Океан полная версия Сила Духа

                ОКЕАН
  Последний шаг по дюралю пола и падаешь. Самого какого то ощущения падения или полета, собственно, нет. Просто нет твердого под ногами. Несколько поворачивается тело. Небо смещается со своего законного места, но не на долго. Стабилизирующий раскрылся, обозначил, где  это бездонное небо и это  море-океан. Быстро надо зацепить ранец за подвесную, пара секунд и готово. Висит чуть внизу, не мешает. Пошел основной. Вытянулись стропы, пошел купол. Наполнился, «подышал», принял нагрузку и замер. Всё. Висим. Вверху сине-серое небо, белесое. Внизу сине-серая вода. Опять же с Нептуном и, прилепившимися к мозгам, неядами. Мы шли на солнце.  Центральная группа была перед нами. Значит,  нам надо выгребать на север. Солнце за спиной.
  Теперь вытащим пакеты -лодки. Я их так, на всякий случай три штуки  прихватил. А вдруг брак, и потонешь из-за лишней скромности. Сработает одна, не буду и вторую портить. Сгодится когда. Места много не занимает. А может и домой, на дембель , заберу. Она же не в штате. Моя! (Куркуль, однако. Даже в такой ситуации не промах.)
  Так. Продавим это местечко. Что то задышало, пакетик распрямился и за пару –тройку секунд образовалась знакомая лодочка. Такая веселенькая, ярко-красная, скорее оранжевая, упругая до звона. Повисла на шнурочке рядом. Ни вниз,  ни вверх. Так это под бочком. Теперь пристроим такую к ранцу. На короткий поводок. Как нырнет, она от воды сама надуется.
  Высота приличная. Не меньше трех тысяч. Осмотрелся. Обустроился. Ранец висит немного внизу. Все как надо. Попробовал усесться на лямку-сидушку, но, как обычно, ничего не получилось. (Это по инструкции, при приземлении  на воду надо прочно умоститься на этой лямке-сиденье, расстегнуть ножные обхваты, затем, у самой воды, расстегнуть грудную перемычку и выскользнуть в воду, коснувшись ее ногами.) Это по инструкции. Но из пары десятков прыжков на воду, хоть в армии, хоть в аэроклубе, ни разу по инструкции этой не получилось. В основном потому, что надежно усесться на «сидушку» не получалось. А так, не усевшись, просто вывалишься с высоты.
  Включаю маячок. Пищит аппарат командира отделения. Справа. Пищит зам. комвзводовский прямо по курсу. Сигнал мощный. Работает штатно.
  Рядом никого. Подтягиваюсь к маячку зама. Все одно к нему всем собираться. Пойду сразу. Вот он чуть ниже. Лодочка то же болтается у него.   Он машет рукой, призывая подойти ближе, но нет Саня. у меня прыжков в 10 раз больше чем у тебя. Я лучше подплыву к тебе потом, чем воткнусь в твои стропы, да перепутаемся этими лодочками. Грожу ему кулаком. Он понимает и принимает мою мысль.
  Вода все ближе и неизбежно наступает момент приводнения. Отцепляю ранец. Он быстро удалился и шлепнулся в воду. Вот и крепкий удар  по заднице. Свет исчезает. Полный нос воды. Но лодочка не дает занырнуть глубже матузка, подхватывает, да и а запаска усердно тянет вверх. Вот опять светлеет, совсем светло и голова над водой. Лодочка, иди сюда, прими противогазовую сумку. Она очень тяжела, ибо приняла в себя все гранаты, запасные магазины, сухари, портянки, но противогаза, конечно, лишилась. Лодка крутится, выскальзывает. Но надо сделать быстро. Ибо все намокает и тяжелеет. Рядом выныривает лодочка с ранцем. Совсем близко, но пока не до него.
  Так. Все тяжести в лодке. Теперь долой парашют. Как то не получается. Попробуем не снимать, а срезать стропы.  Сам купол лежит на воде большим пузырем. Но это пока не намокнет. Поспешать надо.  Совсем не так просто, совсем. Нет опоры, не на что опереться. Все степени свободы в действии.  Осилил, отцепился. Совсем хорошо стало. Держусь за лодочку, буксирую лодочку с «грузовым» ранцем и плыву к Сане. Он уже сумку умостил в лодку и пытается забраться в нее.
  Саня, парашют сними.
 - Да никак не могу ножные обхваты расстегнуть. Только начинаю и тону. Вот залезу и расстегну.
 -Сань, обопрись на лодку и я стропы обрежу, так проще, да и ранец парашютный пригодиться может. 
 Во. Дело быстро пошло. Парашют отошел. Плавает рядом большим пузырем. Запаска так кирпичиком и держится рядом. Санька быстро ее отсоединяет и определяет в лодку. Сань,  не жмись. Сам полезай. Саня достает второй пакет , подсовывает под себя и запускает. Лодочка, конечно, надулась, но Сашкин номер не вышел. Не оказался он в ней, по задумке, а рядом.
  Через пару минут мы уже были каждый в своей, а на вторых наш боезапас, как на вьючной лошадке, и лодочки при ранцах.
  Волнение моря почти не ощущается. Волна есть, пологая, длинная. Без гребешков и прочего. Нептун спит.
 Подтягивается народ. Целая флотилия. Витя Синюков со своим Дегтярем и вторым номером, коробками лент, еще каким то грузом. Запасливый Витька. У летунов,  что то спер.  Потом оказалось, что это ящик галет. Всем по вкусу пришлись. Но выволочку схлопотал за излишний риск.
  Конечно, не смотря на приказ оставить в самолете все тянущее на дно, никто личного оружия не оставил.  Боеприпасы упрятали в противогазовую сумку, а сам противогаз оставил на месте перегрузки. Во всяком случае, мой еще до вылета отправился в пикапчик, что привозил завтрак. Пусть, им на радость.
  Да! На воде –не на суше. Хорошо хоть маяки работают и есть по чём ориентироваться.  Хоть и разбросало мало, да и в воздухе провисели долго,  и сошлись на минимально безопасное расстояние, но собирались долго. Связь, как ни странно, но работает. Командиры отделений, как квочки,  собирают своих людей.  Пересчитывают по несколько раз. Организовывают общий сбор. Тут же обмениваются опытом управления оранжевым транспортом методом лежачего, в нём, положения на носу и гребле руками. Грузовички на стропах сзади.  Вплотную нельзя, все перепутывается моментально. Тогда выстроились в кильватер, если по морскому, или караваном, если по пустынному, пропустили насквозь, от первой до крайней стропу, и пошли к месту общего сбора.
 Быстро сказка сказывается, а на все это ушло несколько часов.
 Причалили к общей массе. Привязались по бортам, по носу и корме со смежными, получилось огромное оранжевое полотнище на светло-зелено-голубом фоне воды. Наверное, с высоты видно на десятки километров.
  Чалышев принимает доклады. Все целы, здоровы, умыты и выкупаны. На воде громадный оранжевый плот, составленный из индивидуальных плавсредств. Стасик Пупков уже развернул свою рацию, которая благополучно отвисела свое в небе, потом искупалась в море и теперь весело попискивает в радиорубке оранжевого цвета. Экипаж самолета с нами, но выглядят нищенски. Сам и лодка. Без имущества, без оружия, но в своих неизменных желто-коричневых кожаных куртках. (Потом оказалось, что они, все же,  при оружии- пистолетах)
  Вот Стасик связался с базой. Доложил ситуацию. Приказали ждать.
  Народ обустроился, достал сухарики и мирно зажевал.
  Чалышев назначил наблюдателей, рассчитал смены караула и военная служба продолжилась, обычным порядком, в таких необычных условиях. Тихо, молча, но каждый поблагодарил Господа. Слава Тебе, Господи.
  Жаль только, что наш новый, понравившийся всем, старший лейтенант Колосов улетел, выполняя свой воинский долг, старшего начальника. Может и встретимся когда. На все воля Твоя!
 Примерно через час наше безмятежное пребывание кончилось.
  «Слушай мою команду» –разнеслось по беспредельной шири океана, распустить запаски, подвести снизу под лодочки и стропами перевязать, как в узелочек. «Прошить» все лодочки в один плот. Все плоты связать половиной строп в единую систему. Так, что бы при увеличении волнения нас не разбросало. Командирам отделений  приступить!»
  Получилось, что в один купол вмещается девять лодочек, а если учесть, что у каждого по две, а то и по три, то на отделение идет два, а то и  купола. Тогда соорудили двойное подстилание. В один купол узелком лодочки, а наружным связали купола. С двойным дном получилось. Все старались, все припомнили «Девятый вал» знаменитого художника. Море халатности не простит. Получился этакий оранжевый блин многократно расчерченный белыми стропами. Вот теперь хорошо. Спокойнее. Можно и к Стасику переползти, послушать музыку. Но командир жестко пресек все перемещения. «Каждому сделать пояс из 10 строп, перевязанных узлами, закрепиться к «арматуре»,  своих мест без моего личного разрешения не покидать!» Вольностей явно не будет. Самоволка исключена, по  самой простой  причине –не куда и не к кому.
 Вот народ! Только свалились с небес, по аварийной ситуации, только наглотались воды, кстати, вроде, и не сильно соленой, долго собирались и научались управлять новым имуществом,  часа четыре промучились с обвязкой, а теперь лежат, балуются сухариками, слушают музыку и треп стоит такой, что и на суше и не бывает.
  Стас, а вот ты громче сделай, может и неяды приплывут.
  Балбес, литературу надо читать. Неяды в море не живут. Это русалки здесь обитают.
  Командир! Рассуди. Вспомни, как у Гете жила в воде и командовала еще всякими водяными и прочими.
  Может командир Гете и не читал, но поддержал гвардейца на предмет, что эти водяные девицы именно в морях и пребывают.
 Тут всяк стал припоминать прочитанное и оказалось, что в сумме прочитано очень много. Особенно про Наутилус, сколько то лье под водой, о путешествиях, плаваниях в тропических водах.
 Итог был однозначен: раз вода здесь теплая, то начинка живностью должна быть. Не пропадать же таким просторам. Что зазря столь воды колышется.
  Потом споры улеглись. Народ притих и задремал. Уже никто не смотрит вокруг, кораблей не видно. Дреманём в запас, раз такая оказия. Только часовые-наблюдатели, устроив из запасенных лодочек возвышение, лежат и оглядывают горизонт на все 360 градусов, или, по морскому, каких то румбов.
 Среди этого блаженства –выстрел. Всполошился народ. Что-почто? Кто стрелял, в кого?
 Наблюдатель пальнул. Командир! Тревога. Вон облачко к нам ускоренно движется. В одной из книжек читал, что сие есть тайфун или еще как то. Но это сильный ветер, волны и страх,  как опасно. На кораблях, когда прозевывали, так рвало паруса, мачты ломало и, бывало, тонули.
  Командирский голос строг.
  Слушай мою команду! Убрать парусность, все пустые лодочки плотно засунуть под общую обвязку. Каждому себя привязать за туловище к этой самой общей обвязке не менее тремя стропами. На ремни надежды нет. Вяжите по телу. Всем принять сидячее положение. Наблюдать друг друга постоянно. Приступили.
  Коленки слегка дрогнули. А ну как вправду буря. Так подмочит, что страшно. Хоть бы весь плот не перевернула. Тогда всем конец.
 Командир. Может ножи приготовить?
  «Ножи всегда должны быть под рукой. Но резать запрещаю. Только по команде.»
  Ага, услышим мы твою команду.
  Час, второй. Облачко и вправду помчалось быстрее, разрослось и как дало! Что вода сверху, что вода снизу. Море почернело. Все слилось в одно. Мирные до того волны встали дыбом. Белая, почему то грязная, пена. Все вцепились мертвой хваткой в стропы. А плотик рвет, крутит. Пытается переломить. На гребень торчком становится, но припаянный к воде нижними куполами, только изгибается и   выравнивается, принимая сглаженную форму волны.  Прочно держат на воде купола. Не дают оторвать плот от поверхности. Умница командир. Откуда это он знал. Может интуитивно, да что б не разбросало. А получилось самое, что надо. Не привязались бы никого не осталось. Такая скачка, как в штатах на дикой лошади или быке. Совсем темно. И звук! Как стонет кто или орет. Может неяды? Неяды, неяды, а вот явятся и сделают яды. Слопают и не подавятся. Это ж море. Тут ничего никто толком не знает. Что увидели, то и описали. А сколь того, что не увидели. Может и явится, мол, поглядите, вы не читали о нас. А зря, вот и что и сотворим, оставив парочку рассказчиков.
  Нет! Страху особенного не было. Голова заработала сразу. Вот волна идет, пригнись. Прошла –распрямись. Глотни поболе воздуха. Вот следующая.  Склонись. Не дергайся. Не напрягайся лишку. Смотри за товарищем. Он рядом, под рукой. Придержи, ободри. Вот и перекрикиваться начали.
  Первый, как у вас?
 Нормально. Ветер сильный. Воды много. А у вас?
  Нормально. Купаемся. А как на крайних?
  Там похуже. Бросает сильно. Подворачивает концы до вертикали. Как на тренажерах болтает.
  На каких таких тренажерах. Где?
  Да в парке городском. Там где кони и верблюды из травы сделанные стоят. По 15 копеек. Аттракционы.
 А! Помню. Ну, тут без 15 копеек поддает, еще сильнее. Только держись.
  Васька Рыжий чуть не захлебнулся. Вздохнул под волной. Его Сашка вон прикрывает. Дубасит по спине, откашливается. Волну Санька всю на себя принимает. Васька, как в затишке.
  Голос командира. «Всем наблюдать друг друга»!!!
  И, вдруг, тишина. Ветра нет. Воя, крика, стона нет. Как клапана закрыли.  Подпарило. Только волны еще крутые, с белыми барашками и бьют по плоту с усердием.
  Голос командира. «Доложить о личном составе».
  Командиры отделений проверились, доложили. Все целы, живы-здоровы.
 Свинцов, окликает Чалышев.
 Я.
 - Ну ка, друг, напомни, чему тебя бабушка учила.
 Так, командир, много чему учила, но я больше по улице побегать любил.
 - Пороть надо было тебя больше. Старших слушаться надо. Вот ведь какое пережили, а как правильно поблагодарить Господа за благополучное окончание сего - не знаем.
 Мы никогда не замечали набожности Чалышева. В части церкви не было, в городской собор можно было ходить только в воскресенье. Да и то, когда уходили из части, службы во всех церквах уже кончались. Когда—никогда кто зайдет да свечу поставит. За дедушку с бабушкой, за родных. За живых или усопших. Но таких было мало. Наверное и чалышев относился к большинству.
 Командир. Бабуля говорила, что не обязательно заученными текстами, можно своими словами. Главное, что б от сердца, от души.
  Лодырь ты, Свинцов. Право, мало тебя пороли. Хоть одну молитву бабуля тебе втиснула в голову?
  Втиснула, командир. Она говорила, что в народе, если кто какое дело знает так, что лучше просто невозможно, то это значит-знает как Отче наш.
  Ты знаешь?
  Да.
  Говори. Не торопясь. По несколько слов. Остальным громко, вслух повторять.
 Над бесконечным океаном молитва. И нет никого противящегося. Каждый повторяет слова, и, как то, оттаивает душой. Благодарит Господа за спасение. И всякая душа наполняется неизъяснимым теплом. Вот и слова закончились и тишина. А все настроение не уходит.
 Чалышева никогда не замечали в набожности. Как все. В части церкви не было. А в городе, до которого ещё нужно добраться за 20 км. , в церквах службы отходили, когда приходило время воскресных увольнений. Потом уже, к полудню кое кто заходил поставить свечу за родных, близких. Просто постоять в прохладном храме, если лето, посмотреть на иконы, на убранство церкви. Редко когда поговорить со священником.
 Видно нужна для прочищения мозгов вот такая встряска. Когда не знаешь, что будет через мгновение и будешь ли и ты сам. И на кого у3повать? Получается только на Господа. Ибо никто больше не в силах помочь. Никто!
 Прости нас Господи. Не вмени в грех. Осмыслим. Может и вот эти предстоящие дни, что мы в море, для нашего вразумления даны. Прости и спаси нас.
 Так думал каждый. Спокойно, без паники и великой надеждой.
  Солнце скатилось в воду. Стемнело. Но не до темного. Светлое небо. Луна кусочком половинным. Море искрится. Тихо. Все молчат. Так и отошли ко сну, оставив караул не сменившимся.
  Господи, слава Тебе.
 И мы, люди Твоя, пережили эту бурю. Целые, живые. Отдыхаем, а Ты продолжаешь беречь нас. Это где то в самой глубине души каждого.
  Утро на воде. Сказочная картина. По воде светлая полоса. Цвета не понять. Искрится, подблескивает. То зелень, то нечто желтое, то синее совершенно. Вот выдвинулся край диска. Полоса расширилась, стала ярче. Еще, еще ярче. А диск не поднимается, как притормозил. Народ давно не спит. Все смотрят. А оно застряло. Нет и нет. Потом вдруг быстро рванулось вверх и все выскочило мигом. Полоса исчезла, все засветилось. Наверное, с борта корабля эта картина вообще сказочно смотрится. Здесь же, всё на дышащей, ломающейся поверхности, копирующей волны, воспринимается с некоторой опаской.  Скажем, с особенностью положения. Но, что красиво и необычно, то есть факт.
  Командирам проверить личный состав и доложить!
  Потерь нет. Все на месте.
 Экипаж?
 Все.
 Экипажу войти в состав первого отделения.
 Есть.
 Васильев, ты большой спортсмен, мастер спорта, что надо сохранять спортсмену?
  Форму, командир.
 Ну, вот и придумай, как в наших условиях не залежаться, не потерять нужной формы. Командуй.
  Над равниной моря звонкий голос Васильева проводит зарядку.
  До упражнений ли тут? Но командир прав. Не только о физической форме, сколь о психологической. Ввести людей в занятость, в обычный войсковой порядок.
  Сели прямо! Потянулись вверх! Смотри на меня и делай: раз (руки перед собой), два (руки сколько можно назад), три (поворот влево), четыре (поворот вправо). И! Начали…..
  Тридцать минут. До легкой испарины.
  Приступить к туалету.
  Конечно, умывание легко и просто, а вот со всем остальным? Сложный и трудно разрешимый вопрос. Но солдатский организм, за годы постоянных тренировок, скажем так, привык все делать по времени. Вот и сейчас наступил этот час, но роскошного ротного туалета здесь явно нет!
  Опять командиру решать. Ведь, только представить себе, все пустить на самотек, то как далее жить!
  И звучит обычная армейская команда, да простят мне гражданские лица, «Оправиться». (Не путайте с командой –заправиться). Для этого освободить вон тот угол, и командир указует какой, всем сместится на пару метров. Да, просто сказать, сместится. Все уже прижились. Это все барахлишко увязано, все разложено по местам. Да к тому же, там оказались, приданные группе чужие гранатометчики со своими РПГ-2.
«Раз чужие, так нас и перемещать можно, ворчат они. Мы тут только уложились, гранаты сушим, порядок навели, а теперь тут сортир надо делать. Так, командир, не честно».
 Оно может и так, но в таких условиях рука командира должна быть крепче железа.
 Чалышев это понимает, его голос становится строже.
  Здесь нет своих и чужих! Здесь все свои! А за пререкания, всем гранатометчикам по два наряда!
 Есть, два наряда, звучит нестройный хор «трубачей», прекрасно понимающих командира и свою оплошку. И,  конечно, где то в краешке мозговушки, что эти наряды откладываются на неизвестный срок. Опять же, если все хорошо кончится.
  Тут командир своею властью распределяет их по более-менее свободным площадям. Но все понимают, что «пушкарям» хочется и полезнее быть вместе, потесняются, перемещаются (перепривязываются), идет общее шевеление и «трубачи» умостились.     Подвязываются, скрытые в «заначках» , лодочки.
    Территория «N» устилается несколькими парашютными ранцами.  Переплетается новыми стропами. Выполняется некая выгородка от общего обозрения, с использованием нескольких труб гранатомётов.  Приподнимается  полотнище . Готово.
  Но не все так просто.
  «Командир, надо судну дать ход, не то будем как в том судне, что в госпитале» - вопит командир первого отделения Паша Черных.
  Ясно, Черных. Вот и думай, как это обеспечить.
  А что думать. Весел нет, руками много не нагребешь, буксировать некому. Вот только паруса поставить? Но как. Мачты нет, да тело плота слишком гибкое.
  Чалышев подзывает Свинцова: Василий, ты мужик прижимистый, запаска есть?
  Есть.
  Сухая?
  Знамо дело.
  А распусти- ка по ветру, но так, что б кромка на воду не легла. Утонет, как намокнет. Понял?
  Так точно, понял.
  С противоположного, так скажем, корме края, осторожно распустили белый купол. Взялись за кромку, а Васька продвинулся к середине, распуская стропы. Ветерок хорошо наполнил, надул купол и за кормой вода завихрилась. Но плот стало разворачивать и управить не получалось.
  И, о Россия, твои люди все изобретатели. К кромке купола привязали пару лодочек, чтоб на воду не ложилась, отпустили на длину строп, закрепили скобы на «носу» и вопрос с управлением снялся сам. Только регулируй, что б купол всегда стремился вверх, но не отрывался от воды.
« Черных, твое отделение управлять парусом. Рассчитай смены. Следи сам»
  Есть!
 Но вот второе отделение вяжет второй купол, запасливый народ, тем более, что командир, Мишка Бойко, с Украины (говорит хохол). Вяжет лодочки и мостит рядом. Зажурчала, прямо, водичка. Весь плотик расправился по ширине и подравнялся. Хорошо получилось.
  «Бойко, твое отделение на вашем куполе. Разбей на смены. Старший по управлению Свинцов».
  Есть!
  Вот уже 25 человек при деле. Смены вахты. Все как в Армии.
  -Синельников, ты геолог?
  Так точно.
  Вас там учили определять местонахождение в пространстве. Помаракуй, где мы есть. Радист тебе даст точное время. Там как то долготу и широту по углу возвышения солнца измеряют. Вот и штурман тебе поможет. Он профессионал. Потрудись!
  Есть потрудиться.
  Трудная задача у Юрика. Мы по этим темам не очень усердствовали. А вишь,  как случилось. Скреби, Юрик, с извилин. Может,  что и осталось от лекций великих профессоров.
  «Скребёт» Синельников по своему умственному аппарату. Штурман рядом. На пальцах Юрке показывает что то. Привлекают гранатометчиков. Из труб соорудили астролабораторию. Солнышко «заглядывает»  в трубу, дает пятнышко на «лабораторную» поверхность, вычисляют углы, считают возможные отклонения и в конце концов, на вторые сутки плавания бригада Синельникова выдает координаты: примерно 50 градусов западной долготы и 25 градусов северной широты. Это чуть западнее середины Атлантики. Примерно в 3000 километрах от цели. Надо рулить строго на запад, если течения всякие океанские не унесут в сторону.
  Какова точность ваших измерений, Синельников?
  Примерно 100-200 километров, командир.
  Да и по расчету нашего полета получается так же.
  Так что хода нам, при благоприятной погоде, примерно на 25 суток. Не так и много.
  Добро, Синельников.
  Добро, уже  по морскому, одобрил командир. Теперь всех свободных от вахт надо отправить на рыбалку. Свою лабораторию не разбирай. Раз в пару, тройку дней определяйся. Это твоя постоянная работа. Не отвлекайся на другое. С радистом контачь и отправьте нашим полученные данные.
  Есть!
  В каждой лодочке, для выживания на водах, имеется комплект всякого имущества, в том числе и рыболовного. Лески, крючки, разноцветные тряпочки и кусочки губчатой резины.
  Все свободные от вахт и служебного расписания само собой вошли в состав рыбацкой команды. Еще до распоряжения командира, на корме заметили, что рыбка есть, крутится у кормы, подъедая выбросы.  Пробовали руками словить, но не получалось. Вертка. Скользка. На крючок не цеплялась. Однако, хитрющий Бойко, сумел пару штук поймать, сделав из гимнастерки сачек.  Потрошок спрятал в противогазовую сумку и уложил подальше на самый край кормы, тушку порезал на тоненькие полоски и развесил на ветерке. Быстро подвялилось и он, конечно сильно рискуя, и по съедобности и по самовольству, пару пластинок употребил. Долго прислушивался, как примет желудок. Не отрава ли?. Но час, два, весь вечер показали, что эта, условно назовем –селедка, вполне съедобна.
   Командир, штурман, инженер сидят рядом. У них, старших, голова думает только о сохранении войска. Что для этого надо?
1.Безопасность.
2. Питание.
 Как обеспечить первый пункт? Укрепить всячески плот. Всем быть «на привязи».Уложить имущество так, что бы не повредить лодочки. Постоянно наблюдать за морем и небом. Быть готовым к отражению любого враждебного действия.
 «Сержант Баев. Выбери троих и назначаетесь в боцманскую службу. Постоянно контролировать увязку плота. Ваше место базирования рядом со мной. Докладывать каждые 12 часов. Проверять постоянно в течение светлого времени. Приступить!
  Сержант Павлов. Назначаю начальником караульной службы. Подобрать людей, разбить на смены. Круглосуточное наблюдение. Приступить!
 Командир назначает службы, исполнителей.
 По второму пункту. Санинструктору обеспечить безопасное кормление личного состава. Все продукты собрать в центр плота. Защитить от порчи. Установить нормы питания. Назначить рыболовную команду, кухонный наряд.
 Всем сохранять строжайшие меры личной и общей безопасности!
 Команды прошли. Люди подобраны. Но оказалось, что людей уже не хватает. Командир утрясает все вопросы. Переставляют и изменяют перечень работ. Все готово. Пишется Приказ! Армия всегда Армия. И это правильно.
 Говорят, когда Александру Васильевичу Суворову доложили, что военные действия пока откладываются, но Армию на зимние квартиры не отводить, то он, для сохранения оной Армии в боеспособном состоянии, вышел перед войсками, снял головной убор, поклонился. «Братцы - солдаты, матушка царица просит сделать прудок в этом месте. Потрудимся с душою для государыни. Инженеры покажут где и как.  И, каждый солдатик наполнял свою шапку землей, переносил в нужное место и высыпал. Так вырыли прудок в километры длины и ширины.
  А войны все нет.
  Тогда Александр Васильевич преклонил колени: братцы, виноват. Не здесь надо, а вот немного в сторонке.
 И вырыли еще прудок. Это до сих пор знаменитые, в Винницкой области,  «Суворовские пруды».
 Армия без работы гибнет!
Вот Чалышев и решал эту главную задачу. Обеспечить всех работой.
 С раннего утра и до отбоя все заняты. Рыболовная команда трудится успешно. Каждому , на паек, достается 400-600 граммов свежей рыбы. Поначалу кривились. Мол, обойдемся сухарями и галетами. Но по приказу все съедобное собрано воедино.  И строгий глас командира возымел действие.  А привычка к дисциплине и доверие к командиру обеспечили «поедание» свежатины.
 Что интересно, не мучила жажда совершенно. Организм принял рыбку без возражений.  Завтрак, обед, ужин. Строго по времени. Как дома. Этак ножичком построгаешь, как пенка становится и  - внутрь. Еще построгаешь и снова. Так и пообедаешь. А, учитывая, работу. Постоянную и трудную. Особенно у парусников. То организм усваивал все без остатка. Но командир был строг до неумолимости. Ровно в 6ч 00 минут дежурный возглашал « Подъем», а 6,20 –«Оправиться». На выполнение второй команды уходил целый час. Но исполнялась!
Затем, все как на суше. В родном расположении. Зарядка, туалет, развод на работы. Контроль ситуации. Весь день в трудах.
 К вечеру, когда становится прохладнее, начинается «вселенский треп».
Прошла неделя.
  Каждый деньЧалышев подводил итоги дня. Подправил некоторые распоряжения. Что то усердно писал.
 Вот  как то раздался крик наблюдателя. –«Вижу что то!».
 Где?
 Вот, правее солнца.
Головы всех повернулись. Шеи вытянулись. Но никто ничего не обнаружил. Минута, пять, двадцать.
 И загомонили: вот, вот. Там что то темное. По воде скачет. С гребня на гребень. Оно и гребней то нет. Только пологая вершина волны.
 Ближе, ближе. Большая стая крупных рыб. Идет прямо на нас.
« На корме! –звучит голос командира, -при опасном приближении обстрелять!»
  Есть!
 Половина плота причислила себя к «корме». Клацнули затворы.
Командир быстро исправил положение, назвав по- фамильно стрелков.
Все смотрели на стаю. Рыбины шустро шли по над самой поверхностью с большой скоростью, плотно друг ко другу. Вот левое крыло этого косяка коснулось плота. Рыба ушла глубже, а там провисшие купола. Движение застопорилось. Рыбины повыныривали, «заволновались». Сбились с темпа и курса. Как то заверещали.  Но быстро поняв ситуацию, стали уходить.
 Парочка так резко поддала ходу, что вылетели из воды и попали на плот. Этакие здоровенные.  С человеческий рост. Хоть бы не порвали лодки. Гвардейцы мигом ухватили, обездвижили и передали кухонному наряду.
 Команда «Отбой». Народ притих. Каждый «ушел в себя». Треп пресекается командиром моментально.
 Но что то попискивает у плота. Постанывает. Может то стропы трутся друг о дружку, лямки подвесных систем. Народ прислушивается. Настораживается. А оно, это нечто все подает голос. Как тут уснешь? Опять шепоток: неяды пришли, Нептун, мол,  за рыбу сердится.
 Штурман подал голос. «« Командир, разреши просветить человечество?»
 - «Просвещай,»
«Гвардейцы. Слушай сюда».
 Первое, не неяды, а наяды. Второе, надо не Гете читать, хотя и его тоже, а Жуковского Василия Андреевича. Есть у него такое произведение, где упоминаются сиё имя. Это старинная повесть «Ундина».
« Лет за пятьсот и побольше случилось, что в ясный весенний вечер сидел перед дверью избушки своей престарелый честный рыбак и починивал сеть.»
 И, среди океанского простора, полился рассказ о любви, преданности. О жадности и ревности. О чудесах, которые совершает любовь. О таинствах морских глубин, о том, как любовью обретается душа  у тех, кто к роду человеческому не имеет ни какого отношения. Но любовь все может. Ей подвластно все…… «Жители стран водяных обольстительно- милы прекрасней Самих людей. Случалось не раз, что рыбак, подглядевши Деву морскую – когда,  из воды поднимаясь тайно, Пела она и качалась на зыбкой волне, повергался В хладную влагу за нею. Ундинами чудные эти Девы слывут у людей……так и отец мой, Сильный царь в голубой глубине  Средиземного моря, Мне, любимой, единственной дочери, душу живую дать пожелал… но душа не иначе дана быть нам может, как Только тесным союзом любви с человеком.»
 Уже с востока засветлело. Вот- вот покажется солнце и прозвучит команда «Подъем», но заслушавшиеся рассказа солдаты видят: «Когда же снова все встали….уж белый образ пропал; а на месте, где он стоял на коленях, сквозь траву сочился прозрачный ключ; серебристо виясь, он вперед пробирался, покуда всей не обвил  могилы; тогда ручейком побежал он далее и бросился в светлое озеро ближней долины. Долго, долго  спустя про него тех мест поселяне чудесную повесть любили прохожим рассказывать; долго, долго Жило поверье у них, что ручей тот Ундина, добрая, верная, слитая с милым и в гробе Ундина.»
  Солнце смотрит и удивляется. Народ лежит, растянувшись на сетке строп. Глаза у всех открыты. Но они далеко. Они там, где происходит это действие.  Они вместе  стоят у могилы рыцаря и смотрят на сверкающий слезой и любовью ключ. На ручеёк бегущий в озеро.
 Волна прокатывается под плотом, шевелит его. Грёзы, грёзы!
  «Подъем», все же слышится команда. Хоть и с большим опозданием, но все прокручивается как механизм, который изменить не возможно.
 День вступает в свои права, обязанности. Жизнь реальная продолжается.
  Гранатометчики-трубочисты зовут командира посмотреть их изобретение.
 Что такое? – вопрошает Чалышев, глядя на сооружение. Мачта?
  Да, командир. И не только. Вот смотри.
 Солдатик подвязывает к верхушке красное полотнище, сшитое из оголовков запасных парашютов, дает команду –поднимай!. Мачта пошла вверх и над плотом заполоскался флаг Отечества. УрррА! Грянуло среди моря-окияна.
  Чалышев отдал честь.
  Отныне, -прозвучало далее,- кроме ранее данных поручений, вам утром, по команде ,поднимать флаг, следить за его нормальным состоянием в течение дня и вечером спускать!
 Есть!
  Вот так обживается плот. Уже и неодиноко. Уже всё на своем месте, У всех есть работа на целый день. Жизнь входит в колею, хотя и в новых условиях.
 Постепенно научились свободно ходить по «вантам», переплетениям строп и настилам. Конструкция совершенствуется. Появились «крылья» -боковые полотнища для разворота плота.
  Мандрик, ты Бауманское кончал?
 Да, командир.
Что там изучал, какая основная профессия?
 Энергетик. А что? Есть работа?
 Работа всегда есть. Я вот смотрю, что ты какого то жучка поймал и второй день с ним возишься. Думал, что ты биолог, но засомневался. В этом училище такого факультета как бы и не должно быть. Ведь оно техническое.
Да. Высшее техническое. Престижнейший ВУЗ страны.
  А жучок тебе зачем?
  Всяк при своем деле, но уши всех ловят командирский голос. Что это он с Мандриком перетирает.
 Жучок, командир, сам по себе интересен. Откуда он здесь взялся. Ведь при мощности его «двигателя» так далеко забраться от берега просто не можно. Что его сюда принесло? Каким попутным ветром.
 То не вопрос, Саша. Бывают дожди, даже среди пустыни, которые с водой вместе сбрасывают рыбу. Или щебень. Часто люди наблюдали, как с дождем падали монеты. Бывало, что лягушки сыпались тоннами.
 -Так какую силу надо иметь, что б это все поднять и перенести?
  А что? Тайфун и корабли поднимает. Автомобили, людей. Это не сложно. Есть такой ученый, кажется в Австрии, самоучка. Без института, ученой степени и прочего. Он смастерил тарелку летающую. Так там мотоциклетный двигатель, сил на двадцать,  гоняет эту штуковину по 2000 км в час, и на высоту до 15 000  уходит.  Применил какой то природный эффект. – Вот и все.
  Вот и я этого жучка разглядываю. Есть тайна.
 Все занимаются своими делами и прислушиваются к разговору.
  -Санька продолжает.
  На третьем курсе мы были, как обычно, в колхозе на уборке . Что поручали, то и делали.  Ковыряясь в земле, мы перелопачивали огород, напали на большую колонию майских жуков.  Некоторые очухались, подняли «створки»,  распустили крылья и полетели. Было неожиданно смотреть, что такая тяжелая штучка, машет малюсенькими крыльями и летит. Мы измерили площадь крыла. Взвесили жука. Не сходится ни с одной теорией полета.  Уже в училище перерыли всю литературу, довели до белого каления профессуру. –Ответа нет. Полное отрицание, а жук, не зная, что он нарушает все каноны и расчеты, летает.
  Очень интересно. Наш декан, Николай Степанович Смогунов, выхлопотал нам пропуск в четвертый зал Ленинской библиотеки (зал научных работников). Мы там пол года рылись. –Ничего!
  Изучайте сами –было решение декана. Можете работать в любой лаборатории ( в свободное время).
  А что изучать, что мерить?
  Сначала сняли фильм, как эта козява летает. До этого пришлось этих «объектов изучения» разыскать, создать условия. Повозились. Исписали десяток тетрадей –ибо начальство настоятельно посоветовало все, до мелочей, записывать.
  Полетела «козява». Подняла створки, установила под углом, примерно, 40 градусов, развернула ткань крыла и… нет, не замахала крыльями. Корылышки просто завибрировали. Частота, амплитуда. Считаем, Нет! Не может лететь. Нет подъемной силы. Не откуда взяться ей!
 Посадили жука на измерительную поверхность. Взлетает. На поверхности и следа нет воздействия.  –Вопрос!
Всматриваемся в кадры. Вот пошли створки. Вот распрямились пластины крыльев. Вот задрожали эти пластины. А вот створки изменили угол. Взлетел. Крыло дает постоянную вибрацию, а створки, как бы создают подъемную силу. Чудеса.
 Рассматриваем в микроскоп створки. Ого! Да это сложное инженерное сооружение. Ячейки. Кривые и косые ряды. Разная глубина. Неоднородная поверхность.
 Все что наскребли заряжаем в ЭВМ. Машина думает-думает и ничего , на гора не выдает. Отвечает, что глупостями не занимается.
-Дура.
 Начинаем «лепить» из подручных материалов нечто похожее. Створку полтора метра на метр. А все эти ячейки минимально-возможного размера. Поставили створку на четыре стойки, подсунули по нее обыкновенный вентилятор. В ключаем.
 Стоит все, как поставили. Начинаем перемещать вентилятор. Потом подвязали его на три тросика. Качаем.
  Вдруг, совершенно мгновенно, створка с подвешенным вентилятором исчезла.  Куда? А сверху сыплется потолочная засыпка и светится через все три этажа синее небо.
  На три месяца нас выгнали из училища. (была такая крайняя мера наказания), изъяли все журналы наблюдений, схемы, чертежи. Забрали вторую створку, еще не оконченную. Конечно, по всем партийным линиям протерли с песком. Залатали дырки в полах и крыше.
 И! Создали, приказом ректора, новую лабораторию, с входом по специальным пропускам и кругло суточной охраной ВОХР.
  До самого выпуска мы тоже трудились там, на равных с академиками.
 Вот и рассматриваю, командир, этого «товарища». У него сферические надкрылки, Значит мощность каких то энергий очень высокая, а затраты сил на единицу пути –мизерная.
  Командир смеётся, - вот, Мандрик, поработай хорошо, может всем плотом домой перелетим.
  Народ, который разговор слышал, немного позубоскалил, помечтал, пофантазировал, не отрываясь от своих обязанностей, по дому взгрустнул. Вторая неделя проходит. Никто на горизонте не нарисовался.
 Как не нарисовался. А это что?
 Наблюдатель подает голос.
 «С северо-запада наблюдаю темный предмет».
Все глаза туда. Темный предмет вырастает из воды и превращается в военный корабль. Воплей радости нет. Корабль явно не наш. Флаг обозначает –англичанин. Не такой уж большой, но приличный. Стремительные обводы, трубы вентиляции склонены к корме. Высокие мачты. Поворачивается к нам правым бортом. Весь на род на палубе. Все глазеют, переговариваются. Остановился метрах в ста, ста-пятидесяти. Качнуло дополнительной волной. Аккуратно подошел. Мастерски.
  Шлюпка отвалила и бодро пошла к нам.
 Разговор по англицки.  Испрошают кто есть такие и что здесь делаем.
 Отвечаем, что потерпели крушение и спасаемся, как можем.
Те умничают, что де мол никаких SOS в эфире на звучало, ни каких кораблей не тонуло.
 Во, балбес, а мы что загорать сюда пришли и купаться в чистой, не замутненной пляжниками, воде? И случайно потеряли берег?
  Так кто вы есть? Кто командир? Есть ли у вас деньги на спасательные работы. В смысле есть ли чем платить за спасение.
 Чалышев вступает в разговор. Его английский может быть и хорош, но сами англичане друг у друга переспрашивают, а что он сказал. А сказал Чалышев, что он есть старший лейтенант Армии Советского Союза.
 Мордочки моряков скривились. И опять: а что вы тут делаете?
 Плаваем.
 А какое у вас задание? Что вы должны выплавать.
 Моряк! У тебя мозги есть? Не видишь? Люди попали в беду. Спаслись на подручных средствах, едят сырую рыбу, круглые сутки под открытым небом. На волнах, на ветрах. Что мелешь, то?
  А тот отвечает, что он видит хорошо организованное и обустроенное войско с оружием в руках, приданными средствами и толстыми физиономиями, явно не похожими на страдальцев.
 Причем физиономии. Это мы тут нагуляли от малой физической нагрузки. Ты нас будешь спасать?
 Сколько вас?
 Семьдесят два человека.
  Много. Мы столько не можем взять. Максимум человек тридцать.
 Это ты говоришь, а что скажет ваш командир корабля?
  Сейчас доложу.
  Шлюпка отошла от «причала» и порулила к капитану.
 На плоту непроизвольный шум. Командир, я не поеду к ним. В плен не сдамся. Они мигом оружие отберут. В клетки посадят и будет так, как они прикажут. Не поеду. Тем более, если кого здесь оставлять.
 Все орали одно и тоже. Командир молчал. Он отвечает за каждого. И за честь Отечества тоже.
 Ладно! Закончили митинг. Тем более замполитов нет. На голосование ставить не буду. Я командир и я решаю. Все по местам. Паруса спустить. Часовому у флага  стоять!
  Гвардеец, что присматривал за полотнищем, встал. Взялся за мачту и замер, как и положено стоять у святыни. Одна рука на древке, другая на цевье автомата. Приклад убран. Магазин на месте. Патрон в патроннике. Предохранитель снят.
  Через час лодка вновь причалила.
 За это время плот удалился до километра. И кораблику пришлось развернуться и подойти ближе.
  Ну что? - вопрошает Чалышев.
Капитан приказал: так как вы не оглашены в мировом эфире, как потерпевшие кораблекрушение, вооружены и представляете собой воинское подразделение, но хотите, что бы мы вас подобрали, то условия следующие:
1. Вы сдаете оружие, боеприпасы и военное имущество.
2. Принимаете статус военнопленных, со всеми вытекающими, согласно мировых регламентов , последствиями.
3. Всю документацию сдаете немедленно.
4. Оплачиваете услуги по 2000 фунтов стерлингов за рядового, 2500-за младших командиров и 3000-за офицеров.
 При малейшем противодействии будет применено оружие на поражение.
  Во! Закон моря. Как были мировыми грабителями так и остались!
  Спрашивают: вы согласны.
 Чалышев стоит весь бардовый. Ему, десантнику, представителю Великого народа и Великой державы, предлагают сдачу в плен.
 Но он смиренно спрашивает: а скажите, как это все вы представляете выполнить?
  По одному в шлюпку, с оружием, со всем имуществом. Все сложить, пока в шлюпке, руки свяжем, а там, на корабле развяжем. Вот так по одному, всеми десятью шлюпками и перевезем. Но не более тридцати человек.
  А остальные?
 Мы можем только тридцать.
 А остальным что? Продолжать носится по волнам?
 Мы примем только тридцать.
 Ладно. Спасибо за «помощь». Мы все остаемся. Одна просьба: какие координаты нашего месторасположения?
 Это военная тайна. Мы не можем разглашать свое местоположение.
  Офицер встал в шлюпке, отдал честь флагу и порулил к кораблю.
  Тот молчаком дал ход и скрылся в дымке.
 Долго молчал плот. То, что не помогли, не спросили ни про еду, ни про воду, ладно. Но что предложили в плен. Сдать оружие. Платить! Это было таким не мыслимым предложением, что долго никто и рта не открывал.
Спас всех часовой-наблюдатель. Темный предмет с юга.
 Все глаза туда.
 Вот нагрянуло. Только один темный отошел, как второй нарисовывается.
 Но этот идет столь медленно, что многие и перестали наблюдать.
 Занимаются своим делом. И «строгают кости» английским морским разбойникам.
 Не подумайте, что стоял сплошной мат. Нет! В ВДВ эти слова не звучат. Не то, что под запретом, нет! – просто не принято. Это слабак какой может употребить, призвать лукавые силы на помощь. Десант до такой низости никогда не доходит. Даже если, по неосторожности, под выстрел гранатомета попадет. Или протащится по ветру «на вороных» по кустам и мелкому лесу, вращаясь, как пуговица на паре параллельных  ниток (есть такая забава детская). Покряхтит, вычистит все, что набилось везде от такого протаскивания. Но, не употребит. Не потому, что сдерживается, а потому, что не употребляет вообще.
  Смирнов развернул свой парус. Приладил оттяжки-растяжки. Упругий купол, принимая ветер, покрутился, погулял из стороны  в сторону, но, чувствуя твердую руку Виктора, рыскать прекратил, улегся самым краешком, кромочкой на лодки и потянул. Плот принял тягу, потянулся всем своим существом за ветром, но чуть перекосился.
 «На левом! Что там, заснули?  Разворачивай, ставь паруса! Вишь потянуло косяком!»
 Левый купол надулся, его помаленьку отпустили, подняли на полный размер, чуть лодочки не отрываются от воды. Плот постепенно выровнялся , распрямился и двинулся к далекой еще суше.
 Народ потихоньку перетирает в порошок кости англичанам, но занимается всем, что требует служба.
  Павлов втолковывает своему соседу, как надо снимать с мели застрявшую баржу. Он речник. Водил по Волге караваны барж. Сидел на мелях частенько и теперь они с Кравцовым обсуждают эти проблемы. Кравцов паровозный машинист. Водил грузовики по Северо-Кавказской железной дороге. Как и Павлов мечтал пересесть на пассажирские. Но опыта еще было мало.  «Налет», как говорится в авиации, не допускает. Ему про баржи интересно. Особенно про реку. Как там дно устроено. Откуда мели. Почему садятся на них вот такие, как Славка судоводители.
 Славик втолковывает. Мель, она подвижная. На одном месте не стоит. Перемещается по многим причинам. И ничего сделать нельзя. Наблюдательные службы постоянно следят, отмечают, ставят специальные знаки на берегу. Все зависит от погоды, грузопотока. Много чего. Там и на средине вдруг вырастет песчаная гора. Тогда крадись вдоль берега. Бывает, что и лодки частничков протаранишь. А бывает и кормой по суше протащишь баржонку. Хорошо, если не пропорет чем.- там железа всякого натыкано без счета. А то и трактора на водопой пригонят. Сами купаются, а машины у кромки. Вот и саданешь по гусеницам. Баржа, она сотни тонн, а тракторок –пару, ну три. Вот и посчитай, кто кого. Но всегда без шума все. Народ понятливый. Не то , что эти «лорды-пэры». И как это можно! Законы про кораблекрушения всемирные. Значит,  исполняй. А эти и деньги затребовали. И оружие сдай. И кучу бумаг подпиши. И медсправку представь.
  Слав,- но представь себе, что они не изымут оружия. Не свяжут руки. Ладно, там, про деньги. Но при малейшей их попытке плыть не туда, куда нам надо, плакал их кораблик. Что б мы сидели и терпели, пока нас привезут в Англию и продадут, как рабов. Кому? Нашим же!  Очень сомневаюсь.  Их там всех морячков полста человек. Да все по постам стоят. Т.е. свободных или стражников человек десять, по максимуму. И что они сделают с нами? Ничего. Что хотим, то и будет. И кораблик поплывет не в тусклые туманные дали, а на остров Свободы. Вот де мы, вы нас заждались. Простите. Слегка задержались. По не зависящим от нас причинам, пару недель любовались просторами океана, попробовали деликатесов, т.е. перешли на модное ныне сыроядение. Теперь, с первой оказией, пришли выполнять поставленные задачи. Так что, друг речник, все они правильно мыслили. Да, и не думаю, что предполагали нашу сдачу. Так, наткнулись пираты случайно, оценили шансы и довольные убрались. Уверен, что и слова в эфир не выкинут. И, даже, в вахтенный журнал не запишут. Они ж пиратствуют.
 С америкосами блокируют подступы к Кубе.
 Антоша! А почему не спросили о больных, раненых? У них доктор есть! Это святая обязанность. Почему не дали харчей, воды, лекарств. Не дали координаты. Вон Юрка со штурманом все определяют месторасположение, а данные на сто миль гуляют. Да тут за километр наш плот не увидишь. Что он над водой? Метр. Флаг только чуть выше. Так разгляди эту ткань, хоть и красную. Тем более, что красное на синем и не видно сблизя.
 Ты прав, Славик. Но у них капитализм. Наверное сильно накладывает узы на порядочность. И вообще мне их физиономии не понравились Спесь! При всем при этом, они не из великих дворян. Такие же рабочие и крестьяне.
 Антон. Ты чекнутый. У них срочной службы нет. Это все по контракту. На долгое время. Это у них работа, заработок. Школа. Потом морская школа. И далее на корабль. Без торжеств, без дембеля, рядовая работа. Только что с погонами и на море. Может кто из рабочих-крестьян. Может. Но быстро переориентируются. И, при случае, по команде начальства будут стрелять в своих  же по классу.  Нам трудно понять и войти в их шкуру. Но что они здесь показали, чести им не делает.
 Давай вот стропы подтянем.  Средняя лодочка прослабилась. Свободы много. Будет тереться о лямки.
 И оба гвардейца «засупонивают» строптивую лодочку. Каждый думает про свое и делает общее дело.
  Крепи, но узел на бантик. Легче перевязывать будет. Да пройдем к трубачам. Они там расслабились. Командир видно у них был добрячок. Вишь разлеглись и ничего не делают.
  Трубачи-гранатометчики лежат кучно и обсуждают серьезнейший вопрос. А ну, как придется стрельнуть с плота. Враз дырища образуется позади. Граната, она есть ракета. Из трубы такой сноп огня вылетает, что если лодочки коснется, то ей все. Конец. Лопнет. А может еще и вспыхнет. Тогда всему плоту конец.
 Чо, пехота, пришли? У нас все в порядке. Слабину убрали. Подвязались. Флаг на месте. Часовой стоит.
  Эт хорошо. А что в кучу сбились. Нарушение, однако.
 Нет. Думаем. А ну, как боевые действия начнутся. Прикажут дать огня, а мы плот и сожжем. Что тогда? Вот и маракуем, как от выхлопа защитить заднее пространство. Ведь угол градусов на 30-40 придется держать. Не в упор же.
  А что командир на это?
  Командиру доложили еще вчера. Приказал думать. Вот и думаем.
 Вот по тому кораблику вмазали бы, так шелковый стал.
 Трубач. Остынь. У него и пушки не надо задействовать. Он протаранил бы плот, намотал всех на винты и ушел. Только красное с оранжевым осталось.
 Эт да! Но от двадцати ракет он бы тоже не долго плавал.
 Остынь. Не кипятись. Это не танк. Это тысячи тонн. Я тебе как моряк говорю. Мы, бывало, такие дыры в корпусе пробивали, что и сгинаться не надо. Проходи ровно. Пластырь заводили, отсекали воду. И так до рембызы и топали малым ходом.
 Но трубадуры не остывали. Они вспоминали свои боевые дни, когда, порой,  в день сжигали по десятку танков. Громадных, как дом. С кофетериями и спальными местами внутри. С пулеметами и ракетами. С кучей пехоты и приданных средств.
 А помнишь! А помнишь!
 Ребята раскраснелись. Ударились в воспоминания, не так уж далеко ушедших, дней.
  Помнишь, Витя, как в долине, где озерко с форелью, стояли. Стеночки форта из глины. Защита только от пуль. А эти мастодонты стали за пару километров и, как на ученьях, молотят. Стрельнут и ждут, когда пыль осядет. Опять дадут пару – тройку снарядов и любуются, как мы жаримся на шампурах. Командир тогда был Толстопятов.
 Трубачи, -говорит, -вам не надоело гореть заживо. Возьмите по паре гранат на брата и проведите воспитательную работу с этими мерзавцами. Они даже пехоту свою увезли в тень. Вон, на северном бережку купаются. Ждут когда от форта и нас ничего не останется.
 Мы тогда и не валяли дурака, и не гибли как привязанные к стенам. Полковник Толстопято был мудрый командир. Мы лежали за пределами разлета осколков. Да и форт этот нам не был нужен. Но на равнину выходить, -это значит лечь всем. А наемники и не спешили. Им зарплата идет. Повременка. Не аккордная и не от выработки. Неделя прошла –получи! Еще неделя, -еще получи. И так весь срок контракта.
Мы тогда семеро пошли. Пошли это, конечно, образно. Втиснулись в грунт. Гадюки так не ползают. И двинулись.  Гуськом. Четыре часа. Как у В.И. Ленина: шаг вперед, два-назад. Только, конечно, назад не было, но метр прополз-замер. Еще метр, -еще замер. Танкисты и пообедать успели. Поспать после обеда. Вновь принялись вгонять снаряды в остатки зданий и стен. А мы все позем. Полковник, наверное всеми нервами изошел. А может быть, наоборот, с удовольствием ожидал финала. Раз не обнаружены, значит работают.
 Подползли метров на сто. Желтые громадины.  Стоят гордо, даже красиво. Распределились. Как раз каждому по одной единице. Еще подползли ближе. Залп! Вспыхнули свечками. Пока разберутся, а нам  надо тикать. Аллюр три креста. Несемся прямиком. Точно по линии полета снарядов. Не маскируясь. Ибо танкочам не до нас. Им зарплата идет только живым. Летели на крыльях, так как никогда. Физрук бы грамоты выхлопотал, точно. Вот и свои. Падаем за стену. Ребята водой поливают. Наверно дымились  сами.  Особенно на ноги лью. Чо туда, лей на шею. Шея потерпит, отвечают, на сапоги надо, вишь дымятся.  Плакали наши сапожки. Да и штанишки тоже. От коленок и ниже прожгла крепенько. Но ничего. Отошли. А противник долго фотографировал обгоревшее железо. Два вообще взорвались и разломились. Потом уселся в свои авто и укатил кудысь, оставив нас в развалинах чьего то, в давние времена построенного , форта. Но с харчами и двумя колодцами.
  Плот прогинается на волнах. Народ, как в седлах верблюда, изгинается в ритме качки.
  « Командир! C юга темный предмет.
Долго этот темный предмет подбирался. Час, второй. Теперь видно хорошо. Низкая темная масса, а над ней светлое облачко.
Киты!
 Все моментом стали знатоками. Треп поднялся до небес. И голубые, и серые, и кашалоты, и полосатые. Все до тонкостей. Даже как матери детят молоком кормят на плаву. Будто нужно им на берег для этого выходить.
 А ведь всё равно интересно. В таком большом армейском коллективе, всегда найдутся знатоки по всем вопросам. Вот и теперь, стрелок самолета оказалось раньше плавал на рыбокомбинате. Это огромный корабль –фабрика, на который сейнеры доставляют улов, а тысячи рабочих, как на любом заводе, производят готовые продукты или полуфабрикаты. Вот этот башенный хвостовой стрелок пять лет отходил на сём корабле. Наслушался и насмотрелся всего и вся. Что касается китов, то на плавбазе были ученые.\, которые имели свое суденышко, и на котором всё время мотались близ базы. Только ночевать возвращались. Они наблюдали за рыбой, её миграцией и прочим, обеспечивая хорошую работу всей базе. Частенько они запрашивали у начальства помощников, те не отказывали и наш нынешний стрелок, а тогда просто Василь Перегудко, 2м. 16см. в высоту и 140 кг. массы, испрашивался чаще всех, как имеющий громадную физическую силу и не менее большой интерес ко всему, что является новым.
 Вот как то этот кораблик с обычным морским названием «Медуза», обследовал участок Атлантики, где проводила лов плавбаза.  Забрасывали сети. Опускали тралы на разную глубину. Т.е. работали.  И набрели на большое стадо китов. Те спокойно лежали на ровной глади моря. Видимо отдыхали. Но время от времени становились вертикально. Некоторое время так торчали, а потом ложились на воду обычным образом.
 Кораблик застопорил ход. Все взялись за бинокли, хотя оно и так было хорошо видно.
 Оказалось, что это идёт кормление младенцев. Мамаша становится головой вниз и поднимает соски, а из у неё два, над водой. Малыш открывает ротик прикладывается к соску и мамаша, под большим давлением, впрыскивает ему литров по пятьдесят или по сто своего молока. Потом переворачивается. Отдыхает маленько и снова вертикали. Молоко яркого цвета, Такое густо –кремовое. Жирное, где то под 50%. Если что попадает на воду, то как лепешки плавают, не растекаясь. Но они умеют аккуратно всё делать и зря продукт не пропадает. Сосать китёнок не может. У него нет мягких губ. Просто открывает рот и получает свою порцию.
 Конечно, у каждого вида китов свои особенности.  Дитя кашалота берет сосок уголком рта. И мать впрыскивает. У других, китёнок язык трубочкой сворачивает. Но принцип один: мать, как насосом даёт струю молока.
 Там, на «Медузе» умнячие мужики были. Они не сидели по кабинетам, а большую часть жизни проводили в море. Было о чём поговорить. Тем более, что не из книг, а от живых людей всё своими глазами видевших.
 Наши киты торчмя не становились. И с уровня воды было видно не очень хорошо. Но можно было различит и очень крупных и помельче. Может и мальцы были, но, видно в середине стада.
  Но, однако,  весь треп свели к тому, что киты людей не едят! Это уже хорошо и дает надежду на благополучный исход  встречи.
  Кто то даже вспомнил, что камчадалы, или еще кто то рядом ,произошли от китов. И что писатель Юрий Рытхэу один из них.
 Да, гвардия, подытожил командир. Это хорошо. Но они могут заснуть на воде. Не заметят и протаранят. Им что. Они тут дома.
  Южной стороне приготовить оружие. Без моей команды огня не открывать. Оружие –на предохранитель!
 Все. Команда прошла. Выполнена. Доложено о исполнении и народ наблюдает за невиданной работой океанских путешественников. А они все ближе. Хорошо видны фонтаны. Почти как на картинках. Идут плотно.  Метров по 30 друг от друга.  Вот теперь они с востока. Стали. Рассредоточились. Лежат себе. Отдыхают.
 Час, второй, третий. Народ наглазелся вдоволь. Каждый занимается своим делом. Скоро ужин. Вечерняя прогулка с песней. Спуск флага и отбой.
 Командир! А ну запоем и испугаем животину. Как воспримут. Вдруг они с детьми?
 Ну, и что. Хоть с детьми, хоть нет.
Как что. Они ж не знают, что мы просто поем. Что так в армии положено. Воспримут как боевой клич нападающих. А? И попрут.
 Да, тут осторожность не помешает. Песни не будет. Все остальное по распорядку.
  К вечеру волнение усилилось. Кое где белые барашки. Стадо стоит точно от ветра. Самими собой успокаивают волнение, прикрывая нас. Случайность? Или сознательно. Ветер дует ровны, но приличный. Плот под тремя куполами хорошо идет на запад. Хоть сколько, но идет.  А киты все рядом. Значит? Значит они не оставляют нас. Подгребают. Прикрывают собою.
 Вокруг уже все в пенных гребнях, а нас только перегибает по волнам.
«На полоту! Наблюдать друг за другом. Проверить привязку. Командирам доложить.»
 Еще и еще проверяемся. Треп затихает. Но спать никто не будет. Команда «Отбой!»  на волнение моря не действует. Ветер крепчает. Брызги летят обильно и постоянно приходится вычерпывать воду из лодок. Так пройдет ночь. Это знают все. И готовы делать то, что потребует обстановка.
  С западной стороны чисто. Небо светлое. Звезды. Восточная сторона затянута наглухо. Но киты видны хорошо. Они расползлись  охватывая нас полу дугой. Совершенно сознательные действия. Сомнений ни у кого нет.
 Вот ветер поднажал сильней. Паруса убраны. Только одинокая фигура на носу, удерживаемая двумя гвардейцами, создает, с частью купола на себе, парусность. Удерживая плот по волне. Не давая стать поперек, не давая крутиться.  «Фигура» сменяется через пол часа, ибо стоять под напором ветра и держать на себе штормовой парус, очень трудно.
«За ночь ни каких происшествий не случилось. Люди целы. Лодки вычерпываются постоянно.» –докладывают младшие командиры.
 Дует прилично. Стоят штормовые паруса. Киты прикрывают корму. Зарядка отменяется. Но флаг поднимается и часовой, хоть и в сидячем положении, у знамени. Завтрака, по всей вероятности, не будет. И остального, тоже.
  Войско живет по штормовому расписанию.
 Три дня дуло. Океан раскачался  и волны вырастали и вырастали.  Хорошо китовое стадо прикрывает. Сбивают крутизну волны. Гребней практически нет. Мы в заводи. Это так бывает на пруду в ветреную погоду. Вся вода в ряби, а у берега, в затишке, спокойно. И поплавок не прыгает а мирно лежит на поверхности.
 Совсем завечерело. Сегодня будет ужин. Рыбаки умудрились наловить «селедки». Кухонный наряд разделал. Каждому досталось по целой тушке. Всяк потребляет по своему. Павлов и Антон режет на пластинки и жуют. Мы с Сашкой скоблим ножами. Получается полужидкая кашица. Глотаем себе в удовольствие. Кто как, но главное: все оставшиеся передать кухонному отделению. Все! Особенно кости! Это вопрос жизни! Любой прокол-потеря плавучести.
Командиры проверили людей, доложились.
 Отбой! Сегодня спать будут все. Только вахтенные у рулей будут обеспечивать устойчивость движения. Лодки не заливает. Вода вычерпана, Опасности затопления нет. А к раскачке уже привыкли. Ветер совершенно теплый и к утру просохнет одежда. Спать. За трое суток вымотались вконец. Песен нет. Флаг остается на мачте. Чалышев спит. Ему труднее всех! Мы понимаем и тихо следуем его примеру.
 Утром будить никого не надо. Все встали, сбегали на корму. Умылись , причесались.  Хочется есть.   Мерно и мирно прогибается  плот. Солнце скользит по изгибам волн и бросает цветные блики. Ох, если бы это было не вынужденно.  И без риска.
 Народ тихонько переговаривается. Командир еще спит.
  Вот надо же так человеку обвыкать в любой ситуации. Безбрежный океан. Ответственность за каждого человека. Проблемы лезут на проблемы. Куча вопросов бытовых. Сохранение целостности и плавучести плота. Сохранение духа войска. А он спит сном праведника, растянувшись на переплетениях строп, как в гамаке. Снизу подплескивает вода, не вычерпанная из лодки. Сверху обдувает ветерок. И снится командиру его родная Рязань, он лежит на бережке, частично в воде, частично на суше. Милка машет веточкой, отгоняя комаров. И шевелит его курчавую шевелюру. Вот она, шутя дернула за чуприну, больно сдавила пальцы на руке. Милка, ты чо? Больно ведь! Командир просыпается. Выпутывает волосы из строп, дует на защемленные пальцы и Милка прощена.
  Внимательно осматривает плот. Все на месте. Оглядывает пространство.
 « Дежурный! Где киты?»
  А китов то и нет. Когда ушли никто и не видел. Но вот шторм кончился. А пока крутило, они прикрывали нас собою. Вот и думай что хочешь. Твори всякие ученые дискуссии. А факт есть факт. Пока бурлило- они прикрывали. Да еще более того. Они подошли до начала шторма, и позицию заняли единственно правильную. Что это? Повеление Сверху и строгое исполнение, или самостоятельное мышление, основанное на каких то проявлениях, взаимосвязях всего живого и разумного. Сплошные тайны. Как слаб человек. Как он мало знает и о себе, и о природе.  Одно у всех мнение сложилось, что как бы трудно в жизни не пришлось , а в китобои никто не пойдет.
    « Подъем!» Команда официальная. Каждый изображает ее восприятие. Трубачи быстренько убирают флаг, т.к. вновь прозвучит команда на подъем. Командир усек и те схлопотали по полной. Армия, хоть где, стоит на дисциплине. Здесь, тем более.
Народ приводит себя в порядок. Высушиваются днища лодок. Подтягиваются стропы обвязки.  «Боцманская команда» строго проверяет каждый узелок. Баев зверствует. Распекает за каждую свободную, не подтянутую стропу. Конечно, без «выражений», но со всей строгостью. Ибо жизнь висит на волоске, на этой стропе, которая примет на себя двойную нагрузку, лопнет, а за ней все остальные последуют.  Командир слышит Баевы выступления, одобрительно кивает головой,  и возражений нет.
Доклады младших командиров о личном составе, количестве и состоянии. Зарядка. Все! Можно поднимать флаг.
  « На флаг! Смирно!» Красный стяг поднимается над плотом, над океаном. Командиры отдают честь, все поют Гимн Советского Союза.
 Здесь, среди безбрежных вод, это пение вселяет уверенность в благополучном завершении вынужденного путешествия. Как бы соединяет со всей великой Родиной. Ободряет и укрепляет. Слез умиления нет, лицо и так все в соленом. Но волнение, какое не испытываешь в обычных условиях, есть.
  Сегодня царский завтрак.  На плот сами выскочили три очень больших остроносых рыбины.  На целый день хватит свежатинки. Оно, если говорить точно, еда всегда свежая. Упаси Бог, если кто оставит заначку. Командир с плота сгонит. На  губу упечет. Только свежее, только « с огня».  Трое суток без еды особенно не дают себя знать. Просто хочется есть и все. Еда здоровая, уже привычная.
  Отзавтракали, прибрались почистились. Сейчас поступит команда  на проверку и чистку оружия. Здесь все так быстро покрывается сизым налетом. Поэтому, при первой возможности, всё чистим и смазываем. Проверяем гранаты, запалы. Они упрятаны в сапогах. Завернуты в портянки. Запалы- в правом, гранаты -в левом. Затем сапог в сапог, перегнуты и привязаны к стропам. Пока ни у кого не замокло, но проверять надо. Вон какой шторм был. Три дня купались чуть  не по шею. Сейчас сухо. Одежда протряхла, лодочки вообще высохли.
Баев, расположившись на корме , ходит ( уже научились ходить) по настилу и проверяет имущество. Прямо нюхает все. Кой кто получает замечание, а кого то Ванька строгает по полной. Голос строгий, нотки стальные. Но без крика и прочего такого.
 Чалышев прислушивается но не лезет. Потом подзывает Баева:-что там. Полезное для всех или личное?
  Запалы, лодырь, все в одну кучу, а сверху обмотал портянкой. Они сухие, нормальные, но от качания трутся друг о дружку и до беды не далеко. Приказал обернуть отдельно каждый и потом все вместе. Гранаты,  может, и не сдетонируют, но запалов лишимся.
  Чалышев встает. Опирается на Ванькино плечо и дает команду на исполнение по Ванькиному предложению.
 Снова разворачиваем барахлишко. Предъявляем на осмотр своим командирам. Все правильно. А ну грохнет по недосмотру. Горько и обидно будет. Если еще живы останемся. Он прав.
  Тревога! –орет наблюдатель. И показывает откуда сие.
 Народ встрепенулся. Задвигался. Все головы в указанном направлении. Но ничего не видно. С наблюдателем может говорить только командир. Все смотрят в его сторону. Он молчит. Всматривается вдаль, но ничего не видит.
 Что там?- спрашивает.
 Подводная лодка. Перископ.
 Оружие к бою! Гранатометчикам не заряжать, только подготовить. Все по местам!
  Народ занимает места по боевому распорядку.  Каждый внимательно осматривают свою сторону и поглядывает на командира. Тот стоит во весь рост опираясь на штурмана и Мандрика. Те тоже разглядывают море синее, но лодки нет. Перископа нет. Все спокойно.
  Вдруг громко с кормы: -командир, зверь!
 Тот оборачивается. Метрах в двадцати от плота торчит на длинной, пятиметровой шее, огромная сундукоподобная голова. Что это именно голова, сомнений нет. Глаза, пасть полная зубов, черный длинный язык. Раз зубы, значит хищник. Плотоядное животное, отмечает в себе командир. Острые зубищи, не для водорослей.
  Баев! Осторожно. Пока не трогай. Гранатометы зарядить. Приготовить гранаты. Оружие снять с предохранителя. Сам командуй, Баев. Не торопись. Остальным наблюдать по своим секторам!
 Трудно выполнить последнюю команду. Все косятся на корму. Там что то будет.
  Зверюка опускоет голову ниже, еще ниже почти до воды. Глаза ее разгораются , язык вертится во все стороны. Ход убыстряется.
 Баев стоит монументом. Бровью не поведет. Не моргнет.
  «Туов, Беданоков приготовить гранаты.»
  Чеки выдернуты и положены в карман.,
  « Миша,  -это к гранатометчику, -направляй в пасть. Помощникам, прикрыть Мишкин хвост! Всем остальным, по моей команде,  огонь парой одиночных.»
  Пасть уже в пяти метрах. Ванька бросает в пасть лодочку. Животина останавливается. Глухой хлопок и куски оранжевой материи вываливаются из вновь распахнувшейся пасти.
«Огонь!»
    Не попасть в эту пещеру просто невозможно. Залп сливается в один треск и грохот.
 Граната пронзает язык животины и исчезает. Два десятка пуль впиваются кто куда, две ручные гранаты влетают в пасть. Она захлопывается, вздрагивает от взрывов и становится похожа на спущенный и побитый мяч.  Только остается упругая шея, которая забурлила воду, забила по ней как огромной дубиной и все спустилось вниз.
  Плот медленно отходит, а вода продолжает кипеть и бурлить. Все. Бой окончен, только тело слегка дрожит и напряжено. Две лодочки лопнули. Одна в пасти, другая от огня гранатомета. Хотя помогающие прикрывали заднюю сферу мокрыми ранцами. Пожара нет. Лодки из не горючего материала.
  -«Командир! Звери по курсу».
 Командир перемещается к носу. Две головы идут прямо на плот.
  «Синюков! Твоя правая. Авдеев, твоя левая. Два гранатомета на правую, два на левую. Сзади прикрыть от пламени. По трое с ручными гранатами на каждую. Парусной команде приготовить купола к аварийной отцепке. Шпильки убрать, замки открыть. На каждую лямку по человеку.»
  Бой есть бой. Хоть с кем. Команды четкие. Исполняются моментально.  Народ быстро занимает позиции. Гранаты вставлены в трубы. Плот к бою готов.
  Если с кормы зверь подбирался осторожно, то эти прут на всех парах.  Первым идет правый. Вот зверюга хапнула купол. Он смялся и закупорил пасть. Это не оранжевая лодочка, что моментом лопнула.  Это советское Гостовское производство. Эта ткань не лопается даже при аварийном раскрытии, когда основной купол не работает. Пара секунд замешательства, зверь раскрывает пасть. Туда летят гранаты, врывается пара ракет и Витька рассекает очередью башку по диагонале.
 В это время вторая голова давит сверху левый купол топит его и получает свою дозу пуль и пару ракет. С пяти метров промазать просто нет ни какой возможности. Гранаты остаются в руках. Пасть закрыта. Животина удивленно смотрит своими горящими тарелками, потом разверзает пасть, но получает туда пару гранат и еще порцию из пулемета. Пасть медленно закрывается. Или кажется, что медленно Гранаты глухо рвутся .  Вся эта масса уходит под воду.  Здесь не бурлит. Не пенится.
   Но надо уходить. Парусов нет. Купола отцеплены.  Левый полунадутый медленно погружается, пытаясь выпустить воздух.
 Осмотреться!
 Нет. Никого больше не видно. «Подлодки» ушли или кончились.
  Постепенно отпускает тело. Коленки не дрожат, но напряжение было общее.
Командир ведет разбор боя. Да. Это был настоящий бой. По всем его правилам. Бой за жизнь. И мы выстояли, хоть противник был совершенно незнакомый и условия необычные. Он, как бы дома, а мы здесь случайные.
 Когда оба земные, на суше, тогда опыт всех предшествующих операций накапливается. Отрабатывается взаимодействие. Поведение,  реакция на действия противника. Здесь все вновь. И тикать некуда.
 Построжали лица. Наблюдатели перестали шутковать, а уперлись попарно в свои стороны. Кто его знает, что всплывет с глубины. Вот только две недели пробыли, а сколько встреч. То стаи рыбные, как лавина идут, то англицкое судно, то киты, то вот эти звери. Поди, узнай, что еще всплывет. Могут быть и едоки-любители по человекам, вон сколько гибнет судов. Все может в этой скрытой глубине быть.
  Боцманская команда занимается ремонтом плота.
  Остальные участники сражения  чистят оружие. И тихонько делятся впечатлениями. Несмотря на необычность происшедшего, страха, парализующего страха, не было.  Напряжение было, волнение , какое то необычное, да. Но парализации  и отчаяния не было.
 Это, как учил нас профессор первичного анализа, Дмитрий Иванович Шестаков, изначально кажется, что можно умереть от страха. Но страх бывает двух сортов. Страх парализующий и страх организующий.
  Страх Божий. Он какой? Это организующий страх. Ему предшествует глубокое изучение основ православия, Святого Писания. И, когда человек познает Духовные истины, то у него всегда присутствует этот Божий страх, который организует человека на борьбу с греховностью, со своими пороками. Удержаться от искушений и соблазнов. Происходит что то неожиданное, горькое, суровое, тяжкое, человек может впасть в панику. Но, когда он знает, что Господь не пошлет испытаний, превышающих возможности этого конкретного человека, когда он знает,  что «без меня не можете ничесоже», когда он уверен, что и волос из головы не выпадет без воли Божией, то он, этот человек не паникует, а более-менее спокойно оценивает ситуацию, анализирует её,  и производит необходимые действия.
 Парализующий страх возникает тогда, когда человек ничего не умеет, ничего не знает, ничему и ни кому не верит и знает только себя, только свои силы и только свои мизерные возможности. Когда Дух этого человека слаб. Он один в мире. Плохо такому человеку. Очень плохо.
  Гранатометчики сидят в своем уголке. Драят трубы и хихикают.
  « У Витьки, когда он стрелял, выражение лица было, как у младенца. Рот открыл, глаза расширил, слюньки даже потекли.»
- У тебя у самого слюньки потекли, отговаривается Витька. Свеженького мясца захотел.
 Нет!  Но у зверюки язык какой был. И черный. Почему черный? Оно же явно не рыба. Животина дышала, это видно было. Но, конечно, хищник. Пасть, что сундук в оружейной комнате. И зубы. Острые, не для жвачки.
 -Ты там понимаешь. Для жвачки или не для жвачки. Мог бы жевануть. Вон как лодочку. Раз и только хлопнула.
-А что лодочка. Придавил, вот и хлопнула. Куда ей деваться.
 Говорю хищник. Я же на ветеринара учился. Там зубам особое внимание уделяется. И рассматривали на макетах и образцах  где кто. Кто жует, тот травоядный, кто рвет и глотает, тот плотоядный. У него резцы, клыки, плоских зубов нет.
 Мишка, ты что разглядел все ,что в этой пасти было.
 А что. Там всякому было предъявлено к осмотру. Вот, мол, гляди, с кем дело имеешь.
 -Не знаю. Я оробел.
 Вот и оно, что оробел и тыл не прикрыл. Пламя на лодку попало. Сожгли одну.
 То не от этого. Я тебе хвост прикрыл полностью. Это оно сквозь щели попало, да и вниз ударило от щита. Я и сам свалился от удара. Хорошо, что быстро кончилось. Вот Колька меня вытаскивал из путаницы строп.
  Колька кивает головой. Да, вытаскивал. Но рожа у тебя была не своя. Ты, обычно, улыбчивый, такой простоватенький на вид, а тогда выражение было жесткое. Сам готов был в рукопашную кинуться.
- Кто его знает, какое было лицо. Но вмазало крепко. Да и гимнастерку прожег. Весь бок дырявый. Старшина голову оторвет. Он же только новое выдал.
  Старшина далеко. Ничего не будет. Да ты еще доберись до берега и до старшины. Вон штурман говорит, что еще с тыщенку километров, как минимум нам топать, если кто не подберет, или еще что не случится.
 Типун тебе на язык, балбес. Накличешь.
 А что такое типун?
 - Не знаю, бабушка всегда так говорила, если про дурнее что загадывали.
  А интересно, чем же эта гадина питается. Если такая головища, то тело тонн на пятьдесят будет, а то и более. Сколько надо кормов. Оно хоть и теплая вода, а затрат на содержание требует. Мелкой рыбешкой? ТАК УСТАНЕШЬ ЗА НЕЙ ГОНЯТЬСЯ. Китами? - так те за себя очень постоять могут. Значит, есть еще что то. Что помельче, но очень приличное.
 Заткнись, друже. Сказали про типун. Накличешь.
 Разговор притихает. Каждый представляет, что еще бывает в глубинах моря. И от этого радостнее не становится.
  Боцмана латают бреши в плоту. Перевязывают стропы. Но тема у всех одна. И не залихватски: ах какие мы герои, а вдумчиво. С прицелом на будущее.
 Чалышев, со штурманом и сержантами-командирами, составляет новое боевое расписание дежурных групп.  Теперь на каждой стороне  наряд. Два гранатометчика с хвостовыми приданными, два гранатометателя, четыре стрелка. Два запасных. Командир группы.
  Вот и опять народа не хватает. Вечная проблема командиров всех степеней. Как время мирное, так куда их всех деть. Одни заботы и проблемы. Как к бою, так и мало становится. Где б достать, у кого разжиться.
  Командир инструктирует группы.-« Самим тоже смотреть. Не ждать сигнала наблюдателя. При экстремальной ситуации огонь открывать без команды. Но не горячится. Все по уму. Не на суше. Отступать некуда. Бить наверняка. Главное не дать растерзать плот. Тогда просто утонем.
Ясно?!»
 Чего уж ясней. До сих пор в теле адреналин не рассосался.
  Дежурство круглосуточное! Караул бессменный.
 Командирам групп продумать и организовать скользящий отдых.
 Вот,  и теперь в Устав караульной службы надо вносить поправки-дополнения.
  Остаются теперь нетронутыми только боцмана, рыбаки и наблюдатели. Все, что обеспечивает безопасность.
  Группы заняли свои новые места. Перетащили барахлишко. Умостились. Заступили на бессрочную вахту.
 Чалышев все аккуратно заносит в журнал боевых действий. Отдает в форме приказа. Дает под роспись.
 Это правильно. Армия живет по приказу и он совершенно дисциплинирует.
  Даже экипаж занесен в журнал и зачислен в состав войска. И они не бездельничают, а работают на равных.
  Дело совсем к вечеру. Полный штиль. Флаг совершенно не колышится. Парусов нет, хотя новые уже готовы.
   Вот народ «куркульский». Валились на воду. Как  приводнишься. Да, успеешь ли вывалится еще. Вдруг железяка начнет падать быстрее тебя. Куча проблем. А барахлишка прихватили почти все. И ранцы, и запаски, и строп нарезали столько, что на пару плотов еще хватит. Что за натура у русского человека? Вот уж хозяйственный. И на авось никогда не полагается. Конечно, часть имущества пропала. Кто не успел лодочку закрепить. Кто бросил уже в воде, поспешая на общий сбор. А потом, тю-тю. Найди. Но плот загружен основательно. Вооружен. И постоять за себя ой как может. Но, лучше не надо.
-« Синельников,- зовет негромко командир,- покажи, где мы.»
 Юрик, со штурманом переходят в командирскую «приемную». Усаживаются вокруг «столика». Там карта.
Вот здесь, командир.
  Далековато. Так мы что, почти по трассе пути Христофора Колумба идем?
 Да. Чуть южнее.
 А не проскочим мимо?
 Как получится. Тут сильные течения могут быть. Они на север проходят, «облизывая» острова и материк. Если отдаться течениям, то в Канаду снова вернемся.
 А причем Канада?
 Как причем. Мы крайний раз, где керосина подливали. В Канаде же.
 -Так они против нас.
 -Против в политике . А капиталу лишь бы гроши платили. Они с нас взяли ровно по цене. Даже не завышали. Как бы по честному. Хотя могли крепко наценить.
 Благородные буржуи?
 Нет. Но у них свой кодекс чести. И Имя свое не порочат. Ибо, если опозоришься, то всё! Голым босым останешься.
  Да, такое дело. Значит, нас может пронести вдоль Америки и вернуть на Севера..?
 Вполне.
  -«Так! Там, на парусах. Все сюда!»
  Чалышев рисует парусной команде все прелести нашего положения.
 От вас! –и только от вас зависит куда и когда мы придем. Курс дан. Корректируют Синельников со штурманом. Ни малейшего отклонения. А то унесет в холодные воды, тогда нам всё! Полный Кендык!
 А что такое кендык?
 Не знаю доподлинно, но если очень мягко, то смерть! Понял?
  Так точно понял. Но предпочитаю изъясняться на родном, великом и могучем.
  Ты, Прохоров кем был до службы?
  Учителем начальных классов.
  -Ну, прости, брат. Больше не буду коверкать речь иноземными словами.
  Парусники уходят на свои места и размышляют, как ловить любое движение воздуха.
  А командир со штурманом и Юриком толкуют о русском языке.
- Говорят в нашем языке пять миллионов слов.
 А кто считал?
 Да счетчиков всегда хватает, это не сложно. И ЮНЕСКО дает такие цифры. А они с нами не очень дружат. Вынужденно признают. Можно верить. А сколько мы обычно употребляем? Сто, двести, тысячу?
 Не считал. Вон Эллочке, или как её там в «Двенадцати стульях» так и десятка хватало вполне.
 Ну, Юрик. Эллочка это метафора. Я про обыкновенного человека. Вот ты конструктор. У тебя одних терминов тысячи. Да книги запоем читаешь всякие и разные. Толстого, Гончарова, Помяловского. Оно ж в голове залегает. И при необходимости выплывает, нужное. И чем больше запас, тем с большей точностью можно мысль облечь в слово. Так?
 -Кто спорит. Конечно так.. Но в рядовой, бытовой беседе, когда мысль не сложна и не надо объяснять нечто новое, то не так много нужно для общения. У меня соседка всю жизнь дояркой проработала в колхозе. Так у нее язык не очень. Только с коровой и общалась. Да с вилами, что навоз убирать. Да сено  таскать. Редко с начальством, да подругами.
 -Юра! Но книги она читала. Песни пела.
 -Командир, какие книги. В четыре утра на дойку. Потом сдать молоко, вымыть всю посуду. Дать корма. Напоить. Упасть и до следующей дойки прийти в себя. Дома все хозяйство. Дети, муж, кухня, огород. Потом снова дойка, уборка, мытьё. Навоз, сено, Да еще своей коровке, домашней,  что нибудь утащить. Какие книги? Господи о чем ты?
  Беседу прерывает дежурный.
  –«Командир, доски.»
 -Какие доски, откуда.
-«Вот спереди. Сплошной настил.»
  -Тревога! Командирам отделений организовать защиту от ударов по плоту. Распределить людей вдоль бортов. Парусной команде не отвлекаться и дать полный ход.
  Что еще может сказать командир? Надо уберечь плот от разрыва твердыми предметами. Вот и все.
 Парусники и так стараются . Они не поставили купола, а растянулись, по передней стороне плота, в сплошное полотнище. Ход есть. Но масса плота и лобовое сопротивление очень велико. Ведь плот несет и массу воды, которая в нижних куполах. А убрать ее нельзя. Опасно.
Плот входит в сплошной дощаной настил. Вдоль бортов гвардейцы лежат на пузе и руками отталкивают все, что лезет к плоту. В основном это доски. Новые, золотистые, пахнущие смолой, сосновые доски. Море еще не выбелило их. Не напитало влагой. Свежие. Видно смыло с лесовоза или сам он затонул. Но пока продираемся. Медленно, очень медленно, но идем.
  А что если настелить по плоту в пару слоев? Плот станет устойчивее. Ходить можно, как по палубе. Мачты поставить, наблюдателей поднять выше.
 Это да. Но если волнение. То доски перетрут всю обвязку, лопнут лодочки и конец всему плаванию.
 Поэтому командир не дает согласия. Прекрасный настил остается в воде, а народ, оцепив плот по периметру, отталкивает и отталкивается от досок.
  Нам бы в деревню столько материала, -рассуждает Витя Синюков,- мы бы все крыши перекрыли. Сараи перешили. Дорожки сделали.
 А зачем дорожки, -спрашивает второй его номер.
  Как зачем. Ходить что б.
 Ну, а так ходить нельзя, что ли?
 Можно и так. Но надо сапоги резиновые. Дорожки не всегда сухие. Больше с водой. Так по доскам можно и в клуб  в туфлях ходить.
 А вы в чем ходите?
 В чем? В сапогах. А в клубе переобуваемся. Какие ж танцы в сапожищах. И девчата в танкеточки переобуваются. Это ж танцы. Надо легко, красиво.
  Что то я тебя Витька не пойму. Вы на воде живете, что ли? Как в Венеции?
 -Сам ты Венеция. У нас полгода вода стоит. Не глубоко, на ладошку. Только на буграх сухо. Да в лесах. А так мокро.
 А переселиться нельзя?
  Куда?
 -Ну, где сухо.
 Так и у нас сухо. Как лето приходит, так и сухо. Огороды, сенокосы, хозяйства всякие. Нормально. Растет все хорошо. Земля жирная, плодородная. Сено косим три раза, бывает и четыре. Куда уходить? Здесь хорошо. Предки знали, где ставить село. Небось, долго выбирали.
  Ворой номер морщит лоб. Он не представляет, со своей городской колокольни, как можно полгода ходить в резиновых сапогах, Как в клубе переобуваться и переодеваться, как отбиваться от полчищ комаров и прочего летающего сосущего множества. Он не знает, что такое лесная малина, голубика, морошка, брусника. Он никогда не видел живого медведя посреди деревенской улицы. Не ел меда диких пчел.
   Да, что он и видел то? Очереди в магазинах? Пыльные городские улицы? Чахлые деревца в парке. Где они за двадцать лет не вырастают толще руки? Дым и копоть металлургического комбината, где работает почти весь город? Многоэтажки с кухней, где троим тесно. Дом культуры , с вечно пыльными, но бархатными,  бардовыми шторами, пьяной молодежью и размалеванными девчатами.
 Нет. Всё не так плохо. Есть и профсоюз, санаторные путевки, бесплатные обеды в школе и на комбинате. Личные автомобили. Моторные лодки. Но кругом голая степь. Серая от степной полыни. Бурая от выбросов доменных и прочих печей. Зимой зализанная ветрами и не держащая сколь нибудь снега. Сушь летом и зимой. Ни огородов, ни садов. Город-комбинат в степи. И ему, родившемуся там, выросшему, начавшему работать на том же комбинате, не взять в толк, как это полгода надо хлюпать по воде в резиновых сапогах. Есть свою картошку, свои яблоки, ягоду. Ловить руками рыбу на огороде, которая не ушла с разливом, а задержалась среди стеблей конопли. И он не может понять, а сколько ж надо досок, что бы настелить дорожки от каждого дома до клуба.
 -Вить! А какое у вас село по величине. Сколько километров. Надо ж и до ферм тогда стелить, к правлению колхоза, к почте.
 Нет, Сеня. У нас нет почты, правления. Это в районе. Двадцать километров от нас. Нам только к клубу. Там библиотека, кино. Кружки всякие. И танцевальные, и рисовальные, музыкальные и много чего. Туда все ходят. И дети и взрослые. Там и радиоузел.  Динамики целый день орут. Песни всякие, новости страны, района, области. Еще школа. У нас, своя. Детей не возят в район. Классы, правда, маленькие, но свои. До десятого класса. С утра первые классы, а потом старшие. Учителя одни и те же. Свое дело знают. Готовят хорошо. Не хуже чем в районе. У нас даже больше в техникумы и институты поступают.
  Ну а потом они куда?
  Там распределяют. Из института по направлению уезжают на работу.
-А домой?
 Странный ты, Сеня. Институт государственный? –Государственный. А государство лучше знает, кого куда и по какой специальности направить.
 Да, но то обнищание вашему селу. Народ уменьшается.
  Нет. Не уменьшается. Рожают нормально. У каждого по четыре, пять детишек.  Но и специалисты к нам приезжают на постоянное житие. Вот зоотехник новый. С Кавказа. Такой горячий. Чеченец. Девки наши моментом все влюбились. Но он сразу же ответил: красавицы, не напрягайтесь. У меня невеста есть. В этом году институт закончит и приедет. Не хочу позориться. Не хочу в заблуждение вводить.
 - Приехала?
  -Конечно. Поженились. Она физику и математику в школе ведет. Нравится ей у нас. Собираются остаться жить навсегда. Он парень веселый. На аккордеоне хорошо играет. На охоту уже нормально ходит. Она поет. Детищки. Куда уезжать? Зачем?
  Сеня отталкивает очередную доску, пытается представить эту сельскую свободную жизнь, но ему трудно это сделать. Все не лезут из головы резиновые сапоги, которые есть, собственно говоря, основная обувь.
 -Вить. А от резины ревматизм может быть. Холодно же в сапогах таких.
  Почему это холодно? Стельки теплые, носки из собачей шерсти. Или еще можно из легкой кожи этакие, ну, как тебе сказать, что бы понял, чувяки. Ногу упаковываешь и суешь в сапог. Сухо! Это главное. И тепло. Даже зимой на рыбалке. До вечера просидишь на льду и ничего. Не замерзнут ноги.
- А зимой, зачем сапоги. Валенки надо.
-И валенки есть. Но на льду вода выступает из лунки. Вот и сапоги, опять же нужны.
 Соседи прислушиваются к разговору. Иногда вставят словечко. Но больше идет работа молча.
 Вот уже доски пошли сплошь. Плот еле движется. Но на все предложения дрейфовать вместе с этим дощаным полем, командир дает резкий отпор. –Пропадем при первом волнении. Грести изо всех сил. Не до самого же берега эти доски!
 Ох, как прав командир. Уже пара лодок лопнула. Не то что зеванули, нет. Доски полезли поверху. Резанули по надутой поверхности лодки, стали ребром и «Бух!».
-Все по кромке плота устелено ранцами.. Кое где приспособили отбойники из досок, поставленных на ребро. Их держат руками, по ним бьют торцы новых досок, но не бросают. Только облизывают ранки и продолжают работу.
 Так проходит и вся ночь. Утро застает в той же работе. Паруса, стоящие по всей передней кромке плота, принимают посвежевший ветер, и к обеду мы вырываемся на чистую воду. Как отрезало. Досок нет. Ура!
-Всем отдыхать!
  А завтрак? –Шутит кто то, не наработавшийся до одурения.
  Командир немного мрачнеет. Завтрак положен, но его нет. Рыбаки то же все на досках были.
  Спят все! Только наблюдатели на постах, да часть боевого наряда.
  Качки нет. Плот плавно копирует волну. Флаг легко перебирает струи ветра, извивается, блещет яркой окраской. Это территория Советского Союза!
  Штурман шепотком командиру: командир, отдохни, я постою на командирской вахте.
  Штурман подполковник. По званию о! - как выше Чалышева. Но в его командование не лезет. Не поправляет. Что в его силах делает. Трудится на равных. Вот и теперь отпахал почти сутки непрерывно. Расталкивал доски, держал отбойники. Руки в ссадинах. Но держится хорошо. И теперь, при затишке работ, дает командиру отдохнуть.
 Чалышев растягивается на своем ложе и мгновенно отключается.
  Штурман перемещается к рыбакам. Те спят. Только двое настраивают снасти, надеясь, что то добыть.
  Кругом вода. Глазу не за что зацепиться. Только волны и волны, и ,перегибающийся на них,  плот. Все спят. И даже боевой наряд дремлет, изредка поднимая голову. Наблюдатели клюют носом в своих «клотиках». Сонное царство. Но штурман бодрится. Он офицер. Он летчик! Он не имеет пава спать.
  Вместе с двумя гвардейцами он забрасывает удочки. Надо бросать дальше, ибо зацепит за полотнища куполов, что снизу. Бывали такие случаи. Тогда «водолаза» обвязывали двумя стропами и опускали за борт. Тот отцеплял крючок,  и его вытаскивали на плот. Шуток было без счета. Особенно по поводу загорелости тела и отдельных его частей. Хорошо хоть все мужчины!
  Но сегодня рыбакам явно везет. Вот уже почти полная лодка (ее именуют садок) крупненькой остроносой «селедки». Клюет нещадно. Только успевай снимать. Даже разделение труда произвели.  Один снимает, другой забрасывает, третий ловит. Процесс идет. Вторая лодочка почти полная и, как отрезало. Да и хватит. На пару дней с запасом. Только воду подливай свежую.
  Но запас прочности и у этих гвардейце кончается. Оба рыбака отключаются. Плот спит.
 Только штурман совершенно в форме. Он работает за всех. Осматривает море, небо. Ох, это небо. Как в нем уютно человеческой душе. Штурман летает двенадцать лет. Ему там хорошо. Он бы и на землю не садился. Небо, небо.
  В жизни штурмана всё шло гладко. Семья, как у всех. Отец, Бодров Иван Владимирович,  начальник производства механического завода. С утра до вечера на работе. Только воскресным днём и дома. Ковыряется в садике. Огороде. Любит петь, поэтому вся огородная живность растёт под мелодии из фильмов и русских песен. Во он растягивает «..-окрасился месяц багрянцем и волны бушуют вдали…» -это он рябиновые кусты приводит в порядок. Буйно разрослись. Притеняют грядки. А вот « …ну ка , солнце, ярче брызни…золотыми лучами обжигай…» -явно за помидоры взялся. Всегда работает не торопясь. С удовольствием. Агрономом бы ему быть, но он отшучивается. Как бы стал агрономом, то не любил бы так в огороде копаться. Там везде утвержденная агротехника. Чуть в сторону, -получи по рукам. Закон! Даже если все пропало, по какой причине весомой, спишут. А если не по агротехнике, этой, утвержденной, чуть что не так, посадят. И что агроном?  Так! А природа, растения фантазии просят. Особого, индивидуального отношения. Всё разное. Земля, ветры, температуры. А агротехника единая. Вот и получается, что если человек творческий, то ему это в тягость. А я человек творческий, творю, что хочу, и окромя жены, мне никто не указ.
 А сама жена -учительница. Ей эти указы и творить некогда. Тетрадей пачки. Каждую проверь. Исправь ошибки. Отметку поставь. Занеси в журнал. В кондуитик черкни пару слов, на предмет: с кем и чем дополнительно заняться. Да болящий проведать. Дополнительно, по новым темам с ними позаниматься. И классное собрание провести, и профсоюзное, и у директора постоять на профилактике, за то, что какой то балбес написал на стене, что у директора есть любовь к выпивке. А причем её класс, если написано было с двумя орфографическими и тремя пунктационными ошибками. В её классе, таких нет. Самый слабый троечник не напишет слово «любовь» без мягкого знака. Ибо на эту тему была в классе бурная дискуссия. Про мягкий знак и мягкое место, к которому эта любовь стремится. Галдёжь был великий, упрёков и обид- без числа. Но, что на конце слова мягкий знак обязателен, то запомнили все и навсегда.
 Некогда было Раисе Матвеевне вникать в огородные опыты мужа. Она радовалась каждой травинке, огурчику. Петрушке, укропу и всему, что было таким вкусным.
  Сынуля, Сашок, как называл его отец,  рос. Был крепким, здоровым. И, как это обычно бывает со всеми здоровыми детьми, особой опеки не вызывал. Мама его прилично натаскала по грамотности. Парень писал стихи, много читал. Память была редкая. Особенно на стихи. Конечно, все предполагали будущего поэта или писателя. И лыжи были навострены на литературный институт.
 Отец, правда, подкалывал: мужик, здоровый, крепкий, а на легкий труд. Стишки со сцены читать, бабонек щупать. Водку жрать. Ибо у отца было свое понимание литературного труда и общества, которое они составляют.
 Маяковский –пил. Бабничал. Есенин –пил. Бабничал. Некрасов тоже. Все! Значит от безделья! От лёгкого труда. А ты, здоровенный, крепкий парень и в эту шаромыжную компанию.
 Сам отец читал много. Толстого, Гончарова, Куприна. Современных писателей. Шолохова, Бабеля, Эренбурга… И стихи почитывал. Ахматову, Фета, Тютчева, Цветаеву…
 Но, относительно сына имел своё твердое мнение.
 И вот сын заканчивает десятилетку, и отправляется в Москву. Литературный институт.
 Народу –тьма! Все начинающие поэты и писатели со всей страны. Русские, узбеки, таджики, грузины, эстонцы…. Вся страна. В основном молодёжь. Есть и старше. Лет по тридцать. Степенные, с опытом и жизни и писательства. Вот на скамеечке два офицера сидят. Лётчики. Ордена, медали.
 Интересно, а что они тут делают? И Александр  присел к ним на скамью.
 А скажите, вы тоже в литературный поступать будете?
 Офицеры осмотрели ладную фигуру абитурьента, переглянулись. Нет. Это наши знакомые девчата сюда мостятся. Нам и в небе хорошо. Там такая поэзия, что на земле и не сыщешь. И небо! Какое небо!
  Ты хоть раз летал, парень?
 Нет. У нас не было самолётов.
 О! Раз не летал, то что ты можешь путёвого написать? О чём? О этих девчушечках? Так они замуж выскочат и вся поэзия на пеленки уйдёт. И это правильно. Женщина хозяйка в доме. Кухня, дети, муж. Какие стихи.
И ты! Здоровенный мужик сюда. Что тебе других профессий не хватает. На завод, на корабли, в небо! Но в небо, это, брат, особенно. Тут  любовь нужна. Без оной, любви, там нельзя.
Оба зажмурились на солнышко. Посмотрели в небо и вздохнули.
 Вот так, парень. Такие пироги. Надо пожить сначала. Натерпеться всего, а потом писать. А так что? Из пальца высасывать? Думай, брат, думай!
  Ну вот. Поругали, пристыдили, а путёвого и ничего не сказали. Отошёл  в  сторонку, пригорюнился. А ведь и правда. О чём писать, что воспевать? Жизни то, кромя школьной и не видел.
 Что то повернулось в душе.  И он направился к летчикам.
  Что, парень?
  Хочу жизни поучиться.
 Так учись.
 Ну, я же сюда приехал. Мне как домой возвращаться? Пустым пробегом?
 А! Понятно. И почто ты к нам? В авиацию хочешь. Думаешь тут романтики напихано? Здесь тяжелый и опасный труд. И знания, и умение, и, если хочешь, повседневный героизм. Готов ли ты к такому?
  Не знаю.
 А что, брат, поехали с нами. Раз ты вольный, ничто тебя не держит, махнём в часть. Командиру покажем, может и придумает что.
  Совсем недолго ехали. Аэродром. Сегодня полётов нет. Тишина.
 А вот и командир у самолета. С техником что -то перетирают. Руками водят, рисуют в воздухе узоры.
 Товарищ полковник, разрешите обратиться?
  Что Яковлев?
 Вот мальчонку подобрали, хочет жизни поучиться.
 Он что бобик или котёнок., что вы его подобрали. Во крепчак какой.
  Ты кто? Чего хочешь то?
  Да, вот, собрался в литературный институт поступать, но товарищи офицеры правильно сказали, что надо жизнь познать, опыта набраться, а потом писать. И предложили поехать сюда.
  Яковлев. Ты хорошо думал, когда предлагал и вез парня сюда?
  Так точно, товарищ полковник, где ещё настоящеё жизни научиться как не в нашем полку с вами во главе.
 Ох, Яковлев, не была бы такая знаменитая твоя фамилия,  схлопотал бы по полной.
А ты Микоян, что скажешь. У тебя то то ж фамилия не меньше.
 Так научить парня. Провести по всем службам. Пусть потрудится, хлебнёт всего. Смотришь, и стихи писать начнет, романы, повести о нас, о нашем полку, авиации. Свой человек в литературе. Это много значит.
 Славы захотелось?
 А что? По делу так и слава не во вред.
 Слава, Микоян, всегда во вред. Ибо она незаметно превращается в тщеславие. А тогда предпосылки и лётные происшествия валом.
 Так что, парень? Тебе сколько годков то?
 Семнадцать.
Не совершеннолетний?
 Как есть.
 Вот и вопрос. А что делать умеешь?
 Не знаю. Всё по дому, по школе. Читать, писать.
 Ладно. Яковлев. Отведи парня к Петрову. Пусть оттуда начинает. Восемнадцать исполнится, тогда переведём. За него вы с Микояном отвечаете. Всё! Исполняйте!
  И стал Александр Иванович помощником повара по чистке картошки, продувке макарон, переборке круп и всего того, что определяет питание летного и технического состава авиационного полка.
 Но, когда через четыре месяца еженедельная стенгазета столовой заняла первое место на полковом конкурсе, начальник штаба полка, полковник Кузнецов, управив, на своём личном уровне, все вопросы с военным комиссаром района, перевел Бодрова в штаб. Как рядового срочной службы. С окладом и компенсацией за махорку, как не курящему. По молчаливому согласию комполка сшили лётную форму, и отличало Бодрова от летчиков только полное отсутствие чего –либо на погонах. Микоян и Яковлев постоянно проведывали крестника и всё звали полетать, но работы писарской было много и освобождался Александр только поздно вечером.
  Воскресный день был свободным. И как то именно в воскресенье Яковлеву надо было срочно лететь в Краснодар. Давай, Сашок, с нами слетаешь. Утром вылетаем, а вечером домой. Ходи к НШ, испросись.
 Тот и не возражал. Смотри по городу не ходи. Патрули заберут.
 Нет. Мы туда и обратно. Груз только оставим и всё, заверил Яковлев.
Ну, под твою ответственность.
 Хорошо слеталось. Понравилось. Сразу множество вопросов. А как лететь. Там же ветер боковой, там температуры, давления. Микоян всё растолковывал, учил прокладке, поправкам.
 Шло время. Бодров уже постоянно летал в экипаже два дня в неделю.
   И как то Микоян говорит другу, командиру корабля, -Миша а Сашка толковый парень. Он уже совершенно свободно расчеты делает. Вот за все перелёты ни малейшей ошибки. Буквоед ещё примудрее Кузнецова. Все до мелочей учитывает. Последнее время по его прокладке ты летаешь. Я уже и не заглядываю. Надо командиру доложить. И ещё. Миш, ты б его рулить научил. Он мне по секрету сказал, что все предметы по  программе летной  школы вызубрил и впитал. Давай, тренируй парнишку. Второй год служит. Одни благодарности да грамоты.
 Не учи меня жить! Пусть сам попросится. Что это он через дядю. Летчику характер иметь надо и самому все вопросы решать.
 Так ты же строг за десятерых, а он скромняга.
 Я тебе сказал, что скромность в этом вопросе его не украшает. Значи, мало хочет. Как захочет невмоготу, сам скажет. Всё!
  И вот это состояние пришло.
 Товарищ майор, разрешите обратиться, старший сержант Бодров.
 Слушаю, Бодров. Что у тебя.
 Научите летать.
 А зачем это тебе? Вот ты дело штурманское освоил. Микоян тебя хвалит. Так и продолжай.
 Так вы сами говорили, товарищ майор, что надо всякого опыта набираться, что бы потом писать разумно. Как же я о вас напишу, когда сам не управлял машиной?
 О! Мудрец. Вон для чего. Нет! И Нет! Всё. Отойди отменяя. Не желаю разговаривать. Писатель…..
 Товарищ майор. Вы не поняли и я не так сказал. Я летать хочу.
 Как хочешь?
 Да вот так. Хочу и всё. Не знаю как.
 Ладно. Отпросись у НШ а неделю. Улетаем за Урал. Будем кого то возить.
 Вот и состоялось первое научение. Летал Бодров хорошо. На три балла, как оценил Яковлев командиру полка.
 Как на трояк,- возмутился командир, -чему же вы его учили.
 Так товарищ полковник, всё правильно: вы летаете на пятерку, я –на четвёрку, а Бодров соответственно на трояк.
 Шутник ты Яковлев. А как на самом деле?
 Хоть сейчас выпускай самостоятельно. В любое место, по любой погоде. Он и со шторками нормально. А штурманское дело знает на отлично. Вот Микоян подтвердит.
 Да! Сам всё умеет.
 Ну, что ж, значит три года не даром прошли.
 Товарищ полковник, его надо в училище направить. Пусть корочки получит и к нам в полк.
 Мысль твоя правильная. Но ему там будет край неловко. При молодых и зелёных, зная и умея уже то , чему там будут учить с нуля.
 Хорошо. Сделаем так. Я через пару дней  лечу в Красноярск.  Пусть подготовит все документы, как работник штаба, все документы на перелет, как штурман, и летит вторым пилотом. Посмотрю и решу, что можно придумать.
  Слетали.
 За год, числясь курсантом, и проживая в полку, Бодров сдал все предметы за училищный курс и в чине лейтенанта был зачислен в полк летчиком-щтурманом.
 С тех пор и летает.
  Сколько нужно молодому организму на отдых?  Вот проспали пять часов и зашевелились. Кто уже умывается. Кто разделся и осматривает свой гардероб. Головы поднялись.
 Повара! Обед готов?
 Кухонная команда тоже проснулась. Начинает приводить в порядок свое разоренное досками хозяйство. Настилает ранцы на старое место.
 Эй рыбаки! Наловили?
  Рыбаки просыпаются вместе со всеми. Только двое, рыбачивших, спят.
 Вы чо? Мы же отдыхали вместе со всеми. Кода ж ловить было.
 Но повара уже увидели рыбу и начинают её разделывать.
  Рыбаки таращат глаза. Во! Откуда сие? Сами напрыгали, что ль?
 Но таращь не таращь, а рыба, вот она. Полные садки.
 Все, рыбкоманда,  продолжаем спать. Рыба есть. Но сон уже не идет. Весь народ гомонит. Приводит себя в порядок. Наблюдатели на постах. Боевые расчеты делают свое дело. Плот ожил, зажужжал. Готовится к обеду.
 Чалышев принял доклад штурмана. Поблагодарил и ушел на кухню.
 Как с обедом?
 Все по распорядку, командир. Продукт есть. Готовим.
  Физкультурник, окликает Чалышев. Размять народ!
  Возражений нет. Над морем звучат команды и гвардия, утрудившаяся до предела ночью, разминает тело. Физрук придумывает все новые и новые упражнения. Народ со смешками исполняет. Жизнь продолжается.
 Ах, как хорошо, когда все вместе. Все молоды и здоровы.
  Приступить к обеду.
  Поварская команда разносит еду. Каждому по половинке рыбины. Этак граммов по пятьсот. Мы уже привыкли к сыроедению, и трудимся не хуже, чем в ротной столовой. Может только более тщательно. С особенными требованиями к чистоте. Ибо уборщиков-подметальщиков нет. Все отходы ТОЛЬКО ЗА БОРТ. В плещущую вокруг лодочек воду-ни-ни. Моментов очутимся в выгребной яме. Оно хоть и вода , а загниет мигом. Жарко! Сыро!
……Гвардии Сержант Багров –Я, Гвардии Младший сержант Бельдинов _Я, Гвардии ефрейтор Бирюков_Я, Гвардии рядовой Брянский –Я..Идёт утренняя поверка. Сегодня настолько тихое море, что не верится. Просто гладкое. Как кто то растянул сине-зелено-голубое полотнище. Можно спокойно ходить по плоту, не балансируя и не изгибаясь.
После завтрака и приборки поступает команда:- всем отдыхать.  Всем, это кроме наблюдателей. Они сидят на своих возвышениях и, не отрывая глаз от своих секторов, ведут обычный треп.
 Товарищ штурман, зовет командир. Штурман переходит в «кабинет».
   Надо с народом пару-тройку бесед провести. Этакого разгрузочного характера. О доме, семье, службе. Ну, о чем получится. Сегодня день отдыха. Кто хочет, тот пусть и спит. Этакая расслабушка, пока обстановка позволяет.
 Может и инженер тоже пойдет?
  Инженер, на вид несколько мрачноватый майор. Сидит всегда у «вышки» наблюдателей. Сегодня руки у него все в ссадинах и он их подставляет солнцу и ветру для просушки.
  Инженер, -зовет штурман,- Петрович. Ходи сюда, дело есть.
 Инженер поднимается, согнувшись дугой переходит к «кабинету».
Почто понадобился?
 Вот командир поручает нам провести с народом развлекательно-полезные  беседы. Давай ты ходи с носа, а я пойду с кормы.
Добре. Пойдем.
 Они расходятся, присаживаются рядком с гвардейцами и прислушиваются к их разговорам. Но раз внедрились, то, конечно, солдатики тут же спрашивают, а что это вы к нам?
 Да так, командир направил на разговоры с вами. Поддержать духом. Внести нечто новое. Немного отвлечь от повседневных забот.
 Народ отвечает взаимным интересом, и сыплются вопросы. Ибо не каждый день можно так запросто общаться с штурманом воздушного судна. Да еще и подполковником. И с такими красивыми штуками на мундире.
 А вы давно летаете, товарищ штурман? А сколько часов, а куда, а какой самый дальний перелет был. А падали? Горели?  Прыгали?
 Штурман только головой вертит.
 Нет. Не горел. Летаю с одним командиром всю жизнь. И инженер с нами все время. Это он с виду такой хмурый, а так веселый и, даже, пошутить и разыграть любит. А летали мы много. И на Севера, и на Юга. По всей стране нашей, которая поперек на 6000 километров, а в длину, так на все 11-12 тысяч потянет. Для нашей страны нужны самолеты со скоростями на 3-5 тысяч в час. А мы что? - самая большая у транспортника -400-500- Представляете, сколько времени лететь из Пскова до Благовещенска. Молодежь везти после выпуска. Пока довезешь, уже старших лейтенантов присваивать надо.
  Вот мы, как то  летом, очень серьезный перелет делали. Везли войско в новое африканское государство. Там совершился переворот. Колонизаторов выгнали, и надо было защитить новое правительство. Резидент запросил помощь в войсках, командование одобрило и нас, загрузивши битком, отправили в те жаркие края. Ну, раз летим в Африку, а там жара, чем надо запастись? Водой! Вот наш инженер, взяв свою логарифмическую линейку, нашелестел на ней, что пару-тройку  тонн  мы можем безболезненно захватить. По грузоподъемности. Добыл где то пластиковые емкости, отдав литров сто спирта, залил чистейшую воду. Емкости покрасил в защитный цвет, как военный груз. Утрудившись, хлебнул из бачка, а она сладкая. Да еще и с приятным привкусом.  Он к владельцам этих емкостей. Это что вы дали, вода стала сладкой.
  А это там сироп был фруктовый. Фруктоза или сахароза,  что то из этой оперы. Там на стенки и дно налипло, не отмыть.
 А пить ее можно? Не отрава?
  Что ты, майор, это же природное. Считай мед!
  Ну, коль так, хорошо. А то перепугался что то.
  Не, майор, нормально. Пей себе газировку вдоволь, успокоили владельцы тары, уже несколько хмельные. Видно тоже снимали пробу от щедрот ВВС.  Инженер все упрятал подальше и ни гу-гу.
 Начала грузиться ваша братия, десантники. А барахла у них горы. Сами, как верблюды, да еще припасов мешки. Патроны, гранаты. Банки с дымами. Понятно. Народ на войну. Командир смотрит, смотрит. Подзывает инженера: -Петрович, а сколько это все весит? Мы ж не оторвемся. А ну посчитай.
 Петрович останавливает погрузку, сажает в «Охватку» (это такая сетка для груза) гвардейца, со всем его грузом, сверху цепляет динамометр и хвостовой лебедкой приподнимает. Стрелка четко становится на 135 кг. Шелестит линейка и дает результат 8 тонн.
 Нормально, командир. Еще недогружены. Можешь сильно не утруждаться. И погрузка продолжается.
 Выруливаем на полосу, разгоняемся, а оторваться никак не можем. В самом конце командир еле отодрал машину от бетона.
  Петрович! …Что ты насчитал! Чуть не угробились. А ну давай журнал.
 Петрович подает журнал, командир шелестит губами, считает. Вроде нормально. А так будто еще тонны три –четыре лишку. Надо было с травки взлетать, наверное,  прилипают колеса к бетону.
 Петрович забирает журнал загрузки и ворчит под нос. С таким налетом, с таким опытом ему три тонны лишними показались. Пытается уйти к себе, но не тот у нас командир, что б ворчание инженера не раскусить.
 Ходи сюда, мудрец. Говори честно, что прихватил?
  Тяжко вздохнул Петрович и признался.
  Балбес ты, Петрович. Хоть бы сказал. Я не позволил бы этому белобрысому капитану сунуть мне четыре тонны боеприпасов.
  Инженер сначала задрал брови, потом расхохотался. Ты от меня четыре тонны, я от тебя три. Итого семь тонн! Как ты оторвался?
 Так я ж думал четыре! Вот и оторвал.
 Оба расхохотались и занялись своими делами.
  Полет долгий. На пределе дальности. С промежуточной заправкой.
 Садимся. Уже явно не север. Аэродром голый, как голова Никиты Сергеевича.  Ветерок сухой. Губы обсыхают враз. Инженер понесся решать вопросы заправки. А там очередь. И наши машины, и иностранные, и еще всякой мелочи полно. Порядка нет, всяк лезет без очереди. Заправщики все черные, как уголь. Вот Петрович подкатывается к одному и шепчет. Заправь наши машины первыми. А тот, видно жулик еще тот, ему толкует, что надо мани-мани. Откуда у инженера эти мани?. У него кроме керосина и сотни литров спирта ничего и не бывает.
 Мани НО! Есть вода.
 У нас своей хватает.
 Это необычная вода.
  В чем ее необычность. Вода и вода. Мокрая.
  Нет, браток, вода всегда разная. Вот та которая у меня –специальная. Мы ее везем в одну страну, где проблемы с деторождением. Женщины там красавицы. Стройные, мощные. Загляденье. А вот мужики- никакие. Болезненные, слабые. Ну, в общем мы им гуманитарную такую помощь везем.
 А не проще мужиков привезти?- спрашивает заправщик.
 Не, правительство не разрешает. Надо нацию сохранить.
  Дури мне бошку, вояка. Вы десантуру везете. Вон сидят под самолетом.
  Балбес ты, хоть и черный. Это прикрытие. Это же надо всё в тайне великой сохранить. И ты молчи! А то трепанешь, а трепачи долго не живут. Понял?
 Да уж, понял, - выдохнул чернявый. А сколько этой воды пить надо?
 Норма - литр в сутки. А там уже подбавляй или убавляй по потребности.
  У чернявого проблеснуло, что то в глазах. Мысль пригнала возможность заработать. И даже очень прилично.
  Эй воин, а сколько стоит это все. Цена?
  Заправишь наши самолеты без очереди –я тебе тонну дам.
 Сколько ваших машин?
 Десять.
 Много. Пять заправлю.
 Нет! Мы все хором летим. Это ж военные машины. У нас и сопровождение, и корабли обеспечения,  и все разложено по полочкам.
 Черненький помыслил. Посчитал прибыли –убыли.
  Две тонны!
  Побойся бога, грабитель, -завопил Петрович. Это знаешь какие деньги. Ее литр стоит как тонна керосина. А я тебе за керосин плачу валютой! Это тебе только за скорость заправки. Хохол несчастный!
  Но чернявый считать умеет. Он уже прикинул, зная ночную жизнь своего круга и её проблемы, сколько зазвенит в кармане мани-мани.
  Две! И ни литра меньше.
  Инженер сделал «серое» лицо. Ладно, вымогатель. Заправляй.
  Чернявый «погудел» в микрофон, с кем то перетер вопрос и к нашим самолетам ринулась колонна заправщиков.
  Тихонько подошла «варавайка» ( грузовик с подъемной стрелой, автокран с  кузовом). Инженер вытащил две своих упаковки. Краска еще пахла, что убедило чернявых в тайне груза. Петрович открыл лючок, зачерпнул немного и выпил. Вот! Не отрава. Дал заправщику. Тот хлебнул. Оооо! Хороша!
 Его приятели тут же, со смехом,  посоветовали, к какой даме ему бежать, при остром проявлении  свойств этого зелья.
 Смех-смехом, а самолеты быстро заправили, документы подписали и мы вырулили на полосу.
   Наш пилот всех пропустил вперед, а сам крайним, с самого начала полосы дал полный газ. Крылышки прогнулись еще на середине, потом перестали стучать колеса по стыкам, висим.
  Петрович!!! Иди сюда!!!
 Командир, мы только на две тонны легче.
 На четыре, Петрович. Пока ты мотался, я две рассовал по другим машинам.
 Вот так мы и летели. Прихлебывали сладкую водичку. Предлагали десантникам, но они отказались. Вставать нельзя. Пристегнуты. Выливать некуда.
  Подлетаем. Уже собираемся бросать, но нас повернули. Летим дальше.
Еще чуть и готовимся к выброске. Тут команда: бросать с 500 метров. Командир орет, аж шея красная. «Не имею права! Не ниже 2500!». А там приказывают. И еще добавляют, что ты есть доставщик и не более. Привез и сей, как тебе прикажут, а не как тебе в уши надули. Тут война, бой идет. А ты мне провесишь их на высоте. Стреляй кого хочешь, на выбор. Они долго висеть будут. Ну и еще всякого. Правда, вежливо, без «прилагательных». Ну,  а что ты скажешь.
   Командир связывается со старшим перелета, а тот на него сорвался, но уже со всякими словами. Видно ему земля тоже вписала по полной. А он генерал. Видно заело. А земля главнее. Они там в огне.
 Ныряем на 500. Командир сам рулит. Бросаем. Быстро вылетели. А тут команда: -Садись на шоссе, по указанию ракет.
 Я не Ан-2, орет командир, я Ан-12.
 Приказываю! Садись. Потом будешь мне про маркировку рассказывать!
 Высоты нет, какое то ущелье, но широкое. Внизу колонны машин. Куда садится то?
 Серия зеленых показывает куда.
 Командир заложил такой вираж, что впечатало всех. Садится. Снова команда. Рулить к баррикаде и развернуть к ней хвостом. Стрелкам ждать команды.
 Наш Антон вертится, как будто мелкая птаха. Куда степенность делась.  Мы все держимся, кто за что. А командир вертит машину, что лисапед на леденелой дороге.
 И тут грянул такой хохот, что штурман на полуслове замер.
 Народ смеется, за животы хватается. Слезы утирают. И все, кто слышал, а это почти пол плота, хохочут.
 Что случилось, недоумевает штурман. Что я такого ляпнул, сам не заметив.
 Да нет, товарищ штурман. Все слова нормальные. Ничего лишнего с языка не сорвалось. Просто, тогда вы нас бросали.
 Теперь хохочет штурман. Зовет инженера. Петрович, это мы тогда этих ребят бросали. Помнишь в Африке, с 500 метров.
 Не может быть.
 Да Петрович. Они. Вишь хохочут, аж слезы выбивают.
  Так Это вы тогда утащили мою воду?
 Нет. Мы только по стаканчику выпили. Её раздали по всему войску. Как раз всем хватило. Командир стариков, что там уже несколько лет воюют, со своим начальником штаба последний литр выцеживали. Но не пили, дюже сладкая была. Потом смеялись. Вишь, простая вода. Но из дома. И кажется такая сладкая.
  Там, кстати не один контейнер был, а два.
  Нет, один. Было три, два отдал на промежуточном. Один остался.
 Мишка, иди сюда. (Мишка с другого конца плота. Он не слышал рассказа штурмана и разговора с инженером).
 Мишь, сколько воды было в самолете, кода мы в Африке прыгали с 500 метров..
  Один танк был на тонну. Второй на полторы. Меньший крашеный в защитку. Большой красного цвета. Прямо около летчиков стоял. Даже не привязан был.
  Вот, товарищ инженер. Мишке тогда поручили раздать воду на подразделения. Он первая рука был.
 Петрович чешет макушку. Что ж, я, хозяин самолета, полуторатонную фляжку не заметил?
 Не  знаю. Но воды было полторы тонны. Сам раздавал. Вы тогда на шашлыки пошли. К  командиру стариков..
 Вот надо Чалышеву рассказать. Он командиру стариков передаст.
 Я все слышал. Передам. Однако, как все случилось. Такая большая земля, столько народа, а на плоту встретились.
   Инженер, он везде инженер. Хоть в самолете, хоть на кухне или, вот, на плоту. Благодаря его стараниям наш плот стал прочно-упругим. Сама теория о чем говорит. Либо конструкция должна быть жесткой, но такой прочной, что прилагаемые внешние силы не в состоянии разрушить эту конструкцию. Либо сделать гибко-подвижной, как бы поддаться внешним силам, переместиться в пространстве элементам, «удовлетворить» внешние силы и сохранить конструкцию работоспособной. Первый путь нам заказан, ибо пересилить море мы не можем. А второй способ, как раз про нас. Только надо определить степень этой подвижности. Вот инженер и решил эти вопросы, наблюдая за поведением плота во время шторма.
 Сегодня он беседует, по просьбе командира, с народом. Вернувшись в свой край плота он продолжил рассказ о инженерных творениях. Начав издалека, от Ползунова и Кулибина он перенесся в наши дни. Точнее, к себе на дачу.
 Этот шаг правительства, по выдаче, но далеко не всем, трех соток земли близ города, был поистине революционным. С одной стороны он решал продовольственный вопрос. А с другой, снимал массу психологических, нравственных и бытовых сложностей. Редко, кто не любит свежий воздух. Тенистый садик. Беседку, увитую виноградом. Своё вино. Свою, в конце концов, картошку. Без химических добавок, выращенную своим трудом. Баньку на даче. Круг друзей-дачников. Может и собутыльников.
  Петрович получил такой участок. Три сотки в районе бывшей самостийной городской свалки. И чего только там не было! И столы, и стулья, рамы ворованных мотоциклов, кроватные спинки и сетки. Доски, стекло, битый кирпич. Валялись телевизоры, радиоприемники. Не хитрая бытовая техника. Все, что выброшено из жилья, все было там. Вот городские власти и решили: пусть сам народ и наводит там порядок. Решили-сделали. Нарисовали план. Расписали кому где и выдали документ.
  Петрович, вместе с геодезистом, которые разбивали в натуре участки, нашел свой.  Отметил колышками, подписал и уселся на один из стульев, которых на участке было премножество. Стульчик еще крепкий, но не модный. Столярный. Могучие ножки, крепкая сидушка. Теперь у Петровича запела «жаба». А ну, как потянет кто. Ведь барахло в документе на землю не прописано. Он тщательно пересортировал «наследство», обвязал веревками и подписал. В смысле «прошу не брать, ибо сие есть уже моё!»Кто уважил просьбу, а кто и нет. Что и подвигло инженера оставить расчистку, а приступить к стройке. Четыре столба, дощаная зашивка, шифер- вот и готово. Тут и жена проявила интерес. Ты, Николай Петрович, грядки разбей, а я петрушку, морковь посажу. Будет своё.
  Между полетами Петрович пашет. Жена сажает, но, оказывается, без полива, без воды ничего расти не желает. Так, чуть показалось и зачахло. Жена вопит: вишь все сохнет. Давай воду. А где её возьмешь, эту воду. В битончике возить? Инженер к спецам. Как воду найти. Ну, у нас на Руси знатоков много. Все всё знают и советов без счета. Только порой всё диаметрально противоположно. А инженер есть инженер. Ему нужна полная определенность для исполнения. Вот он вооружился медными проволоками, согнутыми под 90 градусов. Вытянул руки вперед и ходит по участку. Где проволоки сходятся, там отметку делает. Исходил, истоптал весь участок многократно. Две точки показывают, что вода есть. Тогда он забивает железные стержни и компасом пытается определить глубину залегания. Ведет прибор вверх вдоль железяки и смотрит. Вот стрелка крутнулась на 180 градусов. Стоп. Замеряет, умножает на 10. Это до воды. И начал копать колодец. Точно. На четырех метрах замокрело. Потом больше и далее пяти метров копать не смог. Установил кольца, сделал сруб и тяжелую крышку на замке. Понятно для чего. Вода моя!
 Опять жена. Коля, а как доставать. Это ж, пока ты летаешь, все высохнет. Сделай насос. Ты инженер. Давай, мудри. А что мудрить. Электричества нет, и когда будет неизвестно. Если еще будет. Бензиновый мотор ставить. Так это надо жену научить. А она к этому никакая. Учительница начальных классов. Ножницами снежинки вырезать, лепить, клеить. Это умеет. А мотор, это выше сил.
 И тогда Петрович делает изобретение. Из старого холодильника, алюминиевой 40 литровой молочной фляги и двух труб делает фреоновый насос. Конечно, родной  фреон холодильника пришлось заменить на подходящий, для этого дела. Рассказывает жене: как придешь на дачу , выкрути ведро воды., вылей на эту черную железяку ( радиатор) и все. Вода пойдет. Тебе только направлять ручеек по грядкам. Поняла? -Поняла.
 Потренировал.  И улетел на пару месяцев  в дальние края.
  Приезжает. Жена в слезах и строгий вызов в горисполком.
 Что такое, Маша? Что натворила.
  Кто? Я? Это ты натворил. Тебя вызывают, не меня.
 Идет. Там его сразу в оборот. Как же так. Вы летчик, вы военный человек. Погоны носите, а обворовываете государство. И пошло, поехало.
 Петрович человек рассудительный. Весь цикл воспитания прослушал с усердием. Но всё никак не мог понять ЗА ЧТО?
 Когда воспитатель выдохся и замолчал, Николай Петрович спросил: а что я украл у государства? За что вы так меня строгаете?
 Как за что? Он еще спрашивает. Что вы прикидываетесь? На вас вот жалобы со всех дачных участков.
 О чем жалобы? Недоумевает Петрович, перемывая в голове все грешки против собратьев по земле. О чем?
 У вас как вода подается?- Спрашивает чиновник, -насосом?
 Да.
 А за электричество вы не рубля не заплатили. Мы проверили все ваши платежи. Там за электричество нет ни копейки.
Погодите, -возникает Петрович, - а что у нас уже электричество провели на дачи.
 У вас какой кооператив?
 «Строитель.»
Чиновник смотрит в свои бумаги. Нет. Строитель будут электрифицирован через два года. Там пока нет.
 Так, а как же я краду, если там еще нечего красть?- вопит Петрович, теребя бумагу, где прописано, что с него 300 рублей штрафу за кражу электроэнергии.
 Вот вы сюда смотрите. Вот целая стопа жалоб на вас. И тут ясно написано, что насос работает день и ночь. Что вода разливается по всему участку. А раз насос работает и моторы не ревут и бензином не пахнет то, скажите мне, на чем работает насос? –На электричестве.
 Инженер обалдело смотрит на чиновника и его извилин не хватает познать направленность мыслей работника исполкома.
 Вот так товарищ лётчик . идите и платите. Не то! Отберем участок. Всё. С вами кончено. Пригласите следующего.
 Петрович покинул исполком. Его голова слегка кружилась.  И он решил идти в энергосбыт.
 Но успеха там совсем не имел. Ибо тетя сказала: раз выписали квитанцию, а она в строгом учете и с номером, и занесена в журнал, и находится под контролем на исполнение, то надо платить!
 Но там нет еще электричества.
  Насос работает?
 Да.
 Значит воруете каким то новым способом!
  Железная логика!
  Петрович к замполиту. Тот к командиру полка. Собирают комиссию. Приглашают из горкома партии, городского профсоюза. Спецов из электросетей. Выезжают на место. Да, насос исправно качает воду. Струйка хоть и хилая, но поливает прекрасно. Вполне достаточно.
 Электрики хихикают. Да тут пять километров до ближайшей линии. Какое тут электричество. И не пахнет. Бросьте дурью маяться. Не мучайте мужика.
 Профсоюз, партия возражают: а жалобы народа!
  Да то не жалобы, то жаба народа. У самих тяму нет, так давай добьем мужика, что б и у него не было, - орут электрики.
 Председатель кооператива чешет потылицу. А ведь и правда. Света ведь нет. Как можно красть.
 И вышла бумага, за десятком подписей, что не крал. А по сему, штрафную квитанцию ликвидировать, как ошибочно выписанную.
  Вот такие, молодежь, кренделя бывают в жизни. А вы про полеты, про войны. В полетах порядок. Дисциплина. Все по регламенту. Армия.
 Молодежь смеется. Поддакивают, что и у них всякого такого много.
 Постепенно разговоры стихают. Инженер приткнулся в свое гнездышко, что рядом с наблюдателями. Штурман играет в ладошки с сержантом Михеевым. Но у того лапищи здоровенные. Пока повернет, штурман уже  «выскочит из под обстрела». Оба смеются.  Оттаивают.
 Но и тут постепенно утихает. Сон обволакивает, убаюкивает. Войско спит.

 Выспавшийся народ барахтается в воде. Плещется, смывает сон и готовится к полднику и ужину. Сегодня рыбы вдоволь и командир разрешает усиленное питание. Обсохли. Позагорали даже.  Привели себя в достойный вид. Даже пряжки надраили. Все как дома. Солнце уже приостыло. Палит не так жёстко. Народ подтягивается, на сколько это возможно, к штурману. Он сегодня обещал поэтический вечер.
   Командир проверил несение службы. Сделал кой кому накачку. Не смертельно, но важно для поддержания дисциплины. Обид нет. Все правильно. А что несколько более строго, так и обстановка «не в Рязани у тёщи».
                Из-за леса, леса тёмного,
                Подымалась красна зорюшка,
                Рассыпала ясной радугой
                Огоньки-лучи багровые.
 Чье это? А гвардейцы?
 Пушкин?
  Нет.
  Ну, былина какая древняя?
 Нет.
                Загорались ярким пламенем
                Сосны старые, могучие
                Наряжали сетки хвойные
                В покрывала златотканые.
                А кругом роса жемчужная
                Отливала  блестки алые
                И над озером серебряным
                Камыши, склоняясь, шепталися.

 Плот замер. Уже никто не гадает чье это. Оно родное, русское. Озеро, лебедушка с выводком. Гад ползучий, как неотъемлемая часть нашей жизни, но который, при первой опасности. прячется. 
  Могучий орел, вылетевший на охоту. Он видит лебедушку, ее выводок и падает с неба. Но она, мать детишек своих, прикрывает своим телом. Не дает орлу схватить их.
                Распустила крылья белые
                Белоснежная лебедушка
                И ногами помертвевшими
                Оттолкнула своих детушек.
                Побежали дети к озеру,
                Понеслись в густые заросли,
                А из глаз любимой матери
                Покатились слезы горькие.
 Спасает мать своих детей. Сама погибает в  когтях у злого хищника.
 Примолкла братия. Каждый переживает. Жалко и лебедушку, и детишек. И орел, как бы просто на прокорм вылетел. Всё по законам природы. Но в этой лебедушке выплывают черты наших матерей. Нашей Родины. И на нынешнюю ситуацию. Вот где то бороздят океанские воды моряки, ищут нас. Но море такое огромное. Как найти. Все связывается воедино.
  Товарищ штурман,  так кто это? Когда писано.
  Писано это уже в наше время.. В Первую мировую. 1914-1915 год.
 И кто?
  Есенин. Сергей Александрович Есенин. А еще вот, послушайте.
                Грубым дается радость,
                Нежным дается печаль.
                Мне ничего не надо,
                Мне никого не жаль.
 Штурман прикрыл глаза. Вслушивается и в себя внутри, и в свой голос. Читает ровно, без ударений. И от этого печаль и тоска, разливается на всех.
                Я уж готов. Я робкий.
                Глянь на бутылок рать!
                Я собираю пробки-
                Душу мою затыкать.

  Это уже после революции. Перед началом Гражданской войны. Когда народ уже ожесточался. Когда политические раздоры достигали высокого накала. Когда мировой капитал воспрянул надеждой погубить Россию самими россиянами. Все страны мира мутили воду и подталкивали внутренние силы к военному противостоянию. И получилось. Разгорелась настоящая война, когда шел брат на брата.
                Еще никто
                Не управлял планетой,
                И никому
                Не пелась песнь моя.
                Лишь только он,
                С рукой своей воздетой,
                Сказал, что мир-
                Единая семья.

  Час, второй. Сколько ж штурман знает стихов. А он выливает их из своей души. Это не политработа, это сущность его. Такая романтическая и тонкая.
 Товарищ штурман, а вы командиру читали когда ни будь? 
 Читал. Но он еще больше знает. Он Пушкина, Лермонтова больше. Тютчева. А я, вот, Есенина. Как то он мне близок. Душа у него была нежная. Мотало его по всем дорогам жизни. Места не находил. Вот казалось бы определился, вот успокоился , но нет. Все с начала. И Бога отрицал, а потом осознал. Каялся.
               «  …положите меня в русской рубашке, под иконами умирать..» 
 Трудную, настоящую поэтическую жизнь прожил.
  Вечер вступает в свои права. Зажигаются звезды. Ужин. Вечерняя поверка. Чалышев проводит итоги дня. Проверяет службы.  Отбой.
  Окончен восемнадцатый день нашего путешествия.  Третья неделя, более полумесяца. Все живы, здоровы. Загорели. Слегка высохли. Хоть и вода кругом, но ……  Отбой.
  Никто не спит, потому что совершенно светло. И тепло, поверхность океана спокойная и проблекивает серебром. Скажем, сугубо романтично.
   Около командирского кабинета, кто то из гвардейцев рассказывает товарищу, что он море не видел никогда.
 Представляешь, Вася, я море только в кино видел. Так хотелось хоть глазком увидеть. Мы бедненько жили. Возможностей, ни каких. Пионерские лагеря у нас в лесу. Вдоль реки. Там тоже хорошо, но море привлекало как- то особенно. Может потому, что недосягаемо, может в нем самом какая -то притягательная сила. В нашем классе все мальчишки почему то хотели стать моряками. Тренировались, учились хорошо плавать. Военрук у нас был флотский. От него  шло. Я не хотел в моряки, я хотел лесничим. Но на море так хотелось посмотреть. Ну, а если и окунуться, то выше всяких мечтаний. До самой службы так и не пришлось. А когда мы летели в Африку, то из разговоров летчиков, я понял, что основная часть перелета будет над водой. Примерно и маршрут прочертил. Проходим Средиземное море, отклоняемся на запад. Там огибаем Алжир, Марокко, Мавританию, Сенегал. Потом пересекаем экватор, уходим на восток к Габону, Конго, Заиру. И все над водой. А посмотреть –ни как. Только небо в окошко –иллюминатор.
  Ты, Федя, романтик. Мы жили у самого моря. Двадцать километров, всего. И, думаешь, я каждый день бегал купаться?  Пару раз за лето. И всё. А сколько оно нам напастей устраивало!  То смерчи там какие, а у нас речушки в гору течь начинают. Сено заготовим, высушим, а оно все слижет. Начинай по новой. А траве не прикажешь расти наново. Она свое отдала и будя. Два покоса очень редко. Корове три тонны надо на зиму. Козам еще пару тонн. Вот всё лето и косишь по полянам. Бережёшь каждую соломинку-травинку. А оно , с моря, как дунет. Как понесет водою. Всё! Нет твоего сена. Бывает, не часто, но бывает, что и морскую воду сольет в наши ущелья. Тогда там ад кромешный. Берега рушатся, все превращается в сплошной поток из грязи, камней, деревьев. Гудит, скрежещет. Тогда спасайся.
 А что переехать нельзя в другое место?
  Ты чо, Федя? Наши деды и прадеды жили здесь. Как нам уезжать? Это Родина.
 Ну, может, деды вынужденно там поселились. Гонения какие или набеги. Может царь насильно поселил. Теперь то можно выбрать место получше.
- Оно может и можно. Но вот сотни лет живем там. Привыкли. Приноровились. А переедешь куда, там свои хвори-заморочки. Еще хуже может быть. Вот народ всё за кордон поглядывает. Ах, там колготки какие, ах там буги-вуги не запрещают танцевать. Или ещё что. А что мне те буги с вугами. Я так натанцуюсь с тяпкой да косою, с топором да вилами, что и не тянет на них. Это, кто от безделья.
  Не, Вась, почему от безделья. В клубах по всей стране танцуют всякое. И новенького хочется. Хоть тот же шейк
 Шейк, это когда девки задницей крутят до изнеможения? Это разве танец? Это, если хочешь тренировка на гибкость и верткость. От танца здесь нет ничего. Ибо танец , это парение, красота движения. Вот вальс! Что лучше? И девочку чувствуешь всю, и ножки переплетаются. И кровь бежит шустрее, чем обычно. Или танго. Народ не зря все это создал. Ты вот как к девчонке притронешься? Никак! А в танце? В танце -пожалуйста. Бери аккуратненько и веди. Особливо в танго. И она сама к тебе прильнет, и познакомишься, И дальше виды иметь будешь. А что твой шейк. Одиночный танец. Каждый за себя. И вертит, кто во что горазд. Пусть любители ко мне с весны приходят. На зачистку делянок или в лесопитомник. Или на прополку посадок. Там такие буги-вуги с шейком и твистом вместе взятые, что вечером распрямлять надо.
 А за Бугром у них все одиночное. Там каждый только за себя. Я там не был, само-собой, но по книгам, их же авторов, по фильмам. Все одиночки.
 Федя, Федя. Нет в тебе романтики. Ты заработался сверх сил человеческих и ничего кроме своего сена, делянок и коров не видишь.
 Ты, Васька, не займай! Всё я вижу. И кино смотрю, и книги читаю. В клуб хожу, там у нас кружки всякие. С дружком, Митькой, вездеход соорудили. На рыбалку, за дровами. Когда грибы, так в лес на нём. Куда хочешь залезет. И кручи ему ни по чём. Градусах на 40 стоит. Все колеса приводные. Можно и гуску натянуть.
  Не, Вася, мы не серые и забитые. Мы, как все в стране нашей. А что касается твоего шейка, так это блажь. Простое –АХ!- и подражание западу. Свобода, демократия. Клал я на ту демократию, если в стране у них, демократов, -безработица.
 А причем тут танцы?
 Танцы как раз и при этом. Вот мы какие, нам все можно. Это буржуи сами на это народ и подвигают. Что б пар выпустить. Как бы выражение свободы. Они там и бастуют, и машины жгут. И витрины колотят и грабят магазины. Полиция делает вид, что приструнивает, а сама поощряет.
 Ты не прав, Федя. Как полиция может такое поощрять?
 -Очень просто. Сожгли машины. Надо новые покупать. Так? Так. Следовательно. производителю машин прибыток. Поколотили витрины. Хорошо. Где там страховые компании? Ходи сюда! Вишь, побили? Вижу. Плати страховку. И старое меняем на новое. И так по всему. А кто всё это оплачивает, в конечном счете? Да тот. кто у станка стоит. Ибо кроме него никто деньги не делает. Только выпущенная продукция создает капитал.
 Ну, Федька! Ты политик хоть куда!
  Все мы, Вася, политики. Не потопаешь, -не полопаешь. Вот и вся политика
 Нет, Федька, это чистый материализм. А для души?
  - А что тебе нужно для души? Танцы-манцы-зажиманцы?
 -Ну, хотя бы и это. И танцы, и манцы, и зажиманцы.
 Этого, друг мой сколько хочешь! Ты в ручеек играл когда- нибудь?
  Это что, в карты?
 Темный ты, Васька. Это тебя твисты заморочили. Ручеек, Васенька, это народный танец. Вот представь.
  Вечер, как сегодня. Вот такой, тихий, спокойный. Работы окончены. Народ выкупался, отдохнул, перекусил. И все выползли из своих стен на природу. На полянку около дома. Баянист играет. Что хочет, это значения не имеет. Молодежь разбивается попарно. Конечно, не прост, как получится, а по тяготению. Становятся, ну, по армейски, в колонну по два. Берутся за руки. Поднимают их вверх и дают проход по всей колонне по центру. Задняя пара сгибается и проходит под руками всех остальных до конца. Выходят, становится и так же руки поднимают, пропуская остальных. Передние пары меняют направление всей колонны и, как ручеёк,  все текут непрерывно. Пока согнувшись идешь под руками, так девчонку и чмокнешь, если она не против ( а она с тобой для этого и стала в пару), и потискаешь слегка, но тут строго. Руки распускать нельзя. Так как если на выходе она тебя бросит, то позор на долгие месяцы. Никто с тобой в пару не станет. И будешь бобылем сидеть. Да и по жизни дальше никто с тобой не будет . Она хоть и шуточная игра, но серьезная.
 Федя, что ты говоришь. На людях целоваться! Это надо натихую.
  Вот и вся красота в том. А на тихую, как ты изволишь сказать, это есть кража. С обеих заинтересованных сторон. А здесь, в игре –можно. При всём поселке. Потом, конечно, бабки все кости перемоют.
 Вот Федька Таньку зажимал. А она пищала и целовалась с ним.
 Другая бабка ей в тон: а ты не целовалась с моим Колькой? Не пищала? Но не получилось у вас. Так, поигрались, и всё. Так и Федька. Пошупает Таньку, на том и кончится.
 А где еще так можно? Ежель натихую, так там и до греха рядом. Тормозов то нет. Была девка, да бабой стала. И куда потом. А если довесочек сразу. Насильно женить? И что потом. Одни слезы. Не, подруга, пускай вот позажимаются, пару-тройку поцелует раз. Оно и оскомину не набьет. Девка всегда желанная будет. И греха не совершат. Народ не зря такие игры передает по наследству. Вон мой прошлый раз тоже стал в пару с почтальоншей. Я было вспыхнула, ах твоя старая морда. -И он туда же. А потом остыла. Пусть хоть он эту жужелицу примнет. Сохнет девка. И руки мужской не знает. И всё ей уже по жизни постыло. С утра до ночи на  своем мопеде по селам почту развозит.
  Ладно, говори. Небось потом ему такую воспитательную работу провела.
 -И провела. А что он ей за пазуху полез. Не положено.
  Пустила, вот и полез. Ты же когда не пускала, никто ж не лазил.
  А ты! Пускала?
 Пускала. А что? Они меньше не становились. Зато кровя. у как бурлили.
 Добурлились твои кровя, что Мишка тебя чуть не бросил.
  Не. С Мишкой у нас по серьёзному было. Мы еще со школы решили пожениться.
  То то он чуть и не остался в своей Астрахани. Мать же ему описывала твои рамки дозволенного.
 То мать наверно думала, что он там городскую подцепил и останется после службы. Поддерживала эту идею. Проталкивала. Что, мол, тут в деревне век жить. Надо к городу. К теплому сортиру. Будто его, этот сортир тут нельзя сделать.
 Бабки шепчутся. Пересмеиваются. Они с любовью смотрят на молодых, вспоминают свою молодость. Им хорошо. Родные все, друзья. Все всех знают и всё общее. Радость, горе. Это не город, где не знают, кто на соседней лестничной клетке живет. Вот где горе бесконечное.
  Но время берет свое. Федор на Василёвы вопросы не отвечает. Федор спит.
  Удивительно, как быстро привыкает человек к новым условиям. Казалось бы, что еще можно придумать хуже. Самолет выбросил их среди моря-океана. Наглотались водицы по самое некуда. Соорудили плавсредство. Несколько раз переделывали, дорабатывали. Тут еще шквалы и штормы. Вместо обычной еды- сырая рыба. Солнце просто печет, влажность все 300%, практически всегда мокрые. Тело зудит и чешется. Из воды лезут всякие чудища. И не с добрыми намерениями, молочком там угостить или яичко снести на плотик для подкормки личного состава, а агрессивно. То еще что. Работа целый день. Вахты, наряды.
 И уже обвыкли. Все как дома, в родной части. Распорядок, команды. При необходимости и жесткий разнос. Всё правильно. Всё должны быть в форме и тонусе.
 Вот про ручеёк вспомнили. Значит, не мечется душа. Не живет в страхе. И что впереди?  Что еще встретится и сколько мотаться по волнам. Командир точно обозначил: всем быть спокойными! Либо найдут и снимут, либо уткнемся в землю и там определимся. Сейчас гадать не зачем и голову себе заморачивать. Главное: не сделать ошибок с летальным исходом.

  Ночь продолжает свое течение. Тьма не наступает. Этакое свечение  по всему пространству. Вода подсвечивается как будто изнутрии, на глубине, горят лампы. Пологие скаты волн отражают светлое небо. Все это смешивается в общее свечение, которое как бы переливается по всему морю. Удивительная картина, которую никто в своей короткой жизни не наблюдал. Но сон окутывает войско. Оно затихает. Природа берет свое.

 К командиру подбирается дежурный: -командир, что то ползает по плоту. Как змеи, только с плавниками.
 Чалышев рассматривает метровую «гадюку» ,которую мертвой хваткой держит рука десантника. Оная животина извивается, разевает рот, полный мелких зубов, но не шипит и двойного языка не показывает.
Штурман тоже разглядывает улов. Это угорь! Если копченый или вяленый, то вкуснятина первой величины. Он не опасен. На людей не нападает. Отдай поварам.
 Так их, этих угрей, как вы назвали, полно на плоту. Да и море все в них. Но мы идем на юг, а они на запад. Я наблюдал. Забирается на плот, переползает и снова в воду, сохраняя направление.
 Ну и ладно. Пусть переползают. Видно мы на пути их движения. Вот и всё.
Но народ просыпается. Кто то отбивается от рыбин, но не потому, что напали, а слишком активно по нему позли.
 Рыбаки попытались произвести заготовку, но удержать не смогли. Выползают, как гадюки из всех ловушек.
 Командир кухонного отделения просто прибил пару десятков. Обездвижил, как он назвал свою операцию. Подадим на завтрак.
 Больше трёх часов длилось это переползание. Это ж сколько  их плывет и куда? Если все ближайшее пространство набито этой, своеобразной рыбой.
 Инженер несколько просветил, что это они на нерест со всей Европы идут в Саргассово море. Они только там нерестятся и более нигде. Только там есть условия для рождения и питания.
 А где это Саргассово море?
  А это ближе к материку. Среди океана. Там и корабли не ходят, ибо всё в водорослях. От дна до поверхности. И, говорят, что там что- то не чисто. Пропадают корабли, люди, самолеты. Бермудский треугольник называется.
 Народ смотрит на инженера, потом переводят взгляд на парусную команду.
 Эй, там на парусах. Жмите на все пеждали, а то в Саргассы угодим. Тогда нас никто не отыщет. Ставь все полотнища.
 Командир кивает головой. Парусники устанавливают все что есть. Конечно, видимо не прибавилось хода, но надежда минуть загадочные воды есть.
  Проснулись, практически все. Рассматривают змееобразные тела. Находят плавники. Сплюснутый хвост. Да! Это рыба.
 Инженер рассказывает, как они, будучи в Тарту, ездили рыбачить на угрей. Без удочек и прочих снастей. Только большая плетеная корзина с плотной крышкой. Раз в год эта животина выползает на берег и прямо по траве, песку ползет вся в одном направлении. Вот тут ходи и выбирай крупных. Хватай и в корзину. Только крышку плотно закрывай. Ползут только ночью. И кусают пребольно, если подставищься. Живут вне воды по несколько дней. Только что б не сухо было.
 А далее- сплошная проза. На вертела и жарить. Либо, у кого терпения больше –закоптить. Тогда, -инженер аж глаза закрыл, -тогда сам себя съешь. Вкуснятина. Жир прямо течет. Сколько и чего не пей, не захмелеешь.
 Народ,  подготовленный такими речами, спокойно переносит нашествие. Попыток досрочно откушать деликатес не делает. И к тому много причин.
Первое, зачем самому возиться, пачкаться, мазать все вокруг. А рыбины скользкие, слизь толстым слоем покрывает тело. Но при переползании, не очень пачкает поверхнось. Второе, что все должно быть по расписанию. Это не сухарик сунуть тайком за щеку. Тут работать надо.
 Третье, что получишь такой нагоняй от командиров всех степеней, что и не усвоится организмом. И много еще причин всяких и разных.
 Вот и ждёт солдатик команды, не огорчаясь совершенно, что такой деликатес покидает плот и уходит дальше для продолжения жизни. Инженер говорит, что после нереста все рыбы погибают. Жаль.
 Так что ж это за море? –где водоросли на всю глубину, да переложено умершими рыбами. Это ж помойка. Парусники, давай газу. Командир, давай, как на галере, гребцов ставь. Нам никак туда нельзя.
  Командир  смеётся, но мысль тревожит и он поглядывает, а что если вдоль боковин плота чем –нибудь грести? Но народу не хватает на работы, дежурства, боевое охранение. Бог даст, променём.
 Подъем! Обычное шевеление. Привычные команды и их исполнение. Особенно командир придирчив к зарядке. Как не крути, а не в санатории. С хорошим питанием, уходом, режимом. Теплым морем, пляжем.
 Режим есть, тепло есть. А вот с остальным- напряженка. Пляжа с песочком нет. Под тобой нежная ткань. Под тобой бездна, которую хоть как, но ощущаешь.
  Уход есть! Все чистые, умытые, причесанные, но не бритые. Кой у кого есть приборы. Но надо что бы все были в равных условиях.
 У многих уже щетина обозначилась. Кто рыжий, кто черный. Сам командир соломенного цвета, хотя на вид был больше чернявый, чем белый. Может солнце выжигает. Командир пытался увеличить норму выдачи питания, но не принимает желудок больше, чем хочет. Сама собой установилась норма. Две недели и четыре дня. Сегодня- две недели и пятый день. Не так и много. История знает, что и дольше были в море и выжили. Так что беспокойства особого нет. Вот и войну Отечественную. Американцев сбили, так они втроем в одной лодке 34 дня были в море. Живые. Потом еще летали и воевали.
  Выживем и мы.  Только надо не отпускать вожжи и строжайшая дисциплина. Хорошо вот и экипаж помогает. Офицеры, опытные. Они, как политработники сейчас.
 Командир, обращается старший кухонного войска, можно попробовать завялить угрей?
 Секунду задумывается. Нет! Вдруг подпортится. Оно хоть и жарко, но влажность высокая. Может пропасть, а тогда и мы все следом. Категорически нет. Ни кусочка. Если увижу, расстреляю!
 Есть! Ни кусочка! Сержант удаляется в свое заведование и в воду летят заготовки, которые напластал наряд. У кого и слюньки потекли, но все понимают, что рисковать, ради призрачного удовольствия, не имеет смысла.
 Физрук более часа выдавливает пот из немного усохших тел. Командир усердствует вместе с остальными офицерами. Не халтурит, хотя чувствует, что уже не приливает сил. Наступает утомление. Но просто лежать, будет еще хуже. И, стиснув зубы, подавляя легкое головокружение, следует командам.
  После зарядки отдых и все туалетные дела. Тут командир особенно строг.
 Никому без двойной страховки в воду не сходить. Двое, на каждое отделение, с оружием охранять купающихся. Никаких заплывов и соревнований. Одежду выстирать, тело обмыть. Внимательно смотреть друг за другом. Командирам в воду отпускать не более двух человек от отделения одновременно. Время есть. Никто ни кого не торопит. На всё про всё более часа.
  Сержанты «опускают» на привязках по паре человек. Сами наблюдают. Двое с автоматами охраняют моющихся. И, когда все их люди выкупались, на поводках, удерживаемых гвардейцами, слазят в воду сами. Так правильно. На работу если, то сержант первый, на удовольствие-сержант крайний.
  Потом стирка. Обмундировка уже совсем белая.. Старый цвет за эти дни исчез. Толька легкая муть от него  и осталась.. Погоны лежат отдельно. Эмблемы позеленели. Голубой цвет превратился в жалко-грязный. Носить такое, просто срам. Командир драит свои звездочки, но от них скоро ничего не останется. Сотрутся. Штурман советует бросить это пустое занятие, но командир упрям и трижды на день начищает латунь. Он молодой еще. До золоченых не дотягивает. Старые командиры в части носят золоченые.
  Кто такой пример подал? Кто был первый уже не помнят, но как получает майора, так звезда на погоне –золоченая.
 Штабные рассказывали, когда  нашего командира полка ставили на полк и дали полковника, он пошел в ювелирторг, купил четыре обручальных кольца, тогда они были по 25 рублей,  заказал мастеру и укрепил на своих погонах чисто золотые звездочки.
  Командующему, конечно, настучали и он, в очередной свой приезд, а приезжал часто и по многу раз в год, посмотрел, погладил звездочки рукой и сделал заключение: вот! к высокой чести офицера, вполне достойное приложение. Носи! Хорошо смотрится.
 Оно и правда, очень хорошо.
 Завтрак прошел обычным образом. В меню стояла только рыба. Но каждый получая свою порцию спрашивал: это все или что будет? Ешь, -отвечали из кухонного наряда, -не будет ничего. Но добавки можем принести.
 Нет добавки не надо. Этого хватит.
 -А чего тогда спрашиваешь, если этого хватит?
 -А вдруг что экзотичнее, я тогда и место в животе оставлю.
 А что б ты хотел экзотичнее, -интересуется кухня.
 Спрашиваемый подзывает поближе, наклоняется к уху и шепчет:-воды.
 Э, браток, всяк мечтает. Но командир говорит, что содержащейся в рыбе влаги, достаточно для поддержания её и в теле , которое эту рыбу потребляет.
 -Да. Он прав. Но это только для рыбы такая раскладка, а она в воде живёт. Мы, ведь, на суше, вот нам и хочется.
  Тема воды не запрещена, но с молчаливого всеобщего согласия, не поднимается. Что говорить о том, что не решаемо. Не только пустой, но и вредный звук.

 Ближе к полдню, в воздухе повисла марь. Мелкие брызги, как туман, но крупнее. Оседает на всем. На вкус – пресная. Видимость всего несколько метров, что напрягает командирские нервы выше обычного натяжения.
 «Всему командирскому составу усилить наблюдение. По плоту никому не перемещаться без моего личного разрешения. Наблюдателям смотреть в четыре глаза в каждую сторону.» -разносится голос Чалышева.
 Но народ все больше уповает на влагу. Всяк приспосабливается добыть ее из этой мороси. Кто пытается уже и гимнастерку выжать, как это делали в Африке, когда за ночь всё, что могло впитывать из воздуха воду, настолько напитывались влагой, что с гимнастерки можно было выжать стакан воды. Штаны давали до полутора стаканов. Портянки всего сто граммов. Итого с обмундировки, -пол литра. Пей-залейся.
 Но вот полил настоящий дождь. Струями вода течет по лицам. Наполняет ладошки. Заливает лодки и плот просаживается всё ниже и ниже. Уже все давно напились. Даже с запасом, а он льёт и льёт.
 «Воду из лодок вычерпывать!» - звучит, из сплошной пелены дождя, голос командира.
 Все. Заработала водокачка. Кто чем, всё, что под руками набирает воду и выливает за борт. Вода везде. Снизу, сверху, сбоку. Всё в воде. Хорошо, хоть,  тепло. Час, два, третий на исходе. Лодки полные воды. Не вычерпать. Это не страшно. Плот не потеряет плавучести. Но не жить же в воде. Уже ближе к вечеру дождь прекращается. Сияет солнце. Всё парит.
 Командир дает команду: по одной лодке с водой оставить на отделение. Остальную вычерпать. Идет тяжёлая работа- переливать из пустого в порожнее, только наоборот. Воду в воду.
 Кухонный наряд спрашивает командирское решение на  выдачу запоздавшего обеда. « Нет! Не раздавать. Когда обсушимся, тогда.»
 Так тогда ужин будет.
  Вот и поужинают. Рыбы много.
  Это он ещё не знал, что рыбаки собрали целый купол угрей и он волочится за плотом на учкуре.
  Убрались. Осушили лодки. Ещё похлебали сладкой пресной водички Подошло время ужина.
  Мы с Сашкой скоблим свои порции, глотаем «кашку», треплемся по маленьку. Он москвич. Любитель старины. Особенно упоминает Старый Арбат.
  Там!  Что хочешь. Художники продают свои картины прямо на тротуаре. Рупь –цена. Тебя нарисуют мигом. Тоже-рупь. Старье всякое продают. Безделушки. Музыканты всех мастей. Даже оркестрики небольшие. Поют, правда, редко. Все больше музыканты. В уголочке еврейчик на скрипочке. Шляпа на асфальте. Народ кружком стоит, слушают. Монетки в шляпу кидают. А он играет. Глаза закроет, уйдет весь в себя и играет. Знаешь, так ни на каком концерте не услышишь. Там все организовано, расставлено, все в рамках программы. Тут! -Для души. Ему и копейки эти не нужны, а может, и нужны, но не в них соль. Он душу изливает. Плачет, смеётся. Шутит. Скрипка все говорит.
 Я одного знал лично. У него одна мама. Вдвоем живут. Доходов нет. Мама болеет. Не работает. Он в школе преподает музыку. Зарплата смешная. Часов мало. Вот он каждый вечер и на Арбате. Рассказывает своей музыкой о домашних делах, о покинувшем их отце. О утонувшей в реке сестре. О богатых, очень богатых знакомых -одноплеменниках, но не давших, ни рубля на пропитание и лечение. Голод откровенный. Одеться не во что. Вот он и на Арбате. Знакомые художники, музыканты, завсегдатаи Арбата его поддерживают. Порой все, что сами заработают, ему в шляпу  кладут. Тот молча кивает головой, музыкой отвечает им, а по щекам текут слезы.
 Конечно, мэтров там нет. Крутая богема там не обретает. Но талантов много. И, главное, что не прохиндеи, не пройдохи и блатники. Простой, нормальный  талантливый народ. И шарлатанов там нет. Именно талантливый, но не пробившийся или не желающий пробиваться, художественный народ.
 По хорошей погоде я всегда туда хожу. Потрепаться, послушать музыку. Поглазеть на картины. Как работают портретники, за пол часа выдающие лик заказчика. И ещё шутят. Вы не выбрасывайте. Когда стану великим, ваше лицо очень больших денег будет стоить. А пока –рупь! Вот за вечер троячок и заработает. С друзьями бутылочку возьмут, закуски немного. Посидят вечерок на скамеечке бульвара. А что еще лучше? И в словах не остерегайся. И понимают тебя.
  Ужин кончился.
 « К уборке приступить»
 Все остатки еды сдать кухонному наряду. Вычистить всё свое имущество. Подтянуть узелки. Вымакать всю влагу в лодочках. Надраить бляху. Полно работы. А если на вахте, то святое дело. Выполняй ещё и всё, что положено к тому.
   Ночь прошла спокойно. Двадцатый день.
  С левой, наветренной стороны, показалось какое то пятнышко. Тёмная точка. Наблюдатели всячески рассматривали оную и доложили командиру, что точка стабильно себя ведёт. Не перемещается по горизонту. Не уходит и не подходит.
 И день начался в обычном режиме. Как дома, в родной казарме.
 Кто то даже вздохнул, что сегодня банный день. Сегодня нет никаких дел, кроме бани. Старшина полностью владеет ротой, и никого из командиров нет. Ни самого ротного, нашего искренне уважаемого майора Вишневского. Ни зама, ни замполита. Полностью отсутствуют командиры взводов. Нет в роте ни одного офицера. Все работы и заботы на старшине.
  Конечно, и старшина у нас особенный. Шутка сказать, Герой Советского Союза. Это он на фронте заслужил. Как то будучи послан за «языком», а старшина был родом из пластунов. Это значит, что работал в одиночку.  Получал задание незаметно от всех. Уходил тайно, никто не видел. И когда возвращался, тоже не знали. Вот только был, а уже нет. Или не было , не было, а вот уже в своём куточке, что то чертит, рисует. Или читает.
  Он был тихий, незаметный. Все его награды всегда лежали у начальника разведки в сейфе. И сколько их было, собственно, никто и не знал. Ибо, уходя в поиск, надо всё сдать, вернувшись, получить. А ходили всё время. Вот только и снимай –одевай. Видно, между старшиной и начальником разведки была договоренность. НР хранил награды, а Субботин ходил, всё больше, в   поиски.
 Так вот. Ушёл наш старшина за «языком». Простого брать –мало толку. Хоть и попадались на каждом шагу. Бери –не хочу. Порой сами, прямо, лезли нарожон. Но старшене нужен был хорошо осведомлённый субьект, желательно с офицерскими погонами.
 Смотрит, рельсы. А по данным, той же разведки, их и не должно здесь быть.
Рельсы блестящие, накатанные. Работают.
 И пошел разведчик по этим рельсам. Прямо по шпалам. Вот и станция в лесу. Эшелоны. С техникой, Танки, пушки. Имущество всякое. Народ занимается своим делом. Не суетится.
 Погулял вдоль и поперёк. Рассмотрел. Запомнил. Привязался к местности. Эко, под самым нашим носом, немчура такую станцию организовала. Позаглядывал в вагоны. Военное имущество. Боеприпасы.
 Ещё покопался в своей умной голове. Ёлки палки. Так это же наша и есть станция. На том же месте, где была всегда. Только наши войска отошли, выравнивая линию обороны.
 Да, почесал нужное место пластун. Это похлеще любого языка. Надо сбегать домой, доложить.
  Стал помаленьку уходить, но навстречу эшелон. Странно! Нет спереди балластных платформ, на предмет подрыва на мине. Охраны. Так, как порожняк. Но идёт туго.
 Старшина по гражданской профессии машинист. Сам водил поезда два десятка лет. И уж он мигом определил, что эшелон не лёгкий. Трудно паровозику, хоть на нём и свастика изображена и лозунги всякие написаны.
  Что стукнуло в голову, но старшина быстро наломал веток и набросал на рельсы. Сам упрятался метрах в двадцати от них и замер.
 Поезд затормозил. Стал. Постоял минут 10 -15. Потом с тамбурных площадок сошли охранники и, побуждаемые машинистом и офицером, осторожно приблизились к завалу.
 Старшина, тем временем, осмотревшись, глянул в вагоны. Господи, так это наши,  пленные. Целый эшелон. Видно дорого нам досталось выравнивание линии фронта.
 Субботин, пользуясь, что все внимательно наблюдали за ушедшими, быстренько разобрался с машинной бригадой. Офицера спеленал и дал обратный ход.
  Ушедшие оглянулись, но ничего не поняв, продолжали свой путь к завалу, а поезд, набирая ход, уходил к линии фронта.
 Старшина припоминал эту местность. Вот должен быть полустанок и стрелки. Одна ветка влево на Сардинки, а вторая, правая, на Голубёвку. А дальше, за этой самой сожжённой и разбитой Голубёвкой и линия фронта, и наши войска.
 Вот и полустанок. Вот стрелки. Как и положено стоит стрелочник.
 Он удивленно смотрит на подходящий поезд. Достаёт желтый флажок. Поднимает. Это значит, что давай проезжай. Моё хозяйство в порядке.
 Но поезд останавливается. Стоит. Тогда стрелочник, в недоумении, подходит к паровозу. Что, мол, случилось? Почему обратно?
  Ещё один язык умостился рядом с офицером. Стрелка переведена и эшелон дал ход к Голубёвке.
 Через час замелькали совершенно знакомые места. Вот и сожжённая станция. Наши.
 Стоп машина. Эшелон останавливается. Набегают наши солдатики. Офицеры. Сам генерал. Но маленького росточка и изрядно «помятый».
  Субботин подошёл и доложил. Товарищ генерал, эшелон с нашими солдатами. Принимайте. Только пленных немцев мне отдайте. Это я за языком ходил. Они мои.
 Генерал сначала ничего не понял. Какие наши, какие пленные. Эшелон то немецкий.
 Да. Немецкий. Он и уходил в Германию, судя по документам. Но, вот так получилось.
 Стали открывать вагоны. Точно! Наши. Да ещё и знакомые попадались. Офицеры.
 Генерал дал команду отделить раненых, а остальных построить.
 Что там говорил воинам командир, но ясно было, что они все уже в строю. И он, этот помятенький генерал,  неожиданно не только восполнил все свои потери, но и с прибытком.
  Разведчик, поди сюда.
  Я есть, товарищ генерал, слушаю вас.
  Ты чей?
   N –ской дивизии. NN- ского десантного полка, –разведчик. Послан за языком.
  Ого!
 Прошу вас, товарищ генерал, дайте какой -нибудь транспорт, быстрее что б доставить языка.
 Не надо, разведчик. Всё одно вы языков мне переправите. Я теперь ваш новый  дивизионный командир. А вот машина сейчас будет,  и бумагу тебе напишу, что сам лично принял добытых языков и эшелон с воинами.
  Товарищ генерал, не надо про эшелон. Вы мне только квитанцию на языков, и что вы сами  у меня пленных немцев отобрали. Наш начальник разведки очень строг.
 Ладно. Вот тебе бумага, сейчас тебе мой начштаба на ней печать поставит. А  вот и машина. Давай, езжай в свою часть.
 Вот так наш старшина и добрался от тех мест, куда в разведку ходил,  до самого дома с комфортом и на колёсах.
 Доложил, передал бумагу с печатью. Выслушал недовольство  всех своих  командиров, что нечего шляться перед глазами больших начальников. Надо домой сперва  идти. А там уже сами разберёмся, куда немцев девать.
 Вот так и подпрессовывали понемногу, не оставляя без дела.
   А когда в «Правде» прочитали Указ и  новый комдив самолично прикрепил Золотую Звезду Героя на целёхонькую, без единой дырочки, старшинскую гимнастёрку, да рядышком и Орден с ликом вождя мирового пролетариата, то, слегка вытянулись лица командиров, присутствующих на торжестве.
 За что? Сколь он этих фрицев натаскал. Сколь в переделках разных был. Ну Ордена Солдатской Славы, Красная Звезда, даже Боевое Красное Знамя. Но Героя?!
 И тогда генерал, уже сидя за праздничным столом, рассказал, как наш скромненький и тихоня Субботин, захватил эшелон с нашими пленными и пригнал его на Голубёвку, где новый комдив, принявший  жалкие остатки дивизии, неожиданно получил  два полных полка воинов. И не просто воинов, а закалённых, настроенных на беспощадную борьбу с врагом. С которыми он вскоре вернул и оставленную территорию, и пошел дальше на Запад.
 Тем временем нечто тёмное увеличивалось в размерах, явно приближаясь к плоту. Уже после плотного ужина самые остроглазые рассмотрели, что это нечто, как большая бочка. Длинная и круглая.
 Уж сколько было соображений на эту тему, сколько предложений. Вплоть до того, что это подводная лодка. Или за нами, или против нас. Мол, англичане настучали своим начальникам, а те послали субмарину убрать свидетелей.
 Тут командир не дал развиваться идеям и пресёк. Жёстко и коротко.
 -Не болтайте всякую глупость. Не вводите войско в панику или нечто подобное. Подойдёт ближе увидим. Точно разберёмся, а там по обстановке. Не впервой жизнь загадки задаёт. Это, просто, одна из обычных. Всё. Трёп на эту тему запрещаю.
  Но одна мысль была, всё же, првильной. « А ну, это  затонувший параход. Несёт на нас и надо тикать.»
  Ещё одна ночь прошла. Теперь всем видно, что это перевернутый кверху брюхом пароход. Обтекаемое ржавое днище. Вот и всё, что видно. Но махина! И целится как бы в нас. Действительно тикать надо. А куда?
 Штурман с инженером, в полголоса, перетирают эту мысль. Как то надо увеличить маневренность плота. Но как?
 Командир категорически не разрешает убрать нижние купола. Они нас держат в покое.  Они спасают при шторме. А ставить и убтрать очень болго и опасно. Один раз не успеешь и всем конец.
 А как?
 Один из гвардейцев и предложил. Давайте за уздечку, что у полюсного отверстия, привяжем стропу. Когда шторм, то её, эту стропу отпускать и купол примет воду. А когда нет шторма, то купол стропой поднять, воду выпустить через боковой лоток, который сделать, отпустив пару строп «вантов», и получим лёгкиё ход.
  Это мысль!  Хорошая мысль. Ибо так мы несём в нижних куполах несколько сот тонн воды, что сглаживает качку. Мы, как бы стоим на фундаменте из воды, которая сама себя гасит. И такую массу нести в горизонтальной плоскости совершенно тяжело. Поэтому и ход медленный. А при угрозе столкновения это может привести и к смятию плота.
  Командир одобрил эту идею. Дал команду командирам отделений и начался процесс вылавливания уздечек. Не так просто и оказалось всё. Пытались купол подтянуть сбоку, но, почему то не хватало длины полотнищ. Тогда пробовали опускать «водолазов» привязав каждого парой строп. Дело пошло лучше, но вода из купола не хотела уходить. Пришлось убрать немного из общей обвязки. Тогда с большими потугами, вода всё же пошла. Засекли время. Получается, что минут тридцать надо на выливание морской воды в море из нижних куполов.
  Опять у командира трудности. Где взять людей.  А солдатиков надо ставить на постоянно. Что бы отработали всё до тонкостей.
 Назначены по два человека с каждого купола. Закреплены и приступили к тренировке. Оказалось, что после выливания воды, наполняется купол более часа. Не хочет ткань ускоренно тонуть. Надо чем то подпихать. Пробовали привязывать к полюсному отверстию пару магазинов, но это почти не ускорило процесса. Тогда распороли два полотнища. Купол стал быстро тонуть. И так же быстро выливать воду. На этом и остановились.
 Пока волнение слабое. Купола подтянули. Ход, конечно ускорился. Может и уйдём огт железной опасности.
 Ночную вахту командир инструктирует сам.
-«Наблюдать за пароходом! Глаз не спускать. Остальное, как и раньше.»
 Особой тревоги не было. Укладывались спать в дежурном режиме. На привязи, но  не штормовой.
  Утро.  Железяка совсем рядом. Развёрнут боком к нам. Слева корма, справа нос. Ржавое железо. По носу зелёные поперечные полосы. Цифры. Наверное глубина осадки. На корме два винта. Большие округлые лопасти , по наружной части обвод из полосы. Лопасть в кольце. Но лопасти не ржавые. Из другого материала.  Всё покрыто толстым слоем како йто массы. Потёками сходящей сверху.
 Всё. Больше глазу и зацепиться не за что.
 И, всё же корпус приближается к плоту. Уже осталось метров 200. Как он. Пройдёт мимо, или отгребать придётся?
 К обеду стало ясно, что столкновения или точнее соприкосновения не избежать. Скорости сближения очень небольшие, но надо стараться  уйти. Все наблюдают. Оценивают. Никто не лезет с предложениями. Пока рано.
 Вот, к вечеру прояснилось. Кормой он нас зацепит. Весь плот или часть, пока не скажешь, но что зацепит, это точно.
  «Все на борта!»  « Попытаемся уйти»
  Соблюдая особую осторожность, народ перемещается к бортам.  Приспособились. Уселись верхом на крайние лодочки. Командиры проверили привязки. Готово.
 «Начали».
 Руками, ранцами, трубами гранатомётов войско буравит воду. купола подняты. Плот чуть видно уходит к винтам кормы. Кто быстрее. Или мы выскочим из под этой махины, или он нас начнёт толкать и мять.
Корма нависает над нами. Большая, ржавая и .. страшная. Надо же! Такое большое море. Такой простор. А две пылинки сошлись. Сошлись и мешают друг другу. Конечно, истины ради, мы пароходу, хоть и бывшему, не мешаем и опасности для него не представляем. А вот он для нас! Очень опасно. Это пока на плаву. А вдруг тонуть надумает. Вот терпел, терпел, а тут и бульбы пустит. Тогда нас в эту воронку как курят утопит. И лодочки полопаются. Всему крах. Так что греби и не дыши. Не пугай железяку.
 Три, четыре часа гребём. Борт уже вот он сейчас коснёмся. Остаётся метров пять, семь до конца махины. И всё же коснулись. Скорости мало отличаются, поэтому тарана, как такового не произошло. Плот не смялся. Пока ещё не видно и результата. Но теперь не гребёт линия контакта, а перебирает руками по железу и уводит плот.
 Всё! Слава Богу.
 «Опустить паруса! Тормози!»
 Мы теперь идем вровень. Но нам такой сосед , ох, как не нужен.
 Усталое войско расползается по штатным местам. Перепривязывается по штормовому и затихает.
 Оно и как не было страшно, но переживательно было. В основном молча, каждый прокручивает происшедшее. Свою отчаянную греблю. Теперь физические элементы отдыхают, а мозги анализируют. Рассматривают различные варианты, вплоть до атаки гранатомётами. Прожечь отверстия, спустить воздух и утопить.
 А вдруг там пары бензина? Так громко спустит, что и нас не обнаружишь.
 Нет! Командир всё сделал правильно. Грамотно и вовремя. Роту можно давать. Не жалко и заслужил.
  Новое утро. Железяка ещё почти рядом. За ночь ушло метров на сто-двести.
 Но теперь её развернуло. Точно по ветру. Парусность уменьшилась. А вот как будет с поступательным движением? Тоже уменьшится, или быстрее пойдет.
 Ветерок усилился. Наши паруса подняты полностью и работают на снос с курса парохода. К обеду дистанция увеличилась, а на следующий день, утром, наблюдатели в докладе корабль не упомянули. Пропал.

  Такая тишина. Волны почти нет. Или мы так уже привыкли, что если не рвёт, не отрывает от обвязки, то уже полный штиль. По такой погоде вполне можно ходить во весь рост, даже не обращая ни на что внимания. Идёшь себе и идёшь, если это допускается правилами распорядка. Правда, в последнее время и ходить особенно не хочется. Всё таки, давно без земли, нормального питания и такого, всегда привычного и незаметного, земного.
 Сашка со штурманом «колдуют» со своими приборами. Около них вертятся трубадуры –гранатомётчики,  как участвующие своими трубами в исследованиях. Ловят солнечный лучик, загоняют его в трубу, зайчик высвечивается на поверхности ранца. А там прочерчено и прорисовано то, по чём эта бригада определяет координаты плота. Опять же с точностью в сотню километров.
 Что нам это даёт?
 Во первых постоянный контроль местоположения. Мы твёрдо знаем, что идём к суше, а не носит по кругу или к Северам.
 Второе. Мы корректируем курс.
 Третье. Знаем, что в тёмное время суток не вылетим на берег. Не потерпим крушения или чего подобного.
 Хотя сотня километров может быть или ближе, или дальше.
 А главное, что ощущение контроля. Не просто мотаемся по волнам.
  Подъём, зарядка. Утренняя поверка.  Все дома. Ни в самоволке, ни ещё где пропавших, нет. Оно и деться то некуда. И привязка постоянная. И контроль привязки по 10 раз на день.
  «На флаг! Смирно!»
  Отпели Гимн. Ободрились. День начался. Каждый выполняет свои обязанности.
  Баев со своими боцмонятами проверяет обвязку.  Там, где прошляпили отделённые командиры, всё исправляется моментом. Сегодня Ванька не «вливает по полной». Что то слишком мягкий. Даже кормовые стражи, у которых особая площадка, и всегда разбалтывается больше других, в недоумении.
 -« Вань, а что ты сегодня такой ласковый? В увольнение ходил? С наядами и Ундинами на пляжах загорал?»
  Не, ребята, сегодня у меня юбилей. Сегодня мне 25 лет. День рождения. Как я могу в такой день буйствовать. Организма покоя требует. Ведь 25 лет тому назад я только родился.
 Хоть Ванюшка и шепотком всё сказал, а командир услышал. Вида не подал, но на ус намотал. Тут же пошептался со штурманом, потом инженером.
 Час, второй. Регламентные работы выполнены. Как бы и пауза небольшая в делах.
 «Строится!»
 По нашему сегодняшнему положению это означает, что надо оставить все свои дела. Сесть ровно и обратить туловище к командиру. Что проще.
 Минута и все в строю.
 «Слушай!
 Сегодня сержанту Баеву Ивану Прокофьевичу исполнилось 25 лет. Поздравляем вас, Баев! Желаем крепкого здоровья, успешного окончания похода.»
 На большее, сегодня,  у командира фантазии не хватило, но и такое пожелание, особенно успешное окончание похода, касающееся всех тоже, вполне было серьёзным.
 К тому командир снял свои наручные часики «Победа» и вручил Баеву.
 «Держи. Дома сделаем надпись. Оно и не особенно какой – такой подарок, но учитывая особенности времени и места, цену имеет.»
  Ванька чуть слезу не пустил. Было это край как приятно и неожиданно.
 Дома он бы унёсся в город. В кино, в библиотеку. На девчат поглазеть. Или ещё куда. А тут некуда.  Очень ограничено пространство. И вахта круглосуточная.
 Но Ванюшка не огорчается. Ему очень хорошо. Только строгостей он сегодня не нагоняет, а все местечковые командиры, учитывая особенность дня, вообще  Ваньку оставили без работы. Сами тщательно проверили-перепрверили каждый узелок, настрогали гвардейцам, коль кто заслужил. И Баев сегодня остался без работы. Чему его боцманята весьма довольны.
   Обед царский.  Такой вкуснятины ещё не было. Совершенно без костей. Мягкое, жирное. «Вырезка»- обозначил какой то умник. Наверно это самая лучшая часть, как мы поняли.
 А этот умник стал рассказывать, как он в Сочи работал поваром в престижном ресторане.
  Наше заведение в старинном парке, - Ривьера, называется. Там князья всякие, знать кормилась. Обслуга, готовка на самом высоком уровне.
 Времена изменялись. Власть другая пришла, а порядки остались прежние.
Продукты не кладут в холодильник впрок, а готовят только из свежего. Мясо, рыба. Всё только с фермы или моря. Живое. Трепещет.
 Зелень не успевшая привять. Помидоры, огурцы. Всё, что душа желает.
 «Васька, так душа, она не кормится помидорами, она другой пищи желает.»
  Ничего ты не понимаешь. Сначала желает душа, а потом эти желания переходят в желания тела. Вот такая тут философия.
  Васька разохотился и рассказывает о престижности поварской профессии, особенно не вдаваясь в подробности, что б не заставлять страдать общество. Он всё больше о порядках, заведённых с дальних времён.
 Вот начать с мебели. Человек за столом должен сидеть удобно. Тело ровное. Опора надёжная. Т.е. зад, если говорить прямо должен полностью сидеть, а не свисать. Стул должен быть большой и мягкий, и тёплый.
 Так что его, этот стул, греть надо?- встревает гвардеец.
 Нет. Специально греть не надо. Но материал,  подушечка, обивка должны быть не холодящими, а согревающими. И стол удобный. Просторный. Всё, что заказано поместить без тесноты.
 Вот тогда и располагайся удобно, а мы расстараемся вкусно приготовить.
 И обслуга. Без фамильярности и угождения. С достоинством. Точно, чётко. Всё вовремя. Без ожидания и перерывов. И прямо с плиты. Поэтому официант не только уборщик и подносчик, он регулирует весь процесс. УВсё время пребывания посетителя в ресторане. Как диспетчер в аэропорту. Кому сесть, кому взлететь, а кому повертеться в небе. Это талант! Уметь и чувствовать надо. Так и в ресторане: все одна команда. Как оркестр. Всё по нотам и с дирижёром-официантом.
  Услышал бы тебя, Васька, настоящий дирижёр, так он бы тебе насказал за такое сравнение.
 Не скажи. У музыкантов есть ноты. Одно и тоже, десятки раз исполняют. Репетиций сколько. А тут всё с листа. Каждый раз новое, не предсказуемое. И капризов бывает достаточно. Здесь сложнее. И опаснее. Так что не обидится умный музыкант, наоборот ободрится хорошим сравнением.
 Долго идёт трёп про ресторанную жизнь. И получается, что это очень серьёзная профессия и требует полного уважения.
  Как то,- продолжает тему инженер, -послали меня в командировку, в Прибалтику. Шауляй, Вильнюс, Таллин. Целый месяц изучать возможности мебельных производств, для их пригодности выполнять наши, военные заказы. Со мной послали начальника химической лаборатории. Женщину лет тридцати. Вот приезжаем куда. Устраиваемся в гостиницу.  Она себе в номере, я себе. С утра завтракаем вместе. Потом на завод. Она по своим делам, я, по своим. Вечером встречаемся и в свои номера.
 Питались в заводских столовых по талонам, которые выдал профсоюз ещё дома. А так как эта организация всесоюзная, то наши талоны обеспечивались везде. Хорошо в столовых кормили, но .. столовая есть столовая. Хоть где. Хоть в Рязани, Воронеже или Прибалтике. Четверг –рыбный день. Всё. Кроме рыбы ничего. Вторник –молочный. Я, правда, и не знал про вторник, но прибалты народ дисциплинированный. Всё по графику. А у меня от молока живот расстраивается. Я его с детства не пью. И не употребляю. Вот вторник и голодный, для меня, день. Разгрузочный.
 Вот как то и говорю своей напарнице, что давай махнём в субботу в ресторан. День свободный. Кормиться на завод не пойдём. Что мы не в состоянии сходить в кабак, что ли? Тем более, что я мужчина, приглашаю тебя и тебе тратиться и не надо. Только согласие.
 Она долго размышляла, но согласилась.
 Дело было в Шауляе.  Городок , как мне показалось не очень большой, скорее маленький. Народ всё ходит пешком, или на велосипедах. Авто нет совсем. Только изредка грузовичок проползёт тихонько. Но строго по необходимости. Чистенький. В магазинах полно всего и навалом. Особенно женского белья и причиндалов всяких, тоже женских. В наших краях о многих вещах даже и не знают и не помышляют. А тут всего, разного и с иноклеймом. Может и контрабанда узаконенная местными властями, может ещё что, но факт!
 Сходил в парикмахерскую, подстригся, побрился. Весь с иголочки.
 Вот появляемся мы в ресторане. У дамы темнее синее платье, я на прокат взял, на вечер, соответствующую одежонку. С бабочкой, жилеткой и прочим. Ибо там в кабак в другой одежонке просто не пустят. Может и пустят, но белой вороной, в полосочку, будешь точно.
  Дело летнее. Вошли. Некто при широких лампасах нас оглядел, раскланялся и повёл, сам повёл, а не перепоручил кому, как это потом мы видели, к столику.
 - Вам здесь будет удобно? Или вглубь зала? Или к окошку?
  Давайте к окошку. Всё веселее будет. И поглазеть, что на улице происходит. И если что случится шибко непредвиденное, то и выбраться из общей толпы можно без потерь.
 Пожалуйста.
 Уселись. Осмотрелись. И не раньше и не позже чем мы устроились, подошла официантка.
 А я то думал, что у прибалтов только мужчины на этих должностях.
 Вам удобно? Вы готовы дать заказ?
 А фигурка, я вам скажу, как в книгах пишут: точёная. И верно, как на токарном станке. Ножки, юбочка, бёдра. Ну, талия, та вообще конически-цилиндрическая. Выше пошло пошире. На спине срезано и плоско. Спереди тоже под плоскость, но торчатещё два тела точения, точно на своих местах.
 Моя спутница меня молчаком толк ногой. Что уставился? Девок не видал? Так я тебе дома их без счёта напокажу. Перестань, мол, глазеть.
 -Что бы вы хотели откушать?
 А что у вас сегодня есть приличное.
 -У нас всегда всё приличное. И готовят вкусно.
 Спасибо. А что сегодня особенно есть такое –этакое?
  -Сегодня есть куры. Это специально откормленные, для нашего ресторана.
 А что такое специально и для вашего?
 -Это означает, что специальные корма, питьё, уход. Тогда мякоть нежная, не волокнистая, с особым вкусом.
 Давайте.
 Вам, мадам, какой кусочек? Ножку, крылышко, гузочку?
  Пожалуй, пару крылышек, и зелень. Можно риса немного.
 Спасибо. А вам?
  Поднял я глаза на её верхнюю часть, - мне грудку.
 Она улыбнулась, кивнула точёной своей головкой на такой же точёной шейке, и удалилась покачивая остальными точёностями.
 А я тут же получил ещё один удар по ногам. Не зашкаливай!
 Всё однако прошло штатно. Курочка действительно оказалась вкуснейшей. Вино точно соответствовало этой курятине. Но я не пил, чем вызвал недоумение у официантки. Бульон, пышечки. В общем,  насытились мы и стало подрёмываться. Оркестр даёт соответствующую музыку. Танго, блюзы. Ничего дёргательного. Всё дышит покоем и сытостью. Вот 23 часа. Конец. Народ растекается. Лампасы от столика и до выхода провожают каждую компанию или пару. Раскланивается. Приглашает на ещё. Мы тоже шевельнулись. Надо уходить, а счёт не принесли. Моментом появляется наша официантка: -вам не надо расплачиваться, вы живёте в нашей гостинице. А у нас принято обслуживать, в ней живущих, по выходным дням, бесплатно. Спасибо вам за посещение. Приходите. Всегда будем рады.
 Хо –хо! Спасибо. Всё было хорошо, приятно и вкусно. Прошу передать благодарность поварам, оркестру и всем, кто сегодня на нас трудился.
 Лампасы вывели нас на улицу. Подсказали дорогу и мы, довольные до нельзя, пошли в свои номера.
  По ногам я не получил, но закрыть рот и опустить глаза мне посоветовали и без слов. Кто ж знал, что по возвращению из командировки, мя спутница уже будет секретарём нашего парткома, а я, бедный и несчастный, стану главным инженером всего завода.
  С утра мы не виделись. Каждый  свои дела творил. Дама носилась по магазинам и, конечно, по женскому белью промышляла. Я валялся на диване, пытался подвести промежуточные итоги, но работа не шла и просто валялся. Часа в три по пулудни, постучали.
 -Входите, открыто.
  Появляются два мордатых парня.
 Здравствуйте. Нас послали пригласить вас на вечеринку.
 Кто послал?
 Джульетта.
 А кто это такая Джульетта?  Ich bin командировочный и у меня здесь никого знакомых нет.
 Мы не осведомлены о вас, нам приказано передать приглашение. Вот и всё.
  Парни были совершенно спокойны. Никакой волнительности или агрессии. Просто обычные ребята лет по 25. Мордатенькие, правда.
 Джульетта это наша начальница. Вы её видели в ресторане. Она ваш столик вела. Такая смугленькая, стройная. С высокой причёской и белой брошкой.
 Странно, белую брошку я не приметил, а всё остальное точно.
 Спасибо ребята. А что одевать, что представляет из себя эта вечеринка?
 Одежда любая, как вам лично удобно. Там музыка, немного танцы, кормёжка всё время. Ну, небольшие зажиманцы. До определённого уровня.
 А уровень до пояса?
 Парни засмеялись.
Да.
 А как до пояса сверху или снизу.
 Тупик. Оба переглянулись. Потом расхохотались.
 Это кто откуда начнёт.
 Хорошо. А как по времени и транспорт.
 Вам к 19 часам быть готовым. Мы заедем и обратно в два часа ночи привезём. Вот такой режим.
 Ого. Целая рабочая смена. Ну, будь что будет. Посмотрим на прибалтику изнутри.
  Особо не чипурился, но в парикмахерскую опять заглянул.
 -Молодой человек, вы же вчера у нас были. У вас всё прекрасно. Такой чуб, такие волосы. Вам годами можно нас не посещать. Или, молодой человек, вы сегодня к даме?
 Этак полушёпотом испросил нестареющий Моисей Абрамович.
 Вот именно. К даме.
 Тогда я вас сам сегодня обслужу.
 И как в сказке о голом короле. Мелькала бритва, снимая то, что ещё не наросло, ножницы щелкали и заливались соловьиной трелью, щёточки, щипчики, расчески всех мастей. Через час меня пригласили посмотреться в зеркало.
 Смотрю. Ну, я. Кто ж ещё может отразиться в этом стекле. Но и не я. Это точно. Мне можно верить, ибо сам на себя смотрел.
Что там в зеркале не может быть никого другого, дураку ясно. Но это почти не я. Во всяком случае, идя на компромисс с самим собой, я таким себя не видел. Вот бы фотографию сделать. Да на работе показать. Не узнали бы. Сказали, что похож, но не ты. Ты вечно лохматый, задерганный. На части разорванный. А тут! Тут князь. И не менее. Но не инженер главного цеха.
  Благодарствую, мастер. Вы такое чудо совершили, что сам себя не признаю.
 Что вы, молодой человек. С вашим волосом и всем остальным, я только чуть прикоснулся. Это вы маму с папой благодарите. И дедушек и бабушек по всем линиям. Мне приятно было с вами работать. Вам спасибо.
 Рассыпаясь  в благодарностях мы распрощались. Об оплате мастер и слушать е хотел, обзывая меня подарком судьбы, ибо ему всегда приходится работать с плешивыми или местными, у которых волос редкий и никакой.
 Ровно в 19 вошли парни, мы уселись в велокабриолет, и они заработали педалями. Так вот почему мордатенькие. Тут не столько руль крутить, сколь ногами вертеть.
 Довольно скоро прибыли. Дорога горизонтальная. Ни горочек, как у нас, ни балочек. Кати по асфальту и кати.
 Это дачный посёлок. Дома высокие, в два этажа, мансарда. Огорода нет. Только трава, цветы, фонтанчик. Там, в луже у фонтана плавают настоящие дикие уточки. На людей не реагируют. Домашние или обвыкшие.
 Встречает хозяйка, эта самая Джульетта. Простенько одета, но всё остальное, как в ресторане. Всё естественное.
 Посмотрела, аж со всех сторон было подалась обозреть.
 А что ты думала, мы в России щи лаптем хлебаем? Не подруга, мы могём всё. И лохматыми по цехам мотаться, и фрак носить, и много много чего, о чём ваши западные мозги и не помышляют. Входим в помещение. Большая, пребольшая комната. Прямо зал. Вдоль стен диваны, перед диванами столики с выпивкой , закуской. Народишк плотно сидит. Видно собрались все. В уголочке эстрада. Там пианино, контрабас. На столиках ещё что то лежит.
 Хозяйка представляет. Вот у нас сегодня гость. Прошу любит и жаловать. Николай Петрович. Спасибо. Начинаем.
 Появились музыканты. Маленький Моня взял большой контрабас, подёргал самую тонкую струну и заиграл нечто медленное, но ритмичное. Остальные прислушались, подключились и полилась чудесная мелодия. Явно не восточного происхождения. Скорее  от южноамериканского чего то. Может Бразилия, может Эквадор. Хорошо играют. Народишко зашевелился , поднялись парни, пригласили девчат. Со своих диванчиков. Видно давно сформированные кучки.
 Мы сидим с хозяйкой вдвоём.  Наша кучка самая маленькая. Но хозяйке виднее. Мы не танцуем. Я не обвык, не понял кто что должен делать. Она, тоже не торопит и не торопится. До двух ночи так далеко. Всё успеется.
Музыканты переходят с мелодии на мелодию. Кто танцует, кто сидит. Все потихоньку выпивают. Рюмочки маленькие, но напитки серьёзные. Ром, коньяк, виски. Этикетки на латинице. Но разобрать легко.
 На мне роскошный белый наряд. Рубаха с распашным воротничком, белые с серебристым кантиком брюки, белые туфельки. И всё остальное тоже сахарно белое. Наглаженное и начищенного выше всех понятий. Оно не совсем соответствует, как сказано было: по простому, но проще мне не было возможности придумывать.
 Подошёл парень, пригласил с собой. Тревожных мыслей не было, но для чего это понадобилось. Оказалось, что меня, как новичка надо ознакомить со всеми местами, которые могут понадобится. Логично и уместно.
 Вот здесь туалетные комнаты.
 Ого. Это действительно комната, а не уголочек с унитазом. Горшок, конечно стоит, но такой простор. И раковина, и поддон с душевой головкой. И комнат целых три. Ну, да ладно. Наверное засранцы собрались. Или перепьют. Так и этого мало будет.
 Ведёт дальше. Здесь курительные комнаты. Тут кальянная, трубочная, обычная папиросно-сигаретная.
 Вот здесь можно покушать хорошо. Что надо в холодильнике. В этот шкаф можно ставить и подогревать. Ну а что, тут и проголодаться успеешь. С 19 до двух ночи. Целая рабочая смена.
 Вернулись. Хозяйка как и не видела, что я уходил.
 Тактично.
Вышла дамочка. Взяла микрофон, сказала Монечке пару слов. Тот задёргал свои струны и дамочка запела. Тихонько, как помяукала. Немного поизвивалась, походила туда, сюда, снова запела. Типичная западня манера, что мы видим из редких иностранных фильмов.
 Народ не пьёт, не жуёт. Все слушают. Не ресторан.
 Вот девочка допела, поклонилась народу, оркестру. Все встали и хлопают. Не так уж восторженно, но активно.
 Оркестр работает, народ пьёт и танцует.
 Хозяйка тихонько поднялась и удалилась. Подошла девушка, пригласила. Как тут откажешь. Правил не ведаешь, конфуз может быть.
 Танцуем. Легко идёт. Умело или врождённое чувство ритма и тела. Хорошо так потанцевали. Пригласила к себе за столик на рюмочку спиртного.
 Нет, душа моя, я совершенно не употребляю. Никогда. Тут я соврал. С друзьями мы помаленьку прикладываемся. На рыбалке, на праздники. Когда и просто без темы и задачи. Сели и выпили. А тут. Народ не знакомый, я всем чужой. Лучше подальше от греха.
 Сижу на своём креслице. Наблюдаю. Возвращается хозяйка.
   Ого! Она вся в белом. Не хуже меня. Этакое лёгкое плтьице колокольчиком. Туфельки. На голове белая штучка, которую и обозвать невозможно, что это. Скажем-нечто. Вся светится.
 Присела на своё место, а народ стоит и хлопает в ладоши. И есть за что. Хлопаю и немного краснею. Вынудил девку сменить наряд.
 Вот и сидим рядом, сверкаем белизной.
 Потанцуем?
 Да я с удовольствием. Тут уже с девочкой размялся. Хорошо идёт. Даже легче, чем предыдущая. Прямо невесомая.
 Ещё потанцевали, и ещё.
 Вот вальс закрутили.
 Теперь уже я приглашаю. Она как то удивлённо глянула, но поднялась и пошли. Хо-хо. Да она как умеет. Прямо как наши девчонки из балетного класса, в котором и я четыре года отпахал.
 Спасибо. Вы, Николай, так легко танцуете. Прямо летаете.
 А почто и не полетать. Я и е такое могу. Но придержу. Что хвастать.
 Вот опять девочки запели. Вот и парни спели парочку чего то нерусского. Всё больше зарубежного.
 Давайте выпьем.
 Нет Джульетта, спасибо. Я в этом деле никакой. Совершенно спиртное не употребляю.
 Почему. У вас что то болит?
 Да. Душа болит от этого. С детства не пью ни грамма. Вы уж, не обессудьте.
Чай только, да воду.
  Как в сказке моментом появился чай. Ого! Тут дисциплинка железная и глазки внимательные, и ушки длинные. Всё видят и слышат. Гнёздышко ещё то. Но грустить не будем, будем посмотреть. Пока нормально, пристойно. Интересно и приятно.
 Танцуем, поём.
 Вт и меня завело. Что вы мяукаете, Господи, прости. Дайте на весь голос, как у нас в роте. Так чтоб люстры звенели, листья с клёнов сыпались. Эх! Запою.
 Джульетта, а можно и мне спеть?
 Конечно. Что вы будете? Сейчас я Монечке скажу.
 Не надо его озадачивать. Пусть мне пианино уступят.
 Хозяйка поманила пианиста.
 Дай нашему гостю инструмент. Он нам споёт.
 Пианист от такого счастья аж подпрыгнул.
 С удовольствием. Пусть сколько хочет поёт и играет. Я и пердохну и рюмочку выпью.
 Чт инее преминул тут же, предварительно пройдясь по клавишам, мягким полотенцем.
  Прошу. И  жестом передал инструмент.
  Настроение боевое. Прогладил клавиши. Придавил. Хороший инструмент. Мягкие податливые клавиши. Не скользят.
 Помял, помял. Монечка поглядывает, пальчиками по струнам гладит. Микрофон предлагает.
 Не Моня, ты мне, ротному запевале, такую штуку и не показывай.  Мне в вашем зале и так тесно будет. И пою не ради славы, а душа просит. Созрела, терпежу нет.
 « Есть на Волге утёс. Диким мохом порос…..»
 Ого. Народ весь встал. Повернулся и замер.
 Песня кончилась. Ещё подавил клавиши. Затих. Сижу смотрю. А они обалдетые, у кого рот раскрыт. Потом очухались и давай хлопать. Подходят, руки жмут. Девчата щёки мажут помадой. Тискают. Ещё! Ещё! Давай ещё!
 Давай.
   Сделаем. Тем более, что Монечка классный музыкант. Моментом подстроился и помогает.
 «Ой, ты степь широоокая…..»  Зальчик аж затрясся. А что ему этому залу. Вот когда сводные роты идут и три человека запевают, вот это да. Четыреста человек, почти батальон поёт. А тебя должно быть слышно всем. И голос не надо напрягать. Само льётся от сердца.
 А теперь и Есенина вспомним. Тихонько клавиши перебираю. Остальные настраиваются. Принимают ритм. Пою. «Не жалею, не зову , не плачу. Всё пройдёт, как с белых яблонь дым. Увяданья золотом охваченный. Я не буду больше молодым…»
  У девочек и глазки помокрели, а хозяйка,  как ротик приоткрыла, так и закрыть не торопится. А мне что? Песен на Руси без числа. Пой да пой. Оно и мне не сидеть просто так. Они все пьют, курить ходят. Так куда то бегают. А я сижу, пень пнём. Вот и разомнусь.
 Но пора и честь знать. Встал, раскланялся, блеснул своей  белой роскошью и отправился на своё место.
 Народ, знамо дело опять хлопает.  Жмут руки, называют свои имена.
 Уселся. Есть захотелось.
 Пианист уже чуть под хмельком, использовал неожиданный отпуск с пользой. Оркестр затрудился. Меня приглашают танцевать девчата с других диванчиков. И отказать нет возможности, и притомился слегка, и хозяйка рядом. Во, думаю, переведу стрелки на неё.
 Подходит дивчина, а я ей на Джульетту указую. Мол я в её полной власти, ако решит, так и будя.
 А та вся в белом, светится насквозь. Глазками этак показывает девочке: не будет дела. Иди на место. Та покорно сделала книксен и вернулась. Уселась на своё место и включилась в общий рёп. Не больно и не жалко.
 Правильно.
 А есть то хочется. Оно вредно в полночь есть, но вот не хочет живот умного, хочет есть. Тем более, что сам видел сколь всего много. Не слопала же компания всё. Хоть что то , но осталось.
  Джульетта, что то есть захотелось. Как перекусить? Можно я тебя оставлю и схожу в харчевеньку, что мне парень показывал.
 Пойдём.
 О1 Она меня на «ты». Пойдём!
 Ну пойдём. Она впереди, я чуть сзади. Белое платьице, как крылышки трепещут.  Н идём не туда. Я ж помню. Вот сюда, потом вправо.
 Нет идём вниз. Заходим. О, Боже, жареная картошка. С корочкой. Капуста, грибы. Да что б я так жил!
 Садись.
 Навалила полную тарелку, подвинула капуту, огурцы, помидоры. Потом себе положила. Едим. Ух, как хорошо. Но всему есть предел. Полно.
 Спасибо. Спасла от голодной смерти.
 А она смотрит. Смотрит.
 Что так смотришь?
 Как?
НУ вот так пристально. Как рентген.
 А она как и не тут. Далеко. В себе.
 Тебя разглядываю. Я первый раз в жизни русского вижу так близко. Мне было совершенно интересно, как ты поведёшь себя среди нас. Мне ты понравился в ресторане.  Такой спокойный, без показухи. И меня разглядел всю моментом. А грудку ты заказал почему. Никто не любит грудки. Там мясо белое и плотное. Все берут крылышки, ножки. Ты первый за сколько лет грудку запросил. Почему? Вы все русские такие.?
 Джульетта.
 Называй меня Жу.
 Нет. Это не имя , Жу,  так у нас не принято. Я по полной, Джульетта
 Тогда называй меня Фрося.
 Эт почему?
 Так меня крестили. Ефросинья. А по разговорному-Фрося. И нянечка меня так всегда называла. Она хоть и финка, но русский знала хорошо.
 Пусть будет Фрося.
 Так вот, Джульетта. Не могут быть все одинаковые.
 Как любой народ мы разные. По индивидуальному заказу сделанные.
 Нет, ты скажи, все русские не пьют спиртного.
 Нет. Кто употребляет, кто нет. Всяк по своему. Но большинство, подавляющее большинство, не увлекаются.
 А у нас все пьют. Почти все. А женщины больше мужчин. И спиваются. До полной мерзостности. Душа женская, по сущности свое, требует бескорыстия. Ласки простой, без смыслв и планов. Просто ласки. Тёплого слова. Прикосновения. А у нас всё по расчёту. По выгоде. Вот у вас так сидят группками? Хоть все друг друга знают много лет, а сидят только со своими. По работе, по месту проживания. Не смешиваются.
 Нет. Такое у нас и помыслить не можно. Только все вместе ив перемежку. И поют все хором. От души. От сердца.
 Раз вместе собрались, то какой смысл отделяться? Тогда дома сиди! Или на луну вой. Русские люди соборные. Им вместе всегда лучше, чем в одиночку. У нас, прости за такие тонкости, даже не пьют в одиночку. Самый горький пьнчужка, никогда один грамма не возьмёт. Ибо это позор. Верх позора.
 А ты видел, как ребята и девчата здесь пили?
 Видел. Каждый себе наливал и молча пил. Сам по себе.
 Вот, Коля, можно я тебя так называть буду?
 Зови. У нас это нормально.
 Вот так , Коля, мы и уходим в какую то грязь, пучину. Мы никому не доверяем, во всём сомневаемся, ищем личной выгоды и, на самом деле, деградируем. Я не хочу так жить. Не хочу. Это не по мне. Я хочу иметь друзей, которые не ищут от меня пользы. Вот мой отец министр. Вот и прилипают все, ищущие  от отца, а не от меня. Я промежуточный элемент. Нитка связи.
 Как это министр. А ты официанткой в ресторане?
 У нас в семье у каждого свой бюджет. Мне стыдно вымаливать у отца или матери деньги. Я зарабатываю сама.
 А этот дом?
 Это дом моего деда. Умирая, он отписал его мне. Вот и пользуюсь. У родителей свой дом, но я там не живу. Здесь.
 А кто ухаживает, убирает, готовит.
 Я половину сдала в аренду. За эти деньги наняла прислугу. Они всё делают. Это у нас так принято. Это норма.
 Так скажи, Коля, почему ты заказал грудку?
 Ты очень красивая, Джульетта. У тебя такая точёная фигурка, такие, прости, грудки, что заказать что то другое было невозможно.
 Ну, так что ж, бери, что заказал. Их ещё никто не брал. Отдаю тебе.
 Джульетта, ты с ума сошла.
  Нет, друг мой, не сошла. Но я не ищу выгоды. Вот как сердце моё хочет, так и будет.
 Это не сердце, Джульетта, это тело хочет. Оно придавило душу и требует своего.
 Нет, Коля, я себя знаю. Это именно сердце. Тело здесь на третьих ролях.
 Вот такая была командировка, ребята.
  Товарищ инженер, а дальше?
 А дальше, брат, то о чём мужчинам говорить не положено.
  Подожди, Петрович, - вдруг вмешался штурман, -вот как раз дальше самое интересное и познавательное может быть. Весьма полезное для молодёжи.
 Глаза гвардейцев так просительно смотрели на инженера, что он махнул рукой и продолжил.
 Устоял я тогда. Не мог я такую красоту порушить. Помял и домой? А она? Как она потом?  При таких достоинствах и вторым сортом? А вдруг и дитяти. Так я и сам тогда измучаюсь. Нет и нет.
 Она в истерики не бросалась, руки не заламывала, но видно было что ей. страсть как обидно. Опять тихонько так сказала: -какие вы русские интересные и непонятные. Женщина просит. Сама! Отдаётся!  Сам огнём горит, а о высокой морали не забывает и не поддаётся на искушения. Заплакала даже.
 Ушёл. Долго бродил по всяким закоулкам и только к утру, началу смены ,вышел к заводу.
  Моя спутница встретила на проходной. Молча оглядела моё белое облачение. Фыркнула, как рассерженная кошка. Выдала мне порцию неудовольствия и ушла на территорию завода.
 Я постоял немного. Почесал затылок и отправился в гостиницу спать.
 Это было правильное решение, ибо моя голова для работы совершенно не годилась.
 Так мы и добили командировку. Молчаком. Она с талонами на харчи, я со своими железками. По вечерам уже не беседовали и наступило глухое отчуждение.
 Вернулись домой. Всю дорогу она меня пилила. Пыталась воспитывать. А что мне? Кто она для меня? Зав. Лабораторией. Вот и всё. Связей любовных нет. Она держала себя в строгости. В контакт не входила. И командировка была сугубо служебная, хотя язычки и шелестели на эту тему бодро.
  Вернулись.
 Утром, на следующий день вызвали в горком партии и врезали выговор с формулировкой,  за аморальное поведение в важной служебной командировке, но не повлиявшему на результат самой командировки.
 Вот так. А если б повлияло? То выгнали бы, или занесли в учётную карточку?
 Вечером того же дня. Меня, ешё тёплого от горкома, вызвали в обком.
 Вот, товарищ Гридин, по согласованию с вашим военным ведомством и партийной организацией, вы переводитесь из уровня и должности начальника  цеха, на уровень и должность главного инженера завода.
 Примите наши поздравления и восстановите нормальные отношения с вашим парторгом.
 А что мне их восстанавливать? Мы с Василием Петровичем утром, после горкома, обмыли мой выговор. В самых хороших отношениях, прямо скажем. Я ему рассказал всю историю того случая. Он смеялся и упрекал слегка, что прослабил  я.  Не надо было девочку обижать. У них там это принято за норму. Мы даже поспорили, но отношения у нас прекрасные.
 Нет, товарищ Гридин. Василий Петрович теперь секретарь горкома, а Евдокия Сергеевна теперь ваш парторг завода.
 Оп –па! Моя командировочная пила теперь мой партийный начальник. О, Господи, дивны дела Твоя. Вот она женская месть. Вот она бабья солидарность. И когда ж они состыковались? О бабьё!
 Ну, покипело немного, а работы валом, не до разборок. Тем более, что эта Евдокия Сергеевна не злобилась и не давила.
 Прошёл год. Очередной раз вызвали в обком.
 На вашем заводе утверждена своя поликлиника и больничка на 20 мест. Ваша задача выделить помещения, переоборудовать по медицинским требованиям, подобрать уборщиц и других лиц, не медицинского персонала. Остальное: -оборудование, кадры, лекарства – обеспечит облздрав. Вам срок месяц. Исполняйте.
 Вот хвороба то. Мы новую машину запустили в серию. Нам делать, доводить. Летать не перелетать, а тут больницу. Конечно, она край необходима. Тем более, что своя специфика. У нас и погоны на плечах. А госпиталь за двести километров. Всё правильно. Но… Работы то сколь.
 И в городке новости. Квартиры сдают. В первую очередь медперсоналу нашей больнички выделяют. Опять хлопоты. Транспорт, грузчики. А всё на мою шею. Я и домой в свою однокомнатную хрущевку, забыл когда приходил. Всё на заводе, да на заводе.
 Но точно в срок дела делаем. Больничку укомплектовали. Сам первый секретарь обкома целый день мотается с этими вопросами.
 Наконец и их пристегнули, злопыхали производственники. Торжества открытия прошли без меня. Улетел на испытания машины в тяжёлых южных местах.
 Возвратился через два месяца. Получил отпуск на неделю. Прихожу в себя. Валяюсь, книжки читаю. Что ещё надо человеку. Василий Петрович, старый приятель заглянул. По граммульке выпили. Потрепались.
 Выхожу на работу. Куча дел. А тут секретарша, - Николай Петрович, вам на медкомиссию. Один вы остались. А нам надо свёрстку делать и отчёт писать.
 Машенька, друг мой, некогда мне. Это ж в какую даль ехать. Там дня три будешь мотаться по этим эскулапам. Потом.
  Николай Петрович. Директор строго требует. Мне так и сказал:-будет дёргаться, сама отведи. Пока не пройдёт всего, к работе не допускать!
 Пойдёмте Николай Петрович. Там очередей нет. Всё, как в мечтах голубых. Тем более вам, главному инженеру, а сейчас Исполняющему обязанности директора, кто очередь устроит?
 А где Борис Семёнович?
 Пока в госпитале в Москве. Сердечко забарахлило. Сказали на пару месяцев  потом санаторий. Примерно на полгода.
 Пойдём те, Николай Петрович.
 Сам пойду.
 И пошёл.
 Конечно! Больничку сделали, что надо! Аж загордился.
  Регистратура. Этакая мордашечка сидит. Вскочила: -Николай Петрович, вот ваша медкнижка, вот последовательность прохождения. Проходите.
 И началось.
 Сесть, лечь, снять, одеть, спасибо, пройдите дальше.
 Хожу. Перестал сначала галстук повязывать, потом вообще верх только набрасывал рубашку. А потом только в брюках остался. А что? В каждом кабинете одно и тоже. А коридоры пустые. Глазеть некому.
 Ну, вот, кажется всё. Остался кабинет с какой то редкостной формулировкой и главврач. На подпись, печать и разрешение на работу. Ого как зажали.
 Захожу.  Рубаха на руке, галстук в другой. Здравствуйте, доктор. А доктор не доктор, а докторина.  Спиной стоит и молчит.
 Говорю громче:- здравствуйте, товарищ врач. Стоит.
 Похожу ближе.
  О! Джульетта. Что ты здесь делаешь? – Дурнее вопроса придумать было, конечно, трудно.
 Поворачиваеся. Слёзы текут в три ручья. Такая же юная, прозрачная. А в этом белом халате вообще, как снежинка.
 Не знаю, что со мной такое случилось. Ведь и упоминалась не так  часто за это время. Порой взгрустнёшь. Сходишь к соседу, а он Василий Петрович, старый товарищ, погрустим вместе. Он бобылём живёт. Влюбился, а девка замуж вышла, когда он срочную служил. Вот так и не встретил более никого. А уж сороковник стукнуло.
 Он всё твердил, что зря девку обидел. Хорошая была бы жена.
 Петрович, какая жена? Это так, минутная слабость.
 Не скажи. Из всего, что от тебя услышал, достойная девка. Упустил. И вот холостякуешь. Теперь совсем некогда по женскому полу работать. И на виду весь. Не побалуешься. Будешь, как я. Один. А одному нельзя. Природой не предусмотрено.
 Ну ты ж сидишь?
 Я, брат, другое дело. Я её до сих пор только одну и вижу. Мне любая другая не нужна. А без чувства, только мучение обоим будет.
 Вот и стоим, смотрим друг на друга.
  Коля, я к тебе приехала. Бери меня в жёны.
 Вот тебе и медкомиссия.
 Обнял её, а она слёзы в сто ручьёв. Целую глаза, лоб, щёки. Боюсь к губам прикоснуться.
 Берёшь?
 Беру!
 Вытерла мордашку. Взяла медкнижку, раздевайтесь.
 О, Господи, так на мне одни брюки. Что ж ещё снимать? И где? И в такой момент?
 А она смехом заливается. Нет, нет. Не надо дальше. Только рубашку. Что она там смотрела на спине. Что там тыкала острой палочкой не знаю, но написала :-«Годен», расписалась и печать поставила.
 Иди к главврачу. Вечером приду к тебе.
 Сижу на работе.  Дел куча. Секретарша, Машенька, всё новые бумажки подкладывает. Кручусь белкой.
 Пять часов. Сижу. Пять тридцать Работаю.
 Входит Машенька.
 Николай Петрович, хватит! Идите домой!
 Маша, что это ты командовать взялась?
 Николай Петрович, миленький, ну идите домой. Вам очень надо.
 Почему?
 Господи, какие вы все мужики бестолковые. Идите скорее. Вас же ждут.
 Во бабьё. Все всё знают.
 Шумнул на Машку. Бросил бумаги. Иду. Сунул ключ, открываю. Пахнет вкусно. С чего бы это?  Дома только чай пью. Холодильник пустой.
 Гляжу,Джульетта на моей кухне командует. Платьице, фартучек.
 Кончилась моя холостяцкая жизнь.
 Утром на работу. А  Машка счастливая вертится, тоже аж светится. Завод весь, как бы и радуется.
 Но ведь так нельзя. Надо всё официально утвердить.
 Завожу дома разговор. А она смеётся.
 Чо смеёшься. Надо всё сделать , как полагается. Я ж не бомж, а фигура. Мне никак нельзя.
 А она заливается. И слёзы брызжут.
  На, смотри. И даёт свой паспорт.
 Изучай внимательно.
А что мне её паспорт? Что я там увижу?
 Но открываю. Фотография её. Дальше.  Гридина Ефросинья Александровна.
Поднимаю глаза. Что это?
Читай.
 Прописка. Мой адрес. Воронеж, ул. Авиагородок, дом. 3, кВ. 5.. Только у меня квартира 6. Это что? На одной лестничной клетке? Через тонкую перегородку?
 Читай дальше.
 А что может быть дальше?
 Но листаю.
 Брак зарегистрирован.. со мной. Дата… тот день.
 Ефросинья Александровна, как это можно?
 Мой папочка, по моей личной просьбе. Он ведь министр был внутренних дел Республики, а теперь Председатель Совета Министров. Для него это пустяк. А я его попросила впервые за десять лет. Как он мог отказать?
 На, супруженек, держи. И подаёт мне ещё один паспорт. Мой!
  На фотографии я в белой рубахе «Апаш». Всё заполнено правильно, и адрес, и дата бракосочетания с гражданкой Миткявичус  Ефросиньей Александровной. И номер паспорта мой.
 Чудеса. Вот, и вправду, что блат выше Совнаркома (Совета Народных Комиссаров).
 Однако вяли мы с собой Василия Петровича, Машку, пару друзей и пошли в ЗАГС нашего района. Вот, говорим, хотим зарегистрировать наш брак. Какие проблемы. Сейчас сделаем. Достаёт громадную книгу, листает. Проверяет на букву Г. Вот есть такой у нас уже товарищ Гридин Николай Петрович. Сейчас откроем эту страницу. Вот, простите пожалуйста, вы уже в супружестве. Никак не можем выполнить вашу просьбу. Ели у вас повторный брак?
 Какой повторный? Дайте посмотреть эту самую страницу.
 Пожалуйста, смущается работник ЗАГСа.
 Мы с Петровичем разглядываем. Так и записано, что я и гражданка Миткявичус Ефросинья Александровна уже действительно сочетались законным браком, в нашем районном отделении, т. е. в этом самом и день  и наши подписи. Настоящие.
 Петрович пялит свои се6рые очи, все разглядывают наши подписи, а главбух авторитетно заявляет, что это именно моя роспись, точно такая как на банковских документах.
 Я расписался ещё раз, Фрося, рядом. Абсолютно одинаково.
 Что сказать. Умеют органы работать.
  И живём мы теперь, соединив всю лестничную площадку в одну квартиру. Детишки бегаю просторно. И три двери на лестничную клетку.
 Вот, что значит не поддаться искушению. Вот такой Дар будет Свыше. Учись, гвардия.
     День проходит незаметно быстро  Такой же обильный ужин. Вечерняя прогулка, совмещённая с гимнастикой. Разогрел нас физкультурник до пота. Внутренним жаром горим.  Тут от верхнего не остыли, а он выпарил последние капли влаги изнутри.  Зла на него никто не имеет. Он выполняет приказ и старается, что бы не расслабились вконец. Ибо хоть есть питание и влага, порой с избытком, но душная влажная жара выпаривает все силы.
 Песни поём отдельно от движений. Правда ноги сами просятся пройтись с грохотом по бетонке. Простучать во всю подошву. И поорать.  Выкричать всё, что накопилось за день. И на командира отделения, и взводного, который особенно придирался к каждой мелочи. С женой, наверное не поладил или ,что случилось. Командиры старшие прочищали все места. А на ком пары спустишь? Только на своём взводе. Вот гоняет и сам мотается. Бывает, что и замполит такую стружку снимет, что петь хочется и до вечерней прогулки.
 А вот когда рота выстроится в сумерках дня. Старшина, а обычно он проводит прогулку  осмотр и вечернюю поверку, подаст железным голосом команду: «Рота! Слушай мою команду! Равняйсь! Смирно! По -взводно, дистанция на одного линейного, шагом марш!»
 Взвода вытягиваю роту в колонну и пошли по кругу строевого плаца. Подходит к трибуне, конечно пустой, по команде замкомвзводов « ИИИиии, Раз!», - взвод переходит на строевой шаг и врубает в бетон всё, что накопилось за день. Подошвы разогреваются, уже горят пламенем, а душа остывает, успокаивается. Ей уже хорошо.
 Проходит рота полный круг. Стой! В ротную колонну становись!
 Народ рассыпается из взводных колонн и перестраивается в ротную, по восемь.
 Рота! С места, с песней, шагом Марш!
 Вот тут и выкрикивай всю душевную боль, что ещё в тебе осталась от дневных воздействий.
 Одна, вторая, третья песня. Душа чиста и блестит, и сверкает. Можно теперь и ко сну спокойно отойти, можно домой, натихую, письмецо написать, пошептаться с соседом по койке. Напряжения нет. Ты «белый человек».
 Вот и сегодня мы пытаемся петь строевые песни, но они выходят тусклыми, не воодушевляющими. Размазываем слова по волнам и не более.
 Тогда кто то запевает простую русскую песню о одинокой рябиине, что стоит и без надёжной опоры качается, которой хочется перебраться к дубу и стать под его защиту. Но деревья не ходят, куда вздумается, и рябине век одной качаться предстоит навсегда.
 Эта песня пошла. И слова, которые и не учили специально, но слышали дома, всплывают в памяти.
Атлантика, утихни! Слушай, как поёт русская душа!
 Скоро месяц, как на воде. Скудное питание, жара, сырость, нет воды. А русский человек поёт. Сердцем поёт, в котором всегда есть грусть. Какая то внутренняя, без срока и времени, глубинная грусть. Как основа, что ли, русской души.
                « Гори, гори, моя звезда.
                Звезда любви приветная.
                Ты у меня одна заветная,
                Другой не будет, никогда.
                Ты у меня, одна заветная ,
                Другой не будет, никогда.»
 Это, как о Родине. Другой не будет никогда.
  Чалышев тихонько даёт команду: -Отбой.
 Плот затих, волны затихли. Нептун заслушался, загрустил. Ему хочется к нам. На Рязань, Псков, Орёл. Ему хочется в Сибирь, где звенел кандалами каторжник, где « однозвучно гремит колокольчик и дорога пылится слегка..», ему хочется понять, что такое Русь. Как она взращивает таких людей, которые в создавшихся условиях, не паникуют, не впадают в истерику , а спокойно несут вахты. добывают корм, сохраняют воинскую дисциплину и поют такие душевные песни.
 Небо прикрыто лёгким покрывалом. Как то и не душно. Кроме караула все спят. Мы уже научились этому. Лежишь, смотришь в небо. Туловище привязано двойной  стропой по бёдрам, ноги в переплетении обвязки, в руках узлы, той же обвязки. На груди автомат. Под головой что нибудь хозяйственное . Чаще всего противогазовая сумка со всяким барахлом. Мы уже не лежим в лодочках. Мы живём на суше. Как в гамаке. Сознание улетает. Сон.
  Утро тихое и мирное.
 Солнце светит в щель между горизонтом и краем верхнего облачного колпака. Лучи прыгают по волнам и рассыпаются золотисто –зелёными зайчиками. Но! Тишина. Ни петушок не запоёт, ни бурёнка не издаст утреннего рёва, ни воробышек прочирикает . Тишина. Глухая, влажная, тяжёлая тишина.
 Только утренний доклад караула и наблюдателей. Состоящий из двух слов «Всё нормально»
 Эти дни море даёт нам отдых от всех трудов, что мы понесли. И мы, с благодарностью, принимаем.
 Штурманская команда радостно шепчется. Тычет пальцем в карту.. По их подсчётам, мы уже километров на пятьдесят углубились на территорию Больших Антильских островов. Значит не пролетаем фанерой над Парижем, а точно идём к суше. Ещё до доклада командиру весь плот в курсе, и это вызывает прилив бодрости.
 -Саня, Мандрик, а что это за острова?
 Испрошает народ у начальника астрологической службы.
 -Не знаю. Вот у товарища штурмана спросите.
 Но командирский голос пресекает нарушения распорядка и жизнь продолжается заданной скоростью и направлением.
 Но уже сильно по другому. Не как вчера. Шутка сказать, что почти пришли. Вот уже и по земле оттопали полсотни километров. А раз земля, то есть вода, которую можно пить без ограничения. Еда, приготовленная обычным, нормальным способом. Вот повара у нас есть классные, ресторанные. Наготовят всего и всякого. Земля! С роду никто не думал, что она так нужна. Вот она есть и есть, её и не замечаешь. А как ушла, осталась вдалеке, так и понадобилась моментом.
 Весь день в каждой голове стоит вопрос. Что за земля, кто живёт, как живут. За кого? Кто там хозяин?
 И, как уже стало обычным, после обеда народ отдыхал. Оно и в части был час сна после обеда. Но тут этот час занимал время от обеда до ужина. Кто  действительно спал, кто говорил с соседом. Кто слушал говорящих. Все, кто свободен от несения службы имели как бы личное время.
  Сегодня все с надеждой смотрели на штурмана. Перебрались поближе. Устроились.
 Большие Антильские острова, -начал штурман, - это как щит закрывают материк от океана. С юга они идут от Венесуэлы, на севере до Мексики, полуострова Юкатан. Между островами и материком лежит Карибское море.
 Острова открыл Христофор Колумб в 1492 году. Потом вторым походом и третьим. Все острова были захвачены испанцами. Главная задача найти золото. А, в принципе, обогатиться. Если сам Колумб относился к местному населению по человечески.  То его последователи просто уничтожали. Превращали в рабов и эксплуатировали, наживая баснословные деньги.
Все острова, часть Венесуэлы, Мексики всё попало под владение Испании. Население, которое было десятки миллионов индейцев, сократилось до нескольких сот тысяч, кое где и до нескольких тысяч человек.  Завезены были чёрные рабы, которые выполняли все работы. Золота особенного не нашли. Но на богатых землях делали своё богатство.
В состав Больших Антильских островов входит Куба. Самый большой остров этой группы. Так скажем, половина всей территории и четверть населения.
 Основной язык испанский. Кое где остался родной.
  Теперь это более-менее самостоятельные государства. Куба, Каймановы острова, Доминиканская республика, Ямайка, Пуэрто-Рико.
 Сама Куба, это около 1600 островов. Остальные, примерно, то же.
 Что ещё можно добавить?
Пуэрто-Рико принадлежат, фактически, США и, кажется Каймановы острова –Англии.
 Множество островов не имеют совершенно никого из населения. Жизнь идёт в крупных городах и на больших плодородных землях. На плантациях.
 Проминуть эту гряду мы не сможем. Войдём в них. Где то здесь начинается известный Гольфстрим. Такое сильное тёплое течение, что срывает корабли с якорей и выносит в океан.
 Вот то, что наскрёб  в моей голове. Поэтому на север нам никак нельзя, и что б не влететь в Гольфстрим, надо брать южнее.
  Народ разбрёлся по своим местам. И начал «дорабатывать» рассказ штурмана.
 Вспомнили и имена Валаскеса, Хуанов и Корсесов.( здесь несомненно неточности имён)  Как они травили людей собаками, жгли на кострах. Пытали всячески, желая найти золото. Как сопротивлялся народ. Но что можно было сделать против пушек простыми  или, даже, отравленными стрелами. Ничего. Только умереть. И умирали.
 Что на этих островах не утихало национальное движение за освобождение. Что здесь скрестили свои копья с испанцами англичане и французы. Которые отобрали часть островов. Но и сами были выбиты народом. Изгнаны и образовались самостоятельные государства. Но! Это уже были не те люди. Не индейцы в подавляющем большинстве, а смесь белых,  чёрных, бронзоволицых. Коренного населения почти не осталось.
В 1902 году и Куба стала государством. А в 1959 совсем освободилась и создала социалистическое , не зависимое от США государство, которому мы помогаем, поддерживаем и сейчас туда , вместе со многими войсками идём.
 Там наши мощные атомные ракеты, которые не дают Америке сильно нажать на Кубу, да и на нас тоже. Ибо от Кубы нашим ракетам лететь до США совсем немного. А от США к нам, ох как далеко. Запросто и посбивать можно. А ту, никак.  Рядышком.
  Плот продолжает свой путь. Дни похожи друг на друга. Море спокойно и работы по спасению самих себя минимальны.
 У рыбаков напряжёнка. Рыба ловится очень плохо. Какие только хитрости не изобретаются, но паёк значительно снижен. Нашествие черепах не решило проблемы, ибо варить не на чём, а потреблять сырую, командир категорически запретил.
 «-Не так далеко осталось. Вот обсерваторы говорят, что мы давно по суше ходим. Значит, скоро будем. Не станем рисковать. Будем сидеть на проверенном питании». Оно то да, но есть и пить хочется, а солнце пощады не знает. Палит и палит. Да и душно, хоть и воды вокруг море- океан.
  Штурман от Больших Антильских островов, с их креолами, индейцами и прочими, от завоеваний и междуусобных войн, перешёл к освоению нашего Дальнего Востока, Сахалина, Алеутских островов, Аляски.
 Оказывается, там, на Сахалине люди жили тридцать тысяч лет назад.
 На севере Якутии открыты вообще целые города. С культурой, производствами.
 В те времена там бродили большие стада мамонтов, шерстяных носорогов, весом по несколько тонн. Конечно, не зря такие бивни росли и рога. Были ещё и крупные  хищные звери, которым и предназначались эти рога и это мясо . Ведь природа не так расточительна, что бы наделять кого чем без надобности. Вот и вырастали бивни и другие орудия защиты.
 Из бивней делались наконечники копий ( обнаружены кости оленей с застрявшими там такими наконечниками. ) , посуда, украшения с прекрасной резьбой. Даже иголки! Сантиметров по 6 по 8 длиной, диаметром до 1мм, с ушком для нитки.  Во как! На бивнях кроме рисунков было и письмо. На том, древнем языке, которым тогда пользовались.
 Наверное, климат был мягче. Ведь мамонты и носороги травоядные. Чем то кормиться весь год надо. Кто его знает. Но вот скелетов без числа. Находили даже свалки костей, где таких бивней и рогов тысячи тонн.
  И это всего – на -всего в сотне километров от побережья Северного Ледовитого океана.
 Учёные не могут пока похвастаться расшифровкой записей. Пропал язык. Не за что зацепиться. Сомнений нет, что с улучшением инструментария, наука всё же сможет осилить эту проблему. И тогда мы почитаем книги написанные 30 000 лет назад. Про быт, про охоту, про любовь древних. Ведь без любви никто в мире жить не может. Как сватались. Какой калым давали. Наверно целого носорога или мамонта. Во что одевались. Как лечились. Всё интересно. Было ли начальство и как себя кормило. Или их кормили. С ложечки. Есть над чем учёным потрудится. Такие книги мы зачитаем до дыр.
 Вероятно, нынешнее население есть потомки тех жителей. Бегать то нечего. Живи себе и живи. Те же олени, пушной зверь, птица. Морской зверь. Реки. Уголь, дрова.  Всякие минералы. Для нормальной жизни всё есть. А что холодно, так и одежда тёплая. Главное –питание.
 Вот птицы. Любая переносит морозы до 50 -60 градусов. Только бы корм был. Почему и улетают зимой  на юга. На зимнюю кормёжку. А живут, потомство дают на Северах.
Значит это их древняя родина. Именно родина, но изменение климата, заставляет их, спасаясь от бескормицы, осуществлять такое путешествие. Порой очень далёкое, и совершенно не безопасное.
 Кому б это хотелось за просто так, без крайней необходимости, лететь аж в Африку. Да никому. Есть, правда,  птички, которые просто южнее перемещаются. Например наши северные утки живут в районе Сочи. Всю зиму там кормятся, а по весне –домой. В родные края.
 В Сибири, край, как много интересного. В лесах находят целые города. Со всей городской структурой. Мощные астрологические сооружения. Водопроводы, канализации. До сих пор не понятные вещи и устройства. По всему видно, что заселена была Сибирь плотно. И умно.
 Но, опять же , что то произошло такое великое и трагическое, что приходится Сибирь осваивать заново.
  Штурман делает перерыв. Отвечает на десятки вопросов.
 А как? А кто?
 О, гвардия, если бы я сам знал это.
 Что мы, собственно знаем? То, что накопали. Осмыслили с точки зрения современного человека. Вот и всё.
 Хорошо вот в эти века. Когда есть письменность, государственность. Цари, короли. Когда пишутся приказы, указы. Казна выделяет деньги. Организуются экспедиции. Кто захватывает , кто открывает и осваивает. А что осваивать, если там живут люди. Это не освоение, это насильно подогнать под себя.
 Вот, как испанцы креолов под себя подмяли. Так и до сих пор редко где родной язык. Либо испанский, либо английский. Кто кого переграбил.
  А что наша Сибирь, товарищ штурман. Мы её как? –поработили или освоили.
 С Сибирью проще. Туда, а там никогда не было крепостного права , сбегал народ наш. На вольную жизнь. От дурковатых помещиков. И по разным причинам. Так что русских людей там знали  очень с далёких времён. Потом Ермак Тимофеевич туда нацелился. Увидел, что кроме Кучума, или как его там правильно,  ханства, государственности нет совсем. Так, живут себе люди с древней организацией. Конечно, какое то начальство есть. Князёк или бабайчик. Без этого нельзя, не получится. Но без чиновников, писарей, юристов.
 Россия давно имела интерес к восточной части территории. Но, видно, время не приходило.
 А когда пришло, то морским офицерам, после специальной подготовки, было предписано пройти северами от Балтики и … куда получится.
 Получилось.
 Затем и по Тихому океану. Амур, Сахалин. Камчатка, Чукотка. А там Беринг и Алеутские острова нашёл  Описал и присоединил к Русской короне. Аляску. Туда сразу и купцы лыжи навострили.
 А с юга другие экспедиции. По Амуру. Капитан-лейтенант  Г. Невельский прошёл до устья Амура. Нанёс на карту.  Потом доказали наши исследователи, В.М. Головин, П.И. Рикорд, что Амур судоходен. Они описали Курильские острова, Сахалин.
 Частные компании мигом двинулись на Восток. Строились остроги, зимовки.
 Вот всё время клянут правительство той России о нерадении к новым землям, о тупых чиновниках.
 А возьмите в толк. От самого побережья Тихого океана и до Петербурга , работает транспортная линия. Дорога. Со станциями, лошадьми, дорожной службой. Платится из казны зарплата. Поставляются корма. Материалы. Это всё государство делает! Не частники, сегодня хочу, а завтра , нет. Государство! Тут без личностей, без состояния здоровья или настроения.
 Конечно, это не шоссе с кафе, заправками, магазинами. Но это государственный дорожный тракт. Круглые сутки работающий. И по документу, подорожная грамота называется, дают бесплатно лошадей, кормят, представляют ночлег, если командировочный может его себе позволить, а не мчит денно и нощно.
 Россия здесь очень потрудилась.
 Более того! Она всему миру объявила, что севернее 51 градуса северной широты всё принадлежит России, весь океан! Это территориальные воды России. Во как! И что бы туда сплавать кому, надо от нашего Государя иметь разрешение. Тоже возьмите на ум: -от Государя, а нет от чиновника хоть какого ранга. Это хоть кого приструнит. И уважать законы Российской империи заставит.
 Конечно, дорого досталась Сибирь. Одно, что природные трудности. Но и человеческие препятствия были. Та же Япония пленила Головина. Китайцы навязали нам Нерчинский договор. И у нас не было в то время сил, ему противостоять.
 Но всё со временем стало на своё место.
 Россия, т.е. правительство, казна, прислали грамотных, стойких людей. Сделали необходимые измерения, исследования, обмеры и промеры.
 Теперь мы с вами имеем настоящую Сибирь.
 А населенные пункты: города, посёлки, прииски, рудники, целые территории или проливы, бухты носят славные имена наших предков: Хабарова, Невельского, Муравьёва, Беринга, Шмолёва, Дежнева, Москвитина, Ермака,
Правителя Русской Америки Александра Баранова, вице-адмирала Путятина, лейтенанта Сгибнева, Крузенштерна,  Сарычева, Литке, Коцебу, Врангеля, Шишмарёва………
 Вот, такая, гвардейцы, весьма и весьма краткая история.
 Которая началась официально с шестнадцатого века, а фактически гораздо раньше,  и продолжается до сих пор.
 Аплодисментов не было.  Но каждому привиделась наша Сибирь. Ого какая.Западная, Восточная. Камчатка со своими вулканами, гейзерами, сопками, бухтами. С раскосенькими камчадалами, как они изображены в учебнике географии, упакованными в меха. Везде олени.
 Знаменитый и всегда на языке Магадан. Золотые прииски. Верхоянск с жуткими морозами. Полюс холода СССР.
 Сахалин, который заселён был японцами после войны 1904 года. А после Великой Отечественной вновь ставший нашим. А там 300 000 японцев. Заводы, фабрики. Рынки и прочее. Как решать с людьми. Живые ведь. Не выгнать так сразу. Но благополучно разрешили все вопросы. Строим там сами. Уголь, нефть добываем. Морепродукты. Вся страна знает сахалинскую рыбу.
 Так и идут дни. То инженер расскажет о производстве самолётов. Что на каждый элемент, например, крыла, делается чертёж в натуральную величину.
 Ого, товарищ инженер, а если крыло как футбольное поле?
 -Значит и чертёж как футбольное поле., кивает головой инженер. Такой порядок. Безопасность! – вот главный кретерий.
 А как вы на самолёте оказались?
  Это, край, как просто. Нарожали мы с Фросенькой детей. Я всё больше на испытаниях, в кабинете сидеть некогда. Мотаюсь то на крайний Север, то на крайний Юг. Бывает, и в Африку умотаю. Дело серьёзное. Там надо решать, а не долго и долго согласовывать.
Как то примчался министр. Даже два. Один военный, другой мирской, светский. Серьёзный вопрос надо решать, а я аж  на юге Африки.
 «Где директор? - а я уже директором тогда стал, ибо нашего забрали в министерство авиационной промышленности замом, -подать сюда и мигом.»
 Да, так мигом и получится. А не хотите суток через пять? Это ж не территория СССР, где тебе зелёная дорожка и все виды довольствия.
 Психанули оба и уехали.
 Ну, я доделал там работы, возвращаюсь. Моя Фросенька мурлыкает, ластится.
 Чо подлизываешься?
 Коленька, бросил бы ты это кресло.
 Как так? Кто ж меня отпустит? Они ж меня злектросваркой к этому креслу приварили.
  А ты попросись. Мол, некогда мне в креслах сидеть, надо продвигать продукцию. Либо там, либо здесь. Разрываюсь на части. А от этого вред производству. Попросись.
 Ну, лиса. А твой то интерес в чём?
 У меня простой интерес. Муж дома. Со мной, с детьми. Больше никакого.
 А зарплата?
 А что зарплата? У нас и так лишка. Вон на книжке сколько. И без работы хватит на долго.
 По этому пункту надо сказать пару слов.
 Очень экономно хозяйство ведёт. Всё есть! Одеться, обуться, питание хорошее. Но лишнюю копейку не потратит. У меня два костюма. Один гражданский, другой с погонами. Всё. У неё пара летних платьиц, зимнее шерстяное одно. Коричневое. Шубка, куртка. Плащ. Вот и всё. Нет лишнего и навалом не  валяется. Только носимое. Вот и набегают суммы на книжке. А там и три процента. Да облигации Госзайма. Много лишних, прямо сказать, денег, но не будешь же бастовать и от зарплаты отказываться. А ещё командировочные, что за кордон. Там сильно много.
 Но, главное, что Фросенька, жинка с разумом на эту тему.
 Только мы этак побеседовали. Вызывают в Москву. В военное ведомство. И, прямо с порога,  начали песочить. Сначала мелкие птахи крыльями хлопали, пыль поднимали. Потом крупнее. Начальник управления, так тот и намекать стал, что раз так хочешь летать, так садись в самолёт и летай штатным инженером.
 Я особенно не заводился. Одно, что устал от перелёта, другое, что как вы, птахи, не пойте, а решать будет только голова. Хозяин.
 А потом вдруг думаю, а кто этим птичкам разрешил меня клевать? Это не должно быть, что вот так взять и клевать. Я директор авиазавода. У меня на плечах генеральские погоны. А всякий майоришко смеет пищать и пощипывывать.
 Стоп! Иду прямо к голове, а там: - извольте подождать.
  Мне? Ждать? Полковник, меня вызвали!
 Вот, раз вызвали, так я и доложу, что по вашему вызову, товарищ министр, такой вот прибыл и ждет вашего разрешения войти.
 Вот как выйдет, там пребывающий, и доложу.
 О! Это что то новое.
 А тут Фросенька вспомнилась. Я мигом успокоился и присел в креслице. Там и вздремнул.
 Проходите! Пожалуйста, министр приглашает вас.
 Тот идёт навстречу. Извини, Николай Петрович, иностранцы были. Заставил тебя ждать.
 Рассказывай, как продвинул свою продукцию?
 Ну, рассказал. А потом и спрашиваю:- а что мне оставить директорство? Мой главный инженер без меня хорошо справляется. Пусть он командует, а я в испытатели. Давай?
 Ох и психанул. Метал, крушил. Огонь и пепел во все стороны. Ты генерал! А испытатели инженеры –майоры.
 Ну и что. Просто погон поменяю, а звезду оставлю, хотел я пошутить.
 Но видно был слишком голова заведён. Пометал огонь, обругал всячески.
 На! Пиши! Все в кусты, на лёгкие харчи захотели.
 Это я на лёгкие? –взбунтовался,  загорелся и я. Зад просиживаю в креслах? В носу ковыряю?
 Давай бумагу.
На!
 Ну и написал.
 Тот, почти не глядя, подмахнул. Всё. Иди. Мне с рядовым говорить не о чём!
 Ушёл. Иду по коридору, а эти птички уже чирикают.
 Пошли вы все….
 Вышел, а тут машина. От гражданского министра.
 Садитесь, вас Иван Петрович приглашает.
 Не поеду. Я простой майор. Вот!
 И тут же снял китель, а на рубахе погонов нет. Только лампасы остались, да такие показались широкие, что прямо стыд и срам.
 Поймал такси.
 До аэропорта!
 Какого?
 Ёлки –палки. Я ж своим бортом прилетел. Он стоит и ждёт меня в самом уголочке поля. А у меня ни паспорта, ни ещё чего. Только удостоверение.
 Давай вези на военный аэродром. Знаешь где?
 Сделаем.
 Приезжаем, заходим с уголка, там, где моя машина. А она опытная, для десанта готовим. Лично Василий Филиппович приезжал. Утрясали тонкости этого дела с ним. Надо было бы показать сейчас, да вот такое случилось. Хоть бы улететь дали.
 Ничего пустили. Пилоту толкую: летим домой. Выпустят?
 А то т улыбается, -в салоне Маргелов вас ждёт.
 Тот тоже улыбается, идёт навстречу.
 Николай Петрович, давай сейчас на мой аэродром, там загрузим гвардейцев и бросим. Посмотрим, как с этой машины пойдёт.
 Так надо их готовить под эту машину.
 А мы приготовили. Мы макет сделали и отработали всё.
 Давай! Прикажи пилоту.
 Хотел я ему сказать, что я уже никто. Может и лицо гражданское. Но как огорчить такого человека.
 Давай, говорю командиру корабля, перелетай к десантникам.
 Есть перелетать.
 По краю, по травке, пробежался и тишком, не набирая высоту,  полетел. Через часик сели, приняли десант, Василий Филиппович с нами в самолёте. На возвышение уселся.
 Бросили. Сняли всё на плёнку. Тремя аппаратами с разных точек.
 Потом посидели у хозяина. Чайку попили. Самовар. Бублики, «Мишка на Севере»  Богато живут, или передо мной прохвастали.
 Маргелов  очень хорошо отозвался о машине. Выпускай,  Петрович, сотни две, а то и три. Ставь на поток.
 Ага! Поставлю. Теперь пусть другой ставит. Я инженер-испытатель. И то, в лучшем случае.
 Переночевали. Утром попрощались. Летим домой.
Выруливаем. Смотрю, а экипаж не полный.
 Полковник, это командиру, нельзя вылетать.
 Почему?
 Инженера нет.
 Так его вечером вызвали и сказали, что не вернётся. Летите без него.
 Да?
 Ну, да.
 Ладно, я сяду. Умостился в инженерное кресло. Запустил двигатели. Сделал, что положено.
 Выруливай!
 Промяли травку. Взлетели. Идём домой, мой полковник хохочет.
 Что смеёшься?
 А как не смеяться, когда у меня в экипаже инженер генерал? Вон погоны то как  блестят.
 Заткнись!
 Есть!
  Вот так и летаю с тех пор.
 Правда, не обидело начальство. Звание не отобрали. И приплачивают сверх занимаемой должности, за оное. Но здесь по штату майор. Вот я и майор. Что б гусей не дразнить, как говорила моя бабушка.
 А самолёт находится на испытаниях всё время. Скурпулёзно  ведутся журналы. Идёт исследовательская работа. Нам даже степени кандидатов наук присвоили. Командиру, штурману, и мне.
 А что касается Фросеньки, так она на седьмом небе от счастья.
 Я иногда подозреваю, что  отпечатки её пальчиков в этом деле есть. Но я доволен больше всех, поэтому задумываться не о чем.
 По министерствам больше не езжу. Хотя, сам голова иногда позванивает. Но на работу не приглашает. Так, на тормозах всё и спустили.
 Вот жаль, что наша машина теперь приказала долго жить. А была на эксперименте без окончания сроков. Т.е. до полного износа надо было оную гонять.
 Как там наш и ваш командиры. Живы ли? Эт мы здесь кучей, а они вдвоём только. Жаль, если что худое. Но.. У нас погоны на плечах. Не для красоты.
 Инженер вздохнул тяжко. Да, и мы, то же.
  «Командир, командир, -теребит за рукав старший наблюдатель.  Проснись.»
  Командир стряхивает сон. Суёт руку в воду и утирает лицо Потом набирает полные горсти воды, умывается основательно. Вытирает подолом гимнастерки усталое лицо.
 -Что случилось?
 Командир, смотри, птицы на плоту. Это не перелётные, -это от земли. Земля точно, где то рядом. Они не могут за десятки километров улетать.
   Голос наблюдателя тихий, несколько, как и у всех хриплый, но все зашевелились. Слово «ЗЕМЛЯ» звучит как колокол. Даже если шепотом.
  Командир разглядывает желтобрюхих птиц, которые и впрям не имеют вида «дальнебойщиков». Этакие плотные, брюхатенькие создания. Их штук пять, и держатся вместе. Перебираются по лодочкам, что то склевывают.
Все проснулись. Все уставились на птичек. А те, даром, что не хозяева, старательно осматривают всё, что есть на плоту. Людей не боятся.
 -Командир. Это с необитаемых островов. Видишь, нас не остерегаются. Ходят прямо по ногам, только что на голову не садятся. Значит, они людей совсем не знают.
А гвардейцы уже строят нечто вроде школьной гимнастической пирамиды. Готовят поднять Сашку Мандрика, как самого длинного. Но тут с ними заспорили пулеметчики. Что ваш Сашка, он обычный парень, а вот наш Витька белку в глаз бил. Значит у него зоркость выше. Давай Витьку поднимать. Но спор утих быстро, ибо инженер шепнул, что не спорьте, поднимайте обоих. Народу хватит. На том и порешили.
 Командир молчит. Ещё до подъема больше часа. Он не мешает. Не пресекает, ибо люди так устали, что на зарядку уже приходится поднимать силой. Оказывается и отсутствие работы утомляет. Тем более, что питание не по нормам для человека. А последние три дня вообще его не было.
Вот гвардейцы выстроили нижний ряд. Пятеро стоят на четвереньках, сомкнувшись в круг. Волна, прокатываясь под плотом, прокачивает и эту шестерку. Но они, крепко ухватив друг друга за руки и плечи, приноравливаются и создают устойчивую конструкцию.
 Отделенный сержант наставляет: кто залезет наверх, то хоть что, а не падать и не прыгать вниз. Держись, сползай, если что, но не прыгать.
 Ясно, что не прыгать. Порвать можно лодку и занырнуть в нижний этаж. Хоть далеко не провалишься, а опасно.
 Строится второй этаж. Обе группы посматривают друг за другом. Советы дают. И мостятся во второй ярус. Сержант покачал конструкцию. Подправил. Теперь верхнего. Витька такой тоненький стал, что сам взлетел наверх. Держат его трое на стропах. Стараются. Но он сползает вниз. Не может устоять. Сильно качает на волне. Это снизу волна прокатывается, а на двух метровой высоте уже раскачка большая. И голова кружится.
 Сашку тоже привязали. Он сначала на четвереньках осматривает горизонт, потом медленно поднимается во весь рост. Волны прогинают всю пирамиду, но Мандрик приноравливается. Изгибается всем своим худющим телом и, кажется, стоит. Вот он поднимает голову. Приспосабливает глаза к пространству. Проворачивается.
 Вот и Синюков стоит. Тоже осматривает горизонт.
  Тишина. Слышно, как птички бьют клювами по ранцам, выклевывая, что то, что не смылось водой.
  Полный оборот делают смотрящие. Второй. Ничего. Сашка спускается вниз. Ложится на растяжки. Устал. Устал стоять.
 Витёк еще смотрит. Приглядывается. Вот он даже руки в трубочку свернул. Попросил трубу гранатомета. Смотрит через нее. Народ замер. Что там Витька усмотрел. Он медленно поднимает руку. -«Командир, там что то темное.» Медленно сползает на настил и вытягивается, как и Сашка, прикрыв ладонью глаза.
  Командир смотрит на компас. Точно с юга. И обычным голосом подает команду: «-Парусникам! Держать на юг. Чуть, даже, левее.»
Сна нет. Все к Синюкову: Витя, что там видел? Какое оно?
 Витька держит ладонь на глазах. –Что то темное. Как короткая полоска. Может туча. А может и остров. Или гора. Но тёмная и от воды не отделяется.
 Разговоров нет. Воплей или чего подобного тоже.  Двадцать девять суток на воде. Уже все эмоции зализало волнами.
  «Подъём!» Народ привычно исполняет положенные операции, скорее механически, чем осознавая каждое движение.
 Отделённые командиры строжают до великой степени. Особенно при купании. Сами проверяют крепеж обвязки, сами придерживают. Команды подают не «свирепыми командирскими голосами, а типа: -«Миронов, Коля, осторожнее, волна идет. Рот закрой» -. И Коля послушно захлопывает рот, пропуская волну и на секунды скрываясь в воде. Есть общее притупление. Есть. Вот и надо быть осторожным и исполнять, и помогать.
  Закончен утренний туалет. Все смотрят на кухонный наряд. Будет ли что, или, как вчера и позавчера, и третьего дня.
Сегодня будет. За ночь рыбаки натаскали больше сотни килограммов. Рыба брала на все. И на потрошок, и на красные тряпочки, и чуть не на голый крючок. А сержант Соловьев так просто забрасывал и быстро тащил. Цеплял кого за что. Видно и вправду близко берег. Но все эту мысль таят, боясь испугать, что то и, даже, не поглядывают  на юг.
 Да, сегодня еды вдоволь. Командир определяет норму- по пять сантиметров. Смягчая вопрос тем, что будет второй завтрак. Поздний, княжеский. Ибо после трех дней голодовки нельзя много потреблять. (А может намекает, что   князья так рано не встают.)
 Завтрак тянется почти  час. Нет. Рыба обычная, но количество работ уменьшилось по объему. Есть свободное время, и командир всячески дает отдых. Но, ни зарядка, ни наряды не отменяются. Армия, хоть где Армия. Однако особенность условий, слабое, прямо скажем, питание, отсутствие нужного количества воды, -всё сказывается на человеке. А командирская важнейшая, а здесь, единственная, задача –сохранить всех. Всех до единого. Даже если его невзлюбят, будут упрекать или, даже, поносить всячески. Переживём. Когда всё образуется, то покаются поносившие и ворчавшие. Командир, хоть он и молод, твердо рулит. Не даёт проявиться растерянности или унынию. Все в работе, только нагрузки снижены.
  Такая новость, однако, не побудила на большой треп. Каждый в себе тихонько молится. Как может, даже сам того не осознавая, он молится. Даже дают обязательства, перед собой, родителями, друзьями.А, может, и перед Богом.
  Мандрик себе обещает: -вот домой вернусь (он даже не говорит : если) , на всю получку наберу выпивки (сам он не пьет совершенно), пойти в Училище, зайду в деканат, стану на колени пред профессором Кузнецовым: Виктор Иванович, простите дурака. Дошло, наконец. Вот, давайте, как на Руси положено, это дело прикроем. А пойду к Глаше, не то что помирюсь, а возьму за ручку и поведу в ЗАГС. И ей хорошо, и маме её, и моей. А мне, тем более. И соседу, которому морду побил из-за пустяка, прилюдно извинения принесу. Бутылочку, опять же, выставлю. Помирюсь.
 Витя Синюков всё больше по звериным делам. -Не пойду больше на лося. Никогда. Вон, как тот раз завалили сохатого, а его подруга или жена так убивалась. Даже не отошла, когда он упал. а мы вышли его разделывать. Так и стояла рядом. Плакала. За санями до самого поселка шла. Говорят, что нашли её погибшей прямо за околицей. Всё! Завяжу. Буду по белочке ходить. По пушнине. А крупного не буду. На птицу ещё можно. Та дурковатая. Выстрела не пугается, когда загуляет. А вот на лося, всё! Не пойду!
-И Славка себе обещает. Отдам лодку соседу. Конечно, он совершенно виноват, что мою разбило. Тут уж что. Но детей у него четверо. Кормить надо. Без лодки как?  Что наловишь? Пескарей только. А на зиму заготовить, насолить, навялить. Как без лодки? Вот не буду и дембеля ждать. Напишу домой. Пусть отец отгонит ему. А то, как то всё на душе скребло. Вроде и по честному, а вот скребло. И пить совсем брошу. Сашка вот не пьет ни грамма. Ни в увольнении, ни когда само лезет в глотку. Нет и всё. Вот и с сего момента: нет и всё. И домой вернусь, отец упрашивать будет: -не срами перед людьми, вернулся живой, здоровый, красивый, как не обмыть. И Славка видит опечаленное лицо родителя, его стеснение перед гостями. А те, вообще лица в ниточку. Как это не обмыть возвращение со службы. Вон орденов полная грудь, медали. И не обмыть? Невозможно такое. Ты нас не уважаешь!
 Уважаю всех! Люблю всех. Рад, что домой вернулся. Но пить не буду. Всё! Сам себе слово дал.
  Оно и не пил то, Славка, особенно. Но принимал. А сколько потом стыдов. И слез. Пообещал, по пьяне, жениться. А протрезвел, протер глаза и, назад хода. А девке, слезы, ей обидно. Хоть и не поломал ее, а все ж при людях было. И себе позор и девке худо. И мать её отходила палкой. А за что? Что я с пьяну наобещал.
 Нет! Всё решено. И никто не соблазнит.
 «На Флаг!- Смирно!».
  Сегодня смирно, это сидя замереть с поднятой головой. Хоть волна и не высокая, но устоять уже трудно. Командир принял, может для него и трудное, но правильное решение. Смирно и сидеть можно. Пение никто не отменял и над «пучиной моря» плывет Гимн.
  Вот, со стороны, как бы можно и не петь. Не до песен, прославляющих державу. Не скажи! Именно в этих условиях чувствуешь силу этого пения. И силу Державы. Складывает всех в единое войско. Не позволяет слабости человеческой взять верх. Не дает впадать в депрессию, как говорят ученые термины. Поднимает Дух! Именно Духом сильны все. И каждый в отдельности человек, хоть он кто. Воин или светский. И всё воинство целиком. Дух животворящий, Дух победы.  Народ поёт. Лица светлеют. Усталость уходит. Сейчас начнется трёп. Обычный солдатский.
 Но не получилось . Совершенно неожиданно, над все той же пучиной моря разнесся голос второго пилота. Он такой, пилот , невысоконький. Худенький. Скромный и незаметный. Все дни вынужденного путешествия и голоса не подал. Трудился. Дежурил, как и все офицеры, неся свою офицерскую вахту по графику. Но голоса его почти никто не слышал. Майор Степанов. Владимир Афанасьевич. Вот и все, что было известно.
 А тут: «-командир, можно я спою?»
 Слегка озадаченный этим вопросом, Чалышев, не очень соображая, что дальше будет, утвердительно кивнул головой и добавил: «-Конечно. Пой.»
  Вот тут этой морской пучине и пришло великое посрамление.
 «Ой, ты, степь широооокая…степь раааздоооольная…»
  Мы, аж, глаза закрыли. Вот оно, после гимна, такой важной строгости. Ритуальной, даже скажем настроенности, -и, про дом, про великую Русскую равнину, которой нет предела. Она беЗкрайна. Это море, океан, хоть и большой, но имеет берега. Ограничен! А наша степь не имеет границ. Ковыли, которые под ветром, бегут волнами. Орел в синеве выси беспредельной. Что может быть родней. И голос. Какой у майора голос. Шаляпин! ( больше и никто на ум не приходит). Почему то лезет в голову Иван Грозный. Его поход на Казань. Собор Василия Блаженного. Минин и Пожарский на Красной площади. Наша станица, с памятником погибшим воинам. Директор Курсавской средней школы. В казачьей форме, с шашкой.  Генка Колчев, одноклассник, с двумя медалями на гимнастерке. «За Отвагу» и  «За Победу над Германией». (У него, как и у директора, просто другой одежды не было). Мой дедушка у самовара. Бабушка у печки. Родители. Соседи.
 Вот сила песни. Во,  как поднимает всю душу.
  Майор смотрит на командира. Он знает, что командир должен сделать развод. Сказать свои нужные слова. Но командир утвердительно качает головой и Степанов, второй пилот, тихоня, поет. Теперь о любви. Что забрали у ямщика любимую девушку, отдали богатому. И как болит за неё душа. Как она будет жить подневольно. Он страдает и о себе, но  о ней ещё больше,  о тяжести её жизни. А вот теперь про другого ямщика, которому уже не надо гнать лошадей. «Нам некуда больше спешить. Нам некого больше любить. Ямщик, не гони лошадей!»
 И волны притихли. И все лежат замершие и улетевшие в такие дали, куда может улетать только душа. Душа русского человека.
 Командир прокашлялся: -Спасибо, Владимир Афанасьевич. Вот спасибо. Домой приедем, упрошу Командующего устроить сольный концерт у нас в части. Он любит такое пение. А встретиться с ним придется. Он из первых рук захочет услышать всё, как было.
 И эта уверенность командира передается всем. Нет сомнения, что всё хорошо, нормально кончится. Что это не трагедия, а такое, просто особое было задание и его надо выполнить, как всегда.
  Командир проводит наряд. Усиливает группу управления парусами. Там инженер ещё , что то придумал и нарастил парусность. Со штурманом определили направление.
  Кто то вспомнил школьную карту, где обозначены прибрежные течения. Они идут вдоль побережья и к северу.
 На планшете прорисовывают картинку и командир определяет направление движения.
 Второй завтрак прошел в трудах, а к обеду! К обеду и вдруг! Все увидели долгожданную землю.
  Просто кто то тихо сказал: «-Земля. Вижу гору. Вон там».
  На это «вон там», все поднялись. И действительно, вон там, из моря торчала гора. Далеко?  Как определить на воде? Но гора, есть гора. И даже цвет, как бы зеленый.
 Командир стал, аж, строже. Собрал всех сержантов, офицеров.
«Строго предупреждаю! Ни какого самовольства! Следить за всем и за каждым. Напоминаю, что в радости делают глупостей больше, чем в горе и трудностях.»
 В общем, такой всем разгон дал, что и на твердой земле не было такого.
 Сержанты в свою очередь прокатали войско. Острожали, насторожили. Объяснили, что радость -это строжайшая и еще более, дисциплина. И, что нельзя погубить понесенные труды, какой –нибудь неосторожностью. Жаль, замполита не было. Тот бы очень душевно и, в меру строго, тоже донёс всем важность предстоящего.
 Так это ещё не причалили. Ещё не встретили нас те, кто владеет этой территорией. Ещё много и много всего неизвестного. Но известно главное: скоро конец нашим морским скитаниям.
 От этих вливаний народ повеселел, приободрился.(Конечно, вливаний на фоне горы, торчащей из воды.) Даже если и не обитаемой людьми. Но! Суша.
  Командир теперь не сидит у себя в штабе. Офицеры, как и он, постоянно перемещаются по плоту. Сугубый, правильный контроль. Никто не обижается на это. Народ шуткует больше обычного. А гора помаленьку растет.
 Обед. Ужин. Вечерняя поверка. На ночь командир выставляет усиленные двойные наряды. Он, конечно, не подозревает, что кто то может двинуть в одиночку. Нет и нет. Но он командир. Он обязан сохранить всех, как и сохранял до сих пор.
 
  Утром океан совсем замер. Волнение почти не ощущается. Птички, которые просидели на плоту целый день и ночь, поднялись. Покружили над плотом, и ушли в сторону горы.   До подъема еще пара часов. Всяк разглядывает приблизившуюся гору. Трепа нет.
  Вот, как то и жаль, что всё скоро кончится, думает не один Вадик. Он так приноровился к этой, на воде, сухой жизни, малому питанию, особой легкости в теле и совершенно ясному мышлению, что так бы плавал еще сколько.
 Вад, -окликает сосед по ложу, ефрейтор Скобин,- по твоей физиономии, так будто тебе и не хочется на сушу?
 Не, Коля, хочется. Но не очень. Одно дело, что кто и как нас встретят. Может как на 24 –й точке, помнишь? Три дня высаживались, а выйти на сушу и не получилось. Пока не отошли па сотню километров, так и болтались по морю. И харчи все поели, и воду выпили. И потом пёрли пехом эти 100 километров обратно. А когда добрались, те стратеги уже и ушли. Вот вам наши окурки, объедки и наше вам с кисточкой. Считай две недели коту под это самое.. Это одно. Второе, что привык. Работы почти нет. Стой свою вахту, да и всё. Видно вся беготня по суше, даже просто без работы, но утомляет. А тут лежишь и лежишь. Только станешь, во весь рост, так тебе сержант и палец показывает, мол, один наряд вне очереди. Хорошо хоть кухни нет, с её черной картошкой, и на рыбу не пошлет, и вообще никуда не пошлет, потому, что некуда. Но ляжешь, тут же и лежишь. Принудительный, но отдых. А тело оно хитрое. Вот привыкло бездельничать, попробуй пробудить.
 Колька хохочет. Вот на берег сойдем, Вадик, -Чалышев всех пробудит моментом. Всё, что не доделали на плоту возвернёт, как только в форму войдем.
-Типун тебе на язык, как говорила моя бабушка. Чалышев за время путешествия другой стал. Сто раз подумает даже какое и как слово сказать.
 Оба, вдруг расхохотались.
 -Вы чо? Заспрашали соседи. Что случилось?
 -Ничего. Просто мы с Вадькой представили, что командиров всех степеней надо на месяц вот так, на плот. И без харчей, воды и прочего пустить на обкатку. Даже без людей. Вот бы командиры были. Мечта.
  Балбесы вы оба. Чалышев вообще нормальный командир. От начала. А тут, ответственность какая, за всех и каждого. Хорошо не побились. Все целые. Теперь сохранить надо. Вот где прозревает человек. На ответственности за своих, да и остальных, людей. А что толку если месяц болтаться в море. Может и дуба дать. Чалышева самого ответственность держит. Мы!
 Оно так ,- соглашаются остальные. Ответственность за подчиненных главное дело. Так что не будем тратить государственные деньги на обкатку командиров, лучше проедим.
 Но с едой тему закрыли моментально, так как само собой сложилось на плоту, что тема еды и воды сделалась запретной.
  Лениво проходят под плотом волны. Народ уже приспособился, что бы волна шла вдоль тела , а не с боку на бок. Опытные парусные мастера не дают кораблю крутится. Строго вперёд. Когда волна косая, то и положение тела не вдоль оси плота. Это само уже стало получаться, без нагрузки на голову.
 У всех, конечно, мысль одна, что плавание подходит к концу. Надо быть особенно внимательными и осторожными, что бы  не сделать глупости.
 Но, вот, грусть вселяется во все сердца, и до подъема, во  всех уголках плота только об этом и разговор.
  Когда домой приедем, - говорит приписной гранатометчик, подойду к вашему командиру и пожму руку. При всех громко объявлю, что с таким командиром хоть куда. Хоть… ну, не знаю, в любое дело. Может, и на сверхсрочную останусь. Он же теперь, наверное , на роту станет. А я к нему старшиной.
 Дурной ты, трубодур, кто ж за это роту даст. Ну переплыли океан. Привезли нас домой. Ну и что? Что б роту дали, ты лет пять повоюй. Помотайся по пескам и каменным пустыням. Погоняйся за бандами и прочим дерьмом в человеческом облике. Погоняй колонны браконьеров, с их дальнобойными бивнёвками. (Это длинноствольные винтовки на слона). И еще много и много чего. А тут что? Героизм особый, что ли? Что мы с тобой совершили такого, что б ордена дать, медали? Мы кого спасли от бандюков. Сохранили. В конце концов флору и фауну? Ничего. Только поплавали немного. Чуть высохли, смешно сказать, среди воды, Поголодали. Вот и всё. В самоволку не бегали? Так и не к кому. Эти наяды и Ундины не соблазняли. Видно батько  Нептун построжал им. Валяемся месяц, как на курорте, вот и вся заслуга. Конечно, на курорте и похуже. Там, говорят, заставляют всякие процедуры принимать, таблетки пить. Режим!
 Нет, трубочист, не за что ни медали, ни роту давать. Вот взгреть! –это да. Это сколь смогут, столько и протопят. Вот увидишь. Я это уже сколько раз наблюдал.
 -Веня, помнишь, - окликает он чернявого сержанта,- когда заплутали в песках, неделю бродили, а вышли на посты супротивной стороны около их батарей. Поначалу оторопели, а когда разобрались, что у них и прикрытия нет. Стоят одиноко. Ну и повязали всех. Да на их же пушках к своим приехали.
  Герои? Ордена? –Были нам ордена, и знаки отличия, и знаки различия. Так командир полка настрогал, так начистил, что больше и не блудили, пока там были.
  Правда, за пушки по кульку конфет дал, приговаривая, что только за то, что они по нас стрелять не будут. И добавлял, как обычно: вам домой живыми и целыми надо вернуться, а не приключения искать. Дело, делом, а за излишества драть буду. И драл нещадно.
 Гора уже видна вся. Она, зеленая. Даже Витька различает деревья. А там родники, ручьи. Пить вдоволь можно.
 Но, опять же, грустно. Где ещё так дружно и спаянно быть может. Где так мирно может быть? Нигде! В космосе? Ну нам туда не светит. Хотя, медкомиссия первичного отбора, в прошлом году была. Всех до единого месяц щупали, мяли. Бегали, как мартышки по канатам сновали. Человек двадцать записали. Ну. на том и кончилась. Хорошо хоть не сказали, кого занесли в свои списки, а то измаялись бы и ребята, и командиры. Ибо даже с кандидатом в космонавты  «трэба бути !!». То есть и командиру руки связаны. А ну, как Героя в наряд или туалеты ночью драить. Не шутка.
 Штурман совет держит с командиром. Надо как то ход ускорить. Вот за сутки прошли саму малость. А таким ходом растянется на неделю. Может нижние купола убрать. Тормозят сильно. А без них шибче ход будет. За сутки и дойдем.
  Нет! Отрезает командир. Еда есть. Народ не в истерии, а совершенно нормален. Психа нет. А вдруг, какой вихрь или там шторм. Самый малюсенький и нас растерзает. Как соберем тогда? Со дна? Нет и нет!
  Прав командир. Никакого риска. Стоять, как стояли.
  Мы слышим весь разговор. Не вмешиваемся, но поддерживаем своего командира. Стоит ли из-за одного, двух дней терять всё. Нет! Не стоит. Пусть хоть неделю. Не горит.
 Хорошо, что мы не на корабле. Никто не заставляет палубу драить, чистить медь до зеркального блеска. Приборки всякие. А вот за оружие Чалышев строгает крепко. Проверяет каждый ствол. Находит малейшую ржавлинку и оттягивает по полной. Нет! Морали не читает. Но находит слова, что потом языком готов эту ржавочку вылизать. И лижем.
 «Подъем!» Далее всё по распорядку. Немного кружится голова на зарядке, но командиры внимательны. Подбадривают энергично, и каждый старается, понимая, что нельзя поддаваться слабости. Нельзя. Потом, тогда,  будет еще хуже.
 Завтрак обильный.  Атлантическая сельдь в собственном соку. Кто такое видел, я вас спрошу? Либо соленая, либо в консервах. Что то другое –но не селедка. Это, как уже кто жевал. А здесь! Здесь вот она, родненькая. Правда без головы и хвоста. Эти части на наживку и прикорм оставлены рыболовам. Тушка приличная. Почти по локоть. Только за час и управишься. Мяса в ней граммов 100, остальное, как известно, вода. Вот и едим, и пьём одновременно. А жирок с брюшка идет на смазку оружия. Можно и лицо помазать. Что б в «негру» не превратиться. Кто мажет, кто нет. Всё одно обгорели, облупились. Волосы, у кого есть выцвели.
 -Устали. Теперь и после завтрака часовой сон. И, правда, задремалось.   Ванюшка с Николаем Тетериным устроились так, что ноги в разные стороны, тела параллельны и головы рядом. И видно лицо и говорить удобно.
 Знаешь Ванюшка, когда мы выбрасывались, мне так было огорчительно..
 С чего это тебе вдруг стало огорчительно. Тут надо о приводнении думать. А не горечь глотать.
 -Не Вань. То, что падаем на воду это , как работа. Это физиология, если так можно сказать. Меня всё мысль сверлила. Вот те, которые нас завалили ведь тоже люди. Они в океане. До берега тысячи километров. И вот они, люди, стреляют в нас с одной единственной целью – убить. Ибо вариантов выжить нет. Если самолет не разрушится в воздухе, а упадет в воду, то всем крышка. Хоть так крути, хоть этак.  Значит: либо мы сразу с машиной сгораем, либо валимся в воду и здесь от удара гибнем. Даже если как то на воду высыпаемся, то шансов выжить нет. Только мучиться дольше. А потом либо на дно, либо съест кто.
  И вот они же люди. А войны нет. Это не боевые действия. Это удар изподтишка. По подлому. Продумано. Они же не могли обознаться. И опять же. Нет войны. Хоть кто летай. Здесь общие пространства, не территория государства. Тут не моги трогать.
  Вот бы глянуть на того командира, который давал команду на выстрел и на того, кто исполнил. Ведь такие же солдаты, как и мы.
 Ну, ты дал. Такие же. Такие как мы вот на плоту. А те сидят в каютах, кофии пьют с коньяком, да дырочки в кителях сверлят. Им за нас ого, какие ордена нацепят. Шутка сказать
  Вот. У нас есть ум. Что он делает? Он может блуждать. Как коза по горному склону, перепрыгивать с одного на другое. С одной темы на другую. Ум. Разум. Разуметь. Продукт ума, есть мысли.  То они разбегаются, то они концентрируются на чем. Можно их собрать. А можно и так, с разбежавшимися жить. Мысль предшествует  исполнению. Следом идет дело. Действие. Вот наш Чалышев помыслил, как сберечь плот от разрыва волнами при шторме и дал команду,- завести купола под лодки. Получилось большое водохранилище, которое гасит пики волн. Мы стоим на своей воде. И он собрал мысли воедино. Не давал им разбегаться. И, поэтому , выдал на исполнение. Это ум.
   А душа? Что в нас есть душа. Духовные старцы говорят, что это частица Бога. Которая в нас, навсегда. Которая, как и сам Бог бессмертна. И какая у неё задача по замыслу творца? Мы говорим воодушевляет на какое то действие. Вдохновляет. Получается, что душа носитель животворящего Духа. Она приводит нашу человеческую сущность в соответствие с Божественной Истиной.  Она руководит действиями тела. Скорее не руководит, а даёт направление правильного действия. Но, порой, а может и более. Тело не слушает душу. Творит всё, что хочет. Появляется блуд, разврат. Несправедливость. Убийство.
 И остаётся сердце. Это не просто насос по перекачке крови. Далеко нет. Любим всем сердцем. Всем? Частью? Оно что, может работать не целиком? Определенными своими частями? Сердце, пожалуй, это творческое начало в человеке. Концентрация талантов человека. «Сердце, тебе не хочется покоя?..... Сердце, как хорошо, что ты такое. Спасибо , сердце, что ты умеешь так любить.» Значит любить можно только сердцем. А любовь? Бог есть любовь. И про любовь Апостолы много говорили. Что и знания упразднятся, а любовь останется.
И еще. Господь сказал нам: будьте совершенны, как отец наш небесный. Следовательно, мы имеем абсолютно всё, что для достижения этого надо. Или заложены все свойства, через употребление которых, мы выполним задачу. Только надо приложить труды, опять же, на которые мы вполне способны заложенным в нас.
  Что то ты далеко и глубоко повел, друг мой. То ты морду бить собрался и в глаза заглядывать. Теперь ты пошел по высоким материям.
  Не. Ты не торопись. Я никуда от нашего вопроса не отошел. Я пытаюсь сам себе объяснить: как может человек, который есть образ и подобие Божие, стрелять и желать смерти такому же, как он, творению Божиему.
 Разве он, этот, скажем КЭП, не включал мозги и не концентрировал мысль на поставленной задаче –убить. Факт, что собрал в кучу. Ибо он до сих пор бы все решал и решал. Значит, он заставил ум не блуждать, а сосредоточится на одном деле.  А сердце. Что оно ему сказало. Оно выдало творческое решение.  Сложить все возможности артсистем, как то их соорентировать и через что то и как то, выполнить задачу, превышающую прямые возможности техники. А душа? Божественная душа? Что она делала?. Она не могла молчать. Она вопела, как могла. Но её задавили. Её задавило тело, мысль, разум. И, понимая, ибо душа им это сказала, понимая, что делают преступление- исполнили его.
 Что пересилило? Сила приказа или где то таящееся зло?
 Следовательно, есть еще нечто, которое воспитывается. Которое, это нечто заглушает Божественный глас души и ради земных благ, творит беззаконие. Вот я и мыслю, собрав ум и водворив его в сердце, согласуясь с душой, что в мире войн быть не должно. Рабства –тоже. Насилия и прочего –тоже. Должна быть справедливость.
  Классно ты расставил все по полочкам. Прямо философ. А как мы с тобой гоняли банды по пескам и лесам, и болотам. Как мы сидели в засадах и громили караваны с наркотой?
 Тихо, тихо.  Ты сам сказал. Что бандитов, наркоту, убийц. Мы стояли за справедливость. Мы защищали слабых. Которые имели права на жизнь, а их убивали ради щепотки золотого песка или перышка какой то  птички.
 Вот Мишка тогда под мины попал. Отвлекал на себя всю минометную батарею. Помнишь?
 Ну?
 Что ну? Он тогда сколько спас народа? Сотни и сотни. И детей , и взрослых. И не в бандитов бил, а они по нём. Пока не израсходовали боекомплект. Правда, тогда он их сам, с Сашкой всех повязал. Опять же не отыгрывался, морду даже не набил, а связали и заставили своё барахло до нас нести.
  Намешал, ты, друже, всё в кучу. Сам запутался и нас запутал.  Надо проще: обидчика –бить.
 Ну, и что? И тот обидчик, и другой тоже.
  Да! Что то мы и вправду припутали. Одно мне только ясно, что человеку надо самому больше мыслить, опираясь на ум, душу и сердце.
 Разговор и дальше бы пошел. И кто знает, может, родилась бы формула мира. Мира без войн, насилия, горя. Ибо у ребят большой опыт. Много видели бед. Мало радости и счастья. Потому как не вызывают войско на праздники, а только на войну.
 Вот они, уже нахлебавшиеся этого всего, и хотят мира, и сами испытывают сейчас муки и тревоги бытия. И никто из них не знает, живы ли останутся в этот раз.
 Но они уже спят. Продев ноги в стропы обвязки, крепко сжав в руках узлы переплетения этих строп, и обхватив автомат. Война.
 Потом работы. Сегодня командир увидел ослабевшие связки и боцманской команде приходится выслушивать жесткие укоры. Командир вежливо, без спецслов, разносит всю команду, а сержанту пригрозил погоны оголить. Ибо я есть тут и полковник, и генерал, и начальник штаба, и писарь, тоже! Все мигом сделаю. Потом попробуй верни. Так и домой голым пойдешь.
 Оно, конечно, кто ж сержанта домой рядовым отправит. Нет. Но здесь! Здесь запросто. Пусть только еще где слабинка будет. Это жизнь всего наличного войска. Ох, как прав командир. Ох, прав! Поэтому и молчат боцманята.
 Вот они скопом поползли по «вантам», а  «местечковые»  сержанты уже все узелки подтягивают. Ибо из-за их недосмотра своего хозяйства боцманов распекали. Вот так сообща и держится наш плотик на плаву.
  Становится душно. Жарко и душно. Что это? Влияние близкого берега или идёт шторм. Если берег, то это приятно. А если шторм, то берегись. Глубины не большие, волны будут крутые, может и с песком или ещё чем.
 Штурман с командиром этот вопрос обсуждают.
  И звучит команда: « Паруса убрать! Закрепить намертво по нижней кромке. Работать в четверть купола. Всем прекратить работы. Привязаться до положение сидя. Командирам отделений проверить и доложить.»
 Вот те и приплыли. Надо же! В крайние то денечки и такая напасть. Но плачь не плачь, а на матузок садись.
 Все понимают опасность шторма. Уже трепало-перетрепало. Уже есть определенный опыт. Но все шишки набитые на собственной голове, как называют опыт, еще не значит, что на этот раз всё пройдет штатно. Могут такие сюрпризы быть, о которых и во сне не увидишь.
 Обеда явно не будет. Не до кухни и не до раздачи. Надо просто уцелеть. Отделенные командиры проверяют привязку. Порой заставляют исправлять. Заставляют сесть-лечь. Определяют, за что хвататься и руками и ногами, если уж рвать будет сильно. Через час идут доклады. Все готовы к очередной схватке. А это действительно схватка. Это и физические нагрузки и психологические.  Как не поддаться искушению бросить всё и будь, что будет, когда тебя то заливает водой, так что хлебаешь по полной. Не успеваешь откашляться, как новая волна забивает рот и нос и уши. Только глаза ещё что то видят, да шарики со скрипом бегают по своим траекториям.
Не впасть в панику. Следить за товарищами. Всё время быть в бодрости духа и тела.
 Свинцов!
 Я1
 Как твои паруса? Смотри, увяжи в стократ прочности. Помнишь, как прошлый раз весь купол порвало и улетел с ветром.
 Да, командир. Тот раз он на четырех стропах был. Теперь на восьми. Всю кромку привязали к обвязке. А другую часть будем держать в шесть рук.
 Добро!.
 Усиливается волнение. Это вода пригнала. Скоро и ветер примчится.
 Не пришлось долго ждать, к полудню ударили порывы. Небо сразу затянулось. Пошел ливень. Каждый умудряется собрать в ладошку и глотнуть. Хоть по чуть - чуть, а все водичка. Пьют все. У кого есть пилотка, тому совсем хорошо. Как из ковшика пьет. А, в основном, из ладошек. Дождь идет плотный, мощный. Ветер порывами закручивает струи  и кидает в стороны. То бросает вверх и тогда видно весь плот. То на мгновение резанет солнце, проглянув разрыв между тучами. То потемнеет, как ночью. Вот ветер покрепчал. Старается залезть к каждую щель и там петь, свистеть и вопеть.
Может он и вправду живой. И ему скучно веять и реять. Ему хочется разгуляться в полную силу. Вздыбить море, выдрать столетние дубы и помотать их по своим волнам, воздушным. Наломать, разрушить. Утопить корабли и тем утешится. Кто знает?
 Вот и гребешки белые понеслись. И ветер срывает их с волн и белое летит –бежит перепрыгивая с волны на волну. Вот какая то пошла косая волна и столкнулась с поветренной. Встали пики. А местами наоборот все стихает. Только ветер поверху мечется. Какая то каша , мешанина волн. Этого еще мы не испытывали. Это для нас тайна, секрет. Но гадать можно сколь хошь, только держись крепче,  не давая себя оторвать от плота. Впасть в динамическое состояние. Привязка-это страховка. Основной способ, это держись, лови волну. Согласуй с ней свои телодвижения.
 Обед пропал, ужин в том же плачевном состоянии. Приходит глупая мысль, что вот пойманная рыба радуется то. Сейчас её из всех упаковок вытряхнет. Спасибо шторму. Освободил. А может и правда. Какого нибудь князя рыбьего или принцессу поймали. Вот и проводят операцию по освобождению своими доступными силами и средствами. Но с кем поделишься такой мыслью. Во первых не услышат, во вторых- и на смех поднять могут, а в третьих, и кличку прилепят какую, что самого дембеля носить будешь. Оно, лучше помолчим. Хотя у каждого полная голова мыслей. Всяких и разных. Вплоть до анализа последовательности волн и полного отсутствия девятого вала. Это мы помним по Айвазовскому. По его шедевру. Когда море оставило от корабля только мачту со счастливчиками, но надвигается пресловутый девятый вал и.. всё кончится может печально.
  Ночью нагрузка не снимается. Перерыва на обед, ужин, завтрак у моря явно нет. Как рвало, так и рвёт. Даже к утру посвирепело. Вот уже совсем светло. Слышны новые звуки. Потрескивает воздух. Как искры пробегают. Флаг полощется и с его края срывается голубое пламя.  Чудно! Кому это видно, конечно, ломают голову. Откуда столь электричества. Может из шелка вылетает от энергичного движения.
 У парусников ветер все же выдрал кромку из под обвязки. Надулся , сначала пузырь, потом рванул этот пузырь вверх. Вырвал из рук свободный конец и распрямился в полотнище. Это полотнище бьет по воде, взлетает вверх, захлестывается на плот и бьет по плоту свободными концами, лямкой и замком. Бьет по людям. А там как раз штаб. Там командир, штурман, инженер. Они пытаются ухватить этого змея. Но он не предсказуем. То улетает вперед, то в стороны. То опять хлещет по командованию. Свинцов со своими людьми подтягивают свои концы. Купол свирепеет. Свобода его сокращается и он стегает всё, куда попадет. Вот штурман умудрился поймать лямку. Тут же инженер в нее вцепился. Мотают на руку. Что б не вырвался. А ветрюган с такой силой надувает этот пузырь, что кажется сорвет и офицеров и Свинцова  с его командой. Вот пузырь затрепетал, выгнулся, аж зазвенел. И отпустить уже невозможно. И держать нет сил, ибо отрывает от плота. Секунды страшного напряжения и тут.. очередь. С середины плота. Над головами идет рой пуль в этот страшный пузырь. Рвутся полотнища, Спрессованный воздух вырывается на свободу.  Давление спадает и купол, дырявый купол просто начинает работать. Он постепенно выправляет плот по ветру. Полощется, укрощенный. Теперь он полезен. Пусть работает.
 «Так держать!» -утверждает командир. Обе стороны приводят всё в порядок. Штабная середина подвязывает стропы к общей обвязке. Свинцов, со своей стороны дает некую слабинку. Купол уже не дергается, только раскачивается и мало –по – малу ведет плот. Куда? Сначала ветер дул к берегу. А теперь?
Берега не видно. Компас мечется, но как бы успокаивает. Идем к земле.
 Слева черные столбы воды упираются в низкие тучи. Но тучи какие то прозрачные, как видно вершину столба. Или это так кажется. Ибо всё подсвечивается совсем не реальным светом. То голубая дымка повисает поверху, то она пропадает и становится совершенно темно. То опять затлеет, увеличивая свет. Вот столбы уходят на юг. Один, другой, третий. Идут быстро и там, где то враз пропадают.
  Братцы, так это они в землю втыкаются. Так бы шли и шли. Там земля.
 Да. Она там, но как ещё далеко. И как она примет в такой шторм. Может на пляж выложить, а может о скалы разбить.
 Свинцов! Убрать парус. Пусть вертит. Мы не знаем, что там.
 Василь сворачивает штормовой парус. Упаковывает под обвязку. Но положение ухудшается. Плот вертит, подставляет под волны то кормой, то боками. Он хоть и одинаков по сторонам, но это кручение и дерганье треплет сильнее, нежели при наличии хода.
 «Ставь опять,» -командует Чалышев..
 Но ставить теперь уже тяжелее. Парус рвется из рук, пока передаёшь от одного к другому. Бьет по лицу, по рукам.
 Поставили. Снова направленное  движение.
 Ночь не приносит ни каких изменений. Только что не стало столбов. Не стало мерцать и сверкать. Но ветер тот же и волнение мощное.
 Сегодня тридцать второй день.
  Руки и ноги затекают от постоянного напряжения. Голова тупеет. Но все держатся достойно. И как можно проявить слабинку, если видно землю. Вот она. Рукой подать. Когда волна прокатывается под плотом. Все взлетевшие вверх её наблюдают. Зелёная, гористая. С полгоризонта и дальше. Мы, как бы на самый кончик рулим. Хоть бы мимо не проскочить. Ветер к полдню стих. С чего бы это? Обычно четыре дня свирепость нагонял. Может он раньше,  где утрудился, а к нам припоздал? Может. Здесь, как мы убедились все всё могут. И приласкать, и покачать, и водичкой пресной напоить, и закачать соленой. И солнышком согреть, высушить, прокалить. И покормить могут, и сами не преминуть скушать
   Море всё может. Только развесь уши.
 Утро встречаем в полной тишине. Ни ветерочка. Паруса не шеволятся, как говорит Свинцов, они сегодня отдыхают всей командой. Да и плот весь погружается в блаженное состояние. Почти трое суток без сна, при полном напряжении всех сил.
 Члышев принял доклады отделенных командиров. Все люди целы. Повреждений нет. Кроме как у штурмана, инженера и самого командира руки порезаны стропами. Но это мелочи. Это моментом заживет. Даже не больно.
 Земля рядом. Мы видим деревья. Широкую песчаную полосу. Этак метров на сто. Потом , обрывчик. Видно, дальше море не заливает. Слева что то большое и непонятного цвета. Отдаленно напоминает паровоз. В обе стороны краёв не видно. Большая, пребольшая земля.
  Мы стоим. Стоим и качаемся в километре от суши. Но мы вымотаны. Этот шторм и покачал и продул крепко.
 «Всем спать! Два часа.»
  Это когда из похода или перехода длительного приходишь в казарму, на пределе своих сил. То звучит такая команда: -«всем спать». Валишься прямо на пол. Суёшь противогаз под голову и моментально отключаешься. Бывает, что с тебя снег водичкой стекает, или грязища в пол сапога, или шинель насквозь и текут ручейки. Ты спишь сном праведника, а дневальные тихо подтирают лужи, убирают грязь. Святое дело: спит уставший солдат.
  Два часа прошло. Как будильники в каждом теле. Разом войско зашевелилось. Умываются.
   Командир!!! Вода пресная.
  А ну, дай попробовать. Командир в середине плота, ему никак не дотянуться до забортной воды.
 Передают полную пилотку. Он осторожно принимает.  Пробует. Да. Вода почти пресная.
   И тут же звучит команда: «Воду категорически не пить. Все может быть после шторма. Всякие водоросли, мелочь разная. Раз не соленая, значит река. Вот выйдем, там и попьем. Тем более, что с дождя пили вволю.»
  Но голос командира стал мягче. Суровость прошла вместе с длительным путем. Он похож на того, какой был на земле.
  Но! До земли еще нужно добраться.
  Командир.
 Да.
 Командир, я помню из школы, что с шести утра и до двенадцати здесь приливы. Потом с 12 и до 18 отливы.
  Это точно?
 Абсолютно.
 А , может, наоборот?
 Нет, командир. Абсолютно. Мы когда в школу шли, называли прилив. Прилили в школу. А после обеда, полудня, шли по домам. Отлив.
 Ну и что это нам дает?
Как что. Если высаживаться при приливе, значит,  с водой идем на берег, а при отливе будет уносить в море.
  Во, умник. Скажи спасибо своей учительнице. Это она вам в голову хорошо вложила.
  « Свинцов! Ползи сюда. Бери свое отделение. Лодочки построй цепочкой. В одну нитку. Люди на первых. Барахло на задних. Нижние купола собрать и взять с собой. Вы первыми идете к берегу. Судя по тому, что никто на берег не выходит, а нас видно издалека, жителей здесь нет. А может в кустах сидят. Ждут. Ну танков нет точно. Поэтому, высаживаешься. Поднимаешься до края заливаемой полосы и обеспечиваешь безопасность нашей высадки. Понял?»
 - Так точно! Понял.
Получив приказ от командира, Свинцов  огласил его своему отделению.
  Слушай меня! 1)Все лодки отвязать от плота. 2) На каждого воина одна, без груза, пассажирская лодка. 3) Все имущество распределить равномерно на оставшиеся лодки. 4) Пассажирские лодки связать цугом первыми. Грузовые, так же цугом, связать с пассажирскими. 5) Нижние, подводные купола убрать, выжать и положить в грузовые лодки.
 Приступили.
 Первым делом развязали все узлы и подняли нижние купола. Весь плот наблюдает за работой отделения Свинцова. Тишина. Только, когда извлекают нижние купола, с других отделений помогают. Но не все оказалось так просто. В этих «аквариумах» полно всякой мелкой живности. Рачки, паучки. Рыбешки. Порой,  и крупные.  Купола прополаскивают, сворачивают и сколь получается, выжимают. Десятки рук хлопочут, собирая первое отделение на землю. Определили их в свободные лодки. Затем, отвязывая от общей связки, отделили пассажирские лодки.
 Выстроились вдоль борта. Проверили буксиры. Еще раз проверили оружие. Патрон в патронник. На предохранитель. Улеглись грудью на передний борт. Грести то руками. Попробовали. Погребли на месте. Всё!
 . Связали в цепочку и принялись за грузовые.
 Стропы, хоть и мокрые, но затянулись такими узлами, что на развязывание уходит много времени.
 Свинцов даёт команду: -резать!. Дело пошло быстрей и через час вокруг плота пролегла цепочка каравана , готового отправится к берегу.
 Сержант докладывает о готовности.
 -«Давай, Свинцов . Вперед. С Богом!»
 Гвардейцы легли грудью на передок лодки, опустили руки в воду и погребли. Сначала цепочка кривилась, изгибалась, но потом пошла прямее, ровнее и, наконец, получилось то. что замышлялось. Хоть и медленное, но ровное, направленное к берегу, движение.  К Берегу!
  Сто, двести, триста метров. Все головы, и даже наблюдателей, смотрят туда. Только командир не теряет бдительности.
« Наблюдатели! Не глазеть. Выполнять свою Работу.»
 Так мы и выполняем. Наблюдаем, как идут наши к земле, -отшучиваются вахтенные, зная, что сейчас командир взбучку не даст. Сейчас такой момент, то целоваться можно.
 Мысль у всех была одна. Конец переходу. Берег вот он, рукой подать. Но это рукой подать надо еще пройти. Пройти сейчас, когда сил уже почти нет. Когда поднимать просто руку тяжело. А тут надо грести. И тащить за собой караван с грузом. И без груза нельзя. Жизнь, ведь, продолжается. И это всё барахлишко очень будет нужно.
 Неужели конец всем мученьям? Неужели мы скоро ступим на берег. На нас смотрят товарищи, командиры. Нам никак нельзя опозориться. Мы должны утвердиться на берегу и прикрыть, если надо , высадку остального войска.
 Свинцов, как и положено командиру, на первой лодке.  Его слегка подташнивает. Скорее от усердия, чем от качки. И он даёт команду: -«снизить темп».
  Снизить скорость. Но смотреть в оба, да бы, волнами караван не смешало в кучу. Легко сказать, а волны так поддают, что лодки налезают друг на друга и ломают строй.
 Тогда Сержант приказывает не озабочиваться поведением грузовых лодок, а идти ровной цепочкой пассажирских. Дело пошло лучше. Передняя тяга, время от времени, выравнивала весь караван и он уже приблизился к песчаному пляжу вплотную. Но волна высокая. Она раскатываясь по песку, старается утащить лодки обратно. Они легки и для волны не надо особенно и стараться. Тогда Свинцов меняет тактику. Он выстраивает лодки вдоль берега, и, как только волна вынесла на песок, все «спешились» . коленями и одной рукой зацепились за грунт и удержали лодки. Но грузовые, откатываясь с волной, потянули и людей. Эта «битва» не могла кончиться победой человека, ибо его силы ограничены. Тогда Василий  отрезает грузовой караван, предварительно привязав его длинной стропой.  Груз оставлен.  Пустые лодки перетащили за границу волн.
 Устали. Вымотались. И каждый думает только об одном. Там, на плоту люди. Мы должны научиться выходить на землю и научить их. Волна сбивает с ног. если такое можно сказать, ибо стать во весь рост, не получается. Внутренний механизм отвык держать тело в вертикальном положении. Только на четвереньках.
 Тогда гвардейцы по трое, соединяя усилия и поддерживая друг друга, всё же вытаскивают за стропу грузовик. Трое удерживают связку, остальные, отрезая по одной,  волокут лодочки за пределы волн.
 При этом всём, двое лежат у границы воды в боевом охранении. А ну какие не дружественные действия.
 Всё! Лодки на берегу. Нападения нет. И Свинцов  подаёт сигнал, что можно высаживаться всем остальным.
   Он стоит, но его поддерживают два гвардейца. Явно мы еще ходить не можем. Качает или что. Но это нужно учесть.
  Звучит долгожданная команда: «Всем отделениям приступить к высадке. По готовности доложить».
 И плот начал таять. Вот отошли гранатометчики. Следом идёт второе отделение. Потом Баев со своими боцманами. И далее, далее.
 Крайними идут штабные. Командир, штурман, инженер, второй пилот и борт- стрелок. Море пусто. Нас нет.
  На берегу народ копошится. Все дружно таскают лодки за линию прибоя. Редко кто во весь рост. В основном на корачках. Это и веселит всех, и придает уверенности, что такое положение быстро исправится.
 Прибой достиг своего предела. Уже полоса песка совсем узенькая. Работа идёт молча. Даже шуток не слышно. Все, конечно, ослабели очень .
 Гора имущества растет. Хозяйственная полоса протянулась метров на сто. Слева она уперлась в каменную гряду, уходящую в море. Справа свободное пространство.
 Командир послал четверых «прямоходящих» к камням. Те быстро вернулись. Там река. Большая чистая, прозрачная река.
 Работы разом стали. Все смотрят на командира.
 А что командир? Он не может прервать работ до их окончания. И он объявляет: -«вода не убежит, а имущество может быть смыто.  Работу надо закончить».
 Народ зашевелился быстрее. Даже на ноги встало больше.
  Всё! Теперь имущество в недосягаемости волн. Народ лежит на песке. Щурится от солнца. Сил нет.
 «Внимание, слушай мою команду!
  -Свинцову прикрыть войско с тыла.
  -Звягинцеву – в передовой дозор.
  Остальным,  по отделениям,  двигаться к воде. Не упиваться. В воду, категорически!  не спускаться.
  Приступили.»
 Стороннему человеку показалось бы странным. Когда почти сотня  мужчин, на четвереньках, а кто и почти ползком, в строгом порядке, по отделениям, движется к реке. А сзади и спереди дозоры, так же хотящих пить, гвардейцев.
  Но главное, что мы все. Все до единого. Целые, здоровые. Только очень сильно уставшие и ослабевшие.
 Воины пьют. Умываются. Обливаются водой, смывая соль и  усталость. Сейчас все будут спать. Прямо на этом тёплом песке. Спать вволю. Только караул будет бороться со сном. Охранять сон собратьев.
  Армия всегда и везде - Армия.