Первая, Белая, и Всея. глава 28

 Глава 28. Гаркавый в селе. Село и люди.

*Гаркавый стоял перед Учителем озадаченным, отпрашивался на три гладких дня к деду с бабушкой, в утомлённое село просился. Младший брат отца работает в преуспевающем материке, бурит газовые шурфы на дне океана, готовит подачу газа для улучшения жизни людей прозябающих под холодом зимних облаков, скоро возникнут условия, когда люди будут даром брать энергию из воды и газ станет бесполезным для согрева, надо спешить деньги горячие нарабатывать. Прислал дядя Коля срочный перевод денег, чтобы выгоревший шифер старого дома заменили красной черепицей. Имеет основание и возможность, неплохо под таким делом прослыть в отсталой Марилянке важным женихом. Село из-за мировых преобразований разваливается, тут даже петухи по утрам по-другому стали петь. Способ добывания средств жизни – самая нужная и ужасная сила любого общественного строя. Этот новый строй запутался, не приспособился положение первичного сословия улучшать. Социальный упадок образовался, а утвердиться всё же охота. Начавшееся тысячелетие не даёт передовые показатели, и дядя вот тоже, в самый конец осени захотел кровлю перестилать, крышу дома украсить, жениться собирается; крыша дома – музыка неба, после такой музыки занимательных невест не высчитать, даром, что разъехались по миру, вернутся!
- Три предзимних дня это мало, - Учитель прошлым опытом определил начало и конец стропильной перетруски, - для такой поры неделя нужна, смотри не вздумай там жениться, вдруг нам войну объявят, надо держаться готовыми к перераспределению влияния на старом материке. Прежде материк, военным путём пытался добиться нашего уничтожения, теперь для такой цели мирное объединение придумали, неизвестно когда война континентов начнётся. Передовое население земли ждёт от нас убеждённого ответа, придётся упреждающим ударом вклиниваться во враждебный полуконтинент, - заключил Учитель, - спешить надо, не отвлекайся даром.      
Сеня Гаркавый въехал в забытое село на белом квадратном автомобиле, бабушка с дедом всплеснули руками от неожиданности, а он сказал, что если бы село имело аэродромную площадку, он бы и на вертолёте мог приземлиться.
 Расторопно за работу Семён взялся, объявил старый снятый шифер ненужным, и его мигом растаскали для сарайных нужд. Дед не одобрил такое расточительство, но бабушка прикрыла брюзжание старика: - Семёнше виднее, - сказала она, - село злиться будет, если этот шифер истлеет сам по себе, он тебе не нужен. - В поднятом деле, дед командовал всеми работами, но все его указания утверждала бабушка, без совета с ней он лишний гвоздь не купит. После каждого своего пожелания бабушка говорила, - Кольша так-бы и сделал, ему так лучше подойдёт!
 И дедушка усиленно старался извлечь выгоду от такого результата. По старым обычаям не принято, чтобы отец брал плату у сына; отцу платить сыну за домашнюю работу тоже не годится. Всё идёт по предопределению кровного родства и самоотдачи призвания. Под мрачным покровом предзимнего неба идёт перетруска крыши.
На второй день, перед самым обедом, в прыти начавшихся работ, пришёл обросший мужик в шапке ушанке, длинные топорщащиеся науши пляшут на ветру, холода в ночь стали воду подмораживать, к обеду, солнце силится разогреть настрои короткого дня. Мужик стоял посреди двора растопыренным, расписывал руками бранные посылы. Стал с плотниками ругаться: ему недосуг в чужое село за свой счёт ездить, уже год как обшивка фронтона не зашита, за мастерами долг и дело, ветер по чердаку гуляет; требовал всё бросить, срочно к нему идти отложенную работу завершать.
- А как же моя крыша? Доделают, тогда разбирайся! - дед решительно стал на защиту плотников, но и мужик напирал, пререкался с мастерами, - не взяли бы плату за фронтон я бы давно сам его забил!
Бабушка тоже слово хотела сказать, но дед грубовато велел ей идти огонь в печке шерудить, вслед ласково смотрел, вставлял в глаза далёкое очарование, не забыл лёгкое платьице, в котором он в первый раз её обнял.
Семёнша, бабушкину мысль всё же протянул, мужику в ушанке говорит: - Зачем лето пропели, как та строптивая стрекоза, не удосужились извлечь удобства хотя бы в том же августе, а теперь дожди и снега вот-вот зарядят; фронтон ваш подождёт, а мы всю крышу обнажили, - и почему-то Семён подумал, что мужик этот, даже в августе шапку не снимает.
Мужик шапку поправил: - Сравнил, вы целую крышу не покрыли вовремя, тепло и листва осени долго стояли, в зиму взялись оголивать стропила? У меня авансовое упущение давно оторопело, давно плату дал, что мне до вашей крыши, пусть неоконченную работу завершают!
-  Мы делаем по усмотрению обстоятельств, не чувствуем надобность отставание содержать, и наперёд не платим, в том, наше убеждение. Нужное соответствие порядка соблюдаем, вот мотив текущего развития. Тоже, придерживайтесь порядка дядя Вася, летом надо было думать!
Дядя Вася криво посмотрел на всех, более всего на юношу, ничего особенного не извлёк, упрекнул плотников последствиями скорого снега, и хмыкнул: - У меня доски сухие, всего малый фронтон без окошка, а они крышу всего дома в зиму менять надумали, тоже мне довод для упрёка нашли… - Обиженным ушёл.
Плотники затем, замеры и запилы гоготанием наполнили, тут же и забыли сердитого мужика в ушанке. 
Дедушка весь день улыбался, был горд за Семёншу.
 Сеня Гаркавый, по заданию Учителя, вечерами в народ уходил, жилы дворов щупал, узнавал, как людям живётся в новом строе без колхоза, спрашивал, долго ли проникновение барской экономики терпеть будут. Если, крестьянство ликвидируют как класс, и второй после пролетариата социальный слой не сможет постоять за трудовое единение, никто преимущества не ощутит. Большевиков давно нет, Красной армии тоже нет, некому крестьян классом объявить, потому крестьяне  пережёвывали житейскую сумятицу: артель дело неплохое, но парторги всё испортили, во взаимоотношениях с землёй личную выгоду выставили, связь с землёй в барщину превратили, порочный характер - явлением всеобщей беды сделался. Есть, что терять от волнений, ждут положительные перемены, а они не идут, неоткуда им взяться. Городской капитал наступает - говорило село - а должно быть наоборот; камни хлеб победили.
Тут некий городской житель тоже, от горя нищеты так и сделал, продал квартиру, выбрал в селе за копейки оставленный дом, обжил, довольным крутится вокруг пяти плодовых деревьев, называет их садом, целует стволы и кроны. Имел весёлое настроение от квартирной выручки, напоследок неожиданно люто посмотрел на балкон старой хрущёвки, бранными словами ненависть к бывшей жене вылил. Квартиру продали, деньги разделили, и сами разделились. Потому вот и вдовушка сельская прибрано вокруг ходит. 
Семён зачислил влияние случая, в селе оставленных дворов не счесть. Зашёл в другой, плотный кирпичный дом сделавшийся кабаком, начинает понимать, что люди села податливы решениям времени, привыкают к изменчивому восприятию.
 Четыре разных человека сидели за массивным столом, сделанным из вытесанных толстых плах, обожгли их для красоты текстуры, и лаком покрыли, кроме пустых бокалов ничего больше на досках не уселось, все четверо говорили о еде. Первый частный бар в малом селе, изначально нёс неуёмное назначение, имел название: «До последней копейки». Хозяин, невысокий цыган с большим животом постоянное олицетворение тех последних копеек: атласный костюм, лакированные туфли, и сердитое удовольствие на лице. Один из четырёх сидящих за пустыми бокалами знаком Гаркавому, толстый сосед Сава с друзьями сидит. Трое других худощавы: один сильно заросший, с усами под подкову, второй друг негр, зять тёти Гали, у неё восемь дочерей, говорит в Африке в его стране, постоянный голод. Третий за столом в кепке линялой на голове, всё же не шапка. Сава гладит живот, выпитое пиво прерывисто урчит в кишках, пить вино стало немодным, недовольно смотрит на осадок в бокале, не задумываясь, выпросил у Сени «мелочь», чтобы уныние прогнать, все копейки что были, до последней к цыгану укатили. Звериное желание с каждого носа капает в пустоту стола, в отсутствовавшие носовые платки, и в пустые карманы. Сава почесал языком скучающие зубы, Сене сказал: - Слышь, наш, я к вам завтра обедать приду. - После слова «наш» Сеня добавил друзьям сотню, что валялась в кармане. Один глаженный, наодеколоненный носовой платок остался.
 …Назавтра Сава следил, когда плотники с крыши слезут. В глубине огорода с обрезных досок плотники новый нужник сбили, двумя целыми листами заплесневелого шифера, нужную будку покрыли. Из обрезков балок «отгрохали» во дворе временный стол и низкие скамейки без спинок. По давнему обыкновению, мастеров хозяева кормят; как раз садились обедать мастера, и Сава вбежал, с одной ноги на другую приседает, за живот держится, на нужное строение в глубине огорода смотрит:
- Тёця Лёдця я хочу у вас покушать, - сказал он хозяйке и держится за выпирающий живот, пыхтит…
- Ух ты! Садись Савушка. Что дома не кормят?
- Кормят, но я хочу за плотничным столом с мастерами отобедать, чтобы сытной едой и свежеспиленными досками пахло. Люблю дышать стружками и новыми досками, у меня братья, тоже ремесло имеют по камню, камни не люблю. Насыпь мне ляленько в большой супник, я только вот… и сразу приду. 
Тётя Лёда насыпала плотникам тарелки с наваристым борщом, макитру с запечённым петухом и подрумяненной картошкой на середину стола поставила, соседу большой супник с густым борщом наполнила, тонко нарезала хлеб. Недавно Саве скулы правили: растерянно надкусывал большие ломти хлеба и тыкву варённую, вдруг лицо перекосилось, с шарниров соскочила челюсть; костоправа-знахаря нашли. Удалось суставы на место вправить.
 Скамейка рассчитана на бригаду, Сава подошёл к столу, покрутился, сел в торце на большой плотничный чекмарь, им колья забивали, грунт вокруг стола утрамбовывали, грязно колотушка в стороне валялась. Озабоченный постоянным голодом Сава спешил умаститься, шумно принялся борщ хлебать:   
- Я тётя Лёдця, - Сава говорил полным ртом, - скажу по-родственному, люблю, когда борщ заправлен фасолью, наши фасоль не кладут, курицу тоже люблю, - Большими пухлыми ладонями он разорвал горячего петуха, бросил половину себе в супник, - эта рябая курка цыплёнком тут бегала, ещё в весну её себе присмотрел…    
- Что-то давно не видел тебя Сава в селе нашем, редко к тестю в гости ходишь, - заметил старший плотник рашпильным голосом. Мыкнутая в супник птица уволокла настрой всей бригады.
- Да был я у него на пасху, - Сава языком крутил горячее мясо петуха, и слова крутил, - всего только два раза стол накрыл, вино у него бочкой замшелой отдаёт. У меня бы добротный был погреб, если бы грунт опалубочный успел извлечь, да всё некогда…  Отец с братьями, каменной аркой выложили мне подвал, из пиленого известняка слепили, ушли и больше не появлялись, опалубку оставили, грунт из-под арки мне вынуть надо. А у меня того времени пока нет. Когда расчищу, наполню: солениями, вином, салом, брынзой, неуёмный запас всякой еды в нём буду держать, это я умею.
- Савик, а, правда, что ты трактор руками можешь остановить?
Сава оголил над столом огромную плечевую мышцу толстой руки: - Сила у меня неуёмная, никто не поломает мою лапу, я этими ручищами, пиво вёдрами выигрываю, любого выломаю за просто так.
- И что, сможешь ведро пива выпить?
- Я и два выпью, ты мне поставь!    
Сава утянул в супник вторую петушиную половину, разжёвывал, дробил трубчатые кости «рябой курки, которую он ещё цыплёнком присмотрел», выглядывал, не принесёт ли тётя Лёда из печи ещё чего такого, рассказывает, что в день рождения, жена в обильном масле лично ему самого крупного селезня сготовила, за раз съел. 
- Видно, после дня рожденья, дома плохо стали готовить, - старший плотник, съеденную обиду бригады, выстругивал из глубины гортани.
Сава перестал жевать, смотрел, смотрел…, потом говорит: - Пусть дядя Захар скажет, как я ему помогал яму копать, мешки с кукурузой на самый чердак складываю, с пола на чердак левой рукой забрасываю.
Дядя Захар, молча и неопределённо махнул головой.
- Во! - сказал надутыми, полными щеками здоровяк, и продолжил с хрустом молоть петушиные косточки, скрипуче жуёт косые взгляды плотников.
Он бы пригодился нашему Учителю, - подумал Гаркавый, - можно приспособить, чтобы больного прошлым строем человека из ветряка, по пространству носил. Поместим крысолова в спальный мешок, и пусть Сава носит, ходит за нами, а мы время от времени будем спрашивать: жива ли в мешке эпоха крысолова.
Тётя Лёда, после второго блюда, положила на сколоченные бантиновые балки два противня с запеченным, залитый маслом и яйцами горячий тутманик. 
Сава расцвёл улыбкой, выпрямился, струсил живот, и тут же принялся, есть горячий тутманик с брынзой, брал руками из середины противня, где гуще запеклась покрытая коркой сметанаяйчная  заливка. Жгла язык запеканка, Сава крутил горячие ломти во рту, перекидывал из одной щеки к другой, глотал, не разжёвывая, пальцами челюсть придерживал. Пока у других куски остывали на тарелках, выгреб всё с противней; слезился, охал и приговаривал:
- Я, дядя Захар, когда надо что-нибудь тяжёлое переставить ты не ограничивайся, говори, показывай, по незнанию могу не в том месте положить. Для меня это дело несложное, я хорошо в тяжестях разбираюсь, со мной не каждый потягается. Теперь вот пойду, три кружки пива на карандаш выпью, до ужина времени много, и до сна тоже далеко.
Сава встал, осмотрел стол, убедился, что всё съедено, больше ничего не подали, только компот в запотевших бутылях. - Страшнее пустых столов только проказа бывает, - сказал Сава, не люблю пустые столы, особенно компот! - Вышел без ни какого спасибо. Пошёл пиво на доверие пить.
 Тётя Лёда: сливки, мёд, и подоспевшие пампушки принесла, пропела: - А Сава то, куда жж подевался, Савы то нет…
 Гаркавый вернулся в мировую школу с выполненным заданием. И крыша новая сияет, и все дворы сельские обошёл. Достал спрятанную серьгу, нацепил, снова невидимым стал. Принялся порученное исполнение школе рассказывать, объясняет неизбежные явления, те, что видел в надломленном селе:
 - В бывшем общественном хозяйстве движется переход от социализма к единоличному капитализму; товарное преимущество важнее социального строя. Стоит неуравновешенное соотношение земного уклона в давно установившемся мире, несоответствие отдачи в кажущейся прибыли стоит. Крестьян осталось мало, будет ещё меньше, их негры и микроэлектроника подменяет, комбайны и трактора без людей работают, сословие имеет важную значимость для земли, а никто в новых условиях того не замечает. Если все внешне городские признаки перестанут снабжать село радиоуправляемой техникой, село не испугается, как и пять тысяч лет назад будет жить с кормовым запасом. А вдруг решат крестьяне пищевую продукцию остановить намертво, это внезапное бедствие для города, хуже любого вируса отразится, Сава это хорошо знает. Остальное человечество, с перерывом на военно-дорожный запас, протянет без положенной пищи, каких-то семьдесят дней. Города умолкнут, тишина воцарится по всему свету, из всего народонаселения земли останутся одни крестьяне. Рыбаки, охотники и собиратели урожая - давние родственники по пищевому управлению - те же крестьяне, их можно по старой памяти в пищевую артель записать. Так что пора менять местами распределение товара, разделить назначение условно обозначенных денег и выращенное пропитание. Сава точно знает: что такое последняя копейка.
 - Ого! тут какое-то принижение, - возмутился Пропадит, - обмен веществ перемешался, без пищи и мы обмякнем.
- Пока село ветшает, городские, ещё живые люди успевают прогуляться по ровно сложенным камням, любят обсуждать всякое звучание музыки, корявое пение, архитектуру высотных домов с башнями; о спорте спорят, о дисконте, дипстейте, об иностранной валюте рассуждают, в политике крупно разбираются. Уединенной самодеятельностью развлекается компьютерный народ. Город мучается переживаниями мировых событий. Крестьяне плохо  двухкомнатным общежитиям сочувствуют, для них город: место постоянного шума и бестолковой суеты. Сами, с самого детства прикладывают ухо к траве, слушают шелест леса и тепло земли, дышат запахом почвы: обнимают незаменимую для них землю-родину, им притворство и лживая нежность не нужны, людям по-разному видится мир. Может быть, селяне и есть духовный оберег наций. Иди, знай.
- Когда это ты Гаркавый успел такое придумать? – Полова засомневался россказням, потому свою собственную линию упаковывать начал:
 - Помнится Учитель, Сущий хотел все города ликвидировать, сделать обитаемое пространство ненавистным к городу, состоящим только из хуторов, где люди будут иметь обязательные подвалы и лечиться от скуки: тыквами, мёдом, солениями, и фруктой всякой, без коммуникаций. Едва ли это удачное предложение, но я буду требовать издать именно такой закон. Только так можно в совокупности исправить назначение человеческого вида, иначе, пока обезьяны снова станут людьми - миллион лет придётся ждать. В мире жизнь и смерть рядом идут, тело, и душа беспрерывно ожидают нужные урожайные перемены. Если город победит село, увядшие выдумки непременно продолжат искажаться. Человек в большом месте, сам по себе один, а в малоэтажном поселений - каждый как многие. Без благородного насилия ничего не получится, сколько бы ни плакали пострадавшие, они сами предпочли дым, смрад и слёзы. Люди в городах преобразились, а село из-за развала строя тоже начинает портиться, надо недостатки в преимущества переделать. Мы же ни какие-то там красные кхмеры, не будем профессоров насильно сгонять в село, у нас свой простор, чужих не пустим, негры нам не нужны, упреждающе победим отставание. Городское человечество заражено приобретённым безумием, неоткуда брать полезных изобретателей; если такие есть, так они пробрались сквозь трущобы кварталов и затаились. Сколько можно петь устаревший металл битлоганов, это же обезвоженная пустыня, внедрённая слеза. Портится простота выбора. Я предлагаю объявить неповиновение искажениям - вот где конец печали. Для начала пусть каждый прочно утвердит своё личное изобретение, которого нет в представлениях других наций, такие лавры не всегда удачны, но мы будем отбирать те, что нам подойдут, станем вносить внезапные изменения. Предыдущая власть плохо разбиралась в сельском вопросе, а новая понятия не имеет. Установилось правление бездарей, а это конец полезным мировым событиям, сплошная путаница. Недаром один продвинутый остров откололся от материка. Такое дело до настоящей географий было. Теперь жди новые мировые события, только упреждающий удар выяснит причину соскочившей челюсти. Нет других вариантов, все в село переселятся! И точка! Пусть другие оглядываются, мы всегда во всём первые, ждём невероятные изменения, а Гаркавый, за даром навязывает нам обычное перевоплощение.
- Похоже Полова, ты запутался, но нам это не мешает, всё течёт своим ходом. И мы идём. 
В селе Савином, тоже обычное течение времени. Уже два года, как под дом Савы братья сложили арочный погреб, изнутри опалубкой дремлет слежавшейся грунт. Всего-то дел, выгрести из-под арочной каменной кладки слежавшийся грунт. Да всё не досуг Саве, много пива и тяжёлой заботы желудку, есть куда силу девать.
 Лежит Сава на топчане, пустую силу лёжа ворочает, думает: зима, холода могут настать, дядя Захар крышу перетрусил, и мне пора свинью колоть. Глядит в окно, отец мелькнул с черенком под мышкой, и братья, вроде тоже лопаты несут. Быстро прошли.
- О! – решил Сава, - старый собрал братьев, подвал чистить будем. Неохотно поднимается с постели, подсобить придётся, это не крышу обмывать. Один день, и грунт-опалубка опростает подвал; в глубине стены ниша с бутылкой водки дремлет, чем не стрекало. Пусть начинают, я в баре с друзьями похмелье отмечу. Сообразились наконец-то родственнички.
Выходит Сава во двор, с медвежьей неуклюжестью подтягивается, в руках отца и братьев палки… Отец первым ударил, и братья пошли гулять, били пока не устали, знали, до ожирения отоспался Сава, с детства таким телепнем ходит, фигура плотная, есть куда палке липнуть. 
- Если через неделю не выгребешь подвал, повторим урок, - сказал отец. Молча ушли.
- Вот это окорок. Видно жена старому пожаловалась. Побить придётся, а затем грунт вынимать надо, вдруг атомная война начнётся, негде будет прятаться. Недаром, малый Гаркавый убеждал, что подвал в будущем каждому сгодится. - Сава чесал побои, суетливо перемешал личное колебание, принялся врываться в арку погреба, сыпучую опалубку стал вынимать. Втугачку работа идёт. Ещё, та скука и тяжесть, силится, на всё село - живым земснарядом себя объявил.
Палка - орудие успеха, без палки, - шепчет Сава, - не появится подъём состояния, палка это первое за, что человек когда-то ухватился, без неё, ни одни действия не разбудятся.
Спит Сава, как и положено побитому. Африка и ниша с водкой снятся, улыбается Савино детское любование. Спешит к нише. С Дуная взрывы слышны, к торцу подвала быстрее добраться хочет.*