Франческа - жена Ивана

Лахколампинцы, не сговариваясь, вдруг решили, что она ненормальная и, раскачиваясь на скрипучих деревянных качелях, несет несусветную чушь. Спохватились, что и до смерти Ивана Франческа с головой не дружила, а, оставшись одна, и вовсе рассудок потеряла.
Лишь бабка Люська, древнейшая из поселковых старух, взирая на наветчиков, ничего, по ее разумению, не смыслящих в жизни, жалостливо вздыхала. Да девчонка Ветка из дома напротив, прибегавшая к Франческе поиграть, впитывала в себя все ее суразные и несуразные байки, ничуть в них не сомневаясь.
Ангел мой, — подмигивала Франческа Ветке, расписываясь за принесенную почтальоном пенсию, — Сбегай на горку в большой магазин, купи чего-нибудь сладенького. — И добавляла полушепотом, — И за чаем я расскажу тебе про Ивана, мужа моего ненаглядного. Про то, какие на свете бывают мужчины.

Эй! — окликала она прохожих, идущих мимо по своим делам и не замечающих ее. — Скоро ли Масленица? Так хочется повеселиться, — говорила она уже Ветке. — Иван, муж мой ненаглядный, любовался мною, когда на Масленицу вместе с ребятней я лихо летела с ледяной горки, и не сердился, если задирался подол моей широкой юбки и розовые с начесом панталоны доводили до истерики некоторых кумушек-сударушек. Иван, муж мой ненаглядный, и полюбил-то меня сначала за веселый характер, а потом уже за красоту и сердце мягкое, отходчивое.
Ветка, озираясь на буйно зеленеющие цветущие окрестности, ничего по поводу Масленицы сказать ей не могла, поскольку кроме дня рождения и Нового года других праздников еще не запомнила. И щурилась, пристально вглядываясь в бабушку Франческу, пытаясь понять ее красоту.

Маруся! — допытывалась Франческа у Веткиной светловолосой и светлоокой матери. — И за что Боженька дал тебе такого ангелочка? А я-то чем провинилась перед ним? Обошел меня вниманием своим.
Я не ангел, — в который уже раз разъясняла ей Ветка. — Мама сказала, ангел с крыльями, а у меня, где крылья? — горячилась девчонка и поворачивалась для большей убедительности к Франческе спиной, подпрыгивая при этом на одной ножке. — Ну, где они, где эти крылья?
Есть, ангел мой, есть. Махонькие такие, едва трепыхающиеся, но есть! Закрой глазки, заткни ушки и сердцем, сердцем послушай, – настаивала на своем Франческа.
Ветка изо всех силенок жмурила глаза, зажимала ладошками уши и, внимая чему-то непонятному внутри нее, размахивала руками, как крыльями. Со звонким ля-ля-ля летала вокруг сияющей довольной Франчески.

Ангел мой, — вытирая рукавом увлажнившиеся глаза, интересовалась Франческа, — ты случайно не знаешь, куда пропала Лукашиха? Давным-давно мы были подругами.
Да, — подтверждала Ветка, — в вашем комоде лежит фотография. Вы мне показывали. На ней вы, бабушка Франческа, и Лукашиха.
Я и Лукашиха? — удивлялась Франческа и уже с меньшим энтузиазмом продолжала. — Нет, ангел мой, разве я похожа на одну из них? На фотоснимке в комоде две юные красотки в ватниках и с топорами… Почерневший от копоти паровозик по узкоколейной железной дороге каждый день увозил их далеко-далеко в лес на работу. И в холод, и в жару, и в снег, и в дождь…
Знаю, знаю! — перебивала ее Ветка. — Паровозик как будто все время курил и свистел, чтобы не задавить кого-нибудь. А в лесу молодые бабушка Франческа и Лукашиха обрубали топорами ветки с деревьев.
А Иван? Муж мой ненаглядный, что в лесу делал? — загоралась, подыгрывая юной приятельнице Франческа. Распалялась и Ветка.
А Иван, муж ваш ненаглядный, валил в лесу деревья бензопилой Дружба! Историю жизни и любви Франчески знала она назубок, как и то, что душа Лукашихи давно уже наблюдает за ними с Небес.

Бабушка Франческа, — спросила как-то Ветка, — вам было грустно, когда деревья мертвыми падали на землю?
Франческа задумалась.
Там был Иван…
Муж ваш ненаглядный, — вставила, торопя ее с ответом, Ветка.
Да, Иван. И потому грусти не находилось места.
А что Иван, муж ваш ненаглядный, смешил вас в лесу?
Нет, ангел мой, не смешил. Просто в лесу я видела только его. Сильного, мужественного. С бензопилой в руках. Деревья, даже самые могучие, трепетали перед ним.
Ветка задумалась. Как это? В таком большой лесу и никого больше не видеть?

Скажи, Маруся, — кричала Франческа Веткиной матери, пропалывающей свои многочисленные грядки, — Майка-то Верхотура разродилась или все еще в положении?
Разродилась, — доносилось из-за забора. — И не одним уже.
Да в положении она! — не соглашалась Франческа и добавляла. — Стимула у нее нет, чтобы разродиться. Нельзя Майке иметь детей. Вертихвостка она. Без кола и двора.
Про стимул и вертихвостку Ветка ничего не понимала, но к бабушке Франческе прислушивалась и с Верхотуриными как бы нерожденными детьми не водилась: ни в прятки, ни в картошку с ними не играла.

А ты, ангел мой, что больше всего кушать любишь? — интересовалась Франческа и восклицала, — Не может быть! — когда Ветка отвечала, что шкурку от соленого сала. — Дети только и мечтают о картофельном пюре с котлеткой, а ты шкурку!
У нас дома, в кладовке, целый посылочный ящик с салом, — доверительно сообщала Ветка, — я принесу вам попробовать.
А когда принесла, Франческа, пожевав, заявила, что едва язык не проглотила. Вкуснее едала разве что клецки, которые готовил, когда на нее нападала простуда, Иван, муж ее ненаглядный. А еще он поил ее самым целебным в мире молоком от бодливой козы бабки Люськи.

Микола! — зазывала к себе спешащего мимо приятеля Ивана. — Зайди! Про Ивана повспоминаем. Чай у меня с чабрецом. Нравился он тебе.
Знаешь, ангел мой, — с невыразимой печалью говорила Франческа Ветке, — если бы Богом была женщина, то жизнь на Земле устроила бы совсем по-другому. А мужики… Ну что они понимают в жизни и особенно в женщинах.

Господи! — недоумевали вездесущие кумушки-сударушки. — Радовалась бы, что от алкаша своего избавилась, от синяков начала отходить. А она приросла к дурацким качелям, хоть возьми и сломай их, едва не переворачивается на них и все долдонит Иван да Иван, муж ее, видите ли, ненаглядный!

…На сороковой день, когда соседи ближе к обеду потянулись к дому Франчески помянуть отошедшего в мир иной Ивана, грузное тело Франчески обнаружили возле качелей в обрамлении ослепительно солнечных одуванчиков.
Поминали Ивана, мужа ее ненаглядного, без нее, на скорую руку, застелив газетами стоявший во дворе колченогий почерневший от смены времен года стол и расставив на нем то, что нашли на кухне у Франчески.
Сбрендила и прибрал Бог, — гнусавил захмелевший Микола, работавший когда-то в бригаде Ивана чокеровщиком.
И другие, опорожняя стопку за стопкой, кивали в знак согласия. Только бабка Люська, древнейшая из поселковых старух, знала, что дело тут в другом, но сказать никому не сказала — разве послушают! Тем более когда все во хмелю. Еще и против нее ополчатся, из-за стола вытолкают. А надо ей это?
Поминая Ивана, мужа ненаглядного Франчески, она пригубила несколько раз беленькой — перед глазами ее все закружились, расплываться стали - и теперь с нетерпением ожидала, когда Майка Верхотура оботрет газетой или ладонью яркие полные губы и затянет наконец любимого ею «Черного ворона». И она подхватит, цепляясь за фразы и отдельные слова, что еще каким-то странным образом удерживались в памяти. И будет тереть костяшками пальцев сухие глаза, вспоминая о слезах, которыми умывалась когда-то, слушая эту песню.

Ветке сказали, что Франческа умерла, и добавили, Бог, мол, прибрал.
На качелях и отдала Богу душу, — пояснила надевшая черный платок Маруся, мать Ветки, появившись во дворе с исходящей паром кастрюлей картошки в мундире.
Давай, давай! — загудели поминавшие и дружно расхватали горяченные картофелины.

Ветка, ставшая вдруг очень серьезной и сосредоточенной, не поверила ни одному их слову. Она-то знала - бабушка Франческа не умерла. Набралась силы, раскачалась на качелях так, как раскачивал ее Иван, муж ее ненаглядный, и улетела к нему на Небо.
Но разве мог об этом кто-нибудь из сидевших за колченогим столом догадаться? Это была Веткина и бабушки Франчески тайна.

Светлана Епифанова.