ткань души бога.