Оставшийся в прошлом

Он один из тех многих, кто навсегда остался в 2020м году. Он был старинным другом моей семьи, был чуть постарше моих родителей: в 2020м ему исполнилось 53 года. С родителями моими он дружил с раннего детства: знакомство произошло так давно, что в деталях уже никто и не помнил - как и где это было. Кажется,  в одной из "читален": так в советские годы называли беседки в парках, куда люди приносили книги, делились друг с другом книгами, и там же иногда играли в домино, шахматы, шашки, пили чай. В те годы, по рассказам,  был наш лесопарк гораздо гуще и простирался дальше, и водились в большом количестве там и летучие мыши, и совы, и обильно цвела сирень, которой тоже было гораздо больше, чем в наши дни (хотя может быть это просто свойство памяти: в детстве и юности и вода мокрее, и солнце ярче). Родители мои с детства увлекались историей, разыскивали всякие редкие исторические книги, которые тогда были в большом дефиците, вот так и познакомились с ним: он тоже жаждал изучать историю. Еще в советское время удалось ему собрать коллекцию редких, даже полузапрещенных книг. Собрание сочинений Ключевского, "воинские сказания Древней Руси", книги по живописи древнего Пскова и Новгорода, сказы и былины,  мемуары декабристов. От него же, кстати, я впервые услышала и еще в детстве прочитала "Розу мира" Даниила Андреева.  А еще они с моими родителями играли на гитаре и даже пытались создать собственную группу, написали несколько песен в стиле Цоя, но дальше этого дело не продвинулось.

Родом он был из купцов первой гильдии. То есть, как и я, его семья была из тех, кого определенная публика и сегодня называет "недобитыми". Красивый дом, когда-то принадлежавший их семье, и сегодня, перестроенный, стоит на берегу Москва реки в Замоскворечье. В советские годы, после выселения законных владельцев, там сделали аптеку (пример того, когда в Совдепии хотя бы что-то полезное сделали для людей на месте отобранного).
А дальше - типичная история русских в двадцатом веке. Ссылки-лагеря-расстрелы, ссылки-лагеря, расстрелы, снова ссылки. Потом милостиво разрешили тем, кто выжил, поселиться на окраине города: мои дедушка с бабушкой тоже заехали в такую "типовую" многоэтажку в окраинном районе, где военным выделяли одинаковые квартиры в одинаковых домах. Прошли годы лишений, скитаний и войны, жизнь постепенно стабилизировалась. И вот уже рождались новые поколения, играли в одних дворах, знакомились по интересам, учились, влюблялись. Человек приспосабливается ко всему...

Уже на самом излете СССР окончил он хороший технический институт, причем с отличием, и загорелся идеей ехать на "стройки" Сибири, тогда еще витала в воздухе эта романтика, что он и реализовал. Он работал, кажется, в Братске, в Шелехове и других новых городах, жил у Байкала. Участвовал в лесозаготовках, строил общежития, пути сообщения, дороги. Там вроде бы жили у него и какие-то дальние родственники.  Потом опять вернулся в Москву, собирался поступать в аспирантуру, но тут грянул развал СССР, и его профессия стала мало востребованной. Вчерашние инженеры становились программистами, а то и вовсе "челноками", страна в корне изменилась. Но он меняться не хотел, так и пристроившись в скромном НИИ и продолжая работать по своей профессии, получая копейки и постепенно беднея. Он по сути так по-настоящему и не освоил компьютер, кроме простейших офисных программ, а в интернет так и вовсе не выходил.

Вообще, был он человеком творческим, мечтательным. Но наверное из-за недостаточной усидчивости  и устойчивочти многие его таланты остались в зачатке, не развились в должной мере. Любил он поиграть на гитаре, особенно виртуозно давались ему верхние ноты - "флажолеты", как он это называл. Когда он бывал у нас в гостях: что, когда я была маленькой, бывало частенько, он особенно любил играть "Жили двенадцать разбойников, жил атаман Кудеяр". Увлекался "самодеятельной" песней: любил послушать и сам играл Юлия Кима (мне запомнилась песня, где поется что-то вроде "не бей лошадку, ей же больно"), Татьяну и Сергея Никитиных.   Из художественной направленности его натуры проистекали многие его удивительные свойства. Вот, например, его речь, часто состоявшая из причудливой смеси советских и дореволюционных оборотов. Старые вещи он называл "вехотка", стол - бюро, перчатки непременно были у него "лайковые", Рижский вокзал в Москве- "Виндавским", Эфиопию он называл Абиссинией, и так далее.

Он не шутки ради, а вполне естественно мог сказать мне по телефону, например, так: "Передавайте низкий поклон вашей матушке, Мелания".  Было у него и еще одно удивительное свойство: когда он говорил, он слово сурдопереводом сопровождал свою речь жестами, показывающими всё, о чем он говорил. "Вот еду на медленной скорости (показывает, как крутит руль), смотрю - на обочине дороге гриб стоит, похож на белый (рисует в воздухе руками шляпку и показывают, как оглядывается по сторонам). Выхожу я, и думаю, что грех не срезать, а может быть тут еще есть? (показывает, как срезает гриб и осматривается, и так далее). Его рассказы о Байкале были столь же красочны, наполнены величественными метафорами. В сильный шторм волны там ходят будто бы "высотою с колокольню" (конечно, преувеличение), зимой там "морозы лютые", и такие глубокие снега, что дома заметает "под самую крышу, и многие выходят через поддувало в потолке" (наверное, тоже преувеличивал), ночью светят звезды "с гусиное яйцо". Он очень любил рисовать: его идеалом была Россия лермонтовских времен, первой трети- середины 19 века, он рисовал девушек в платьях той эпохи и сам, видимо, мечтал встретить такую, но никогда не встретил. Возможно, этому помешали как раз его идеалы, он ждал какую-то особенную девушку, но не дождался.
Но до поры до времени он не падал духом, часто бывал у нас (но с каждым годом все реже), особенно хорошо мы встречали новый год. Он рисовал разные гусарские и прочие старинные мундиры, гирлянды и другие поделки под старину, мы устраивали костюмированные балы со свечами, играли в придворных прежних далеких времен.

Отец его умер давно: никто точно не знал, кем он был и от чего умер. Поэтому жил он вдвоем с матерью, но вот умерла и она, и остался он один, не считая каких-то дальних родственников, которые не горели желанием с ним общаться: у них была своя жизнь и свои заботы. По сути мы были единственными, кто как-то скрашивал его одиночество. С годами стал он неуклонно слабеть: и морально, и физически. Потерян был смысл жизни, не было какого-то "стержня", позволявшего ставить цели и жить. Его давила усталость, он пристрастился к алкоголю. Буйным, впрочем, никогда не был: спивался он по-тихому, и даже мы только могли догадываться, что с ним происходит. Временами он стал по целым неделям пропадать, не отвечать на звонки, не являлся на работу, запираясь у себя в квартире. Но на работе, впрочем, отнеслись к нему с пониманием, да и до пенсии уже недолго оставалось. Росла в нем, видимо, обида на весь мир, в том числе на своих дальних родственников, не желавших с ним общаться. Он скатывался в бедность, вынужден был распродать часть своих книг. Он почти впал в детство: его видели весной запускающим кораблики в ручьях, одно время он начал собирать киндер-сюрпризы... Последний раз живым я видела его на прошлый новый год, когда встречали 2020-й. Фактически это уже была тень прежнего человека: он уже не шутил, с трудом держался на ногах, почти не разговаривал и быстро ушел.

Нашли его так: соседка должна быть зайти к нему в квартиру, он загодя открыл ей дверь. Это была уже поздняя осень 2020 года.  Соседка его собиралась то ли принести ему какие-то счета, то ли посоветоваться как заполнять какие-то документы. В общем, нашла она его сидящим в его неизменном в последние годы кресле-качалке перед телевизором. Там шел сериал про сурикатов (кажется, это был канал Animal Planet, передача "Поместье сурикатов"), на его губах застыла улыбка (забавными были эти животные). Всё было как часто в жизни бывает прозаично и глупо: оторвавшийся тромб. На похороны мне ехать не хотелось: не хотелось видеть его таким, лучше было бы запомнить его живым и веселым. Но я все-таки поехала. Кроме меня с родителями и той самой дальней родственницы с кислым лицом не приехал больше никто. Похоронили его рядом с его предками на окраинном кладбище Москвы. Вот и всё: несколько скромных могилок рядом в окружении старых елей и берез. Прервался один из старинных купеческих родов, и никто скоро не вспомнит и не узнает об этом. Такие тихие уходы из жизни глазу общества почти не заметны, но с ними умирает как бы часть души общества. Не могу я признать справедливым, чтобы такой человек умер в полном одиночестве промозглым осенним вечером в бедной, обветшалой квартире, окруженный своими незаконченными рисунками и оставшимися на бумаге мечтами.

Вскоре после его смерти, в начале зимы я ехала в электробусе мимо нашего лесопарка. Сильный ветер срывал листья со старых дубов, растущих вдоль дороги, и швырял их в окна. Транспортное средство с трудом пробивалось в пробках. И разные мысли стали приходить мне в голову. Я подумала, что еду по сути с будущими трупами. Когда-нибудь состарится и умрет и вон та жизнерадостная девчонка с наушниками, и вот эта старушка с авоськой, и те студенты. Пройдет и моя молодость, и, вероятно, быстро пройдет.  В нашем мире всё быстро меняется. Развивается сфера услуг, все что-то продают и покупают, жизнь стала комфортной. За деньги - что вашей душе угодно. Вместе с тем, что-то и кто-то уходит навсегда. "Пластмассовый мир победил", - как пел когда-то Егор Летов. Действительно, каким-то пластиковым, пластмассовым стало многое в нашей жизни: продукты в магазинах, современная музыка, современная архитектура и современный язык. Да, жизнь стала комфортнее, но становится ли она лучше? Большой вопрос.