Летящая вдаль, гл. 4

…Весной, когда жизнь выходила на новый виток, умирал последний лёд в низинах, и его уже со всех сторон теснили холодолюбивые подснежники, а на прогретых склонах грелись крокусы и первые фиалки; когда шалая вода со всех сторон спешила рассказать о невероятном событии, и ручьи наперебой говорили, кричали, пели и смеялись; когда пробуждались горы, птицы, растения, насекомые, люди, Мисоль стала оживать, оттаивать, расцветать. Ожила и оттаяла её любовь. Взгляд, брошенный на Майка, стал тёплым и ласковым, точно весеннее солнышко. Она простила его.

С весною в дом Майка вернулась любовь. И разве этого не стоила его жертва?
Майк дорабатывал последние дни на космодроме, и вёл попутно переговоры с нелегалами – его космический опыт дорогого стоил.

В апреле в лабах на космодроме случилась авария при посадке частного челнока – и он вдребезги разнёс ангар и склад. Майк, в котором не угасла искра былой бесшабашности, сломя голову помчался в самое пекло, ибо в его лабе, в дальней комнате, за электронным микроскопом за сборкой сидела лаборантка-ученица, только что из технического колледжа. А без него она не смогла бы выйти через закодированную дверь.

Собственно, когда он ломился туда, пекла ещё не наблюдалось. Оно вспыхнуло, когда в соседнем доке от сотрясения взорвался неисправный флай-суперио Ш-121. Док тут же залило пеной, но от вибрации заклинило рубильник в лабе Майка. Майк среагировал, как положено экстра-пилоту, благодаря ему цепной реакции удалось избежать. Но гадостью он надышался изрядно. Два часа отдышки и принудительной вентиляции под колпаком – Майку пришлось вытерпеть их, иначе он лишился бы единственного лёгкого. С трудом выслушав до конца от начальства благодарности и обещания восполнить ущерб, со смурной головой, трясущимися руками и стимулятором под языком Майк сел на свой Мацель, целиком положившись на программу и собственные профессиональные инстинкты.

Инстинкты не подвели. Задыхаясь, с бешеным сердцебиением, Майк бросил мотоцикл у крыльца и рванул дверь. От перенапряжения голова у него закружилась, и он осел тут же, на пороге. Он успел увидеть испуганную, бледную Мисоль, метнувшуюся к нему навстречу, услышать жалобный лай Повика – и уплыл на другой берег бытия.

…Он очнулся в спальне Мисоль на втором этаже – как он туда попал, он так и не понял. Не поверить же, в самом деле, тому, что хрупкая девочка дотащила туда дюжего мужчину в одиночку. Как бы там ни было, он лежал на постели Мисоль, голова и тело были лёгкими, почти невесомыми, дышалось легко и свободно. Мисоль склонилась над ним, нагая, приложив прохладные ладони к его горячему лбу, и что-то беззвучно шептала, словно читала заклинание.

Увидев, что он пришёл в себя, Мисоль просияла, и в её ультрамариновых глазах снова вспыхнули звёзды.

- Теперь тебе хорошо? – спросила она звонко. Майк кивнул и улыбнулся. Огромная, необъятная гора свалилась с его плеч. Он никогда ещё так отлично себя не чувствовал.

Майк рванулся, было, в попытке привстать, но Мисоль легко, без труда, опустила его голову на подушку.

- Лежи спокойно, - шепнула она. – Я сама… Теперь моя очередь.

Она склонилась и начала стягивать с него одежду, медленно и очень аккуратно, и, раздевая, нежно целовала и ласкала тонкими пальчиками каждый обнажившийся сантиметр. Её маленькая острая грудка с голубоватыми сосками была нацелена прямо в его грудь, словно неведомое, но смертельное оружие. И когда Майк остался перед ней нагим, Мисоль легла на него сверху, прижалась всем телом, и Майк застонал.

- Сейчас мы полетим, да? – шепнула она.

Его единение с Мисоль было захватывающим и оглушающим. Но, даже изнемогая от блаженства, Майк не мог оторвать взгляда от её гипнотического лица и безумных глаз, выражение которых так трудно было уловить или угадать. Её зрачки то расширялись, делая глаза совсем чёрными и бездонными, то сужались, превращая глаза в два горящих сапфира.

- Мисоль, Мисоль, - шептал Майк. – Ми-соль… Как хорошо с тобою… Ты – звезда. Ты светишься и паришь надо мною. Мы уедем отсюда путешествовать. Я покажу тебе Землю – и ты не захочешь её покидать. Она прекрасна. О, милая, тебе только нужно захотеть её увидеть…

Майк снова расписывал Мисоль их прекрасную жизнь на планете Земля, но верил ли он в то, что говорил?

- Я люблю тебя! – шептал он, и Мисоль отзывалась эхом: - Я люблю тебя…

Так прошёл месяц, два. Близился день рождения землянки Мисоль. Майк собирался отпраздновать его с размахом. Билеты на кругосветное путешествие, и не иначе! С мини-стабилизатором в сумке-сейфе - новейшим гениальным изобретением Майка, сюрпризом, с которым можно путешествовать.

Он снял накопления по страховке, и сделал предварительный заказ. Половину пути они проделают на супермотах, другую половину – на океанском лайнере. Мисоль увидит то, о чём он твердит ей уже почти год – что жизнь на Земле прекрасна и удивительна, что она стоит того, чтобы звёздная цыганка, наконец, осела и встала на землю прочно, обеими ногами.

Пожалуй, она оденется мальчиком и поедет в качестве его сына, с документами проблем не будет – у нелегалов можно добыть всё, что угодно.

Оставалась неделя до великолепного, радужного, цветущего мая. И вдруг – странная тревога поселилась в доме. Мисоль заволновалась, по ночам плакала на груди Майка.

- Что случилось, милая?

- Ничего, Майк, ничего. Всего лишь отголоски. Прости, Майк, прости!

Она сильнее и сильнее прижималась к нему, словно хотела спрятаться в его руках от неведомой опасности.

- Прости, Майк, прости…

За что «прости», милая? С тобою – ничего, кроме счастья. Ничего, кроме необъятного, как Космос, острого, сверкающего глубиной черноты и ослепительными гранями, счастья. Колючего и непредсказуемого, тревожного и больного. Ничего, кроме счастья. Ты подарила мне вторую жизнь. Я же – отнял все, оставил лишь одну, и ту – на привязи. Это я виноват. Это ты прости меня за то, что не хочу, не могу отпустить.

«Прости, Майк, прости…»

Успокойся, милая, всё хорошо. Всё спокойно дышит. Счётчик безмолвствует, виртуальный куб мёртв, ловушка сгорела, приборы разобраны. Телескоп расфокусирован. Защитный экран надёжен, стабилизатор надёжен вдвойне. Мне никто не нужен, кроме тебя. Всё хорошо…

Их любовное единение каждую ночь было - словно последний раз, и они никак не могли насытиться друг другом.

«Спасибо, Майк, ты научил меня любить. Прости, Майк, что я не твоя жена…»

Однажды, когда они вошли в спальню и остались без одежды, и Майк любовался её светящейся кожей во мраке ночной комнаты, Мисоль сказала ему:
- Не торопись, Майк, я хочу сделать тебе подарок.

Она обняла его, обхватила руками крепко-крепко, прижалась бёдрами, сплелась ногами.

- Сейчас мы полетим, да? – вновь шепнула она. – Полетим по-настоящему, Майк. Только не бойся. Обними меня и не отпускай.

«Я никогда не отпущу тебя», - подумал Майк. – «Я подарил тебе жизнь. А ты – не отнимай мою: не уходи!»

Земля ушла из-под ног, и всё вокруг бешено завертелось, набирая скорость – затем наступила невесомость.

Может быть, это была вовсе не иллюзия, рождённая эйфорией? И они действительно летели? Майк чувствовал полёт всею кожей, каждым нервным окончанием, солнечным сплетением. Линии, краски вокруг смазались. Они разрезали воздух. У Майка закружилась голова – он так давно не летал…

Ослепительный свет, пригоршни ломаных, рассыпающихся линий, сгустки разноцветных мозаик, ледяной ветер – били прямо в лицо, но не касались его, а отлетали в стороны, обтекали, словно Майк и Мисоль летели в защитном коконе. Лицо Мисоль изменилось – глаза превратились в две зияющие, чёрные пещеры с огненными сполохами в глубине. Всё остальное почти исчезло, слилось с жемчужным облаком, облекающим их фигуры – с белыми волосами Мисоль.

На какое-то мгновение он перестал ощущать и её тело – его обволакивала шелковистая, бесплотная паутина, и Майк испугался, что сейчас останется в Космосе один.

- Не бойся, Майк, - зазвучало в его голове. – Ты не в открытом Космосе. Космос – во мне, и полёт ты чувствуешь через мои воспоминания. Расслабься.

И Майк расслабился. Разноцветные облака и клубы радужного дыма проплывали мимо, щекотали и ласкали. Они пахли карамелью и были приторны, точно сладкая вата. Горько-солёные столбы синего пламени, вращаясь, словно пущенные из пращи камни, проносились со свистом. Они пролетали сквозь причудливые конструкции и сооружения, целые кварталы и города из прозрачной кисеи, пронизанные морозными радугами или исходящими паром чёрно-фиолетовыми клешнями. И эта кисея местами была уксусно-кислой на вкус, а местами имела горклый запах. В ней трепетали разноцветные крылья, взлетали, сливались и вновь распадались шары из бесчисленных сросшихся глаз, один объём перетекал в другой или исчезал вовсе, рождая плоскость. Кисея вздыхала тяжко и утробно, в глубине кварталов гнездилось что-то живое, но невидимое на данном уровне и непостижимое, тошнотворное и удушливое. Где-то далеко взорвалось и запульсировало яростное оранжевое свечение – сочный, острый, солнечный апельсин, непрерывно меняющий форму и оттенки – оно было изумительным, зовущим, радостным, оно покрыло их позолотой, и глаза Мисоль превратились в россыпь рубинов и гранатов. И всё это было живым, имело свой голос, свою мелодию, своё настроение…

Ничего подобного Майк никогда не видел и не испытывал – он знал лишь рубку с множеством приборов, виртуальные карты звёздного неба и колоссальное напряжение Навигатора, он видел космос лишь из глухого скафандра, обременённого массой датчиков и защитных приспособлений, и этот Космос не был многоцветен, и не имел запаха, голоса и вкуса. Сейчас Космос проходил сквозь него.

- Я не могу быстрее, мне тяжело тебя нести, - шепнула Мисоль. – Теперь отдохни, я замедляюсь. Извини, но это лишь крохотная крупица, я не могу показать большего – ты не выдержишь.

Полёт стал медленным и плавным. Её лицо вновь её стало лицом. Вокруг снова засияла звёздная пыльца на чёрном – её глаза? Или они продолжали парить вне Земли?

И тогда Мисоль вздохнула, и всё вернулось на круги своя, и Майк почувствовал, что она наконец-то позволила его плоти проникнуть в её лоно. Они качались на волнах забытья, И Мисоль двигалась плавно, им в такт, или это пространство вокруг раскачивалось её бёдрами?

Майк хотел бы, чтобы это никогда не кончалось, но в их блаженство и счастье постепенно вплеталась тревожная, протяжная нота, кусающая исподволь и вносящая перечно-горький диссонанс.