Семен Абрамыч - идеалист

Семен Абрамыч, как весь богоизбранный народ, был очень умным и, выйдя на пенсию, стал
думать, чем бы заняться. Он был рад, что ему ума хватило, не уехать в Израиль. Ситуация
явно попахивает жареным, и воевать за еврейское государство или за будущего Машиаха
(иудейского мессию), у него пока не было желания.
Он вспомнил, что многие его знакомые евреи были раньше, в СССР, диссидентами – теперь
они все стали торговцами или политиками-торговцами, или тихо доживают свой век на
социальной помощи в Лондоне и Нью-Йорке. Лондон и Нью-Йорк сделали хороший гешефт:
против 300 долларов в месяц чистыми, что они платят десятку бывших диссидентов, они
выкачали нефти и газа из России уже на миллиарды. Этот гешефт называют демократией. Но
это циники называют. Семен Абрамыч же был идеалист, как все хорошие евреи – библейский
Моисей, Карл-Борух Маркс, Лёва Бронштейн (Троцкий), Давид Аронович Мендель (известный
как Медведев) и многие другие радетели за счастье человеческое.
Семен Абрамыч – все равно нечего делать – тоже решил присоединиться к этим борцам.
Пенсия маленькая, а если за демократию боротья, можно ее улучшить немного с помощью
иностранных грантов. То что в России было с демократией из рук вон плохо, ему не нужно
было доказывать. Вон сколько евреев борятся за разные свободы. А ведь они все идеалисты,
как он. И их поддерживает оплот демократии – США. Через одного знакомого либерала,
Исаака  Наумыча, он попал на прием российских поборников «прав человека» в посольстве
США. Там предложили ему закончить краткий курс демократии в самом Нью-Йорке. Семен
Абрамыч воспрянул: наконец, пускай к старости, судьба показывает ему добрейшие
намерения! Нью-Йорк встретил его особым воздухом свободы. Громадная баба с шашкой
наголо, как комично воспринял Семен Абрамыч Статую Свободы с факелом, видна была из люка
при приземлении самолета в пригороде Нью-Йорка.
Гуляя по городу – это был разгоряченный июль – состоящего из одних монстроподобных
небоскребов, он чувствовал себя сначала гордым за человеческий гений, не побоявшийся
возводить такие громадины. Но в конце недели они уже давили на его незащищенную совковую
психику. Солнце с трудом пробивалось между этими стояками-гигантами, запутавшись лучами
и создавая несколько кошмарную свето-теневую игру. От жары можно было только отдохнуть в
туго набитых автобусах, оснащенных хорошими, освежающими кондиционерами. Но там пахло
потеющими неграми, дух которых разносили вентиляторы. Семен Абрамыч заметил, что люди
были все перфектны, но никто друг с другом не общался. Все бежали куда-то, сломя голову.
Куда они все бегут, когда у них демократия? Вот у Семена Абрамыча ее нет, но он никуда
не бежит. Ах, он почти забыл, ему надо бежать на курс по демократии. Уже начинается
через 15 минут.
Он поспешал по шикарным перпендикулярным улицам, мимо золотых банков со швейцарами в
красных ливреях, мимо валяющихся повсюду бомжей, спящих под толстой газетой Нью-Йорк
Таймс. Хотя бы в этом мы стали демократичней, подумал Семен Абрамыч. У нас даже больше
бомжей. Так что мы еще покажем Америке нос.

***

С этой гордой мыслью, удовлетворенный Семен Абрамыч, уподобившись демократическим
американцам,  побежал трусцой по 1050-ой авеню. Дорогу преградила ему, вдруг как из под
земли выросшая, толстенная негритянка с двумя маленькими негритятами по обе стороны. Ее
зад был такой ширины, что не смотря на довольно широкую авеню, обогнать ее не было
никакой возможности. Тем более детки по бокам делали заслон еще шире и приближаться к
ним было опасно: они пинались ногами и плевались попкорном с веселым визгом. Если б
Семена Абрамыча спросили, как выглядят бесы, он показал бы на этих детей. Семен Абрамыч
занервничал, он вспомнил предупреждение, быть аккуратным в посещении демократического
курса. Можно было лишиться гранта. Ничего не оставалось делать, как остановить такси,
которых было как нерезанных собак. Хотя Семену Абрамычу очень жаль было расставаться с
дармовыми долларами.
Войдя в лекционный зал, Семен Абрамыч, поклонившись, робко выцедил "гуд дэй", ожидая от
лекторши разрешения сесть. Эта была моложавая негритянка, похожая на  Кондолизу Райс, с
такой же заячьей губой и холодным демократическим взглядом, но с более толстыми ляжками.
Она даже не удостоила вниманием оробевшего Семена Абрамыча и продолжала веселить публику
политическими хохмами. Публика была еще та: всякое отребье, стремившееся, как и он,
пожить за демократический счет. Из бывших республик – лупоглазый, лысый эстонец, как
будто вымазанный сажей, в затертых грязных джинсах нечесанный таджик, худой как палка и
прыщавый нэзалэжный, поблекшего оранжевого цвета окраинец и далее в этом же роде человек
десять. Но они, по сравнению с ним, знали лучше английский. Таджик подобострастно
скалился на шутки «Кондолизы», обнажая гнилые зубы. Семена Абрамыча покоробила немного
демократическая атмосфера в помещении, но деваться было некуда. Может, позитивно подумал
он, эти отбросы человеческие, изучив политкорректность, научатся и зубы чистить. А лысый
эстонец купит дешевый западный парик из искусственного волоса. Вот так придет и к нам
культура. Семен Абрамыч, не выпрямляясь, прокрался к свободному стулу около грязного
таджика. От того пахло американской пиццей.
«Кондолиза» объявила, что после вопросов и ее ответов у нас будет экскурсия в здание
Госдепартамента, цитадели американской демократии. При последней фразе ее глаза
сверкали, как у дикой рыси. Приступили к вопросам. Лысый эстонец спросил, почему в
демократической Эстонии не осталось ни одного национального предприятия. Все скупили
американцы и англичане. Кондолиза ошарашила лысого встречным вопросом: хотел бы лысый
эстонец на русской ВАЗ`е ездить или предпочел Мерседес? Лысый конечно же предпочел бы
Мерседес, но денег у него на него не было. Семен Абрамыч вспомнил нееврейскую пословицу:
от добра добра не ищут. А чего, собственно, ищет он?  Тут Кондолиза попросила его задать
вопрос, чтоб он тоже проявил демократическую активность. Семен Абрамыч спросил: он
понимает, конечно, ценность прав человека, но почему нужно поддерживать извращения.
Например, геев и их парады?  Ой, лучше бы он не задавал этого несчастного вопроса.
Рысиные глаза Кондолизы заполыхали адским огнем и изрыгали на не на шутку струхнувшего
Семена Абрамыча раскаленные пучки ненависти, презрения и превосходства. «Чтой-то она
себе позволяет» - подумало сердце Семена Абрамыча, спрятавшееся в пятках. «Пускай я не
ношу, как американские братья-евреи пейсов и высокой черной шляпы, но я тоже принадлежу
к избранному народу. А она просто черная обезьяна». Кондолиза, начавши было свою гневную
отповедь такими словечками, как гомофобия, нетолерантность, диктатура и т.п., вдруг
осеклась и обмякла, как будто прочтя робкие еврейские мысли Семена Абрамыча, и ее
рабская генетика вспомнила, кто она есть по сути, и кто в конце концов будет праздновать
плоды демократии и наслаждаться неограниченной властью в мире. Это - род Семена
Абрамыча.

***

Наконец, осоловевшая Кондолиза пришедши в себя, сказала, что больше нет времени на
дискуссии и что нужно идти в американский Госдеп. Она всколыхнула своими бедрами и
повела группу грант-паразитов в логово демократии.
Никто не должен думать, что гуманистическая демократия не имеет зубов. Напротив, это не
зубы, а настоящие клыки, ощеренность которых демонстрируют американские военные базы по
всему глобусу вокруг. Ирак, Югославия, Афганистан, а сегодня Ливия уже испытали на себе
отрезвительную благость демократии. В бомбах у нее нет недостатка, а не только в жвачке,
попкорне и кока-коле. Вот и Госдеп сразу же заявил о себе как о клыкастом
демократическом бдящем. В вестибюле стояли, в угольно-черную униформу обряженные, этакие
рембо - вооруженные до зубов живодеры, которые не мигнув глазом выпустят у тебя кишки
при первом же подозрительном для них движении. Кондолиза еще на улице предупредила, чтоб
резких движений не делать и из группы не выходить. Головорезы стояли перед неким
дьявольским металлическим алтарем, являющимся проходным пунктом, где тебя до костей
просветят специальными приборами. На предмет террористических намерений. Замызганный
таджик прошел без всяких проблем. Видно, вонь от американской пиццы была приятна
пропускному устройству-роботу.
За адскими вратами служители ада похлопали его еще, порядка ради, по ляжкам и бокам и
показали стать в сторону. Чумазая рожа таджика болезненно искривилась. Наверное, молодцы
отбили ему почки.
Остальные  прошли без препятствий, но Семена Абрамыча остановил оглушительный вой
сирены, когда он вошел в жерло Молоха. Черные рембо набросились на него, как
тигры, и стали ощупывать и шарить по карманам. Извлекли помятую бумажку в пять
долларов и старый советский пятак, который застрял в единственном костюме Семена
Абрамыча еще со времен Брежнева. Один из полицейских, покрутив в пальцах пятак,
поднес его к лицу Семена Абрамыча и зарычал что-то. Семен Абрамыч съежился и дал
знак группе, что он ничего не понимает. Услужливый таджик, сверкая гнилыми зубами,
перевел. Его спрашивают, что это? Микро-радиостанция? Таджик опередил Семена
Абрамыча и сказал по-английски, что это старая советская монета. Зачем он ее носит
с собой, допрашивал рембо. Таджик пожал плечами, а Семен Абрамыч попросил таджика 
перевести, что она просто затерялась в костюме между складками. Рембо прищурил
подозрительно глаза, но дал отбой, и вся команда двинулась в таинственную утробу
святой демократии — ГОСДЕП. Группу встретил толстый чиновник в круглых очках.
Оскалившись по-американски, он торжественно поприветствовал всех высокопарными
лозунгами и повел в большое помещение, которое было музеем демократии. Здесь
висели портреты отцов ее, лежал револьвер, которым был убит один из них. Ну и
прочие обычные для музея предметы. Абрам Семеныч ничего не понимал, что
рассказывал толстяк. Ему казалось, что тот жует манную кашу. Так звучала его речь.
Вдруг дала знать себя простата, и Семен Абрамыч попросился по-маленькому. Толстяк,
с манной кашей во рту, показал ему коридор, в конце которого находился туалет.
Семен Абрамыч поспешил, предвкушая облегчение, но в одном из отсеков коридора он
вдруг услышал знакомую еврейскую речь. Сердце его согрелось, и он завернул на
голос и застыл. Дверь была открыта. Еврейский голос в помещении говорил: Мы
заложим там мины и башни рухнут. — А кто будет управлять самолетами? — спросил
другой голос. — Наш агент Махмуд пошлет мусульман в частную авиашколу. Достаточно,
чтоб они научились держать штурвал в руках. А лайнеры мы направим из нашего пункта
управления с земли через  наши электронные устройства. Вдруг Семен Абрамыч услышал
приближающиеся к открытой двери шаги. Инстинктивно почувствовав, что разговор
секретный, он быстро двигаясь, как лыжник, спрятался за углом. От волнения нужда
его, по которой он отделился от группы, прошла. Он услышал, как захлопнулась дверь
в помещении, где были евреи, и поспешил назад в музей.  И вовремя. Толстяк,
скалясь, уже всем пожелал приятного проведения времени в США, и  группа пошла к
выходу. Кондолиза была очень недовольна, что Семен Абрамыч пропустил важную акцию
по промывке мозгов и пригрозила подать рапорт о лишении гранта за плохое его
поведение.

Вернувшись в номер гостиницы, усталый, голодный и взбудараженный еврейским
разговором, Семен Абрамыч, справив наконец нужду во внутреннем туалете,
расписанном мерзкими рисунками и надписями, еле втиснувшись в него, из-за его
маленьких размеров, и помыв руки и лицо в зашарпанной раковине, посмотрел в
маленькое, закопченное не открывающееся окно во внутрь мрачного двора, похожего
на тюремный, и вспомнил своего русского соседа в России, говорившего,
что на Западе только рекламный фасад привлекателен. Тогда он думал, что это
утешительная пропаганда для живущих в русской безысходности. Он вспомнил свою
убогую коммуналку, в грязной ванне которой днями текла бесплатная горячая вода из
худого крана. Но даже там была раковина не настолько загажена, как в центре
цитадели демократии. Лысый эстонец из  грантовой группы поведал ему, что такая
комната в центре Нью-Йорка, в которой он гостит, в которой нет окон, вместо них
шумный кондиционер и умещаются только кровать, стол, стул и маленький гардероб,
стоит 600 долларов в месяц. Русский сосед был прав. Его размышления прервал стук в
дверь. Дверь открылась, и улыбающаяся негритянка со сверкающими белизной зубами,
вкатила маленький столик, на котором находились бургер и бумажный стакан с кока-
колой. Это был тот самый хваленый вечерний ланч, который якобы полагался
исключительно обладателям гранта. Семен Абрамыч с грустью вспомнил свое детство,
сковороду с жаренной картошкой, щедро посыпанной сахаром, свою заботливую
еврейскую маму, говорившую ему нараспев: Сема, не облизывай пальцы.
Семен Абрамыч, чтобы отвлечься от грустных мыслей, включил телевизор и отпрянул,
как будто  на него обрушилась стена. На агрессивном экране все жутко мигало,
дрыгалось и громыхало. Ни одна картинка не длилась более двух секунд. Говорящая
голова тарахтела со скоростью пулемета чапаевской Анки-пулеметчицы. В глазах
Семена Абрамыча зарябило, закрутилось, в голове зашумело, и он хотел выключить
ядовитый ящик, нажимая на дистанционное управление, но вместо этого всё время
менялась программа. То сумасшедшая реклама, то мужской секс, то дикий хохот
растолстенных баб в каком-то шоу призёров из конкурса, кто больше сожрет. Семен
Абрамыч догадался выдернуть шнур из розетки и, сделав один шаг, свалился на
кровать. В двери раздался стук. Господи, что еще, взмолился загнанный Семен
Абрамыч. Вошла консьержка и резко шагнула к телевизору и воткнула снова вилку. Ад
снова вернулся. Близкий к шизофрении Семен Абрамыч вскочил и закричал: I am
out,out, out!! О чудо, его поняли и дьявольский аппарат заткнулся. Консьержка
знаками объяснила, что вынимать вилку из розетки нельзя, потому что телевизор
подключен к счетчику. За эту помойку нужно еще платить.

Семену Абрамычу стало тоскливо и одиноко, а где-то и тревожно. Еврейский разговор
не выходил у него из головы. Какие башни они там хотят взрывать, размышлял он.
Посмотрев на ланч, он заставил себя откусить от бургера и тут же скривился.
Оглянувшись вокруг себя — ему всё время казалось, что за ним наблюдают, он
подумал крамолу: до чего же отвратительный вкус у этой демократии! И снова
оглянулся. Его нюх не обманывал его. В стене действительно была спрятана камера
наблюдения. Но мысли пугливого Семена Абрамыча она не могла прочесть.
В маленькой комнате зудел кондиционер. Выключишь его, задохнешься от жары. Семен
Абрамыч вспомнил, что он гостит неподалеку от легендарного Бродвея. Он был не
лишен интереса к искусству. И решил пойти погулять по этой улице, полной мьюзик-
холов и театров. Взглянув на план города, он сразу нашел ее. Ориентироваться в
Нью-Йорке было легко. Все улицы квадрaтные. Они освещались красочным миганием
реклам. Дойдя до Бродвея, он взгянул вверх и увидел громадные светящиеся цифры
666. Хотя Семен Абрамыч по-советски был атеистом, но что-то вздрогнуло в нем. Как
будто сам дьявол сообщал ему сверху, что демократией заведует  именно он. Самого
небоскреба, на крыше которого были прикреплены три шестерки, в темноте не было
видно. От того еще большую жуть наводило это интенсивно и навязчиво сверкающее с
неба число. И вдруг Семен Абрамыч услышал равномерное металлическое звяканье,
которое приближалось. Из темноты возникли темные силуэты, двигавшиеся на него с
разных сторон. Семен Абрамыч не на шутку перетрухал. Воспитанный в советской
антизападной пропаганде, он представил себе бандитское нападение. Застыв на месте,
он стал искать глазами, куда сбежать. Но силуэты неотступно приближались к нему и
сбоку, и сзади, и спереди, сопровождаемые все более громким звяканьем. Семен
Абрамыч почувствовал себя, как заяц на потраве. Что делать? Кричать? Но ему
воткнут быстро нож в живот и баста. Никого вокруг нет. Пока он судорожно размышлял
о спасении, звяканье почти настигло его ушные перепонки. Как будто оно било по
мозгам. В бликах реклам ползущие на него силуэты меняли графическую форму и
напоминали танец демонов и приведений. Психическое напряжение Семена Абрамыча было
на грани. И только он приготовился упасть в обморок, как услышал около своего лица
подбрюшный и несколько равнодушный голос: Boy, would you donate a couple of coins
for the animals? Худой как палка негр брякал перед его лицом жестяной банкой.
Сердце Семена Абрамыча медленно поплыло из пяток на свое обычное место. Он понял
только первое и последнее слова: “парень” и “животные”. А так же, что негры просят
денег. Банка небольшая. Значит, и влезет немного. Это успокоило его. Он вспомнил о
пяти долларах в кармане. Сердце его защемило. Так было скорбно расставаться с
дармовой валютой. Но жизнь дороже и цена ее в этот раз сходная. Он начал шарить по
карманам, заискивающе улыбаясь, и нарвался на советский пятак. Еврейская
смышленность подсказала ему, что он и им может попробовать отделаться. И он быстро
сунул его в прорезь банки. Пятак звонко и бодро брякнул об дно банки ленинским
приветом. Негр сказал: Thank you. Be healthy, и вся компания с прежним бряканьем
стала расползаться в разные стороны. “О, Боже”, вздохнул пришедший в себя Семен
Абрамыч, и на него нашел нервный приступ смеха. “Чего ты ржешь?” — вдруг прервал
его психический всплеск  голос рядом с ним. Он и не заметил, как незнакомец в
мигающей темноте оказался с ним рядом. “Ты русский?” — продолжал голос. — “Это,
простите, а как Вы догадались?”, спросил робко Семен Абрамыч. “А я сразу вижу
вашего брата. Чего тебе нужно? Хочешь джинсы за один доллар? Новые?” — сразу к
делу приступил незнакомец. Семен Абрамыч уже думал раньше о джинасах. Все
грантовые паразиты в его демократической группе, включая Кондолизу, были в
джинсах. Только он один в старом советском костюме. Семен Абрамыч оглядел
незнакомца. Он был похож на одесского еврея. Хочет меня надуть? Но он решил пойти
на риск. Тем более всё-таки свой, еврей. И поговорить по-русски, отдохнуть душой.
И может, выведать чего полезное. Незнакомец как будто прочел его мысленное
согласие на контакт и предложил пойти в ночной супермаркет, где отличная
распродажа. Это было огромное подвальное помещение примерно в четыре футбольных
поля, следовавших друг за другом, заполненные до отказу разными товарами. В том
числе и продуктами питания.  От мощного освещения было как ярким днем. И ни одного
человека! Кассиров тоже не было. Было немного жутковато. Но незнакомец потащил
Семена Абрамыча в отдел с джинсами, где они, разного вида, лежали горами почти до
потолка. И везде висели вывески: SALE, $ 1,—. Сердце Семена Абрамыча радостно
забилось. Он сжал в кулак бумажку в пять долларов. Ого, хороший гешефт — пять
фирменных порток за ни за что можно  прихватить и в России выгодно продать! Из
благодарности Семен Абрамыч пригласил незнакомца в гостиницу. Тот прихватил с
собой бутылку водки, еще какого-то дешевого вина и пластиковое ведерко с “русским”
салатом, что-то в роде “оливье”. Семен Абрамыч взбодрился. Незнакомец оказался
разговорчивым. Обещал ему открыть всякие секреты, где чего достать по дешевке. В
номере, усевшись за низким журнальным столиком, они вспомнили советские времена.
Незнакомец, его звали  Гоша, все время подливал Семену Абрамычу, и так было хорошо
и задушевно. Как будто и вправду как в старые добрые совдеповские времена.

Очнулся Семен Абрамыч в больнице. Что с ним? Он попросил главврача. К счастью
уборщица была с Украины и она перевела ему, что сказал доктор. А он сказал, что
ему приватный врач удалил почку. Разве он этого не знает. Вот расписка с его
согласием на это. Сюда его привезли, потому что из гостиницы позвонили,
озабоченные его странным, долгим сном. Как только мы свяжемся с его приватным
врачом, мы попросим его отсюда забрать. Больше дня мы не можем его бесплатно здесь
держать. Семену Абрамычу захотелось плакать. Он пощупал свои бока, и действительно
нащупал громадный пластырь на левом боку. Этот мерзавец, Гоша, украл у него почку!
Мамочка, где ты? О, Господи, что теперь делать. Он попросил украинку найти в его
записной книжке телефон Кондолизы. Это было не трудно. В книжке это была  единственная
запись. Телефон был платный. У Семена Абрамыча не было ни цента. Но добрая украинка
отсыпала ему немного своей мелочи. Кондолиза была очень возбуждена. Ругала Семена
Абрамыча за нарушение дисциплины — знакомства с посторонними. Но успокоила его,
что он застрахован на время курсов. Только он отзвонился, как вошел доктор и
сообщил ему, что двое из органов безопасности хотят с ним говорить. Семен Абрамыч
решил, что речь пойдет о преступнике Гоше. Вот как быстро у них стремятся наказать
негодяев, подумал он. В палату вошли двое в штатском. Прямо как из голливудского
детектива. Они показали ему фото, где он стоит в коридоре, в музее демократии, и
слушает секретный разговор двух евреев. “Что Вы слышали? О чем был разговор?” —
спросил его один из двоих, в затемненных очках. Семен Абрамыч сильно испугался.
Может, они хотят предотвратить взрывы каких-то башен?  Инстинктивно он решил
прикинуться ничего не слышавшим.

Через три дня на очередном учебном собрании, посвященном демократии, Кондолиза
мрачно сообщила грантовой группе, что Семен Абрамыч умер в больнице от почечной
недостаточности. Она не соврала. Одной почки у Семена Абрамыча действительно не
доставало. Но он кое-что знал еще, что и укоротило его несчастную жизнь. Участники
группы не очень расстроились по этому поводу. Каждый подумал: слава богу, не я.
А мы помянем с благодарностью бескорыстного идеалиста Семена Абрамыча, отдавшего
свою нескладную жизнь за идеалы демократии, чтобы их осуществить в нашей ужасно
несвободной стране. Если бы он ее не покинул, то и жив остался. Но он принес себя
в жертву за светлое будущее Рашки. Может, будущие счастливые поколения поставят
ему памятник недалеко от Минина и Пожарского и так увековечат память о его глупой
и доверчивой жизни. Слава Семену Абрамычу, вечная слава!

А башни 11 сентября 2001 года были благополучно взорваны.
Может Семен Абрамыч слышал отзвук этих злополучных взрывов в своей могиле. Если
его уже черви к тому времени не съели.