Колея ответственности и любви

Моей маме и всем  мамам на свете в канун 8 Марта   
посвящается...

Мой красивый маникюр подходил к своему завершению, когда у мастера, его делавшего,  раздался телефонный звонок. Она изменилась в лице, разволновалась и расстроилась одновременно.
— Сын проспал школу.
Я удивлённо посмотрела на Нонну. Какая школа? По велению пандемии у нас в государстве даже правительство на удалёнке. Она смутилась и тут же поправилась:
— В смысле, дистанционный урок в онлайне проспал, – её красивые миндалевидные глаза выражали беспокойство. — Не знаю, что с ним делать. Тринадцать лет, играл в компьютер допоздна, я ушла на работу, а он… – Нонна сделала паузу и вконец расстроилась, – Проспал.
     Красивая молодая женщина, озабоченная судьбой сына,  печально вздохнула, и, с ярко выраженным вопросом «Как быть?», посмотрела на меня. Огорчения мамы, имеющей сына-подростка, мне были знакомы не понаслышке. Я заулыбалась. Бывает и не такое. Рассказать или нет? Вряд ли ей чем-нибудь поможет моя история. Но если  говорить, то уж всё как было, тем более, что ситуация давно отыграна и узел развязан. Возможно, честный взгляд через время, на такой вот случай, поможет кому-нибудь не только убрать, но и не дать образоваться в будущем подобным узлам. Ладно, так и быть. Дело было четырнадцать лет назад….
*****
       Будильник на его столе звонил в пятый раз. Сигнал на его телефонных часах надрывался уже в десятый раз. В сто двадцать пятый раз я кричала «Вставай!» из всех помещений квартиры, пребывая в каждом по очереди, собираясь на работу. За пятнадцать минут до выхода, я выставила будильник на своём  телефоне и, на ходу, допивая кофе, поднесла его к  уху своего взрослого сына так, чтобы он не мог дотянуться рукой.
— У тебя совесть есть? – спокойно спросила я, хотя внутри всё было на тонких ниточках от негодования и беспомощности.
—  Ммм, сейчас встану…, – даже не глядя на меня, промычал он.
— Я слышу это уже целый час. Тебе до выхода из дома осталось двадцать минут. А ещё надо побриться и, вообще, выглядеть на все сто! У тебя сегодня  первый экзамен! Вставай немедля!
— Ну и что… Первый – не последний, – последовал циничный ответ.
     Ах, ты ж! Ну вот что с ним делать? Опять проиграл до утра в комп. Почему такое равнодушное отношение к своей судьбе? Не маленький уже, понимать должен, семнадцать лет, школу заканчивает. Я тоже сова, ну не до такой же степени, что бы вот так бездарно просыпать свою жизнь.
     До моего выхода из дома оставалось пять минут. Ещё пару глотков, контрольный осмотр в зеркале, поправить локон вот здесь, губы, духи, туфли – готова. У входной двери я задержалась и прислушалась.
 — Сынок! Я ушла! – крикнула я через плечо. Ответом мне была гробовая тишина. Ну, уж нет! Пусть он безответственный, но я-то  другое дело.  Я – мать! И не могу равнодушно относиться к тому, как он губит свою жизнь.
Прямо в туфлях я вернулась в кухню, набрала в кружку холодной воды и процокала на каблуках в его комнату.
— Последний раз предупреждаю, вставай! Ты понимаешь, что проспишь экзамен?! – на меня посмотрел мутный глаз и обратно закатился. – Хорошо! Сам напросился…. – и не дрогнувшей рукой я вылила ему на голову содержимое кувшина.
—  Маам! Ты что..?! – мгновенно открылись не только оба глаза, но и, о счастье! показалось тело из-под одеяла.
— Ничего, – спокойно ответила я. Но внутри меня клокотал вулкан. Во-первых, я не терплю насилия над человеком, пусть даже такого. Во-вторых, необходимость крайней меры боролась с моим пониманием свободы и тем, что я нарушила личные границы. Я нагло вторглась в чужое пространство и никакие оправдания по поводу ответственности, правильности моего поступка, по поводу того, что он мой сын, и что я хочу ему добра, не могли заглушить голос совести. Я знала, что  решать вопросы с помощью крика или насилия – это значит расписываться в своей беспомощности. Но дело уже было сделано. Он мне назло накрался одеялом с головой, не понимая, что делает и себе назло тоже. Тоном, отрезающим все концы, я сказала:
— Всё! Я ушла на работу. Проспишь – это твой выбор. В конце концов, тебе решать, как жить дальше.
      Ощущение было такое, что я тоже делала выбор, вот только какой? Перед выходом я помедлила, потом заглянула в комод и взяла из него дежурную семейную заначку в сто баксов. Меня трясло от злости на сына и одновременно от презрения к себе. Так как сама уже оказалась на грани опоздания, пришлось ловить такси. Настроение было отвратительное.  И, как назло, таксист попался разговорчивый. Видя моё состояние с самого утра, рискнул поднять мне упавшее настроение. Мы явно с ним не совпадали. Чтобы не вводить его в заблуждение, я в двух словах обрисовала ситуацию. Ошарашенный взгляд таксиста говорил сам за себя. По выражению его лица, понятно было и без перевода, что я не мать, а ехидна. Спасибо, товарищ, поднял настроение! Ладно, проехали. Но водителю явно было не по себе.
— Может, вернёмся? –  спросил на всякий случай таксист.
«Во-от! Даже у постороннего мужчины сердце болит за чужого ему ребёнка, а у меня? Всё-таки таксист прав в своём молчаливом упрёке, я – ехидна. Нешто любящие матери так поступают? И откуда во мне эта стойкая вера, что так надо и что это правильно?»
— Нет! – отрезала я. – Мой сын мужчина, поэтому должен учиться принимать решения и нести за них ответственность.
    Таксист со мной спорить не стал, но я чувствовала всё, что он обо мне думал. «Ну и пусть. Он не знает, что я сделала ещё более худшее».
    Где-то на задворках интуиции я предполагала, что сын вскочит  в последний момент и, забрав заначку из комода, помчится на такси. До лицея ему было две остановки на метро и еще топать от метро. Эта ситуация вполне себе просчитывалась. Но какова я! Оправдаться можно перед кем угодно, только не перед собой. Врать себе и верить в то, что врёшь – это не про меня. Я усложнила ему жизнь,  намеренно забрав деньги. Вернее – не оставила шанса. А фактически я его наказала. И как это вяжется с материнской любовью к единственному сыну?
    Всю дорогу я думала о том, что я плохая мать, сама заварила эту кашу, самой и расхлёбывать.  Что тут скажешь? Я  не смогла привить сыну чувство ответственности. Да и в части выплеснутой воды, тоже молодец, блеснула, а уж про заначку и говорить нечего.  Но «бизнесовый» прагматизм и деловая хватка подсказывали, что я устроила себе головную боль. Поэтому больше я думала  о том, что придётся  делать, если он, таки, завалит выпускной экзамен. От этих мыслей мне становилось ещё хуже.
Примерно через полчаса зазвонил телефон. Я совершенно точно знала, кто звонит и зачем.
— Мам, я проспал.
Конечно, это было оно – моё единственное чадо.
— Молодец, – очень тихо и очень спокойно ответила я. Таксист сбавил скорость, прикрыл от шума окно и покосился в мою сторону.
— У нас деньги дома есть? Если я поеду на такси, я успею, – спокойным, даже деловым тоном спросил сын.
Он уже всё решил и просто ставил меня перед фактом. Нет, милый, твоя мама не так проста, как ты думаешь, и не так добра, как бы ей того хотелось. Она не оставила ни тебе выбора уйти от ответственности,  ни себе шанса быть слабой.
— Езжай. Денег нет.
— А заначка?
— Я забрала.
Пауза. Не долгая. Соображает. Он всегда быстро соображал, есть в кого.
— Ты далеко уехала? Может, вернёшься?
— На середине дороги. И, нет, я не вернусь.
— А что мне делать? Может  быть, – замявшись, спросил он, – Ты позвонишь соседке? – в его голос сала подмешиваться тихая паника.
— Что хочешь, то и делай, дорогой. Можешь позвонить соседке, я не против.
— А ты не могла бы…?
— Нет. Не могла бы. Учись отвечать за свои поступки, – это был запрещённый удар с моей стороны. Ответ был  мгновенным и  ожидаемым.
— А можно меня воспитывать не сейчас?
— Можно! – сказала я и нажала отбой. – Шах и мат. Вот только кому? – уже тихо сказала я.
Таксист посмотрел на меня боязливо-восхищёнными глазами:
— Вы играете в шахматы?
Я повернула к нему своё лицо, с высоко поднятыми  бровями, глубоко вздохнула и отвернулась. Очень выразительная мина получилась. Даже комичность вопроса, у меня, обожающей юмор, не вызвала улыбки. Таксист ёрзал за рулём. Ему не давала покоя моя выдержка и холодность. Если бы он знал, какой вулкан бушевал в моей душе.
— А что вы будете делать, если…
— Не знаю, – резко ответила я, не дав ему договорить.
Через несколько минут таксист сделал ещё один заход:
— Может, вернёмся, не далеко ведь уехали?!
Он что, специально проверяет меня на прочность? Я даже не повернулась в его сторону, только бросила коротко и тихо: «Нет. Едем на работу». Я оставалась в неведении до вечера, пока его отец не позвонил мне, и не рассказал, как всё прошло.
      После этого инцидента мы с сыном крепко поссорились, и  он ушёл жить к отцу. Когда через несколько лет мы вернулись к тем событиям, то выяснилось, что каждый из нас запомнил свою причину ссоры, и она совсем не совпадала с истинной, неприятной нам обоим и уже затёртой услужливой  памятью.
*****
— А он успел на экзамен? – спросила меня мастер Нонна.
— Да. Он нашел деньги на такси и чудом опоздал всего на десять минут. Там оказалась задержка, кто-то в комиссии тоже опаздывал, поэтому, сделав назидательный выговор, его допустили на экзамен. Он всё сдал и даже поступил в институт, в котором, впрочем, учиться не стал. Но это уже другая история.
— Света, как вы смогли так? – не то восхитилась, не то удивилась Нонна.
— Не знаю, – задумчиво ответила я. Я и вправду не знала, как смогла так поступить со своим ребёнком, хотя уже и взрослым. Что за сила толкала меня устроить ему жизненный экзамен, выбрав для урока такой ответственный момент. Единственное что мне нельзя поставить в укор, так это то, что я манипулировала ситуацией. Всё было честно и по-настоящему. Эмоциональная честность – это от мамы. Её можно было упрекнуть в чём угодно, но чувства, какими бы они ни были, она всегда испытывала искренние.
— Ну и холодрыга! – пришла с улицы Карина, второй мастер. –Даже не скажешь, что двадцать первое мая на дворе, прям настоящий конец осени! Опять клиентка опаздывает, да ещё машина в колею сегодня попала….
    Я отрешённо посмотрела в окно. На улице летали огромные хлопья снега. Вот тебе и весна. Конец осени.., снег с дождём.., опоздания.., школа.., ответственность.., колея… Какие странные повторения… И вдруг, словно молнией разрезало память. Мама, мамочка, милая моя! Боже, я совсем забыла про тот случай в моей жизни!
*****
       1974 год. Поздняя осень, второй класс, конец первой четверти. Погода жуть. Про такую говорят – хороший хозяин собаку из дома не выгонит. Из военного городка нас возили в деревенскую школу на военном автобусе. Автобус делал два рейса. Первый рейс был в половине восьмого – на нём всегда ездила моя пунктуальная сестра, второй в восемь утра, на нём ездила… не будем показывать пальцем. Я вечером укладывалась спать плохо, соответственно утром вставала тяжело, и изменить существующую ситуацию родители почему-то не могли.
— Света, вставай! – я слышала это уже  раз в пятый. – Вставай, а то проспишь автобус!
     Утро выдалось мрачным, сырым и холодным. Похоже, что я заболевала, вдобавок ко всему, остро чувствовался недосып и полное отсутствие желания сегодня учиться. Просто полнейшее. Уговорить маму устроить выходной не вышло. Просить градусник, высовывать язык, жаловаться на недомогания не получалось, мама была непреклонна, и  я тянула время, что бы опоздать.
      Мама понимала и чувствовала, что я увиливаю от школы, поэтому подгоняла меня и каждый раз приговаривала: «Опоздаешь на автобус – пойдёшь пешком!» Это звучало как угроза, которая никогда не исполнится, поэтому в одно ухо у меня влетало, в другое вылетало. Дорога пешком для второклассницы в одиночку, была не из лёгких, особенно в такую погоду. Одна я ещё ни разу не ходила. Через стрельбище, лесом, полем, опять лесом, по старому подвесному мосту через овраг, кусок по шоссейной дороге и через всю деревню, по истоптанной стадом коров улице, на самый край, где была наша школа. На такой подвиг я себя не рассчитывала. Мама добрая, не отправит, в конце концов, она же понимает, что это просто опасно.
       Под снегом с дождём, я пришлёпала на место нашего обычного сбора. Городок будто вымер. На остановке было тихо и спокойно. Через пять минут моего ожидания вышел дежурный по КПП и объявил, что автобус уже тю-тю и ждать нечего. В общем-то, я получила то, чего хотела, но настроения почему-то не было и на душе было фигово. Да и тело обдавало жаром.
      Несмотря на недомогание, я притащилась домой виноватая, как нашкодивший щенок. Патологически не переношу, когда на меня кричат. «Сейчас от мамы получу по первое число – спать ей не дала, в школу опоздала, может я и не больна совсем? Перед папой будет стыдно, и Людка теперь меня запилорамит. А главное, я понять не могу, заболела я или нет? Уж лучше бы заболела, все вопросы решились бы сами собой». Я потрогала голову – кажется она горячая.
      Своими «долгими» сборами я не дала маме поспать после ночной смены и она, провожая меня, конечно разгулялась. Сон слетел, перебился, ложиться было уже поздно, поэтому мама занялась обедом. Раньше обед готовили сами, доставки не было, стряпали своими руками, и делать это надо было каждый день, а завоз продуктов у нас был два раза в неделю. Советский Союз, военный городок, Подмосковье…
      Мама встретила меня в коридоре в кухонном фартуке с полотенцем через плечо и руками, упёртыми в бока.
— Опоздала, – констатировала она на редкость спокойно. – Теперь разворачивайся и иди в школу пешком, – сухо сказала она.
— Я пить хочу, в туалет и ещё у меня голова болит, –  попыталась я надвить на жалость и подёргать за ниточки мамину любовь.
Она молча потрогала мне лоб, открыла дверь в туалет и пока я там была, принесла стакан воды в коридор.
— Всё? – спросила она.
— Всё, – кивнула я.
— А теперь, марш в школу! И без пятёрки не приходи! Поняла?
Чего тут не понятного? Пешком в школу, с пятёркой домой. Меня выставили в общий коридор и закрыли дверь, деваться было некуда. Мама была тверда и непреклонна. Я понимала это всем своим детским существом. Пришлось принимать вызов судьбы. И начался мой личный подвиг покорения себя.
     О чём я думала, пока топала по буеракам, это как-нибудь в другой раз. Но в школу я пришла к концу второго урока, по уши грязная, раскрасневшаяся от долгой ходьбы, одолевшая страх подвесного моста и коровьего поля, навоевавшаяся со своим эго и с гусями ростом с меня, полная решимости получить пятёрку и вернуться домой победительницей. А за одно, хоть как-то порадовать маму. Ещё по дороге я приняла решение выздороветь. Топать больной в такой холод и грязь ну, совершенно не возможно, поэтому пришлось исцеляться в экстренном порядке. Учитель не стал меня ругать за опоздание, видимо, из-за моего воодушевлённого вида после боя с гусями. С таким настроем я проучилась до конца. Грязь подсохла, и на перемене подруга Ирка помогла отодрать от меня коричневые лепёшки. Домой после школы я влетела на крыльях двух пятёрок, по математике и по пению.
— Мама! Я пять получила! – победоносно ворвалась я на кухню.
     Она сидела на табурете и как-то странно смотрела на меня. Моя активная жизнерадостная мама была на редкость тиха и внимательна.  Обед был готов и я с аппетитом, что бывало не часто, уплетая щи за обе большие щеки,  рассказывала, как сегодня в школе отличилась. Мама слушала меня, понятливо кивала, гладила по косам, тихо улыбалась, а  глаза её были на мокром месте.
— А как твоя головка, не болит? – жалостливо спросила она.
— Нет! Всё прошло. Ты знаешь, я решила не болеть, – с твёрдым видом, как будто, это зависит от меня, заявила я.
— Вот и славно. – Она виновато улыбнулась, прижала меня к себе и поцеловала в лобик. – А ты не хотела вернуться домой? – с какой-то странной надеждой в голосе спросила мама.
— Нет. Ты же сказала идти и не оглядываться, вот я и пошла. И дошла!
— Дошла... Дошла, моя хорошая, – ласково повторила мама. Она долго не хотела меня отпускать от себя, потом разжала руки, вытерла глаза и сказала, – Ну, беги, поиграй, раз ничего не болит.
     Потом, несколько лет спустя,  как-то сидя на кухне за чаем, она поведала нам с сестрой, что приключилось в то утро.
      Выставив меня за дверь, она выглянула в окно, проверить, не сверну ли я куда-нибудь в сторону. На дворе стояло самое не приятное время года – промозглая сырость, холод, снег с дождём, под ногами всё квакало, чавкало и хлюпало. Она посмотрела на мою съёжившуюся фигурку в осеннем пальтишке, тяжелых резиновых сапогах, одетых на два шерстяных носка, большой,  набитый книгами, портфель, бьющий по ногам и достающий почти до земли, и сердце её сжалось.
      Мама металась по квартире и не могла найти себе места:
— Что я наделала? Какая я мать после этого?  И что на меня нашло?  С её-то ангинами, отправить маленького ребёнка, да ещё больного, голова, ведь, у неё была горячая, за тридевять земель, в распутицу. И зачем? За дурацкими пятёрками! Кому они нужны! Вдруг она пойдёт не по дороге, а лесом? А я, дура, здоровая, про мост забыла, про шоссе, и про то, что она одна ни разу не ходила. Лес вокруг городка густой, и лоси, и кабаны….. Боже, помоги моей Светке!
      Наскоро набросив на себя тонкое пальтишко, надев на босу ногу осенние туфли, она бросилась меня догонять, но в видимом обозрении меня уже не было. Выспросив на КПП, куда я пошла по дороге или через лес, она запаниковала, потому, что я  пошла через лес. Она не рассказывала, какие мысли одолевали её в тот момент, но не трудно догадаться, что были они страшными и пугающими. Добежав, до просеки на стрельбище, она пришла в ужас. Вся лесная дорога была разворочена тяжелыми военными машинами. Глиняные пропилы в земле доставали ей почти до колена. «Значит, Светке почти по пояс будет». Охнув, она выбрала колею пошире и помчалась по ней что было сил. Мама не пробежала и десяти метров, как поскользнулась на скопившейся в колее жиже и упала навзничь, ударившись головой о камень. Она так и не поняла, потеряла она сознание или нет, потому, что оставались мысли, очень яркие и сильные. Одними из них она была со мной, в той трудной для меня дороге, а другими – беспрестанно ругала и корила себя. Ещё были мысли о том, что она, жена офицера, беспомощно валяется и замерзает в этой грязной колее в наказание за Светку.
     Сколько пролежала в той колее, в осознанном беспамятстве, мама точно не помнила. Ей казалось, что вечность. Но всё когда-нибудь кончается, и вечность не исключение.  Вот и её нашёл, помог подняться, лейтенантик, проверявший в то утро стенды под мишени на стрельбище. От предложения проводить её к врачу или до дома, мама отказалась, потому, что ей было стыдно и за свой вид и за постоянно текущие слёзы, которые нескончаемым потоком лились из глаз.
       Красивое мамино осеннее пальто, из тёмно-синей кружевницы, пошло насмарку. А мы с сестрой всё думали, куда оно пропало?  Про лёгкое сотрясение мозга, она даже не заикнулась ни нам, ни папе. Только несколько раз тихо повторяла, что это бог наказал её за Светку. Мы с сестрой были в шоке, мой, ещё детский ум, никак не мог взять в толк, почему мама не рассказала всё тогда, сразу.  А действительно, почему? Теперь уже не спросишь… Мама, мамочка, такая порывистая, чувствительная, такая искренняя и вдруг такая закрытая, потайная.
       Что переживает наша душа за целую жизнь? Кому, как и когда мы рассказываем об этом? Может статься никогда и никому. Пусть так, только здесь самое главное не солгать себе, не обмануться в собственных чувствах и переживаниях. Оставаться честной самой с собой. Я знаю, как это не просто.
*****
— О чём-то задумались? – неожиданно выдернула меня из переживаний Нонна. – Выбрали цвет для ногтей?
— Да. Вишнёвый, – улыбнулась я в ответ.
Вишнёвый…. Память опять зовёт меня в прошлое. Погода такая, что ли?
— Что за день сегодня? Как будто специально подстроено, чтобы  божественный луч ярко высветил мне случаи про любовь и ответственность. Может это об одном и том же? Как думаете, Нонна? – увидев её удивлённое лицо, я поспешила объяснить, – Нет-нет, ничего возвышенного, Маленький принц здесь не причём. Я вспомнила о простом, о человеческом. О варениках с вишнями!
К нам подсела Кристина, принесла кофейку согреться и, нежно улыбнувшись, попросила:
— Ну, расскажите. Пожалуйста!
Я посмотрела на их любопытные личики – не возможно отказать девчонкам.
— Что ж, если интересно – пожалуйста.
*****
      Это было в Одессе. Однажды папина старшая сестра, поставив на стол блюдо вареников с вишней, смеясь, рассказала нам одну историю. Дело было ещё до войны, году, так, в тридцать пятом. Бабушка с дедушкой ушли в поля на работу, а она осталась на хозяйстве, и, как водится, готовить еду. Тётя Таня попросила нашего отца, ему было тогда лет семь или восемь, нарвать вишни, для вареников. Дерево было высокое и ей, как хозяйке, да ещё имеющей младшего брата, лезть самой было не с руки. Глядя в его честные детские глаза, она внушительно сказала:
— Володя, если ты забудешь и не сделаешь то, о чём я тебя прошу, усталые родители, и мы с тобой, останемся голодными. Ты понял?
— Конечно, понял! Голодными! – повторил Володя и унёсся на колхозную конюшню по своим важным мальчишеским делам.
Объяснив четко и внятно, брату важность этого мероприятия, сестра занялась работой по дому. Время подходит к обеду, не вишни, не Володи нет. Ладно, подождём. Ужин на носу – брата нет. Стала она его звать. Раз крикнула, два, а на третий пошла искать. Нашла на конюшне и ещё раз сделала серьёзное внушение.
— Вовка! Вишня нужна! – и, понимая, что может не дождаться, предупредила, раз так, она сама полезет на дерево, но в таком случае, он останется без ужина. Вовка, наш папа, пообещал сестре за вишню и,  конечно же,  прогулял, забыв обо всё на свете. Пришёл он с гулянки усталый, еле волоча ноги, когда уже все сидели за столом. Как ни в чём не бывало, хвать тарелку, а ужина-то и  нету. Тётя Таня, ей было лет пятнадцать, прямо из-под носа у голодного ребёнка убрала, дымящуюся и сводящую с ума своей вкуснотой, миску с варениками. Даже бабушка, наша строгая и справедливая бабушка, не смогла её уговорить дать ему поесть. Но и подкармливать втихаря тоже не стала. Дал слово – держи ответ. И потом, авторитет сестры надо было поддержать. Как бабушка смогла? Да, наверное, так же, как и я со своим сыном. Так и лёг наш папа спать голодный, но с пробуждённой ответственностью и пониманием того, что за свои поступки надо отвечать.
        Будучи маленькой, слушая семейные истории, я высказывалась о том, что случись такое, я  не выдержала бы, и обязательно накормила Людку, свою сестру. 
— Ну, как ты могла, тётя Таня? – спрашивала я, жалея папу и поражаясь её силе воли. –  Разве можно оставлять ребёнка голодным на ночь, уснуть же невозможно?
Взрослые смеялись, потому, что Людка была старше меня, собранней и организованней. Так что с моей вольной волей как у папы, вопрос, скорее, стоял покорми ли бы меня? Мама бы, точно покормила, я знала это наверняка.
Добрые и зоркие глаза папиной сестры улыбались, но говорила она строго:
— Это всё из-за любви к нему! Чтобы он  стал ответственным и понял, все поступки имеют последствия и за них рано или поздно придётся отвечать.
А я всё думала и думала. Вера. Любовь. Ответственность. Как это, если любишь, не дать вареников голодному брату?
*****
— Я б так не смогла, – призналась Нонна. – Но хотела бы.
— А я не знаю, – ответила Карина. – Во всяком случае, теперь буду об этом думать.
      Я поблагодарила мастеров и полюбовалась своими красивыми ручками. За пару часов проведённых вместе мы поняли, что любовь – это не только телячьи нежности, но и  ответственность за того, кого  любишь, впускаешь в свою жизнь, доверяешь  и принимаешь. Мама… Папа… Сын…  Какой разный опыт об одном и том же. Вот она глубокая связь любви и ответственности. 
     Память успокоилась, воспоминания растворились в воздухе, и я с лёгким сердцем вышла на улицу без зонта, прямо под мокрый снег с дождём.
     Я шла  и улыбалась миру  светлой и доброй улыбкой. А немногие встречные мне люди, глядя на меня, улыбались в ответ и молча снимали с себя эти дурацкие, ставшие глупыми и не нужными, маски, закрывающие человеческие лица не от гриппа, а от самих себя. От осознания того, что пора бы взять ответственность за свою жизнь в свои руки и выйти раз и навсегда из колеи не любви к себе. Мир менялся у меня на глазах и меня это радовало.

Светлана Бойко