Маша и медведь

рассказ молодого инженера               
               
Она плакала.
-Завтра - на дачу. На весь отпуск!
-Из-за этого так огорчаться?
-Меня увозят на дачу, понимаешь?
-В общем, догадываюсь.
-Гриня! Это рабство какое-то!
-У рабов есть право на восстание. Поживи у подружки. Можешь и у меня.
-Это будет предательством, Гриня!
-Это - тирания, Маша!
-Это - папа! Он меня любит!
-Он любит себя.
-Ты не понимаешь...
Вот уже больше года как мы были знакомы, вместе отсиживая часы в офисе небольшой строительной фирмы, в отделе виброустойчивости. Изредка выезжали на замеры в спецмашине. Водителем был дядя Петя - отец Маши. Он и шефа возил, а в долгие часы безделья вышагивал по коридорам офиса весёлым надсмотрщиком. Кажется даже сам шеф его побаивался.  Бесцеремонно, обаятельным простаком заходил дядя Петя в любой кабинет и сходу начинал тянуть одеяло разговора на себя.  Его любили как большого домашнего животного. Целыми днями околачивался он в кабинетах. Непременно - и в нашем, вибрационном.
По коридору приближался неслышно. И если у нас с Машей было тихо, то он ударом плеча распахивал дверь в надежде застать нас за чем-то, по его мнению, непристойным.
Мы были крайне осторожны и разоблачения не получалось. Однако, попыток «взять меня за шкирку» он не оставлял. Чувствовал что-то неладное, какая-то туча надвигается, тать ночной вожделеет его бесценную Машу....
А если, подкравшись, слышал наши бесстрастные голоса, то отворял дверь медленно, заговорщически, высовывал голову и вырастал в кабинете эдаким пятидесятилетним озоруном с глянцевым пустобородым лицом, белой пыльцой на розовом черепе, масляными глазками и в армейской выкладке с множеством клапанов и карманчиков.
Меня он называл не иначе как Григорий, но на южный манер смягчая обе «г» в моём имени, хотя сам был кровный северянин. Вроде бы как унижал.
-Хрихорий! - говорил он, развалясь на стуле посреди нашего кабинета. - Рождённый ползать - летать не может!
Его провокации заводили меня с полуоборота. Вот и тогда я принялся длинно  рассуждать, что летающая бабочка рождается из ползающей гусеницы и следовательно пословица бессмысленна. А живот дяди Пети в расстёгнутой выкладке под тельняшкой уже трясся в язвительном смехе.
-Дарвина давно перечитывал, Хрихорий? У бабочки полное перерождение. Все вещества в ней совершенно не похожи на гусеничные. Эх, Хрихорий, Хрихорий!..
Как и все представители его профессии, он был начитан. Эссе Шопенгауэра «О женщинах» знал едва ли не наизусть. И как-то совмещал женоненавистнические убеждения этого немца со своей страстной отцовской любовью, которая, мне казалось, тоже как бабочка и гусеница, имела двойственную природу. Чистая родительская - в бытность Маши десятилетней девочкой. И банальная мужская - к цветущей молодой женской особи Марии Петровне, как он её напыщенно величал.
Наша Маша была восхитительна. Она была безусловно красива, но какой-то не городской красотой, будучи возделанной в теплице постоянного отцовского контроля. Первое время красота её меня даже озадачивала. Потом дошло. Косметики не хватает! Если заливной луг и в диком виде прекрасен, думал я, то лужайка перед домом требует доводки, ландшафтного дизайна, так сказать.
Чёрные брови Маши нуждались, на мой взгляд, в минимальном выщипывании. Большие глаза желали обводки и как бы вытягивания.  Носик -  теней. Без этой доработки она выглядела слишком домашней, слишком девственной.
ВНИМАНИЕ! Довольно сложная метафора, объясняющая мои чувства к Маше!
«Ещё на подлёте к ней снаряд ПЗРК в виде ракетообразного мужского достоинства оказывался в зоне действия её лазерного разбрызгивателя ложных целей, после чего всяческие греховные помыслы и решительные сексуальные действия сбивались с заданной траектории, попадали «в молоко»...
Я часто мыслил такими вот авиационными образами.
Будучи земляным червём, строителем, рождённым ползать, копил деньги на дельтаплан, бредил авиацией и всюду обнаруживал её аналогии, отчего часто попадал под огонь издёвок дяди Пети.
Наша с Машей любовь была чистой как воздух стратосферы (опять, пардон, за сравнение).
Всё говорило о том, что «тепловая защита» у самолёта по имени Маша будет отключена только в брачную ночь.
Процесс, хоть и медленно, двигался в этом направлении.
В начале этого лета мы с  ней уже объяснились. Дело оставалось за малым - поговорить с её «папой», с вездесущим этим дядей Петей.
Я собирался с духом, ждал удобного случая. Гнал волну. И вот, видимо, старый ревнивец почуял что-то недоброе, торкнуло где-то у него в сердце, и он уже «за шкирку» взял Машу -  решил увезти её от греха подальше, на дачу, хотя я тоже одновременно с ней уходил в отпуск и дядя Петя вполне бы мог использовать меня в качестве подсобного рабочего на его «вечной стройке» в значительном удалении от города, в районе Трёх озёр, как это уже бывало не раз.
Правда, надо заметить, всегда без Маши.
Видимо дядя Петя не только в шопенгауэров заглядывал, но и в наших русских классиков. Знал про дачные нравы молодых бездельников, полагал это за распущенность и , конечно, не желал сводить нас с Машей на природе.
И в прошлое, и в позапрошлое лето всегда мы вдвоём с ним на его даче копали, рубили, строгали с утра до вечера. Делали какую-то грубую, безрадостную работу.
А я как раз не любил современную дачную жизнь «кверху задницей», с вечным хождением по участку с топором в руке, лопатой, мотыгой. Если у меня будет дача, думал я, - то  сооружу из брусьев стапель и заложу на нём фюзеляж легкомоторного самолёта с мотоциклетным мотором.
Самодельщиком в своём роде был и дядя Петя, скарабеем. Дача у него была, можно сказать, сэконд-хэндовая. Где в городе сносят дом - там обязательно можно было увидеть и фургон с надписью «Виброустойчивость», и дядю Петю, таскающего в кузов деревянные брусья, оконные рамы, трубы и унитазы.
Его дача стояла на этих унитазах, раковинах и когда я помогал ему заваливать бросовыми сантехническими приборами фундаментную траншею, он  восхищенно приговаривал:
-На века, Хрихорий! Фаянс нетленен! Базальт! Двойной обжиг!
Бетонные плиты с заброшенного аэродрома образовали стены его дачи. Рельсы узкоколейки сгодились на балки.  Свинченные в пекле пожара кровельные листы  выпрямлялись и покрывали крышу.
-Знаешь, во сколько мне обошёлся мой дворец? - спрашивал дядя Петя.
И насладившись моей озадаченностью, показывал дулю.
При этом большой палец у него был настолько толстый, что не пролезал между указательным и средним.
На даче среди деревенских он держал себя барином. Сам был горожанином в первом поколении, но столь глубоко презирал мужиков, что даже в сельский магазин не желал заходить. Продукты закупал в городе, забивал ими морозилки в трёх холодильниках, тоже доставшихся ему задаром от знакомых, заменявших на новые.
Старинный самовар с медальной чеканкой был для дяди Пети как любимая игрушка для ребёнка. Место для самовара торжественно устроил он на помосте посреди дворика в окружении скамеек. Вечером растапливал эту священную водогрейку  шишками, непременно еловыми, наслаждался смолистым дымком как от затяжки «травкой», так же затем и чайным духом с блюдца, что заменяло и табачок, и водочку. (Рюмку выпьет, словно костью подавится - кашляет, крутит головой, наливается кровью... Одно мучение было с ним выпивать. После этого он сразу спать уходил. А за самоваром мог долго просидеть.)
Домик в деревне построил он на отшибе, и что самое странное, - окнами в лес. Объяснял эту причуду довольно старомодными выкладками в духе Генри Торо, но когда я в попытке сближения с ним, заговаривал и о Вернадском, и о Коммонере, он негодующе замолкал, гринписовцев обзывал «засланцами штатов», а самого Генри Торо, оказывается, не читал или умалчивал об этом, чтобы слыть свободным от западного влияния. 
Всё он читал! Мне довелось побывать у него дома, правда не в качестве друга Маши, а как салаги в его хозяйстве. Наш шеф менял мебель и старую отдавал бессменному шоферу. Я таскал ящики и краем глаза оглядывал жилище дяди Пети.  В двух книжных шкафах стояли издания от Платона до Сталина. Причём книги были старинные, тридцатых годов, издательства «Academiа», доставшиеся ему от отца — крестьянина,  революционного выдвиженца.
Тогда же я и его супругу рассмотрел. Обрюзгшая женщина с седыми космами, по виду немного не в своем уме, приближалась ко мне с безумной улыбкой, тянула руку к моему лицу и говорила:
-Как мне нравятся мужчины с бородой!
Она успела потрогать мою бороду прежде чем дядя Петя утолкал любопытную в кухню посредством бухты грузчицких ремней. Он, похоже, не хотел прикасаться к ней.
По моим наблюдениям, его не то чтобы не тянуло к женщинам, но прямо-таки отталкивало физически. В очереди столовой, будь перед ним хоть раскрасавица с открытыми плечами, он, что называется, воротил нос, держал дистанцию, выражаясь по-шоферски.
Скорее всего он был вовсе лишён гормона окситацина и  близость с женщиной должна была бы вызывать в нём  или глубочайшее уныние, или ярость.
На даче в перекурах, походя, за обедом или за его любимым самоваром он на эту тему часто зондировал меня. Пытался низвести мои мысли на непотребное с его точки зрения,   чтобы прорвались, наконец, во мне подлые намерения относительно Маши - слишком подозрительной казались ему наша с ней затянувшаяся дружба.
-Ну что, Хрихорий, хороша Маша?
-Да, она очень хороший человек.
Я был настороже и отделывался общими фразами.
Тогда дядя Петя заходил с другой стороны.
-Во время Московской олимпиады, Хрихорий, одну нашу сучку поимел ихний негр. Вроде бы ничего страшного. Палку кинул и уехал в свою америку. Через три года эта баба вышла замуж за нашего и родила негритёнка. Вот так-то, Хрихорий.
Я попытался возражать, мол эта евгенистическая теория не доказана. И её применяли гитлеровские расисты. Женщина, мол, защищена от подобных происшествий чисто физиологически. И не заметил, как попался на удочку.
Дядя Петя смотрел на меня с прищуром народного мстителя, будто бы получив косвенные доказательства падения Маши, совращения её мною и был готов учинить расправу, хотя мы с Машей только целовались.
 ...Кроме крестьян и «баб» тотальное неприятие дяди Пети, настоящую, утробную ненависть вызывали ещё и богатые люди.
-Они же обокрали нас, Хрихорий! Подчистую!
Обуянный духом противоречия, я опять принимался доказывать, что при мировом разделении труда деньги очуждаются. Это не сообщающиеся сосуды, а скорее дождевые облака. Откуда польёт и на кого - никто не может угадать. Даже деньги, положенные в банк, нельзя считать своими, только кражу кошелька из кармана можно назвать кражей. Но дядя Петя был непреклонен.
-Вот был бы у меня автомат, пошёл бы я к ним и всех от груди порезал.
У меня чесался язык ответно разобрать по косточкам его предпринимательство, страсть к собиранию отслуживших вещей, имеющих немалую остаточную стоимость, присвоение её, тоже в своём роде воровство (что плохо лежит), мол, у него тоже рыльце в пушку, но предвидя его снисходительные усмешки, прикусывал язык.
Вот с таким человеком, (папой), суждено было Маше провести четыре недели отпуска тет-а-тет!
Перед отъездом мы с ней встретились, съездили на горы. Я делал там подлёты на дельтаплане с инструктором, она восхищалась и ужасалась - этот день помнится мне теперь как самый счастливый за последнее время.
Несколько минут парения в воздухе на ремённой подвеске плавно перетекали в длительное состояние невесомости на хлипких стульчиках под красным тентом-парашютом кафешки аэроклуба.
На Маше, помнится, была блузка из белой парусины с рукавами-фонариками, смело расстёгнутая на три пуговицы, а на высокую грудь под ней как бы стыдливо, были наброшены два хвостища чёрных волос.
Мартини возымел нужное действие, восполнил отсутствие макияжа - губы у Маши сделались ярче, сочнее, и когда она смешливо таращилась на меня, будто бы наводя резкость, то брови у неё разлетались вширь и становились тоньше. Она улыбалась с закрытыми глазами.
-М-м-м...
-Прекрати строить из себя пьянчужку!
-А что, ты думаешь, я трезвенькая?
Она улыбалась, и я целовал её ямочки в углах губ. Она в тот день была совершенно размягчённая. Теперь я думаю, было ошибкой с моей стороны не усадить ей тотчас в машину и не увезти к себе домой. Кажется, тогда она была не прочь. Но мне не хотелось разрушать это восхитительное состояние окрылённости: из-под настила под нами то и дело стремительно выскальзывали дельтапланы, уносились вниз, быстро превращались там в бумажных голубей, и казалось, не они пикировали, а мы взлетали.
Я отвёз её в «берлогу».
Назавтра, в день их отъезда на дачу, с утра дядя Петя, что называется, припахал меня. Мы ездили на его фургоне по «точкам», набивали кузов всяким барахлом.
Из гаража-ракушки на Обводном канале перетаскали для дачи в машину около двухсот кирпичей б/у со следами известки и цемента. Потом поехали в квартал деревянных домов и там из сарая перенесли в фургон несколько рулонов старого линолеума. А в заброшенном бомбоубежище, практически в центре города, за горой ржавых стиральных машин, газовых плит и велосипедных рам я разглядел автомобиль «Победа» в консервационной смазке...
Думаю, что у дяди Пети и ещё были укромища.
-Ну, Хрихорий, выражаю тебе благодарность от лица командования!
Он пожал мне руку, словно подушечками обложив мою костлявую пясть, и встал так, что перекрыл ход к дверце фургона, к пассажирскому месту.
То есть - бесцеремонно высадил меня, и уехал.
С Машей тогда я так и не попрощался.
Коротать разлуку  помогала мне «летака». Дул сильный южный ветер  и парить можно было с утра до вечера. Я уже пересел на моторный, на бывшем колхозном поле доверено мне было разгоняться и подниматься до трёх метров. Через недельку инструктор обещал разрешение на «коробочку». Отпуск не пропадал даром. Каждый вечер я просиживал в дельта-клубе за пивом и мартини.
Звонков от Маши не ждал - в их деревне на даче мобильник не подключался.
Однажды сижу в кафешке на холме, любуюсь закатом и вдруг - её голос в трубке.
-Гриня, срочно приезжай! С папой удар. Надо перевезти в город.
-Что, сердце?
-У нас дачу местные подожгли. Папа тушил. Перенервничал. Теперь не встаёт.
-Лечу! Лечу! Ты-то как?
-Только волосы немного обгорели.
Я сел в свой старенький «Пассат» и помчался на юг по шоссе М-8 со скоростью (пардон) легкомоторного самолёта.
Из всего поместья дяди Пети уцелела только баня.
Оконные рамы в бетонных панелях выгорели дочерна, рельсы-балки  прогнулись от жары и крыша рухнула. Листы железа, которые мы с дядей Петей так тщательно выпрямляли киянками после их «родного» пожара, опять свернулись в бутоны.
Даже самовар, хотя и стоял на своём пьедестале в отдалении от огня, а и тот расплавился: носик отпал, труба повалилась на бок.
По подобию самовара и дядя Петя тоже лежал в жезлонге в виде текучей массы, словно бы тело его тоже размякло от огня, лишилось формы. В нём было что-то от контуженного зверя. Он смотрел на меня с бессильной яростью в плачущих глазах, словно в ожидании контрольного выстрела и если бы у него сейчас хватило сил, то он растерзал бы меня.
Говорить он мог, хотя и «с кашей во рту». Мы загрузили его в  мой «пассат» и скоро с заднего сиденья донеслось:
-Баба за у-уём, Хрихорий, - машина без о-одителя...Бойся - сразу перестройся...
Тут я вспомнил, что дядя Петя ненавидел ещё и женщин - на шофёрском месте.
Едва живой сидел, а заметив на остановке у светофора фемину за баранкой, не смог не съязвить...
Неделю наш патер отлёживался в больнице.
Маша взяла отгулы и не отходила от него. Потом попросила меня привезти его домой.
На пороге квартиры он рывком избавился от моей поддержки, и даже оттолкнул довольно болезненно, давая понять, что я свободен.
Некоторое время я ещё возил им продукты. Пакеты тоже принимались у порога - тайно, чтобы не расстраивать папу.
Когда я попытался удержать Машу и обнять, то остановился перед её диким взглядом.
Пережив на даче народную злобу, смертельную опасность бытия, страх потери отца, она, видимо, решилась отдаться ему полностью и вдруг стала невидимой для радаров моего сердца (опять прошу прощения за техницизм), словно бы ослепла в несчастье.
С работы теперь она то и дело звонила отцу. «Папочка, папочка...». И целыми днями не поднимала глаз от стола.
Наконец, шеф устроил ей фрилансерскую должность, и она стала работать дома.
Некоторое время оставался ещё в кабинете её запах, но и тот скоро исчез...
По выбытию из строя ветерана «Виброустойчивости» рулить машиной с соответствующей надписью доверено было мне. Я ездил в «поле», делал замеры. По инету передавал их Маше. Она вычисляла и пересылала данные для дальнейшей обработки без всяких приписок - намёков для меня.
С каждой её почтой я как бы чувствовал тычок в спину кулаком дяди Пети в последний к ним приход после пожара и в ушах стоял сильный хлопок двери.
«Попалась голубка в клетку, - думал я о Маше невесело.
Уже осенью однажды подкатило под сердце и я кликнул её в Сети.
Страничка открылась.
Но что это была за страничка!
С горечью увидел я в аватарке не фото бегущей Маши, а  фотографию Богородицы.
Девизом теперь у Маши значилось поучение святого Сирина: «Примирись с самим собой, и помирятся с тобой и земля, и Небо».
В раздел «видео» на страничку Маша скачала фильм «Русская Голгофа. Подвиг и служение женщины».
Было скопировано несколько обеденных меню для инфарктников, и уточнение: пищу принимать 4 раза в день, небольшими порциями...»
И далее - бесконечные подборки фотографий разнообразнейших цветов.
Цветы, цветы...