О смоленских ремесленниках. Разговоры

- Добрый день, Сергей Григорьевич. Позвольте составить вам компанию?
-Конечно, Иосиф Антонович, милости прошу. Здравствуйте, дорогой доктор.
-Не преувеличивайте, Сергей Григорьевич, не очень и дорогой. Вам,  как ремесленному голове и лучшему портному в городе, вполне по карману. Всё ж таки не мешало бы вам у меня понаблюдаться, очень уж вы бледны нынче, да и смурной вид имеете. Не уж то уже и хороший обед не радует?
-Нет, что вы. Обед у Александра Алексеевича как всегда великолепен. Я вот себе рыбный день устроил. Ушица «По-новгородски» бесподобна. Да и фаршированный судак, я вам скажу, не дурён, а если ещё да с паюсной икоркой.
- Звучит заманчиво. А что это вы пьёте такое? Такой цвет у напитка интересный, насыщенный.
- Не люблю ни водку, ни вина виноградные. Мы всё больше по старинке, ставленый мёд, малиновый, двухлетней выдержки.
-Так, ну что ж, сначала надо подумать об удовлетворении телесных потребностей. Пройдёмся, так сказать, по дарам водной стихии. А уж после  побеседуем с Вами, дорогой мой, о вашем драгоценном здоровье. Не нравится мне ваш вид, не нравиться, да-с. Эй, человек!
- Чего изволите-с.
-Судачка фаршированного, икорки паюсной с полфунта, да смотри, чтобы свежайшая была. Ну и из холодных закусок, заливное из окуня. Уху вот Сергей Григорьевич очень хвалил.
-Какую изволите-с, «Новгородскую», «По-киевски»?
- Новгородскую. Что на горячее из рыбного предложишь, любезнейший?
-Сазанчика имеем «По-московски», сома жареного с капусткой, судачок под маринадом. Но я бы вам, Иосиф Антонович, очень посоветовал тельное из щуки.
-Фи, друг мой, щука всё ж таки суховата да и жестка, как её не приготовь.
- Наш Макар Савельич всё по высшему классу делает. Тельное сочное получается, да и в сливках потушенное, пальчик оближете. Он, скажу вам по секрету, когда щуку на тельное измельчает, к фаршу немного свиного сала добавляет. Всяк посетитель хвалит.
-Уговорил, красноречивый, давай тельное из щуки. И белого вина бутылочку.
- Французское, немецкое, токайское?
-Рейнвейна, будь добр. А как-никак немец, пусть и в третьем поколении российский.
-Всенепеменнейше, сию секунду.
- Итак, Сергей Григорьевич, что у вас со здоровьем-то делается? Бледны, унылы. Непорядок. Рассказывайте.
-Да удобно ли?
- Рассказывайте, рассказывайте. Я врач, как-никак. Мне, чтобы понять как лечить того или много больного выслушать его пренепременно стоит. Не только обследовать, но и понять, что на душе у пациента, чем он, так сказать, живёт. Говорите, не стесняйтесь. Мне и жёны и дочки купеческие, да что там, и дворянские жёны да княжны бывало, секреты открывали. И всё vertraulich. Объясните мне, почему вы тут с хмельным мёдом, а не в присутствии.
-Зодолбали, не сказать ещё хужей. Да вот так прямо по-простонародному и сказать. Весь год как-то сразу после Рождества и не задался. Да уже не раз выбран ремесленным головой, да уважение, почёт, да и власть в сословии какая-никакая. А все эти просители, жалобщики, что потоком через управу идут. Все эти бумаги, бумаги, рапорты, прошения, жалобы. И всех удовлетвори, реши по совести, по Уложению, разберись. Ну, вы ж сами по весне со мной, с приставом Халюстиным и инспектором из врачебной управы, как бишь его?
- Дашкевичем.
- Вот-вот… Вы же были тогда на проверке качества пищи подмастерий у экипажного мастера Петрова. Ну и что, что он купечский 2-й гильдии брат? И что его брат в городской думе заседает? Для меня он, прежде всего цеховой мастер. Помните ведь, как он выкаблучивался? Вот так и с другими. И катится всё, снежным комом нарастает. Евреи ещё эти. Чего им за чертой осёдлости не сидится? Зачем было разрешать евреям-ремесленникам проживать по всей территории Империи?
- Сергей Григорьевич, не нам с вами оспаривать решения Государя.
-Дорогой вы мой Иосиф Антонович, благо б они работали, ремесло правили. Бог бы с ними. А то ведь приедет такой иудей, мать его за ногу, в Смоленск. Придёт в Управу, в цех запишется. И все документы-то у него в порядке. И ремесленное свидетельство имеется, и аттестат от полицейского управления об том, что оный индивид не судим и поведения отменного, и паспортная книжка в порядке. Записался в цех, ну что тебе ещё надо? Бери заказы, правь мастерство. Так ведь нет. От частных приставов только рапорты приходят в управу. Такой-то еврей живёт,  ремесло не правит, такой-то живёт,  заказов не берёт, какой  и вовсе деньги в рост даёт под залог вещей. Разбирайся ремесленный голова, оне ж все мастеровые. А то ещё хлеще. Засядет какой еврей, да поглубже, что твой крот в норку. В управу не приходит вовсе, документы не подаёт, свидетельство не выкупает. Да и открывает подпольную мастерскую. Заказы берёт, исполняет. И всё ведь больше портных таких. У меня Котов, старшина портновского цеха, уже все ноги истоптал по таким матерским бегавши. За одно это лето шесть протоколов. В конце июля Котов вместе с Афонькой Буренковым целую кипу офицерских мундиров притащили, да ещё трёх пейсатых. Крик-визг на всю управу. Я,  кричит, портной Софийского полка Вилька Израиле Бреннер Карновский. Меня, мол, господа офицеры выписали из Мстилавля. Ты портновского мастерства, справшиваю, предъяви свидетельство мне, сословной власти, ремесленному голове. Показывает. И что, ты не мог с этим свидетельством как положено в цех записаться? Денег жалко на выкуп свидетельства? Ты ж всех офицеров в полку обшиваешь? Иди, говорю, жди, что старшины решат, как тебя штрафовать. А по Уложению, всё что в незаконной мастерской изъято, остаётся в ведении Управы. Ох, и заголосил, запричитал. За меня, кричит, господа офицеры заступятся. А ведь всё получилось не слава Богу. Через пару дней вызывают меня к губернатору. И именно по этому Бреннеру Карновскому. И не ругается Его Высокопревосходительство Николай Петрович, не отчитывает, ведёт беседу спокойно да вежливо. Мягко стелет, да жёстко спать. Да, говорит, то, что Карновский нарушил Уложение о ремесленниках, плохо. Но это ваши сословные дела, цеховые. Штрафуйте его, как и положено. Но… Вот ведь это но. Нужно, чтобы еврей работал. Очень командир полка просит, вот полковник Чебышев Дмитрий Сергеевич. Господ офицеров Карновский обшивает к предстоящему смотру. Не может губерния допустить, чтобы полк, стоящий в губернском городе, плохо себя показал. Должны господа офицеры быть обшиты, как по уставу полагается. Так что вещи, забранные, нужно в кратчайший срок вернуть. И полковник этот, боров в бакенбардах. Я, говорит, для приёмки имущества выделил подпоручика Дитковского. Очень отличный по службе офицер, и крайне, говорит, дотошный и щепитильный. Так что без всяких там выкрутасов. Да так, через губу говорит, с издёвкой. Пришлось вещи вернуть, да пейсатого этого в цех записать. Ведь ни за что бы цеховой сход его не принял. А поди ж ты, просьба самого губернатора.
-Но ведь сегодня вы здесь не по этой причине. Про вас, Сергей Григорьевич по городу давно уже молва ходит, что вы всё больше в присутственном кабинете дела разбираете. Да и вовсе не уходите, пока всё не решится, что за день накопилось. А тут ведь вон оно как. В трактире, да с хмельным мёдом.
- Сорвался я, признаюсь вам доктор. Просто сорвался. Довели сапожники, сволота, довели. С самого утра сегодня душу мне выматывали. Поутру Николай Ермолаев заявился Защити, мол, голова, оборони. Снимал он квартиру во второй части, да со всем семейством отъехал. На свадьбу в Вяземский уезд. А на квартире двух учеников оставил. Так вот, как соседи потом обсказали, через пару дней после отъезда в квартиру вломились городовые. Дверь вышибли, одного из мальчиков под арест забрали, второй вроде как сбежал. Приехал Ермолаев, а квартира обнесена подчистую. И инстумент вынесли, и сапожный товар, и посуду. Он к приставу, а тот на него лютым зверем рычит, что, мол, не смотрел за учениками. Они в краже подозреваются, за то и посажен один. И второго, говорит, поймаем. Николай весь в расстроенных чувствах в Управу, да список пропавшему мне суёт, аж на тридцать семь рублей серебром. Ты, говорит, власть, пособи вернуть али стоимость возместить, получить с пристава. А это всё ж бумаги. Письма, рапорты да прочая канитель. Да нет мне резону с приставом бодаться. И так  уже перед Халютиным проштрафились.
-Как же так? Михаил Иванович милейший человек, я жену его наблюдаю.
- Может и милейший, да вот не далее как вчера приключилась с ним история. Отправился пристав на Толкучий рынок в мастерскую башмачника Егора Старковского, чтобы дочке туфельки. Да Егора на беду в мастерской не оказалось. Подмастерье выслушал посетителя да и назвал цену в полтора рубля серебром. А в мастерской той гостевал братец Старковского Андрей. Он-то пристава с панталыку и сбил. Андрюха он такой, вцепится аки клещ, кого хочешь уговорит. И сговорил Халютина, что принесёт его дочке туфли за полтинник серебром. Пристав деньги отдал, да и по своим делам отправился. И ведь на следующий день принёс Андрюшка туфли, паразит. Ладненькие, аккуратно сшитые, красного сафьяна. Только как пристав на обед домой приехал, так там и застал вселенский плач и стенания. Дочка в истерике, жена с мигренью. Всем туфли хороши, понравились очень дочке, да малы. Халютин с теми туфлями и приехал в Управу. Такое безобразие, говорит, вы, Сергей Григорьевич, должны пресекать на корню. Разберитесь да накажите виновного. Вот такие вот дела. Вчера с одним приставом дело, сегодня с другим. Ермолаев только ушёл, так Андрюха Старковский явился по моей повестке. Ты что же творишь, ирод, говорю? Мало того, что у родного брата работу уводишь, так ещё и перед заказчиком честь цеховую роняешь. Стоит чёрт, морда наглая. Сглупил я Григорич, отвечает, не подумавши. Выгнал его с глаз долой, да приказал, чтоб немедленно полтинник приставу вернул. А как его Управа накажет, то после решим со старшинами. Ох, что-то в горле пересохло, да и мёд кончился. Половой!
-Чего изволите-с?
- Меда какие есть ещё?
-Вишнёвый, Сергей Григорьевич, грушевый да монастырский, со специей заморской вареный.
- Давай монастырский, только чтоб непременно со льда
-Всенепременнейше. Иосиф Антоныч?
- Большую чашку кофе и бокал коньяку. Французского да получше.
- Трубочку прикажете набить или сигару?
- Нет, у меня свои. Вот любезный Сергей Григорьевич, и я не без греха. Люблю, знаете ли, во вред своим лёгким после обеда под кофе с коньяком сигарой подымить.
- Так вот, выгнал я Андрюху, а уж и братец его Егор тут как тут. И тоже слёзно вопиет, защити да оборони голова. На брата своего, говорит, жалобу хочу подать. Смущает он де моих подмастерий речами крамольными, мол, плохо я дела веду, мало им плачу. У него они будто бы в масле будут кататься. Ох,  как у меня внутри всё взыграло. выволок я Егорку на крыльцо, ну не в присутственном кабинете материться-то, там и зерцало на стене, и портрет Государя. А уж на крыльце я себя не сдерживал. Ты, кричу, не знаешь, как с братцем разобраться, такой-сякой? Он же у тебя мало что работу уводит, так ещё и подмастерий сманит. Да морду ему набей, тютя. Да так чтоб до кровавых соплей. Да как же, отвечает, родной кровинке? Прогнал я и этого рохлю. Стою на крыльце, всё внутри кипит. Тут вижу паренёк какой-то подходит. Небольшого росточка, тщедушный, рыжий да конопатый. Шапку в руках мнёт. Не подскажете, мол, где тут ремесленный голова? Я, отвечаю, голова, чего тебе? Я в цех хочу записаться, говорит, в столярный. Мастерство по дереву, мол, знаю. А кот ж тебя учил, детинушка, спрашиваю. Да в местечке нашем деде Иосиф. И вот у меня и справка есть, официальная, говорит, и мне бумажку протягивает. А там, мать честная! «Рядовой Смоленской госпитальной команды, уволенный в бессрочный отпуск Левик Найман, состоя на службе при оном госпитале действительно занимался матрёшечным мастерством, в чем подписью и приложением казённой печати удостоверяю. Смотритель госпиталя поручик Карл Богуславович Гепнер.» У меня, признаюсь вам, аж черно перед глазами стало. Как я на него орал!. Кой чёрт вас всех сюда заносит? Чего вас всех в ремесленное сословие тянет? Нету у нас матрёшечного цеха, нету. Да много ещё чего, и вовсе непотребного. Парня как ветром сдуло. А бумажка так у меня в руках и осталась, вон в кармане сюртука лежит. Оставил заместо себя Котова, да и ушёл сюда. Дай думаю медком хмельным душу успокою. А ведь хорош, медок, хорош.
- Сергей Григорьевич, у вас все признаки глубокого нервного истощения. Как доктор медицины я бы вам посоветовал, прежде всего, отдых. Недели две не меньше.
- Эх, Иосиф Антонович, мне бы от бумажек этих проклятых отойти, да за работу в мастерской сесть. Вот и будет для меня самый лучший отдых. С заказчиком поговорил, выслушал его, сел, сам всё раскроил, сметал, сшил, довёл до ума. Вот он и лучший отдых для меня, как портного.
- Даже не думайте. Начало сентября, самая погода. В деревню, в лес, на речку. Прогулки, парное молоко и крестьянская простая пища. И никакой работы, ни портновской, ни бумажной. И купите в аптеке настойку валерианы. Принимайте капель по двадцать утром и перед сном.
-Батюшки! Это ж мой Котов. И чего это он такой взъерошенный.
-Фууух, Сергей Григорьевич, на силу вас отыскал. В мастерскую, говорят не было, домой к вам бегу, не появлялся. Уж прямо с ног сбился. Фух.
-Что случилось, Андрей Христофорыч?
-Это, Егор Старковский братца-то своего прибил. Вот так вот.
- Что, неужто до смерти?
-Нет, Бог миловал. Нос только свернул на сторону, да рёбра пересчитал. Тот, как к приставу сходил, так к Егору в мастерскую пьяный и заявился. Да видать опять завел всякие разговоры. Егор его и приложил.
- И где Андрей?
- Да в Управе сидит. Воет да материться, защиты требует. Хочет жалобу на барат подать.
- Защиты! Ну я ему сейчас пропишу защиту. Простите, Иосиф Антонович, дела. Опять дела. До свиданья.
-Эй,человек. Ещё коньяку.
-И кофе ещё чашечку?
- Нет, только коньяку. Неплохой он тут у вас.
- Французский, один из лучших. Сию секунду-с.
Сей обед проходил в первых числах сентября 1867 года в трактире смоленского купца Александра Алексеевича Мачульского, что в первой части Смоленска на Королевской улице. Собеседниками были ремесленный голова мастер портного цеха Сергей Григорьевич Акимов и состоящий при врачебном отделении Смоленского Губернского Правления статский советник Иосиф Антонович Берг. Безжалостно прервал дегустацию хмельного мёда старшина портновского цеха Смоленской ремесленной управы Андрей Христофорович Котов.

- Уха-ха-ха, Харитон, иди ради Христа отседа. Иди. Прошение твоё мы приняли, иди не смеши людей…
-Здравствуйте, Сергей Григорьевич, судари мои старшины. Чего веселитесь, да здесь на крыльце Управы? Вон от вашего ржания народ на тротуарах шарахается.
-А неча опаздывать, Павел свет Степаныч, и ты бы с нами посмеялся. Харитоша Титов знатно нас повеселил.
-Так расскажи, Демьян Захарович, глядишь,  и я вас смешной историей в ответ повеселю.
- Купец Тишевский Василий Петрович заказал Харитону два киота резных да вызолоченных на иконы Божией Матери для церкви Иоанна Богослова. Сговорились на двести рублей. Заплатил купец вперёд Титовы только девяносто.  Киоты Харитоша вырезал, а денег на позолоту нет. И купец остальные деньги отдавать не хочет, Титов к нему уже три раза ходил. Вот Харитон и принёс прошение в Управу, так мол и так, ежели будет Тишевский на меня жалобу писать, то вы ему не верьте, все задержки в работе по его же вине.
- Ну, и чего здесь смешного?
- Да смех не в этом. Стянул Харитон шапку, а у него во всю лысину здоровенный синяк. Что за беда с тобой приключилась, спрашиваем. Сходил, говорит, к тётке на именины. Был там ещё братец мой, двоюродный, тоже с женой. Посидели, выпили, закусили. Тут жена Харитонова начала домой сбираться. На денег, говорит ей Харитон, да зайди по дороге в лавку, прикупи балычка, пару селёдок астраханских, да с фунт икры паюсной. Завтра ж, мол, гости у нас ожидаются. А бартец евоный  на заводе работает, у Шервуда, что у Покровских ключей. И вот этот самый кузен взбеленился, мол, жрёте не в себя, деньги на ветер пускаете, ремесленнички. Да и полез к Харитону драться. Тот его, правда, быстро скрутил, уселся сверху и давай по морде кулаками охаживать. И тут тётушка, старушка божий одуванчик, хвать со стола кувшин с квасом, да и треснула Харитошу по башке. Титов обиделся, кричит, что ж ты старая творишь? Он же ведь первый начал, в морду мне залезть попытался. А тетка ему и отвечает, я ж тебя дурака заходного остановила, чтоб совсем братца до смерти не поубивал.
-Ха-ха-ха-ха….
-Как обещался, и я вам весёлую историю расскажу. Не далее как третьёва дня, под вечер Федот Кадушный заявился в гости к брату Гурьяну. А Федот он меры-то ни в чём не знает, вот и притащил с собой аж две бутылки полугару. Посидели братовья, выпили, закусили чем Бог послал. Одну бутылку приговорили, вторую откупорили. И вот тут Гурий пожалился брату, что так, мол, и так, есть у меня бычок. С весны растил, кормил-поил, в стадо городское выводил. А теперича подрос бык, надо резать, да мясо на зиму заготавливать. А что и торговцам продать. Надо на бойню вести, или мясника звать, а денег жалко. Да и на бойне, глядишь, часть мяса-то и утаят. Уже хорошо набравшийся Федот ответствует, а чего мы сами не забьём ту животину. Гурий возражает, мол, бычара вымахал здоровенный, не справимся. Чего там справляться, обухом по лбу ошарашить, а потом глотку режь.  Взяли топор, нож острый да и отправились в хлев. А бык как почуял чего нехорошее, мечется в загоне, мычит. Федот Гурию говорит, держи, мол, быка за рога, я ему в лоб сейчас как дам. Ухватился Гурий за рога, а братец евоный, значится, широко замахнулся. Федот-то он росту немаленького, да потолок в хлеву невысокий. Зацепил балки потолочные, топор с топорища то и соскочил. Федот с пьяных глаз и не заметил. Снова размахнулся, да как долбанёт. Бык стоит. Федот глазья пьяные протёр, на бычачьей морде взгляд сконцентрировал, и снова как треснет. Тут ему бык и говорит человечьим голосом, ежели, мол, ты меня ещё раз по башке топорищем стукнешь я быка не удержу.
-Ха-ха-ха-ха…ну уморил, печной старшина, ну уморил…
- Ну, хватит, судари мои, старшина, лясы точить, да гоготать. Пойдём в присутствие, дела у нас.
-
- Вот, Сергей Григорьевич, набело переписанное решение по мастеру Гроте.
-Ага, давай почитаю… так, нанял трёх мстиславльских мастеровых, обещался за штуку платить по двадцать копеек сверх могилёвской цены…ага, это понятно. А вот, так как мастер Фридрих Гроте нанял подмастерий без уведомления Ремесленной Управы, подвергнуть онаго денежному штрафу в пользу ремесленной казны 10 рублей серебром и обязать вовзвратить подмастерьям паспорты. Довести под расписку до матера Гроте. Кроме того, так  как Гроте собирался использовать подмастерий без записи в цех, оштрафовать мастера в размере по три рубля за каждого подмастерье, и того 9 рублей.  Самоличной подписью и приложением печати утверждаю, ремесленный голова Акимов. Что там у нас дальше?
- Булочница Каролина Шульц прошение принесла.
-А ведь за ней ещё было объяснение по  жалобе ельненского мещанина Варсановича. Она, мол, его вещи у себя незаконно держит.
-Ага, спасибо Андрей Христофорович, что напомнил. Есть объяснение от Шульц?
- Нет, только прошение.
-Значится так. Жалобу Варсоновича вместе с рапортом от Управы о том, что Каролина Шульц отказалась давать объяснения по данному делу, отправить  приставу 1 части. Нехай полиция разбирается. А теперь читай прошение.
- Смоленского цеха булочной мастерицы жительницы города Родома Каролины Шульц. Прошение. Дворовый человек господ Кардо-Сысоевых Смоленского уезда Ольшанской волости Рафей Николаев, находясь у меня в услужении по булочному моему заведению с 1 августа 1866 года с платою ему в месяц по 2 рубля по рабочей книжке, выданной ему от Ольшанского волостного правления, остался у меня и на следующий за тем 1867 год, на который забрав у меня с 1 августа 14 рублей 14 копеек, тайно отошёл от меня 3 ноября месяца и скрылся, тогда как он за прогулы свои, всего 4 месяца, и забранные вперёд деньги 8 рублей, должен был отработать у меня ещё восемь месяцев. Вместе с такой самовольной без отпуска моего отлучкою его, у меня не оказалось двух пар шерстяных рукавичек, купленных по 15 копеек. Одни зелёные, другие белые. И шарфа стоимостью 75 копеек. А ныне же я известилась, что он, Николаев, находится в Смоленске у цехового булочного мастера Филиппа Иванова в доме Глухольского на Благовещенской к Молоховским воротам улице в 1-й части города. Представляя при сём прошении рабочую книжку, прошу Управу взыскать с означенного Николаева за помянутое прогульное время 4 месяца 8 рублей и столько же забранные им вперёд деньги, всего 16 рублей  для удовлетворения меня. Также прошу наказать полагающимся штрафом булочника Филиппа Иванова. Октября 17 дня, Каролина Шульц, а вместо ея, неграмотной поличной ея просьбе отставной писарь Иван Филимонов Кобальнов руку приложил.
-Дура баба, дура и есть.  Отпишите ей, что раз она обвиняет Николаева помимо незаконного отхода, ещё и в краже вещей, то пускай и подаёт прошение в полицейское управление. Всё о ней. Что у нас ещё?
- 25 августа прошлого года Нил Никифоров сын Шведов, малярный мастер взял под расписку из ремесленной казны 5 рублей на похороны отца. До сих пор не отдал.
-Пусть собирают сход живописного цеха, да и решают, нужен ли в цеху такой мастер, который пяти рублей за год  не может возместить.
- Экипажных дел мастер Егор Петров с прошением.
-Шо, опять? Да сколько ж можно?
-Сергей Григорьевич, не ругайся. Пришёл мастер в присутствие, прошение принёс. Надо выслушать, ежели по делу, так и порадеть.
-  Да ведь надоел, хуже горькой редьки. Ходит и ходит, бумагу изводит.
- Сергей Григорьевич, по его делу ответ пришёл от полицейского надзирателя Красного. Вот посмотрите.
- Ага, не значится. Ладно, уж, зовите Петрова.
-Господин ремесленный голова, господа старшина, доброго дня.
- И тебе поздорову, мастер, С чем на этот раз явился?
- Убёг от меня ученик Сашка, вернее Александр Михайлов сын Шапков. Поречского уезда Составицкой волости крестьянский сын. Отпросился, вишь ты, в гости к родственникам, да назад не воротился. Да ещё у других учеников для похода того в гости занял суконную новую поддёвку, сапоги и ситцевую рубашку. В обучении он с декабря 1862 года. Прошу вот управу поспособствовать в возвращении мальчика.
-Поспособствуем. Негоже ученикам от мастеров бегать. Так ведь, Сергей Григорьевич?
- Поспособствуем, конечно, Демьян Захарович, поспособствуем. А скажи-ка ты мне, экипажный мастер Егор свет Иваныч, чего это у тебя ученик для свидания с родственниками одёжу в долг берёт? Он в чём у тебя там обретается, в обносках?  А, купеческий второй гильдии брат Петров? В рубище да босый ходит, в господа бога душу мать тебя через коромысло? Ну, вот ведь, зараза какая, заставил таки в присутственном месте выругаться.
- Ты, голова меня не матери, да палкой своей не маши. Я свои права знаю, да и поважней тебя родственники у меня имеются.
- Ты, прежде всего, для меня цеховой мастер. А мне сию трость, серебром отделанную да с гербом смоленским, общество доверило, чтобы таких как ты зарвавшихся поучать. Весь год от тебя одни неприятности. То работников с подмастерьями закормил тухлятиной так, что они буйствовать взялись. Еле с полицией успокоили. Теперь вот учеников голыми-босыми держит.
-Да ты что, голова? Ты ж сам с комиссией у меня обеды проверял, и в постный день и в скоромный. И сам ты Акимов, и пристав и врачи в акте подписались. Отменные у меня обеды.
- Ты нам тут мозги-то не пудри. Конечно, после того как самого чуть оглоблей не прибили, да половину мастерской в щепки разнесли, ты начал хорошие продукты закупать. Знал ведь, что Управа да пристав Халютин  так это дело не оставят, придём с проверкой. Так что, имей в виду, и сам ещё не раз с проверкой зайду, да и старшину столярного цеха пришлю. Теперь о твоём прежнем прошении. Из уездного города Красного полицейский надзиратель сообщает, что нет в оном городе мещанки Мавры Григорьевны Беляновой. Вот тут ещё выпись приложена из приходской книги Успенской церкви. Мавра Семёновна Белкина умерла 1 марта аж 1864 года. Никого другого полиция в уездном городе не нашла. Ты с кем контракт на обучение заключал, экипажный мастер?
-С Маврой Григорьевной Беляковой, краснинской мещанкой. Так она назвалась. Сговорились на четыре с половиной года обучения, по пяти рублей серебром в год. Тёткой она назвалась тому кантонисту Корнею. Значит обманула. Ну, я с него живого не слезу, отработает как миленький.
- Охолонись, Егор Иваныч, охолонись. Неча парня забижать, ежели и правда это его тётка померла, то он теперь есть круглый сирота. Ну а то, что она обманом в жизни племянника поучаствовала, пристроила к обучению ремеслу, так то на ученике твоём никак отразиться не должно. Кто тебе виноват, что не пришёл,  как положено,  в Управу и не зарегистрировал контракт в «Журнале записи условий и договоров»? Серебрушки пожалел? Как ученик твой Корней в работе?
-Белее-менее, не жалуюсь.
- Ну, дак вот тебе наше слово. После Рождества представишь парня к экзамену. Получит подмастерское свидетельство, дальше уже промеж себя будете решать, что да как. Так и мы, Управа, в сироте участие примем. Тебе же указание, парня не обижать, сверхурочной работы не давать, платить как оговорено. Ну а ежели узнаю, что притесняешь свово ученика, или,  того хуже, сбежал он от твоего произвола, не обессудь. Соберу сход цеховой и буду гнать тебя из мастеровых поганой метлой. Всё про тебя. Иди к работе, да подумай.
- Иди, Егор Иванович, иди с Богом.
- Да как же это? Куда иди? Ничего ж толком и не порешили по моим делам, Демьян Захарович.
-Чего не порешили? Жалобу твою крайнюю в журнал записали, бумаги будут рассылать по приставам. Об ученике твоём позаботимся всем миром. Иди уже, ради Христа. И так ты взбаламутил старшин, а уж Акимова так и вовсе озлил. Никогда он себе не позволял ругаться в присутственном кабинете.
- Что у нас ещё?
- Старшина Котов доложит.
-Давай, Андрей Хористофорыч, что у тебя?
- В феврале за занятие шапочным мастерством без разрешения Управы оштрафовали мы витебского мещанина еврея Залмана Ерухимова Шевелёва на 15 рублей, а подмастерье его Арона Эзрина на 10. Шевелёв подал прошение о выдаче ему свидетельства на производство шапочного мастерства. Цеховой сход рассмотрев дело Шевелёва порешир, что ежели имеет оный еврей Шевелёв свидетельство мастера-скорняка, так пущай скорняжным ремеслом и занимается. Свидетельство на шапочное мастерство ему не выдавать.
-Так тому и быть, господа старшины.
Сии разговоры имели место быть в присутственном кабинете Смоленской ремесленной управы во второй половине октября месяца 1867 года. В лицах:
ремесленный голова Сергей Григорьевич Акимов
старшины портновского цеха Андрей Христофорович Котов
старшина серебряного цеха Демьян Захарович Волков
старшина печного цеха Павел Степанович Зыков
смоленский 2-й гильдии купеческий брат экипажного дела мастер Егор Иванович Петров.

-Нет, Николай Петрович, и не просите. В любые другие дела городские вложусь, но никак не в борьбу за трезвость народную. У меня две дюжины трактиров в Смоленске, пивные лавки в городе да по уезду, пивоваренный и спиртоперегонный заводы. И я, Павел Александрович Мачульский , буду помогать деньгами городскому комитету попечительства о народной трезвости. Нет, мой дорогой городской голова. Тем более здесь, за этим столом, такие разговоры просто какая-то непотребная двусмысленность. Вон у нас промеж закусок и «Нежинская рябина», и «Тминная», и «Зубровка», коньяк Шустова да джин аглицкий. Какое уж тут попечительство о трезвости?
- Павел Александрович, дорогой вы мой человек, но ведь беда же в России. Погряз народ наш в пьянстве, последнюю копейку в винную лавку да в кабак несут, скандалы да драки. Помирает народ от пьянства.
-Да Государь в заботах о народе своём правильную организацию учредил. И открытие в городе чайных, правильное начинание вашего комитета. Хотя, конечно, не поверю я, чтобы извозчик или какой ломовик смоленский, придя с морозу перекусить, взялся бы наливаться чаем, а не запросил бы стопку водки. Не поверю, стар я уже в розовые воздушные замки верить, стар. В любые другие начинания городской управы, это, пожалуйста, с превеликим нашим удовольствием, хоть на театр, хоть на Блонье. Фёдор Иваныч, ну а ты что молчишь. Неужто и твои мастеровые от пьянства страдают?
-Да что ты, Павел Александрович, побойся Бога. Некогда ремесленнику мастеру горячительное потреблять? Всегда в работе да в делах. Бывает, конечно, балуют подмастерья, гуляют да буянят. Но ведь и знают прекрасно, что заработав плохую репутацию, сложно в мастера выйти. Не допустит цеховой сход до экзамена и всё тут, вечным подмастерьем будешь. Нет, не по нам пьянка. Хотя вот помню, сразу после реформы был в Управе случай один. Плесни мне «Тминной», я и расскажу честной компании тот случай, да и уважаемого Николая Петровича не обойди.
-Николай Петрович, под судачка фаршированного, а? «Тминной» вам или «Рябинки»? Да вот икорки паюсной к судачку. Сейчас и горячее подадут. Такой бараньей ножки в мятном соусе, как мой новый повар готовит, вы нигде в благословенном городе Смоленске не отведаете.
- Так вот, годе в восемьсот шестьдесят четвертом, как сейчас помню, как раз через неделю от моих именин, мастер-медник Тихон Подчашин взялся залудить потёкший самовар у коллежского секретаря Ипполита Ивановича Лавровского. Залудил-почистил, всё честь по чести, стоит самовар натёртыми боками да медальками блестит. Да вот незадача, получил Тишка с отца-кастеляна Авраамиевского монастыря расчёт за работу с посудой на монастырской кухне. Да немаленькую сумму. Вот с радости и нарезался полугару до изумления. Придя домой, не спать улёгся, а взялся храпоидол веселиться да танцевать. Да не с женой, она у него строга была, а с тем самым самоваром. За ручки его держит, да крутится по горнице. Домашние говорили, что очень здорово у него получалось, прям как у господ офицеров на балу в Дворянском собрании. Да всё равно то ли закружился, то ли ноги заплелись, а рухнул Подчашин прям на тот самовар. Проспался, глянул на дело рук своих, да и взялся волосы на голове рвать. Сегодня должен заказчик за работой зайти. Исправлять надо, а руки-то с похмела дрожат. А у самовара и полуда лопнула, и ручки оторвались да куда-то задевались, да и бок продавлен. Кое-как успел, да всё равно Лавровский скандал устроил. Тихону бы повиниться, да новый срок испросить для ремонту, а он с больной головы разорался да и послал коллежского секретаря по известному направлению. Тот забрал самовар, да прямым ходом в Ремесленную Управу. Вот, мол, какой у вас мастеровой. Собрали комиссию цеховых мастеров, проверили работу Подчашина, да и влепили ему штраф в пользу ремесленной казны рупь серебром.  Саммовар передали в починку мастеру Никееву. Ему же Тихон должен был за работу два рубля серебром отдать. А чтоб неповадно было, удалил Подчашина на год от медной работы и отказали в вывеске.
-Сурово,однако, сурово. Ну давайте ещё по рюмочке…
Из разговора в отдельном кабинете трактира смоленского 1-й гильдии купца Павла Александровича Мачульского, что на Мало Одигитриевской улице в доме Ланина.

- Спасибо, зятёк, за подарки. И четверть к празднику придётся, и пряники внучкам да племянникам раздам. Что сапоги мне привёз, а старухе бурки, так за то отдельное спасибо. Давай за стол, зятёк, за стол.
-Водки, вишь ты, привёз.  Пьяница старый, чему радуешься? Лучше бы табуретов из города прислал. А то всё на лавках, да на лавках.
-Цыть, стара. Не гамонь, слухай сюды! От дедов заповедано, крестьянин на лавке рождается, на лавке ест, спит да помирает. И так в этом доме будет. Ты ещё, дура старая, стулья себе попроси, как у бар, с резными ножками. На стол вон лучше собирай. Садись, Иван Антоныч, сейчас поснедаем, да почаёвничаем.
-Благодарствую, батюшка Ананий Васильевич, да только некогда рассиживаться сильно. Мы в Хохлове в барском доме печки подрядились перекладывать. Вот подарки вам завёз, да скоро и обратно.
-Чайку-то давай попьём, уважь старика. Сейчас старуха соберёт. А ты мне обскажи, Настасья как, внучата не болеют ли? Как по ремеслу, всё ли у твоего мастера гладко?
-По-разному, батя, по-разному всё. Детишки да жена здоровы, слава Богу. Никитку сговорил в обучение отдать, к Макару Скворцову, серебряного цеха мастеру. Вот после Пасхи отведу.
- А что ж не к Беренту, мастеру своему? По печному-то делу?
-Печному делу я его и сам научу, малость понимаем. А сейчас пусть часовому да ювелирному делу обучиться.
-И то дело. А не будет Никитку-то забижать мастер-то?
-Учить будет, батя, учить. Как и меня когда-то учили. По тупости, али по лени не дойдёт наука, так и подзатыльник понять поможет. Это ремесло, батя.
- Ну, да ладно. А что по-разному то, по работе что не так?
-Да свои ж, цеховые мастера чудят. Глупости разные вытворяют. Тут по концу лета Юлий Иванович, мастер наш, сговорился с немцем Литке, мастером слесарного цеха, на устройство шести новых печей у него в доме. Да  ещё одну надо было до половины разобрать, да переложить. Нас с Арсентием Москалёвым  к слесарю в дом и направили. Четыре фундамента мы уложили, да забутили. Тут немец попросил ту седьмую печь разобрать, да начать ремонтировать. Хозяин-барин. Взялись за это.  Арсюшка-то, тот правда, чудной бывает. Как книжек начитается, так давай обсказывать, как в прежние века по Европам цеховым жилось хорошо, как их все уважали. А почему, говорит? Потому,  что честь цеховую блюли, мол Были у цехов и свои гербы, как прям у дворян, и даже гимны. Ты, говорю, совсем крышей поехал со своих книжек. Ну какие, к лешему гимны? Работай, давай. А он мне в ответ, послушай,  мол.  «Мы не сапожники, не столяры, но сожалений горьких нет, как нет. Мы с глиной шамотной работники, да, и с высоты вам шлём привет…» Представляешь, батя.? Я аж кирпич себе на ногу уронил. Ты,  говорю, точно трёхнутый.  С какой-такой высоты? Как с какой, отвечает. Ты когда трубу печную выводишь, по самой кровле ползаешь, вот тебе и высота. А дома вон нынче всё вверх лезут, по три этажа уже. Поругались мы с ним короче. А на следующее утро Литке нас в дом не пустил. Кричит, что мы материмся да дело не делаем, грязь развели. А как в нашем деле без пыли да грязи? Мы в дом, а он нас материт. Да не смотри что немец, загибает как какой фельдфебель с Костромы али с Нижнего. Стоим на крыльце, орём друг на друга. Литке уж и по- немецки на нас кричит, шайзе, мол, да тойфель. Ушли мы к Беренту. Юлий Иваныч к слесарю отправился, да вернулся ни с чем. Не хочет Литке платить. Мастер наш в Управу, так, мол, и так, работу, сколько ни есть,  сделали. Пошлите к Литке мастеров, пускай оценят. Голова так целую комиссию отправил. Старшину нашего цеха, Елисеева Василия Фёдоровича, Матвея Спиридонова, да пруссака Глембовицкого. А Берент меня с ними послал, показать, что к чему. Пришли мы, а слесаря дома нет. Жёнка его нас впустила, старшина всё посмотрел, посчитал, да на двух листах протокол написал. Один в Управу забрал, другой Литке оставил. Насчитал старшина на сорок рублей работ. Всё, вроде как чин чином. Но на следующий день Литке принёс в Управу своё прошение. Экспертизу, мол, проводили в моё отсутствие, поэтому с оценкой согласиться не могу. Я, пишет, попросил мастера Михаила Степаныча Кадушного поучаствовать в комиссии, а вы пришлите кого хотите. Василий Фёдорович, злой был, что твой чёрт. Взял с собой и Берента да мастера Щелкунова. Снова всё смотрели, считали. Берент сказал, что Литке с Кадушным за каждый рупь со старшиной спорили. Но всё ж таки насчитали на тридцать три рубля. Немец согласился. А старшина обиду-то на слесаря затаил. И через недельку нагрянул к нему на дом. Да не один, а с околоточным. А там какие-то мужички с Лобковской волости, без разрешений и свидетельств печи кладут. Литке, говорят, аж позеленел, а попробуй с полицией поспорь. Мужиков в часть, под протокол да в Управу, чтоб оштрафовать. Немцу же Елисеев хороший выговор сделал, что ж ты, мол, своего брата цехового мастера обижаешь. Такие вот дела в городе творятся, батя.
- Да уж, весело живёте, друг друга что не поедом едите. Ну,  да пей,  давай,  чаёк-то.
- Спасибо, Ананий Василич, с превеликим нашим удовольствием.
- Ты что творишь, идол?
-Как что, чаю собираюсь налить. Ты чего голосишь, батя?
- Пентюх городской, кто ж так чай пьёт, не в трактире же, леший тебя забери. Чай только с чайника в стакан льют, в самоваре вода, чтоб заваривать снова. А ты чего? Это трактирные ироды придумали, пара чая. Заварки чуть, да водой из другого разбавь. Ты ещё мне начни, как они спитый чай всяким говном подкрашивать да в дело пускать. Ни вкуса,  ни аромата, один цвет. Тьфу, короста.
- Ты чего блажишь-то, Ананий Васильевич?
- Того, чай пить правильно надо. Я в своё время на отхожем промысле по всей Руси походил-поездил. С купцами смоленскими как на Нижегородскую ярмарку попал, так и закружило-завертело. Я с кяхтинскими в Китай за чаем ходил.
-Ходил он, чёрт старый. На три года из дому пропал, храпоидол. Батюшке твоему спасибо, не дал пропасть.
-Цыть, стара. Эх, Ванька, где я только не был. И Байкал-море видел, на Алтай-камне побывал, у китайцев за меха да мануфактуру тюки с чаем выменивал, с бурятами да с калмыками чаи гонял. Калмыцкий чай, я тебе скажу, дрянь редкостная. С молоком, маслом да с солью. Тьфу. А вот китайцы в ентом деле понимают. Вот там тебе чаю заварят правильно, так что не оторвёшься. А аромат, ай. Так-то вот. Сам слушай, да детям-внукам накажи. Чай заваривают в чайнике, из чайника и разливают, так и пьют. И не надо в него никакого сахара кидать, ложкой в стакане стучать-возить. Крепковат ежели для тебя, вон вареньицем заешь, али левашиком. Варенье-то скусное, духмяное, земляничное. Старуха тебе потом, как в город соберёшьси, для внучат вареньица-то соберёт. Пущай лакомятся. Ты ж ещё зайдёшь?
- Конечно, как закончим, зайду обязательно. И что же, все три года без весточки?
- Да почему же? Купеческие приказчики грамотные, с моих слов письмишко и накалякают. Придёт она на Корытнянскую почтовую станцию, ко мне домой и доставят. А батюшка али дьячок из церкви в Церковищах прочитают. Дома и знают где я, что да как. Пей чай, зятёк, да правильно пей…
Из разговора в доме Жукова в деревни Савостёнки Хохловской волости, что случился в середине декабря 1887 года.

Из разговора в присутственном кабинете Смоленской ремесленной управы 10 декабря 1893 года:
-А вот и Афанасий Филиппович нас посетили. С чем пришли, ваше степенство, господин старшина?
-Здравствуй Василий Александрович. Был я позавчера на квартире у Слободинова, правда, его самого не застал. Ни его,  ни подмастерья в мастерской нет. Только оба ученика на раскройном верстаке сидят, да ногами качают. Ни жена его не знает,  где мужика носит, ни Андрюшка Евграфов, что в том же доме Воробейчика живёт. А что по делу, так вот тебе, голова, протокол. Нет в мастерской шубы той барашковой, да и чёрного сукна, что к шубе  Кондратьев отдавал,  тоже нет. Пойду я, а то с этими проверками, уж и забыл когда за работу в мастерской садился.
- Не спеши старинушка, Афанасий Филиппович, не спеши. Кабы всё так просто было. Вот тебе старшина ещё две жалобы на Костю Слободинова.
- Как, ещё две!? Прибью паразита, точно прибью!
-Ты не гоношись, Афанасий Филиппович. Запоминай лучше, что смотреть нужно в мастерской. Как там по журналу… « Иелия Иоселев Гуревич передал Слободинову для переделки новую визитку…» Так, значит визитка. Марья Фёдорова, смоленская мещанка, передала портному Слободинову сукно для выделки сюртука и брюк для сына, и заплатила вперёд за работу 7 рублей…».
- Василий Александрович, Христом Богом прошу, не доводи до греха. Я ж ведь сволоту Костьку, ежели застану в мастерской, удавлю на месте. Не дай взять греха на душу. Да и не было там никакого сукна в мастерской-то, да и визитки я не видел. Напиши акт прямо тут, я и подпишусь.
-Ну, ты скажешь тоже. Дело-то непростое. Ежели Слободинов не захочет, али не сможет объяснить, куда вещи да материал подевал, так бумагам прямая дорога в уездный суд. Ладно, сам пойду, да вон Емельяна Сергеевича с собой попрошу, старшину серебряного цеха. А ты иди домой, Афанасий Филиппович, а то вон что-то выглядишь совсем плохо. Лицом покраснел. Иди домой, чаю выпей, успокойся. Иди, Афанасий Филиппович, иди уж с Богом.
 Надо сказать, что безземельный крестьянин Хохловской волости мастер портновского цеха Константин Антонов сын Слободинов так и не раскрыл Ремесленной Управе перипетии судьбы переданных ему в работу вещей и материалов. Ремесленный голова Василий Александрович Азаров передал жалобы  заказчиков вместе с протоколами осмотра мастерской в доме Воробейчика в Смоленский уездный суд. За такие «художества» могли и из цеха выгнать. Но в деле Слободинова никаких больше бумаг нет. Видимо Ремесленную Управу устроило то наказание, которое определил зарвавшемуся портному суд.
-Вульф Зеулонович, мне таки есть, что вам сказать за Одессу.
-Лейба! Вы мне хотите сказать за Одессу? Вы, местечковый еврей из Любавичей, живущий в Смоленске по подложному ремесленному свидетельству из Мстиславльской управы? Человек, занимающийся коммивояжёрством и дурно пахнущими делишками, собирается сказать мне за Одессу. Мне, смоленскому купцу первой гильдии Вульфу Кагану? За Одессу? Лейба, это я вам буду сказать за Одессу. Я!

- Вульф Зеулонович, вы всё совсем не так поняли, совсем не так. Когда я служил в императорской армии, то был штабным писарем в Люблинском пехотном полку, а он таки, имел дислокацию в Одессе.

-А, в этом плане. Тогда, да, Лейба, вам есть, что сказать мне за Одессу. Но давайте лучше сходим в кондитерскую Рафта. Рувим Мосеевич говорил, что там появилась новая продавщица, и задница у неё просто шикарная. Да и личико, говорил, смазливое, не переодетая крестьянка, да.

-Вульф Зеулонович, а может в трактир к Мачульскому, да по рябиновой?

-Вот за что я вас, Лейба, люблю и уважаю, так это за своевременные предложения. Но, пойдём мы, в ресторан при гостинице Сизова на Благовещенской. Там подают ту самую, замечательную «Нежинскую рябиновую» от Смирнова.

Из разговора двух прилично одетых господ, прогуливавшихся по Армянской набережной в первые солнечные деньки сентября 1894 года.

- Шалом, Моисей Шлёмович!
-Шалом алейхЕм, Израиль Лейзерович! А что это ви, таки, весь пасмурный такой? Со здоровьем плохо, мой ан альт фройнд?
-Нет, слава Богу.  Спина не болит, руки не дрожат, да и глаза всё ещё хорошо видят. Но я таки вам скажу реб Моисей  то,  что они видели сегодня, лучше бы им совсем не видеть.
-Вот что, друг мой, мои приказчики часок и без меня обойдутся. А мы с вами вот тут посидим. Заведение мадам Мачульской вполне приличное. И под рюмочку вашей любимой рябиновой, вы мне всё и обскажете, что вас так разволновало.
- Ле хаим, Израиль Лейзерович, примите уж как лекарство, да и поведайте мне ваши неустройства.
-Ле хаим, друг Моисей, ле хаим. Как говорят местечковые риф-раф, мы таки на пороге большого шухера. Я сегодня, как гласный портновского цеха был на заседании Управы. И то, что я услышал и увидел, таки да, привело меня в уныние, друг мой.  Казённая палата, азой фил рицн’эйл золсту ойстринкен, шлёт грозные письма, требует ужесточить проверки тех идн, кто, приехав из-за черты осёдлости, записывается в цех. И сегодня старшины кузнечного мастера Хаима Минца из Новосёлок, что в Краснинском уезде, выгнали из цеха и направили в Губернское правление рапорт о высылке его с семьёй в Оршу, к месту приписки. И всего-то, Хаим, вложил немного денег в коммерцию. Что ж теперь, если еврей хочет поиметь небольшой гешефт, так его и сразу за черту осёдлости?
-Тут я вам, реб Израиль, вот что скажу, как старый гешефт ментш. Что тут в России, да и там за чертой осёдлости, будь она неладна, ежели еврею пытаться иметь какой-никакой гешефт, то лучше, чтобы об этом не знал никто. Вообще никто. А если тот самый Хаим, так поставил дело, что об этом узнали, то он неправ, совсем не прав. И нечего вам, мой старый друг, хмуриться из-за этого никчёмного идн. Да, Израиль, давайте ещё по одной.
-Возможно, вы и правы, Моисей, возможно. Но ведь и следующее рассмотрение меня ввело в глубокую задумчивость. Еврей донёс на еврея в полицию. Здесь в России, когда нам всем надо держаться в месте, стоять друг за друга. Ай, вэй! Куда мы катимся?
-Ну-ка, ну-ка, я таки уже хочу услышать об этом.  И в чём же один еврей обвинил другого?
- На станции Ярцево живёт кузнечный мастер Хаим Исаевич Жак. Он требовал у пристава 2-го стана Духовщинского уезда проверить лавку Григория Жукова, в которой он, Жак, покупает мясо.  В лавке Пейсах Фрейдин служит мясником. И пристав таки выяснил, что говядину оный Пейсах берёт на бойне в Ярцевом перевозе, у русских. Мало того, что животных режут не по кашруту, так ещё и в лавке задняя часть туши, висит рядом с передней. И продаёт Пейсах говядину и русским и евреям. А идн и знать не знают о нарушении кашрута. Тут ещё выяснилось, по запросу нашей управы, что свидетельство на мясницкое мастерство у Фрейдина и вовсе «левое». Так что и этого еврея высылают из губернии за черту осёдлости. Но не столько это меня возмущает, а то, что еврей написал жалобу на еврея. К чему мы так придём, друг мой Израиль?
- Вот тут  я с вами, дорогой мой, не соглашусь. Всё правильно сделал этот Хаим Жак, всё правильно. Если здесь, в России мы забудем ещё и установления Галахи, мы уже таки перестанем быть  правильными евреями. В Смоленске мы уже много лет просим губернатора пустить на городские бойни наших людей, чтобы забивать животных и готовить мясо к продаже для евреев, как положено по кашруту. А тут какой-то поц, погнавшись за длинным рублём, наплевал на все наши законы и устои. Да мало того, ещё и не являясь мастером своего дела, Ди фис золн дир динэн нор аф рэматэс.
-Да вы правы друг мой, но всё равно, боюсь, что очень скоро нам, идн, здесь придётся очень не сладко. Очень. Ле хаим, друг мой.
-Ле хаим.
В трактире Марии Степановны Мачульской, что на Благовещенской улице в дому Зубакина, в ноябре 1896 года о тяжёлой еврейской доле выпивали смоленский 1-й гильдии купец Моисей Шлёмович Шмерлинг и портновского цеха мастер Израиль Лейзерович Жодольман.
 Надо сказать, что в 1897 году Смоленская ремесленная управа признала недействительными  мастерские свидетельства и выслала по месту приписки за черту осёдлости более двадцати записанных в разные цеха евреев.