Очерки и немного откровений

Стоит ли вам представлять Петербург? О, город-визитная карточка истории, не требует она обертки моих льстивых, надоедающих слов. Позвольте случаю рассказать вам о нем.
После бессонной, в местах некоторых душевной, а некоторых - нетрезвой, ночи (той, когда приехал Дмитрий; узнаете о ней вы позже), стало быть мне отвратным пребывание одиноким, скучным, подобным серым сгусткам пыли; казалось, развеет столь никчемное положение культурная поездка, в особенности, будь она направлена заграницу. Стран в необъятном мире много, я знаю-то не все; а города, что до них? Знаю лишь столицы, - Барселона, Париж, Стокгольм и Лондон до кучи, если он для меня не больше Джека.
Провинции не привлекают русской молодежи, - меня не привлекает ничто, кроме, верно, истории. Русская, она столь занимательна, что готов ей отдать я сердце и продать душу, коль полагать, что это дьявол. Европейские Города были откинуты и Петербург, мой дорогой Петербург, принят мной в одночасье.
Раскошелившись (учитывая заработок, я снимал с себя последнюю шляпу), мне удалось урвать тот последний, утренний билет до города-мечты многих. Конечно, рациональный, холодный, ужасающий жестокостью мучитель, я не идеализировал поездки, но было отчего-то мне хорошо. Верите ли, нет ли, но сладость путешествия окутывала мягким и теплым, таким детским и наивным, чувством свободы. Я ощущал, будто бы поезд старый увезет меня далеко-далеко, быстро-быстро; и будет дорога мне домом, и будет небо тетрадью, а я грязным, забредшим, счастливым путником.
Сел у окна. Деревья убегают. Зато сладость со мной.
-Какой-то вид у вас больно приятный, - подсевший рядом потенциальный иль друг, иль неприятель, он приподнял козырь своей дорогой, но, видно, слишком любимой, шляпы. На меня смотрел мужчина не молодой и не старый; лет от тридцати семи до пятидесяти; вороватые, правда, добрые, глазки, темные от природы и светлые от солнца, стояли в одной точке, что, скорее всего, была моими руками, - настолько сильно сжимал я остававшийся у меня билет. Стоило мне попытаться разглядеть его волосы, он вновь опустил шляпу, да так эмоционально, будто бы сказать мне пришлось самое страшное оскорбление.
-Да отчего же?
-Вы билета не выпускаете, значит, первый раз в Петербург, а те, кто впервые, те счастливы, - его молодой, но довольно прокуренный голос показался мне несколько насмешливым.
-И что же в этом забавного?
-Ничего, молодой человек, абсолютно ничего, - он помолчал, все еще разглядывая мой билет, который теперь-то я просто не мог выпустить, а потом перешел к моему лицу и что-то уж хотел сказать, как одна полная дама, по молодости красивая, а сейчас вульгарная, опрокинула его помятый, с запахом частых поездок и пристрастия к сигарам определенного только типа, портфельчик.
Он вернулся с расстроенным выражением лица, - видно было, мысль потеряна. И, к сожалению, витавшая вокруг, неуловимая, она так и не вернулась. И не помогли ни ожидание, ни надежда, - мой спутник молчал.
Вот станция. Пахнет провинциалами. До Питера далеко.
Мой безответственный за мысли попутчик, успевший за полтора часа уснуть тяжелым сном, чуть растерявшись встал, выглянул в окно и вышел. Ох, да неужели на этом все? Как обидно было за эту огромную затертую шляпу, - со стороны могло показаться, что всю жизнь свою была предназначена для такой душной, майской поездки в город шляп подобных, а здесь, видно уже, увы. 
Только успел я попрощаться со скучным моим собеседником, как тот вернулся; в руках вино, а рядом аромат тех самых сигар определённого только типа.
-Не желаете? – он протянул мне бутылку. «Вдова Клико». – Дорогое, благородное, будто бы только что с погреба Романовых; должно быть, вы предпочитаете именно такое.
-Знаете, - я усмехнулся его неумелому сравнению в отношении детского энтузиазма, - если бы хотел напиться, то не стал бы я выбирать.
-Я образом схожим жену себе нашел, - довольный забавным каламбуром, подсел ко мне, пристально, ожидающе вглядываясь, - А вы, молодой человек, нашли даму своего сердца?
-Девицы нынче пошли слишком сложные, - ловкий, как полагать я смел, ответ, не смог до конца изничтожить воспоминания об одной настойчивой провинциальной красавице, какую, мой читатель, вы иль любите, иль ненавидите. Я же не определился.
-Столько в вас юмора, а вы тратите его на меланхолию, - каким-то слишком живым оказался сосед, - ни то мысли теряет, ни то вино по бумажным стаканам разливает; видно, тема про девиц и алкоголь самая резвая из арсенала бывалого путешественника.
-Ошибаетесь, - не желая слушать о похотливых похождениях человека немолодого, руки, быть может, самовластно скрестились на груди и я, отстраненно, подобно лицемеру последнему, который пьет, не угощая, наблюдал за солнцем сияющим нимбом сквозь перья.
Полдень. Он трезв. Я груб. Желал дождя уже дважды.
Прошедшая половина поездки, какую обозначить я успел смутной, изредка прерывалась моими мыслями об интерьере, шляпе попутчика, вкусе неизведанного вина и культурной столице России.
-Вы, верно, думаете, - так неожиданно начавшийся диалог, точнее, монолог, смел стать самым бестактным в истории бестактно начатых монологов, но, при этом, стал он также и нужным, просто необходимым в ситуации всеобщего перегорания, - Я простой, глупый мужичок, имеющий в запасе лишь рассказы о бесчисленных девушках да таком же по количеству алкоголе.
-Докажите обратное, - именно в тот проклятый момент предвзятость моя, пресловутая от себя самой же, достигла пика; и как бы желать я не смел, весь мой вид только и делал, что чурался разговора с на тот момент оборванцем.
-На деле, молодой человек, я коренной Петербуржец; вот только, вижу, вас это отнюдь не вдохновляет. Простите, если успел разочаровать своей нетактичной насмешкой о вашем состоянии. Мне лишь на секунду показалось, будто бы вы один из представителей молодежи, какая, не бывавши в Бельгии, ест только таковой шоколад. Теперь-то мне ясны намерения вашего визита, - желание забыться. Единственное, сделать это как-то красиво, так, чтобы потом долго не забыли вас.
И говорить пришлось ему еще долго; каюсь, прослушал не все слова. Узнал, словно бы зовут его Николаем, словно бы он преподаватель отечественной истории в государственном университете, словно бы чтит свой предмет и тех, кто с ним солидарен, но порицает он лжецов, которые без оснований и должного образования, единственно по собственной простоте, утверждает личную причастность к этой великой науке. Узнал я также, что он на данный момент женат (при том, это первая его женщина) и любим двумя шестнадцатилетними сыновьями и одной двадцатилетней племянницей. Узнал, что возлюбленная печет восхитительные кексы, а, как ценитель прекрасного в мире, я должен, просто обязан отведать это восьмое чудо света.
-Да что нам до Москвы, - разгорячённый «Вдовой» из смешных бокалов, увлеченный беседами различными, счастливый беспечностью весенней, стало мне столь приятно, что полюбил я Николая (Поликарповича), полюбил я Питер и полюбил я жизнь. Хотя бы в пределах этого невечного, душного, грязного, уютного, шумного и такого родного не то поезда, не то пристрастия.
Пошел дождь. Развелись мосты. Ну здравствуй, дорогой.
Откровения
Пожалуй, одна только вещь, коей рад я безмерно, есть та, что купил я все-таки билет до города поэтов.
Тогда я только сошел на пирон, а уж почувствовал тот ароматный привкус сирени, вечера, весны…Чудо, а не город! Здесь звезды горят, словно бы что-то неотъемлемое, вечное, прекрасное; а там, а здесь сирени цвет, ее неповторимый, горящий признак; ох, слышится мне уличный музыкант, такой душевный, такой славный. И рад я приезду так, как и рад каждый, кто видит вторую столицу впервые; но не отнять такому скептическому осознанию действительности моей детской, наивной радости, - сияла она в глазах.
Простите, господа, за то, что счастлив. Вам, верно, не понять, коль обвиняете.
-Неужто вы теперь в гостиницу, - бегло, но с надеждой спросил Николай Поликарпович, усердно ища глазами хоть одной свободной машины.
-На деле, - устав от беспрерывного бега, пришлось мне остановиться, что зря, - любитель «Вдов» отдыхать не любил, - Я совершенно не думал, где я буду спать, - добавить хочется, я и не думал, чем питаться буду, когда вернусь, зачем сюда я прибыл. Едва хватало мне на билет домой да чашку-две кофе(глупец).
-Это же замечательно! – он возгласил это так громко, словно бы сказал я ему наиприятнейшую весть. – Вы не подумайте, я не глумлюсь над вашей юной безрасчётливостью; всего лишь рад вам предложить мое жилище.
-А как же жена, Николай? – от неожиданности мне хотелось пятиться назад, но поток людей, торопящих друг каждый друга, он подобно бурному течению служил каменным валом, в сей я и упирался.
-Да что она, - запыхавшийся, он походил на доброго волшебника в странной шляпе; как-то так и представлялся мне Питер, не думал, что буквально. – Ей только в радость накормить еще одного господина фирменной выпечкой; к тому же, дети так долго не бывают дома, весьма то одиноко, знаете ли.
-Забавно, - не единожды мне приходилось рвать поэмы; я также часто врал, бывал убийцей; меня ненавидели и ненавидел я; а сейчас, похожий на потерянного дитятю, стою, мню себя самостоятельным и взрослым, хоть и в глазах этого приятного историка я не боле беспомощного и голодного. – Вы предлагаете мне помощь, ни разу не спросив имени моего.
-Это только повод узнать вас, - он уже стоял близ открытой двери пойманного автомобиля, где водитель сердито причитал о чудачестве приезжих. Мне делать нечего было, так что, прыгнул я в потертый «ниссан» и забылся на время равное вечности.
Приехали мы по прошествии полутора и одного часа, - по словам Николая слишком быстро. И стал я оглядывать территорию столь приятную, - казалось мне, район этот должен быть чуть лучше, чем тот, в коем живу я, но, позвольте, господа, вам стоило это видеть. Подобный жилой комплекс мне приходилось так плотно зреть однажды, в день, когда Дмитрия навещал.
-Что же, думаю, насколько бы странно ни было представление это, но – данная территория есть Московский район, а сей здание носит имя «Питер». Надеюсь, вам полюбится это место.
Итак, на тот момент имел я знание, что находился на улице Типанова 21А, в одном из приятнейших районов Петербурга, с одним и приятнейших собеседников. Затем неспешно нам стоило подняться на девятнадцатый этаж, секцию номером четыре. Как великолепна внутренняя отделка и не верилось мне, будто бы малознакомый господин смел пригласить в свое жилье проходимца, подобного мне. Так мила удача, но так противоречива ситуация.
Квартира «361» имела три комнаты, кухню, несколько ванных и замечательную лоджию, поселиться бы в какой я смел бы, если бы наглость взяла верх. Но только я стесненно пожелал здравия хозяйке и ожидал реакции столь милой женщины.
-Уж не сердись, что предупредил так поздно о гостях, - он оживленно приобнял жену; так явно стараясь скрыть несколько холодное приветствие, все же не спускал Николай глаз с меня, быть может, боялся, будто бы оставлю его. – Но Денису (я представился в машине) некуда было идти; к тому же, в Петербурге единожды бывал и то сейчас, - не лучшее время испортить впечатление о городе.
-Чего теперь, - она подняла на меня свои серые до сих пор молодые глаза. – Думаю, нам будет очень приятна ваша компания.
Пробыв у этой замечательной семьи около часу, мне удалось узнать буквально все, что было возможным. На то источником явились картины и рассказы Николая, коих, собственно, хватило мне и в поезде.
Я не смог запомнить тех обжитых годами стен; не смог и возобновить дорогого сервиза, хранился тот за стеклянной стеной шкафа. Но так просто и счастливо вспоминаю милый ужин наш, первый, теплый, даже несколько домашний, несмотря, что не дома был я.
-Так что же вы, Денис, - без родителей с пятнадцати? – и бестактный вопросов уйма было; как и всегда при знакомствах, вот только не обижало то меня, не расстраивало; я просто кивал головой.
Они успели полюбить меня, а я успел их. Словно бы семья мы, которая к рассвету расстанется.
Успел я понять, отчего не снимал шляпы в поезде Николай, - не имелось у него волос. Правда, не портило это его, а напротив заставляло ценить столь занимательного преподавателя. Последней его черты не проявилось, - он не учил жизни, истории также. Будучи близки, явился Николай мне другом и на этот единственный вечер перестал я быть одиноким да преданным; мне казалось, даже небо светило своей улыбкой.
Дети их, два парня шестнадцати лет, коих застать я под ночь успел, они так походили на родителей, друг друга в частности, но ни у одного я не заметил той искры, которую находил во взглядах собственных ровесников-сирот, просто ли сирот, просто ли Кристины…видно, наличие семьи как-то по-другому строит личность. И довелось мне застать счастливые годы беспечности, сытые до смеха и голодные до разлуки; всего на несколько часов стоило мне вернуться в них.
Под вечер стали мы пить чай. Честно, выпечка жены Николая могла стать самой обычной стряпней, если бы не уют таких мгновений. Словно бы самое безопасное место, кухня, такое горячее, близкое; как сильно пришлось мне отвыкнуть от минут подобных. Вот лишь бы время не бежало.
И затем я уснул. О, не спал я так со времён младенческих, когда мать, сама уставши, подойдет и тихо ляжет рядом; безумно, славно так любя, лелея и мечтая, как и делал то я на теплой кухне Николая Поликарповича да жены его Марины, чтобы никогда-никогда не заканчивалось сей краткое, незаметное мгновение длиною в беспечность.