Летящая вдаль, гл. 5

…Удивительный полёт, увы, не рассеял смуты, но лишь сгустил её. Что-то назревало в воздухе. Мисоль почти ничего не ела, и любила его с какой-то безнадёжной ненасытностью и неистовой горечью.

Иногда она плакала в кольце его рук и бёдер. Майк боялся засыпать, а, заснув, вскакивал, как ошпаренный. Оба измучились. Майк не знал, чем помочь – то ли увезти её, спрятать, то ли – отключить защитный экран и - отпустить…

- Что ты чувствуешь? Что ты слышишь? – допытывался он.

- Пока ещё ничего.

- Ты обманываешь?

- Зачем тебе знать? Ты не поймёшь, - отвечала она.

Майк забросил работу и все дела. Так пронеслась последняя неделя...

… Торжественным гимном звучал долгожданный май. Пели соловьи в заброшенном саду Майка, который теперь приобрёл форму и относительную ухоженность. Исчезли горы мусора, буйно цвели и благоухали тюльпаны, нарциссы и гиацинты: Майк нанял садовника, бывшего сторожа с Недской канатки, уволенного за ненадобностью в связи с кибернетизацией, и запившего. Это был угрюмый, молчаливый, нетребовательный старик, копия прежнего Майка, и Майка это устраивало: он не лез в его дела и ничем не выказывал своего присутствия.

Соседи – госпожа Анитта Митрич и представитель «Молниеносных услуг» Иосиф Миколов – сыграли свадьбу. Майк Джоплин тоже был приглашён, но ограничился подарком – звенящей безделушкой из элементов списанных приборов, сочиненной Мисоль, и букетом тюльпанов. И на него не обиделись за неявку – май не позволял сердиться. Майк оформил договор с нелегалами и собирался оборудовать в усадьбе новую мастерскую. К середине лета он накопит достаточно денег на выплату кредита за кругосветку. Майк тешил себя радужными надеждами, и не верил им ни на йоту.
…Был изумительный майский день, настала дивная майская ночь.

Майк, утомлённый любовью, уснул бок о бок с Мисоль, положившей голову ему на плечо, а ладонь – на щёку. Он забылся тяжелым и глубоким сном.

Майк проснулся в холодном поту, почти на рассвете. Он тяжело и долго выкарабкивался из сна, словно из тягучей трясины. Мисоль не было рядом. Либо он уснул крепче обычного, не почувствовал её движения, как всегда, либо она загипнотизировала его, спящего.

- Они вернулись за мной, Майк, они нашли меня, - сказал в гулкой тишине её голос. – Если я промедлю, то уже никогда не вернусь. Слышишь – никогда! – в голосе были такие отчаяние и боль, что Майк застонал и вскочил. Что это было – галлюцинация, остатки сна?

- Мисоль! – крикнул он. Странный гул пронёсся по дому от его голоса, словно вдруг разом открылись все окна и двери. В висках стучало. Он, как был, нагой, рванулся в лабораторию. Её дверь была распахнута и висела на одной петле. В лаборатории царил полный разгром.

Уникальные, бесценные приборы, драгоценные эксклюзивные изобретения превратились в груды лома, ненужного мусора, полуобгоревшего хлама, ядовитых, оплавленных лужиц и праха – но при этом в воздухе не было ни намёка на гарь или применение силы. Одни приборы, словно сами по себе, вдруг прогорели изнутри, оплавились от внутреннего жара. Другие - одряхлели, истлели,  развалились на крупицы, осколки, обломки, кусочки, детальки…

Окно в сад исчезло, словно его и не бывало. За окном величественной, безмолвной статуей стоял безучастный, отрешённый садовник Глем. Он переводил скорбный взгляд с лужайки с увядшими вдруг цветами и травами – на небо, на котором уже таяли последние звёзды…

- Жестоко. Почему так жестоко… - пробормотал Майк. – Что я вам сделал… За что?
Он постоял, беспомощно поводя головой, потом схватился ладонями за виски, рухнул на пол, лицом на острые стёкла, и завыл, закричал, зарыдал…