Корея

Прослушать в исполнении автора (скопировать ссылку и вставить в браузер):
   
Часть 1

https://disk.yandex.ru/d/b9p7Yx0U3CGnMg
   
Часть 2

https://disk.yandex.ru/d/MYMFqWLIVbXZvA

       Так распорядилась судьба, что занесло нас в Смоленск. Обычная армейская жизнь, характерная для того времени-середины прошлого века. Иди туда, куда прикажут, живи, как сможешь и не ропщи... Ехали, жили, и не роптали. Просто не знали мы другой жизни, сравнивать, слава богу, было не с чем, потому и выжили. Теперь, вспоминая, горжусь и благодарен судьбе и родителям, ибо закалку получил основательную.
       Теперь, чуть что, шуму, как на базаре - мы жили себе там, а нас, бедненьких, переселили туда! Насилие, геноцид, тоталитаризм... Татары, чеченцы... Гвалт! Теплушек никак забыть не могут. Так и я не забыл. Были теплушки. По нынешним временам, чтобы молодым и не очень молодым, понятно было, расшифрую... Обычный для тех времен, двухосный товарный вагон с деревянной обшивкой. По середине, с каждой стороны часть стены сдвигалась на роликах.
        Такие вагоны хорошо показали в фильме о неуловимых мстителях. То была гражданская война...а  ходили они до наших дней, те самые. Может и теперь стоят где-нибудь для киносъемок. Называли их теплушками не потому, что в них всегда было тепло, а потому, что по середине вагона на железный лист ставили чугунную печку с жестяной трубой и топили ее, чем придётся.
        Это была буржуйка хотя ничего буржуазного в ней не наблюдалось. То ли это юмор был такой, то ли потому, что толстая и топлива жрала много. Дальше шли нары. Вот и весь комфорт... Зимой по этому вагону ветры гуляли, как хотели, буржуйка раскалялась до красна, а в двух шагах от неё-стужа.
        Нет, позже перепадали нам, офицерским семьям, так называемые классные вагоны. Не товарняк, конечно, но перегородки были не до самого потолка и с верхних полок просматривался весь вагон..., но уже не теплушка, грех жаловаться. Да мы и не жаловались. Опять же, знали бы мы другую жизнь, может тоже стали бы ныть:
        Ах, что такое? Как это можно! С детьми да черт знает куда... Да мы были детьми... Армейскими, гарнизонными. Сунешься на тючки со скарбом, вагон покачивает... Приглушенные голоса, паровозный гудок шумнёт, ветром занесёт угольную гарь... попершит в гортани. Все наши тут. Хорошо...
        А Корея то тут при чём? Кому как, а для меня с неё, пожалуй, всё и началось... Родила меня мама в сорок шестом году в далекой Чите. Время и место были голодные. Всю войну в Россию из Монголии шли эшелоны с мясом, лошадьми и армейскими полушубками - всё для фронта, всё для победы...
        Шли они один за другим, всё мимо, мимо...Чита жестоко голодала. Мёрли на улицах, на рабочих местах...молча.
        Хоронить зимой было невозможно. При известном читинском малоснежьи, земля промерзала и трескалась. Дров и, тем более, взрывчатки, на рытьё могил, не было и стояли покойники в тамбурах бараков, как поленья, до весны. Обычное было дело. Война кончилась, а беда осталась... Голодали. Тут и говорит один заезжий офицер отцу:
        -Ты, лейтенант, чего тут отдыхаешь? Чеши к военкомату, там набирают технарей в оккупационную группу войск в, Корею. Рискни...хуже не будет. Говорят, сытнее.
         А, кстати, группа войск так и называлась, без лицемерия и лживой политкорректности, оккупационной. Как нужно было, так и поступали и не перед кем не расшаркивались. Так что, на второй неделе своей жизни, стал я оккупантом. И не жалею. Всё было правильно.
         Бросили нас в эту самую Корею в тех самых, теперь уже, легендарных, теплушках. Март был холодный. Папа, чтобы натопить буржуйку, на остановках, которые случались обычно по ночам, бегал ломать деревянные заборы, где придется.
         Ехали... Хлеб кончился скоро. Хлебные крошки, оставшиеся в мешочке, родители поделили между старшими сестрой и братом. А мне что? Мать голодная. Холод. Ни перепеленать, ни на нары положить...выворачивало меня до желчи от качки и голодухи. Ехали... Это мне мама рассказывала потом, через десятки лет, когда мы с ней остались вдвоём.
         Дотащились до границы. Досмотр. Тепло. Врач, то есть военврач, как распеленали меня, ахнула... Чуть ли не скелетик, кожицей шершавой покрытый, уже вытянулся... Она, фронтовичка, орет сестре:
    - Срочно! Колоть...
        А та ей:
     - Не чем колоть, шприцев, иголок чистых нет...кипятить только поставила!
        Врачиха матом:
     - Так и раз эдак! Грязные давай, не помрет – от сепсиса может спасем.
Долбанули грязными бабёнки и сработало... Дай им Бог на том свете вечное блаженство.
        Дернулся от укола младенец-доходяга и задышал со стоном... Ведь не запищал, не заплакал, а именно охнул в нижнем регистре.
Прибыли мы, наконец, на залив Канан, на брошенную японцами военную базу. Домики. Всё чин -чином...
        В печках – недогоревшие бумаги и оккупационные японские деньги. Корейцы  местные были забиты и запуганы  японцами напрочь. Разместили нас там, где жили японские офицеры. Целый квартал. Благодаря природному музыкальному слуху, мама быстро освоила разговорный корейский язык... Смуглолицая и черноволосая, она приглянулась кореянкам. Освоившись с ней, они шутили:

       - Мадаму Нина-руски –корейский... Кароси -да!

        Вот они и рассказали, что там было до нас. Не дай бог корейцу попасть в этот квартал...А попал, так не смей пройти мимо крыльца, где стоят японские ботинки.
        Должно было с поклоном, обратиться к ним, к ботинкам:
         -  Простите меня за нарушение вашего покоя...
        И своей одеждой почистить их и, с поклоном, удалиться. Провинившихся наказывали эти, эти любители поклонов, эстеты, созерцатели цветения сакуры, тоже изысканно. Манера у них такая была - провинившегося распинать на деревянном щите.
        Для начала били бамбуковыми, естественно, палками по пяткам. Если строже, в рот мученику вставляли воронку и заливали воду, пока живот не раздуется и били, опять же бамбуковыми палками, уже по животу. Ну, а если и этого им казалось мало, на живот жертвы опрокидывали таз, совали под него пару голодных крыс и таз привязывали... Крысам деваться было некуда и они вгрызались. Писать тошно. Страшно себе представить. А теперь и сказать об этом уже почти некому.
        С тех пор не жаловала мама японцев с их улыбками, поклонами, экибаной и утонченной поэзией...Молча не жаловала. Глаза темнели. Конечно, эти разговоры были уже потом, когда обжились...
        А поначалу, в первые дни, принес папа паёк, дверь за собой закрыл и говорит:
        - Нинуша, тут что-то не так...Старшина на продскладе всё выдавал навалом и ничего не взвешивал! Он или сумасшедший, или бандит.
        - Ой, Толюшка, неси всё это назад. Ну их.
        - Так ведь выдали...а дети  ?
        После читинской голодухи, когда за буханку хлеба можно было крепко погореть, как у нас говорят, до самых крайностей, страшновато казалось. Но голод не тетка... Дети истощены.
        Стали варить. Зашел по – соседски, офицер приехавший раньше и ухмыляется:
   - Рисок варите ?
        Мама, радостно:  Да, вот и рыба....
А он: Скоро вам это всё опротивеет…
        Ничего она ему не сказала, только подумала: Или ты не глодал или с роду дурак.
        Он, видать, понял по взгляду. Глаза у мамы были выразительные. Красивые и ласковые. Тёмно-карие, почти черные. Но если что, могла так глянуть, что и не трусы робели. Казачка была первостатейная.
        Да, а на заливе был базар. Буквальна рядом. Рыба всякая возами, крабы, спруты, даже китята молочные в крытом рынке на мраморных столах и пластали их электропилами. Это уже тогда. И такой порядок был - только рыба на возу поснула... У скумбрии, например, вокруг глаз покраснело, тут уж к возу на подходи - везут её на завод и пережигают на удобрения. Завод, конечно, тут же рядом.
        Так что и рыба любая свежевшая и рис, и фрукты-овощи всякие... Это после Читы.
А то ведь, как только приехали, все удивлялись: Лейтенант молодой, с троими детьми и с матерью... а жена где? Маму мою приняли за старуху, до того была истощена... А было ей тогда неполных тридцать два года. Это как? Теперь взялся бы кто о тех делах кино ставить, до такого трагического эпизода не додумался бы.
        Да такое и в голову никому нынешнему не взбредёт. Это пережить надо. В полном смысле слова пережить и выжить, и теперь сказать.
        А надо? Ой как надо! Нынешние киношники всё нажимают на обилие портретов Сталина, ситцевые платья «в горошек» на дебелых героинь в белых носочках с каёмочкой. Бройлеры с куриными мозгами, а ля Голливуд. Да, тогда я был крайне мал, но это в крови. Не сочтите за громкие слова. Это так.
        Выжили... Я уже вскоре бегать стал вприпрыжку. Наступил на яичную скорлупу и порезался. Видно, что-то зацепило и с тех пор, на этом месте осталась ямка, Так вот, было нас тогда двое сорванцов. Я, то есть Павел и соседский одногодок мой - Борис. Прозвали нас  - Пуля и Буля. И обмундирования был у нас один комплект на двоих. Майка и трусы... Буля в майке, я в трусах. Так как-то сразу повелось.
        Сытые, воля, тепло. Хвать друг друга за руки и, я вприпрыжку, Буля вольным аллюром и, по оккупированной территории, к каналу. Мама – хвать, а нету! Выскочит со двора – летчики идут, она к ним:
        - Ребята , карапузов не видали?
        А, смеются, это один смуглый другой белый, и комплект вещевой один на двоих?
Вон они чешут к каналу.
        Мать следом. А мы оглянемся и в галоп! Она, конечно, настигает помалу, чтоб не напугать. Канал-то близко и без ограждения. Видим, деваться некуда...Мы с ходу, разворачиваемся на сто восемьдесят и, с радостным визгом- ей навстречу!
        Тогда же папу свалила тяжкая болезнь, это уже после читинского тифа и дистрофии. Думали - помрет... Выжил. Война догнала его уже здесь, в Красном Бору. На пятидесятом году жизни.

        Так распорядилась судьба. Обычная. Армейская. Наша.