Тюрьмерика

Давидофф, Сергей
Тюрьмерика. – Киев, 2021. – 250 с.

ISBN 978-5-4485-8046-8


Все работы автора здесь: https://sergeidavidoff.com/

УДК 82-312.4

Книга содержит ненормативную лексику. Рекомендовано для читателей в возрасте 18+.

Все права защищены. Никакая часть этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами без письменного разрешения владельца авторских прав.

ISBN 978-5-4485-8046-8 © Сергей Давидофф, 2021







«Кто из вас без греха,
пусть первый бросит в нее камень»
Евангелие от Иоанна
(гл. 8, ст. 7)











П Р Е Д И С Л О В И Е




Статистика говорит: около 2,3 миллиона заключенных сидят в настоящий момент в тюрьмах США – больше чем в 35 крупнейших европейских странах вместе взятых. Ни одно общество за всю историю цивилизации не лишало свободы такое огромное количество собственных граждан, при том, что эта страна провозглашает себя самой свободной в мире. В США сидят двадцать пять процентов заключенных всего земного шара, учитывая, что население страны составляет всего лишь пять процентов планеты. В 1972 году в Америке было триста тысяч заключенных, а в 2014-ом – уже два миллиона триста тысяч. На два миллиона больше. Двадцать лет тому назад в США было пять частных тюрем, теперь их – сто сорок.
Что произошло за эти двадцать лет? Почему так много народу за решеткой? Частные тюрьмы – одна из самых быстро развивающихся индустрий. Она имеет свои выставки, конференции, вебсайты, интернет каталоги, архитектурные и строительные компании, инвестиционные фонды, свои батальоны тюремной вооруженной охраны. Эта индустрия заинтересована держать людей взаперти, корпорации получают доходы от дешевой рабсилы, – чем выше сроки, тем выше доходы. Статистика преступности в США за последние двадцать лет стабильно идет вниз, между тем количество заключенных растет. Большинство правонарушений в Америке – продажа наркотиков в микроскопических количествах.
Федеральные законы предусматривают пять лет лишения свободы без права досрочного освобождения за хранение пяти грамм крэка (дешевая смесь из кокаина), а за полкило чистого кокаина – срок тоже пять лет. За крэк в сто раз больше. Кокаин принимают в основном белые и средний класс, крэк – черные и латинос. Уровень преступности в США снизился на половину с начала 90-х, тем не менее в тюрьмах сейчас сидят на пятьдесят процентов больше народа. А в частных тюрьмах количество заключенных увеличилось на 1600 процентов. Если рабство законно только по отношению к заключенным, тогда имеет смысл пересадить побольше людей и превратить их легально в рабов. Это не система правосудия, это – бизнес.;




Ч И С Т И Л И Щ Е




Зал суда – атмосфера свободы и официоза. Просторное чистое помещение. Судейский стол на возвышении, герб США внушительный на стенке. В окне – серое озеро.
Ко мне навстречу встал высокий мужчина лет пятидесяти – мой бесплатный адвокат, Мистер Ланелл. Протянул руку, похлопал по плечу и сказал с улыбкой:
– Я знаю, что ты не виноват.
Я выдавил грустную улыбку в ответ… «Может на самом деле сейчас разберутся, оправдают, выпустят, отвезут к моей машине, вернут документы и деньги, свободен мол, извини, брат».
Это было слушание (bond hearing) о возможности выйти под залог пока идет расследование. Высокий худой обвинитель с синяками под глазами усердно доказывал судье, почему меня опасно выпускать. У него была тетрадка и он по пунктам гневно все перечислял: «Тридцать тысяч кэш… Ну кто носит в Америке тридцать тысяч с собой? Только наркодельцы, Ваша светлость… Плюс, у него два паспорта и ничего его не держит в США… Убежит, сто процентов убежит, если отпустим». И он был прав, я бы пешком в Нью-Йорк, лишь бы мне паспорт вернули, а оттуда на самолет и домой. Или в Мексику через забор, в Южную Америку, в леса Амазонки, раствориться среди аборигенов и забыть про тюрьмерику.
Минут двадцать слушание длилось, меня трясло, но я молчал, подсудимому не рекомендуется вякать, да и бесполезно. Затем обратно в наручники, мимолетное прощание с адвокатом.
– Я приду навестить тебя, не переживай, завтра приду, – он меня похлопал по плечу. – Не волнуйся, все будет хорошо.
«Неужели?»
Меня вывели те же два федерала, передали копам и отвезли в тюрьму через дорогу. Там вновь процедура оформления: фото, отпечатки пальцев, оранжевые лохмотья и в чистилище, с кучей только что попавшихся негров.

На стенках там висели два телефона. Арестанты стояли возле них, ожидая очереди поговорить. То был выход в мир, первое заявление о случившемся, просьбы к родным и близким оплатить залог и вызволить из тюрьмы. Драмы разворачивались у этих аппаратов: драки, крики, разборки. На тех, кто слишком долго говорили, начинали орать, затем оттаскивать, те отбивались, «надо найти срочно деньги выйти отсюда!» Иногда вспыхивали короткие драки, тогда вбегали охранники, хватали нарушителей и волокли в карцер.
Часа четыре длились драмы в телефонной клетке. Мне звонить было некому, я сидел на железной холодной скамье… оцепеневший, без мыслей… «Что будет, то будет – выхода отсюда нет».

Наконец, вместе с еще несколькими узниками меня отвели на девятый этаж и поместили в квадратный зал, переполненный людьми в оранжевых тряпках. Они ходили кругами по залу, сидели на железных стульях и полках, некоторые на полу. Было супер шумно, около восьмидесяти несчастных в этом остроге. Помещение двадцать на тридцать, крохотные окошечки в стенках. Выглядываешь на волю и видишь город, здание суда напротив и кусочек озера.
Мне выдали полку номер один, прям у входа, напротив туалета. Надо сказать, что со временем я сортир в тюрьме стал называть: «аэропорт». Шум спускаемой воды напоминал мне звук реактивного самолета на взлетной полосе. Маленький тайфун, а не туалет. И всю ночь народ курсирует мимо меня на этот аэродром туда-сюда, звук взлетной полосы ревет нон-стоп, да и зэки не умолкают. Я моментами отключался и дремал посреди сюрреального кошмара.

В этом чистилище прошел пасхальный уикенд. В понедельник меня перевели на одиннадцатый этаж. Двухярусное помещение, около пятидесяти заключенных. Преимущественно черные, плюс пятеро белых наркоманов.
Поселили в клетку на первом этаже, возле душевых кабинок. Мое место на полу. Твердый пластиковый матрас. Единственный лежак занят ветераном клетки, моим новым сокамерником Джеффом. Негр тридцати восьми лет, коренастый, лысый, набожный. Сидит в четвертый раз за домашнее насилие. Говорит, был легкий аргумент с дамой сердца, она его обматерила. Но это мелочи, афро-американки они такие, темпераментные и голосистые – закон джунглей, кто кого перекричит… но, когда она пульнула в него чугунной сковородкой… чуть-чуть промахнулась, разбила стеллаж и фарфор (бабушкино наследство), тогда Джефф, исключительно в целях самообороны, легонько подтолкнул подружку. Она кувырком вниз по лестнице два пролета, ломает себе три ребра. Ну и башкой о косяк. Кровь, крики, вопли, 911, копы. Джеффа мордой в пол, ботинок на голову, наручники. Пробивают криминальную историю, а он, голубчик, три раза сидел уж за домашний беспредел. И то, что в церковь ходит регулярно, и то что там проповеди читает по субботам, и то что в хоре поет, – ничего не помогло, – в темницу! Семь лет обещают. А, может, меньше. Об этом он молится, вздыхает: «Спасибо, Иисусе… Помоги, Иисус!»

Завтрак тут в четыре утра, обед в десять, ужин в четыре после обеда. И всё. Нет холодильника, куда бы ночью пойти, заглянуть и теряться в размышлениях, что вредно на ночь, а что нет. С четырех после обеда и до четырех утра – пост.
Вызывают на завтрак так: «CHO-OOW »! Звонкий щелчок замков, клетки открываются, народ выползает и выстраивается в очередь за похлебкой.

Зал маленький – десять на пятнадцать. Посреди четыре металлических столика с вмонтированными в пол стульями. На них сидят зэки, рубятся в домино и шахматы. Остальные бродят по кругу.
Встретил одного земляка, Дэн зовут, еврей из Одессы. Попал в США трехлетним ребенком. Вначале с трудом вспоминал русские слова, но вскоре стал говорить, правда, с акцентом. Дэну светит много, лет двадцать: за распространение наркотиков, за незаконное хранение оружия, ограбление… двадцать три статьи всего. Полтора года сидит, ждет суда. Переживает заранее, что будет делать, когда выйдет. Ведь у него нет гражданства, только Грин Кард. А преступников (не граждан), после отсидки депортируют.
– Ку-уда? Куда я поеду? У меня там ни-икого нет, – ноет Дэн. – Нико-ого! Все родственники были здесь, но уже умерли. Подруга нашла себе другого… на второй же день как меня посадили, буквально на второй день. А ведь из-за нее я и сел. Друзья… Друзья? Нет никаких, бля, друзей… Были, когда кокс и деньги водились, а как посадили, тут же все забыли, некоторые даже показания против меня давали – крысы, хотели, чтобы им сроки скинули.
Я хожу с ним по кругу, слушаю, киваю… сам не знаю, что мне светит. Адвокат в субботу навестил, как обещал, думал, начнет мне помогать, а он давай выпытывать.
– Расскажи мне всё… Что ты сделал? Откуда у тебя деньги? Паспорта фальшивые? Четыре мобильника… девять симок… Зачем?
– Так я же путешествовал… а в каждой стране свои симки, я их менял. Паспорта легальные. Неужели они не могут проверить? Деньги заработал честно… Налоги, правда, не платил. Но, собирался… – Пытаюсь объяснить, а сам погружаюсь в грустную темную яму, надежды на освобождение испаряются.
– Ты знаешь, тебе светит лет десять. Надо честно мне всё рассказать.
– Десять?! За что?!
– Да. Может даже и пятнадцать. Они считают, что задержали крупного русского хакера и драгдилера. Обвиняют тебя в подделке паспортов и продаже наркотиков.
– Какой хакер! Я даже фотошопом не умею пользоваться. Наркотики?! Откуда? Они что, нашли наркотики?!
– А деньги откуда?
¬¬– Это мои деньги, честно заработанные… Я же их в банке хранил… они ведь могут проверить мои банковские счета.
– Проверят, всё проверят. Также они говорят, что ты уклонялся от уплаты налогов.
– Я не уклонялся... Я ведь не в Америке работал, а в Канаде... Что, мне все-равно в Америке надо было налоги платить?
– Конечно... можешь хоть в Тимбакту работать, но, если ты гражданин США, то ты обязан платить дяде Сэму.

Такой примерно разговор при первой встрече с адвокатом. Я рассказал ему подробно своё био, он обещал зайти в понедельник. А пока хожу по кругу в сером блоке, слушая жалобы Дэна, дабы отвлечься от собственных дум. Рад, что есть еще один горемыка из бывшего СССР и рад, что есть с кем поговорить.
– Не увижу белого света, – твердит Дэн. – Не увижу. Я всех предал на воле. Подруга ушла. А мы ведь готовились к свадьбе. Ушла к лучшему другу. А был ли он лучший? Денег мне никто не высылает… Да что там деньги… никто на мои звонки не отвечает.
– Я сам без понятия, что будет, – поддерживаю невеселую беседу. – В тюрьме впервые, никогда даже наручники не примерял… А-а… нет, было один раз. – И я рассказал ему историю: «Ехал я как-то по хайвэю, красивейший закат, солнце оранжевое, большое, ну прям глобус огненный закатывается за горы… Останавливаюсь, камеру на штатив, влезаю на мост и снимаю проносящиеся фуры на фоне красного солнечного диска. Долго, минут тридцать стоял на мосту. Уже темнело. Вдруг, слышу что-то сзади. А хайвэй шумит, не понятно. Поворачиваюсь и вижу: коп стоит, растопырив ноги, целится в меня пушкой и что-то кричит! Не понятно «что» – шумно очень. А он орёт, чтобы я бросил на землю то, что держу в руке. На улице практически темно, шумно. Но каким-то образом я все-таки догадался выбросить штатив. Мне руки за спину – наручники. Ещё несколько машин подъехало, мигалки, сирены, «Рэмбо» поймали. Обыскали, осмотрели штатив и камеру, спросили, что делаю на мосту. Снимаю закат, говорю, для документального фильма. Сняли цепи, сказали, что им позвонили и доложили: снайпер с моста по дальнобойщикам стреляет».

В пятницу приходил опять адвокат. Вызвали, стою в коридоре, жду. Еще несколько черных прибыло. Гуськом по коридору, в лифт, на первый этаж, в грязную клетку, человек двенадцать. Сидим. Сквозь решетку видны свободные люди за толстыми стеклами, общаются по телефону с арестантами. Адвокаты с портфелями ждут своих клиентов.
А вон и Мистер Ланелл появился – спаситель мой, благодетель. Так рад его видеть, почти как Иисуса Христа, только на него надежда.
Вызвали и меня в каморку, цепи сняли. Потираю запястья, оглядываюсь. Мистер Ланелл раскладывает бумаги.
– Не беспокойся, камер нет. Тут конфиденциальные комнаты для адвокатов. Можешь мне всё рассказывать… «всё как есть».
А другие зэки советуют: «ни в коем случае никому ничего не рассказывай, даже адвокату, он ведь назначен государством, он на них работает. Чем больше говоришь, тем выше срок… Всё что ты скажешь – всё используют против тебя». А мне хочется делиться, доказывать, что я не тот, за кого они меня принимают… Как же так? Еду по хайвэю, по самой свободной стране, и вдруг – остановка, обыск, арест, в тюрьму. Всё отобрали – пятнадцать лет сулят.
;




Г Р А Б Е Ж   С Р Е Д Ь   Б Е Л А   Д Н Я




Двадцать восьмого марта, две тысячи четырнадцатого года, у каждого обитателя нашей планеты были свои проблемы, а я проснулся в четыре утра и пошел в кофейню Старбакс, она открывалась в четыре тридцать. Взял капучино и круассан, сел в кресло, раскрыл ноутбук и время пролетело, не то, чтобы продуктивно, но и без печали, забылся в чтении новостей и приколов.
Была пятница, находился я в городе Колумбус, штата Огайо. План был купить недорогой домик в Кливленде, переделать в студию и там отснять свой фильм, который я планировал вот уже несколько лет. В Лос-Анджелесе аренда дома для съемки обошлась бы мне тысячу долларов в день, а в Огайо – купил себе домик за пять тыщ, переделал в студию и снимай свое кино хоть круглый год. В сумке у меня лежали отложенные на всё это предприятие двадцать восемь тысяч долларов. На двенадцать была назначена встреча с агентом по недвижимости.
Деньги я заработал в Канаде, снимая рекламу про химикаты. И двадцать восемь тысяч, это всё, что осталось после полутора лет скитаний по миру. Сумма была кэш. Три аккуратные пачки новеньких хрустящих долларов. Я их в Лос-Анджелесе в своем банке снял. Агентство обещало десять процентов скидку, если оплачу налом. Тоже хотят меньше налоги платить. А свои собственные налоги я не платил целых семь лет. Все откладывал... на следующий год… на следующий… позже оплачу…
В десять я вышел из кафе. Кливленд в двух часах езды от Колумбуса. Выезжаю на 71-ый, моросит, мерзко, тучки неприветливые. Еду. Вдоль хайвэя, наблюдаю вдруг необычайное количество патрульных машин, штуки четыре насчитал. Потом ещё и ещё. Восемь черных джипов, через каждые два-три км стоят. «Что такое, четыре дня ехал через всю страну, ни одного копа не видел, а тут их столько».
Вдали замечаю очередную черную ментовку, стоит зловеще на обочине. Еду в левом ряду, перестраиваюсь в средний, проезжаю, гляжу в зеркало: да, так и есть, круизер медленно выруливает из засады и следует за мной. Вроде ничё не нарушал, смотрю на спидометр. На всякий случай еду шестьдесят миль в час, коп держится сзади, в левом ряду.
Через минуту таки врубает мигалку. Показываю поворот, пропускаю фуру, пронесшуюся мимо, становлюсь на обочине. Джип за мной, мигалки горят. Коп выходит, достаю документы, открываю левое окно. Он подходит справа, стучит, опускаю форточку.
Белый англосакс, лет сорока пяти, в широкой шляпе, подозрительно просовывает башку, оглядывает салон. Я протягиваю документы.
– Куда едем? – а сам стреляет глазами.
– В Кливленд.
– Что, что?!
– В Кливленд! – показываю рукой вперед.
Он дает мне знак выйти, документы так и не берет. Выхожу, ветер, дождик моросит.
– Куда едем? – кричит, в этот раз громче, хайвэй шумит.
– В Кливленд, – повторяю, а сам начинаю нервничать.
– Зачем в Кливленд? – и оглядывается.
– Дом покупать, – отвечаю.
– Что, что?!
– Дом покупать! – повторяю, погромче.
– Пройди туда, – указывает к своему круизеру, – руки за голову… не бойся, надо тебя обыскать, для твоей же безопасности.
Поднимаю руки, он хлопает по карманам, открывает заднюю дверь джипа.
– Заходи.
Влезаю. Легкий мандраж. За решеткой в кабине спереди вижу: ноутбук на торпеде, рации, гаджеты, два черных автомата воткнуты возле сидений. Подъезжают еще две патрульные машины. Коп открывает дверь:
– У тебя есть что-нибудь нелегальное в машине?
– Нет, нету ничё такого...
– Сознайся, легче будет для всех.
– Ничего нету нелегального, клянусь.
– Полицейская овчарка учуяла наркотики, – говорит коп. – Мы будем обыскивать автомобиль. – И прочитывает мне скороговоркой права и обязанности.
Менты открыли двери бусика, один роется спереди, другой сбоку, третий открыл заднюю дверь, мои чемоданы нараспашку. «Как можно… – думаю, – там же мои личные вещи… и это ведь – самая свободная страна…»;




А М Е Р И К А Н С К И Й   Г У Л А Г




Меня привезли в полицейский участок и стали допрашивать. «Хороший – плохой» полицейский, как учили в академии. Между тем мой вэн разбирается на части. Замечаю через приоткрытую дверь: сняли сиденья, колеса, обшивку, торпеду… «Что происходит»? Вещи разложены на столах, каждая бумажка рассматривается с подозрением. Вижу, копы нашли деньги, пересчитывают, раскладывают по стопочкам.
Подъехала секретная служба, интеллигентного вида типажи, с растопыренными пиджаками. Вооружены, обучены, патриоты, поймали наркодиллера.

Шмон длился около шести часов, а, может, больше, время я не знал, голова болела, постоянно хотелось пить. Нашли документы, два паспорта и несколько симок. Надели наручники, посоветовали не волноваться и не сопротивляться, погрузили в полицейский «Мустанг» и отвезли в тюрьму. По дороге коп расхваливал местную кутузку: «Не переживай, у нас почти что «Хилтон». Многие садятся спецом в тюрьму, когда на улице холод, чтобы перезимовать. Бомж витрину разобьет и три месяца бесплатного жилья и жрачки в нашем мотеле. Тебе понравится».
«Понравится»?
«Мустанг» заехал в темный ангар, ворота сзади опустились. Меня завели в холодное помещение: велкам в тюрьму, никогда не был.
В предбаннике шмон, всю одежду гражданскую снимай, дают блеклые оранжевые тряпки. Затем в приёмную. Стоит телек, парочка торчков пялятся в него, девушка–коп оформляет: отпечатки пальцев, фото, личная инфа. Я в базе. Тоже расхвалила мне тюрьму: «Не волнуйся, тут «Хилтон» – лучшая тюрьма в Огайо. Да какой там Огайо – лучшая в Америке. Отдохнешь».

Заводят меня в клетку, дверь железная за мной – клац! На полу матрасик пластиковый. Прилег, до сих пор не понимаю, что произошло. В приемной дикий крик, выглядываю в оконце: тип, закутанный в одеяло, бьется в истерике, голова в крови. Охрана прибежала, пара тумаков, он упал и замолк. Я лег обратно на матрасик и уснул.

В четыре утра меня разбудили и повели по чистым коридорам. Двери, открывающиеся и запирающиеся за нами, через каждые двадцать шагов. Входим в помещение. Два яруса. Наверху клетки закрытые, внизу народ спит на полу. Мне указали на тюфяк: твое место мол, отдыхай.
Вокруг храпели, стонали, матерились, такие же пленники Американского Гулага. У большинства был отходняк после наркоты или алкоголя.

В пять утра раздался крик: «CHOO-OW» ! Я было задремал, но этот вопль меня выдернул из нирваны, я вскочил. Народ подтягивался к двери, некоторые уже успели заполучить подносы и двигались в свои углы.
Я подошел, взял еду и ретировался на свой матрасик. Рядом сидел молодой негр. Весело спрашивает:
– За что сидишь?
– Пока не знаю, – отвечаю. – А ты?
– Я на probation  был, меня на трассе менты остановили, обыскали, нашли один грамм крэка, теперь пять лет светит.
– Пять лет? За один грамм?
– Так это не первый раз, я уже сидел, с двенадцати лет. Сначала в детской колонии, потом в Max Security  четыре года.
– Сколько времени в общем ты по тюрьмам?
– Ну… – он подумал, – лет десять.
– А сколько тебе сейчас?
– Двадцать пять.
– Значит, ты на свободе только годика два побыл с тех пор, как посадили по малолетке?
– Да… где-то так…
Он улыбнулся, золотые зубы заблестели, он поглядел на мой пирожок в подносе.
– Будешь?
– Забирай.
Он радостно зацепил десерт, схавал.
– Спасибо.
– Будь здоров, – говорю. – А я вот пока не знаю, за что… Когда мне объяснят?
– Ну, сначала, местный суд по телеку.
– По телеку?
– По монитору… чтобы не заморачиваться в суд возить. Тебе огласят обвинение, сообщат, если под залог выйдешь и во сколько тебе это обойдется.
– У меня все деньги отобрали.
– Сколько?
– Где-то двадцать восемь штук.
Он присвистнул и завистливо обмерил меня взглядом.
– А какая машина была?
– Вэн.
– Ок.
Он съел пирожное, встал.
– Пойду позвоню.

На стенке висели два телефонных аппарата, к ним стояла очередь.
«Мне тоже надо позвонить», – я подумал… «А кому? И как? Денег-то у меня нет. Ничего нет… только оранжевая униформа без карманов. Ни-ичего! А может вернут? Может ошиблись? Разберутся, вызовут: «Эй, Russian, выходи… Извини, все ок… Ты свободен». Может деньги вернут, машину? Там же все мои вещи, документы, компик, они все перерыли… Кто им дал право? Это ведь мое личное имущество… И это – самая свободная страна? Разве такое возможно?» Много мыслей нахлынуло, голова и так побаливала, а тут запульсировало в висках. Я встал, подошел к двери, постучал. Выглянула недружелюбная физиономия охранника – оторвал от компа.
– Чего?
– Таблетку от головной боли, плиз.
– В понедельник, когда медсестра выйдет на работу.
И захлопнул окно.
Fuck.
Я ретировался на свое место, головная боль атакует. Оглядываюсь – вокруг половина народу стонет на полу.
;




Н А Р К О М А Н   Б Р А Й А Н




После обеда перевели в одну из комнаток на втором этаже. Меня дружелюбно встретил обитатель клетки по имени Брайан. Тридцать восемь лет, высокий, худой, белый, веселый, наркоман. Это он в одеяле давеча, в приемной, башкой об стены бился.
– Привет! – Он протянул руку. – Брайан.
– Сергей. – Я был приятно удивлен. Думал сейчас драка будет, как в кино показывали.
Брайан рассказал, что всю жизнь на героине, многократно в тюрьмах, но бросать не собирается, любит это дело. Говорит: лучше чувства в мире нет, лучше секса.
– Просто улетаю в нирвану, – улыбается Брайан.
Что сказать, я героин не принимал. Марихуану пробовал пару раз, да и то легально, по рецепту, в Калифорнии.
Небольшое отступление, расскажу, как я медицинскую карту на траву получил. Раз легализовали, почему бы не попробовать. Еду как-то по бульвару, недалеко от моего дома, вижу лист огромный зеленый светится рекламой и надпись: «Трава-Мама». Хм… Подъезжаю, звоню, решетки на дверях. Открывают две веселые студентки, пританцовывая, приглашают внутрь. Я говорю: «Бумаги нет пока, просто зашел поглядеть». А они мне: «Да вон, через дорогу прям, доктор… иди получи лицензию, шестьдесят баксов, десять минут займет, не больше. Пешком иди… вон-вон!» – Показывают.
Перехожу дорогу. За столом восточного типа девица. Темные волосы, глазки мутненькие, беззаботные.
– Вы за лицензией? А-а… Щас! АЗА-ААР! – кричит. – Клие-ент!
– Давай его сюда! – доносится голос с акцентом.
– Проходите… вторая дверь направо.
Вхожу. Угрюмый иранец за столом, на хозяина заправки похож.
– Лицензия нужна?
– Ну да, вроде… – отвечаю, слегка смутившись… «Неужели оно так всё просто?»
– Но проблем… – он вытаскивает папочку. – На что жалуемся?
– Я?
– Ну да. Что болит?
– Ничего.
– Как ничего?
– Да вроде все хоро…
Он меня прерывает.
– Так… Голова болит?
– Ну бывает… там перепил, например...
– Хорошо. – Он деловито отмечает на листочке.
– Спите нехорошо?
– Ну, когда перепил, опять же…
– Ок… – еще отметочка в анкете. – Депрессия бывает?
– Ну, наверное, когда с похмелья…
– Отлично!
Протягивает мне бумагу.
– Распишись. Иди к девочке, шестьдесят долларов оплати.
Выхожу, рассчитываюсь, бумага есть, перехожу дорогу, звоню в дверь, студентки в восторге, сверяют бумажку с удостоверением, заводят в магазин. На полках – ряды банок с травой.
– Вам какую?
– Даже не знаю…
– Ну… такую чтоб повеселиться?
– Да нет, мне чтобы хорошо поспать.
– Поспать? Вот… «Sativa». Есть по тридцать за грамм, по двадцать, по десять… но этот не совсем чистый. А вот тот, что за тридцать – супер!
Смотрят на меня вопросительно.
– А еще есть печенье с коноплей… сладости, тортики, есть трубки, зажигалки…
– Хм… Дайте мне тот, что за двадцать. Голова не будет болеть?
– Нет. Ха-ха-ха… Какой там? Еще вернетесь за добавкой!
Отсыпает «Сативы» в коробок, взвешивает, щепотку добавляет, подмигивает.
– Как новому клиенту.
– Ок.
Беру коробок, покупаю еще трубку как у Боба Марлей и зажигалку. Еду домой, пробую легальное курево. Вставило, но не лучше молдавского вина.
;




О Т П У С Т И Т Е   Д О М О Й !




В понедельник меня перевели в другой зал. Громкие ТВ на стенах, народу человек пятьдесят, галдеж. Поселили в клетку на втором ярусе с типом по имени Джесси. Двадцать восемь лет, рок музыкант, наркоман, хромой. Говорит, в гостях был у друга, там хорошенько обдолбались кокаином, хозяин дома вдруг вытащил пистолет, стал угрожать, стрелять в потолок. Джесси отобрал у него оружие и нечаянно застрелил. Убил или нет, еще не знает. Сам позвонил в полицию, копы приехали, повязали. Пострадавшего то ли в больницу, то ли в морг. Пока неизвестно. Если убил, то лет двадцать сидеть, если ранил – до десяти.

Вариации внезапного выпуска на свободу проигрываются бесконечно на полотне сознания. Сложнее всего рано утром: проснулся и ты – в тюрьме… Темная туча обволакивает душу. Потолок белый, вентиляция, решетки. «Почему я здесь?» Нет, это ошибка, выпустят, скоро выпустят, вот-вот откроются двери, меня выведут, вернут гражданскую одежду, деньги, документы… адвокат с извиняющейся улыбкой встретит: «сорри, разобрались, машина ваша у входа дожидается, вот документы и деньги, – вручает мне пакетик, – а также компенсация вам положена за нарушение конституционных прав, – протягивает визитку, – будем над этим работать. А пока, позвольте пригласить вас на ланч, – обсудим это дело…»
«Ну а если никто и не встретит… надеюсь, тут знают, где моя машина, где тот полицейский участок находится. А как туда добраться, все деньги ж отобрали? Пешком дойду, только отпустите… Оттуда сразу на хайвэй и, не превышая скорости, только в правом ряду, в сторону Нью-Йорка – шесть часов ехать. Остановлюсь на кофе, ароматная кружка в машине, музычка, еду – свободен. Там продаю бусик, на такси и в аэропорт. Беру билет за кэш, прохожу контроль, выпиваю водочки в баре, жду посадку на самолет… Двигаюсь со всеми в очереди, показываю паспорт, никто на меня не смотрит, проходите, плиз… Вхожу в самолет, стюардессы улыбаются, интересуются, какое место… Ниче, я и сам найду… прохожу. Самые крутые уже сидят в первом классе, виновато потягивают шампанское, пока простой люд ползет на свои места и угрюмо на них косится. Протискиваюсь с чемоданчиком. Вот оно мое место – двадцать первый ряд, у окошка. Это хорошо. Саквояж наверх… Нет, сначала ноутбук вытащить и что мне там еще понадобится… десять часов лететь. Усаживаюсь, протискиваюсь к окошку… Ох уж эти сиденья, все меньше и меньше становятся, урезают по миллиметру каждый год… Ничего, спасибо и за это, у окошка чуть больше места, форточка опять же, поглядеть на облака. Теперь можно и расслабиться, закажу водки, как взлетим. Сейчас еще рано, я не в первом классе. Скоро… скоро… несколько часов, и ты на свободной земле, по настоящему свободной, а не в державе, выдуманной Голливудом, где все искусственное… и жрачка, и сиськи, и улыбки, и зубы, и кино, и счастье, и демократия. Отпустите меня в лес, в деревню, буду печку топить, по огороду бродить, помидоры выращивать!»

Через неделю, наконец, меня вызывают, руки за спину, по коридору, в комнату тихую заводят. Кондишин, офис, почти свобода. Снимают наручники, мерцает монитор на стенке. Старенький судья на экране, бумаги рассматривает.
– Так… Мистер Давидофф… – Глядит из-под очков устало… – Деньги есть?
– Деньги? Только те двадцать восемь тыс…
Он поднимает руку. Хватит, мол.
Стою, жду, он шуршит бумагами.
– Двести тысяч долларов bond. – Захлопывает папку, экран гаснет.
Мне надевают цепи, ведут обратно в казарму. «Двести тысяч выйти под залог?!» Вхожу в зал, народ галдит, играет в теннис, смотрят ТВ, спорят, хохочут, будто эта жизнь – норма… сидеть тут запертым в серой коробке с незнакомым преступным людом и без понятия, когда белый свет увидишь.
Еще одна неделя прошла в ожидании. Шестнадцатого апреля, в семь утра, когда ещё все были заперты в клетках, донесся голос из спикерфона:
– Давидофф! С вещами на выход! Пять минут на сборы!
Я метнулся вниз с верхней полки, Джесси тоже вскочил.
– Чува-ак! Ты идешь домой! – вскричал он. – Домо-ой! Ты идешь домой!
– Откуда ты знаешь? – Я в недоумении, не может быть…
– Домой! – кричит Джесси, аж скакать начал на здоровой ноге. – Когда объявляют: «с вещами на выход, это значит: домо-ой»!
Собираю вещи дрожащими руками… Какие у меня там вещи? Пару книг и кружка пластиковая, что мне тот же Джесси подарил. Отдаю ему свое богатство, стою в оранжевых тряпках у дверей. Джесси мне советы дает, что делать на свободе. Первое: «сразу же в аэропорт и вон из Америки»!

Двери открываются. В зале тишина, все заперты. Выхожу в сопровождении охраны, оглядываюсь: в окошечках лица зэков, с грустью глядят мне вслед. Кто-то даже рукой помахал.
Выходим в коридор, двигаемся к приемной, там, где оформляли три недели тому назад. Впереди, через прозрачные двери вижу тех двух федералов в пиджаках. Чистенькие, бритые, в черных костюмах, видимо, позавтракали отлично этим утром, может даже в Старбаксе капучино заправились. Стоят молча и с иронией глядят на меня.
Заводят в раздевалку, выдают гражданские вещи. Снимаю оранжевое тряпье, переодеваюсь, а надежда между тем растет и крепнет: «ведь в гражданское переодеваюсь, в свои собственные… джинсики, футболка синяя, свитерок… может все-таки на волю? Они меня, наверное, только до машины подвезут, которая где-то тут на стоянке неподалеку… Да, это ведь справедливая страна, разобрались в моей невиновности, сейчас извинятся, отвезут к машине, вернут документы, вещи, деньги, пожелают удачи… Да, так и будет.»
Выхожу, даже хочется улыбнуться старым знакомым – робкая надежда таится… Но мне, вдруг, велят повернуться лицом к стене, руки за спину, щелкает холодный метал, наручники вонзились в запястья. Берут под локти, выводят в ангар, заталкивают в серую машину.
Ехали около часа по хайвэю. Я, скрюченный на заднем сиденье в наручниках, сдавливающих запястья; один федерал рядом, пистолет поблескивающий из-под-пиджака. Второй – за рулем. Они неторопливо переговаривались, рассказывали о том, сколько у них уже было арестов за прошлый месяц и как это всё нелегко… Особенно в конце месяца. «Еще сорок пять человек надо арестовать, чтобы выполнить месячную квоту. А как успеть за три дня...» А я смотрел в окно на вольных людей, едущих куда-то в своих автомобилях, не подозревающих, вероятно, о своих свободах и не думающих о том, что в любой момент их могут арестовать, чтобы выполнить «квоту».
Приехали в здание суда Кливленда. Ворота ангарные поднялись со скрипом, въезжаем в темный гараж. Боковая дверь в стене неприметная, вхожу в лифт, лицом к стенке. Стою в отдельном отсеке с решетками. Оказывается, тут даже в лифтах есть тюремные камеры.
;




П Р Е З У М П Ц И Я   В И Н О В Н О С Т И




Судебная система Америки, в реальности выглядит совсем не так, как на экране. Судьбу обвиняемых в подавляющем большинстве случаев решает не суд присяжных, а система признательных сделок (plea bargains), заключаемых за закрытыми дверями. В кино и ТВ, нам обычно показывают битвы, разворачивающиеся публично перед судьей и жюри. Но это все мираж. На самом деле, американская система уголовного правосудия – это почти исключительно система переговоров о признании вины, ДО того, как подсудимый попадет в суд. Беседы ведутся между прокурором и адвокатом – переговоры о признании вины в преступлении, взамен на срок в три-пять раз меньше, чем тот, который подсудимый получит, если пойдет в суд. Ведь, по статистике, выигрывают в федеральном суде только ТРИ процента.
Подавляющее большинство арестованных поначалу не признают себя виновными. По закону прокуратура обязана предоставить обвиняемому изрядную часть собранного на него компромата. Арестант знакомится с ним, обычно приходит к выводу, что дела у него плохи, и в большинстве случаев соглашается на предложение прокуроров подписать с ними признательную сделку. То есть, он признает себя виновным в менее тяжком преступлении, а прокуратура взамен соглашается снять с него более тяжелые инкриминирования, которые на него навесили и по которым ему грозит значительно больший срок. Средний федеральный приговор за наркотики, например, составляет (после признательной сделки), в среднем – пять лет тюрьмы. Тогда как обвиняемые, которые пошли в суд и были признаны виновными, получили в среднем – шестнадцать лет. Американский суд – это всегда лотерея и подсудимые не хотят рисковать. А прокуроры заинтересованы в том, чтобы вы признали себя виновным как можно раньше, потому что это позволит им не тратить время и деньги на подготовку к процессу.
Итак, только 3% уголовных дел доходит до суда, а более чем 97% заканчиваются сделкой. Насколько распространен феномен невинных людей, признающих свою вину? Криминалисты, исследующие этот феномен, оценивают, что общий показатель в целом составляет от 5 до 9 процентов. Подсудимые признают себя виновными по целому ряду причин: просьбы об уменьшении обвинений вытекают из соглашения между прокурором и адвокатом, в котором обе стороны идут на уступки и объясняют результат несчастному подсудимому и жертве.
И эта практика только усилилась за последнее десятилетие: больше судебных преследований, больше дел, больше обвиняемых, больше заключенных, больше дешевой рабсилы для частных тюрем, больше полицейских, больше денег из карманов налогоплательщиков. Экономика двигается. Таким образом, при нынешней американской системе виновными себя иногда признают совершенно невинные люди, принимающие, на первый взгляд, рациональное решение. Они предпочитают согласиться на относительно скромный срок лишения свободы и не играть в судебную лотерею, проигрыш в которой сулит им гораздо более суровое наказание.
;




С О Е Д Е Н Е Н Н Ы Е   П О Л И Ц Е Й С К И Е
Ш Т А Т Ы




В клетке то холодно, то жарко. Наверху в стене отдушина, из которой попеременно дует холодный и горячий воздух; температура снижается градусов до десяти, затем подымается до тридцати. И так каждый час. Я сплю на пластиковом матрасе со встроенной подушкой – возвышение такое в изголовье, от которого шею ломит. Скрючиваюсь на оставшиеся метр или полтора, пробую спать. Покрывало – тонкий плед.
Сосед, Джефф, домашний насильник и христианин, храпит словно трактор, буксующий в грязи, с захлебами, с переливами и что-то бормочет во сне. Он получает кое-какие денежки от своей подруги (от той, которую с лестницы спустил) и позволяет себе вкусности типа порошковых сладких газировок и китайской лапши. Пакетик с напитком всегда рядом, он из него ночью отхлебывает, затем в туалет ползет. Унитаз шумит как реактивный самолет.

Познакомился с некоторыми постояльцами. Есть белый тип, – клетка напротив. Низенький, пухлый, лысый, с маленькой аккуратной бородкой. «Ленин» – кличка. Четвертый год тут. Говорят, за тройное убийство. Он все время подает апелляции. Его пока не судили, время оттягивает. Светит смертная казнь. Ленин получает деньги с воли, жует сладости, чипсы. Вечером, когда запирают по клеткам, он долго еще сидит в зале, телек смотрит. Есть тут ящик старенький, в стену вмонтированный – единственное развлечение, кроме шахмат и карт. Книг мало, в уголке стоят. Я их все уже перечитал, даже Библию от корки до корки.
В соседней клетке сидит белый парень, Джордж зовут. За ограбление. Супруга в этой же тюрьме, в женской части. Весточки от нее получает, показывал письма в губной помаде. Джордж их не сразу открывает, а сначала любовно рассматривает так, потом целует, нюхает и прикрыв глаза вдыхает какой-то аромат. В общем целая метафизическая церемония. Этим и живет. Ну и ответы ей пишет. Бонни и Клайд. Грабили квартиры вдвоем, пока их видеокамеры не запечатлели. В новостях показывали, по семь лет грозит. Джордж веселый, не парится, качается себе в уголке и только о своей любимой и говорит. Когда выйдут, в Аризону уедут. Там земля в пустыне дешевая. Глиняный домик построят, травку будут курить и жить как хиппи, подальше от крысиных бегов и федералов.
Его сосед по клетке, Ларри, сидит за вождение в нетрезвом виде и побег от полицейских. Срок – три с половиной года. Рассказывал: ехал по хайвэю, копы сзади привязались, номера пробивают. А он уже сидел раньше за вождение под влиянием. Едет, «Нирвану» слушает, гамбургер жует, картошка на сиденье, в кетчуп ее макает, пивом запивает – под сиденьем упаковка. Когда коп включил мигалку, Ларри почему-то запаниковал и стал удирать. Еще четыре патрульные машины подключились, вертолет, даже местный канал новостей... по ТВ показывали. Ларри заехал на мост, припарковался и запрыгнул в Миссисипи. Полицейский катер его подобрал, хорошо хоть аллигаторы не сожрали. Пьянство за рулем – полтора года, побег – еще два. Рад, что легко отделался. Время, говорит, летит быстро, отдохнет, подкачается, а то растолстел на воле.
Педофил один сидит тут. Художник. Джим зовут. Разрисовывает конверты за два бакса, красиво работает карандашом. Кстати, рисование – это хлеб в тюрьме. Я его спросил: «За что сидишь?» Он мне виновато поведал, что познакомился с девушкой онлайн, она сказала – ей восемнадцать. Встретились, позанимались сексом, и тут она признается – мне пятнадцать. Но, говорит, не переживай, ты мне нравишься, все будет хорошо. А у Джима дом свой выплаченный, наследство от родителей осталось. Девочка рассказала маме, та стала Джима шантажировать. Всё им отдал, но все равно посадили. Теперь двадцать лет грозит. Хорошо, хоть рисовать умеет.
Сокамерник у него черный был. Когда узнал про статью, то попытался ночью задушить его подушкой. Охрана прибежала, художника в другую тюрьму, а черному еще пять лет за попытку убийства.
Зэки тут не особо исповедываются, историями не делятся, каждый сосед по клетке – потенциальный стукач. Часто бывает: идут на слушание, а там бывший сокамерник, с которым когда-то откровенничал, показания дает против тебя, чтобы себе срок скосить. Так что, лучше молчать и ждать свой судный день втихаря.
В зале окон нет, только в клетке одно крохотное оконце. На нем решетки и металлическая сетка, забитая вековой пылью, – комар не пролетит. Сколько народу смотрело на улицу сквозь эти узоры, мечтая о свободе и завидуя птицам?
Я еще не встретил ни одного, кто впервые в тюрьме. Многие отсидели по несколько раз: сел, вышел, продал наркоту, вернулся. Как говорит Дэн, мой русский приятель: «Это – ад. Мы в аду».
;




Я Н Г С Т А У Н




Пятого мая меня перевели в Янгстаун – в федеральную частную тюрьму. Вызвали по спикерфону, когда все еще заперты были. Джефф тоже вскочил (тут каждое передвижение – большое событие), пожелал мне удачи, даже молитву бойкую прошептал. Меня отвели в лифт вместе с молодым лохматым негром. В лифте он начал возмущаться, что наручники жмут запястья и давай матом на охрану. Те долго не церемонились, схватили его за патлы и мордой об стенку. Кровь хлынула, он полетел на пол, охранники мутузят его ботинками. Я прижался к стене. Его выволокли в холл, меня в приемную. Намотали цепи на руки, ноги, пояс, посадили в бусик и отвезли в Янгстаун.
Прибыли в новое место после обеда. Серое двухэтажное строение, заборы с колючей проволокой, свинцовые облака плывут. Одни ворота открылись, вторые, третьи, заезжаем, охрана с автоматами, снимают цепи… наконец.
Оформление, двенадцать часов в приемной, железная скамья. В соседней клетке – латинос человек сорок, нелегалы, галдят по-испански. На стенке телек, футбол на всю громкость. Служащие тюрьмы спокойно делают свою работу за стойкой… мониторы, факсы, принтеры, оформляют гостей, кофе попивают, шуточки, привет женам передают, полы блестят, охрана не враждебная, сидят себе, щелкают на компах, переговариваются тихо. Две смены поменялись, пока я ждал.
При оформлении дали анкету пространную в четыре листа. Вопросы: «сумасшедший ли? думаешь о самоубийстве? слышишь ли голоса? умеешь бомбу мастерить? мечтаешь кого-нить убить? робеешь ли при виде крупных негров? раздражает ли сильный шум?»
На два вопроса я ответил утвердительно: «да, шум раздражает, и крупные негры тоже напрягают». Они пошептались между собой, позвонили куда-то и обещали посадить в «тихий» зал, где сидят в основном белые. Надо же, думаю, сервис.
К полуночи, наконец, оформили и отвели в «тихий» зал. Поселили в клетку с двумя арестантами – один белый, другой черный. Белый жутко храпел, поспать не удалось.

Завтрак в пять утра. Все шуршат потихоньку, жуют, медленные беседы. Подсаживаюсь с подносом за стол к двум «тихим». Белые, прилично выглядящие, сравнительно приветливые, смотрят на меня с любопытством, пытаются понять, какая у меня статья и что за птица. Справа – парнишка лет двадцати пяти, кличка – Карандаш, вылитый программист. Слева – тип лет шестидесяти, Брент зовут. На запястьях бинты, на голове пластырь.
Спрашиваю Карандаша: «за что сидишь?» Он так глазки на меня поднял, посмотрел.
– «СН», – отвечает.
– «СН»?
Спрашиваю Брента: «А ты за что?»
– Тоже «СН», – отвечает и глядит на меня с любопытством.
– А что такое «СН»? – спрашиваю.
– Сексуальный насильник, – отвечает Карандаш.
– Сексуальный насильник? – Оглядываю паренька… Худой, ну может килограмм сорок. На него дунуть, улетит.
– Кого ж ты мог насиловать?
Он так пристыженно глаза опустил и ничего не ответил. Мол, узнаешь попозже, наберись терпения.
Спрашиваю Брента: «…А что с руками?»
– Вены резал… – отвечает. – Моя клетка напротив будки охраны, услышали, когда я упал и головой об пол стукнулся… в медпункт отвезли, откачали.
– А почему вены резал?
– Мне пятьдесят пять лет, срок мой – пятьдесят. Какой смысл жить… все равно убьют в тюрьме. С такой статьей долго не живут, лучше это самому сделать. Но тут следят, даже повеситься сложно. Одному парню, правда, удалось, художником был, отлично рисовал карандашом. Джимми звали. Его на прошлой неделе из Кливленда сюда перевели. Вчера на простынях повесился… Вчера ночью.
Он показал на клетку на втором этаже.
– Вон там… видишь… комнату опечатали.
Тихо то тихо в этом зале, но атмосфера тягости висит в воздухе, чё-то мне тревожно тут. В Кливленде, хоть и грязно было, шумно, жрачка ужасная, но у народа сроки были пустяковые, кто кому по морде заехал, – получай три месяца в обезьяннике… Или наркоту нашли в машине… ну пять лет там светит, а тут? Пятьдесят лет?!
Брент неторопливо рассказал свою историю. А куда спешить, пол века сидеть. Программистом был, в Сан Хосе обитал, двести тысяч в год зарабатывал... дом, яхта, выплывал в San Francisco Bay на уикенд с женой, на закат смотрели, в Таиланд – Камбоджу в отпуск летали, попутно к апокалипсису готовились. Подвал вырыли под домом, запас продовольствия на несколько лет, оружия – арсенал. Федералы ему терроризм приписали, мол, государственный переворот готовил. Позже я узнал, что Брент был педофил, а в компе нашли гигабайты детского порно.
Меня перевели в клетку номер сто двадцать пять на втором этаже. Тут узкое окошко, сантиметров десять в ширину и полтора метра высотой. За окном три высоких забора с колючей проволокой и электричеством. Дальше – зеленеющий лес, весна, голубое небо и Свобода.
Сокамерника моего зовут Джош. Белый, лет двадцати пять, толстый, принимает антидепрессанты. Никогда не работал, в игры рубился на компе, жил с мамой, увлекся порно, в том числе – детским. Их вычисляют так: федерал подает объявление онлайн, мол, юная девочка или мальчик познакомится с взрослым дядей. Педофил отзывается, начинается переписка. Иногда она может длиться месяцы, даже годы, чтобы солидное дело построить. Потом либо назначается свидание, куда преступник приезжает и его арестовывают, либо судья выписывает ордер на обыск, федералы заваливаются в гости в три утра, изымают компы и документы. Сроки немалые, от пяти до пожизненно.
Джошу светит двадцать лет. Арестовали в декабре прошлого года, но выпустили под залог. Будучи на воле, он украл джип у своей сестры, – решил бежать. Детального плана не было, накурился дури и помчался по главной улице в сторону хайвэя. Там еще объездная дорога была вдоль речки, но Джош принял решение ехать прямо – путь короче. Проезжая мимо полицейского участка, он нагнулся чтобы копы его не узнали за рулем и врезался в столб. До сих пор жалеет, что в обход не поехал. Когда в участке объяснения давал, написал, что пол у него: «женский». Почему «женский»? – спросили менты. «Пи… да что не поехал в обход», – ответил Джош.
За порно, за угон, за повреждение государственного столба и за вождение под влиянием наркотиков – восемнадцать лет. За то, что наврал в анкете (написал «женский» пол вместо «мужского») еще два года прибавили.
;




П Е Р С О Н А Ж И




В нижней клетке три мекса поселились, слышу их через вентиляцию: бла-бла-бла всю ночь на испанском. Не могу уснуть, мысли мешают, настроение плавает. Иногда успокаиваюсь, но, чаще, мучают терзания, вспоминая остановку и обыск. Адвокат обещает получить у полиции видео обыска. Там, он говорит, видно, что меня остановили и обыскали нелегально, и меня, мол, гарантированно отпустят.
Как я мечтаю каждый день, что меня вдруг вызовут по интеркому и скажут: «сорри, все ок, вы свободны». И я поеду на такси за своей машиной, сяду и не остановлюсь до самого Нью-Йорка. А там – на самолет и домой. В село глухое, где нет федералов. Огород, подвал, речка, выращиваю огурцы, помидоры. Но это мечты. Пока я сижу в клетке с придурком, которому грозит двадцать лет. А сколько мне светит? Без понятия.
Народ тут меняется постоянно. Одни исчезают, ночью отбывают, другие появляются. Но есть и старожилы. Один из них – Тони, индус, жрачку раздает. Он на всех работах тут, лишь бы оставаться занятым, время быстрее идет. Его депортируют после отсидки, срок у него семь лет. Грозило тридцать, но пришлось сотрудничать с ФБР, иначе бы никогда не вышел. А так, еще пять лет и свободен.
Два с половиной года тут сидит. Их целая банда индусов была, перевозка кокаина, США – Канада. Тони перевозил порошок в колесах. Это была первая самостоятельная поездка, он даже не знал, где именно наркота запрятана, его дело было ехать. Но вот что произошло: лето, жара, в Аризоне свыше сорока градусов. Тони едет нон-стоп, на следующий день надо быть на границе с Канадой, там меняться прицепами. И вот от жары резина перегрелась и один скат взорвался! Порошок взлетел вверх фейерверком, хайвэй белый в кокаине. Некоторые останавливались и даже нюхали прям на дороге. Траки мчатся мимо, а они кокс собирают. Правда, трасса через пятнадцать минут была перекрыта. Вертолеты, батальон копов, канал новостей. Даже документальный фильм про эту банду снимали, но Тони с киношниками отказался общаться. И так живым бы домой добраться, а там схорониться. Фамилию поменяет, переедет в Гималаи, спрячется в горах и забудет про тюрьмерику.
Таков план, а пока Тони душевые кабинки моет, еду раздает, но не унывает: скоро, скоро отсюда в обычную тюрьму… еще чуть-чуть. Срок свой он уже знает, вину признал, договор подписал, еще пять лет и свободен. А сколько планов на воле: только отпустите! Про кокаин забыл, буду честно жить, – мечтает Тони, – честно пре-честно… Буду медитировать, муху не обижу, только отпустите».

Еще один долгожитель зала – Ларри. Шестьдесят три года, белый, хромой, лысый, злой, доктор биологических наук. В прошлом профессор, а сейчас педофил. Но говорит, что не виноват – недоразумение. Скоро разберутся и выпустят. Федералы предложили подписать соглашение о виновности и отсидеть пять лет, но Ларри твердит, что невиновен и подписывать ничего не собирается. Он полтора года тут, а раньше еще два года в Бразилии сидел. Там они по восемь рыл в клетке, на полу спали, крысы через вентиляцию в гости заходили, на тараканов и клопов даже внимания не обращали.
Ларри преподавал биологию в университете Рио-де-Жанейро. Был женат на красавице аспирантке с круглой задницей, карими глазами, волнистыми каштановыми волосами, нежными чувственными губами и мягкими ласковыми руками. Об остальном он умалчивает, иначе – слезы. Сморщится, прикроет лицо ладонью, зашмыгает носом, отворачивается и ковыляет к себе в клетку.
Его посадили за детское порно. Но профессор утверждает, что там была сетка учебных компьютеров по всему факультету, инфа передавалась и путешествовала между машинами. Почему именно его арестовали? Всё отобрали. На одних лишь адвокатов триста тыщ ушло, жена испарилась как бразильский дым, все его забыли, только сестра осталась, она ему и помогает.
Ларри в калеку превратился от страданий, а ведь бодрячком еще недавно был. Теперь же из-за стресса ноги отказывают, на костылях ходит. Жалкое зрелище – доктор наук, бывший Дон Жуан, ковыляющий с заплаканным лицом.

Тут мексиканская диета: фасоль да рис каждый день. Напитки: порошковая химия. У кого есть деньги, заказывают жрачку в тюремном шопе. Там ассортимент заправки, но взаперти весь тот мусор кажется деликатесом.
Адвокат на мои звонки не отвечает, а марок выслать ему письмо пока нету. Как просто вопросы со связью решались на воле: Е-мэйл, звонки, соцсети. А здесь ниче не остается, только – ждать.
Полно времени на размышления. Как много лишнего было в жизни… надо было все отбрасывать, весь тот мусор, что крутился, как сателлиты вокруг сознания. Как мало нужно было на самом деле… Я бы сейчас отказался от всего, что волновало меня раньше… Оставил бы только самое главное: жить с радостью в душе, работать чуть-чуть для самого необходимого, крыша над головой, еда на столе…
Редко с кем общаюсь, иногда спускаюсь в зал, но в основном сижу в клетке. Внизу за столами полно педофилов и как-то стремно в их компании находиться. Это тебе не уличные хулиганы или мелкие продавцы наркоты, а интеллигентного вида белые мужчины от сорока до шестидесяти лет. И им почти по столько же предстоит сидеть в тюрьме.
Написал начальству, чтобы перевели в другой блок, но ответа не последовало. Напишу и адвокату. Но пока терпимо. Bunkie  тихий, примет свои таблетки и спать.
Тут два раза в день вызывают на прием медикаментов. Я так посмотрел на очередь, процентов сорок принимают антидепрессанты и снотворное. А потом спят по шестнадцать часов, только на жрачку выползают.
Сокамерника моего закрыли в карцер сегодня, так что я впервые один в камере. Давно я не чувствовал такого кайфа от уединения: стоял в тишине у окна, смотрел на весеннюю красоту, на плывущие облака над лесом, на тишь и прелесть природы… и вдруг радость внезапная просочилась в сердце… ниоткуда, из ничего: восторг такой, что слезы навернулись на глаза...;




Н Е Г Р   Б Е С П Р Е Д Е Л Ь Щ И К




Недолго я побалдел один в клетке – ровно сутки. Подселили чернокожего. Тоней зовут. Пятьдесят пять лет, гангстерский походняк, красные кроссовки, повязка черная на голове, как у бедуина.
«Сижу тихо на парковке, в своей машине, никого не трогаю – рассказывает Тоней – а рядом, на асфальте, пистолет валяется. Я так посматриваю на него, но жду и оглядываюсь. Это и копы могли подкинуть специально, чтобы я подобрал… Они же за мной следят… я ведь раньше сидел, на меня досье пять ящиков, они даже цвет моего дерьма знают. Сижу, ниче не делаю, музычку так тихо включил... А у меня классные сабвуферы в багажнике. Но я негромко, так, чтобы только я слышал. Сижу, курю... Хотел и косячок закрутить, но пока не буду. Мало ли, щас может и приедут лягавые. У меня нюх на этих пидарасов есть, я их постоянно в заднее зеркало вижу. Смотрю в зеркало… а-а… вон он, бля, едет, номера мои пробивает. Никак не оставят нас, нигеров, в покое, всех решили пересадить.
Итак, я сидел там около полу часика, где-то так... на часы не смотрел, не помню точно… у меня память неважная. Сижу, оглядываюсь… никого нет, только гомик один с собачкой, с белым пуделем гуляет, и так на меня косится. А надо сказать что у меня БМВ черный, нафаршированный, диски, цацки, блестит, даже перламутр ему дал сверху, на солнце переливается, чтобы негритянок привлекать. Они на блестящее бегут. Я у кузена своего запчасти покупаю, иногда на крэк меняю. У него гараж. Он там ворованные тачки разбирает. Он тоже сидел лет двадцать, но щас дома, передышка от тюрьмы, мастерскую открыл. А что еще делать? Нам же везде суки «белые» двери позакрывали. Не в обиду, ты белый, но ты русский… так что как бы не совсем белый. Ты ведь тоже копов ненавидишь?
– Ну... после чего меня посреди хайвэя тормознули ни с того ни с сего, все отобрали и в тюрьму, – то да… смешанные чувства к блюстителям порядка.
– Ну вот, я знаю… по глазам вижу, что не любишь копов. А кто их любит? Только они друг друга любят, пидарасы! Так вот, сижу я там и подумываю, как бы мне так выйти из машины и легонько так пнуть ногой тот пистолет… будто прогуливаюсь и вроде случайно задел: ударил ногой. Я же в этих красных кроссовках был: «Майкл Джордан», триста баксов пара.
– Триста баксов за эти штиблеты?
Тоней так посмотрел на меня, обмерил взглядом, даже какая-то презрительность мелькнула в глазах. И мне стало почему-то неудобно, оттого что не разбираюсь в кроссовках.
– Я их купил за триста, потому что с трупа сняли, а так они три тыщи стоят. Вы же там в России в чем ходите? В сапогах, наверное. Хорошей обуви и не видели. А я могу сейчас эти ботинки продать за тысячу. Нет, за полторы… – Он наклонился, сдул невидимую пылинку с них и о чем-то задумался. – Так… о чем я говорил? – Он почесал башку, снял тряпицу, осмотрел ее, завязал обратно.
– О кроссовках… о цене…
– А-а… да-да… Это еще дешево я их купил… Их можно и за тысячу продать. Может, даже и за две. Ты знаешь, у нас на районе нигера одного замочили за кроссовки. Пристрелили, сняли обувь и до свидания. Ниче больше не взяли, только кроссы. Раньше такого не было… Ну, стреляли друг друга, конечно… но, чтобы за кроссовки? – Он мотнул головой, будто отгоняя грустное воспоминание. – Итак, подхожу я.., оглядываюсь… никого нет, только гомик мелькнул в кустах. Он в таких коротких шортиках был и в розовой маечке в обтяжку. Я подхожу так, будто прогуливаюсь, даже присвистываю… и ногой – хлоп! эту пушку... А я ведь раньше футболом занимался. Я так и ударил, сзади… прием такой есть…, и оно пошло-пошло юзом по асфальту, и прям у дверей моей «бэхи» остановилось. Будто даже просится внутрь.
Отлично, думаю, хороший знак… настроение поднялось, подхожу, посматриваю по сторонам, напеваю Стиви Уандера: «I just called to say I love you…»  Помнишь?
Конечно, помню, заелась в сознании: Стиви Уандер в очках, мотает дредами  у рояля.
– Вот-вот, – и Тоней просвистел мелодию. – Итак… наклоняюсь я, будто шнурки на кроссах завязываю. Я специально, когда шел на один конец шнурка наступил, чтобы он развязался… Наклоняюсь, а сам смотрю: никто из кустов не наблюдает? А не удивлюсь, тут же везде слежка. У меня, вон, заправка возле дома… ну не совсем возле дома, за угол надо зайти… так я там насчитал шестнадцать видеокамер на потолке! Может еще были спрятанные в коробках или в плюшевых игрушках, но на виду висели – шестнадцать штук, май френд! Это на маленькой заправке. Я спрашиваю клерка… индуса в чалме… такой же черный, как и я, может даже темнее… говорю ему: «шестнадцать камер насчитал босс… зачем»?
А он так посмотрел на меня, ухмыльнулся, выдержал паузу, и указывает черным пальцем на стенку с фотографиями... А там нигеры с чипсами и пивом в двери выбегают. Целое панно фоток, коллекция. «Вот почему «шестнадцать камер», – говорит надменно. – Потому что ВЫ воруете. У нас в Индии такого нет. Я у себя дома двери открытыми оставлял. И вообще я там доктором работал, а тут… – Он презрительно обвел взглядом помещение… – А тут… приходится «этим» заниматься, в вашей факиной Америке…» – И поправляет пистолет под пиджаком, так чтобы я видел.
«Опять я отвлекся… – сказал Тоней. – У меня после драки память глючит. Даже не помню, в каком году поколотили меня нигеры с соседнего района. Ногами били, может даже дорогими кроссами, не видел, темно было. Били сильно и сто баксов и пятнадцать центов забрали. Ну, сто баксов понимаю… А пятнадцать центов? Ну на хера мелочь забирать, спрашивается? Ты забрал бы?
Я задумался, интересный вопрос. Мне даже лень было бы на улице пятнадцать центов с земли поднять.
– Забрали, ну ладно, ну а зачем так избивать? Они меня оглушили сзади, чтобы я их потом не узнал. Но я нашел одного. Ему это дорого обошлось. – Он взглянул на свои кроссовки, смахнул пылинку… задумался.
– Я в коме лежал… уже считали трупом… А, нет, – выжил. Правда сердце стало шалить, много медикаментов кололи. Чем они меня там накачали, что аж мотор стал глючить? – Он опять замолк, задумался. – Так... о чем я говорил?
– Ты кроссы подвязывал, шнурки…
– А-а, точно… я в парке был… Так вот, подвязываю я свои кеды, посматриваю вокруг, и так тихонько дверь пассажирскую открываю… будто за ручку держусь, а дверь сама открывается… Я аккуратно беру пистолет, оглядываюсь – никого… Поднимаю, и под сиденье кидаю. Смотрю по сторонам – всё тихо. Я пошустрее свои кроссы подвязываю, и уже подсчитываю в уме, за сколько продам «Берету». А это была «Берета», я заметил. Кажется, была у меня такая… не помню. Вот… обхожу я свою машину спереди, а она блестит на солнце, красавица. Открываю двери пальчиком… она пальчиком так легко открывается… клац! как часики. Сажусь, и закуриваю косячок. Заслужил, молодец я… Так ловко я «Берету» под сиденье закинул. Даже если и камеры были, никто этот трюк не заметит, как фокусник сработал. Смотрю по сторонам, затягиваюсь, дым через нос выпускаю… расслабон такой конкретный, хорошая трава. Вдруг, вижу – вон они пидорасы! Чтоб они все горели в аду! Полицейский круизер подъезжает и рядом со мной паркуется. Два белых копа, армейские стрижки, внутри сидят, по рации трещат, на меня смотрят. Я сразу же бычок в окно выбросил, рукой дым разгоняю.
Один выходит, неторопливо так приближается, рука на кобуре.
– Сэр, не могли бы вы выйти из машины?
– Я? Выйти? Зачем?
– Нам сообщили, что у вас нелегальное оружие в автомобиле.
– У меня? Оружие? Откуда? – удивляюсь. А сам уже думаю: «Откуда я деньги возьму на китайскую лапшу и кофе взаперти, если пять лет дадут?» А это пять лет, я уже все ихние факины законы изучил. Пять лет за незаконное хранение оружия, если уже была судимость. А она у меня конечно же была. И не одна. Раз двадцать за решеткой побывал в городской тюряге, все углы помню.
– Будьте добры, выйдите из машины, – говорит коп, а сам так смотрит на партнера. У них какие-то знаки глазами, телепатически общаются, и кобуру незаметно расстегивает – я вижу.
– А вы что, имеете ордер на обыск? – спрашиваю.
– Мы почувствовали запах марихуаны из вашего автомобиля. Так что, имеем полное право. Выйдете из машины, сэр.
«Ну, думаю – всё, ****ец. Как, бля, произошло, что я вот щас вот отправляюсь за решетку на пять лет? Сижу себе в машине, Стиви Уандера слушаю… Ну на хера мне тот пистолет сдался? Везде… везде следят за нигерами! Если не камера, то – сознательные граждане».
Выхожу, руки на капот. Обхлопали, наручники – клац! Еще две минуты тому назад я был свободным гражданином, меня ведь дома жена ждет с жареной курицей, а я опять в наручниках. Да сколько можно!
И тут я вижу, второй коп полез под мое сиденье и вытаскивает оттуда… пистолет. Аккуратно так его пальчиками держит, показывает мне и улыбается. А я тебе скажу вот что: я в тот момент увидел улыбку… дьявола. Вот в этом полицейском оскале я увидел, клянусь!
И марихуану нашли. Мелочи, ну может грамм десять. Они у меня в специальной табакерке такой лежали. На крышке гравюра Африки и флаг наш. «Вот зачем вы нас, суки, с континента привезли триста лет тому назад? Чтобы в тюрьме держать? Отпустите! Улечу в Африку прям сейчас!»
Меня садят в круизер… аккуратненько так голову придерживают, заботливые… чтобы не ударился при входе. Бац! – Дверь за мной захлопывается! И всё! Я в тюрьме. Если за тобой захлопнулась дверь полицейской машины, то знай – ты в тюрьме. Даже не сомневайся. Моли богов африканских или русских и вспоминай, кто у тебя есть с деньгами на свободе, чтобы вызволили под залог. Вспоминай, вспоминай всех… даже тех, с кем десять лет не общался. Проси, клянчи, но выпроси денег. Надо выйти под залог, дорогой мой русский… надо выйти и свалить срочно. Через Мексику, через Канаду… нет, через Канаду опасно, лучше через Аляску. И там по льдинам – в Россию, на свободу, в тайгу, к медведям!
Я кивнул: согласен.
Сижу я на заднем сиденье в круизере и вспоминаю, – продолжает негр – прокручиваю в памяти друзей и родственников: у кого могут быть денежки на bond . Да у кого они есть? Только у драгдилеров были, но их уж всех пересажали, дома конфисковали, а деньги копы и федералы себе забрали. Это у тебя друзья, наверное, в фейсбуке, а моя вся братва – в тюрьме или в могиле.
А они тем временем мою криминальную историю пробили. У этих пидарасов в машине есть лэптоп и доступ к базам. А я раньше сидел конечно, десять лет за грабеж. Давно, лет тридцать прошло, молодой был. Да какой там грабеж? Сумку у бабки выдернул на парковке. Она из церкви шла к своей машине, а у нее такой огромный перламутровый корабль – «Ford Thunderbird». Я надеялся, что в сумочке ключи, и пока она сообразит… они ведь медленно соображают… ей, наверное, лет двести… то я и уехать успею. Там одни колеса десять тысяч баксов стоили. Я семью целый год содержал бы на эти деньги. У меня ведь трое детей было, я же в тридцать семь дедушкой уже был…»

Тоней меня все время развлекал историями, только во время приема пищи от него отдыхал. Рассказал еще, что имел четыре инсульта и два инфаркта. По нему не скажешь – кроссы натянет, тряпицу черную обмотает на голову и давай качаться. Наполняет пластиковые пакеты водой из крана, подвешивает их на швабру – получается штанга. Позанимается часик, потом начинается парфюмерный ад. Он очень любил мазаться, все тело блестит, волосы набриолинены, в зеркало любуется. У него их три: над умывальником, внутри шкафчика и еще одно заклеено на верхней полке, чтобы он мог на себя и лежа смотреть.
;




В Е С Е Л Ы Е   С О С Е Д И




В нижнюю клетку поселились два весельчака – Майк и Джим. Они всю ночь хохочут. Не знаю, когда спят, камеди клаб, а не тюрьма. Ну просто заливаются смехом. У одного пятнадцать лет срок, у другого десять.
Майк, агент по недвижимости, попал за ипотеку. Фальшивые бумаги о доходах предоставлял банкам, раздувал цены на недвижимость, но говорит, – не виноват, бухгалтер-аферист деньги стащил и на босса свалил.
У него был свой самолет, двадцать миллионов в недвижимости, половина федералы конфисковали, но несколько домов, те, что на мать записаны, уцелели. Десять лет срок дали, но после ста пятидесяти тысяч адвокатам, снизили до пяти. Сейчас он как раз по пути в суд – апелляция.
Джиму пятьдесят пять, весит сто тридцать кг, живот будто беременный, с трудом передвигается. Усатый, лысый, веселый, диабетик, наркоторговец. Говорит, переводил доллары в золото и закапывал на кладбище, там самое надежное место, федералы никогда не найдут. Остальное всё отобрали: дом, две спортивные машины и катер, на котором он в Гольфе Мексико с девушками кокс нюхал. Есть что вспомнить, но пятнадцать лет немало, когда тебе пятьдесят пять плюс диабет. Тогда откуда веселье? Ржут всю ночь, прям зависть берет.

Четыре утра. Майк и Джим внизу гогочут. Тоней пытается спать, вертится, кряхтит. Народ начинает выползать из клеток на прием медикаментов. Много диабетиков, выходят на прием инсулина. Когда-то они были здоровые, красивые, подающие надежды мужчины, женихи и сердцееды… сейчас же уколы каждое утро и тридцать лет за решеткой. Тут даже есть двое в инвалидных колясках. Один потерял ногу из-за диабета, а второй, молодой негр, убегая от копов, соскочил с крыши дома и сломал обе ноги. Вон они, в очереди, один принимает инсулин, другой обезболивающее.

Пытаюсь изучить правила поведения. Например, нельзя общаться с разным цветом кожи, рекомендовано держаться ближе к своей расе. Я сижу за столом с Майком и Джимом – соседями из нижней клетки, а вчера к нам присоединился Норманн. Рыжий, толстый, важный, круглое честное лицо, по тюрьмам двадцать лет, вор–медвежатник.
Рассказывал историю: забрался как-то в богатый дом ночью на второй этаж, видит – сейф. Ну он, конечно, давай пробовать отпирать. И так, и так… А в доме сигнализация сработала: слышит, копы летят, сирена.
Норм открывает окно, выпихивает сейф на улицу и сам вслед прыгает. А там болото внизу, ночью не заметил. Ящик застрял в грязи, да и воришка влип. Четыре патрульные машины перед домом с мигалками и сиренами, а Норманн по колено в грязи под окном, рядом с сейфом.
Часа через два копы уехали, дом опечатали. Хорошо, что Норм догадался окно за собой прикрыть, иначе такая фотка была бы для новостей: рыжий толстый воришка сидит в болоте с сейфом в обнимку и глядит жалостно вверх.
Норманн таки выволок ящик из болота. Сходил за машиной, сейф тросом обвязал, вытащил, привез домой и распилил. Девяносто тысяч кэш там было, документы, драгоценности кое-какие. Не густо, зато адреналина сколько. Документы он им ночью обратно в почтовый ящик закинул.

Двадцать восьмое июня сегодня. Три месяца как взаперти. Тоней перевелся в другую клетку, а ко мне подселили двух мексиканцев. Тут много латинос из Южной Америки. Оказывается, нелегалов не просто депортируют, а сначала в тюрьму сажают. Один из моих новых сокамерников храпит. Маленький, а храпит как крупный. Это нехорошо. А второй целый день ТВ в зале смотрит. Сидит тихо и завороженно пялится в ящик. В зале шесть телеков, на стенках висят высоко, каналы менять имеет право только охрана.
По двум крутят латинские шоу, еще на одном – спорт, по остальным – шоу про полицейских, какие они молодцы и герои, отстреливают криминал… чуть что померещилось, пистолет и стрелять. Утром, в новостях одни мигалки, сирены, копы тащат нарушителей в тюрьму, диктор рассказывает взахлеб что произошло. Пока средний класс в субурбии спал, набирался сил и летал в астрале, в гетто тем временем пытались заработать на пару грамм крэка, чтобы забыться и еще один день протянуть на этой земле... Но, вдруг, полиция вламывается в дом: «На пол! Ложись, суки!» – Автомат в голову, дети орут, отец семейства пытается выпрыгнуть в окно, двадцать лет за пакетик крэка светит. Вон тащат его, вталкивают в круизер, «попался гад, теперь мир станет лучше без тебя».
Это типичные утренние новости, когда только проснулся и бродишь по залу в полудреме, а ум впитывает происходящее и передает полученную информацию в подсознание на переработку и хранение, авось пригодится когда-нибудь в этом жестоком мире.

Мои новые сокамерники – Педро и Антонио, оба из Гвадалахары. Педро пять лет в Америке, из которых четыре в тюрьме. Говорит, что все равно будет пробовать здесь батрачить. Работал на сборе урожая. Сады опрысканы химикатами, в маске, глаза слезятся, вечером тошнит, но напиваешься текилы и спать, а денежки домой, семье. Там жена, двое детишек в школу ходят, надо им ранцы покупать, носочки, даже ноутбуки просят. Растут, растут, а он в тюрьме сидит. Но это не напрягает. Тут он на всем готовом, фасоль да рис кушает, Библию читает. А вот детки там без денег, это не есть mucho bueno .
Два пацана кучерявых у него – Франсиско и Паблито. Фотки зубной пастой приклеил внутрь шкафа. Открывает, грустно смотрит. Там же иконка висит. Помолится Педро шепотом, Библию почитает, потом засыпает и храпит. Вечная Книга на лице, страницы в такт дыханию шевелятся.
Антонио, второй bunkie  – тихий, ну просто ангел, тоже Библию читает. Ему сидеть подольше, лет двенадцать, за то, что таскал кокаин через подземный туннель из Тихуаны в Сан-Диего. Ползал он там с мешками на спине полгода, пока федералы не встретили на американской стороне. Но зато хорошо заработал, лет на десять семье хватит, даже в тюрьму ему будут на китайскую лапшу и чили соус высылать.
В зале набралось около десяти мексиканцев, кучкой сидят перед латинскими телеками и хохочут. Гомерический хохот и ЭХО-О-О! В другом конце зала, на педофильской стороне, ржет постоянно пузатый тип, которому дали сорок лет за изнасилование. У мексов маленькие сроки, можно и повеселиться, в среднем три-пять лет за нелегальное пребывание, потом депортация домой. А педофилу сидеть взаперти лет сорок, если выживет.
Ну просто задыхается от смеха группа в зале. А когда их запирают в клетки и в зале тихо, тогда уже Майк и Джим из нижней клетки ржут. Че-то я не понимаю: может им выдают какие-то специальные «смехотворные» медикаменты? Вон, мексы опять истерично захохотали. Возможно, им тут лучше, чем дома.
;



Н А Д Е Ж Д А   Н А   С В О Б О Д У


Сегодня приходил адвокат. Меня вызвали, повели по коридору без наручников. Холл пустой, пол блестит, идти недалеко, шагов тридцать. Двери направо, там комнатки для встреч с адвокатами. Размер два на два, один стол, два стула.
Юрист был занят с другим зэком, мне указали ждать в пустой каморке, но он выглянул, помахал мне и показал знак «ок»… мол, всё в порядке. Что бы это значило?
Сижу в комнатушке. Хоть отдыхаю от душного блока, где пахнет китайской лапшой. Тут запахи другие – гражданские, офисные, «свободные». Только стол, два стула и две розетки. И всё. Но все равно интересно. Я почему-то все разглядываю. Особенно розетки. А больше смотреть не на что. Сел на стул, жду. Хоть какая-то смена обстановки.

Наконец адвокат освободился и меня проводили к нему в комнатку. Он уже сидел с приготовленным ноутбуком, на экране которого я увидел… свой бусик. Боже мой, это же момент моей остановки, съемка из полицейского круизера.
– Смотри, – говорит М-р Ланелл. – Смотри, я уже десять раз прокрутил это видео. Никаких совершенно нарушений нет.
– А почему же тогда они меня остановили?
– Скорее всего, я так думаю, что тебя отсканировали на хайвэе на наличие кэша.
– Отсканировали? Как это?
– Ты наверняка, не знал… да и мало кто про это знает, но федералы устанавливают на мостах в Огайо специальные сканнеры, которые просвечивают проезжающие машины на кэш – наличные деньги. Потому что очень много наркоты курсирует по 71-му хайвэю, с юга на север, из Мексики в Кливленд и в Буффало, и оттуда наркотики идут в Канаду. А у тебя с собой было почти тридцать тысяч кэша. К тому, же – конец месяца, 28-е число. У полицейских есть квота – план, который они должны выполнять к концу месяца. Вот тебя и остановили. Так звезды сошлись. – Мистер Ланелл виновато улыбнулся. – Но ты не переживай. Я знаю, что ты не виноват. Ну, может… кроме неуплаты налогов… Посмотрим… Я тебя постараюсь вытащить отсюда… Почему? Потому что остановка была нелегальной! А это значит, что… если тебя остановили нелегально, значит и обыскали нелегально. И, соответственно – арестовали нелегально. Не было бы остановки, не было бы и ареста. Понимаешь? То есть, надо, чтобы судья увидел на этом видео, что тебя остановили без причины. Тогда и всё остальное отпадет. И ты свободен.
«Неужели»
– Да, у нас реальный шанс выиграть это дело, – продолжает Мистер Ланелл.
«Неужели меня выпустят?»
– Сначала судья посмотрит. Затем принимается решение. Это занимает от двух до четырех недель, зависит от судьи.
– Получится? – спрашиваю робко.
– Не могу поклясться на здоровье своих детей, но у нас есть реальный шанс.
Я в шоке гляжу на него: «возможно, через месяц, я могу быть на Воле?» Варианты освобождения тут же включаются на полную и я вижу себя, выходящим из здания суда, в гражданской одежде. Я вдыхаю воздух свободного мира и направляюсь на автобусную остановку. Денег у меня нет, мне ничё не вернули, ну и ладно, спасибо хоть выпустили. Нахожу телефон-автомат и набираю бесплатный номер моего банка. Там еще было тысячу триста на одной из карточек. Может, они не сняли эти деньги? Звоню, говорю так и так, потерял карточку, можете новую выслать? Мне задают контрольные вопросы, я расслабленно на всё отвечаю. Они спрашивают: «Куда вам выслать новую карточку, сэр? На ваш домашний адрес?» Вот здесь проблема. Домашний адрес по карточке, это в Лос-Анджелесе, где я квартиру снимал до переезда. Как я ее там получу? Думаю, думаю… куда же карточку получить? Бля, когда денег нет, то одни проблемы. Но ничего, главное, что вышел, что-нить придумаю… Щас, щас, че-нить придумаю…»
Мистер Ланелл вывел меня из грёз.
– Но, хочу тебе сказать, что за всю свою практику, а это более двадцати пяти лет, я выиграл у федералов только три дела. И я считаюсь одним из десяти лучших адвокатов Кливленда.
Я молчу, а шарики крутятся. «Как это? Только три дела, за двадцать пять лет?!»
– У федералов процент вынесенных приговоров – девяносто семь процентов, – поясняет он. – Формула такова: сначала пугают высокими сроками, затем предлагают подписаться под любыми обвинениями взамен на срок в два-три раза меньше. Почти все подписывают, лишь бы срок скосить. Если же упрямишься и в суд идешь, то наказывают по полной. Присяжные заседатели всегда находят преступника виновным в девяносто семи процентах из ста.
Я слушаю, в горле пересохло.
– Но, в твоем деле, у нас есть реальный шанс выиграть, – заключил Мистер Ланелл и посмотрел на часы.
– О-о… надо бежать. Еще полтора часа до Кливленда пилить.
Закрывает ноутбук, встает, жмет руку.
– Ну, давай, держись… О-о… вспомнил… я нашел дома русскую книгу. Достоевский. «Преступление и Наказание». Принести?
– Да-да, конечно… спасибо.
– Ок. – Он помахал рукой и вышел.
Меня вывели в предбанник и сопроводили обратно в блок.
;




П Р Е С Т У П Л Е Н И Е   И   Н А К А З А Н И Е




В комнате адвоката пахло свободой и надеждой на освобождение, а тут в блоке, пахнет страхом и в воздухе витает депрессняк. Арестанты стоят грустно в очереди за жрачкой. Черный из соседней клетки кричит на белого престарелого зэка. Ему померещилось, что тот впереди него поднос взял. Белый отошел спокойно, не огрызается. Никто не хочет лишних проблем. Если какой конфликт, обе стороны идут в карцер. Некоторые на долгое время. А могут еще и новую статью впаять. Ведь ты уже закрыт. Только отвезти в суд, зачитать новый приговор и выслать в тюрьму строгого режима. Никто не рвется попасть туда, где спят с одним открытым глазом и заточкой под матрасом. Хотя, из этого зала многие именно туда и направляются.
Среди них Джоди – убийца из соседней клетки. Возраст – двадцать восемь лет, срок – тридцать пять. Бродил по залу угрюмый, переживал: прокурор обещал пожизненно, а вернулся из суда весёлый – всего тридцать пять лет получил! Теперь настроение отличное, легко отделался, но и к гладиаторским боям на зоне готовится... занимается, бегает, качается.
Его сокамерник – Ник, бывший ветеран, воевал в Ираке. Хохочет все время как ****утая гиена. Он смотрит на длинный срок. Говорит, если двадцать лет дадут, то всю жизнь молиться будет в благодарности. Но, скорее всего, получит пожизненно, а в тюрьме – убьют.
Вчера старичка одного привели. Семьдесят четыре года. Веселый, будто на курорт попал, а не в тюрьму. Бегает, занимается, говорит лет пять сидеть не больше, выйдет, еще попутешествует. Пенсия на счету накапливается три штуки в месяц, начальником почты работал. Сам в тюрьму сдался, не терпелось. Приехал и говорит: «закрывайте… побыстрее хочу срок начать. Чё дома сидеть ждать? Быстрей сяду, быстрей выйду».
Еще тип прибыл сегодня, Радж зовут, индус. Жил в трущобах под Бомбеем, устроился на пароход матросом, приплыл в Новый Орлеан, прыгнул в Миссисипи, попросил политическое убежище, проучился на врача, питался десять лет китайской лапшой, аспирантуру закончил, клинику открыл – Америкэн Дрим. Но стал мутить аферы с нелегальными страховками, – арестовали.
Он трехэтажный особняк на побережье успел построить. На первом этаже была клиника, на втором бар для вечеринок, на третьем спальня с видом на речку (как раз на то место, где он спрыгнул с корабля), «Lamborghini» стоял под окном за сто двадцать тыщ, оранжевый, с переливами. Номера на нем: «Dr. Raj». Тоже федералы забрали. Номера поменяли и катаются. А Раджу опять десять лет китайскую лапшу кушать. В трущобах под Бомбеем было лучше.

На улице громыхают салюты. Праздник сегодня – День Независимости. Вольный народ бухает по стране, а зэки сидят и мечтают о Свободе. Из тюрем струятся вверх молитвы… как невидимый дымок, как эфир, льются увещевания из тюремных клеток. Зэки плачут и просят Бога о помощи. Только в монастырях и тюрьмах молятся так искренне и неистово. Монахи просят освобождения от суеты мирской, а заключенные молятся о том, чтобы вернуться в суету мирскую.

Сижу в зале. Столы и стулья тут металлические, холодные, вмонтированные в пол. Напротив сидят два педофила. Одному из них пятьдесят шесть лет. Кличка «Санта Клаус». Совершенно седой, даже белый. Борода лопатой, сидит неподвижно, смотрит в ящик. У него срок сто пятьдесят лет!
Рядом с ним – Брент. Тот, который себе вены резал. Книгу сидит читает про Апокалипсис. Среди педофилов почему-то фантастика любимый жанр. Они все мечтают о скором конце света, так, чтобы весь мир сгорел, – им терять нечего... а, может, повезет, стены тюрем рухнут, а им удастся выбежать, в лесу скрыться, землянки вырыть и наблюдать, как остальной мир полыхает в огне.
Брент поделился новостью: жена дома повесилась. А ему, мол, даже это запрещено тут.
От этой пары веет мощной волной депрессии – смотрим дальше...
За следующим столиком в карты весело рубится Рональд. Белый типчик лет сорока. Длинные жидкие волосы, грабитель банков. Одиннадцать лет за украденные две с половиной тыщи. Больше в кассе не было. Записку протянул девушке за стойкой: «дай все деньги, плиз (он так и написал, «плиз»), а то у меня в кармане пушка – застрелю». Она выгребла всё, что было и, по ходу, на кнопочку там нажала. Не успел воришка рассовать добычу по карманам, как его копы встретили на выходе.
Рональд рассказывает про свои достижения в тюрьме: школьный аттестат получил, на дальнобойщика сдал, гору книг прочел, медитировать научился, двадцать кг сбросил, шахматистом стал. А на улице что? Еще два года сидеть, а он уж переживает: идти ведь некуда, кроме ночлежки. А работать где? А жить на что? Разве что банк ограбить и обратно. Тюрьма – его дом.
Вон сидит, играет в карты с коллегой. Тоже грабитель банков. Лысый маленький итальянец по кличке «Бомба». История похожая: записку написал: «дай, сука, деньги (он погрубее был, без «плиз», а с угрозами), иначе взорву к ****иматери ваш факин банк, детей своих не увидишь». Кассирша отдала ему дрожащими руками четыре тысячи из кассы, и «Бомба» вышел важной походной, даже чулка на морде не было. Все камеры отсняли его четко и качественно со всех ракурсов.
Вечером купил наркоты, накурился, поехал в бар, там добавил «Джек Дениелс» и в четыре утра уснул на ступеньках. Бармен вызвал копов, те его подобрали и отвезли в участок, чтобы протрезвился и штраф оплатил, а там – на тебе! Снимают отпечатки пальцев, а это ж «Бомба!». «Привет, а мы тебя ищем»! Девять лет дали.
Негр, весь в татуировках, у телефона сидит. Только что ударил громко трубкой по аппарату и зло посмотрел в пространство. Это «Блесc». Даже тату у него на шее с такой надписью. Походка и замашки гангстерские. Сидит с опухшим лицом. Только что пытался звонить жене, но та трубку бросила. Он денег просит, а ей самой жрать нечего.
Блесс курсирует между залами. Раньше он сидел в шестом блоке, но там он стащил продукты у сокамерника из тумбочки. Расплата – мордобой. Воровать в тюрьме – табу. После этого его переводят в зал для особо опасных преступников, где почти у всех пожизненно, в зал напротив. Через стеклянную будку охраны видны драки каждый день. Мы влезаем на столы, когда видим, что надзор бежит туда с дубинками. Респект самое главное в тюрьме. Подрезал в очереди, – получай в рыло! Блесса там побили, он весь в синяках к нам перебрался. Тут поселили на верхний ярус в клетку сто девятнадцать, вместе с педофилом по имени Грэг.
Небольшое отступление, расскажу про Грэга. Белый, в очках, возраст около пятидесяти. Не виноват, говорит, ни в чем, клянусь. Работала на него девица секретаршей в офисе, выглядела на восемнадцать, а он документы у неё не проверил, когда брал на работу (до сих пор жалеет, локти кусает), на разрез платья засмотрелся и на джинсики в обтяжку.
И вот, однажды, она говорит Грэгу: «плиз сфоткай меня на свой смартфон, а то у меня телефончик дешевый, качество неважное, и перешли мне снимки на Е-мэйл. Без лифчика фотки хочу». А Грэг, надо сказать, курс фотографии брал когда-то, даже мечтал модельной съемкой заняться, а тут как раз шанс попрактиковаться, ну, конечно.
Пощелкал он сверх нормы, даже линзу специальную на объектив купил, чтобы покачественней фотки получились. Уже планировал дизайн для вебсайта, как фотохудожник себя рекламировать, там, смотришь, и заказы пойдут, а, может, даже и путешествия в частных самолетах на острова. Он ведь талантливый, просто не было возможности реализоваться: семья, дети, ипотека, рутина, не до творчества было, но сейчас он всё наверстает.
Остается девочка после работы, Грэг три осветительных прибора установил, вспомнил курс фотографии: верхний свет, контровой, заполняющий... ну и на глазки отдельный лучик блики создать, чтобы лицо живое. А самое главное, фонарь поярче на груди. Он специально дополнительный прожектор купил. Грэг ей даже лично грим делал, пудрил сосочки чтоб не бликовали. Тоже надо уметь. Отдельную книжку по гриму прочитал.
Девушку звали Николь, и ей оказалось не восемнадцать лет и даже не шестнадцать, а пятнадцать. Мама-мия! (Грэг наполовину итальянец). Пятнадцать! Николь фотки в соцсетях запостила и похвасталась: вот, босс меня пофоткал, зацените. Лайков куча, в том числе от федералов.
В три утра, в субботу, двери вылетают, Грэга хватают за патлы (волосы у него длинные, творческий типаж) на пол швыряют, ботинок в морду, читают «Правила Миранды» . Грэг обделался в штаны (это он не рассказывал, но так оно и было), руки ему за спину и в тюрьму. «Педофил гребаный, пятнадцать лет, сука, получишь, за каждый счастливый год, что Николь прожила на свете, тебе по году в темнице, фотограф».
И вот, Блесса поселили в клетку вместе с Грэгом. Так как Блесс воришка, то он у Грэга стал жрачку тащить из тумбочки. Напряжение нарастало, завязалась межрасовая конфронтация. Блесс обозвал Грэга «педофилом», а тот его «нигером». Такого не выдержала душа бывшего раба, а в настоящем гордого гангстера. Одним злым ударом он вырубает Грэга, тот падает на бетонный пол, ползком пытается из клетки в холл… Блесс его за патлы и мордой об бетон: хрясть, хрясть! Кровь сочится со второго яруса, Грэг хрипит, а охрана как раз вся занята в соседнем зале. Прошло минут десять пока они примчались. И всё это время Блесс молотил Грэга башкой о бетон.
;




Д Ж Е Ф Ф   С О Б Р А Л С Я   В   С И Б И Р Ь




Тюрьма эта немаленькая – тысяча четыреста человек в девяти блоках. Шестой и восьмой залы – карантин, оранжевая униформа. Туда поступают вновь прибывшие. В седьмом – особо опасные, синяя униформа. Пятый зал – «тихий» и депрессивный. Там, где я сейчас нахожусь. Девятый блок – карцер. Третий – спортивный. Надо писать прошения, чтобы туда перевели. Во втором и четвертом – ожидающие суда драгдилеры и прочая шушера.
Помещение наше – два яруса. Площадь – двадцать на тридцать метров, высота – около пятнадцати. На потолке большой вент. Туда с тоской поглядывают самые отчаянные. Мечтают вскарабкаться по стенке и вылезти на крышу. Но там еще решетка два пальца толщиной. Освещение в зале тускло депрессивное, воздух спертый.
На каждом этаже по шестнадцать клеток, в каждой клетке по три железные полки. В конце зала восемь душевых кабинок, закрывающиеся шторками, две микроволновки и шесть телеков. Вся конструкция – металл, бетон. Посреди блока – двадцать металлических столов, при них – по четыре стула. Чтобы зэки табуретками друг друга не убивали, все прочно ввинчено в стены и в пол. Рядом с душевыми кабинками – три простеньких тренажера и два платных телефона. Всё окрашено в серый цвет.
Раз в день выводят на выгул (REC). Охранник открывает дверь и орет: «REE-EEC»! Дается минута на подготовку. Не успел – жди до завтра. А я заранее стою у выхода. «REC» для меня, в буквальном смысле: «глоток свежего воздуха». По коридору, двадцать шагов, металлоискатель, двери налево и… о, чудо – я на улице! Пусть там три забора колючих пять метров высотой, пусть вышки с автоматчиками: я на улице! Смотрю на небо, на облака, на деревья, солнышко радостно встречает, жмурюсь, подставляю лицо, впитываю витамины, кислород вливается в легкие, миллиарды клеток танцуют в благодарности, выцеживая пропитанный китайской лапшой углекислый газ.
Нахожу тихое местечко вдали от надоевших рож, никого не видеть хотя бы один час. У забора зеленая полоска, снимаю ботинки, прогуливаюсь по траве. Целительная энергия подымается через ступни вверх-вверх… Прохаживаюсь медленно, в благодарности.
Захожу за угол, оттуда меня почти не видно, сажусь на травку, настраиваюсь посидеть в тишине… Тут вижу тип один в инвалидной коляске подруливает, я его раньше не видел. Белый, волосы длинные, лет шестидесяти, лицо, помятое внутренними муками.
– Привет, Я Джефф… Ты русский?
– Ну, можно, так сказать. Из Молдовы.
– А-а… это возле Берингова пролива, знаю… Хорошее местечко ты нашел, я тоже люблю уединение, устал от этих обезьян, – говорит Джефф, понизив голос и оглядываясь. – Пять лет среди них… А ты давно тут?
– Три месяца.
– Три месяца… – он усмехнулся. – Я, бля, пять лет, причем три года в карцере. Нигера одного чуть не убил, он меня заточкой в бок, а я ему в горло вцепился и душить, душить… он хрипит, копы меня по спине дубинами, а я держу, удавил бы… По спине сильно били, сознание потерял, диски повредили, с тех пор в коляске. Но срок не добавили, а могли. В карцер перевели, я там один три года. Нелегко, крыша едет, но хорошо, что черных нет. В этом блоке их не много, а там, где я был, – семьдесят процентов нигеры. Я не расист, нет... – говорит Джефф, оглядываясь... как раз черный охранник проходил мимо. – У меня друзья афроамериканцы на свободе были. Но тут они другие. Тут ОНИ – расисты. Ведь на воле мы, белые, правим балом… А они там – второй сорт… даже третий, после иммигрантов. Не в обиду, у тебя английский отличный. Где ты его так хорошо выучил?
– Да в тюрьме, за эти три месяца и усовершенствовал.
– На воле – да… мы правим миром, а тут – они. Для негров тюрьма – это их дом. Ведь они всю жизнь в кандалах. А мы здесь – гости. И это хорошо. Не будем делать из этого места дома.
Я кивнул, согласен на все сто.
– А у меня ведь на свободе ничего нету. Через две недели на волю, а куда идти? На улицу? В ночлежку? Хорошо, что калека, теперь в дом для престарелых определят. Вот, видишь, нашел плюс. – Он засмеялся. – Пенсия, пособие, жить можно… карточки на продукты, бесплатное жилье. Правда, там одни старперы, жирные, бля, бабы в колясках, слюни текут, депрессняк… а что делать? У меня ведь бизнес был, чувак… я имел свой нефтебизнес, конкуренты подставили. Статья – «терроризм». Сшили мне дело – «консперация государственного переворота». Много лишнего на своем блоге писал. Свободная страна? – Он оглянулся… – Бежать надо отсюда! Я бы сразу за границу и в Россию. Оттуда экстрадиции нет. Да и женщины там красивые. – Глазки его чуть прояснились, даже огонек мелькнул азартный. – Погулять бы еще… я ведь молодой, ты не смотри, что я в коляске, но у меня, бля, пять лет испытательного срока, паспорт отняли, суки.
Он подъехал поближе и перешел на шепот.
– У меня есть план: через Берингов пролив, через Аляску, а там нанять катер рыбацкий и – в Сибирь… Ха-ха! – он засмеялся своей мысли. – Поможешь?
– А что там делать будешь?
– Где?
– В Сибири?
– Да ты чё… мне бы только выбраться из этой страны… разберусь.
– Там тоже как-то надо выживать, Джефф.
– Да, бля, охотиться буду…
– В коляске?
– Я там поднимусь, заниматься буду…
– В Сибири навряд ли ты врача найдешь, если что.
– Да я стану на ноги, посмотришь, я там стану на ноги! Свежий воздух, грибы, ягоды, бабу сибирскую найду, охотиться будем, свои грядки, овощи, фруктики… Какие там, кстати, фрукты растут в Сибири?
У Джеффа засветились глазки, он схватил меня за руку, будто я его гид и сейчас поведу через пролив, где он будет жить как отшельник, питаться кореньями и медитировать на холмике. Может, даже и русскую отшельницу-единомышленницу найдет.
– Тебе надо будет русский выучить сначала, – поддерживаю Джеффа, – там инглиш не знают.
– Да выучу! Я способный! Ты знаешь, я же с красным дипломом колледж закончил. Да меня в Гарвард приглашали… денег на учебу не было, застрял в Огайо. А какие у меня перспективы были! Э-эх… Если бы ты только знал, какие перспективы. На меня вся семья надеялась, а как в тюрьму попал – забыли. Все забыли! Чувак, да я за пять лет, может, три открытки получил! А знаешь почему? Не нужен никому без денег, вот почему! Когда был на воле, дом имел за два миллиона, деньги, бизнес. Из командировки прилетаю – спорят, кто меня встретит, обижались даже. Вот такие времена были, май френд, вот такие времена… А как всё отняли да посадили, так все и забыли про меня. Обидно, но за пять лет я столько всего передумал, особенно когда один в дыре сидел… и понял, что никому мы не нужны. Родился один, и умираешь один. Всё остальное – школа. Нет, не школа. Всё остальное – мучения и страдания. Да я даже не могу припомнить радости в своей жизни!
Вот, помню, встречался с Джанет… еще женаты не были… Ну, роман там, духи, одеваюсь модно, свидания, ко мне едем (у меня уже был свой дом), джакузи, вино, свечи, бывало, лишнее выпью, а это не хорошо для мужчин, если даму пригласил – пить нельзя… пусть она пьет, а ты – нет… Только пригуби, но не пей. Это я понял через собственный опыт. Тогда… тогда вдохновенье у меня было. Ради нее всё, ради Джанет. Бизнес в гору шел, деньги в банк закатывались со звоном – Америкэн Дрим. Но она мне, сучка, изменяла, представляешь… Изменяла, когда я в командировке был. В аэропорту встречает, целует, домой едем, три недели не виделись, а секса не хочет. Что такое? «Голова болит!» Голова болит? Все время голова болит! Ну, может, раз в два месяца – секс, тридцать секунд и спать. И ради чего я работаю, вкалываю? Так я стал публичные дома в Мексике посещать. В Хуарез, через границу, на бусике. Там толстушка одна была, молодая, на шесте танцевала. А я не люблю худых, мне нравится попухлее… Но не жирные. И чтоб не брилась. Вот придумали, бля, бриться… Не брейся, сука! Бог дал тебе волосы где надо? Не трогай!»
;




М О Л Е К У Л Ы   А М Е Р И К А Н С К О Г О
Г У Л А Г А




Вторник, ранее утро. Мы еще заперты, выглядываю в зал через оконце в двери. По вторникам – отбытие в тюрьмы на отсидку. Любопытно… кто уходит? Восемь человек стоят с мешочками на выход.
«Брежнев», вон, грустный сидит за столом. Так я его обозвал из-за лохматых бровей, негр лет пятидесяти. На год обратно в лагерь едет, за нарушение режима административного надзора. Пятнадцать лет отсидел, вышел на probation, поехал к брату в Кливленд, покурил травки. А сидел он за продажу наркотиков. Запрещено, строго запрещено принимать субстанции на probation. А ему на следующий день как раз звонят: «Приезжайте, плиз, на сдачу анализов». «Бля-я! Три месяца на воле был, никогда не вызывали, а тут курнул разок и на тебе! Они что, суки, наблюдали за мной? А не удивлюсь…»
Провалил тест Брежнев, дали ему еще годик. А какие планы–ураганы были! Устроился рабочим в супермаркет. Это тебе не завод-фабрика, а – магазин! Можно и менеджером со временем стать. Всем звонил, хвастался: наркота, мол позади, с нелегалом покончено, честно буду жить, может даже в колледж пойду. «Да, в молодости драгдилером был, но сейчас мне пятьдесят, уму разуму набрался, много всего передумал в одиночке, в церковь регулярно ходил в тюряге, даже буддистскую группу посещал, но там скучно. Как они могут так сидеть неподвижно? Не для меня… – говорил Брежнев. – Мне, вон, в баптистской церкви нравится. Мы, Африканцы, не можем как мумии сидеть, нам танцевать надо, прыгать, петь, в барабаны стучать. Как вы там сидите, бля, непонятно? Надо же, Будда придумал…»
Брежнев, кстати, уборщиком в тюремной церкви работал. Молился, молился, и вот, Бог его выпустил на волю. И сейчас, обратно на год в тюрьму. «За что-оо?! За то, что травки покурил? Так ее все курят, причем легально уже, в Калифорнии! А меня в тюрьму!? Суки федералы! А вот выйду и опять драгдилером стану. Вот так!»
Еще вон черный стоит с мешочком. Тоже нарушение probation. За распространение синтетической марихуаны пять лет всунули. «Мистер Бойд», так он себя называет. Крупный лысый негр, гангстер, школу не окончил. Вышел в прошлом году в декабре после девятилетней ходки и давай обратно спайсом торговать. Угостил на вечеринке гостей левой партией, четверо упали без сознания, судороги. Да и сам «М-р Бойд» как овощ, пена изо рта. Скорая приехала, даже в новостях показывали, еле выжили. Интересно, что все пятеро были под административным надзором. В гетто сложно встретить не сидевших. А те немногие, что на воле гуляют, почти все на probation.
Вон еще «СН» (сексуальный насильник) стоит с авоськой. Восемь месяцев за то, что пописал за углом офисного здания, где работал страховым агентом. У него простатит, постоянно по-маленькому хочет, до офиса не добежал, за углом помочился. А камеры засняли. Теперь статья такая на всю жизнь. «У нас приличные люди работают в здании, семейные. Есть даже матери с детьми. А если ребенок на улице? А там мужик писает за углом? Получай восемь месяцев, пидор!»
А вон и «Мистер Джонсон» с вещами на выход, новости смотрит. Вот любят они себя «Мистерами» называть. Знакомишься… Как зовут? «Мистер такой-то», – говорит. Итак, «М-р Джонсон». Очи мутные как болото, преступлений много за теми глазами. Шестьдесят четыре года, тихий, целый день в зале сидел, телек смотрел. Вроде мирный и приветливый, а в глаза лучше не заглядывать.
У него было такое «углубление» в горле как у бывших курильщиков… у тех что по телеку показывали в антитабачной кампании. Вот такая же дыра в горле, но от пулевого ранения. Когда ему было девятнадцать, произошла стычка: драгдилеры не поделили район и конкурент выстрелил ему в горло. Тем не менее Джонсону (тогда он еще «Мистером» не был) удалось отнять пистолет у соперника и убить его выстрелом в голову. Так и нашли их копы: оба лежащие в луже крови, оружие в руке у молодого Джонсона. Дали двадцать лет за убийство. Но это было еще в 1969-ом, с тех пор он сидел неоднократно. В этот раз, за наркоту, только семь лет получил. Он рад. В семьдесят выйдет, еще поживет.

Четырнадцатого июля меня отвезли в суд, на слушание о «нелегальной остановке и обыске». В полпятого утра, открыли клетку, отвели в приемную, переодели в оранжевую униформу, цепи на руки-ноги, в белый бусик и с еще двенадцатью арестантами – в путь.
Когда едешь, с завистью смотришь на свободных людей, сидящих в своих автомобилях и не осознающих, наверное, своего счастья. Проплывают пейзажи, леса, заправки, магазины, реклама. Еще недавно можно было остановиться, выйти, кофе попить, гамбургер съесть. Но эти банальные движения не ценишь, пока они доступны.

Подъехали к зданию суда, вошли в бункер, тяжелые врата опустились сзади, оттуда в лифт, лицом к стене и наверх, в отстойник. Там сняли цепи и заперли в металлическую клетку с холодной железной скамьей.
Внутри уже сидел молодой приземистый Латино. Голова бритая, татуировки гангстерские на лице. Он так покосился на меня, измерил взглядом. А, надо сказать, что я на мексиканца слегка похож. Тоже невысокий, смуглый, бородка, усики, только сомбреро не хватает. Он что-то вякнул мне по-испански. Сорри, отвечаю, спэниш не знаю.
– Откуда ты?
– Из Восточной Европы.
– Ну мы все откуда-то приехали. А в Америке, где ты жил?
– В Калифорнии.
– В Калифорнии? А где?
– В Лос-Анджелесе.
– В ЛА?
Он подошел, протянул руку.
– Роберто. Я тоже оттуда. Ты из какого района?
– Нортридж.
– Да ну! – Роберто воскликнул. – Я тоже! Вановен и Ресида, знаешь?
– Конечно, я туда в «Старбакс» ездил почти каждый день.
– Точно, точно… «Старбакс!»
– Там еще шляпа такая светится, реклама мексиканского ресторана.
– Да, да, да! Как раз за этим рестораном гараж. Мы там машины угнанные разбирали. А как ты в Огайо очутился?
– Я ехал сюда дом покупать, копы остановили на хайвэе, просто так, без причины, собаку ищейку привели, обыскали, арестовали.
– Добро пожаловать в Огайо, тут ментов овер дохуя.
– Ни говори, в Калифорнии, сколько ездил, ни разу такого не было. Ну, если нарушил там, бывали тикеты, а, чтобы просто так…
– А меня как раз в Калифорнии и остановили… тоже на хайвэе. У меня «Ягуар» черный был, а мекс на «Ягуаре» – подозрительно. Я с подругой своей на океан ехал, там у нас местечко любимое. Помнишь те пляжи, как в Малибу ехать?
– Да, да… «Зума бич», «Эль Матадор».
– Аха-а, чувак…
Он рассмеялся.
– Да, там ступеньки еще вниз на «Эль Матадоре».
– Да, да, ступеньки… Мы спустимся вниз к воде, покрывало постелем под скалой… винцо, сидим, обнявшись, на океан глядим, солнышко садится, волны, прям сливаемся с природой. А как стемнеет – сливаемся друг с дружкой. Йоланда кричит, океан шумит. Там местечко укромное в скале, небольшое углубление… мы туда и прятались. Бест секс!
Роберто прикрыл глаза, может даже молитву благодарности про себя произнес, глубоко вздохнул.
– Э-эх… мне двадцать лет светит, не увижу больше Йоланду.
Посидел минуту в раздумье.
– Нас остановили на Пасифик Хайвэе. Ну, я чуть выпивший был, но это ерунда. Видят, латино на «Ягуаре» – нашли причину для обыска. Овчарка ментовская нюхает, а у меня в обшивке всегда нычка на случай если придется в Мексику срочно валить, кэш двести штук и пистолет. Но в этот раз, у меня там еще и метафимин был. Собака учуяла, три с половиной унции, а это больше ста грамм. В сочетании с оружием – двадцать лет срок.
Послышались шаги в коридоре, вошли маршалы, держа под локти молодого белого арестанта.
– Гонсалес! На выход.
Роберто встал, протянул руку.
– Ну давай, земляк, удачи!
Вышел, ему надели браслеты, а вновь прибывшего зэка заперли в мою клетку.
– Джон, – представился он.
– Сергей.
– Русская мафия? – Он ухмыльнулся.
– Аха, – не стал опровергать его версии.
Он потер запястья.
– Вот суки, как зажали.
Джон показал руки, на самом деле – красные ссадины.
– Некоторые нормально надевают браслеты, по-человечески, зазор оставляют… а другие так, бля, зажмут, руки немеют. Пидоры.
Он подошел к умывальнику, хлебнул воды из крана, вернулся, сел напротив, поглядел на меня.
– Первый раз в тюрьме?
– Да.
– Видно.
– Это хорошо или плохо?
– Зависит, сколько осталось сидеть.
– Пока не знаю. А тебе сколько осталось?
– Четырнадцать лет, – просто ответил Джон. – Банки грабил.
И он рассказал мне свою историю. Вместе с женой сидели на кокаине, денег не хватало. Решили в банках их добывать, старым классическим способом, тем, что в кино видели. Это была идея супруги. Она на улице в машине дожидается, а Джон с чулком на голове и пистолетом, в банк идет.
На удивление легко выдали денежки в первом филиале. Правда, негусто, тыщи три, больше в кассе не было. Оказалось, что в банках крупные суммы не держат. Выходит, Джон на улицу, в переулок, а там любимая дожидается в машине, нервная, трясется. Выезжают, смотрят в зеркало: никто за ними не едет и сирен ментовских не слышно.
Удачно у них первый раз получилось, понравилось. Решили продолжить. Таким же образом ограбили еще несколько банков. И всегда Джон был в одинаковой одежде. Ему повезло в первый раз, и они решили сохранить традицию: красные штаны и желтая футболка с надписью: «Я знаю только одного тирана, и это тихий голос совести. Махатма Ганди».
По одному и тому же сценарию, за десять минут до закрытия банка, Джон заходит в красных штанах и желтой футболке с напутствием Махатмы и чулком на голове, и забирает денежки из кассы. А Диана его в аллее дожидается (она уже не волновалась, даже приколы на Ютубе смотрела, пока ждала).
Потом они неделю из кокаиновой нирваны не выходили. Диана еще и медитировала. Она до знакомства с Джоном в Индию летала регулярно, в ашрамах зависала, в медитации к ней эта идея и пришла.
Однажды Диана послала Джона за молоком. Там магазин рядом, два квартала. Ей захотелось молочной овсянки, с детства мама ее приучила к такому завтраку: биосахару тростникового добавит, печенья сладкого накрошит, с чаем вкусно.
А надо сказать, что к этому времени фотографию Джона с чулком на голове, в красных штанах и желтой футболке, крутили по всем каналам. И вот он идет за молоком в той же одежде. Жена как раз постирала, всё чистенько, он надел по привычке… «Да ниче, тут рядом, можно даже в пижаме сходить».
А при магазине том, на улице, кофе–шоп есть. Там копы местные любили пончики жрать. Сладкие пирожки такие, по восемьсот калорий каждый. И вот сидят они там, уже сахар зашкаливает в крови, приключений хочется. И вдруг, видят: тип в красных штанах и желтой майке, только чулка на голове не хватает. Они аж рты от удивления открыли, чашки с кофе на полпути повисли в воздухе.
– Ерунда, – заключил Джон свое повествование… – два года уже отсидел, еще три за хорошее поведение скинут. Итого – девять лет осталось, – мелочи.
Два дюжих маршала проводили меня в зал суда. Просторное помещение, другой мир – гражданский и официозный. Трибуна для судьи, герб США над ней. Посередине два стола, слева – мой адвокат. На столе микрофон и монитор. Напротив – прокурор и чекист, что ведет мое дело.
В зале на стульях несколько зрителей. Среди них замечаю копа, что меня остановил – сержант Тимоти Снайдзерк. Улыбка, военная стрижка, лик честного блюстителя порядка.
Входит судья.
– Всем встать, суд идет! – объявляет маршал.
Поднимаемся. Неспешно входит мужчина лет шестидесяти в черной судейской робе, седой одуванчик, решающий человеческие судьбы. С кривой улыбкой подает знак: «Присаживайтесь».
Начинается заседание. Страшное для меня, обычный рабочий день для остальных, развлечение для сидящих в зале. «Апелляция о незаконной остановке и обыске». Если адвокат убедит судью в том, что остановка на хайвэе была не обоснована, тогда и все остальные статьи отпадут.
Судья молвил несколько вводных фраз, затем внимательно смотрит видео, снятое полицейской машиной. Ехал я ровно, не быстро, в своей полосе, он это видит. Спрашивает прокурора: «В чем видите нарушения?». Тот показывает на отрезок, где я следую рядом с фурой и отодвигаюсь чуть влево, едва касаясь разделительной полосы.
– Вот-вот, Ваша честь, видите? Он касается разделительной полосы. А это нарушение в Огайо!
Судья вздохнул, обвел взглядом присутствующих.
– Кто-нибудь ехал утром по 90-му хайвэю?
Пару человек подняли руки.
– В трафике сегодня меня обгоняли, подрезали, пересекая эту желтую полосу неоднократно, – говорит судья, – я не вижу здесь серьезных нарушений.
– Ваша честь! – будоражится прокурор, – подсудимый менял полосы еще несколько раз, ДО того как включилось видео в круизере, этим создавая аварийные ситуации для других водителей. Вон, полицейский подтвердит. Шериф остановил его ради безопасности граждан! Ведь в машинах могли быть женщины и дети. Возможно, даже жены и дети одного из нас. – Он оглядел зал. Снайдзерк утвердительно кивнул.
Судья смотрит видео дальше.
– Но хайвэй ведь пустой! Кого подсудимый мог ставить в опасность, если никого почти нет? Вон, только фура одна обогнала и всё.
– Так этого не видно на записи, Ваша честь! Опасные маневры, ставящие под угрозу жизнь других водителей, а также женщин с маленькими детьми, – добавил прокурор, подняв указательный палец, – произошли ДО того как включилось видео. Вон, офицер подтвердит.
К трибуне подошел Снайдзерк. Впервые вижу его с 28-го марта. Он дает клятву на Библии, что будет правду, только правду и ничего кроме правды, затем врет на протяжении пятнадцати минут с выражением усталого, но честного и справедливого свидетеля. Затем дают слово моему адвокату и вновь прокурору. Дебаты. Меня между тем начинает бить мелкая дрожь, коленки трясутся. Я оглядываюсь: никто не видит? Нет, я никого не интересую. Очередной узник, «а мы тут все для развлечения». Судебные процессы занимательное действо, ведь судят другого, а не тебя.
Слушание длилось пару часов. Коп врал под присягой, адвокат пытался меня защищать, прокурор доказывал судье, что я ставил в опасность американских женщин и детей, а я сидел в оцепенении, превращаясь в еще одну молекулу Американского ГУЛАГа.
;




Д Ж О Й С И   К А С К А Д Е Р Ш А




Обратно в тюрьму. Мелькающие дни в ожидании. День-ночь, день-ночь, время идет, зэк радуется: «еще день прошел». А ведь прошел-то день из собственной жизни, прошел в ожидании и тревоге. Впрочем, день рядового обывателя планеты похож, но там еще есть – работа. «Сколько можно! Одно и тоже каждый день, одно и тоже: дом, семья, работа, трафик, счета, ипотека. В уикенд наелся барбекю, пиво, футбол. И опять понедельник, в машине, в пробке, работа. Да где же тот свет в конце туннеля? Зачем я через институт прошел? Зачем лапшу китайскую пять лет хавал, даже секса не было. А говорят, студенческие годы – золото. Какой-там, впроголодь живешь, считаешь дни, когда закончишь, когда найдешь работу, купишь дом, женишься… Жена милая и сразу беременная, а ты пашешь уже за двоих, между тем вся ее любовь вдруг направилась на живот. Кто там? Твой конкурент… Вся любовь направлена на него. А ты кто? – Добытчик».
День-ночь, день-ночь, день-ночь. Круглая луна в окне сменяется солнцем, деревьями, облаками над лесом, и опять ночь и луна. Еще день прошел… День-ночь, день-ночь. Лица сменяются в зале словно калейдоскоп. Новые люди, галдеж, лысины блестят, татуировки, боевая раскраска, пирсинг. «Нет… Это снимай. Этого здесь нельзя. Оставляй кольца-украшения в приемной – это оружие. Вернем, вернем… Трусы-носки тоже вернем как выйдешь, не переживай. А дом за полтора миллиона? А две машины? А сбережения? Нет, то мы всё конфисковали, потому что ты был нехороший человек. Скажи спасибо, если вообще выпустим».
Клетка моя номер сто двадцать пять, помещение два с половиной на четыре. Справа, как заходишь, в стену вмонтированы две железные полки, слева – еще одна. Ближе к задней стене два шкафчика для личных вещей, окошко шириной десять сантиметров, высотой полтора метра. Всё металл. Пол и стены бетонные. Слева, у двери, маленькая раковина и унитаз. Напор сильный как тайфун. Над умывальником – металлическое зеркальце, исцарапанное именами бывших обитателей.
Народ в зале постоянно меняется. Я редко с кем общаюсь, выхожу только на прием пищи и в шахматы поиграть.
Джима – драг дилера, из нижней клетки, закрыли в карцер. Он раздавал еду, стал воровать, на три дня в дыру посадили. Место за столиком освободилось и к нам подсел белый зэк лет пятидесяти, Марк. Худощавый, поджарый, добродушный, глаза голубые, Дон Жуан эдакий, рассказывал про свои похождения.
Посадили в этот раз (в общей сложности лет пятнадцать отсидел) за наркотики. По хайвэю как-то едет, из Сан-Диего в Лос-Анджелес. А там местечко есть на дороге, где проверяют всех на полпути. Марка тормозят, «открывай багажник». Собака ищейка тут же крутится, унюхала наркотики. А у него в кармане было двадцать грамм кокаина в пластиковом пакетике, завернутые аккуратно. Десять он планировал перепродать. Он из Тихуаны возвращался, там приобрел выгодно. Долго не думая, он – хоп! этот пакетик себе в рот. Копы его хватают, трясут чтобы выплюнул, кричат, а он уже проглотил. Ушло. Даже кайф начался. Везут в больницу, воды в желудок, еще какой-то химии, вырвал Марк и получил три года.
Пока сидел в тюрьме, мать умерла от старости, потом жена от передоза. Дети большие, никто не помогает. Начал переписку с бывшей. У них роман когда-то был. Иногда виделись, он ей кокаин подкидывал, она расплачивалась натурой.
Марк ей пишет, вдовец, так и так, она его жалеет, на вторую работу устраивается, ответственность появилась, денежки шлет, баксов по сто в месяц – в тюрьме достаточно, даже шикуешь. Переписываются. В федеральных тюрьмах есть внутренний Е-мэйл, все записывается и сохраняется, но про любовь пиши сколько хочешь, пять центов минута. И вдруг, три дня на письма подруга не отвечает, исчезла. Марк в панике: «что такое?» Звонит, звонит, не отвечает. А у него был телефон ее дочери. Позвонил, а та говорит: «Умерла мама». Передоз! Oh, my God! Марк в шоке. А что делать? Успокаивается хождением по кругу на стадионе, качаться начал, «ниче, пробьемся».
А надо сказать, что дочке бывшей подруги было двадцать восемь лет. Джойси ее звали. Такая блондиночка ничего себе. И они начинают сначала созваниваться, потом переписываться, роман виртуальный (Марк очень хорошо письма сочинял, он даже за деньги другим зэкам помогал писать, уплачешься). Итак, Джойси влюбилась в Марка. Ждет, деньги высылает (неизвестно где их берет, так как не работает), расписаться решили, дни считают. Он по стадиону бегает, пресс качает и мечтает: еще чуть-чуть и Джойси у него в объятиях, в постели с ним, может даже детей еще нарожают. Теперь-то он знает, как их правильно воспитывать, прочел гору спиритуальных книг, медитировал, молился, новый человек выйдет.
Однажды, смотрят телек в зале новости, погоня по холмам в Пенсильвании. Что произошло? Женщина украла вещи в супермаркете, менеджер вызвал копов, те тормознули ее при выходе на парковке, давай обыскивать, нашли шмотки. Только ей браслеты надевать, а Джойси вырывается (да, это была она), запрыгивает в свой «Шевроле» и дёру! Копы за ней, погоня миль пять, перегородили путь на трассе, сирены, настоящий боевик. Выволакивают из машины, надевают хорошенько наручники и на заднее сиденье круизера.
Дальше видно всё на полицейском видео, крутили в новостях: копы обыскивают ее машину, спокойные за арестованную пленницу, а Джойси переползает на переднее сиденье (машина была заведена), коленкой вставляет передачу и трогается с места... Паника, крики, она сбивает на пути свой «Шевроле», тот летит в кювет, еще один круизер по пути таранит и по газам! А руки у нее сзади закованы, рулит она – грудью! Скорость девяносто миль в час, сорок минут погоня. Как она рулила ночью по извилистым улочкам, не могли догнать?
Крутили этот ролик по всем каналам как боевик. Джойси рулит грудью и песни орет! Вот это я понимаю экшн. Оторвалась от погони, заехала в темный переулок и врезалась в дерево. Выбегает. Видно, как она дорогу перебегает, в короткой юбочке, на каблуках, руки за спиной в наручниках, исчезает в лесу.
Пешком несколько миль, добралась до своего знакомого из «Фейсбука», попросила помощи, а тот ее изнасиловал и сдал ментам. Семь лет дали, но знаменитой стала. Водить полицейский круизер сиськами? Скорость девяносто миль в час? Ночью, по извилистой холмистой местности? Кто вел машину? – Святой Дух.
Рассказал Марк историю и прослезился. Теперь возвращаться не к кому, но устроится на работу и будет помогать Джойси, ждать ее из тюрьмы, переписываться, совместную жизнь планировать. С такой не пропадет.
;




В Ы П У С Т И Т Е,   С У К И !




Четверг сегодня, день магазина. Ассортимент заправки, но подороже. Заказ надо делать за неделю. На специальном желтом бланке, аккуратно обводишь кружочками номера продуктов. Каждое наименование состоит из восьми кружков. Их тщательно закрашиваешь ручкой. Всё скрупулезно заполняется и закидывается в специальный ящик. Если хоть один кружочек неправильно закрашен, товар не получишь. Если ошибся цифрой, то могут выдать совсем другое, а возврату ничего не подлежит. Так что надо внимательно заполнять.
В четверг утром заходят несколько толстых охранников с тележками, раскладывают пластмассовые столы и начинают выкрикивать имена. Народ уже стоит с авоськами, дожидается на ярусе. Нужно предъявить свое тюремное удостоверение, чтобы получить заветный заказ.
В день магазина, народ взбудораженный, веселый от прилива сахара. Микроволновка занята, очередь стоит, все стряпают и галдят, прибавляя пару децибелов к общему шуму. А сегодня еще и курицу дают на ужин. Заранее идет торг. Некоторые обменивают птицу на лапшу, на телефонные минуты или аналогичные ценности.
По четвергам зал, который вел себя образцово в течение недели, в награду получает телек со звуком и несколько фильмов. Только что крутили «Хитмена», где американский наемный убийца, герой и супермен, убивает российского президента. В американских фильмах русские всегда злодеи; американцы и англичане же – герои. Одно время Голливуд использовал арабов в качестве неприятелей, сейчас же опять возвращается к русским. Постоянно нужен враг. Тогда государство имеет с кем бороться и от кого «защищать народ», этим оправдывая свое существование.
«Хитмен» закончился. Следующий фильм пошел, шумный и пафосный. Тревожная музыка, страстные диалоги, все куда-то летят, постоянно что-то взрывается, сплошной экшн. Музыка в голливудских фильмах, будто написана одним и тем же композитором. Постоянный cа;спенс, кто-то убегает, кого-то спасают, кого-то догоняют, вот-вот догонят… и всё под эту супермузыку. Затем несколько минут нереального диалога для передышки, серьезные парни ведут детские беседы. И вновь – Экшн!

Расписание здесь такое: в пять утра приносят белье из стирки и отпирают двери. Замок при этом издает громкий щелчок, от которого подпрыгиваешь на полке. Затем народ выливается в зал и начинается галдеж.
В 5.30 – завтрак. 6.30 – проверка клеток, и чтобы одеяльце было заправлено по-солдатски, ничего лишнего на полках, все должно быть запрятано в шкафы. 7.30 – «Pill Call» (прием медикаментов). Больше половины зала уходит за антидепрессантами и снотворным. В 8.30 приходит охранник – маленький начальник. Осматривает клетки критическим глазом, ищет к чему придраться. Некоторые после этого уходят в карцер.
В 9.30 – обед, затем может быть «REC», расписание варьирует. Выводят на улицу на один час, но всегда в разное время, надо смотреть график. Потом уборка в зале. Те, которым удалось заполучить работу, моют полы, душевые, обтирают столы, выносят мусор. Зарплата: $20 в месяц. После уборки, в час дня, пересчет и запирают на час. Тихий час, никого в зале нет, но все равно слышны крики из клеток, стуки в двери и кружками об пол.
После ужина – почта. Все стоят кучкой вокруг охранника с мешком. Тот выкрикивает имена и передает письма. В 6.30 вечера еще раз приходит начальник – осмотр. В 7.30 – уборка зала; с 8.30 до 10:00 – апокалиптическое кино; в десять – пересчет. С 10.30 и до полуночи – самый галдеж. Ужин был шесть часов тому назад, так что сейчас все толпятся у микроволновки, стоит вонь жрачки. В полночь запирают до пяти утра. Охрана всю ночь бродит, через каждые полчаса светят фонариками в клетки.
Раз в неделю приходит тюремный парикмахер. Сегодня как раз стрижка, очередь стоит. Хоть и бесплатно, но принято благодарить китайской лапшой или почтовыми марками. У цирюльника этого магазин был, торговал легально марихуаной в Лос-Анджелесе. Так он почему-то решил добавить кокаин в ассортимент. Семь лет дали.
Так как сегодня охрана притащила в зал телек со звуком, то опять идет кино – громкое и страшное, со всеми атрибутами тревожной музыки, криками, убийствами, вампирами и драконами. Ник Кейдж сражается с темными силами. Народ сидит, зачарованно смотрит, лысины блестят. Модный тренд: бритая башка, борода и тату на руках к этому дизайну. На лапах – черепа, скелеты, драконы. Эскизы из ада. Может так безопаснее в тюрьме?
После обеда вышел на «REC». Пасмурно. Между горизонтом и тучами образовалась ясная полоска, через которую проглядывает мутноватое солнце. Сижу, постелив на траву тюремную оранжевую куртку.
Спорт площадка размером с пол футбольного поля. Два забора высотой четыре метра, наверху вьется проволока с шипами, вспаханная полоса, электроограда. Разъезжает патрульный трак.
Три молодых негра ходят по кругу тяжелой походкой, презрительно поглядывая на белых. Негры очень себя любят, всегда зеркало и расческа в кармане. Даже если почти лысый, все равно расческа есть. А уж любоваться в зеркальце могут часами. Тут есть один лысый, так у него ритуал: после обеда, каждый день, в течение часа, брить голову, посматривая на себя с любовью в зеркало. Блестит уже... нет, надо продолжать ее гладить бритвой. Потом обвязывает башку черной тряпицей. Гангстер–бедуин.
Убийца Джоди вон качается в сторонке и пытается тренировать дохлого рыжего очкарика, тот не может отжаться от земли два раза. Ник – ветеран, ошивается рядом, но не занимается, а хохочет. Не знаю, что он принимает, смех стремный.
Давид – грабитель банков, подтягивается на турнике. Он тоже весь в тату, даже лицо: плиты могильные, капельки слез, иероглифы, черепа, драконы. Вчера поделился радостью: показал мне фотоснимок ультразвука своего (еще не родившегося) ребенка. Давиду еще двадцать семь лет сидеть.
Очкарик уныло бродит по кругу, восемнадцать месяцев схлопотал за то, что остановился и пописал на обочине дороги. Копы как раз проезжали мимо. Полтора года за разврат и непристойное поведение. Дело было на пустынном хайвэе, слева болото, справа лес.
Рик, шумный негр из 115-ой, занимается на площадке, мячик кидает. Как можно в шестьдесят лет так орать? Голосистый. Бегает с мячом, подпрыгивает, рукой штаны поддерживает.
Три толстяка, словно жирные утки, медленно идут и переговариваются: Норманн – сосед по столу, Джим – драгдилер и еще тип один, похожий на огромную луковицу, килограмм двести. Я его называю «Человек-скала».
Норманн ходит, иронично поглядывая на окружающих. Он отсидел более двадцати лет, чувствует себя здесь как дома. Весит сто сорок кг, но, говорит, что собирается худеть, как в тюрьму переведут. Там, мол, есть нормальные условия для тренировки. Джим (драгдилер) тоже так говорит, но движений никаких не делает, кроме как ложкой от тарелки в рот.
«Человек-скала» выглядит интеллигентно: очки, курносый, невинное личико, но тоже лет пятнадцать по тюрьмам. По нему не скажешь. В церквях такие у входа стоят, с улыбкой протягивая брошюрки и памфлеты.

Я снял ботинки, босичком побродил по мокрой траве. Ко мне неторопливо подошел белый депрессивный арестант лет шестидесяти. Мы с ним в шахматы играли пару раз, даже не знаю, как зовут.
– Правильно, это полезно. Я тоже люблю по траве босиком ходить, – сказал он. – Но щас мне холодно, бля, ноги мерзнут, таблеток до хера пью. От давления, от холестерина, от х…й знает чего еще, двенадцать в день. Они меня отравить хотят тут, клянусь, они хотят меня отравить. Это потому, что я много знаю. Я же на государство работал, много секретов… Мно-ого! Но уже начинаю забывать. Мне кажется, они мне еще и пилюли для потери памяти дают. Провалы такие в сознании. Иногда мать свою не помню, как зовут. Да и она про меня забыла, ни одного письма не написала. А, может, она уж и померла, понятия не имею. Две сестры есть, тоже не пишут. Может, тоже померли? Ничего не знаю. Денег нет, а ведь полтора миллиона было. Чувствую себя как Иов из Библии. Всё, суки, отобрали. А я же ни в чем не виноват… Клянусь, не виноват. Поэтому и не хотел подписывать соглашение. Федералы предложили пять лет, а я решил судиться. Был уверен, что оправдают. А мне дали двадцать пять лет! Два-адца-ать пя-ять лет, бро! Четыре я отсидел, еще двадцать. Если выживу…
– Выживешь, – протянул я, обмерив его взглядом.
– Не выживу, – сказал Иов. – Двенадцать таблеток в день. А если не хочу принимать, в карцер садят. А может они мне их в жрачку добавляют? Я, бля, такие страшные сны вижу: про ад, про чертей… Просыпаюсь – весь дрожу… Стучу в двери, чтобы выпустили. Выпу-устите, су-уки!
Прозвучал звонок, прогулка окончена. Я обулся, мы направились в блок.
– Ну, что делать, – говорю. – У некоторых сроки пожизненные, а у тебя только двадцать пять. Из которых, четыре ты уже отсидел.
– Да-а уж… – вздохнул Иов. – Тут клетка и огромный замок, от которого у нас нет ключей.
;




С Э М М И   И   Ч А К





Читаю «Бхагавадгиту», в библиотеке нарыл. Вспомнилось, лет десять тому назад, гулял я как-то по бульвару в Санта Монике, а навстречу мне кришнаит. Один из тех, что в оранжевых балахонах прыгают, по дороге поют. И вот он мне книжку протягивает – «Бхагавадгиту». Я говорю: «Нее, не нужна мне». А он все настойчивей сует, бери, мол, и всё. Ну взял я книгу, чтоб отвязался, и тут он мне: «10 баксов»! Неудобно было с ним спорить, дал десятку и пошел дальше с томиком под мышкой, слегка пристыженный тем, что не получилось отказать. Дома я эту книгу спрятал в шкаф и забыл. Даже не открыл. Показалась она мне какая-то «не христианская», неправильная, но выбрасывать неудобно было. Грех? Или десять баксов жалко было? Пусть лежит. И вот, наконец, у меня появилось время – почитаю.
За окном немножко прояснилось, но все еще туманно. Красиво, хоть и видно отсюда лишь кусочек леса, парковка, забитая машинами и свободно гуляющие по ней люди. Странно на них смотреть… ходить без цепей на руках и ногах и не прыгать от радости?
Пью чай. Приятно. Горячий, сладкий… жить можно. Хотелось поспать, но в соседней клетке очень шумно. Туда подселили нового кадра, Сэмми зовут. Низенький, плотный, похож на крысу в шапочке. Глазки бегают, морда в синяках. Дамские сумочки воровал на заправках. Подходит дама к колонке, шланг в бак сунула, данные кредит карты вбивает, «Фейсбук» на телефоне проверяет, а в это время Сэмми сзади подходит и сумочку – хвать! И бежать. А машина у него в переулке припаркована, чтобы камеры на заправке не засняли номера. И шапочка глубоко на глаза натянута, чтоб морду не сфоткали.
Бежит Сэм, прыг в машину, оттуда на бульвар и сливается с потоком. А дальше уже тихонечко себе едет, в зеркало поглядывает: «Никто не гонится? нет… все ок». И так он двенадцать сумочек стибрил. Но в тринадцатый раз, коп в гражданке рядом оказался, только подъехал на заправку на черном «Шевроле», очереди ждал. И тут видит: тип в шапочке пробегает, сумка под мышкой, женщина визжит!
Коп выруливает из очереди, таранит впереди стоящий «Форд» бампером, чуть не ударив женщину, что недосчиталась сумки (то была как раз ее машина), она отскакивает с криками и матом, а в это время, Сэмми выезжает из переулка, глядит в зеркало заднего вида, и вдруг видит: сзади черный «Шевроле» с мигалкой. Motherfucker !
Надо было остановиться, выйти из машины, лечь на землю мордой в асфальт и закричать: «Виноват, бля, с****ил сумку, жрать нечего, бензина нету, счета надо платить, не говоря про алименты! В общем, вяжите и везите в каталажку!». Ну, полгода дали бы в тюрьме, поиграл бы в шахматы, может даже накачался бы, а то пузо выросло. Но вместо этого Сэмми принял одно из тех решений, о которых приходится сожалеть всю жизнь: он решил бежать! Откуда и как пришла эта мысля, он до сих пор не понимает, бродит по залу, башку чешет. Бежать от копов? Так они только этого и ждут.
Итак – погоня! По бульвару, сквозь трафик, машины жмутся к бордюрам, штуки три он даже зацепил. Адреналин! Это даже интересно. Сэмми врубил «Pink Floyd» на всю громкость и представил себе, что он участник боевика. А сзади уже три круизера с мигалками! Сэмми мчится на трачке, музыка играет, он смеется… Почему смеется – непонятно, но ему радостно. Впрочем, это было самое радостное чувство в его жизни.
Копы (их уже пятеро круизеров сзади), визжат, моргают, вертолет сверху снимает погоню… и он, Сэмми, является героем этого шоу! Наддал на газ, вылетел на трассу, смотрит в зеркало: Йо-моё, да там целая армия сзади – штук десять или пятнадцать несутся! И все мерцают, верещат, вертолеты, два, в небе. Сэмми врубил музон на всю! Колонки у него хорошие, сабвуферы как ящики, «Pink Floyd» душевно голосит. Он надеется, что и менты музон услышат.
Мчится по хайвэю сто двадцать, и вдруг видит, три круизера перегородили путь! Сэмми не сдается, руль влево, вылетает на обочину, оттуда по кукурузному полю. Он смеется, даже хохочет. Ему никогда в жизни так хорошо не было! Может быть, ради этого момента он и жил. Воровать сумки было лишь предлогом, чтобы так кайфануть. «Э-эх, лю-юдии! – думает Сэмми. – Ка-ак вы живете! Не знаете, что такое счастье»!
Позже, в новостях, показывали съемку с вертолета: белый трачок несется по полю, пылище, а сзади треугольником двадцать круизеров... Война на вора сумочек. Маленькую страну можно победить такой армией. Сэмми доехал до крохотной речушки и застрял. Его окружили, менты повысыпали с оружием, выволакивают его из трака и давай мутузить. Все, кто мог дотянуться, колотили, некоторые перепрыгивали через кабину и давали пинков. Наваляли тумаков Сэмми. А между тем «Pink Floyd» горестно вопил…
Начало первого, скоро закроют клетки, галдеж в зале чудовищный. Сегодня запирают в два утра. Я вышел в блок побродить по залу. Ко мне присоединился Чак – сокамерник Джеффа, того что в коляске. У Чака тоже план в Россию уехать. Говорит, имеет золото драгоценности, возьмет всё с собой. Мечтает о картофельной водке, пельменях (это я им отрекламировал, сказал, что водка с пельменями лучше, чем кокаин), спокойной жизни в российской деревне, подальше от ФБР и американских полицаев. Всё спрашивает, не отправят ли обратно в тюрьмерику, если вдруг остановят на дороге и паспорт спросят? Я говорю: «успокойся, дашь менту сто баксов, он тебе еще руку поцелует».
Чак решил бежать через Берингов пролив. Уже предлагает мне пять тысяч долларов, чтобы я ему кого-то нашел на Камчатке. А ему еще семь лет сидеть. Ходит задумчивый, план готовит, про себя что-то нашептывает, улыбается в бородку.
Поговорить, так он приятный в общении, а во взгляде – дикость, глаза бегают. Говорит, масоны в заговоре против него, поэтому надо бежать в Россию. А я ему: «всё правильно, надо бежать, найдешь себе там якутку, будете водку с пельменями из оленей... Охота, рыбалка, секс в юрте, – Камчатский парадиз». Жаль, карты нету, чтоб показать ему, где Камчатка находится. Надо будет нарисовать.
Чак всю жизнь по тюрьмам. Когда последний раз судили, то адвокат хвастался, интервью давал, мол, впервые преступника с 32-мя судимостями защищаю. Тридцать две судимости! Он и марихуану выращивал, и банки грабил, и машины угонял. В прошлый раз, когда из банка выбежал с пакетом денег, выдернул из машины на парковке обалдевшего водителя, воткнул передачу, и по газам! А машина двадцать пять миль в час едет, быстрей не хочет! Он до пола железку вдавил, копы на хвосте, верещат, догоняют, Чак жмет по газам, а эта сука еле ползет. Оказалось, автомобиль был на мануальной трансмиссии, а он никогда на такой не ездил.
Чак автобиографию пишет: «Тридцать два раза в ад», называется. Говорит, продаст её и на заработанные деньги растворится в закате. Нахер нужна такая страна, где тридцать два раза в тюрьму садят. Да ско-олько можно! Нет, бежать надо, заговор против него тут. А он еще хочет мир повидать, а то нигде не был. То есть, он во всех штатах побывал, но – этапом. Из одной тюрьмы в другую. Смотрел на страну сквозь тюремное окно. Такую обложку он хочет на книгу: сидит зэк с белой бородкой (как у Чака) у окошка в автобусе и глядит на пейзаж через решетку… лицо задумчивое и мудрое.;




Н А Д Е Ж Д Ы   Н А   О С В О Б О Ж Д Е Н И Е
Р У Х Н У Л И




Раннее утро, за окном светло. По траве гуляют несколько диких гусей, щиплют травку. На парковке пусто. Сегодня выходной. Небо ясное, проволока на заборе блестит, задетая солнечными лучами. Тихо. Только вент шумит. Двери пока заперты, но, вижу, выпустили четверых, что отбывают сегодня. В понедельник и вторник автобусы в тюрьму едут. Стоят зэки с мешочками на выход. Это радостное событие – свалить отсюда. Возможно в другом месте будет лучше.
На улице светает. Парковка пустая, после восьми наполняется. Облака над деревьями чуть порозовели. Конец августа, последняя неделя лета.
От адвоката опять ниче не слышно. Не знаю, что будет дальше. Надежды на освобождение таят. Завтра надо будет ему позвонить. Тревожно.
Ночью ничего не объявляли в спикер. Наверное, надо перестать ждать. Сегодня пять месяцев с тех пор, как все это произошло, странно и неожиданно. Едешь по дороге, никого не трогаешь, ниче не нарушаешь, в «самой свободной стране мира». Двигаешься ровно, не быстро, не медленно, по правилам. И вдруг, коп выруливает из засады и начинает следовать за мной. Потом он решает остановить без причины, вызывает другого полицая с собакой, мол, подозреваем наркотики. Псина, сделав два шага, садится возле дверей указывая, что вынюхала наркоту. «Всё, теперь мы имеем право на обыск. Вот тебе и ордер, никакого постановления не требуется, только чтобы собака присела». А может она собиралась яйца почесать? И они кидаются к моему авто, вытаскивают багаж и начинают бесцеремонно рыскать в моих вещах, находят пачку долларов. Подозрительно. Закрыть до дальнейшего разбирательства.

8-ое сентября. Вот и ответ пришел. Отказали! Юрист сам был в шоке. На слушании копы врали под присягой, даже судья им делал замечания. Видео показывало, что я еду прямо, ниче не нарушаю, а полицейские, тем не менее, утверждали, что я нарушил. Что дальше? Будут решать какой срок давать. Адвокат сказал, что намеревается обсуждать с федералами, торговаться.
Пять месяцев ждал, надеялся, что выпустят... Мысли скачут. М-р Ланелл говорит, что если подавать апелляцию, то займет дополнительные полтора-два года. И нет никакой гарантии. Остается только ждать. Трясет всего. Апелляцию ждать полтора-два года?! Между тем, как я сижу в клетке и каждую минуту считаю.
До сих пор была надежда, что оправдают из-за нелегальной остановки, а сейчас этого шанса нет. А если, по правде, то мои надежды на освобождение стали таять дней через десять после молчания адвоката. Но все же, надеялся. Всякий раз, когда ночью слышал интерком, прислушивался: не меня ли позовут? «Будь готов с вещами на выход в четыре утра!» Но то, что я еду домой, я тут уже не услышу. Только в тюрьму. Но когда? Насколько? Куда?
Тяжело ждать. Измотался я за эти три недели. Но с другой стороны, хорошо, что упование позади. Плохо соображаю. Новость эта – как удар по голове. Сейчас я тоже похож на зомби, с растерянным испуганным взглядом хожу. Душа кричит в истерике. Страшно превращаться в то, что вижу вокруг, до сих пор мне еще так тяжело взаперти не было... до сих пор жила надежда.
Сколько дадут? Адвокат сначала говорил пять лет, потом десять, потом даже пятнадцать как-то проронил. Хотя зэки говорят, что если первый арест, и с такой статьей как у меня, то больше пяти лет не дают. Ну а как доказать, что это на самом деле были мои деньги? Что они не фальшивые... (Адвокат говорит, что мне пришили и статью фальшивомонетчика). Что я не хакер? Что не наркоторговец? Что паспорта настоящие? Неужели они не могут всё это проверить? Ведь все должно быть задокументировано где-то...
Почти не спал, взвинченный, оглушенный новостью. Голова побаливает от стресса. Планирую написать адвокату письмо-автобиографию. Пусть гуглит, пусть находит всё про меня. А то прокурор и федералы выдумали историю и раздувают... международный хакер, наркоторговец, фальшивомонетчик.

Вышел на «REC». Многие кидают мячики, галдят, а я сижу в уголке. Нет сил бегать, стресс всё еще давит. Не надо было выходить на улицу, хлопающие по асфальту мячики действуют на нервы.
Тут есть один тип, вон по кругу ходит, так он в суде был на прошлой неделе. У него была амплитуда такая: от тридцати лет до пожизненно. Дали тридцать. Вижу, сразу повеселел. Ходит с корешами своими, общается. Рассказывает что-то, те смеются. Тридцать лет получить вместо пожизненно, это удача. Сравнительно молодой, лет тридцать пять. Еще надеется выйти, пожить.
Cолнышко все реже и реже, лето кончилось. Короткое оно было. Когда вижу солнце на улице, то сразу хочется выйти покопаться в огороде, обычаи предков всплывают из подсознания. А что может быть лучше? Проснуться утром, никуда не спеша выйти в свой огород, набрать свежих овощей и фруктов, покормить курей, собрать несколько яиц домашних, сделать яичницу, позавтракать на улице с видом на свой ухоженный сад и виноградник, затем продолжить день в тишине, покое и благодарности.
Сегодня меня навестил адвокат. Принес бумаги подписать, что я разрешаю им нарыть всю информацию про меня. Да пожалуйста! Подписал, а потом испугался. Откуда я знаю, что у них там в недрах Пентагона на меня есть? Трясет всего, мандраж, когда общаюсь с федералами. Хожу по клетке. Не могу себе места найти. Подписал бумагу, а сейчас жалею. Хрен их знает, что они там нароют. Звонил юристу в панике, он не отвечает. Уже поздно, двери заперты, хочется еще раз позвонить. Если не дозвонюсь, не смогу спать всю ночь. И двери не открывают. Обычно в десять выпускают в зал, а сейчас пол одиннадцатого, а двери все еще заперты. Почему не открывают… юрист может отключить телефон.
Открыли, наконец, в одиннадцать. Звонил. Не дозвонился. Конечно, поздно уже. Спит, наверное, обнявшись с женой. Завтра утром попробую опять. Даже не с кем поговорить. В этом зале все озабоченны собственными проблемами. Не могу спать. Зачем подписал? Они могут пробить и про мои неоплаченные налоги за прошедшие семь лет. Но я ведь путешествовал, меня в стране это время почти не было. Кроме того, работал я в Канаде, а не в Америке.
Утро. Дозвонился до адвоката, он обещал приехать. Вернулся в клетку, лежу на полке. Тут тише, шумно в зале очень. Магазин сегодня. Народ тащит мешки в норки. Щас будут раскладывать, наслаждаться покупками.
Я тоже получил свой заказ: растворимый кофе, чай, сахар в кубиках, сухое молоко и два пакетика орешек с изюмом (там даже кусочки сушеного банана попадаются). Это подняло мне настроение. Как мало для радости надо: растворимый кофе и орешки с изюмом и кусочками банана.
Магазин тут – большое событие, целый день потом обсуждают, кто что купил. Шум после принятия сахара. В блоке идет бартер, кто у кого что одолжил в течение недели, сейчас возвращает.
Вон и Норманн медвежатник, мешок со жрачкой волокет. Сникерсы там, пирожки сладкие, кола, лапша, печенье. Он говорит, что как только получает продукты, то тут же съедает два-три пирожка (те, что по 800 калорий каждый) и запивает диетической колой (он диабетик). Потом лежит кайфует, звезды в голове сыплются. И вдогонку – пилюлю против диабета. Я, иногда проходя мимо его клетки, вижу: Норманн храпит на полке, пузо колышется, а вокруг фантики от конфет.
Трогательно наблюдать как арестанты тащат мешочки с едой в клетки. Будто подарки от Деда Мороза. Все тут от кого-то зависят и каждый продукт – подарок.
Кушаю орешки с изюмом и кусочками банана и пью чай. Я завариваю один маленький пакетик в большой кружке, а когда остывает, добавляю лед и пью холодный потом.

Приехал адвокат опять, рекомендовал ехать на допрос. Говорит, это поможет делу, меньше срок дадут. «Просто расскажи все, как есть, это облегчит твой ситуэйшн».
Когда ведут на встречу с адвокатом, то процедура эта происходит примерно так: вызывают по интеркому (если заперты в клетках), либо охранник выходит из своей стеклянной будки и выкрикивает имя.
Надо выходить только в униформе и с тюремным удостоверением. Сопровождают по коридору до комнаты посещений, заходишь в предбанник, раздеваешься, снимаешь всё, включая носки и нижнее белье. Приходит другой коп и проверяет тщательно, чтобы ничего не переносил с собой: поднимаешь руки, ворошишь волосы на голове, раскрываешь рот, кашляешь. Потом одеваешься и следуешь на стрелку с адвокатом... на встречу со свободным человеком из внешнего мира, на которого надеешься и молишься как на бога.
Итак, сегодня приезжал Мистер Ланелл, принес бумаги подписать, что я даю согласие проверить все мои Е-мейлы, соцсети, ноутбуки, жесткие диски, банковские счета, недвижимость, а также все налоговые декларации.
;




М Е С Т Е Ч К О В Ы Е   Н О В О С Т И




Утро. Суббота. Разбудил истошный клич, приглашение на завтрак. Этот новый черт, который раздает еду, орет очень громко: «CHO-OOW»! Потом еще раз пять, стараясь всех разбудить. Будто в атаку зовет, а не на жрачку. Нравится орать, даёт о себе знать, что тоже существует и делает важное дело: еду раздает. А оно и есть дело важное, вижу зажиливает несколько пакетиков молока каждое утро, потом обменивает на лапшу. И лишние подносы тех, что не встали на завтрак, раздает корешам. А то и сам по две-три порции лопает. Молодой, а живот свисает. Лишние пакеты молока там бултыхаются.
Я вышел, сонный. Другие зомби уже сидели хавали кашу. Съел овсянку и пирожное. Мне нравится этот пирожок, что дают по субботам, имеет немножко корицы.
Народ слопал завтрак и ретировался обратно спать, а я после сладкого не могу уснуть, сижу, смотрю новости. Что происходило в этом городке пока мы спали?
1.26 утра. В центре остановили машину за проезд на красный свет. Водитель (женщина) стала спорить с ментами, даже покрикивать на них, мол она мать и у нее ребенок в машине (на самом деле, из автомобиля доносился вопль младенца). Тем не менее, ее скрутили, мордой об бампер, наручники и в круизер. Может я упустил спросонья кое-какие детали, не понял за что арестовали.
3.29 утра. Автомобиль остановили, не включил поворот. Проверяют документы у владельца (тоже девушка), а у нее ордер на арест. Обыскивают машину, там находят шприцы, какой-то порошок и маленькие весы. Руки за спину, извольте, и в круизер, на заднее сиденье. «Осторожно, головой не ударьтесь при входе».
5.17 утра. Афроамериканец сидел в своей машине никого не трогал. В пять утра? Подозрительно. Мент подъезжает, просит документы. Негр вытаскивает кошелек, а оттуда вываливается на землю крохотный белый пакетик с порошком… «Йо-мае! Стоять! Руки за голову! Нет, ложись на землю! Руки за голову! Что это за ***ня у тебя в кошельке?» – «Да… это лечебное…»  – «Молчать, бля! Разберемся в участке!» Втискивают бедолагу в машину, а он молится, губами шевелит, благодарит Бога, что не застрелили. А какого в пять утра в машине сидеть? Да еще и крэк в кошельке (одна доза). «Э-эх… тока вышел, даже шесть месяцев не погулял… А в машине сижу, потому что жить негде, это и есть мой дом… кофе попил на заправке, а щас собирался дунуть, потом ехать работу искать… Я же вливаюсь в ряды полезных членов общества, вливаюсь… пытаюсь, бляха–муха, но со статьей никто не берет. Но я стараюсь, у меня планы – я подымусь… Ниче, может отпустят… А если посадят, то больше годика не дадут… Время пройдет быстро…»
Так он думает, пока едет в участок, руки в браслетах, пейзажи любимого и в тоже время ненавистного ему города, мелькают. Он уже прощается с ним… А на сколько? Хорошо, если только на год. Если повезет, не больше года, но зато потом он точно новую жизнь начнет, тогда уж наверняка все будет гуд. Он автомойку хочет открыть. И откроет… «Вот увидите суки, открою, еще вспомните меня… Я ведь не сдаюсь, я сильный… Все будет хорошо. А вот и участок… Приехали. Бывал тут много раз… Э-эх, суки…»
7.25 утра. В центре города, недалеко от ночлежки, стоял автомобиль, припаркованный под деревом. Внутри двое. Коп постучался, чисто чтобы поинтересоваться, если у них все ок… «для их же безопасности». Удостовериться что все пучком у них там в машине… может чем помочь надо? Когда те открыли двери, то менту показалось, что пассажирка что-то пыталась спрятать. Как-то суетливо она там вертелась и вроде рука у нее была под сиденьем… «А ну-ка выходи! Руки на капот, сука! Что там у тебя?» – «Ничего, офицер…» – «Ща посмотрим».
Мент лапой под сидушкой – шасть… И вытаскивает, и улыбается… глаза заплыли радостью. Поймал, поймал наркоманов. «Теперь мне прибавят к зарплате… может даже продвинут по службе. Сколько я их уже поймал, наркош этих… Уж и не помню. Много… А что? Их всех сажать надо, чё под деревьями парковаться-то? Ща отвезем и разберемся, может у них и другие грешки за душой… Плиз, проходите в наш круизер, присаживайтесь на заднее сиденье. Не волнуйтесь за машину, мы ее аккуратненько на эвакуаторе, потом вы заплатите. Если выйдете, конечно. А если грешки есть и загремите за решетку, то машинка ваша пойдет на полицейский аукцион. Что за авто? «Мустанг»? Ого! Нам самим такие нравятся. Старый? Ниче, как раз антиквариат, я даже сам его куплю за сто баксов, сделаю реставрацию и дочке подарю, как школу окончит. Нее… дочке жирно будет в семнадцать лет такой ништяк. Себе оставлю. У нас с женой четыре машины, но еще одна пусть будет, антиквар ведь… Пригодится. А эти двое? Ну по роже вижу, преступники. Что они тут в семь утра делают? Разберемся в участке. А мне дальше работать, смену только начал… А наркоманов и бездельников полно, очистим улицы нашего любимого города… очистим от нечисти. Извините за каламбур, ну а лучше и не скажешь».
8.12 утра. Полиция пытается остановить белый трак. Им показалось, что тот на красный проехал, но они не уверены, надо камеры проверить. Белый такой трачок промчался, там еще превышение скорости. Копы за ним, мигалки, все дела. «Остановись! А-а нет… лучше убегай, нам это нравится.» А трачок мчится, проезжает красный и на хайвэй! Копы за ним! Еще три круизера присоединились. Откуда они взялись? Летят. Погоня, бляха–муха! А вон и вертолет нарисовался. Как он, сука, так быстро прилетел? Откуда? И уже по телеку крутят, прямая трансляция. Короче, догнали злодея. Ну, конечно, куда он денется? Закинули ему цепи с гвоздями, колеса взорвались, юзом-юзом-юзом… и в бордюр эстакады! Перевернулся на бок. Парнишка в кепке и белой футболке (из вертолета съемка), вылезает через боковое окошко и прыгает в речку с моста. Исчез.
Народ в зале меняется, новые лица, текучка. Это место как перевалочный пункт из одной тюрьмы в другую. Некоторые больше года здесь, но их мало. Основная масса задерживается от недели до месяца, потом исчезает. Мелькают лица, как на вокзале.
Вон Кенни, ему семьдесят четыре года, а все еще бегает, занимается. Говорит, что даже рад быть в тюрьме. Дома не с кем было поговорить, никто не слушал, все заняты, а тут общения полно. Планирует пару лет отсидеть, потом на пенсию (накапливается в банке) путешествовать с бабкой.
Паренек вон новый по кругу бродит, у него болезнь какая-то, ходит скрючившись, но общается нормально. Говорит, прокурор обещает ему четыреста лет, но при хорошем поведении, выйдет через триста. Статья: «нападение на полицейского». Хотя, это ЕГО копы обрешетили пулями, когда он полез в задний карман за кошельком. При этом, предупредив их: «у меня есть оружие». Он собирался еще добавить: «…и право на его ношение», но не успел. В него выпустили обойму прям через лобовое стекло, чудом остался жив. И копов оправдали. «Подсудимый сказал, что у него есть оружие и полез в карман. Мы испугались за свою и его безопасность». Ну и расстреляли, на всякий случай. Чтобы все были в безопасности.
;




С Е Р И Й Н Ы Й   И Н Ф А Р К Т Н И К




Новое правило в блоке, размещать всех по двое-трое в клетку. Чтобы по одному никого не было. Приближается сезон самоубийств – День Благодарения, Рождество и Новый Год.
Подселили и мне сокамерника прошлой ночью. В полвторого утра щелкнул громко замок и вошел нынешний сосед по клетке. Сколько времени он тут будет, неизвестно. Нехорошая новость в том, что он диабетик, а это значит, что каждое утро, в полчетвертого, он будет выходить на прием инсулина, щелкая замком при входе и выходе.
Зовут Скотт. Пятьдесят шесть лет, волосы уложены, набриолинены, тоненькие усики а-ля Кларк Гейбл. Скотт был настоящим алкоголиком на воле, двенадцать бутылок пива в день выпивал. Каждый день. В течение тридцати пяти лет. Перенес пять инфарктов и шесть открытых операций на сердце. Но все еще борзый. Стоит, прилизывает волосы, любуется в зеркало. Принимает двадцать семь видов медикаментов, шестьдесят три таблетки в день! Но не выглядит больным. Похож на алкаша. Это ж сколько бутылок пива получается он выпил всего? 12 бутылок в день умножить на 30 получается 360 в месяц. 360 х 12 месяцев = 4320! 4320 х 35 = сто пятьдесят одна тысяча двести!
Скотт рассказал о своих планах, чем будет заниматься после освобождения. Попробует работать грузчиком (с 5-ю инфарктами?), заработает денег, купит пять участков земли в Пенсильвании и построит пять домиков. Один для себя и своей жены и еще четыре для каждого из своих детей. У него три дочки, один сын и четырнадцать внуков. И они все будут счастливо жить в одной коммуне.
Его зовут Скотт Уильямсонс. Соответственно, улицу, на которой он построит мини городок, он назовет «Уильямсонс стрит». Домики будут стоять полукругом. Посреди – бассейн, фонтан и площадка. Там они планируют собираться и отдыхать. Но дома эти он запишет на себя, чтобы дети не продали.
Вот такой план у Скотта. Оптимистичный, учитывая то, что имел шесть операций на сердце и спит с нитроглицерином в кармане. Это ж сколько надо грузчику работать, чтобы пять домов построить?
Скотт показывал свою грудь, рассеченную по вертикали, от горла до пупка. Открытая операция на сердце. Шесть раз. Теперь у него внутри металлические пластины, держащие вместе грудную клетку с помощью восемнадцати болтиков. Говорит, что привык жить с постоянной болью. На улице врачи ему выписывали мощные обезболивающие, а в тюрьме нельзя. Наркотик. Так что живет с болью. Нерв был поврежден при одной из операций. Не жалуется, а просто констатирует факт.
Он начинает что-то рассказывать, потом внезапно засыпает. Немножко тишины… просыпается, и как ни в чем не бывало, продолжает свой рассказ тем же тоном. Впадает в короткие спячки. Говорит, что если уснет, лежа на спине, то может задохнуться. Только на боку ему можно спать, но во сне может случайно повернуться на спину и умереть. Попросил, чтоб я его сразу же перевернул на бок, если увижу, что лежит на спине.

Тут есть в блоке один зэк, по кличке «Санта Клаус», тот который сто пятьдесят лет срок получил. Он такого же возраста, как и Скотт, 56 лет, но выглядит на 76. Так вот, Скотт постоянно сравнивает себя с ним, говорит: «Да я его на двадцать лет моложе выгляжу, а мы ведь одногодки. Плюс, ему 150 лет сидеть, а мне только полтора года. Я еще поживу, домики построю, внуков подниму, даже любовницу найду молодую. Ну, жена есть, я ее конечно люблю, но она толстая, сто двадцать кило. Мне бы постройнее найти». И смотрится в зеркальце, усы расчесывает, волосы бриолином намажет, потом засыпает.
И вправду, у него волосы черные, без седины. И не толстый, хотя следы алкоголизма оставили отпечаток на лице. Двенадцать бутылок пива каждый день в течении тридцати пяти лет и пять инфарктов? Удивительно, что он еще жив. Мало того… у него еще планы на маленькое поселение для родственников. А может даже и молодую любовницу завести.
К нам за столик подсели двое: Трент, финансист из Кливленда и Джо – гомосексуалист в очках. Работал ассистентом сенатора в Вашингтоне.
Сегодня, во время ужина, Джо набрал два подноса, плюс некоторые дали ему то, что сами не едят: хлеб, рис, тортики, макароны. Он заполнил этим свою пластиковую миску и еще за столом сожрал два подноса. Джо тридцать один год, весит около ста двадцати кг, живот висит, принимает антидепрессанты, снотворное, таблетки против высокого давления. Я ему сказал, что если он будет продолжать так жрать, то у него скоро будет инфаркт. Он ответил, что это было бы к лучшему, так как ему светит тридцать пять лет.
Сегодня четверг, должны принести магазин. Сидим, ждем. Трент спрашивает у Джо:
– Ты что заказал в магазине?
– Ой, я жду кукурузные хлопья с изюмом.
– А ты? – Трент спрашивает меня.
– А я орешки с изюмом.
– Сразу съешь?
– Наверное.
– Даже не посмотришь? Не полюбуешься?
А Трент – буддист. Так он прежде чем пробовать, долго разглядывает пищу, даже прикрывает глаза и шепчет благодарственную молитву. Затем осторожно откусывает и просветлев лицом, медленно жует.
– Ну, наверное, поизучаю немножко, – отвечаю. – Почитаю ингредиенты.
– А я заказал мороженное, – говорит Трент.
– Какое? – спрашивает Джо. – С печеньем «Орео»?
Трент улыбается в предвкушении, щурит глаза.
– Да…
– Ой! – восклицает Джо, прижимая кокетно руку к груди. – Я тоже хочу.
Норманн сидит задумчиво, смотрит ТВ. Наверное, он купил себе упаковку «медовых пирожков», те, что по 800 калорий. Он их каждый четверг заказывает и съедает в тот же день, запивая колой. Потом засыпает. Толстый и рыжий, храпит на узкой полке, а на полу валяются жирные обертки от пирожков.
Он мне свои судебные бумаги показывал. Здесь так принято. Чтобы доказать, что ты не педофил и не стукач. Итак, первая судимость у него еще в девятилетнем возрасте: подложил монетки под рельсы поезда, чтобы расплющить. Следующие три или четыре судимости – драки в школе ранцем по спине. Потом, в двенадцать лет, магазинчик с другом грабанул, конфет набрали полные карманы. В шестнадцать продавал марихуану на районе, в двадцать угонял машины. Ну, а когда вышел из тюрьмы, переквалифицировался в медвежатника. Взаперти эту профессию изучил.
Скотт целый день сидит в зале, пьет цикоревый кофе (утром набирает заранее двенадцать бутылок) и общается. Не важно с кем, бы ли бы свободные уши. Вижу, нашел их в лице «Санта Клауса». Сидят вдвоем за столиком. Скотт говорит, а тот молча кивает седой головой.
В час дня закрыли на пересчет. Скотт зашел в клетку, увидел, что я не сплю и тут же начал сетовать на то, что его медикаменты еще не прибыли. Он говорит громко, акцентируя и делая паузы, придавая сказанному необычайную важность. Он мог бы быть политиком с такой речью.
Сначала пожаловался, что вот уже неделю ждет свои лекарства, а это плохо для его здоровья и начал перечислять все препараты. Двадцать семь видов, шестьдесят три пилюли. Я это уже слышал, но все равно удивился: «шестьдесят три»?! Скотт кивнул. Потом он рассказал, что начал пить пиво с восьмилетнего возраста. С первого глотка – понравилось!
Мне хотелось полежать и помолчать, но Скотт продолжал свои истории. Неудобно было попросить его заткнуться, я еще не знаю его так хорошо, чтобы фамильярничать. Может он разъяренно кинется на меня. От зэков можно ожидать такое. Поэтому я открыл книжку, давая понять, что хочу читать. Скотт, тем временем, добрался до рассказа о своем юношестве, когда его симпатии к пиву переросли в стойкую любовь: от двенадцати до восемнадцати бутылок пива в день! Трезвым, с восьмилетнего возраста, он не был. Всегда под кайфом, всегда навеселе. Работал на стройке, зарабатывал хорошо, крыши стелил. Две-три бутылки пива он выпивал во время первого перерыва в районе десяти утра, затем еще две-три бутылочки во время ланча с часу до двух; следующие две-три в четыре после обеда. Остальные, вечером в баре или дома перед телеком.
Первые проблемы со здоровьем появились в сорок два года. Попал в аварию на авто (не очень пьяный был), сместил несколько дисков. Начались таблетки. Сначала обезболивающее, морфин, потом уколы кортизона в спину. Здоровье ухудшалось. Последовало два инфаркта. Под воздействием алкоголя артерии стали узкие и ломкие, давление повысилось, сердце стало работать сверх нормы. Первая операция на сердце в сорок семь лет, потом еще пять. Врачи повредили нерв, с тех пор живет с постоянной болью. Один час пролетел в драматических рассказах.
Одна из историй: когда ему было пятнадцать лет, он отыскал своего отца, которого никогда не видел. На радости воссоединения, они бухали всю ночь, общаясь в родственном забвении. Утром отец пошел на кухню приготовить кофе, включил кофеварку, взял стеклянный сосуд, начал набирать воду из крана и… медленно сполз на пол. Умер у сына на руках. Тридцать семь лет. Инфаркт. Только вчера Скотт нашел отца, а утром уже потерял. Так он за свои деньги его и похоронил. Шесть тысяч восемьсот долларов потратил, заработанные на стройке.
На такой кульминационной увертюре, замок в клетке зажужжал и двери с громким щелчком открылись. Перерыв окончен. Скотт, с мокрыми глазами, вышел в зал и направился к столику, где его уже дожидался Санта Клаус.
После обеда Скотт притащил десять бутылок цикориевого кофе (пять литров!), плюс четыре кружки он выпил за столом. Я спросил: сколько ж он кофе пил на воле? Сто двадцать кружек в день вместе с женой! Он выпивал пятьдесят в день, а жена – семьдесят! Вот настоящие кофеманы. Пиво запретили пить после операции на сердце, перешел на кофе. Не по чашечке утром на веранде, а сто двадцать! Почему нет? Медицина бесплатная, они оба с женой на инвалидности. Он из-за сердца, а жена просто очень жирная. Государство позаботится, заплатит за мед услуги. Например, первая его операция на сердце стоила восемьдесят три тысячи долларов. Государство оплатило. Остальные пять операций, в среднем, по восемьдесят тысяч каждая. Тоже налогоплательщики отстегнут.
Его посадили семь лет тому назад за распространение наркотиков. Одолжил (читай: продал) другу двадцать своих собственных таблеток «OxyContin» (обезболивающее), а у другана был микрофон за пазухой. Он всё записал, так, как и ему самому срок грозил за наркоту, и федералы обещали скосить, если он подставит Скотта.
Итак, Скотт дает корешу таблетки, провожает до машины, тут налетает ФБР в масках! Крики, паника, кидаются на Скотта (который кстати, недавно перенес открытую операцию на сердце), хватают, швыряют грудью на капот, швы на груди расходятся, он падает на землю в конвульсиях. На него надевают наручники и еще десять федералов стоят с нацеленными в голову автоматами. От удара грудь разошлась, пластины согнулись, хлынула кровь, он потерял сознание. Жена примчалась, стала вопить, держать его грудь вместе, чтобы сердце не вывалилось. Его везут в больницу, там еще операция и новые пластины. Старые он держит дома – сувениры. Будет внукам дарить.
Несмотря на всё, вижу – умиротворенный. Выпил четыре кружки кофе и спать. А я только полчашки и бодрствую: смотрю в потолок, слушаю его храп и галдеж в зале.
;




С О В Р Е М Е Н Н Ы Е   Р А Б Ы




Юрист сказал завтра ехать на допрос. Это значит, подъем в три и целый день в цепях. Надо бы поспать, но не могу. К тому же на боковой полке спать сложно. Она слегка под уклоном и ночью иногда кажется, что едешь в поезде и вот-вот слетишь вниз. Плюс она узкая и прижата к стенке. Другие две полочки имеют проем сантиметров шесть-семь от стены, а тут впритык: спишь, скрючившись и только на боку.
В четыре утра объявили по интеркому быть готовым к поездке. В пять отвели в R&D. Это типа приемной, куда поступают заключенные. Там переодевают в оранжевую униформу и запирают в отдельную клетку с решетками со всех сторон. Сидишь там как обезьяна.
Привели еще несколько негров. На всех надели кандалы и гуськом на выход. Когда цепи на ногах, то сложно идти, передвижения только маленькими шажками. Один черный был на костылях, перекошенный весь, больной, шея в гипсе. Ему тоже цепи надели. Он еле дополз до бусика, шел в три погибели. Кроме него, еще три негра были. Эти молодые, здоровые, шумные, в тату и золотыми зубами. Мода такая в гетто, чтобы зубы от крэка не портились.
Погрузили нас в каталажку, едем в Кливленд. Подъезжаем к федеральному зданию: одни железные ворота, вторые, третьи, заезжаем в железный бокс, врата опускаются. Выходим. Осторожно, цепи на ногах звенят. Гуськом в боковую дверь, лицом к стене. Тут нас передают местным копам, следуем по серому коридору, в разделенный решеткой на две части лифт, поднимаемся на 11-й этаж и в отстойник.
Когда начали отпирать кандалы, прозвучало мое имя по рации. Одели обратно цепи и повели в маленькую комнатку. Железный стул, вмонтированный в пол и больше ничего. За решеткой, с той стороны, также пустое помещение. Но там дверь деревянная и два кресла стоят, места для адвокатов.
Минут через пять пришел Мистер Ланелл, морально подготовить меня к допросу. Похоже, он единственный человек, который сейчас на моей стороне. Или так мне кажется.
– Говори им все как есть, так лучше будет, они уже и так все знают. Узнали про твои налоги… Не платил семь лет.
– Да… но я ведь в Канаде работал, а не в Америке.
– Это не важно. Только за неуплату налогов тебе могут пять лет дать.
У меня на лбу появился холодный пот.
– Плюс, они шьют тебе подделку документов и фальшивомонетчество. Надо признаться во всем, так лучше будет, меньше срок дадут.
– Признаться в фальшивомонетчестве и подделке документов? Как так? Ведь это неправда… Они могут проверить мои паспорта, они оба легальные, у меня два гражданства. А деньги я в банке снял в Калифорнии. Ну, часть кэша была привезена из Молдовы, я там покупал доллары.
– Может там тебе подсунули фальшивые банкноты?
– Я все проверял.
В дверь постучали. Я оглянулся и увидел охранника, ожидающего в холле.
– В общем, я тебе рекомендую сознаться во всем, даже в фальшивых деньгах, так и скажешь: купил за границей, но не знал, что фальшивые. Так и скажи. И насчет налогов сознайся. Скажи, что собирался платить, но не успел...
– Но ведь так и было.
– Соглашайся на всё. А если скажешь, что не виноват и пойдешь в суд, то я тебе уже говорил: государство выигрывает девяносто семь раз из ста. Так что у тебя только три процента шанс. Будешь рисковать? Поверь мне, если ты сознаешься во всем, то получишь гораздо меньше срок. Максимум два-три года.

Пришли два федерала в черных костюмах, повели на допрос. По коридору обратно в лифт, лицом к стене, спускаемся вниз в подвал, входим в помещение. Стол, два стула с одной стороны, еще два, напротив. Видеокамеры на потолке. У двери две кнопки, одна – интерком; вторая, покрупнее и красная, для экстренных случаев, если пленник разбуянится.
Посадили на стул рядом с адвокатом. Напротив – прокурор. Впервые увидел его сегодня улыбающимся. Двое в пиджаках уселись вдоль стены, оружие виднеется из-под сюртуков. Коп, сидящий передо мной, включил диктофон. Две папки, сантиметров по десять толщиной появились на столе. Сбоку на них моё имя.
Прокурор извлек блокнот и стал читать условия допроса. Запутанное легальное линго, понятное только юристам и долго сидящим зэкам. Вопросы звучали в утвердительном склонении, то есть они уже констатировали совершенные мной преступления, мне оставалось лишь кивнуть в согласии. Допрос длился около четырех часов. Я сидел все это время в кандалах (на руках, ногах и поясе), голова гудела, страшно хотелось пить.
Затем меня отвели обратно в автозек, набитый шумными гангстерами. После федералов эти люди с золотыми зубами и растатуированными лицами казались мне родными братьями. Все в тату, включая лица, шеи и затылки. Боевая окраска, творчество, истории любви и ненависти, наколки матерей, детей, жен, друзей... много могильных плит с именами погибших родных и близких, капельки слезинок из черной туши на лицах. Когда подъезжали к тюрьме, они заорали: «Home! Home»! То есть: «Вернулись домой»! И я тоже был рад вернуться.
На следующий день адвокат приходил опять, принес обвинительное соглашение, прочитал мне пункт за пунктом, двадцать пять страниц, объяснил, что не понимаю и сказал, что надо подписывать срочно. Я подписал, он обещал в четверг в суд.
Обычно туда возят рано утром, даже если слушание назначено после обеда. Собирают несколько пленников, грузят в бус и везут в Кливленд. Я ждал, что объявят в полночь о поездке, но объявления не было. Это ввело меня в панику, не мог спать всю ночь. Рано утром, спросил у охранников: «нет ли моего имени в списках поездок в суд?» Они сказали, что «нет». Тем не менее, в семь тридцать, когда закрыли на пересчет, объявили в интерком быть готовым к восьми утра на выход.
Я быстренько оделся, взял удостоверение, четыре таблетки аспирина и беруши, чтобы защититься от галдежа по дороге. В полдевятого повели по пустому блестящему холлу в приемную. Там переодевание в другую униформу и обыск.
В соседнюю комнату, что побольше, вновь привели ту банду из двадцати гангстеров, с которыми я давеча в суд ездил. Еще два часа ожидания и нас стали выводить по одному и наряжать в кандалы.
Это не типичные наручники, а настоящий цепной комплекс: железные браслеты на руках, от них тянется стальная цепь, соединяющаяся с оковами на поясе. Кандалы на ногах также скреплены цепью, сантиметров сорок длинной, так, чтобы можно было передвигаться только мелкими шажками.
Нас было двадцать два человека: уличная банда негров, и среди них двое белых: я и еще тип из Южной Африки. Поговорил с ним, пока ждали в обезьяннике. Высокий, вежливый, лицо круглое, грустное, лоснится печалью. Зовут Зинк Масон Ля Вон. Обвиняем в финансовой афере, которая привела к убыткам для инвесторов в более чем сорок миллионов долларов. Уважаемое преступление в тюрьме.
В десять утра нас вывели на улицу, погрузили в два бусика и усадили на лавочки в заднем зарешеченном отсеке. Передняя часть, что для охраны, разделена от нас двойной решеткой. Там сидели два амбала, вооруженные и в бронежилетах.
Было тесно, затолкали по одиннадцать человек в бус, а некоторые ведь толстые, размером с двое. Я сидел на передней лавочке, с тремя неграми. Предстояла трудная поездка. Два часа до Кливленда под непрестанный гетто-базар, кандалы, давящие на запястья, живот стягивающий тугой цепью. Надвигалась головная боль. Я потянулся было за таблетками, но рука, скованная цепью, не позволила дотянуться до кармана. Очень хотелось пить. А это было только начало пути. Впереди целый день в скрюченной позе.
Я начал незаметно делать дыхательные упражнения. Медленные вдохи и выдохи отвлекли от негатива, от тесноты, от боли в запястьях и давящих цепей. Я ехал и смотрел на виды проносящейся за окном свободы, которую раньше не замечал. Я думал, но мысли не грузили, не оседали глубоко, а легко проносились в сознании и уплывали вместе с ритмичными выдохами… «Есть то, что есть – принимай это».
Подъехали к задней части федерального здания. Въезд в одни врата, вторые, в железный бокс. Выходим, ползем к двери, в холл, в лифт, мордой к стенке, по четыре в ряд, на двенадцатый этаж, в отстойник. Двадцать гангстеров – в одну большую клетку, меня с белым аферистом – в другую.
В соседней камере гангстера галдит. Колоритные. Каждый из них мог бы быть рэпером, спортсменом, танцором, музыкантом. Статистика говорит, что в тюрьмах США, в настоящий момент, сидят 2,3 миллиона человек. Из которых, около 60% негры. Как привезли их в кандалах и цепях триста лет тому назад из Африки, так и стараются эти цепи с них не снимать.
Сначала насильно привозили рабов в Америку, потом придумали «Американскую мечту» и уже «белые рабы» стали добровольно сюда рваться и добиваться обещанной «мечты». «Земля обетованная» – замануха для рабов. Почти все эмигранты (в первом поколении) в сущности – рабы. «Американская мечта» – всего лишь дешевая рабочая сила.
Рынок рабов существовал в Африке еще до колонизации Нового Света. В 15-х – 16-х веках рабство стало большим бизнесом. Африканцы продавали друг друга в рабство. Сначала в Европу, потом через океан. Испанцы, португальцы, французы, англичане, покупали невольников на западном побережье Африки и кораблями высылали в Америку. Было импортировано от 10-ти до 20-ти миллионов рабов.
Поначалу колонизаторы пытались эксплуатировать местных индейцев, но те быстро умирали от непосильно тяжкого труда и от принесенных из Европы болезней, от которых у них не было иммунитета. Тогда стали ввозить негров. Их скупали от Сенегала до Анголы, перевозили в трюмах, по 500 – 600 на корабле. Во время вояжей, те обитали в малюсеньком пространстве. Их везли как товар, как ящики, как мешки. Тридцать процентов умирало в пути. Остальные работали от восьми до десяти лет на плантациях, прежде чем скончаться от тяжелой работы.

Еще час ожидания, и меня вывели из клетки и сопроводили по коридору в зал суда. Адвокат уже дожидался. Напротив сидели прокурор и федерал. Они улыбались и шутили. Дело выиграно ими, я подписываю обвинительное соглашение. По-другому быть и не могло. «United States vs Серёжа». Кто выиграет?
В зале на стульях сидели несколько зевак. Рядом с подиумом – стенографист и секретарь. На стенке – герб США. В окне виднелась спокойная гладь озера. «Вот там бы мне быть сейчас…»
Юрист открыл обвинительное соглашение, двадцать пять страниц. Я поставил свои инициалы на каждом листке и подписался в конце. Затем автографы поставили адвокат и прокурор.
Через минуту вошел судья, тот самый, что отказал мне в апелляции о незаконном обыске и аресте. Все встали. Адвокат подвел меня к маленькой трибуне с микрофоном. Судья спросил для протокола мое полное имя, день рождения, гражданство, уточнил если я все понимаю, не пьян ли и не сумасшедший? Затем он стал читать обвинительное соглашение. Мне лишь следовало отвечать «Yes» после каждого вопроса. Зачитали все статьи, я подтвердил, что виновен. Всё длилось не более получаса. Я был на удивление спокоен.
Когда судья сказал: «От двадцати семи до тридцати трех месяцев заключения», то адвокат торжественно поглядел на меня, и мы чуть было не обнялись. Еще каких-то пятнадцать или восемнадцать месяцев и свободен!
Затем меня отвели обратно в клетку. Кандалы больно давили на запястья, сильно хотелось пить, болела голова… Но я пребывал в легкой эйфории, словно только что выиграл лотерею. Еще полтора года и свободен! Да это время я могу «отсидеть» стоя на голове!
Когда и все остальные вернулись из суда, нас гуськом повели на выход. Меня посадили спереди, вместе с четырьмя неграми, двое из которых были огромные и занимали бОльшую часть скамьи. Я присел на краешек и приготовился к двум часам дыхательных упражнений. Негры на передней скамье задремали, а те, что сзади, трепались все два часа путешествия. Когда подъезжали к тюрьме, зэки оживились и радостно заголосили: «Приехали домой! Домо-ой»! Да… это и мой дом. Скоро снимут кандалы – душ, отдых, суд позади. Еще четыре-пять месяцев в этом остроге и 15-го января в суд. Затем ждать распределение в тюрьму.
;




Н Е Т   С П Р А В Е Д Л И В О С Т И




Скотт притащил первую упаковку таблеток. Показывает свои медикаменты, рассказывает, что от чего. Целая аптека. На улице, если за свой счет покупать, эти препараты обходились бы ему в более чем $2000 в месяц, не считая другие медицинские услуги, походы по врачам и операции. Дороговатый гражданин США. К тому же он безработный, на инвалидности, да еще и преступник. Но бодренький, вижу, смеется, шутит. Расстроенным я пока его не видел.
Кушает сейчас. Намешал в пластиковую миску рис, фасоль, перец, кетчуп, майонез. У него манера жрать на ночь, когда двери уже заперты. Похавал, вытащил таблетки и говорит: «А теперь – десерт». И начинает отколупывать их из коробочек.

Не высыпаюсь. Скотт гремит дверьми рано утром, когда идет принимать инсулин, затем смывает туалет, который шумит как торнадо. В пять двери опять открываются, щелкает громко замок. В пять тридцать тот мудак орет: «Жрачка-аа»! Потом еще раз десять: «Жрачка, жрачка, жрачка»!!!» Громким зычным голосом, который в утренней тишине звучит оглушительно в этом зале. Ну и какого хрена так орать?
Шум двери и крик будят, потом не могу уснуть. А Скотт дрыхнет. Принимать столько таблеток, пить столько кофе и спокойно спать?
Кенни, бодрый старичок, которому семьдесят четыре года, ходил сегодня в суд. Дали девять лет. Соглашение у него было: от пяти до десяти. Кенни был уверен, что получит малый срок. Иногда даже говорил, что через полтора года будет обнимать свою старушку и тратить пенсию на путешествия. Он не сомневался, что ему дадут от двух до трех лет. Так и говорил всем: «со скидкой на возраст два годика дадут, не больше». Но судья решил иначе, получай по максимуму: девять лет! Так что даже при отличном поведении он выйдет в восемьдесят два.
В суд ходил также Тодд, злой толстяк, что подносы раздает. Получил двадцать лет, плюс пожизненный административный надзор. Это каждый месяц становиться на учет, явки на анализы, конституционных прав лишают, в любой момент могут прийти обыскать дом, автомобиль или компьютер. Покидать свой район города или место жительства без разрешения нельзя. Не говоря о том, чтобы покинуть территорию штата или страны. Но это всё цветочки, по сравнению с предстоящими двадцать лет взаперти.

В зале галдеж, идет футбол. Норманн сидит на своем месте, смотрит ящик. Он спит до обеда. Потом целый день восседает на одном и том же стуле. Периодически к нему подходят вновь прибывшие зэки, посоветоваться. Он более двадцати лет отсидел, ветеран. Норманн стал частью стола, будто прирос там. Ходит он медленно, плавно, живот колышется. Весит сто тридцать кг. Было сто, когда сюда прибыл. Веселый, спокойный, срок ему светит небольшой, не то, что некоторым. Это греет. Еще три-четыре годика и дома. А там опять криминальная жизнь. Так он говорит.


Вышел в зал, пообщался с вновь прибывшим мусульманином из Ливана. Максуд зовут. Прилетел сердце лечить в клинику Кливленда. Жил в дорогом отеле, ходил в традиционном белом балахоне-хиджабе. Сидел как-то рано утром, завтракал в холле гостиницы, блины кушал, сок пил и на часы поглядывал, к восьми в клинику ехать, анализы сдавать. Рядом на стуле лежал его объемистый рюкзак. Вдруг, врываются полицаи, кидают Максуда на пол, ботинок на голову. Он орет, одной рукой за сердце, другой копу в ботинок вцепился. Повязали, везут в тюрьму. По пути у него сердечный приступ. В скорую, откачивают (слава Аллаху!), затем сюда, ждать приговора. Оказывается, кто-то из добропорядочных граждан в гостинице позвонил в полицию: «Приезжайте срочно, тут террорист, а в рюкзаке у него бомба». А там Коран и коврик для молитвы лежал. Теперь ему статью шьют: сопротивление полиции, за то, что в ботинок копу вцепился.
На обед давали фасоль, рис и кусочек Болоньи . Поковырял фасоль, почти ниче не съел. Подошел Максуд-миллионер, спросил если буду доедать. Отдал ему поднос. Он бродит между столами после жрачки и выгребает остатки в пластиковый пакетик, потом тащит к себе в клетку и там хавает. Говорит, похудел сильно, с тех пор как посадили.
Еще мусульманин прибыл вчера, Ахмед – из Индонезии. Молодой бизнесмен, владел сетью пиццерий. Федералы выборочно держат мусульман под наблюдением. В его электронных письмах как-то мелькнуло слово «терроризм» и в один прекрасный день, в пять утра, когда Ахмед видел во сне восемнадцать девственниц, ФБР его посетило в количестве двадцати десантников. Шум, гам, врываются в дом, выламывают двери, паника и беспредел. Ахмед в постели в шоке, его кидают на пол, наручники и в тюрьму.
Нашли у него несколько автоматов и симпатизирующую восстающим арабам литературу. Томили полтора года, затем, чтобы не передавать дело в суд, предложили подписать соглашение. В обмен на меньший срок, рекомендуют признать вину без суда и следствия. Подписываешь и получаешь не столь суровый приговор. Если не соглашаешься, твердишь, что не виновен, то получаешь по полной. Девяносто семь процентов дел выигрываются федералами, следовательно, почти все подписывают соглашения. Остальные три процента – это те, у кого куча денег, либо нет мозгов.
Итак, Ахмед подписал соглашение: от ста пятидесяти лет до пожизненно. Не подпишешь, будет смертная казнь. Сидеть в Super Max Security, в подземной тюрьме для террористов в Колорадо. Света белого не видишь, из одиночной камеры не выходишь. Никогда. Душ и туалет в клетке. Двадцать четыре часа в сутки – один в подземной клетке. Сто пятьдесят лет.
Сэмми, тот что сумочки воровал, свалил сегодня утром. Прибыл он сюда худенький, руки тряслись от наркоты. Поправился, набрал килограмм двадцать. Относят зэки подносы, там кое-что остается, а Сэмми уже бродит, рассматривает, выковыривает маргарин, хлеб, фасоль, всё что остается. Набирает миску и потихоньку хавает в течение дня. Цикориевый напиток, что давали по утрам, наливает по десять бутылок и тащит к себе в клетку. Если утром опоздаешь к бадье, то Сэмми уже всё выцедил.
В соседней клетке сидел Майлс, молодой негр. Тоже сегодня уехал. Когда двери запирали, он начинал стучать по полу кружкой, типа рэпер. Я ему в ответ ящиком в стенку. В зале мы не разговаривали. Враждебные вибрации. Отправили его сегодня на восемь лет.
На его место поселился Томас. Пятьдесят лет, длинные седые волосы, похож на потолстевшего рокера на пенсии. Домашнее насилие. Что произошло? Соседи у него мексы, дружная familia  из пяти человек. Глава семьи, Хосе, низенький, с усами, работяга, апельсины собирает в сезон, а так сидит на вэлфере . Прибыл в США через пустыню в Аризоне лет пятнадцать тому назад. Их было семеро друзей. Покинули родную Гвадалахару, чтобы в Америке батрачить, но только один Хосе добрался до земли обетованной. Остальные в пустыне сгинули, съеденные шакалами и грифами.
Жену Розалита зовут. Толстая шумная креолка в розовых лосинах. Трое детей у них, четвертого ждут в марте.
Как-то в субботу вечером соседи расшумелись. Уж полночь, а музыка гремит, дети визжат, Розалита на них орет, телек воет, Хосе пьет «Корону» и футбол смотрит. А Томасу утром на работу. Постучал он в стенку деликатно. Раз, два, три… Не слышат. А может слышат, но игнорируют Гринго.
Вздохнул он и позвонил в полицию. Так и так мол, в соседней квартире дикий шум, не дают спать, а мне с утра на работу, я менеджер по продажам, голова должна быть ясная. Повесил трубку. Пока ждал, мексы угомонились. Минут через несколько звонок в дверь. Томас открывает, врываются два копа, крутят ему руки, мордой к стенке, наручники. Жена его, ошалевшая, в постели сидит, глаза вытаращила. Она у него вьетнамка, на сайте знакомств познакомились. «Э-эх… Сколько денег и нервов ушло пока ее сюда притащил, лучше б там оставил». Так вот, жена в это время сидела, передачу смотрела, вьетнамский сериал. Английский она не знает. А менты ей кричат: «Ma-am! Ma-am! Что он с вами сделал? Вы в порядке!?» И за пистолеты хватаются. Вьетнамка в шоке, ртом воздух хватает, глаза навыкате. А бедный Томас стонет на полу, ботинок ему в морду вдавили, он что-то пытается вставить, а ему: «Молчать, бля»! И вьетнамке опять: «Вы в порядке, мэм? Вы в порядке?» А та хлопает глазками. Почему это она должна быть не в порядке? Может Том не в порядке? Это ему ботинок морду плющит… А ей то что? С тех пор как поженились (шесть лет), она не работает. То есть, работает над тем, чтобы забеременеть, но пока не получается.
Наконец Томасу удалось объяснить, что это ОН вызывал полицию насчет шумных соседей, а вьетнамка у него «в порядке». Менты звонят мексам в дверь. Выходит Розалита в розовых лосинах и с толстощеким ребенком в охапку, еще двое выглядывают сзади. Порядочное тихое семейство. Она говорит: «да никакого шума у нас нету, вы охуели, что-ли? Сидим себе тут в кругу семьи, молитвы читаем… А вот у соседей… у Томаса этого, шум странный, и даже крики... – И добавляет шепотом: «Мне кажется, он её поколачивает, офисер… Мне слышно через стенку… Я и уши детям затыкаю, и телек громко делаю, все равно слышно. Вот так, сэр».
Томаса волокут в отделение, пробивают криминальную историю, а там компьютер показывает: двадцать лет тому назад, будучи студентом еще, Томас толкнул свою подругу, которая на него с битой кидалась. Дали тогда Томасу три года условно, но не сейчас. Как повторное аналогичное преступление, грозит три года. На сцене появляется адвокат. Пятьдесят тысяч борцу за справедливость (Том продал байк и дом на колесах), плюс клятвенное заверение жены (через переводчика), что она не пострадала и Томас скоро идет домой.
;




Н А С Т О Я Щ И Й   Б А Л А Г А Н




Вчера повздорил со Скоттом. Он вышел на прием инсулина, как обычно в три утра, и так грохнул дверью, что я чуть не слетел с полки. Я ему сделал замечание. Слегка грубовато, спросонья. Он тут же потопал к охране и пожаловался: мол, он диабетик и сердечник, перенес пять инфарктов, а я на него наезжаю, из-за этого у него чуть не случился инфаркт номер шесть. Мне велели собирать манатки и перевели в другой блок, чтобы Скотт из-за меня копыта не откинул.
Шум в предыдущем месте был просто симфонической музыкой по сравнению с этим местом. Тут стоит ГРО-ОХОТ! Сижу в трехместной клетке, вторая полка сверху. Без понятия, как я выдержу этот шум. В том зале как в больнице было, по сравнению с этим балаганом. Надо было сидеть там тихо и не дергаться. Как же здесь шумно!
Встретил тут Майка, агента по недвижимости. С ним в клетке бывший доктор сидит. Осталось ему вроде полтора года. Любитель классической литературы, показал мне ящик русских книг. Паренек еще с ними за столом, Джейсон зовут. Качок, белый, панковская стрижка, бывший банкир. Говорит, наполовину русский. Знает пару слов.
Это плюсы. А минусы… Шумно, верхний ярус, под дующим феном и очень жестко. Может попробовать одетым спать? Все же мягче от одежды. Тогда на самом деле жестко, когда одежда на тебе делает ложе помягче, каждый миллиметр важен.
В этом блоке длинные очереди у телефонных аппаратов, даже дерутся. За жрачкой тоже очередь, выдают подносы по фамилиям. Показываешь удостоверение, охрана отмечает в тетрадке, лишних не будет. Будто на супершумном вокзале. Доктор показал мне как мусорка в проеме двери дрожит от шумных вибраций.
Одного из моих сокамерников зовут Антони. Низенький кучерявый негр, сидит за нарушение админнадзора. Второй – Джеффри. Лопоухий, в татуировках, общительный, чувствует себя здесь как дома.
Закрыли на пересчет. Сокамерники общаются. Тема: о том, какие сроки дают за стычки с полицией. Если ударить копа – десять лет. Если федерала – двадцать лет. Если обычного гражданина – тридцать дней. Говорят про сроки за наркоту, – если найдут один грамм крэка – два года. За двадцать грамм – сорок лет! Сорок лет за щепотку наркотиков?! Так копы могут порошок и сами подбросить при остановке.
Двери открылись после пересчета и сразу же рокот пронесся по залу. Внешние телеки на всю громкость, никакие беруши не помогают, голова просто звенит. Приходится кричать за столом, чтобы друг друга услышать. Мусорное ведро таки трясется от вибраций.
Некоторые зэки говорят: «Выходишь из тюрьмы и через неделю забываешь о ней, все начинает идти своим чередом, будто тюрьмы и не было». А я хочу помнить этот опыт, хочу ценить свободу, тишину, свежий воздух, натуральную еду. Как важно не забывать, будучи на воле, о том, что ты свободен. Каждый день радоваться и быть благодарным. Сделать чай, например, и смотреть на чаинки в стакане… Как они медленно оседают на дно. Распробовать вкус чая… Не просто пить, а наслаждаться. Или… фрукт. Есть его медленно, с радостью. Или творожок утренний. Какой он полезный, какой вкусный… ягоды в нем, изюм, солнце и энергия, всё вливается в тебя вместе с творогом. Вышел на улицу? Спешишь на работу? А не спеши, выйди на пять минут раньше, подыши воздухом, наслаждайся свежестью, посмотри вокруг… внимательно, с детским изумлением. Пусть люди угрюмые, пусть спешат, пусть трафик. Тебя это не касается. Ты удивляешься жизни, ты свободен, ты идешь куда хочешь, кушаешь что хочешь, общаешься с кем хочешь. И тебе радостно. Просто так. Не нужна причина. Радость без причины, не зависящая ни от чего.
В зале галдеж. На двух телеках футбол, а на другом кино, со всеми атрибутами кассового жанра: напряженная музыка, крики, погони, страх-ужас. Все убегают, погибают, между тем как главный герой спасает мир от Апокалипсиса. Будто один и тот же композитор пишет музыку на все эти фильмы.
Ни завтрака, ни обеда сегодня не было. Народ стоит в очереди, ждет жрачку. Я тоже выглядываю из клетки периодически: «не принесли»? А по всем телекам как назло идет реклама еды: гамбургеры с жареной картошкой, чипсы, хот доги, пицца, кофе, пончики. Голодать хорошо, но только когда это по собственному выбору. Вокруг бродят восемьдесят голодных арестантов, только не рычат. Очередь стоит, извивается по залу, ждут. Растущие здоровые организмы, метаболизм молниеносный. Тут ходят такие гориллы, каких я только в кино видел.
Сделал себе чай. Хорошо, что хоть это есть. Надо еще сахару купить. За окном сильный дождь, настоящая буря. Зима надвигается.

Антони ездил в суд, только что вернулся. Дали полгода за нарушение probation. Он счастлив. Шесть месяцев – просто отдых от гетто, как раз перезимовать в тепле.
Сегодня ночью, в нашу клетку подселили еще одного парня. Малик зовут. Из Пакистана. Вошел с шумом и с извинениями.
Рано утром его вызвали на встречу с адвокатом. Вернулся растерянный, перепуганный, обещают от пяти до пятнадцати лет. Сидит на верхней полке, ногти грызет, читает судебные бумаги. Всё спрашивает: «Сколько дадут? Пять? Пя-ять?». Антони его успокаивает: «Дадут три максимум… Не ссы».
Малик продавал синтетическую марихуану – галлюциногенные химикаты, которые реально жарят мозги. Федералы держали его под наблюдением два года. С ним связался доносчик, представился оптовым покупателем. Сделал пару закупок, сначала на пятьсот долларов, затем на тысячу, потом на две. Вычислили Малика по аккаунту на Фейсбуке. Логин у него был точно такой же, как и электронная почта, через которую он с федералами общался.
В начале августа, двадцать агентов ворвались в дом посреди ночи и повязали Малика. И вот он, сидит на верхней полке, в оранжевой униформе, грызет ногти и смотрит в пространство. И всё спрашивает: «Сколько дадут»? Адвокаты говорят: от пяти до пятнадцати лет. Антони же его успокаивает: «Три года получишь, не ссы…»
Только что звонил своему адвокату. Он сказал, что федералы конфисковали все мои вещи. Всё отобрали! Только ботинки остались, в которых я сейчас хожу, больше ничего не осталось. С кем еще такое случается, чтобы ни с того ни с сего остановили на хайвэе, забрали всё, плюс посадили в тюрьму. Прав был Чак: бежать надо из этой страны, хоть и через Берингов пролив.
Выходил в зал, пообщался с народом, пожаловался на федералов, послушал истории. Джон, который банки грабил в одной и той же одежде, поведал мне с грустной улыбкой, что ходил в суд и ему предложили подписать соглашение от четырнадцати лет до восемнадцати. Украл он всего двенадцать тыщ.
Через столик сидит Уилл, белый тип лет сорока пяти, только прибыл. Посадили за незаконное хранение оружия. Завтра едет на слушание, надеется выйти под залог. Выглядит он невинно, типичный офисный работник, но оказывается он раньше сидел одиннадцать лет. Первые девять лет за вооруженное нападение на любовника бывшей жены, потом еще два – за нарушение условий испытательного срока.
С ним в клетке – кореец молодой, круглолицый. Десять лет за перевозку наркоты. Жил себе в Лос-Анджелесе, торговал там порошком потихоньку, но понесло его в Огайо. Ехал на машине c калифорнийскими номерами через всю страну с ветерком, но проблем, сердце радуется... дороги гладкие, пейзажи мелькают, в багажнике двенадцать кило кокаина, в кармане пять штук зелени. Заезжает в Огайо и тут же копы тормозят. Через пару минут патруль с собакой прибыл, шесть секунд и собака садится возле багажника. Всё. Можно обыскивать. Обещали тридцать лет, но он с радостью подписал соглашение на десять. Так чтобы без лишних расходов на расследование и на суд присяжных заседателей. Получай десятку и говори спасибо. «Welcome to Ohio! Come for vacation, leave on probation» .
За соседним столом сидит мусульманин, «Black» кличка (Черный). Так он представился. Негр из Кливленда, 33 года, качок, дреды, татуировки. Склад оружия в гараже нашли. Тоже тридцать лет обещают. А у него три жены и десять детей. У негров вообще детей много и почти все от разных жен. У сокамерника моего Антони – пятеро. Две близняшки родились во вторник. Он даже не мог вспомнить от какой жены. Но радовался: «Две девочки! Близняшки!»
Вместе с «Черным» сидит его брат по вере, пожилой мусульманин. Сегодня утром привели. Лысый, с длинной седой бородой, угрюмый. Домой едет. Пятнадцать лет отсидел за изнасилование. Но оправдали и отпускают. Произошла ошибка. Анализ ДНК показал, что это был не он. Выплатят какую-то компенсацию, но пятнадцать лет не вернуть.
Новый тип вон стоит у доски объявлений, меню изучает. В темных очках, волосы зализаны, на гангстера похож. Пилотом был. Переправлял наркоту из Калифорнии в Огайо. Жил красиво. Теперь стоит и читает меню на завтра. Что здесь дают вместо омаров и шампанского? – Фасоль с рисом и порошковый подкрашенный напиток. А вместо стриптиза – обезьянник полный галдящих зэков.
Уилл стоит с растерянным лицом у телефонных аппаратов, ждет очереди позвонить жене. Пять лет светит вдали от молодой супруги и детей. У него ребенок годовалый и жена беременная. А он только отсидел одиннадцать. Вышел, женился и обратно в острог.
Сегодня в особенности шумно в зале. Если бы тут были стекла в окнах, то они бы реально дрожали в рамах. Так хочется свободы от этого бреда! Хочется выйти на улицу, хочется чистого свежего воздуха, хочется лечь на листья в лесу, смотреть на верхушки деревьев и синее небо между ними! Хочется слышать пение птиц, шуршание травы, журчанье ручья... А в зале идет американский футбол! Зэки орут, прыгают, кричат, спорят... Я сижу за столом с кружкой чая. И напиток в стакане таки дрожит от вибраций.
Малик читает Коран на третьей полке. Я тоже настроился почитать, но зашел Уилл пообщаться. В стрессе. Рассказал, что его однажды посадили на два года, только за то, что сотрудница позвонила в полицию и заявила, что он к ней пристает. Он этого не делал, но так как находился в то время на испытательном, то его посадили. Я говорю: «Почему же ты не сбежал в Мексику, как только освободился в первый раз?» Он отвечает: «Не было денег, не было знакомых… Куда я подамся?» Но сейчас он уверен – надо бежать.
Уилл пошел опять звонить жене. Вошел Антони с мешочком продуктов. Его двоюродного брата (здесь же сидит), посадили в карцер, за то, что подрался со своим белым сокамерником. Мол, тот не попадал точно в очко, когда писал, брызнул чуть-чуть мимо, кузена это разозлило и он накинулся на белого с кулаками. Но тот дал ему на удивление нехилый отпор. Когда черного тащили в карцер, то все видели, что у него морда в крови. Может даже срок добавят за нападение.
Заходил Уилл опять. Попросил написать ему русский алфавит. Решил по истечении срока бежать в Россию. Надоело, говорит по тюрьмам тут мыкаться. За пять лет как раз русский выучит. Рассказал, что в суде видел свою годовалую дочку. Когда протянула к нему ручки и пропела: «Папа, папа»… он расплакался. И тут он прослезился, быстро встал и вышел. Я обещал учить его русскому.
Десять вечера. Еще два часа шума, потом отдых. Народ гогочет в зале, будто здесь камеди клаб, а не тюрьма. Смеются не все. Только те, у кого маленькие сроки или кто принимает антидепрессанты.
Уилл часто заходит пообщаться. Грузится. Зарабатывал на воле более ста тысяч в год, женился пару лет тому назад, ребенок годовалый, второй на подходе. Купил дом в пригороде (переписал на жену на всякий случай) и… бац! Закрыли. За что? Двоюродный брат, у которого Уилл давно еще ружье купил, позвонил в ФБР и сказал, что у того есть оружие. Пять лет! Нельзя с судимостью оружие иметь.

Вернулся Малик из суда, почерневший лицом (он и так черный), уставший. Предварительное слушание. Адвокат говорит: дадут от пяти до семи. Малик даже не знает, печалиться или радоваться. Меньше чем грозились раньше, но больше чем ожидал. Только Антони – негр, спокойный. Еще шесть месяцев и свободен. Без probation. Свободен от звонков, отмечаний в участке и жизни с оглядкой. Получил он эти дополнительные полгода за анализ мочи – показало марихуану. Ну а если на probation, зачем курить? Теперь, говорит, криминал оставит позади, устроится работать поваром на туртеплоход и на Гавайи. Там тоже повара нужны. Подальше от Огайо.
Уилл тоже строит планы. Выйдет через пять лет, поработает с женой немножко, накопят денег и в Восточную Европу! В Прибалтику или в Россию.
Малик ходит потерянный. Стрессовое мероприятие – поездка в суд. В кандалах, голодный, испуганный. Пошел варить себе китайскую лапшу.

Восемь вечера. Только что приносили почту. Приходил охранник с коробкой. Зэки толпятся, он выкрикивает имена, письма передаются цепочкой. Все вылазят из клеток и глазеют. Даже если получать писем не от кого, хоть на других посмотреть.
Малик попросил у меня конверт и марку. Написал письмо домой. Дочке нарисовал солнышко и сердечко, раскрасил карандашом, показал, всплакнул. Дочке шесть лет.;




Д О Б Р О   П О Ж А Л О В А Т Ь   В   А Д!




Шестое ноября. Только что перевели в другой зал. Это как наказание вместо карцера – по блокам путешествовать. У меня столько вещей, что это целый переезд: мешок книг, одежда, продукты, – много чего накопилось за полгода.
Поместили в 110-ю клетку, на боковую полку. В каморке три топчана, но только два шкафа, так что все мои вещи на полу, даже матраса пока нет. Сижу в зале, растерянный и уставший. В клетке темно, окно упирается в стену. Пока только одного сокамерника видел. То ли негр, то ли латино, непонятно. Пуэрториканец, наверное. Недовольный вновь прибывшему. Трое в клетке – тесновато, развернуться негде.
Эти двое уже несколько месяцев тут. Не знаю, как буду ладить с ними. Пуэрториканец говорит, что нехорошо находиться все время в клетке, типа он уже отсидел десять лет и знает законы. Зло поглядывает и все делает замечания. Не нравится ему, что я тут. Мне самому не нравится.
Народ здесь группами, по нации и по религии. Латино со своими, черные отдельно. Разрисованные, тату на руках, на шее, на спине, на лицах. Это их холст, на котором они пишут миру свои сообщения. Свобода слова на собственном теле. Только там она у них и осталась.
Встретил тут парня, который пишет сценарии. Зовут Мел. Черный, низенький, интеллигентный. Отсидел девять лет, через месяц домой. Он уже был на probation, но выпил пива и провалил анализ, дали еще шесть месяцев. Мел живой, умный, не типичный зэк. Попал в тюрьму за распространение крэка.
Крэк – кристаллическая форма кокаина, представляющая собой смесь солей кокаина с пищевой содой. В отличие от обычного алкалоида, крэк курят. Популярен в гетто из-за дешевизны. В семидесятые годы федералы ужесточили наказание за крэк. За один грамм – срок как за сто грамм кокаина. За 50 грамм крэка – срок от десяти до пожизненно.
Мел получил десять лет за две унции (около 55 грамм). Их было четверо друзей. Ему дали самый маленький срок. Друг его получил двадцать лет за 126 грамм крэка. Второй товарищ отсидел восемь лет, потом добавили еще двадцать пять. Третий френд схлопотал тридцать лет в федеральной тюрьме за 23 грамма крэка, плюс еще восемь лет в областной. Посчитали сроки отдельно. Тридцать восемь лет за 23 грамма крэка. За убийство получил бы меньше. Дали так много, потому что он уже имел криминальную историю, так что судили как профессионального преступника.
Мел говорит: «В тюрьме надо работать над собой. Извлекай лучшее из того времени что тебе придется сидеть. Занимайся спортом, молись, рисуй, читай. А если будешь только в карты играть, ТВ смотреть, лапшу и пирожки жрать, то станешь тупым и толстым. Взаперти меняется поведение, меняется мышление. К лучшему или к худшему – выбор за тобой. Нет человека, который бы провел десять лет и более в тюрьме и остался бы «нормальным». Посмотри на своих двух сокамерников. Одному предстоит тридцать лет взаперти, а второй только что отсидел десятку в Maximum Security. Ты, думаешь, у них нормально с психикой?»

Закрыли на Count . Латино на верхней полке слушает радио, а черный (Рауль зовут), сидит, чешет башку щеткой. Он весь простреленный. Перед арестом из него извлекли семь пуль. Повалялся в госпитале, еле выжил. Кормили через трубочку, похудел на сорок килограмм. Сейчас восстановился, но ходит на костылях, ноги ватные. Сидит на своей полке, думает. Предлагали ему семнадцать лет, он отклонил. Решил судиться. Но у федералов чрезвычайно редко кто выигрывает, так что имеет шанс получить все сорок лет.
Пуэрториканца зовут Пит. Он был на probation после десяти лет за решеткой, но не удержался, покурил травы. Дали еще полгода. На испытательном зэки ходят словно по тонкому льду, за любое малое нарушение могут посадить обратно.
Рауль уныло перелистывает журнал с толстожопыми моделями. Латино выглядывает в проем двери, футбол смотрит по ящику. Рауль вздохнул, закрыл аккуратно журнал, запрятал к себе в шкафчик и вытащил оттуда грязную миску. Подошел к раковине и стал ее медленно мыть, обильно используя моющие средства. Будто отраву в ней варил, а не китайскую лапшу. Латино вскарабкался к себе на верхнюю полку, надел наушники и стал выкрикивать рэп.
Рауль рассказал, что он единственный из выживших мужчин в их квартале. В гетто, говорит, сложно встретить черного мужчину старше сорока. Погибают молодыми, либо сидят в тюрьме. Сесть за решетку – единственное спасение для некоторых. Выживают взаперти.
Сегодня на ужин давали хот-доги. Когда в меню что-то иное, чем фасоль да рис, то все валят в столовую. Толпа из 300 – 400 зэков плывет оранжевыми волнами по коридору. При входе в харчевню, волны сужаются и вливаются в двери. Слева – перила, отгораживающие столовку от прохода, справа – стена. Все двигаются в очереди и поглядывают на уже хавающих в зале. Метров через двадцать сидит охранник и сканирует удостоверения. Из маленького окошка в стене выползают желтые подносы.
Меня подозвали к столу, где сидели знакомые: Майк – агент по недвижимости, доктор – аферист, Джим – драгдилер и Рик – местный негр из Янгстаун. Всем почему-то было очень весело. Майк и Джим громко хохотали. Рик жевал и громко обсуждал политику. Только доктор задумчиво жевал.
Мне стало грустно от этого беспричинного веселья, я быстро съел сосиски и стал собираться. А тут рассиживаться и некогда, надо спешить, минут десять и охранники начинают выгонять. Они ходят между рядами и следят, чтобы зэки ниче по карманам не рассовывали.
Второпях, как в армии, проглотили хот-доги и направляемся к выходу. Джим, Майк и Рик продолжают громко разговаривать и хохотать. У дверей стоит секьюрити и проверяет удостоверения. Выходим в коридор. Там еще семь охранников в ряд, шмонают. Доктора поставили к стенке, остальные прошли. Он был важной персоной на улице, Стэнфорд окончил, имел свою практику, а тут сплошное унижение.
Я вынес, завернув в салфетку, два печенья. В клетке съел, запив чаем. Сижу на своей полке, спрятался от шума. Заходил Латино с темной кучей неудовольствия, посмотрел на меня, вздохнул и вышел. Мои вещи под полкой в мешках. Ничего не распаковывал на случай если отправят в карцер. Я готов. Уж лучше там, чем в этом обезьяннике. Но надеюсь, все-таки переведут в другой блок.
Вышел в зал. «Добро пожаловать в ад»! В зале смотрят футбол. Боже, как они кричат! Реальная тюрьма по сравнению с этим зверинцем кажется мечтой.
Молодые негры играют в карты. При этом они вопят, прыгают, хватаются за голову, чуть ли не валяются на полу от эмоций. И это от игры в карты. Представляю, что творилось в гетто, когда они имели в крови наркотики, а в руках оружие.
Шум все усиливается. Такое ощущение, что все пытаются переорать друг друга. Многие в наушниках, выкрикивают слова рэпа, другие смотрят футбол и орут, третьи стучат кружками по столу. Один негр с дредами забрался на мусорный бак и колотит по нему ногами.
Группа черных танцуют перед негритянским МТВ и напевают, придерживая штаны. МТВ тут крутят круглосуточно, показывая успешных негров в ярких автомобилях, блестящие цепи на шее и окруженные сексуальными телками. Несколько молодых негров стоят с поднятыми руками, ладони вверх, будто медитируют перед телеком: молятся богу рэпа. Это их религия – деньги, женщины, золото.
Группа качков зло отжимаются от пола. Пару толстяков бегают вверх-вниз по лестнице, обмотавшись в пластиковые мусорные мешки, чтобы потеть и худеть. Но так можно и тепловой удар получить. Кстати, на прошлой неделе, один из этих бегающих по лестнице в мешках, умер в столовой. Шел себе с подносом и вдруг свалился. Тридцать пять лет.
;




Ж У Л И К И   К А Н А Д Ц Ы




Перевели меня в соседний блок номер четыре. Второй этаж, угловая клетка. Черный из Нигерии по кличке «Африка» спит на нижней полке. Тут вроде потише.
Выходил на РЕК. На улице почти никого, холодно. Поиграл в Corn hole  с типом из Канады. Брайан зовут. Лет пятьдесят, краснолицый, толстый, веселый. Одиннадцать месяцев отсидел здесь. Перевели из Буффало. Эта тюрьма стратегически расположена между тремя большими городами: Кливленд, Питтсбург и Буффало.
Буффало находится возле Ниагарского водопада, на границе с Канадой. Там выдают канадцев, которые нарушили американские законы. Ссылка в США (экстрадиция) – страшное слово не только для канадцев, но и для многих других стран, имеющих соглашения об экстрадиции с Америкой. Поэтому зэки мечтают скрыться в таких странах как Россия или Венесуэла, где нет закона об экстрадиции в США.
Город Ниагара-Фолс находится через речку, напротив канадского города с таким же названием. Брайан из этого города. Жил он себе на канадской стороне и горя не знал. Но вот познакомился он с женщиной по интернету, проживающей в американском Ниагара-Фолс. Начали встречаться. Расстояние между городами три с половиной мили, минут пятнадцать на машине. Брайан имел собственный бизнес, грузовую компанию, оборот около десяти миллионов долларов в год, чистый доход – пятьсот тысяч.
Подругу звали Никки. Тридцать с чем-то лет, стройная рыжеватая ирландка с большими голубыми глазами, пухлыми губами и в джинсах Levi’s в обтяжку. В один зимний вечер он находился у неё в гостях, когда вдруг четыре гопника ворвались в дом, вырубили Брайана, потащили в подвал, связали и потребовали дебитные карты с пин-кодами и данные банковских счетов. Два месяца сидел Брайан в подвале и каждый день Никки & Компани снимали денежки с его счетов.
Пару раз ему приходилось звонить лично в банк (приносили телефон в подвал), чтобы подтвердить транзакции. Когда у Брайана осталось десять тысяч, они его отпустили. Один миллион шестьсот семьдесят тысяч с хвостиком сняла банда со счетов. Отпустили, предупредив: убьют, если кому расскажет. Скажи спасибо, что живой.
Но Брайан вернулся. Приехал в ту же ночь обратно. С автоматом. Нашел одного из тех четырех бандитов вместе с Никки в постели. Оказывается, она была замужем и это был её суженый. Брайан избил супруга и спустил в подвал. В тот самый, где он сидел давеча и молился два месяца по ночам. Пока он его волочил вниз по лестнице и перевязывал, Никки позвонила в полицию. Когда Брайан выполз, вытирая пот и отдуваясь, и даже улыбаясь... полиция его уже дожидалась.
Брайан судится. Надеется выиграть дело, вернуть все свои деньги, плюс компенсацию за нанесенные его бизнесу во время заключения в подвале убытки. Если бы его бывшая пассия проживала в Канаде, то он давно был бы на свободе. Но, это американские федералы. Они нарыли инфу о том, что в юности, лет тридцать тому назад, Брайан был арестован в Нью-Йорке за микроскопическое количество марихуаны. Таким образом, он уже имел судимость в США. Итак, будучи уголовным преступником, ему нельзя иметь при себе огнестрельное оружие, тем более привозить из-за границы. Плюс –избиение, вымогательство, похищение людей. Много чего приписали.
Но все же он надеется выиграть, так как есть записи о нелегальных переводах средств с его банковских счетов, а также видео с банкоматов, где муж Никки в очках «Ray Ban» и в капюшоне, снимал деньги с его карт в течение двух месяцев.
Много канадцев тут встречаются. Еще два индуса есть из Канады: Мекхан – молодой и бородатый, похож на грузина. И его двоюродный брат – «Z». Полное имя «Z» – Занеш. У них был семейный бизнес. Вместе с матерью и братом мутили бизнес по продаже непатентованных фармапрепаратов, нелегальная аптека онлайн. Отправляли медикаменты из Индии в Америку и Канаду. Их сайт давал доход два миллиона долларов в месяц.
«Z» имел слушание сегодня – прошение выйти под залог. Отказали. Большой риск побега. У него паспорт толщиной в три пальца, весь в печатях-визах. Личное дело на «Z» – шестьсот тысяч страниц. Это на каждую таблетку?
Арестовали его в аэропорту Майами при пересадке. Пугают 20-ю годами, но обещают срок значительно меньше, если заманит в Америку брата и мать. Но те не спешат с визитом. Нам и в Индии хорошо.
Мекхану светит относительно немного, от трех до пяти. Он обитал в Таиланде, но зачем-то поперся в Канаду, с пересадкой в США. Трансфер этот, возможно, продлится от трех до пяти лет.
И еще один канадец тут есть. Фальшивомонетчик. Француз из канадской провинции. Тони (Antuan). Пухленький маленький типчик Антуан, но с грандиозными идеями. Он решил так: раз все легальные бизнесы и нелегальные махинации в конечном итоге делаются ради денег, то не проще ли перейти сразу же… к изготовлению денег?
Самое сложное было приобрести бумагу для производства купюр. 75% хлопок и 25% лен – такова пропорция. Куда бы он ни обращался, все становились подозрительными. Никто не хотел продавать эту бумагу. Наконец, нашел фирму в Европе, которая поверила его историям и взялась за изготовление бумаги. Шестьдесят пять тысяч канадских долларов ушло на это. Еще около двухсот тыщ были потрачено на специальные принтеры, изготовление форм, чернила, пробы и т.д. На все аксессуары ушло около трехсот тысяч, которые Антуан заработал продажей наркотиков.
Он изучил технологию изготовления купюр онлайн, в частности на сайте Секретной Службы США, где в мелких деталях был описан состав производства долларов. Когда, наконец, все инструменты и полуфабрикаты были приобретены, Антуан арендовал большой гараж и занялся печатанием денег. Тот процесс был самым счастливым периодом в его жизни. Двести пятьдесят миллионов долларов были напечатаны. Не отличить от оригиналов. Любую проверку проходят. Но потом встала проблема: «Как сбыть»? План был: продавать за 30% от суммы. То есть, двести пятьдесят миллионов – продать за восемьдесят. Но покупателей не было. Полный гараж денег, пахнущих краской… а покупателей нет. Что делать?
Антуан обратился к друзьям наркоторговцам из США, с которыми он раньше имел дело, но те даже слышать не хотели. «Опасно» – говорят. По сто кило кокаина переправлять через границу не «опасно», а фальшивые доллары? «Нее… нет»! Антуан, в отчаянии, стал искать покупателей в Канаде. И нашлись «заинтересованные». Это были подставные федералы, секретные менты. Назначили стрелку, купили сто тысяч один раз, второй… и в третий раз нагрянули в пять утра к нему домой в гости. Крики, паника, в масках, все дела. Антуан на полу, подруга кричит в истерике, две кошки взлетели на шкаф и согнулись дугой. При обыске в доме нашли кучку долларов, небрежно лежащих в углу гардеробной, плюс несколько стволов и калейдоскоп наркотиков: марихуана, гашиш, кокаин.
Передали богатого Антуана американским федералам. Пообещали ему шестьдесят лет! Это за кучку фальшивых долларов (около двух миллионов) в клозете? Федералы не знали, что еще двести пятьдесят лимонов, лежат аккуратно расфасованные в гараже, готовые к продаже. Парадокс, но именно то, что он напечатал в сто раз больше денег, спасло Антуана. Он пообещал ФБР, что если они передадут его канадским властям, то он сообщит им, где находятся еще двести миллионов. Те согласились, ради того, чтобы улицы не заполонили фальшивые деньги.
И вот Антуан находится тут, вместе с остальным преступным людом. Отсидел в американской тюрьме в Буффало три недели и здесь еще две. Через несколько дней домой, в Канаду. Там ему светит не более шести месяцев за нелегальное хранение оружия и наркотики. За подделку долларов – ничего... так как он делал американские деньги, а не канадские.
Антуан счастлив. Да, двести миллионов фальшивых ушли на выкуп, но еще пятьдесят хранятся в отдельном местечке, о котором никто не знает. И даже если федералы и догадываются об этом, то соглашение уже подписано: от американских властей он отделался. А шесть месяцев в Канаде он может и условно получить, или с шайбой на ноге дома провести. Пятьдесят миллионов в тайнике его греют и наполняют радостью. Тридцать процентов – это около семнадцати миллионов настоящих денег. Можно начать легальный бизнес. Что мало вероятно, глядя на Антуана, – у него уже крутятся в голове несколько махинаций. И ему не терпится к ним приступить.
;




А Ф Р И К А   Д Р Ы Х Н Е Т




Закрыли на пересчет. За стеной арестанты галдят, стучат кружками в пол и в стены. «Африка» – мой сокамерник, проснулся, сидит на полке, читает Библию, раскачиваясь и шатая головой, в согласии с прочитанными истинами. Соседи за стеной повышают громкость и всё матом. Что с ними сегодня? Африка улегся обратно спать, ноги замотаны в одеяло, шапочка на глаза, ушёл.
Зэк за стеной рассказывает что-то, все громче и громче, хотя никто ему не противоречит. И зачем так кричать? Еще один стучит в двери. Атмосфера. Сосед за стеной на повышенных тонах (как они не хрипнут?) рассказывает какую-то криминальную историю (про своего кузена). Через другую стенку стучат кружками об пол, а дальше по коридору колотят ботинками в двери. Тихий час.
Удары в двери стали сопровождаться криками. Двери открылись, шумные соседи вывалили из клеток и зал превратился в шумный зверинец. Африка спит себе и похрапывает.
Я вышел и понял причину шума: футбол! Американский регби. Болельщики стоят перед ТВ и религиозно смотрят вверх (телеки подвешены высоко, чтоб не переключали). Вот почему они галдели во время пересчета, они слушали игру по радио. Что же там происходит, чтобы так волноваться? Один бежит по полю с мячиком под мышкой, остальные за ним гонятся. Вот и всё.
Начало второго после обеда. Африка все еще спит, четырнадцатый час в астрале. Майк и доктор ходят по кругу. Слышу их голоса из клетки. Майк хохочет. Это профессиональное. С двадцатилетнего возраста в бизнесе по продаже недвижимости… Привычка улыбаться, казаться честным, открытым и дружелюбным. Доктор же, напротив, угрюмый и задумчивый. Ему по профессии не положено хохотать. Ему надо казаться сострадательным к пациентам. Он продавал рецепты на «OxyContin» (обезболивающее, действующее как наркотик) и подсадил тысячи пациентов на тот легальный опиат. Люди возвращались к нему толпами за новыми рецептами, которые он им охотно продавал по сто баксов. В новостях после ареста была передача про доктора. Его называли «Королем Таблеток». Вот не понимаю, когда легальный бизнес дает приличный доход… как у этого «Короля Таблеток», например, зарабатывающего сотни тысяч долларов в год, зачем еще мутить?

Утро. Тишина. Невероятно. Такое редко бывает. Все спят. Никто не галдит, только вент шумит. Если бы в тюремном магазине продавали «тишину», я бы покупал. Хоть пять минут побыть в полном уединении.
А в тюрьме, говорят, можно купить отдельную клетку. Одиночная камера стоит от четыреста до тысячи долларов. Есть зэки, которые могут себе это позволить. Отложили заранее на тот день, который называется: «Арест». Майк (агент по недвижимости), например, покупает все услуги в тюрьме. Ему убирают клетку, стирают одежду, приносят из кухни еду поприличней, телефонные минуты приобретает. Разрешается только триста минут в месяц использовать, а он ведет свой бизнес изнутри и тратит по сто минут в день. Даже рабочее место себе купил – киномеханик. Показывает кино раз в день. Благодаря этой работе имеет отдельный офис с кондиционером и компьютером. Но это всё в лагере Моргантаун, где он тянет основной срок, а тут он транзитом. Говорит, что месяц тут ощущается как четыре там.
Холодно уже, сплю одетый. Двумя одеяльцами укрываюсь, а третье подстелил, чтобы чуть мягче было.
Африка дрыхнет. Черная шапочка натянута на глаза, так что вся башка сейчас как уголь. Лежит одетый в униформу и курточку. Читает Библию, молится, спит, иногда что-то говорит, но я не понимаю, – сильный акцент.
Сегодня я проснулся в пять, Африка же только что, в полпервого после обеда. Почистил зубы, сел на полку и стал читать Библию. Потом будет молиться. А я решил замутить печенье в микроволновке. Перемешал овсянку, пакетик изюма и немножко какао. Добавил воды, завернул в пластиковый пакетик и подержал в печке пару минут. Затем насыпал сверху горсть орешек, сплющил смесь в плоскую лепешку, аккуратно всё завернул обратно в пакет, положил на пол, сверху ящик. Добавил книги для весу. Может затвердеет. Потом нарезать на мелкие печенья или шоколадки. С изюмом сверху выглядит привлекательно.
Мусорные пакеты – один из немногих аксессуаров с улицы, которые можно здесь достать. Их выдают уборщикам зала. С помощью такого пакетика готовится почти вся еда в микроволновке. Их используют также как тренажеры. Два кулька наполняются водой и привязываются к концам палки от метлы. Получается штанга. Вес регулируется количеством воды. Из них можно также изготовить веревку. Пластик растягивается и туго скручивается, очень туго. Получается прочная бечевка.
Туалетная бумага тоже практичный аксессуар. Её можно использовать как салфетки, платочки и маленькие полотенца.
Носки. Используются как мочалка, носовой платок, варежки. Надеваются на телефонную трубку в целях санитарии. Или всовывают в носок замок и получается оружие.
Полотенце – шарф или дополнительная шапочка-косынка. Перевязывают голову при морозе, а сверху шапочка. Теплее.
Ножик можно смастерить из расчески, ручки, зубной щетки или из косточки курицы. Затачивается об стенку или шероховатые поверхности. В тюрьме – это основное оружие. Сила не так важна, как злость и решительность. Доказать, что не боишься. Показать, что ты псих.
Злых и сумасшедших полно. Это криминальная среда и лучше быть со всеми в меру вежливым. «Респект» – всё что зэки хотят. За респект они и сидят. Или за то, что нелегально пытались денег замутить. За глупости сидят большинство: наркотики, незаконное хранение оружия, грабежи, нападения.;




Н Е Л Е Г А Л Ь Н О Е   С Ч А С Т Ь Е




Тут много негров, но не совсем черных. Некоторые похожи на турков или арабов, другие совсем светловолосые, но с африканскими чертами лица.
Напротив за столиком египтянин сидит. На ноге тату – «Egypt». Смесь африканца и европейца. Попал за вождение в нетрезвом виде. Остановили копы, а у него в подстаканнике открытая банка пива. Попросили выйти из машины, руки на капот, обыск. Пробили криминальную историю, обнаружили бывшую статью за пьянку. Наручники и в тюрьму. Два года обещают.
Помню, как я тоже купил пиво на заправке, когда только приехал. Расплатившись, весело открыл банку и направился к выходу. И тут клерк меня окликнул.
– Ты собираешься так выходить на улицу? – спросил он, показывая на банку.
– Да-а… А что-о?
– Копы на улице. Арестуют!
– За что? – удивился я.
– За открытую тару с алкоголем. – Он протянул мне коричневый пакет. И я вспомнил людей, разгуливающих с коричневыми пакетиками, из которых торчали горлышки бутылок. Египтянин лоханулся, забыл сунуть баночку в бумажный пакет. Получай два года.
С ним в карты играет старый высокий негр лет семидесяти. Двадцать лет за наркотики. Сидел в молодости за продажу крэка, но недолго. А сейчас влип серьезно. Это когда уже думал, что бурная молодость позади и никому он больше не интересен, ходит себе в церковь, Библию читает, пенсию получает, и вдруг останавливают полицаи на улице. Ни с того, ни с сего.
– Сэр, извините… Вы тут живете?
– Да…
– А куда идете?
– Да куда… – почесал он башку. Не помнил негр, куда шел. Может, в магазин, может, в церковь. Но не в банк. Банковского счета у него давно не было. Подал на банкротство еще в 85-ом. И почему подал? Из-за пяти тысяч баксов. Смешно. Но тогда это было спасением. Кредиторы звонили. И ночью, и днем, и рано утром, и поздно вечером, когда сидел он с супругой на плюшевом бордовом диване, щелкал пультом, просматривая негритянские сериалы, пил диетическую колу со льдом (ну иногда он бурбон туда добавлял) и закусывал любимыми яблочными пирожками, купленными на заправке за доллар двадцать девять. Тогда он чувствовал себя свободным. Срок за крэк позади, другой пока не светит, теплая жопа жены рядом, вибрации от нее морально поддерживают негра, он гладит ее ногу, гладит, кушает пирожок, запивает диет-колой и качает головой, усмехаясь на персонажей в сериале… Тогда, вдруг – звонок! «Кто же это может быть»?
После третьего сигнала, перед тем как включиться автоответчику, жена взяла трубку. Ее лицо еще под воздействием вибраций любви мужа – улыбалось… но постепенно оно стало менять окраски… уши покраснели… Это был знак надвигающейся свирепости… Знак, что ему надо было убрать руку с ее ляжки. Что он и сделал. Супруга очень изобретательным матом послала кредитора подальше, но настроение было испорчено. И это был только один эпизод.
Были и утренние звонки, когда жена храпела, а он планировал встать, почапать на кухню и сварить кофе. Неторопливо, так, чтобы запах кофеина бы поплыл ароматным ковриком и защекотал бы ноздри супруге. Или, самому принести ей кофеёк в постельку. Разбудит поцелуем, она открывает коричневые пуговицы глаз и резко прекращает храпеть. Смотрит на него из астрала: круглая черная и любимая голова в цветных бигудях, а он ей протягивает дымящуюся чашку кофе… выражение ее глаз меняется, трансформируются, наполняются нежностью и любовью...
Сколько они ждали вот этого времени, когда все одиннадцать детей наконец съедут (семеро правда в тюрьму переехали) и они вдвоем, только вдвоем, как тридцать лет тому назад… и тут – звонит телефон! Как сирена в тюрьме, когда он тянул срок за крэк! И он скривился словно от зубной боли; воспоминания тюрьмы ворвались в сознание. А телефон продолжает звенеть! Сколько раз он планировал купить другой аппарат, с более мелодичным нежным звонком...
Жена, со спадающими на лоб бигудями, поднимает трубку и уши ее багровеют. Стыдно. Стыдно за то, что не могут вернуть несчастные пять тысяч. А ведь отдавать неохота, потому что весь кредит вначале был всего лишь тысяча семьсот пятьдесят долларов… но – проценты! Проценты набежали! А теперь, долг – пять тысяч и два доллара. За что?! За стиральную машину в кредит, холодильник и большой, словно сундук, телевизор, чтоб сериалы смотреть.
Поэтому он подал на банкротство. И с горя захотелось курнуть. Но на кокаин денег нету. Есть на крэк. Гораздо дешевле. И вставляет почти так же. Приобрел через младшего сына, через того, что откинулся неделю назад. Купил и радостный, в предвкушении, находясь полностью в настоящем, зашагал домой в гетто, где они снимали с женой квартиру по восьмой программе. Шел он, не спеша, борзой гангстерской походкой (он этот походняк еще в лагере усовершенствовал), а рядом, шелестя, остановилась полицейская машина.
– Сэр… – очень вежливо.
Но у Джамала (так зовут негра) скулы заиграли, руки задвигались, не любит он копов. Даже ненавидит. И они это чувствуют. Попросили руки на капот. Обыскали пенсионера. Десять граммов крэка в кармане. Десять граммов счастья. Наручники и в каземат. В знакомую тюрьму в центре города, где он бывал уже много раз. Также, как и почти каждый чернокожий Кливленда. Почти все тут побывали. «Cuyahoga County Jail»! Мороз по коже от названия. Грязь, вонь, тараканы, крысы, восемьдесят рыл в зале без окон. За что?! За то, что хотел побыть счастливым? За нелегальное счастье.
Сегодня воскресенье. Проснулся рано, открываю глаза и не понимаю: «Где я»? За узким окном темно. Негр лежит на соседней полке, в натянутой на морде шапке. Я закрыл глаза и представил себе, что я – дома… «Встаю, включаю чайник, выхожу на улицу, смотрю на небо, ополаскиваю лицо под краном холодной водичкой… а чайник уже кипит. Делаю себе чай, вытаскиваю че-нить вкусненькое из холодильника… А, может, ванную теплую душистую принять? Почему нет? Воскресенье. Не спеша, радуюсь каждому мгновенью...» Уснул обратно и поспал до девяти.
Утром стою в очереди у микроволновки воды для чая вскипятить. Мимо проходит охранник, женщина лет пятидесяти. Подходит такая, смотрит на меня… И вдруг как крикнет: «RUSSI-AA!» И идет дальше.
Негр стоящий в очереди с кружкой, спрашивает меня:
– Ты из России?
Тут неважно из какого ты региона в СНГ, для них все русские.
– Да, – отвечаю.
– Как тебя зовут?
– Сергей.
– Goddamn ! – Восклицает. – Every motherfucker from Russia is Vladimir . – И хохочет.
Подходит другой негр, обращается к соплеменнику.
– Эй, нигер, назови мне какое-нить русское имя.
Тот отвечает: «Владимир».
– А еще…
Тот думает секунду.
– Владимир… – и добавляет, – Путин!
И оба весело расхохотались, сверкая золотыми зубами.
– Меня «Я-Я» зовут, – представляется первый негр, протягивая руку.
– «Я-Я»?
– Это мое настоящее имя, – отвечает. – Вам разрешают носить оружие в России? – спрашивает. Наверное, сидит за незаконное хранение оружия.
– Да, вроде, – говорю.
– Goddamn! – обрадовался «Я-Я», – Всё… Еду, еду в Рашу. А у вас есть негры в России?
– Не так много.
– Меня убьют там?
– Не думаю.
– Эти гребанные русские ненавидят негров, не так ли?
– Да не…
– Все, я еду… еду…
– Когда?
– Ну, мне еще пятнадцать лет сидеть… потом – поеду.
;



И Н Д У С Ы   А Ф Е Р И С Т Ы




Познакомился с индусом – Пави зовут. Коренастый, лысый, энергичный, лицо подвижное как у ребенка. «Король Логистики», так себя называет. Кокаин траками из США в Канаду перевозил.
Эмигрировал из Индии в 94-ом, устроился дальнобойщиком, через год купил первый трак. Потом еще и еще. Через пять лет имел сорок грузовиков. Сам уже не ездил, а руководил из домашнего офиса, на телефоне и компьютере целый день. Девять миллионов годовой оборот.
Сошелся с индусами наркодельцами, те предложили бизнес: «Игра» называлась. Перевозить кокаин из Калифорнии в Канаду. От него требовалось находить местные грузы, чтобы все выглядело чисто и легально по документам. Остальное за ними: грузовики, трейлеры, водители и прочее. Оплата: $1000 за кило. $270 тысяч за рейс. Пара телефонных звонков и всё. И пошли грузы из Калифорнии и денежки к Пави в карман. Несколько грузовичков курсировали между Торонто и Сан-Диего. Наркотики были запрятаны в запчастях.
Арестовали случайно. Водители были Синдхи. А для американцев все иностранцы в тюрбанах – террористы. Кто-то позвонил в полицию, увидев двух подозрительных индусов в чалмах, сидящих в траке возле мексиканской границы в Сан-Диего. Подъехали федералы, уже имея при себе ордер на обыск. Семь часов копались и нашли 270 кг кокаина. 270 кирпичей. И это была только одна перевозка.
Как-то, спокойным воскресным утром, Пави направился в «Старбакс» купить капучино для себя и жены и пирожное для дочки. На светофоре перед ним вдруг мигнула стоп-сигналами легковушка и встала. Пави еле успел нажать на тормоза. Справа, слева и сзади остановились еще три автомобиля. Из них выбежали мужчины в гражданке. Не успел Пави даже вспомнить Ганешу, как увидел несколько стволов, направленных ему в голову. Выволокли, повязали и привезли в Америку.
Четыре года уже сидит Пави. Несколько адвокатов работают над тем, чтобы добиться его депортации в Канаду. Там он надеется получить условный или сесть на домашний арест. А пока ждет и не жалуется. За такое количество наркотиков федералы могут дать несколько пожизненных. Но он молится на Канаду, надеется на депортацию и ведет себя так, будто ему домой на следующей неделе.
Африка дрыхнет как обычно – в униформе, в курточке, шапочке, да еще под одеялом. И храпит. Не понимаю, как он может столько спать. 12 – 14 часов в сутки. Но с другой стороны, зэк спит – срок идет. Завидно даже, что у него так получается.
Так как сегодня воскресенье, то по всем ящикам идет футбол. Вопли доносятся из клеток (слушают по радио), удары в двери, стучат в пол кружками, орут, волнуются.
Африка проснулся, помолился, почитал Библию и принялся за стирку. Вот зачем стирать простыни в мусорном ведре, когда есть бесплатная прачечная? Вся клетка пропитана химикатами. Я понимаю, если бы дорогая там нежно-шерстяная или гипюровая кофточка, а то ведь носки, трусы и простыни. Навонял порошками... отстирывает так, будто в атомной войне эта простынь побывала. А ведь пару дней назад он ее стирал.
Открыли двери. Я вышел в зал, сел за столик. В блоке сейчас шум как в переполненной московской электричке, мчащейся на полной скорости. Через столик сидят Майк, Доктор и Мекхан – индус-комбинатор. Последний что-то втирает Майку, пытается привлечь его в свои махинации. Доктор сидит с саркастической рожей. Длинный, под два метра, сгорбленный, ходит как паук, ноги руки расставлены, над всеми насмехается.
Пара художников за столиками разрисовывают конверты. Примитивные рисунки карандашом – сердечки, дельфины, цветочки. Раскладывают свое творчество на стол и раскрашивают, делая вид, что творят для души, а покупатель их не интересует, им важен лишь процесс.
Парикмахеры есть. Сегодня как раз день стрижки, принесли инструменты в наш блок. Стригут под машинку за небольшое вознаграждение.
Есть заработок и для тех, кто на кухне работает. Остаются апельсины, молоко, печенье... Прячут за пазуху или в носки, несут в блок, меняют на продукты из магазина.
Негры собрались в кружок и коллективно занимаются. Майк хохочет вместе с Мекханом. Доктор на них смотрит с презрением.
Негры закончили разогрев и начали качаться. Амбал по кличке «Грузовик», два метра в высоту, метр в ширину, подтягивается на турнике, я уже раз сорок насчитал. Сделал круг по залу и опять на турник.
На брусьях отжимается другой негр-качок. Кличка: «Мальчик моря». Морда в тату, черные слезинки «капают» на щеках.
Два «писателя» сидят строчат в углу с тетрадками. Первый похож на больную облезлую собаку, вытянутое печальное лицо, длинные жидковатые волосы, лысина на макушке. У второго круглый как мячик живот и редкие волосики на голове, словно пушок у цыпленка. Пишут романы про Апокалипсис. Все педофилы, получившие длинные сроки, страстно мечтают об конце света. Чтобы стены тюрем рухнули и только они бы выбежали на свободу, а весь остальной мир пусть горит синим пламенем.
Сегодня уикенд, День Благодарения. На свободе намечаются четыре дня разъездов, полетов, застолий, семейных встреч и посиделок. А я съел три пакетика кашки и всё. На завтрак не ходил. Мой ужин Дня Благодарения в этом году – овсянка. Развлечения – попытка побить шум в блоке. Мой День Благодарения в прошлом году – Лас Вегас, ресторан «Del Toro», «Circus de Solei» шоу. Год назад, может, я и кушал омаров и смотрел дорогое представление, но зато сейчас я ценю простые вещи. И мне даже удается иногда быть за это благодарным.
Сегодня исключительно шумно в зале, на несколько децибелов выше обычного. Праздник. Говорят, в праздники люди чувствуют острее одиночество. Это так: «одинокий среди девяноста человек».
Вышел в блок, уселся за железный столик, курточку на сиденье, затычки в уши, шапочку на глаза.
Подошел Пави, рассказал про родственника своего, только арестовали. Тоже на траке курьером работал. Сейчас в тюрьме в Питтсбурге. Повздорил с невестой. Обычная ссора, он ее толкнул слегка, она обиделась, закрылась в туалете и рыдая, позвонила маме пожаловаться. Та набрала «911», менты примчались: «Домашнее насилие». Парня в наручники, в хате обыск. Нашли триста тысяч кэш в коробке из-под обуви и два кило кокаина в корзинке для белья. Наложили арест на всё, включая выплаченный дом и «Мерседес». На Мерсе как раз невеста его каталась. Теперь она к маме обратно перебралась, а там тесно – шестеро детей, она старшая. Планировали свадьбу в июле.
В зале стон голосов. Прозвучала команда «Count»! Вой поднялся в громкости и зэки стали медленно расползаться по клеткам.
Заперли двери. В помещении остро воняет кремами. Африка потеет весь день в куртке и в шапке, а вечером мажется. Сейчас вот, прикрыв глаза, лежит, вытянувшись на полке, руки по швам, шапочка на глаза, слушает радио.
За стеной галдеж. Футбол опять. Болельщики кричат, стучат в пол. Африка, угрюмый, встал и, ни сказав ни слова, открыл Библию. Он читает те же самые страницы каждый день. Иногда опускает голову и затихает. Либо молится, либо кимарит. Соседи заорали за стеной. Африка поднял голову и горячо запричитал, раскачиваясь на полке.
Уикенд Дня Благодарения почти на исходе. Сегодня утром Майк уехал обратно в свою любимую тюрьму «Morgantown». Он так мне ее расхвалил, что прям не терпится туда попасть. Кто бы мог подумать, что когда-то буду мечтать об отправке в тюрьму.;




В О Р Ю Г А   И З   Ю А Р




Перевели меня обратно в пятый блок, где я раньше сидел пять месяцев. Не могу поверить, насколько здесь тише. Даже вид из окна тот же – парковка и лес. Нахожусь на первом этаже, клетка номер сто одиннадцать. Поселили с «Буддой», такая кличка у типа. Сорок три года, белый, лысый, беззубый, с бородкой. Буддист?
«Все познается в сравнении» – справедливое изречение. Этот блок, по сравнению с теми тремя, где я побывал, словно дом престарелых. Та же тюрьма, но гораздо тише и народу поменьше. Дико чувствовать себя счастливым в тюрьме, но сейчас я именно таковым себя ощущаю.
Раннее утро. Странно, что не надо идти в столовую и что такая тишина. Даже завидую этим людям, которые тут спокойно обитали, после чего меня перевели, забыв о моем существовании. Сидят себе спокойно, переговариваются, без криков и понтов. Хотя, чему завидовать? В этом блоке у большинства сроки от десяти лет до пожизненно.
«Будда» храпит, одетый в униформу и куртку, плюс три одеяла сверху. Я сижу в футболке. Не холодно. У этого тоже кипа таблеток. Штук десять принимает, хотя на вид здоровый.
Зинк Масон Ля Вон, датчанин из Южной Африки, с которым я познакомился пару месяцев тому назад в суде, тоже здесь. Был богатым на свободе. Дом в Калифорнии, ранчо в Неваде. Федералы всё отняли. Сидит щас, ждет своей участи.
Пообщался с ним. Смотрит на срок от семи до десяти. Грустный, озабоченный. Малик тоже тут. Сидит, ногти грызет. Третий месяц закрыт, но никак не успокоится. Переживает. Пять лет обещают. Трент имел слушание, выйти под залог. Отказали. Норманн получил пять лет, ждет отправки. Набрал еще десять кг. Тощий «СН» (сексуальный насильник) по кличке «Карандаш» получил 12 лет. Ричард пузатый – 12 лет, Кенни старичок – 9 лет, Боб (бывший мент) – 30 лет. Лопоухий механик с тату на башке – 30 лет. Такие новости.

В блоке оживление: несколько человек сегодня уезжают в тюрьму. Несмотря на бешеные сроки, они рады что лед тронулся, срок пошел. Так что те, кто уезжают, сейчас в центре внимания. Им завидуют.
Зинк-финансист, сидит в униформе. Сегодня у него важный день, встреча с ФБР и Секретной Службой. Будут допрашивать. Ездил на «Rolls-Royce», дом две тыщи квадратных метров, красавица жена – American Dream . А теперь в панике. Трясется от страха. Федералы пугают длинным сроком. Отобрали всю недвижимость, заморозили банковские счета. Из князи – в грязи.
Только в тюрьме можно сидеть с миллионерами за одним столом и хавать овсянку. Слева – Трент-финансист, справа – Зинк, выигравший и потерявший миллионы, а этим утром пытающийся получить лишний пакетик молока.
Грустно было смотреть на отбывающих зэков. Они боятся. Тут они уже привыкли, а туда ехать страшно. На двадцать лет! Грустно было видеть, как оставшиеся заключенные перебирали то, что осталось после отбывающих. Словно коршуны над падалью разбирали хлам.
После многомесячного ожидания в неизвестности, люди рады уезжать в настоящую тюрьму. Там что-то другое, хоть не этот серый душный блок. Все надеются, что где-то там будет лучше. Но и страшно. Десять, двадцать, тридцать лет! Целая жизнь за решеткой.
Уехал и Кенни – бодрый старичок. У него было подписано соглашение – от пяти до десяти лет, но он чересчур оптимистично верил, что получит по минимуму (пять лет). Плюс, скосят за преклонный возраст и хорошее поведение. И выйдет он через полтора-два годика. Так он говорил. А дали девять. Вначале он был в шоке, но потом повеселел. «Ничего – говорит, – буду общаться с людьми, время пролетит быстро, выйду в восемьдесят два, еще попутешествую с бабкой».
Бреди, молодой веснушчатый канадец, тоже уехал домой. Собрался он в Америку попутешествовать без паспорта. Переплыл ночью Ниагару на каноэ, вышел на американской стороне. Денег нету, документов тоже, свободный турист. Планировал на попутках добраться до Флориды, оттуда в Калифорнию, затем на север и в Аляску. Фильмов насмотрелся.
Идет он себе по дороге, вдыхает свободный американский воздух. Вдруг, шелестя шинами, подъезжает полицай. «Куда путь держим?» Всегда подозрительно, если кто пешком. Что-то не так. Все должны быть на машинах. Не для того хайвэи, заправки, автозаводы строили, чтобы пешком ходили.
– Куда идем? – спрашивает мент, разглядывая свободного (пока еще) канадского туриста.
Бред улыбается полицаю и показывает весело на юг.
– Florida is my destination .
Коп оглядел его подозрительно.
– Пешком?
– На попутках! – отвечает Бред, чистосердечно улыбаясь.
– Ну садись, подвезу до хайвэя, – предлагает коп.
– Ок! – Бред влезает в машину.
Коп везет его в участок. Там просят документы. Нету. Кто таков? Террорист? Снимают отпечатки пальцев, пробивают криминальные базы. Нима такого. Три дня просидел в тюрьме в Ниагаре, потом сюда притащили для депортации обратно в Канаду.

В соседней клетке появился вчера узник, которого я видел в предыдущем зале – низенький, коренастый, лысый типчик, похожий на итальянца. Он сидел в этом блоке недели две тому назад, но был посажен в карцер за то, что курил в клетке. Имел посещение (чрезвычайно сложно добиться, надо писать кучу прошений) и во время визита протащил через охрану пакетик табака. Как пронес – непонятно (в заднем проходе?). Ведь заставляют раздеваться догола. В общем, ему удалось пронести, и он закрутил себе на радостях сигаретку во время пересчета. В качестве зажигалки использовал три пальчиковые батарейки с проволокой, они давали искру. Охранник, проходя мимо его клетки, унюхал запах дыма, вызвал остальных церберов и его уволокли в карцер. Вчера вернулся.
Сидит за ограбление банка. Что громко сказано. Украл только $2000. Подошел к окошку кассира и протянул записку с примерно таким содержанием: «Дай все деньги, а то пристрелю». Кассирша дала ему две тысячи и нажала на красную кнопочку под столом. Не успел воришка дойти до своей машины на парковке, как подъехал батальон полицейских. Десять лет!
А раньше он уже отсидел десятку. За такое же «ограбление». Сценарий в точности тот же. Только тогда в кассе было $4000. Двадцать лет за шесть тысяч долларов.
Сижу за столиком, пью чай. Зинк, южноафриканец, сидит напротив, пишет депешу супруге. Приехал он в Америку из Южной Африки двадцать три года тому назад, ради американской мечты. И таки купался в деньгах до сентября прошлого года, когда ФБР постучались в двери его особняка. Сидит сейчас грустный, письма пишет.
А вот и Ларри, доктор инженерных наук, приковылял на костылях, присел рядом. Три года здесь. Обвиняют в педофилии, но он говорит, что не виноват. Собирается судиться. Сотни тысяч ушли на адвокатов, стал калекой взаперти.
Норманн сидит за столом, хавает спагетти с сыром. Он потолстел на сорок пять кг за восемь месяцев тут. Говорит, в тюрьме будет заниматься и худеть. Завтра надеется уехать. Ждет перевода в тюрьму, будто ждет свободы. Вместе с данным сроком, у него будет стаж –двадцать пять лет за решеткой. Но не жалуется. Вроде даже доволен жизнью.
Джимми Джонсон, сумасшедший негр, стоит перед телеком без звука и задрав башку, внимательно смотрит на кривляющихся соплеменников, размахивающих долларами, с золотыми цепями на шее и с подругами в блестящих машинах.
В зале пока тихо как в библиотеке. Спят еще узники под воздействием пилюль. Просыпаются в два после обеда. Сейчас только Зинк, нахмуренный на телефоне, и Джимми Джонсон с натянутой униформой на голове, разговаривающий с инопланетянами.
До двух после обеда – тихое время, поэтому посижу подольше в зале. Подкладываю сложенное одеяльце на железный стул, а то холодно. Из соседнего блока доносится шум даже через двойные двери. А тут спокойно. То, что доктор прописал.
Подходил Малик, волнуется: какой срок дадут? Юристы обещает не более пяти лет. Оплата адвоката, он говорит – сто тысяч. Конфисковали у него триста тыщ, две машины, драгоценности. Общая стоимость отобранного добра – полмиллиона, что он замутил за два года, продавая синтетическую марихуану.
Рассказывал, как в пять утра взвод федералов ворвался в дом, отобрали все ценности, включая коробку из-под ботинок, в которой он любовно складывал нелегальные доллары. Он их регулярно менял в банке на новые купюры, любовался ими, пересчитывал, резиночками перематывал.
Обидно было Малику. Плакал. Под залог выйти – двадцать тыщ. Друзья приехали, оплатили. Через три дня звонят ему из полиции и говорят: «Приезжай в участок за своим удостоверением, забыл тут». (У него изъяли права при аресте, а паспорт оставался на руках). Когда Малик приехал, ему надели браслеты и в тюрьму. Обманули. С тех пор и сидит. Жалеет, что не свалил в течение тех трех дней, что был на свободе. А жизнь была хороша. Полмиллиона намутил за два года. Так он говорит.
Один в клетке. Будда перебрался в другую каморку на втором этаже. Говорит, холодно ему тут было. Спал одетый, под двумя одеялами и мерз.
«Буддист» – такой имидж себе замутил. Он рад быть в тюрьме. На свободе бомжевал, спал в машине, а тут всё есть – койка, жрачка, лечение. Довольный «Будда». Светит ему лет пятнадцать, а может и больше. Не говорит за что. Только педофилы и насильники скрывают свои статьи.
Привели «чудо» одно прошлой ночью. Ну женщина и всё. Но ведь мужчина (по документам), если в наш зал поместили. Женские повадки, лицо, фигура, движения, взгляды... Женщина! Если встретить на улице, то ни за что ни скажешь, что мужик, даже груди выделяются из-под униформы. Рядом с ней уже крутятся, заигрывают, пару типов.
Зашел старший охранник, тот, кто решает всю движуху в этом зале, белый англосакс по фамилии Кантерс. Бейсбольная кепка, скользкие глаза, тату на шее. Сегодня у него приемный день. Сел за столик с тетрадкой, выслушивает, записывает жалобы и пожелания. Выстроилась очередь. Все что-то хотят.
Заискивающе согнувшись, перед ним стоит Зинк Вон Ля Масон. На воле этот охранник не добился бы аудиенции у Зинка. Они обитали в разных вибрационных сферах, их космические пути не пересекались. А тут роли поменялись: пролетарий – начальник; бывший миллионер – просящий. Зинк что-то втолковывает Кантерсу, тот снисходительно слушает.
Подходит следующий в очереди мерзкий тип по кличке «Могавк». Панковская стрижка, прикидывается индейцем. Стоит, сложив руки в молитве.
У всех просьбы имеются. Подошел и транссексуал. Говорит что-то Кантерсу, нагнувшись. Возможно, чтобы перевели в другую клетку, так как оно явилось тут прошлой ночью, и было поселено вместе с депрессивным негром в 114-ю, который двадцать лет получил. Ходит угрюмый всегда, злой, круги наматывает по залу. Посадили за наркоту. Предложили сначала три года, он отказался. Затем пять, тоже отказался. Потом десять. Но кто выигрывает у федералов? Два-три процента, у которых супердорогие адвокаты. А у этого, похоже, денег нет. В шестьдесят четыре года, двадцать лет за решеткой, это пожизненно. Загруженный ходит, многовековая грусть на лице.
Зэк из соседней клетки, номер 112, грабитель банка, ездил на приговор сегодня. Дали восемнадцать лет! Не десять, как он думал. «Преступник-карьерист», категория номер шесть, самая высокая. Поэтому так много влупили. Грустный. Заходил одолжить ложечку кофе.
;




П Р А З Д Н И К И




Дочитал, наконец, «Преступление и Наказание». Преступление Достоевского в том, что написал эту книгу, а наказание мне за то, что её прочитал. Есть любители и даже фанаты такой литературы, но это не для меня.
Главная идея «Преступления и Наказания» в том, что Раскольников сам себя наказал, страдая морально и очищаясь. Смотрю на некоторых преступников тут. Очищаются ли они? Делает ли их этот опыт лучше? Тех, что вернулись обратно в тюрьму, опыт, похоже, не исправил. Иные, как Пави, например, сидят и мечтают вернуться на улицу и возобновить криминальную деятельность.
Зинк обворовал инвесторов на десятки миллионов, а светит ему лет пять. А Роб, горе-грабитель банка, стащил всего $2000, а получил восемнадцать лет. Зинк строит из себя «хорошего парня», застенчивый и робкий. Бедные люди, которые доверили ему свои деньги. Некоторые, может быть, инвестировали последнее, что у них было. Но это бизнес, сам виноват, что вкладывал. Извини, надо было читать мелкий шрифт. Вы ведь знали на что идете… Это биржа, это игра, риск... Нет! Это обман! Это ограбление, Зинк, невинная ты физиономия! А Малик? Тоже безобидным выглядит. Снабжал молодежь термоядерной синтетической марихуаной – дешевая ароматизированная химия, которая жарит мозги и превращает в дебилов. А Трент? Улыбающийся англосакс. Миллионы присвоил, стащил у пенсионерок. «Хороший парень». Тоже застенчиво улыбается, сидит за столом, строчит апелляции.
25 декабря. Вот и Рождество. Светает за окном. Парковка пустая. Праздник. Просыпаются дети по стране и разворачивают свои подарки. «Самое счастливое время года» – сезон самоубийств.
После обеда выводили на улицу. Пасмурно, облака серые, холодный пронизывающий ветер, но… настолько целебно! Вернулся озябший и в хорошем настроении, как в детстве, когда возвращаешься с холодной улицы в теплый дом, где тебя ждет горячий борщ с пирожками.
Тут нас ждал Рождественский ужин – четыре кусочка белого хлеба и две дольки склизкой колбасы. Все грустно стали есть, между тем как по телеку мелькала яркими красками рождественская парафеналия. Тем не менее, я чувствовал себя счастливым и благодарным. Я не думал о том, что «должно» быть. Никто мне ничем не обязан.
Я подогрел остатки утреннего чая, съел сэндвич с колбасой (не надо было), влез на полку и обложился книжками. «Все хорошо… все хорошо… Через неделю Новый Год и 2014-й прошел. А там, даст Бог, начну думать о Свободе. Все хорошо…»
Некоторым может быть и радостно в Кристмас, а во мне эта дата не вызывает никаких суперприятных воспоминаний. Хочется, конечно, с родными поговорить. Может, напишу им письмо.
Многие сегодня на телефоне, поздравляют себя с Рождеством, ждут любви. Грустно. Вдали от родных, с которыми привыкли в этот день быть вместе, обниматься и говорить, что любят.
Зинк плакал у телефона. Понимаю. Тут Зинк превратился в «Зек». От тридцати миллионов до нуля. От «Роллс-Ройса» до китайской лапши.
Парковка за окном совершенно пустая, темнеет. Небо фиолетовое. Рождественский вечер идет своим спокойным чередом. Народ звонит домой, смотрит ТВ, играет в карты. Я рад, что праздник почти прошел. Для меня это всего лишь один день ближе к Свободе.
26 декабря. За окном солнце и ясное, голубое небо. Прям весна! Деревья голые стоят, не шелохнувшись. Парковка пустая, праздничный уикенд. В зале легкий галдеж и оживление: по субботам дают кусочек пирожного, посыпанного сахарной желтой пудрой с запахом корицы. Это единственный день, когда на завтрак дают пирожок.
На улице красивое утреннее небо, сине-фиолетовый туман. Паркинг безлюдный, деревья стоят в тишине. Этот кусочек неба, словно живая, меняющая краски, картина… Сейчас облака темно-синие, тяжелые снизу и светло-молочные вверху. И вся эта облачная масса медленно плывет по небесному полотну.
Решил все-таки написать письмо домой. Раскрыл тетрадь… Пока не знаю, что писать… Смотрю в окно.
В самом низу на горизонте, сквозь темные голые деревья, загорелась словно лампа, яркая полоска света. И солнышко, как блестящий глаз, выглянуло из-за туч. Явилось и скрылось, сверкнув, осталось лишь фиолетовое свечение, приплюснутое темными облаками.
Передо мною чистый лист бумаги. Тут можно написать все, что угодно. Это плацдарм для творчества. А творчество – это то, что мы унаследовали от Бога. Он – Творец номер один, а мы Его искорки. И мы тоже жаждем творить. Листок бумаги и ручка (перо) – атрибуты творчества. Перо – продолжение руки; рука – продолжение ума; ум – продолжение сердца; сердце – продолжение души. Душа – продолжение Бога. Итак, Высшее бесконечное Творчество, без начала и конца, проникает через нас… на бумагу, на полотно, на музыкальные ноты, на архитектурный план или на, с любовью проделанную работу...
А может и не стоит ничего писать? Все заняты на воле, суперзаняты. Помню по себе. Все таращатся сутками напролет в экраны девайсов. И у них нет времени, они заняты. Заняты просмотром жизни других людей. Но разве это важно? Неважно, что происходит где-то там, у кого-то другого. Важно только то, что происходит у тебя, в твоей собственной жизни. Только ты есть и твоя душа. Каждый незначительный момент в твоей жизни, только он существует, и больше ничего нет. И ты в состоянии сделать этот каждый незначительный момент в своей жизни – счастливым и полноценным.
Надо перестать жить в ожидании жизни. Надо начать жить, а не готовиться к жизни. Начать наполнять каждое мгновенье своего пребывания на этой земле беспричинной радостью... От того, что дышишь воздухом, от того, что видишь эту красоту в окне... Наполняй каждый атом своего существа радостью и благодарностью. Ожидать больше нечего. Всё уже тут. С тобой. Ты носишь свой маленький рай внутри себя. Не жди больше, начни жить прям сейчас. Прислушайся к тому тихому ручейку внутри себя, почувствуй Его мягкое сияние – это Вселенная движется внутри тебя.
31-е декабря, конец 2014-го года. Снег пошел за окном. Крупные хлопья! Давно не было, с ноября. Красиво. Большие мохнатые снежинки плавно падают.
Можно представить себе, что это лето и я на яхте. Синее тихое небо над спокойным океаном, а я лежу на палубе и смотрю на небосклон. Яхта медленно покачивается, вода играет солнечными бликами, отражая небесную лазурь и синюю гладь за палубой... теплое море плавно колышется, синева на горизонте сливается с изумрудной водой… Заботы все растаяли, растворились, их унесло тихим ветром. На душе радостно.
А здесь, за окном – снег. Смотрю на небо, на облака. Стараюсь глядеть поверх колючего забора и здания тюрьмы. Там – Свобода.

4.50 после обеда. За окном солнышко блестит на колючей проволоке. Почти Новый Год дома. Разница в семь часов. Наверное, уже за столом сидите, оливье, мясной салат, шампанское. Еще десять минут. «Огонек» смотрите? А мы тут закрыты на Count и праздничного ужина не будет. Впрочем, ужин был в 3.30. Фасоль, рис, макароны и два печенья. Пряники я отложил на десерт. С чаем.
4.55. У вас без пяти двенадцать, открываете шампанское, разливаете, ждете суетливо и радостно, все друг друга любят.
4.58. Стоите с бокалами шампанского, фейерверки грохочут за окном! И вот, время пять вечера здесь – полночь у вас. С Новым Годом!
Куранты. Выпиваете шампанское, смотрите радостно друг на друга. Новый Год начался! И у меня двери открылись, ровно в пять. Пойду воды подогрею. Хорошо, что есть чай и печенье. Новый Год с вами я уже встретил.
5.25. Пью чай с печеньем. А что еще надо? Радость – в душе; для тела – чай; для ума – книжка.

В зале оживление – новогодний вечер. Народ готовит жрачку. По телеку праздничные трансляции из «Диснейленда» и Нью-Йорка. Еще три часа до окончания года на этом полушарии. Может, лягу спать пораньше, мне не обязательно смотреть, как по ящику встречают Новый Год. Почитаю немного, потом постелю и лягу. Хочу, чтоб этот год быстрей прошел. Будто другая страница перевернется.
1 января, 2015-го. Ну вот, страница и перевернулась. Я спал, она перевернулась без меня. Лег вчера в десять, так что пропустил всю херню по ящику. Ушел в астрал, встречал НГ там. Было хорошо.
Побродил по залу кругами. Телевизоры мелькают (шесть штук). На всех реклама, реклама, реклама. Все пытаются что-то впарить. «Большой брат» даже зэков не исключает из списка клиентов. Они ведь тоже тратят деньги, хоть и взаперти. А выйдут на свободу (те, что выйдут), то вольются обратно в ряды потребителей. Очень много пропаганды медикаментов. Такое ощущение, что вся ТВ индустрия спонсируется фармацевтическими корпорациями.
И – жестокость! Насилие в новостях. Везде что-то ужасное и катастрофическое происходит. Катаклизмы, менты, мигалки! Верещавшая полицейская машина стала частью пейзажа. Хуле, порядка нету. Побольше полицейских! Ведь столько преступлений! Вон, тип обочину задел! В тюрьму его! Все фильмы пронизаны насилием и летающими, взрывающимися автомобилями. Кто кого быстрей догонит и убьет.
Новый Год только начался, а уж копы своих граждан мочат. Сегодня уже двое погибли. Молодой парень, 22 года, был пристрелен копами на лужайке своего дома. Занимался фехтованием на улице. Полиция приехала по вызову соседей. Стали кричать, чтобы он бросил «оружие», а парнишка хотел им показать, что у него всего лишь сабля. Может даже хотел похвастаться своим мастерством. А не надо было… Бах! бах! бах! И нету фехтовальщика.
Вторая жертва – двенадцатилетний мальчик. Игрался в парке с игрушечным пистолетом. Кто-то позвонил копам, те приехали и ликвидировали. Шестнадцать пуль. «Думали у него оружие. Извините».
В Америке сотни граждан погибают от рук полицейских каждый год. Разница между убийствами полицией в США и всем остальным миром чудовищна. В среднем в Америке копы убивают по три-четыре человека в день. Статистика говорит, что у англичан вероятность быть убитыми полицией в сто раз меньше, чем в Америке. В 2013-ом году, например, британская полиция выстрелила за весь год всего лишь три раза. И никто не погиб. Тогда как американские копы застрелили в 2014-ом году тысячу сто четырнадцать собственных резидентов! В США обычные граждане имеют гораздо больший шанс быть пристреленными полицейскими, чем в любой другой развитой стране мира. Только в последний день года 31-го декабря было убито семеро.
Бездомная женщина в Кливленде кричала на тротуаре. Бывает. Новый Год на дворе, а она спит в коробке. Обидно. Кто-то позвонил в полицию. Те приехали, попробовали ее утихомирить, она сопротивлялась, они ее головой об асфальт. Труп.
Мужчина в Аризоне был пристрелен, когда полез в карман за таблетками. Копы подумали, что он хотел достать пистолет. Померещилось и они перестраховались. Испугались за свою жизнь.
Другой дядя, примерный семьянин, гулял по супермаркету, выбирал сыну игрушечный пистолет в подарок. Охрана позвонила ментам, те приехали и застрелили папашу. Пардон, мы думали у него настоящий пистоль. Нам показалось, что он собирается в супермаркете перед праздниками массовое побоище устроить. Так мы его ликвидировали, на всякий случай.
Паренек, восемнадцати лет, покурил синтетической марихуаны и повздорил с родителями в Новогоднюю ночь, а те позвонили в полицию. Когда копы приехали, парнишка вышел на крыльцо с отверткой в руке. Последнее, что он увидел в своей недолгой жизни – пылающие стволы блюстителей порядка.
Другой молодой человек стащил из магазина две банки пива. Продавец позвонил в полицию, а копы как раз неподалеку находились, пончики в кафе кушали. Подъехали, а паренек в это время из магазина выходил. Они его окликнули, а он полез в карман. Может быть пиво хотел спрятать. Два выстрела! Готов! Нечего по карманам лазить в темноте. Мы не видим, что ты там пытаешься вытащить, руки надо держать на виду.
Двоих юных негров остановили на дороге. Подозрительные, похожие на каких-то преступников. А им обидно стало. Что за расизм и дискриминация? Вывернулись от ментов и бежать. Те за ними. Выстрелы! Лежат в луже крови два юных негра. Полицейские в докладе напишут, что те пытались у них выхватить оружие. И кто будет возражать? Два единственных свидетеля мертвы.
;




С У Д Н Ы Й   Д Е Н Ь




«Нет таких условий, к которым человек не мог бы привыкнуть, в особенности если он видит, что все окружающие его живут так же» (Л. Толстой). Еще несколько месяцев тому назад я ни за что бы не поверил, что смогу обитать в одном блоке с 80-ю арестантами, а теперь привык и даже нахожу, за что быть благодарным.
Тюрьма – это микромир. Люди в куче, но каждый сам по себе. Дружеские или приятельские отношения поддерживаются лишь для того, чтобы не замочили ночью замком завернутым в носок. Здесь удобно казаться слегка чокнутым. Не совсем сумасшедшим, а таким, от которого не знаешь, чего ожидать. Следовательно, лучше держаться подальше. Если дружелюбен, улыбчив, значит слабак. Можно пользоваться, надсмехаться, грубить – не опасен. А если кажешься чуть ненормальным, то держатся в сторонке.
Еще два индуса приехали сегодня утром. Возили кокаин на фурах из Америки в Канаду. Похоже, это стало специализацией «хинду». Работали бригадами, один диспетчер и два водителя на трак. Основной водила, уже наученный, а с ним напарник, и в тоже время – ученик. Водитель получал двадцать тысяч за рейс, а ученик сам доплачивал десять за практику.
Перевозили в кирпичах по одному кг. Настолько герметично запечатанных, что собаки не могли вынюхать. Прятали в разных местах: в трейлере, в запчастях, даже в колесах. У наших двух Сингхов было более ста кирпичей, зашитых в половицы контейнера. Федералы их остановили по наводке. Донесли свои же. Были задержаны раньше и дабы получить поменьше сроки, заложили земляков. Но федералы не знали, где именно были запрятаны наркотики.
Разгрузили их. Они везли груз с овощами из Калифорнии в Канаду. Всё обстучали – ничего. И совершенно случайно заметили, что некоторые винтики в полу отличались по цвету от других. Отвинтили панельки днища трейлера. И там оно было: сто упаковок кокаина.
Водилы не получают большие сроки – от трех до четырех лет. Федералы хотят поставщиков. Тем грозит от двадцати до тридцати лет. Поймали одного такого. В четвертом блоке с ним познакомился. Пави, индус. Не поставщик, а диспетчер. Тоже крупная рыба. Но он гражданин Канады, так что его передадут канадцам, а там он отсидит 25% от срока. А если укажет на поставщиков, то, возможно, получит условно.
У Пави даже школа была по обучению водителей: «как правильно перевозить наркотики, чтобы не спалиться». Десять тысяч долларов за урок. Рассказывал истории из своей «школы». Один «выпускник» (он раньше в нашем блоке сидел) вез кокаин, упакованный в колесе фуры. На хайвэе в Аризоне, летом, жара, резина перегрелась и взорвалась. Пару километров белого порошка рассыпалось как снег на 10-м хайвэе. Даже в новостях показывали. Это Пави с гордостью отметил.
Другой ученик у него был – белый, американец. Тот любил сам использовать зелье. Ехал как-то под кайфом ночью, забрел в лес, снес полкилометра посадки и влетел в толстое дерево. При ударе трейлер с такой силой ударил кабину, что водилу вынесло через лобовое стекло. Вылечили и посадили на четыре года.
В связи с этим, вспомнился собственный случай из армии. Я был в «учебке», механик-водитель танка. Ночью, ехали длинной колонной на ученья. Двигались лесом по узкой дороге, следуя друг за другом, ориентируясь лишь по двум красным огонькам впереди-едущего танка.
Ехал я долго, всматриваясь внимательно в те два бледно красных огонька… Как вдруг – они исчезли! Темень. Я продолжаю ехать. В непонятке… Ведь совершенно темно и никаких огоньков впереди нет. И тут я слышу стуки сверху, приглушенные стуки в корпус танка. Останавливаюсь. Оказывается, там был резкий поворот налево, который я проморгал. Между тем, впереди идущий танк, со своими красными огоньками-ориентирами, исчез за поворотом, а я продолжал ехать дальше по лесу, срезая деревья как бритвой. За мной образовалась вырубленная сквозь лес дорога, а на ней стояла шеренга, следующих за моими красными огоньками-ориентирами танков. Почему-то американцам очень нравится эта история. Для них типаж русского – это пъяный танкист, в шапке-ушанке, гоняющий медведей по лесу.
Пять утра. Раннее утро – самое сложное время. Шок от пробуждения в тюрьме. Поэтому с утра лучше не выползать в зал. «ШОК» написан большими яркими буквами на лбу у каждого зэка в это время. Потому что сон – самое счастливое время здесь. Уплываешь в астрал… Ты на свободе, с родными и близкими, тебе уютно и хорошо. Тебя тут нет. Ты – там… Там, где любимые места, где дорогие люди, где красивая природа, где разнообразная вкусная пища… И вдруг крик: «CHO-OW!» Двери с грохотом открываются, бряцают замки. «Chow! motherfuckers» !
И заключенные выползают из клеток. Эти рожи надо видеть. Вся печаль мира нарисована на них. Становятся в очередь, получают подносы и грустно бредут к своим столам. Никаких разговоров. Жуют медленно кашу, берут пакетик с молоком и так же неспешно возвращаются в клетки. Досматривать сны. Яркие краски астрала еще не выветрились из сознания. Серый бетонный зал тюрьмы в контрасте с великолепием сна давит на психику. «Надо вернуться… вернуться… досмотреть сон… Что там было? Уже не помню… Но было что-то приятное. Теплота из сердца еще не растаяла, холод тюрьмы не успел растопить очарование того состояния. Но уже нахлынули мысли, сожаления, мечтания, надежды… Батарея эмоций накинулась на чудесные видения и они растаяли, растворились в молочном тумане. И начался еще один день. «Э-эх… Если бы уснуть и проснуться только тогда, когда выпустят на Свободу! Уснуть, и проснуться лишь в самом конце срока».
13 января, 2015. Сегодня ездил на вынесение приговора. Даже не верится. Получил тридцать месяцев. Счастлив результатом: два с половиной года! Ничтожный срок для этого зала. Поэтому я никому не сказал. Все хотят услышать о большом сроке соседа. Тогда, сравнивая со своей ситуацией, радуются. Если же срок небольшой – завидуют.
Вечером, в ожидании похода в суд, попробовал пораньше лечь, но шел футбол, крики в зале. После полуночи, наконец заперли клетки. И тут же охранник объявляет в интерком быть готовым утром к походу в суд. Ок. Затем слышу, клацают замки и нового «банки» заводят с мешками. Я притворился спящим, чтобы свет не включали. Тот долго возился, кряхтя с постелью. Улегся. Но, чувствую, – не спит. Сопит напряженно. Мне тоже не спится, переживаю – в суд с утра ехать на приговор.
Я поворочался и решил помолиться. Сажусь на свою полку по-турецки… он поворачивается, увидел меня, вскрикнул и быстро отвернулся. Тут охранник опять объявляет в интерком: «будь готовым в три утра в суд!»
В четыре повели в приемную. Там ожидание, набираются еще зэки в обезьянник из других блоков. В восемь, через четыре часа, надевают кандалы на ноги, руки, на пояс и гуськом ковыляем на выход, влезаем в бусик, пятеро нас. Толстый негр, похож на Шрека, но пострашнее; еще один черный, помоложе; низенький мекс из Лос-Анджелеса, а также белый лысый тип с усами и в очках – типичный педофил. Оба негра рады и почему-то уверены, что их выпустят домой под залог. Поют: «Свобода! Свобода!». Веселые. Даже завидую.
Едем. Знакомый маршрут: Янгстаун, Кливленд, федеральное здание… выгружаемся… в лифт, лицом к стенке, девятый этаж. Там сидим в обезьяннике до четырех после обеда.
Вызывали по очереди. Сначала толстого негра увели. Потом белого. Педофил вернулся через час, лег на металлическую полку и захрапел. Ему дали двадцать лет. Потом черного привели. Тридцать лет за незаконное хранение оружия и наркотики. Не больше килограмма кокаина нашли, а срок как Эскобару.
В двенадцать и меня повели. Вхожу в знакомое помещение суда, был тут три раза. Адвокат ждет, приветливо улыбается. Прокурор на другой стороне с федералом. Настал судный день. Боязно, но не страшно.
Приходит судья, все встают. Мы с адвокатом подходим к трибуне. Магистрат пробегает глазами по бумагам, начинается заседание.
Поочередно брали слово М-р Ланелл и прокурор, обсуждали детали приговора. Судья неторопливо зачитал всё для протокола. Чтобы долго не углубляться в судебные дискуссии, которые страшно звучат для подсудимого и скучны для читателя, скажу лишь, что прокурор рьяно доказывал судье, что я изощренный международный хакер и фальшивомонетчик, к тому же семь лет не платил налоги, и предлагал дать мне от шести до восьми лет. Судья понимающе на него поглядывал, перелистывая бумаги.
Затем дали слово моему адвокату. Он извлек конспект, прокашлялся и толкнул такую речь про меня хорошего и невинного, что я аж прослезился. В конце дали и мне высказаться... впервые за девять с половиной месяцев. Речь моя была лаконична, трогательна и запутана. Только я раскачался на спич, как юрист меня легонько похлопал по спине: хватит, мол. И судья лениво зачитал приговор: «Тридцать месяцев заключения. Плюс штраф: тридцать тысяч».
Я вздохнул облегченно, подошли федералы, надели браслеты. Мистер Ланелл похлопал меня по спине: «Поздравляю! Еще годик и свободен!». По моим подсчетам, еще полтора, но это уже детали. Из тридцати месяцев, почти десять я уже отсидел, немножко скосят за хорошее поведение. «Тридцать месяцев! Будто лотерею выиграл»!;




Д Е Н Ь   З А   Д Н Е М




14 января. Нового сокамерника зовут Кевин. Среднего возраста, белый, с пузом, лысый, в очках. Дышит тяжело и сопит – эмфизема, астма, сердце. Курил с шести летнего возраста и до ареста. Тогда пришлось бросить. Но потом покупал сигареты в тюрьме, по триста долларов за пачку. Получил двадцать два года за вооруженный грабеж. Два года отсидел, привезли на апелляцию. Надеется, скосят лет пять. Так адвокат обещал, за тридцать пять тыщ.
Ночью к нам еще подселили китайца. Привели после полуночи. Включил свет с извинениями, стелился минут пятнадцать, потом притих. Кевин затем еще час ворочался, сопел, волны негатива разливались по клетке. Как он еще двадцать лет собирается тянуть?

15 января. Встретил тут парня из Кишинева! «Вася» зовут. Столько радости, будто брата родного повстречал. Земляк. Он получил двадцать четыре месяца, отсидел двадцать один. С учетом трех месяцев за хорошее поведение – едет домой.
Нас вместе поселили в клетку номер 121, на втором этаже. Тут поспокойней, шум из зала подальше, шарканье бродящих зэков мимо дверей потише. Я на боковой полке опять. Привык на боковой. Будто дышать легче: вид из окна есть, парковка уже ставшая почти родная, да и шкафчик открывается в мою сторону.
Вид из окна, бонус к мрачному тюремному интерьеру. Можно радоваться и мечтать, глядя в окно. Сейчас, парковка полная машин, снег, лес голый стоит, почти рассвело.
В этом году еще на улицу не выходили. Продержаться бы здесь без инцидентов еще месяцок или сколько там предстоит, а в следующей тюрьме выход на улицу каждый день.
Небо начинает покрываться розоватыми тучками. Где-то там, на востоке, за облаками – солнышко. Вспомнилось, как при полетах оно ярко вспыхивало, когда самолет выныривал из молочного облачного покрова. Мгновенный прорыв через облака и вдруг – яркое солнце! Синее небо, и ты находишься между небом и землей... От одних земных забот улетел, а к следующим еще не прилетел.
Вася спит весь день, потом ходит по залу и улыбается. Домой едет. Чуток еще в иммиграционной тюрьме и затем домой – в Молдову. Он уже мысленно на улице, заботы свободного человека. Я тоже думаю об этом иногда, хотя еще рано. Отгоняю мысли, стараюсь оставаться в настоящем: «день за днем».
Снежок за окном. Красиво. Навалило снега, паркинг пустой. Хочется на улицу. Вася всё время говорит о том, чем будет заниматься дома. Он постоянно болтает, уже начинает утомлять. Я рад соотечественнику, но иногда хочу и тишины. Он даже сам с собой разговаривает. Столько мата молдавского я давно не слышал. И, конечно же, воспоминания о домашней жрачке – все супер там дома: и вино, и мамалыга, и плацынды. Ностальжи. Но все же, слишком много разговоров. Привык я уже к немногословию.
Сегодня в наш зал принесли теннисный стол и Corn hole ! Мы некоторое время с недоверием смотрели на это чудо: «слишком хорошо, чтобы это было правдой». Но потом осторожно раскрыли стол и начали играть. Я радовался, как ребенок, время до обеда пролетело – даже не заметил, вспотел, с блестящими глазами бегал.
В блоке шумно, магазин получили, все нажрались сахара. Хохот, пинг-понг, домино, Corn hole, шлепают мешочки об доски, гулко отдавая эхом, теннисный шарик стучит нон-стоп, крики, смех, шум. Движухи полно в зале, от этого легкая слабость, много эмоций. Такие события шокируют, когда каждый день похож один на другой. Да и народу нового подвалило. После праздников держава вернулась к любимой работе.
Несколько человек прибыло этим утром. Зал полный, по трое в клетках. Федералы работают, перевыполняют план, получают премиальные, повышаются в чинах и радуются своей службе империи, «соединенные полицейские штаты».
В нашем блоке почти не осталось одиночных камер. Биографии и статьи вновь прибывших распространяются моментом, имена висят на стенке. Узнают детали через охранников, у них инфа в компьютере. Если кто пытается скрыть статью, пытливые звонят домой. Там гуглят.
Черный из Ямайки приехал этим утром из тюрьмы Рочестера. Вася его узнал, они там вместе сидели. За кредитные карты вроде три года получил. С золотыми модными зубами спереди. Вася говорит, у него двенадцать детей. А его депортируют после отсидки. Дети все равно на вэлфере. Папаша пытался пару денег замутить им на сникерсы, используя чужие кредитки. Но не получилось.
Мужик белый, интеллигентного вида, грустно ходит по залу. Шесть месяцев за то, что цепь у его собаки была слишком тяжелая. Я представил себе собаку: маленькая такса или болонка, уныло бродит с громоздкой цепью и укоризненно поглядывает на хозяина: «цепь тяжелая, босс, поменяй… а-а?» И тут копы подъезжают с весами, взвешивают поводок, а тот тяжелее нормы! «Получай шесть месяцев, изверг! Будешь знать, как мучить животное».
Негр из Кливленда еще прибыл. Гарольд зовут. Тоже шесть месяцев получил. Пришел домой выпивший, ключи забыл. Стучит, стучит, а мать не открывает (они вдвоем жили). Гарольд разозлился и выбил двери. Мать вызывает полицию. Шесть месяцев сыну, плюс триста долларов за дверь.
Черный паренек с дредами, лет двадцати, сидит за столом грустный. Был на probation, выставил на Фейсбук фотку с пистолетом. Молодые негры любят такие снимки: оружие, золото, блестящие машины. Посадили за незаконное хранение оружия.
Привели драгдилера, колумбийца, две тонны кокаина нашли в подвале дома. Этот по грамму на перекрестках не продавал, наркоту перевозил фурами. Федералы ему пожизненно обещали, но нанял дорогих адвокатов и удалось снизить срок до десяти. Пять отсидел в областной, здесь, транзитом. Рассказывал: имел партнера, отправили в лагерь «Моргантаун». А он оттуда сбежал. Вышел в лесочек, что окружал территорию тюрьмы, а там ждала подруга на машине. Оттуда на частный аэропорт и в Колумбию.
24 января, суббота. Сколько суббот я тут провел? Сорок? Сорок пять? Кроме Ларри, калеки на костылях, я дольше всех в этом зале. С пятого мая прошлого года. Когда прибыл, надеялся, отпустят через пару месяцев. Разберутся и выпустят. Или адвокат покажет судье видео с патрульной машины и его светлость скажет: «Аха, вот негодяи полицаи, врут. Отпустите человека и выплатите компенсацию. У нас тут самая справедливая страна и мы не можем просто так арестовывать людей, швырять их за решетку, держать в страхе и паранойе. Нет, мы гуманное общество – самое, между прочем, справедливое в мире. Выпустите Мистера Давидофф, верните ему всё обратно, плюс компенсируйте ему за всё время, что он сидел тут в страхе – миллион долларов моральный ущерб!» – И молотком по столу. – «Свободен, сэр. Примите наши извинения».
В зале звучит пинг-понг. Те, что не умеют играть или с трудом передвигаются, с завистью поглядывают на играющих. Уже пишут кляузы. За соседним столиком играют в домино – Зинк, Малик и негр из Ямайки. Этому лет пятьдесят, золотые зубы с узорами и двенадцать детей. Отсидел три года за кредитные карты, сейчас транзитом в иммиграционную тюрьму. Говорит, планирует судиться и выиграть денег у правительства, прежде чем вернуться на остров. Но, когда на твоих бумагах в левом верхнем углу написано «Unites States vs Черный из Ямайки» … Кто выиграет? Но этот негр не верит. А может ему просто жить негде, а тут бесплатный стол, кров и развлечения.
Рассказывал, как первый раз арестовали, еще в 1988-ом году, в Нью-Йорке. «Иду, говорит, по улице, ем мороженное. Знаешь, то что за тридцать центов, с шоколадной корочкой, такое... Иду. В левой руке ice cream , в правой бумажный пакет с деньгами, пять тысяч долларов. А в кармане семьдесят центов. Семь монеток по десять, мне сдачи дали. Иду. Вдруг, коп меня останавливает. Подозрительная у меня походка. Я хожу как гангстер, вразвалочку и не спеша: деньги есть, ем мороженное за тридцать центов.
Я посылаю копа на три буквы, а он меня палкой по спине! Без предупреждения. Я роняю пакет, деньги сыпятся на асфальт, мороженное падает сверху. А я такой – мне все равно, коп ты или нет, разворачиваюсь и – левой (я левша) ему в челюсть! И за это меня судили. Три года дали. Сказали, что у меня был нож. А у меня ножа не было. У меня мороженное было, пакет с деньгами (я их выиграл) и семьдесят центов мелочью. Помню, потому что при освобождении мне их вернули. А пакет с деньгами конфисковали. Сказали: я наркотики продавал. А доказать не могут. Поэтому я сейчас судиться буду. Чтобы мне и те деньги вернули с процентами. Да. Так и сделаю. Что они думают? Такие шутки со мной не проходят. Я же с Ямайки!»
Вон он, сидит за столом, играет в домино, веселится и хохочет, блещет зубами. А чем здесь плохо? Жрачка, койка, телек, домино.
Вчера вернулся еще один педофил из суда – Джон. Белый, с усиками и, конечно же, в очках: отличительная черта сексуальных насильников. Получил двенадцать лет. Улыбается ходит. Боялся дадут больше. Еще успеет с внуками поиграться. Надеюсь, не с чужими. Вчера допоздна сидел окруженный педофилами и делился опытом: что говорить и что нет при вынесении приговора. Все внимательно слушали. Теперь он уже судим, гора с плеч, будет ждать отправки. Можно расслабиться и тянуть срок.
Через столик, еще тип по той же статье. Сидит, задумавшись. Белый, лет сорока, выглядит вполне прилично. Познакомился на интернете с женщиной из Кливленда. Переписывались. Та вдруг ему предлагает: «…а не хочешь и с моей дочкой пообщаться? Ей пятнадцать лет, но выглядит на двадцать». «Конечно, буду очень рад».
Поговорил и с дочкой. Выслал им фото в обнаженном виде, они его пригласили к себе. Накупил нижнего белья, летит в Кливленд. В аэропорту вместо мамы с дочкой – федералы. И теперь, вон он, стоит с пластиковой кружкой у микроволновки... нашел на жопу приключения.
;




Т А Л А Н Т Л И В Ы Й   Д Ж Е С С И




Вася уехал. В полдень появился офицер из отдела иммиграции и в два часа после обеда его увели. Я так радовался, будто меня выпускали вместе с ним. Впервые вижу, чтобы кто-то из этого зала домой ехал, а не в другую тюрьму.
Повезло Васе, легко отделался, преступление было мелкое. Федералы пытались навесить больше. Приносили коробки с контрафактом похожих афер, утверждали, что он в них во всех участвовал, стращали, чтобы он заложил сообщников. Но Вася был лишь подставным лицом, «mule» (ишак). Он открывал банковские счета, используя фальшивые документы, а люди, что его наняли через интернет, «продавали» на EBay дорогие машины и переправляли деньги (полученные за несуществующие авто) на открытые Васей банковские счета. Потом он шел в банк и пересылал деньги в СНГ. Для перевода крупных сумм нужно было лично присутствовать в банке. Таким образом камеры засняли Васино лицо, и в профиль, и в фас, и даже номер машины. Но это все позади. Домой, домой. Свободен.
Вася скрылся в коридоре, я проводил его взглядом, сделал себе чай и поднялся наверх, предвкушая уединение в клетке. Хоть и земляк, но болтовня с ним две недели подутомила. Захожу в хату и тут заводят мне следующего «банки».
Немец. Зовут Джесси. Говорит без акцента, с четырнадцатилетнего возраста в США. Два университета, доктор наук. Применил свое образование для отмывания наркоденег колумбийских наркоторговцев. Играл сам с собой в покер через интернет. IP менялось через утонченный прокси сервис. Всё выглядело так, будто играют из разных стран. Получал 6% от транзакций. Заработал около десяти миллионов долларов. Часть удалось перевести на свой счет в Европе. Один компьютер был настроен на швейцарский IP. Деньги якобы переправлялись туда выигравшему игроку, а, точнее, самому себе, в Швейцарию. Те денежки он успел превратить в золото и спрятать на анонимные депозитные ящики в Люксембурге, а те, что были дома, полтора миллиона, конфисковали. Плюс еще пять миллионов, что лежали в американских банках. А также машины, драгоценности, всё, что находилось в США, – отобрали.
Получил Джесси пять лет, отсидел от звонка до звонка. За драки лишили кредита за хорошее поведение. В сентябре прошлого года вышел, но ненадолго. Поехал в бар с женой, кто-то на нее не так посмотрел – драка. Дали еще год.
Сидел он в шестом блоке этой же тюрьмы. Опять подрался, посадили в карцер. Неделю там оттусовался, перевели сюда. Еще немножко осталось до мая, божится, что будет вести себя хорошо. Потом probation два года и – в Европу. Раньше не сможет, так как федералы лишили обоих паспортов (американского и немецкого), а пока он на probation, возобновить не сможет. Уже пробовал получить новый немецкий паспорт, когда был два месяца на свободе, но немцы отказали. Надо отслужить до конца, сказали.
Вот так в Америке. То, что показывают в кино… мол выходит зэк с чемоданом из ворот тюрьмы, вдыхает полную грудь воздуха, и свободен… Нет. Еще предстоят несколько лет непрестанных отмечаний в полиции, длинный список условий: не покидать область, в которой числишься, не принимать алкоголь и наркотики, периодически вызывают на сдачу анализов. Не сдал? Обратно в острог. Паспорта лишают до конца probation, путешествовать невозможно. С лицами, имеющими судимость, общение запрещено, иначе обратно в тюрьму. А с кем общаться? Тут скоро пол страны будет судимость иметь.

Четыре после обеда. Джесси спит. Или пытается спать. Злой. Потому что из карцера (откуда он сюда пришел) не прибыли его личные вещи. Только документы и чуть кофе на донышке пакетика, это всё, что он получил. Так бывает, когда отправляют в карцер. Народ возвращается без ничего оттуда. Не надо было драться. За мордобой он и вернулся в тюрьму еще на год; за потасовку посадили в карцер; за драку отсидел лишний год по первому сроку.
Интересная у него история. Многое даже невероятно. Люди любят приукрашивать свои биографии, будучи в тюрьме. Как Малик, например. Тот забывает, что рассказывал раньше и его истории постоянно меняются и обрастают новыми деталями. То у него отобрали «Bentley» и полмиллиона, то он ездил на кредитовой «Тойоте» и снимал дешевую квартиру. Сегодня он мне сказал, что умер его адвокат. А он ему мол, сто пятьдесят тысяч долларов наперед заплатил.
Но вернемся к Джесси. Белый, молодой, высокий, рано начавший лысеть. Приехал в США из Германии с семьей, выучил инглиш (говорит без акцента), закончил два факультета в Университете Пенсильвании, защитил докторскую. Сразу же по окончании учебы был нанят NSA (Агентство национальной безопасности). Говорит: ФБР – дети по сравнению с данной организацией. Там он считался компьютерным гением. Только три-четыре человека такие как он в США (по его словам). IQ (коэффициент интеллекта) – 176!
Изобрел интересный агрегат для NSA («Скремблер» называется), который за долю секунды генерирует множество fire walls , гарантируя полную анонимность пользователю. Слава его дошла до южноамериканских наркобаронов, которые предложили ему работу: промывать деньги через онлайн покер–сайты.
Однажды утром, когда Джесси пил кофе с молоком и коржиком, к нему в дверь позвонил маленький мужчина в блестящем дорогом костюме. Вежливый, учтивый, посланец наркомафии. Предложение следующее: Джесси будет сам с собой играть в покер на интернете, IP адреса будут 100% анонимизированы с помощью его «скремблера». Одна играющая сторона, якобы, будет играть из Швейцарии (туда удобно переправить деньги и прятать в банках), другая сторона – из Венесуэлы (там наркодельцы обитали – его новые компаньоны).
Итак, деньги через покер–сайты легально курсируют между двумя странами и никто не догадывается, что это делает Джесси, сидя в своей комнате в Пенсильвании. Его доля: 6% от суммы. То есть, если отправил полмиллиона долларов, а это два выигрыша в покер по двести пятьдесят тысяч, то он получает – тридцать тыщ. Но если он попытается их кинуть – он труп. Так же, как и его ближайшие кровные родственники.
Для банковских переводов таких крупных сумм ему приходилось периодически летать в Женеву и Венесуэлу, так как требовались отпечатки пальцев и сканирование роговицы глаза. Там же Джесси выдавали его долю наличными. Но перевозить без декларации нельзя более десяти тысяч, поэтому его всегда встречал в аэропорту молчаливый мужчина с табличкой. На ней было написано имя, под которым Джесси путешествовал (все паспорта были поддельные). Джесси передавал этому человеку свои деньги. Иногда тридцать тысяч, иногда – триста. Тот молча брал сумку с деньгами и удалялся, а Джесси садился в самолет и летел в Америку. При выходе его встречал тот же самый субъект и возвращал сумку с деньгами. Доллары путешествовали дипломатическим багажом.
Джесси всякий раз боялся, что в последний раз видит сумку, но мужчина с табличкой неизменно встречал его в аэропорту и возвращал деньги. Они за два года не перемолвились ни одним словом.
Это предприятие продолжалось около двух лет. Джесси сорок раз посетил Женеву и столько же раз Венесуэлу. И заработал около десяти миллионов долларов. Пять лежали в американских банках под разными именами, три с половиной в Люксембурге (золотые слитки в анонимных ячейках) и полтора миллиона кэш находились дома. Еще не рассортированные, в купюрах по 20 и 50.
Жена Джесси работала в банке с 9-ти до 5-ти. Она ничего совершенно не знала о его деятельности, думала, он работает на NSA и в связи с работой путешествует по миру. Под кроватью в спальне лежал персидский ковер, который Джесси самолично пылесосил, радуя этим жену. А под ковром – тайник. Там лежали пакеты с деньгами: полтора миллиона в сравнительно мелких купюрах.
Однажды Джесси спешил на день рождение к сестре, торопливо выбежал из дому и выключил свой «скремблер» на пятнадцать секунд раньше. Этого хватило, чтобы владельцы покер–сайтов заметили, что два игрока вышли из игры в совершенно одинаковое время, вплоть до доли секунды. «Красный флаг!» Покер–сайты популярны в сфере промывки денег. Они оповестили ФБР и те через три дня пришли в гости. Закинули горящую светящуюся гранату в окно, ворвались в масках, электрошоком вырубили двух любимых ротвейлеров Джесси. А он в это время как раз вытащил пакеты с деньгами из тайника, высыпал кэш на кровать, решив пересчитать и рассортировать всё пачками по десять тысяч. И тут вломились федералы. Джесси упал на колени, закинул руки за голову и закричал: «Не стреляйте»! Когда начальник этой банды увидел на кровати гору денег, он повернулся к Джесси, обмерил его взглядом, и произнес: «Really?»
Дали Джесси пять лет. Американские счета заморозили, нашли все фальшивые документы и банковские бумаги под чужими именами. И, конечно же, те полтора миллиона кэш с удовольствием конфисковали, даже расписку не дали. «Мерседес» 500-ый, новенький, серебристый, тоже отобрали. Но дом остался, так как был записан на гражданскую жену. Если б они были расписаны, то коттеджик тоже перешел бы к государству.
Джесси повезло в том, что он успел три с половиной миллиона превратить в слитки и упрятать в Люксембурге. Это грело в тюрьме. Да и сейчас успокаивает нервы. Когда выйдет, еще два года probation, потом – в Европу. Там на эти деньги и коэффициент интеллекта «176», может еще что-нить придумает. Хотя, божится, что будет жить честно.
28 января 2015-го, сегодня десять месяцев со дня ареста. За окошком чудесная погода, солнышко, яркий искристый снежок, синее небо.
Джесси дрыхнет весь день. Я сделал себе кофе, сижу тихо, даю ему отдыхать. Пытаюсь уважать отдых сокамерника и, надеюсь, он будет поступать так же. Взаимный респект – свято в тюрьме, так как приходиться сталкиваться с теми же самыми людьми каждый день. Напряженные отношения никому не нужны.
За окошком загорелась заря. Какое красивое небо! Розовые с голубизной облака… Я благодарен за то, что имею этот вид из окна, благодарен за растворимый кофе, которым наслаждаюсь сейчас, благодарен за тихую тюремную клетку.
Джесси всё еще спит. Надеюсь, не будет та же история, как со спящим до ужина африканцем. Посмотрим. Скоро ужин.
Джесси встал, поел и обратно спать. Почему-то хочется называть его «Вася». У меня был автомеханик в Молдавии – Вася. Точно такого же роста и телосложения, почти братья, но у этого коэффициент интеллекта повыше. Вася приезжал чинить автомобиль на своем велосипеде. Инструменты висели в пластиковом пакете на руле. Работа у него стоила десять долларов. На любой вопрос отвечал: «А чё ж нет?». Невозможного для Васи ничего не было. Однажды я был в полторы тысячи км от дома на машине и у меня двигатель застучал. Иду в местную мастерскую, механик, угрюмо послушав машину, говорит: «Двигатель при смерти. За две тысячи баксов оживим». Прозвучало как одолжение. Звоню Васе, объясняю ситуэйшн. Вася говорит:
– Приезжай, сделаем.
– Уверен, что доеду?
– А чё ж нет.
Доехал. И Вася за сто долларов, плюс запчасти, все починил.

Только что заходил Малик с новостью: Его второй адвокат при смерти – инфаркт! А он ему тоже сто пятьдесят тысяч наперед заплатил! Мне кажется, Малик много привирает. И насчет «Бентли», и насчет полумиллиона, что у него отобрали. То ему пять лет обещают, то отпускают на следующей неделе. Фантазирует. Говорит, уже заложил пятерых поставщиков и за это ему прочат только probation с шайбой на ноге. Думаю, он все-таки пару лет отсидит.
Сегодня он ездил на встречу со своим третьим (живым, пока) адвокатом. Говорит, его отпускают домой для того, чтобы помог посадить всех остальных, с кем он занимался наркобизнесом. Тридцать семь человек планирует заложить. Не знаю. Этому факиному Малику верю все меньше и меньше. И жутко слышать: столько человек засадить в тюрьму, чтобы себе сократить срок. И Зинк тоже тринадцать заложил, по словам Малика. Быстрей бы уехать отсюда.
29 января. Проснулся в полпятого, выполз на завтрак. Иногда, рано утром, смотрю новости, будто тоже участвую в жизни свободного народа. Море рекламы вливается в подсознание: поглощайте пропаганду вместе с утренним кофе. На четырех телеках – реклама, на пятом – спорт, на шестом – шоу про полицейских. Мигалки освещают небо городов, непрестанно что-то противозаконное происходит. И это не «дядя Стёпа – милиционер». Эти с удовольствием кладут мордой в асфальт, наручники, а потом уж разбираться. Каждый гражданин – потенциальный преступник.
Шесть утра. В зале оживление, принесли магазин. Очередь у микроволновки. Кофе делают, обмениваются товарами. Рано утром большинство еще спят под наркозом снотворного и антидепрессантов, но так как сегодня магазин, то сидят в зале, общаются, порозовевшие от прилива сахара. Только Кевин, мой бывший банки, лысый толстячок в очках, сидит злой за столом и с растерянностью глядит на счастливчиков, получивших свой кофеин. Даже не у кого стрельнуть. Я ему три раза кофе давал, последний раз на кончике чайной ложечки, намек, чтоб больше не просил. Не просит. Понял, что хватит. Зависимость от кофеина – жалкая привычка. Разве можно, чтобы ничтожное химическое вещество держало в твердой хватке короля и вершину цивилизации? Можно. Очень даже. Половина в тюрьме сидят из-за наркотиков.
Сегодня утром еще одного наркомана с гнилыми от метафимина зубами в карцер посадили. Пошел на визит (мать навещала). В зале ожидания, пока ему снимали наручники, мама решила себе баночку колы в автомате купить (в зале для гражданских есть автоматы). Машина деньги взяла, а колу не выдала. Мамочка расстроилась и стукнула кулачком по аппарату: «Отдай напиток»! Охранник подлетел: «Мэм, нельзя по машине стучать!» Слегка грубовато. Так они привыкли в тюрьме. Не церемониться. Сыночек увидел это со своей стороны из-за стекла и разбушевался. Маму обижают! Стал молотить по стеклу телефонной трубкой. Двое охранников газовыми баллончиками его угомонили и в карцер.

Четверо зэков за соседним столом в домино режутся и хохочут. Смеются, вытаращив глаза друг на друга, широко раскрыв пасти. Рожи красные. Молодой шизофреник с клочковатой бородой смотрит ТВ рядом и тоже хохочет.
Народу много набралось, более семидесяти. Почти все по трое в клетках. После праздников народ прибывает, а отсюда пока никто не уезжает из-за непогоды. Четыре автобуса на парковке стоят.
Через столик сидит недавно прибывший албанец из Кливленда, Азиз. Четыре года за мутки в интернете. Продавал несуществующие товары, получал деньги на PayPal, переправлял их на фиктивные банковские счета, снимал кэш в Албании. Жил там несколько лет, решил вернуться в США, посмотреть на аллею звезд в Голливуде (он мечтал стать актером). При пересечении границы паспорт отсканировали, а там – ордер на арест за неуплату алиментов. Пока копали дело, отмывание денег нашли. Получай четыре года.
По кругу гуляет чернокожий, позавчера приехал. Двадцать пять лет за вооруженное ограбление. Во время судебной тяжбы подкупил судью, дал ему взятку сто пятьдесят тысяч, чтобы скосили срок до пяти лет (светило двадцать первоначально). Когда судья получил деньги, негр настучал федералам, те обещали ему только два года, если он донесет на судью. Но им не удалось доказать, что арбитр получил взятку и его светлость в этот раз впарила негру по полной: Двадцать пять лет! Ходит задумчивый теперь, башку расчесывает.
Инвалид один бродит в коляске, армейская стрижка, лапы в тату. Служил в Ираке, получил ранение, отправили домой работать в офисе на военной базе на полставки. Одновременно получал две пятьсот в месяц за инвалидность. Но начал там воровать оружие и перепродавать. Закрыли, начали стращать пожизненным (за терроризм), он заложил всех своих покупателей (около ста человек), надеялся выйти. Но все-таки дали пять лет герою войны.
Тут любят закладывать. Негр один настучал на свою собственную мать (вместе продавали наркотики). Ей дали двенадцать лет, а сына за то, что донёс, отпустили.
«Спасибо, сынок».
Еще тип позавчера приехал. Жил с девушкой, гражданской женой, пять лет вместе. Она давала ему свою кредит карту, чтобы он в магазин ездил за продуктами (у нее не было машины). Однажды пара повздорила, она позвонила в полицию и заявила, что жених незаконно пользуется ее кредиткой. Просмотрели видеозаписи, сверили транзакции, арестовали. Светило полгода, но пробив криминальную историю, обнаружили, что у него были раньше преступления: кража конфет в магазине в семилетнем возрасте и драка в школе ранцем по спине. Дали три года.
Тут копов вызывают даже при краже печенья и всё заносится в досье. Следующее преступление выдает срок всё выше и выше. Называется: «категория преступника». Таковых шесть. Первая категория: те, у кого пока нет криминальной истории. Шестая – у которых категория самая высокая. У нашего героя была категория: «три». Поэтому он получил вместо шести месяцев – тридцать шесть. Три года за то, что ездил за продуктами, помогал невесте по хозяйству. «Спасибо, дорогая».
За окном – красивый снегопад, крупные пушистые хлопья. Джесси наконец встал, вышел в зал со стаканчиком кофе, общается. Наслаждаюсь коротким уединением в клетке, смотрю в окно.
Снег валит пушистой стеной, небо прорвало. Скоро автобусы отсюда не уедут, а это значит и мое отбытие задерживается. Живописно снег падает, леса почти не видно.
Вчера лег рано и проспал двенадцать часов. Спасибо Джесси, что не будил. Встал отдохнувший, ровно к обеду, перекусил, потом оделся и стал ждать РЕК. И, о чудо, – выпустили на улицу даже при таком морозе.
Только я и Зинк выходили. Словно дети разгребли участок для игры в Corn hole и целый час весело играли, восхищаясь погодой. На воле я бы на улицу при таком морозе только перебежками и матерясь выходил бы. Всегда спрашиваю охранников: как им погода, или каковой была их поездка на работу? Как правило, жалуются: «погода ужасная, холодно, дороги отвратительные, трафик». Нас же, когда спрашивают: «Как на улице»? – мы всегда отвечаем: «Beautiful, beautiful!» (Прекрасно!) С блестящими глазами, порозовевшие от мороза. Охранники только качают головами. Не понять им этого, когда у них есть возможность выходить на улицу в любое время. Некогда им такой ерундой заниматься, как вдыхать полную грудь сладкого воздуха, смотреть в удивлении на природу, на красавицу зиму, на падающий искристый снежок. «Некогда». Надо смотреть на скользкую дорогу, на медленно ползущий трафик, надо волноваться о том, что «может» произойти. Ведь в новостях только аварии и копов показывают. Будто нет ни одного удовлетворенного человека на планете. Да и кому он интересен? Таким не поманипулируешь, ему ничего не надо, он ведь и так доволен.
Вернувшись с улицы, принял горячий душ, сделал чай и вот сижу на своей железной полке и наслаждаюсь видом из окна. Не с кем разделить восторг от зрелища природы и танцующих снежинок за окном. Этот вид из окна подарил мне столько радости! Это мое маленькое убежище, мое уединение, мое место для интроспекции.
Как все-таки красиво снежок крутится за окном! Снежинки будто гоняются друг за дружкой, потом танцуют, когда встречаются. Вот и всё, что они делают. Не спешат, не переживают, не волнуются, не жалеют о прошлом и не мечтают о будущем, а просто танцуют. Это их короткая жизнь и они ее проводят в танце.
А машины стоят угрюмо на парковке. Они с неудовольствием поглядывают фарами на беззаботные снежинки и хмурятся. За них еще не выплачены кредиты в банке; владельцы, недовольные жизнью, погоняют их, наливают дешевый бензин, масло опять забыли поменять, а давно пора. «И вообще держат нас под снегом весь день, а мы, может, хотим в гараж, в тепло, и никуда не ехать, а поспать всю зиму. Но мы в рабстве у беспокойных хозяев. Приходится терпеть, слушать их дебильную музыку в салоне, терпеть вонь сигарет и противных детей, которые в грязных ботинках влезают на сиденья».
Темнеет за окном. Снег идет так же медленно и красиво, парковка почти пустая. Разговаривал с Васей – Джесси (почему-то именно «Васей» хочется его называть). Он поведал мне о том, как откинулся в первый раз.
«Самое обалденное чувство в жизни, это когда выходишь на Свободу», – сказал он. Рано утром, вызвали в приемную, выдали стандартную одежду для выходящих на волю: спортивные штаны, футболку, джинсовую курточку. Вручили дебитную карточку с остатком денег. На карте морда моя тюремная с табличкой на груди и федеральным номером. И у выхода ждал гражданский водитель на бусике, который должен довезти до автобусной остановки. Сел в авто зек, впервые без цепей.
Доехав до вокзала водила ему говорит: «Если хочешь, вон там, двести метров вдоль улицы, есть заправка. Там можешь купить себе сигареты и всё, что тебе там еще нужно». Вася-Джесси поблагодарил и потопал в направлении заправки. Зашел, оглянулся, никто на него не смотрит… Подошел к кассе.
«Невероятно, – думает он. – Неужели я сам, лично, все это могу купить?» Увидел сигареты… – «Сигареты! У-ау»! – За прилавком стеллаж с пачками. И не по триста долларов как в тюрьме, а по пять баксов, как положено.
– Пачку сигарет, – сказал он – Вон тех, в зеленой пачке... – у Джесси заблестели глаза. – И зажигалку плиз… и… и… чипсы… и Колу… и Red Bull.
Он протянул свою дебитную карту, клерк выдал квитанцию и покупки. Вася-Джесси радостно вышел из шопа, огляделся по сторонам, закурил… – «О, Боже… неужели я курю на свободе?» – И он стал быстро затягиваться, чтобы успеть пока охранники не появились... Но никто за ним не следил.
В голове слегка помутнело от никотина. Джесси открыл колу, выпил полбанки, с удовольствием отрыгнул, опять огляделся... Все гуд, никто не смотрит. Открыл чипсы, пригоршню в рот. Жует, жизнь прекрасна. Оглядывается опять… – «Неужели я на улице?» – И потопал обратно к вокзалу.
Там стоял ждал автобус. Ему надо было ехать из Моргантаун в Питтсбург. Купил билет, вошел. Внутри никого, начало маршрута. Вася-Джесси встал у входа и нерешительно смотрит на пустые сиденья. Ждёт, чтоб ему указали, куда сесть. Водитель автобуса глядит на него. Неловкая минута. Наконец, водила спрашивает: «Чего стоишь? Проходи…» А Вася: – «А куда? – «А куда хочешь!» – «Куда хочу?» – Очередной шок: «Садись куда хочешь». Никто не указывает «куда» – свободный человек, хули, принимаешь собственные решения.
Вася проходит, занимает самое последнее место, в конечном крайнем ряду, у окна.
Едут. Джесси смотрит в окно. – «Неужели я в автобусе? Без цепей. Еду куда хочу, смотрю в окно… Неужели?»
Подъезжают к Питтсбургу. Всё как было… Центр города… Те же здания стоят, ничего не изменилось. «Неужели я смотрю на все это? Чудесно…»
Вышел на автобусной остановке. На улице февраль, метель, а Вася стоит в джинсовой тоненькой курточке, ошалевший от счастья. – «Я на свободе… Я на свободе!»
Впереди увидел кафе и зачем-то направился туда. Пройдя шагов пятьдесят, он вдруг заметил справа – большое серое федеральное здание суда. Вася остановился в легком ступоре: тут его судили когда-то. Он резко ускорил шаг, быстро засеменил, глядя в противоположную сторону. Будто боясь, что кто-то из федералов вдруг выглянет в окно, увидит его и воскликнет: «Вон он! В джинсовой куртке… Это о-он! Что он тут делает?! Надо на всякий случай арестовать!» Поэтому Вася, семеня ножками и опустив голову, быстро прошел мимо и зашмыгнул в кафе.
Уютно, тепло, пахнет кофе. За стойкой улыбается девушка. Симпатичная. Вася уставился на нее. «Боже мой, девушка! Настоящая девушка. Молоденькая, милая, и она мне улыбается». Вася обомлел, молча смотря на нее. Неловкая пауза. Молчат. Вася глядит на девицу – она на него, напряженно улыбаясь.
Наконец, она выговаривает:
– How can I help you?
Вася очнулся, мелькнул взглядом по меню на стенке и говорит:
– Bagel with everything.
Она приготовила ему «bagel», Вася протянул дебитную карту с протокольной фоткой. Девушка посмотрела на снимок, потом медленно подняла глаза на Васю. Он улыбнулся.
– А-а… это шутка, – сказал он. – Я решил прикольнуться, такую фотку выставил.
Девушка нервно засмеялась и выдала ему «Bagel with Everything».
Вася решил съесть его на улице, так как хотелось и закурить для полного счастья. Извлек «bagel» из пакета, откусил… Вкусно – сыр, лук, приправы, пахучий настоящий bagel. Закурил, затянулся, выпустил дым через нос, огляделся… Нет, никто не смотрит. Откусил опять и жуя, потопал обратно к автобусной остановке. Туда должна была за ним подъехать мать. Жене он не говорил, что именно в эту пятницу возвращается. Сюрприз.
Мать поджидала на парковке в машине. Объятия, даже слезы. Она ни разу ему не написала и не навестила за пять лет, хотя езды до тюрьмы из Питтсбурга полтора часа.
Привезла его к нему домой. Жена еще на работе, ничего не знает. Дочка в школе. Заходят в дом, собаки тут же узнали, завизжали, бросились лизать. Это те самые ротвейлеры, которых федералы пять лет тому назад вырубали электрошоком.
Посидели с мамой, попили кофе, поговорили. Но Вася хочет увидеть жену. Еще пару часов до ее возвращения домой, не терпится. Мамины разговоры не настолько интересны, как желанная супруга.
Отправляет маму домой, обещая завтра навестить, и стал ждать жену. Сел на диван, оглядывается по сторонам… Неужели он дома? Собак он решил в подвал закрыть, чтобы они его за голую задницу не тяпнули, когда он будет на кровати с женой. Сидит, оглядывается… «О-о! Холодильник!» Увидел холодильник… Подошел… А на нем сверху целая упаковка (двадцать четыре пакета) китайской лапши. То, что он ел в тюрьме каждый день в течении пяти лет. Вася аж раскрыл рот от неожиданности. Схватил упаковку (не распечатанную) и воткнул в мусорное ведро. Открыл холодильник, извлек кусочек курицы, пожевал задумчиво, выпил пиво, сел обратно на диван. Еще один час и сорок пять минут до возвращения жены. Сидит, смотрит по сторонам. Чем заняться… «О-о… Телевизор!» Он схватил пульт и стал щелкать, переключать каналы. Никто ничего не запрещает, переключай, сколько хочешь. Выключил, отложил пульт, смотрит по сторонам… Чем бы еще заняться? «О-о! Компьютер!» Подошел на цыпочках к компу и с благоговением включил... Тот зашелестел, загорелся экран. «Неужели… компьютер?» Вася с удивлением осматривал современный интерфейс, водил рукой по экрану. Всё новое, другая планета.
Время – пять вечера, вот-вот жена должна приехать. Тут недалеко от банка, где она работает. Поднялся в спальню, сел на кровать, стал ждать. Послышалась подъезжающая машина... Вася напрягся.
Жена вошла в дом, некоторое время возилась на первом этаже, понятия не имея, что Вася дома и ждет её. Наконец, послышались шаги на лестнице. Вася затрепетал, уставившись в дверь.
Она вошла, раздеваясь на ходу, не замечая мужа. Сняла кофту, осталась в лифчике. Вася сидит, глаза навыкате. И тут она его увидела и вскрикнула, прикрывшись кофтой.
Ну а потом – объятия, сердечки в воздухе розовые, Амур на подоконнике целится, вспотевшие окна, скрип дивана...
Это был самый счастливый день в его жизни. Всё было ярче, свежее, красочнее и радость давила грудь.;




К О Н В Е Й Е Р   И М П Е Р И И




Воскресенье. Сосед из 120-ой, добрый старичок-террорист, угощал ореховым маслом и крекерами. Принес гостинцы и говорит: «Сегодня Господа Бога день, и я отдаю свою десятину. Угощайтесь». Такой подход. Приятно. Попадаются добрые люди. Его посадили за установку бомбы в огороде у судьи. Говорит, хотел справедливость восстановить, замочить магистра.
Вася-Джесси только что звонил домой жене и поругался с ней по телефону. Треснул трубкой несколько раз по аппарату, отматерился из глубины немецкой души и пришел попросить у меня ложечку кофе.
За окном стоит замирающая красотой белая зима. Снег продолжает сыпаться крупными снежинками. Всё бело: земля, деревья, даже колючей проволоки не видно... Новогодняя открытка тюремного двора.
Джесси сидит пишет жене письмо (по телефону она с ним не разговаривает), а я вышел в зал, чтобы не мешать.
За шахматным столом сидит Дональд Старнберг – высокий седой персонаж, с тоненькими усиками, волосатыми растатуированными лапами и скользким взглядом. Распространял историю про себя, что был наемным убийцей, цементировал в стены свои жертвы. Очень опасный тип. Но что-то не клеилось в его историях. Джесси-Вася позвонил жене, та его прогуглила. Оказалось – педофил.
Рядом с Дональдом сидит, Хектор из Панамы. Представлялся крупным финансистом. Говорил, что владеет двумя компаниями, оборот тридцать миллионов долларов. Выплатил девятьсот тысяч долг государству прям в судебном зале. Выписал чек. Берите мол, подавитесь! А замашки быдловские. Ну не похож он на бизнесмена. Хохочет как придурок, интеллигентной беседы с владельцем двух бизнесов не удалось завязать, ходит, пердит по залу, храпит так, что слышно на втором ярусе. Джесси-Вася прогуглил его. Оказалось, сидит за изнасилование. Был работягой на нефтяной вышке.
Ларри, доктор наук, чапает на костылях, держа чашку кофе в зубах, словно собака кость. Три года в этой тюрьме. Судится. Темная история. Надо попросить Джесси, чтобы прогуглил. Хотя, может, и не надо. Меньше знаешь, крепче спишь.
Вчера транссексуал вернулся из карцера. Недельку посидела там. Привелось пообщаться. Тридцать лет, в прошлом – негр. Высокий, с крупной мужественной шеей. После многих лет принимаемых гормонов произошла мутация – голос стал тонкий, лицо узкое, руки слабые, жопа и груди налиты силиконом, член отрезан. Получилась – женщина. Столько усилий. Да и денег не мало. Сорок тысяч баксов на все манипуляции, которые она стибрила у страховой компании. За что и получила семь лет. Только-только успела превратиться в женщину и на тебе – посадили. По документам всё еще мужчина, поэтому в нашем блоке. Называет себя Яной.
Давно никто не уезжал. Полный зал. Надеюсь, начнут скоро вывозить понемногу. Жду с нетерпением собственного отъезда. Пятого числа будет девять месяцев в этом остроге. На фасоли и рисе, в сером закрытом помещении. Контингент хоть и меняется, но общий пейзаж остается тот же: депрессивно-клинический.
Калейдоскоп лиц и преступлений проносились перед моим взором прошедшие десять месяцев: оружие, наркотики, воровство, мошенничество, педофилы, гангстеры. Но самый сильный мафиози – государство. Всесильное, богатое и любящее свою работу: закрывать и судить, закрывать и судить. Конвейер Империи.
В зале играют в домино и гогочут больные на голову рецидивисты. Палец им покажи – хохочут, задыхаются. Стучат костяшками об стол и надрываются от смеха.
Просто задыхается от смеха кучка хохотунов. Одни уходят, другие приходят. Всегда кто-то ржет. Сейчас их трое: Дон, который представлялся мафиози, хохочет до покраснения рожи; Хектор, который представлялся финансистом, но оказался насильником, и негр из Ямайки. Этот гогочет неистово. Не удивлюсь, если он иногда вздрагивает во сне и начинает хохотать. Два золотых зуба сверкают. Перед лицом стоит его гогочущая черная физиономия.
С ними играет в костяшки молодой чернокожий. Он не хохочет: у него зубы спереди отсутствуют, смущается. Получил двенадцать лет за ограбление банка с оружием. Кто в двадцать первом веке грабит банки с пистолетом? Надо быть ****утым на всю голову, чтобы об этом даже подумать. Таковым он и был в принципе – в беспамятстве, на кокаине. Не хватало чуть-чуть на дозу. Судья добавил.
Надрывается хохотом чувак из Ямайки. Я реально думал его хватит апоплексический удар. Широко раскрытая черная пасть, со сверкающими золотыми клыками и гомерический смех. Слишком долго он пробыл в Америке. Иммигранты так не ржут.
Сегодня наркодиллера одного судили. Десять лет дали. За хищение человека. У него была чистая криминальная история, иначе получил бы пожизненно. Имел сообщника по перевозке наркотиков через границу США – Канада. Зарабатывал тысячу долларов за кило. Партнер перевозил кокаин в своем траке через лесные дебри, а дальше уже Джамал (так его звали) доставлял товар продавцам. Все было чётко, пока сообщник вдруг не исчез вместе с деньгами и порошком. Джамал поехал к нему домой, дверь открыл тесть партнера. «Добрый вечер». Хватает дядю, увозит и запирает у себя дома в подвале, требуя у родственников выдачи партнера. Дочь позвонила в полицию, те вычислили Джамала по телефону, который он даже не выключил, ждал звонка. Получай десять лет на нарах!

Зинк ходил на стрелку с федералами. Зачитывали ему перечень конфискованного добра, а он всё подписывал, качал головой и ухмылялся: «Пять миллионов в акциях, дом в Вегасе, катер, «Фантом»… Всё конфисковали. А вот, когда поступал в тюрьму, то аккуратно записывали, что было при себе, чтобы потом, как положено вернуть: «Одна пара носков – белые; трусы зеленые – одна пара; шлепанцы коричневые, сорок третий размер – одна пара; джинсы, футболка, 22 доллара и 35 центов …» Всё вернут, но проблем. А двадцать миллионов, что отобрали? «Не-ее… Это вещественное доказательство. Это мы оставим себе».
Вот индусы-аферисты, никогда бы не подумал. Еще четверо их поступило этим утром. Аптека онлайн. Я думал, они там все в Гималаях в позах лотоса сидят, медитируют и мантры поют, а они, оказывается, медикаменты в гаражах варят и в Америку через интернет продают. И покупатели благодарны. Тут американцу пришлось бы сначала к врачу идти за рецептом. Это сто двадцать баксов. Затем покупать лекарства по баснословной цене. А так, на сайт зашел без рецепта, купил недорого, и все счастливы. Только не эти индусы. Зачем-то решили они на Багамские острова прошвырнуться, отдохнуть от бизнеса. Летели семьями, с женами и детьми, первым классом. При пересадке в Майами, их встретили федералы. Жён–детей отпустили, а мужей–добытчиков отправили отдыхать на нарах. По пятнадцать лет обещают.
Парнишка один молодой ездил в суд сегодня. Только вернулся из путешествия вокруг света. После университета, накопив денег работой в «Макдональдсе», прежде чем влиться в ряды продуктивных членов общества, решил предпринять кругосветное турне. Целый год путешествовал. Когда вернулся, еще будучи в аэропорту в Нью-Йорке, с таким восторгом глядел на соотечественников, всех любил… свои ведь, родные! «Слава Богу вернулся. Америка – the best!» Стоит в очереди с американским паспортом наготове, мама уже на парковке, названивает, ужин приготовила, стынет.
Подходит он к иммиграционному окну, улыбается офицеру. Тот лыбится в ответ, сканирует паспорт, глядит на экран казенного компа, затем нажимает незаметную кнопочку под столом. Подходят двое в костюмах, вежливо отводят паренька в офис, там надевают наручники и в каземат: неоплаченный штраф. Перед отъездом, год назад, он получил взыскание, за езду без страховки, 1650 долларов. Но в спешке, предвкушая путешествие, забыл. За время отсутствия его вызывали четыре раза в суд и за каждую неявку добавляли пени – тысячу баксов. После четвертой неявки – ордер на арест.
И вот наш янки вместо праздничного стола кушает фасоль с рисом и со слезами на глазах общается с мамой по телефону. Шесть месяцев тюрьмы плюс выплата всех долгов. Около семи тысяч набежало с процентами. Будут снимать с зарплаты.
Джесси опять дрыхнет. Вчера проспал семнадцать часов. Сегодня так же, похоже, планирует. Время идет быстрее в тюрьме, когда спишь, но – семнадцать часов спать? У меня так не получается.
В четыре, когда закрывают на Count, осмотр проводит молодой охранник по фамилии Craggy. «СуперКоп» его тут называют. Руки не сходятся, поступь генеральская, орет, наслаждается звуком собственного голоса: «STA-AND AND CO-OOUNT!»  Зыыычно! В этом зале даже тихое слово эхом отдается. На улице его, наверное, никто не слушает, хоть тут поорать. А второй охранник (их двое проводят осмотр) проходит тихо, бесшумно, даже застенчиво, кивает дружелюбно.
Джесси проснулся, когда «СуперКоп» заорал, матюгнулся, лег обратно и тут же захрапел. Почему я так не могу? Укрылся одеялом поверх головы и давит на массу. Ушёл в астрал. Я его слегка опасаюсь.
Четверка, что хохочет за домино, заразило и беззубого негра. Теперь тот также гогочет, широко раскрыв пасть и пялясь с вытаращенными глазами на своих корешей. Цель игры в домино – ржать до посинения. Мы, мол, теперь, одно единое хохочущее существо. Беззубый негр даже превосходит в хохоте своих друзей.
Сегодня несколько гондурасцев прибыло. Нелегалы. По такой статье от трех до шести месяцев дают, затем депортируют в Мексику. А они через забор и обратно. Восемь тысяч заплатили контрабандистам, чтобы тайными путями помогли пересечь границу, но всё равно арестовали. Вон, сидят фасоль хавают с рисом и ждут депортации. Минус восемь тысяч из кармана. Отсюда их в иммиграционную тюрьму, затем на федеральном самолете в Мексику. Каждый день чартеры. Сюда ползком по пустыне – обратно на самолете.
Троих маленьких мексиканцев привели еще. Курсировали по туннелю Сан-Диего – Тихуана. Кокаин таскали. Вход был метров триста от границы в Мексике, выход – внутри какого-то склада на окраине Сан-Диего, США. Таких называют «Mules» (Ишаки). В советской армии низенькие попадали в танкисты, а в Мексике – в «наркотуннелисты».
Пакистанец появился этим утром. Синдхи зовут. Богатый, владелец нескольких гостиниц. Отмывание денег. Тоже всё заморозили, теперь одалживает у родственников, чтобы платить адвокатам. Чем роскошней жизнь была на свободе, тем острее переносится заключение. Заправки, гостиницы, 29-ти летняя подруга (ему 55), дом за $1.5 миллиона, – всё осталось на улице. А его «схватили за яйца». Как он сам выразился. Ходит грустный, звонит домой, мечется. Если не выпустят под залог, сидеть ему тут год в клетке, ждать судебную волокиту.
За соседним столиком громко режутся в домино – Дон, Хектор и два негра. Они все получили свои сроки, так что больше не переживают. Они приняли действительность и готовы к сроку. Никуда уже не денешься, расслабься и получай удовольствие.
Джесси тоже доволен. Несколько месяцев – мелочи. Летом будет дома, если всё по плану и никаких больше драк. Из-за них он и попал обратно в тюрьму, из-за них он из карцера не вылазил. Дорогая оплата за респект.
Джесси опять утащили в карцер за драку. Возвращаюсь с улицы, а он мне радостно навстречу объявляет, что я получил распределение в Morgantown. Затем исчезает в коридоре. А там ему надевают наручники. Он думал, его вызвали на встречу с женой.
Итак, я сейчас один. Невероятно. С октября прошлого года не жил один в клетке. Эйфория. Можно делать, что хочешь. И событие номер два: еду в Morgantown. Расхваленный лагерь в Morgantown. Сколько о том месте слышал! И Майк там, и Джесси там был, и доктор. Я рад. Продержаться бы до отъезда без конфликтов.
Джесси-Вася. Неужели опять в карцер? Интересно: «за что?» Кажется, он грозился морду набить Дону, который из себя мафиози строил. А тот побежал жаловаться. Вот какие «гангстеры» пошли. Чуть что, жалуются охране и чувак в карцере.
Рад тому, что один в клетке. Интересно: «надолго ли»? Снег сильный за окном, темнеет. Не могу поверить, что один в камере. Но всегда ожидаешь: кто будет новый? кого подселят?»
На улице темно, но вижу, что всё занесло снегом. «Один в клетке. Невероятно». Неужели такое возможно, чтобы обитать одному или с родными и близкими на свободе, а не в клетке три на пять с чужими преступниками?

5 февраля. Вчера вечером, размечтавшись, что буду один, лег пораньше, но в полночь был разбужен появлением нового банки. Кличка – «Спенз». Белый, косоглазый, в татуировках.
Отсидел тринадцать лет за наркоту. С 2000-го по 2009-ый и опять с 2010-го по 2014-ый. Будучи взаперти получил еще шесть месяцев за то, что обнаружили у него грамм героина. Покупал наркоту через тюремную медсестру. Та брала на улице по $200 за грамм, продавала Спензу по $600. Он перепродавал по $1200. За дополнительные $100 она ему делала минет.
Сидел он в Maximum Security. Говорит, там режутся каждый день. Ему тоже досталось, выкололи глаз заточкой. Из-за употребления наркоты лишился Спенз кредита за хорошее поведение. Отсидел весь срок от звонка до звонка, плюс схлопотал шесть месяцев за продажу героина. Еще четыре месяца отсидел в карцере и затем перевели сюда.
Рассказывал, что с двенадцати лет каждый день выпивал по пол–литровой бутылке «Jack Daniels», запивая пивом. Заработал цирроз печени. Потом повредил спину, слетел с крыши, работая на стройке. Чтобы облегчить боль, стал употреблять наркотики. Обходилось недешево. Стал выращивать для себя и продавать потихоньку. Арестовали, получил первый срок.
Спенз рассказал мне о своем первом дне на Свободе, когда он откинулся после семилетней отсидки.
Как только вышел за ворота тюрьмы на улицу, будто попал в ЗОНУ. Будто пересек невидимую стену, разделяющую неволю от воли. Мороз по коже. Краски вдруг стали ярче, запахи острее, спиритуальный опыт, всё будто в замедленном действии.
Его ждали жена и дети. Пятеро. Тридцать лет всего, а уже пятеро детей, которых он успел настрогать до тюрьмы. Теперь они подросли, старшему тринадцать. Облепили, повисли на шее.
Приехали домой. Первое, что он сделал, посидел на своей лавочке перед домом, глядя на озеро Мичиган. Вдыхал свежесть бриза, глядел на воду. Затем поднялся по ступенькам и сел на веранде. Жена принесла ему пиво, сигарету. Он сидел в кресле-качалке, курил, потягивал пиво и смотрел на озеро. То было лучшее чувство.
Дети, уставшие от эмоций и ожидания встречи, постепенно уснули, остался он один с женой. Ему не верилось, что вот он сидит рядом со своей женой. Ночью просыпался и в удивлении глядел на нее, спящую на его плече. Странно… Он должен был спать один, на полке, в клетке. А тут – супруга рядом, красивая, родная. Он оглядывался по сторонам, боялся, что за ним вот-вот придут и прогонят. Постепенно привыкал. Неделю не выходил из дому, вживался в Свободу.
Я сделал себе полстакана кофе, угостил ложечкой кофе Спенза. Он был очень благодарен. Так бережно держал свой стаканчик в руке... Видимо, это ритуал такой успокоительный, придающий комфорт и уют: немножко счастья в ложечке растворимого кофе.;




Д В Е Р И




Десятого февраля, 2015-го года, меня перевели в Моргантаун. Несмотря на то, что это была тюрьма легкого режима, условия были гораздо жестче. Зэки мечтали о том, чтобы их вернули обратно в тюрьмы строгого режима. Столько мордобоя я не видел за предыдущие десять месяцев в СИЗО. И мне тоже пришлось за себя постоять. Огрел сокамерника стулом по спине. За это меня перевели в тюрьму общего режима, в Северную Каролину. При этом остроге помещалась тюряга для больных зэков, плюс психушка. Там, среди блаженных и отправляющихся в мир иной, я провел еще полгода. Первого февраля, 2016-го года, я вышел из тюрьмы.
31-го января вечером оставались семь часов до Свободы. Не спалось. Всё упаковал, перепаковал, очередное путешествие предстояло. Одно из самых значительных в моей жизни – выход из тюрьмы. Три дня бродил по лагерю как именинник, словно по тонкому льду. Некоторые поздравляли (редко), большинство косились на меня с любопытством и не без зависти: «Выходит… и ведь недолго тут побыл… тихоня… ходил, ходил с сумкой, молчал и, пожалуйста, – на Волю… Э-эх…»
1-е февраля, утро. Понедельник. Поспал два часа, с трех до пяти. Вышел из блока в 6.40 и к двери R&D . Там стоял около 20 минут. Некоторые зэки подходили, бегло прощались. В 7.00 открыли двери, наконец, и я продвинулся еще за одну дверь, шагов на двадцать ближе к Свободе. Перед R&D дверью стоял еще минут десять… долгих-долгих 10 минут, наблюдал за ментом внутри, он был на телефоне. Дверь была заперта. Всё еще словно по тонкому льду двигаюсь, волнуюсь.
Наконец, в 7.10 он открыл дверь… еще пять шагов ближе и – вот она, Воля… Зашел… Невероятно, оглядываюсь. Он спросил, если что в сумках есть недозволенного, такого, что не пройдет секьюрити в аэропорту. Я вытащил шампунь и отдал черному рэперу, что там работает, «T-shirt» кликуха. Наслушался его криков и рэпа по коридорам, хватит. Он, почему-то, всегда орал, проходя мимо моей клетки.
Охранник в R&D быстро все оформил, дал мне подписать еще пару бумаг, отпечатки пальцев опять, выдал мне кофту черную, одел – почти гражданский. Сойдет.
Вышли, по коридору и справа, в конце вестибюля, – окошко. Там еще парочка немаловажных процедур: выдача конверта с деньгами: $90 cash ! Wow! Двадцать два месяца кэш не щупал. Ну и дебит–карту, на которой… 20 центов. Эта карта будет как мой ID  для полета (надо же, как я удивляюсь, что мне дали 90 долларов, а то, что забрали пачку зелени, так ничего).
Двигаемся дальше, но не в ту дверь, через которую я прибыл шесть месяцев тому назад, а направо, к выходу. Поменьше двери, гражданские. Через окно вижу: большой федеральный автобус с зэками прибывающими. Выходят в цепях на руках-ногах и на поясе. Я тоже так сюда приехал. Прохожу через небольшой холл и… шумы, запахи, и атмосфера гражданские! Wow!
7.45 утра. Сижу в маленьком зале ожидания. Слева – пресловутая «дверь». Таки написано: «Door» . Зэки часто говорят: Еще один день ближе к «Двери». И вот она –«Дверь». Не метафорическая, а настоящая. Там, за ней – Воля. Но всё это пока еще нереально.
При выходе – гражданская парковка. Жду водителя, который меня отвезет в аэропорт. Наверное, к восьми появится. Вижу, почти все знакомые лица: охранники администрация, медицинский персонал… И я тут сижу среди них, но никто не обращает внимания. Они здесь отбывающих зэков каждый день видят.
Время 8.00. Где же водила? Не передумали ли они? Посмотрел на свой ID: тюремная крохотная фотка в углу, почти не узнать. Ну и карточка с двадцатью центами на ней. Это мои документы. Осмотрел кэш: старенькие купюры, четыре двадцатки и одна десятка. Целое состояние.
Сидел я, ждал водилу, все еще волновался, припоминая апрель 2014-го и встречу федералов в первой тюрьме. Сижу, радуюсь… звуки, запахи, энергия свободы. У двери сижу, – хоть выходи. Вижу, негритенок скромный, лет тридцати, окликает: «Ты ждешь водителя?» – «Да, да, это я!» – Беру сумки и на выход. Неужели? Следую за ним. У входа белый неприметный седан. Государственные номера. Ждёт. Wow! Не белый вэн с решетками, а – седан.
Он говорит: «Можешь положить вещи на заднее сиденье, похоже ты один сегодня едешь». – Открываю заднюю дверь, сумки на сиденье как в такси, сажусь спереди, застегиваюсь. Машина заведена, журчит неслышно, радио молчит, тихо, уютно. Воля.
Негритенок заходит, молча трогаемся с места, выезжаем с парковки. Он говорит: «Заеду на всякий случай в Medium, может кто еще едет, но навряд ли».
Пару минут едем, подъезжаем к Administrative Building, Medium Security . «The Duce», называют это место. Тут у многих пожизненно, либо бешенные сроки, от двадцати до двухсот лет. А может и больше.
Он остановился на парковке и потопал в здание, осведомиться. Я сижу борзый, окно открыл, закурить захотелось. Free ! Не знает никто этого чувства, кроме зэка. Сидишь в вольной машине снаружи тюремных дверей, а за забором народ живет «пожизненно». Там своя атмосфера, свое житьё, свои порядки.
Негритенок появился через пару минут – никого больше, я один. Поехали. Чувствую себя особенным. Нету зэков вокруг. Никого. Только я. Никто не орет, не воет, не гогочет, не ржет. Даже музыку водила не включил. Едем в тишине. Спасибо.
Гляжу на тюремные здания справа: тут я провел полгода, бродил с сумкой, считал дни. Выезжаем на дорогу, гладкая, вдоль леса. По ней я приехал сюда в цепях, в федеральном автобусе, помню ясно, 30-го июля прошлого года. Шесть месяцев и два дня тому назад. Но ехал я – сюда... теперь же – отсюда. Без цепей сижу, без охраны, вольный, смотрю вокруг, невероятно.
Едем. Негритенок помалкивает, это хорошо. Около 30 – 40 мин. ехали. Знаки на аэропорт появились. Чем ближе подъезжаем, тем больше погружаюсь в действительность: «Я таки свободен… я еду в аэропорт».
Показались знаки к терминалам, водила ловко взял левый ряд и высадил меня прямо у ворот, как на лимузине. Выхожу, беру сумки: я свободен. Полицейский стоит у дверей в униформе, не обращает внимания. Никто не следит. Хотя, мерещатся одни федералы вокруг. Вхожу в аэропорт, следую к регистрации. Никого в очереди, и тут же вижу справа «Старбакс»! Спасибо!
Подхожу к стойке регистрации, женщина лет шестидесяти, белая, сморщенная, учтивая, улыбается. Протягиваю маршрутный лист и тюремный ID, где я на террориста похож. Фоткали еще в Оклахоме, 28-го июля, при транзите в Каролину. Стою у линейки тюремной, бородка длинная, лохматый, похож на Унабомбера Казинского .
Она даже не посмотрела. Документ есть, все ок, выдает мне билет. До Вашингтона. Это куда я прибыл в Америку когда-то, и теперь лечу туда же. Получить проездной документ в посольстве и затем в аэропорт. Трип в одну сторону.
Она мне протягивает авиабилет и ID с улыбкой и говорит: «Счастливого пути». – Я ей: «Вы, наверное, часто такие ID видите?» Почему-то, я уверен, что отсюда зэки летают ежедневно. Может, и летают, но она не видела. – «Тюремная ID», – говорю. Не знаю, зачем выдаю ей эту инфу. – Она: «О-о»! «Откинулся», – говорю. «Вышел из тюрьмы. Двадцать два месяца». Она: «Когда»? Я говорю: «Час тому назад». У нее челюсть отпала. «Really» ? – офигела. «Да. Вышел на Свободу». Она: «Congra-atu-ulations ! Двадцать два-а меся-яца! Та-ак долго! Wow»! Я говорю: «Долго? Да у меня, наверное, самый короткий срок был. Мой сокамерник двадцать пять лет отсидел, полжизни, два месяца тому назад вышел». Она глаза вытаращила, смотрит… «Спасибо», – говорю, беру свои сумочки. Она мне вслед: «Удачи! Удачи! Congratulations»! Отхожу, уже не радый, что разоткровенничался… «Чтоб ментам не позвонила».
Отхожу, топаю к «Старбаксу». Ищу место с обзором, запечатлеть в памяти такое знаменательное событие. Вдруг, вижу, полицейский, тот что у входа стоял, скоренько подходит ко мне: «Sir! Sir! Hold on »! – Я оцепенел: «Что-о»? Он: «Я слышал там, что вы прошли через трудности. Вот…» – вытаскивает брошюру, – «Вам это поможет… Свобода в Христе…» Я вздохнул облегчено, взял брошюрку, – «Спасибо». Отхожу к столику… устраиваюсь пить свой долгожданный кофе в настоящем «Старбакс»: капучино и рогалик, как планировал.
Музыка уютная, пахнет кофеином, народ свободный сидит, кофеечек пьет, да в лэптопы глядит. Всё, как раньше. Разница в том, что кофе подорожало. За капучино и булочку выкладываю $7,65. Аэропортовские цены. Но я должен сделать так, как запланировал. Дональд – мой бывший сокамерник, тот что двадцать пять лет отсидел… так мечтал о своей первой трапезе на Свободе: яичница, кленовый сироп, апельсиновый сок и горка оладий. А я – кофе и круассан. У каждого своя мечта первого перекуса на Воле.
– «Что съешь первым делом?» – меня все спрашивали. Это был первый вопрос. Второй: «Какие планы?» Я отвечал: «Капучино и круассан». «А планы?» «Буду радоваться Воле, буду жить в настоящем, буду благодарен за всё, а там видно будет…».








К О Н Е Ц
;




П О С Л Е С Л О В И Е




«Тюрьмерика» – самое главное достижение среди всех моих скромных творческих дерзаний. Эта книга является частью моего пути к самореализации. Волей судьбы (ну и по глупости) в 2014-ом году, оказавшись в американской тюрьме, я решил проводить свое время в заключении с пользой и сразу же начал писать (дабы сохранить свой разум?). Я писал на клочках бумаги, которые находил, – и был благодарен за то, что они у меня были. Мне больше ничего и не нужно было, – лишь бумага, ручка, конверты и марки.
В тюрьме я вдруг остро понял, что моё спасение – в благодарности... за то малое, что мне судьба подарила в один и тот же, постоянно повторяющийся день тюремной жизни (такой себе День сурка), – благодарность за то, что удалось выйти на улицу на один час, благодарность за то, что есть бумага и ручка, благодарность за то, что есть вид из окна, благодарность за то, что увидел небо… Кстати, это была моя самая большая радость в тюрьме – смотреть в узкое окошко из тюремной клетки, видеть лес на горизонте и мечтать о том, что я тоже когда-нибудь там буду... Я мечтал оказаться в том лесу... зимой, в одном нижнем белье, лишь бы вырваться наружу... бежать по лесу, задыхаясь от радости, и пьянея от свежего воздуха и свободы... пусть и недолгой, – все-равно ведь поймают (а может и нет?), – но все же хоть на один день быть свободным. Я смотрел на угрюмых охранников, бродящих вокруг лагеря, и не понимал, как это можно быть недовольными жизнью, будучи на свободе... как можно ходить без цепей на руках-ногах и не прыгать от радости?
Вероятно, это и есть моя главная мысль в книге – цените свободу, цените каждый миг своей жизни, радуйтесь простым вещам: солнышку, небу, деревьям, свежему воздуху... А если у вас есть еще и здоровье, а также любящие вас родные и близкие, плюс какие-то денежки в банке, – то просто встречайте и провожайте каждый день с искренней благодарностью.


* * * * *


«Тюрьмерика» – первый роман трилогии. Вторая книга называется «Побег из Моргантаун». Это история о следующем этапе и следующей тюрьме, когда Сергею наконец-то вынесли приговор... Полгода. Но уже без заборов. Без убийц. Две недели на адаптацию. С добрячками. Показалось… Сергей – самый опасный заключенный здесь. В его риск-профиле отметка: «высокая вероятность побега». Потому что есть родственники в Европе. Тюремная администрация перестраховывается. В карцер на два месяца. Таки побег. 72 часа времени, чтобы вернуться, иначе новая статья. Вернулся. Вероятно, чтобы написать третью книгу...
И третья книга – «Криминальный монастырь». Ещё один этап в тюремной истории Сергея. Третья и последняя тюрьма. Тюремная больница. Еще шесть месяцев. С добрячками-пациентами. Поспокойней. Финал тюремного заключения виден на горизонте... время переосмыслить жизненный путь... медитация, полное погружение… И сокамерник: «лжец, великий и ужасный» – строитель финансовой пирамиды, получивший срок сто пятьдесят лет в этой маленькой и уютной тюрьме. Просветление… И Свобода!




;




Б Л А Г О Д А Р Н О С Т Ь

Хочу поблагодарить за всё
Елену Ческис, Василия Балан,
Маму и Сестру
;




С О Д Е Р Ж А Н И Е




Предисловие…………………………………………. 4
Чистилище………………………………………….... 6
Грабеж средь бела дня……………………………..... 14
Американский ГУЛАГ…………………………….... 17
Наркоман Брайан……………………………………. 22
Отпустите домой!........................................................ 25
Презумпция виновности……………………………. 30
Соединенные полицейские штаты…………………. 33
Янгстаун……………………………………………… 37
Персонажи………………………………………….... 42
Негр беспредельщик………………………………… 47
Веселые соседи……………………………………..... 55
Надежда на свободу………………………………..... 60
Преступление и наказание………………………….. 64
Джефф собрался в Сибирь………………………….. 71
Молекулы американского ГУЛАГа………………... 77
Джойси каскадерша………………………………..... 88
Выпустите, суки!.......................................................... 93
Сэмми и Чак………………………………………..... 100
Надежды на освобождение рухнули……………….. 105
Местечковые новости……………………………….. 112
Серийный инфарктник……………………………… 117
Современные рабы…………………………………... 125
Нет справедливости………………………………..... 134
Настоящий балаган………………………………….. 141
Добро пожаловать в ад!............................................... 150
Жулики канадцы…………………………………….. 156
Африка дрыхнет……………………………………... 162
Нелегальное счастье………………………………… 166
Индусы аферисты………………………………….... 172
Ворюга из ЮАР……………………………………... 177
Праздники…………………………………………..... 185
Судный день…………………………………………. 194
День за днем…………………………………………. 201
Талантливый Джесси………………………………... 208
Конвейер империи…………………………………... 227
Двери…………………………………………………. 238
Послесловие………………………………………..... 245