Последний день весны

«Жизнь сложна лишь тогда, когда приходит время говорить о смерти»
Довольно давно на землях, о которых сейчас даже не вспоминают, в городе, который не найти на карте, в семье, чья кровь ныне смешалась с сотнями других, жила девушка с карими глазами. Никто сейчас точно не скажет, но, говорят, эти карие глаза имели волшебный блеск, способный очаровать любого, даже самого черствого путника. Девушка, верно, знала о своей красоте, но, как обычно бывает, довольно жестоко относилась к столь милому дару. Всякий раз подходя к зеркалу, она противилась отражению, стыдливо уводя свои глаза. И то ли сей дар стал ее проклятьем, то ли она сама пожелала быть несчастной, - закрылась от постороннего мира, выходя лишь холодными ночами на короткие прогулки, вдохновляющие ее на спокойную и безызвестную жизнь.

Апрельская ночь оказалось приятнее всех предшествующих ей: свежесть воздуха окутывала приятной мелодией нежную кожу девушки, лаская милое лицо и обожженные северным дыханием леса губы. Солнце лишь показало первые лучи, а одиннадцать пернатых друзей открыли сонные глазки, как рядом с нашей то ли счастливой, то ли обреченной, оказался высокий, худощавый юноша, чьи розовые щёки делали его не просто приятным, но красивым молодым человеком.
-Разрешите поинтересоваться, - он обвёл девушку глубоким взглядом любопытного путника, долго странствующего, забывшего обыденные разговоры с людьми. – Разве девушке безопасно бродить по ночным дорогам близ глухого леса, некогда кишевшего дикими тварями, доставившими немало бед местным жителям?
-Неужто вам есть дело? – ее густые локоны нежно укрывали стройные плечи и часть молодого лица, отчего любопытный юноша томился, желая посмотреть ей в глаза.
-Подумайте, подошёл бы я к вам, не имея при этом желания?! – при столь эмоциональном восклицании незнакомец повышал голос, отчего его смуглое лицо ещё больше розовело.
-Честно говоря, мне плевать, - она ускорила свой шаг. – Покуда во мне есть благородство, не стану тратить время на особ, подобных вашей.
-Позвольте, что же со мной не так?
Но ему не удалось услышать ответ, лишь четырнадцать коротеньких шага, после чего красавица остановилась. Ей хотелось лучше рассмотреть необычайно красивый цветок, освещаемый майским рассветом с ароматом юной сирени.
-Знаете, а молчание признак невоспитанности, - его лукавый вид слишком резко сменился серьёзным, даже пугающе холодным.
-Я лишь не смогла найти ответа, - молодой голос звучал потерянно и испуганно. Девушка аккуратно поправила каштановые волосы, так, что симпатичный юноша разглядел ее приятное лицо.
-Не оправдывайтесь, вас то не красит, - он усмехнулся девичьему испугу, даже восхитился этой невинности; лишь одно его мучало – он не видел выразительного взгляда: девушка прятала его за длинными ресницами. – А ведь вы так милы.
Едва розовые губы расплылись в слабоуловимой улыбке. Юноша не сводил глаз с нежной кожи, чувственных губ…Она была так невинна для него, словно головка маковая. И этот, быть может, искренний взгляд, разъедал душу милой, запутавшейся девушки, покуда она не сказала:
-Чего же вы ждёте? Молчите, держите меня, буквально мучаете?!
Ей искренне не удавалось понять, отчего сердце так неспокойно тревожит ранимую душу; летнее дыхание сбивчиво насчитывало двадцать два кротких вздоха, коротких, оттого и тяжелых, испепеляющих своей сухостью.
-Я лишь пытаюсь тебя понять, - теперь его пытливый взгляд не выглядел влюблённо; он стал некой тенью, пытающейся просочиться во все слабоосвещенные уголки нежной души. – А ты того будто б не желаешь!
-И в чем здесь моя вина? – девушка произнесла то буквально шепотом, сомневаясь в необходимости задавать неоправданно эмоциональный вопрос именно сейчас. Быть может, прав высокий юнец, чей голос пробирал до кончиков сознания, будоражил мысли.
-Да в том, что мне вскоре придётся уйти, а ты тратишь время на сущие глупости, - он вновь сменил тон на жестокий и холодный, нравоучительный и нисколько не мягкий. Грубость речи истязала юную девушку, будто бы она действительно глупа, наивна и порочна, словно она суть двадцать девятое августа.
Она все ещё не смотрела ему в глаза, но нежный аромат ее тела выдавал горькую обиду, смешанную с детской привязанностью и глубокой растерянностью; она казалась ему потерянным кленовым листом, невероятно лёгким и ярким, но хрупким, назойливым при частом упоминании в песнях и поэмах. 
Чувствуя необъяснимое влечение, горячее и жгучее, в то же время обескураживающее своим существованием, темноволосый парень поцеловал сладкие губы стройного стана. Их силуэты в темноте сияли симбиозом симпатии, открытости, красоты, но…стоило двадцати шести октябрьским ярким лучам осветить юные фигуры, яснее виделась картина: словно бы два горных ручья, покорных лишь собственному течению, старались подчинить друг друга, покуда один из них не сдастся, высушив себя до капли…

Ее волосы растрепал декабрьский морозный воздух, играючи украшая каштановые локоны пушистым снегом. Юноша, тот незнакомый путник, ставший невероятно близким и при этом закрытым человеком, наслаждался не просто красотой девушки; он восхищался покорностью той некогда дерзкой невинности, того характера, остудить который не в праве и самый жестокий холод.
Путник, задержавшийся в жизни нашей красавицы, то есть, буквально оставивший свои странствования, крепко сжимал ее руки. Стройные пальцы оплетали грубые кисти, не в силах притянуть к себе ближе. Они стояли долго, почти не двигаясь, мучаясь от холода и ветра; он – грелся ее дыханием, она – надеждой: и то, и другое могло стать губительным для нежной ее сущности.
Холод уж разъедал сознание. Не в силах терпеть, она отпустила его руки. От злобы он повернул ее лицо к себе, стряхнув весь непослушный снег с ее шоколадных волос: и только тогда она впервые посмотрела в его голубые, фальшиво добрые глаза. И только тогда он впервые увидел ее карий, чарующий взгляд необычайной силы.
В тот двадцать шестой зимний день стало ясно: путник, каким он и остался для неё, нисколько не смог понять души, покуда не утонул в больших, живых глазах, покуда не попытался в них разобраться, покуда не бросил сей затею, осознав, как долго он в девушке ошибался: простота ее эмоций, искренность ее любви, честность слез – по-настоящему доступны лишь людям знающим; и не были они доступны человеку, какой за долгие ночи и пылкие разговоры так и остался тенью, пытливо пробирающейся в тонкие изгибы юной души, ломая ее, без возможности сломать окончательно…