Три буквы-3

В июле 1987 года заместитель главного врача по экспертизе временной нетрудоспособности, Лабкович Геннадий Иванович, был переведен на вакансию заместителя главного врача по амбулаторно-поликлиническому разделу работы Барановичской городской больницы.

 В это время я находилась в декретном отпуске после рождения второго сына – Павла. Разыскав меня у родителей, в Телеханах, администрация Барановичской городской больницы предложила повышение по службе – должность заместителя главного врача по экспертизе временной нетрудоспособности.

Я отказалась: сын едва достиг годовалого возраста.

Не тут-то было: как известно, администрация на то и администрация, что последнее слово всегда оставляет за собой.

Проведение «тотальной обработки» возможного кандидата в заместители было поручено Лабковичу Геннадию Ивановичу.
 
Эксперт (от латинского – опытный) с большим стажем работы, он применял всевозможные вербальные методики убеждения. Я не сдавалась: говорила – «нет», а иногда – просто отшучивалась.

Каждый раз я находила новые причины для отказа для назначения на должность; коллега аргументировано оппонировал:

— У меня маленький ребёнок, а работа заместителя – это ненормированный рабочий день. (Г.И. – раньше родители двухмесячных детей в детские ясли отдавали и ничего, вырастали!)

— Никогда ранее должность заместителя главного врача по экспертизе временной нетрудоспособности в нашем городе не занимала женщина. (Г.И. – когда-то надо и прекрасному полу начинать, у нас же в стране – гендерное равенство!)

— Мне-то и терапии ещё учиться да учиться, что же говорить о знании неврологии, хирургии, травматологии и других «узких» специальностях.

На этот довод я получила развёрнутый ответ Геннадия Ивановича:
 
– Хочу напомнить Вам изречение Матвея Мудрова, ординарного профессора патологии и терапии Московского университета, работавшего в девятнадцатом веке: «Терапия – это матерь медицины». (Ординарный – должность в аппарате высшего образования Германии и ряда других европейских стран, чья система была устроена по германскому образцу, в том числе и в дореволюционной России). И добавил:

— Примерно восемьдесят процентов экспертных вопросов, по моему опыту работы в этой должности, относятся к компетенции «матери медицины» – терапии. Травматология – это просто, всё видно на рентгеновских снимках; хирургия – тоже несложно; неврология – раздел терапии, через пару месяцев Вы не хуже меня, невролога, будете ориентироваться в нервных болезнях. Вся остальная, «узкая» патология, составляет столь ничтожный процент в структуре обращений на ВКК (врачебно-консультационная комиссия), что о ней не стоит и говорить!

Выслушав коллегу, я попыталась продолжить перечисление аргументов «против»:
 
– На мой взгляд, высшая ступенька профессионального роста для замужней женщины, матери двоих детей – заведование отделением поликлиники или стационара…

Коллега не дал возможности развить тему моего видения карьерных перспектив женщин-врачей, переведя разговор в иную плоскость:

— Да, кстати, о детях! Если я не ошибаюсь, Ваша семья проживает в комнате малосемейного общежития общей площадью около десяти квадратных метров?
 
— Не десять, а одиннадцать и восемьдесят три сотых квадратных метров! А ещё – кухня, санузел, балкон и прихожая! – с вызовом ответила я оппоненту.
 
— И, правда, настоящие «хоромы»! – согласился Геннадий Иванович и начал очередной этап «обработки» «нехочухи».
 
 Коллега заявил, что назначение на должность заместителя главного врача позволит решить квартирный вопрос нашей семьи; я проглотила «наживку».
 
 Попросив ещё какое-то время на раздумья, я завершила разговор шуткой:

— Если бы Вы, Геннадий Иванович, звали меня замуж, я давно бы уже согласилась! (Сарказм не имел скрытой подоплёки – у визави и меня были многолетние надёжные семейные тылы). А тут – надо хорошенько подумать!

 Размышлять действительно было о чём. Многие мои коллеги построили или приступили к строительству кооперативных квартир. Мы с мужем – из многодетных семей, на помощь родителей рассчитывать не приходилось, а без посторонней помощи жилищный вопрос не решить. Моё же назначение на «мужскую» должность – шанс получить государственное жильё.

Взвесив все «за» и «против», я согласилась принять предложение и 10 августа приступила к работе заместителя главного врача.
 
 Первый месяц проходил под патронатом Лабковича Г.И., а второй запомнился двумя неординарными случаями: один из них описан в моём рассказе «Три буквы»; второй, драматичный, произошёл вскоре после первого.

 На заседании ВКК лечащий врач представил молодого человека, носящего фамилию основателя и крупнейшего представителя псевдонаучного направления в биологии – Трофима Денисовича Лысенко. Пациент Виктор (имя изменено) – однофамилец «выдающегося» советского деятеля в области биологии, отрицающего генетику, как науку.

В моём сознании мгновенно выстроились ассоциативная связь: Лысенко-Вавилов.
Ещё в подростковом возрасте я прочитала книгу о Николае Ивановиче Вавилове, русском и советском учёном-генетике, ботанике, селекционере, химике, географе, академике Академии наук СССР и УССР. Только в студенческие годы я смогла, в полной мере, осознать масштабность личности Вавилова Н.И., оценить его эпохальные открытия в области происхождения растительного мира и огромный вклад в мировую науку.

«Лысенковщина» (по фамилии притеснителя генетиков Лысенко), кампания по подавлению классической генетики в Советском Союзе, уничтожила множество талантливых генетиков; одной из последних её жертв, стал гениальный учёный Вавилов Н.И.

Попавший под маховик сталинских репрессий, заключённый Вавилов Н.И., умер в саратовской тюрьме в 1943 году.

Преждевременный уход из жизни выдающегося генетика, на многие десятилетия, отбросил назад советскую науку о закономерностях наследственности и изменчивости.

Мысленно я уже добралась до известного определения учения, ошибочно приписываемого лжеакадемику Лысенко: «Генетика – продажная девка империализма». Вспомнила, что выражение принадлежит писателю-сатирику Александру Хазину и заимствовано из пьесы «Волшебники живут рядом» (1964 год), поставленной Ленинградским театром миниатюр под руководством Аркадия Райкина.
 
С небес на землю меня возвратил голос доктора:

— Так он ничего не хочет делать: ни обследоваться, ни лечиться! – убеждал заведующего хирургическим отделением, лечащий врач пациента с «нехорошей» фамилией.
 
— Нет, не получится у меня вспомнить о законах наследственной изменчивости организмов, лежащих в основе эволюционного процесса. Мне-то и раньше не получалось похвастаться безупречными знаниями принципов генетики, а сейчас… – меланхолически подумала я, возвращаясь в прозаическое настоящее.

 Виктор Лысенко, молчавший всё время пребывания в кабинете, вдруг вспыхнул:

— А что, если я обследуюсь, у меня нога вырастет?! Кому нужны эти ежегодные переосвидетельствования?! – едва сдерживая слёзы, буквально прокричал Виктор.
 
 В таких сложных ситуациях, я всегда прибегала к беспроигрышной методике общения с пациентом: «глаза в глаза». Попросив коллег покинуть кабинет, приступила к беседе.

Первые мои вопросы вызвали у Виктора «искрение»: стараясь сдержать захлёстывавшие его эмоции, он отвечал раздражённо и односложно. Постепенно пациент начал говорить спокойнее; спустя какое-то время поведал мне свою историю.

В начале восьмидесятых годов, он, младший сержант срочной службы, в составе ограниченного контингента советских войск, был направлен в Афганистан. Не вдаваясь в подробности, Виктор пояснил, что его боевое подразделение попало в засаду. БОльшая часть солдат погибла; его, раненного в ногу, вытащил на себе друг.
 
 В госпитале сказали, что слишком поздно, ногу не спасти и ампутировали её на уровне средней трети бедра. Комиссовали, долго проходил реабилитацию, в том числе, техническую (обеспечение техническими средствами для облегчения повседневной жизни людей с ограничениями жизнедеятельности) в госпиталях Советского Союза. Протез неудобен, натирает культю, ходьба даётся с трудом. Мучают фантомные боли (неприятные ощущения разной степени и характера в отсутствующей ноге), приходится принимать обезболивающие препараты, так и до наркотиков недалеко.
 
 До армии женился на однокласснице, своей первой любви. Родители сказали Виктору, что не очень-то она его и ждала, а узнав о последствиях ранения, и вовсе подала на развод.

«По группе получаю мало, на работу не устроиться, жена бросила, ходить нормально не могу, а тут ещё, каждый год – переосвидетельствования, бессмысленные хождения по кабинетам! – закончил Виктор свою драматичную исповедь.

 Едва услышав название страны прохождения моим собеседником армейской службы, я всё поняла. За свою многолетнюю работу врачом, я практически не встречала воинов-интернационалистов, адекватно «вписавшихся» в гражданскую жизнь. Постоянное напряжённое ожидание трагедии; чуждая глазу окружающая среда; уклад бытия пуштунов, не имеющий ничего общего с бытовыми традициями славян – всё это наложило, неизгладимый отпечаток, на сознание военнослужащих и вольнонаёмных граждан ограниченного контингента советских войск в Афганистане.
 
Мне иногда приходилось общаться с весьма грамотным врачом санитарно-эпидемиологической станции, в послужном списке которой, был Кандагар. Две внешние детали отличали её от коллег: она непрерывно курила и была напряжена, о чём говорил синдром навязчивых движений: повышенная подвижность рук, частое моргание, подёргивание век. Доктор вздрагивала от звука телефонного звонка, словно ожидала какой-то беды.

 Так и Виктор: он ёрзал на стуле, поправлял волосы, одежду, потирал руки с длинными, музыкальными пальцами, всё порывался подняться с сиденья.
 
За минут тридцать он выговорился, отвечая на мои короткие, наводящие, вопросы, и успокоился.

Я спросила, чем он занимается в свободное время, которого у него – предостаточно.

 Мой собеседник стушевался и покраснел: я была на правильном пути.

— Вы, наверное, музыкант – у Вас такие красивые руки и длинные пальцы, – вслух предположила я.

— Нет, доктор, я… рисую… – неуверенно ответил молодой человек.
 
Я не ожидала такого ответа и судорожно начала вспоминать техники живописи. И, брякнула первое, что пришло в голову:

— А Вы пишете маслом или… рисуете акварелью?

Технику исполнения картин и рисунков я случайно назвала разными глаголами. Виктор посмотрел на меня заинтересованно: этот медицинский бюрократ знает разницу между методиками живописи?!

Я сохраняла серьёзное лицо, ожидая ответа.

— Да, по-разному, и маслом, и акварелью, под настроение, – ответил визави.
 
Я задала ещё какой-то вопрос, не выдавший во мне дилетанта: Виктор ответил.
 
 Как оказалось впоследствии, наша беседа длилась более часа. «Шаровая молния» превратилась в интересного, начитанного собеседника: мы расстались добрыми приятелями.

Через месяц Виктор подарил мне миниатюру с авторской сигнатурой (латынь – подпись) в правом нижнем уголке картины.

Опытный психолог порадовался бы, психическому здоровью и эмоциональному состоянию, её автора.
 
На фоне апельсинно-алого восхода и яркой весенней зелени травы, была изображена двуствольная берёзка. Один из стволов, искорёженный, с почерневшей корой, уходил на второй план; другой – гладкий, с мелово-белой корой, тянулся в пронзительно-голубое, весеннее небо.
 
 Через год бывший воин-интернационалист «забежал» в кабинет и сообщил, что полгода назад он женился на «самой лучшей в мире женщине» и они ждут ребёнка.

P.S. Подаренная Виктором миниатюра «переехала» из малосемейного общежития в новую трёхкомнатную квартиру, которую я получила, спустя год, с момента назначения на должность заместителя главного врача Барановичской городской больницы.