Восьмое марта 1944-го года. Последний день отпуска

( Рассказ бывшего танкиста Михаила Годунова)

В бою за город Рогачёв я, механик – водитель танка Т-34, чудом спас машину с контуженным командиром и раненным заряжающим.
За что был награждён десятидневным отпуском.
Я выслушал приказ комбата, стоя по стойке «смирно», потом посмотрел в окно на февральскую разъезженную слякоть и сказал:
- А, может, товарищ майор, в другой раз?
- Другого раза может и не быть, товарищ старший сержант Годунов, - как-то совсем по-дружески ответил мне комбат. – Потому что будем мы теперь гнать фрицев аж до самой их границы, да и там не намерены надолго задерживаться. Так что работы у тебя много будет после того, как отремонтируют твою машину. А ты за это время отдохнешь, с девками нагуляешься…
- По сугробам кинешминским, - пробубнил я, осмелев.
- Кругом! – приказал майор, поняв, наверное, что про девок он сказал совсем зря. – В отпуск -марш!

Домой, в родную Кинешму, я добрался, на удивление, легко и быстро. Доехав за день на попутках до Рославля, я увидел стоявший там на станции санитарный поезд. На ступеньках одного из вагонов сидела, покуривая папиросу, толстая пожилая женщина с капитанскими погонами. Обратившись к ней по всей форме, но с сыновьим почтением в голосе, я узнал, что поезд идет до города Иваново, от которого до Кинешмы всего сто километров. Затем я помог персоналу поезда при погрузке раненых, и начальник поезда, та самая женщина с капитанскими погонами, разрешила мне поехать с ними.
Короче, утром третьего дня я открыл калитку во двор своего дома на высоком берегу Волги. Мать, отец и сестра Настёна сидели за завтраком, когда я тихонько вошел в горницу.
Мать, вскрикнув негромко, тут же заплакала, Настёна бросилась мне на шею, а отец лишь сказал, стараясь не показать своего волнения:
- В самый раз поспел, Мишуха, к завтраку.

Так и просидели мы за столом почти до полудня. Я рассказывал о войне, мать про домашнее хозяйство, сестра о своих школьных успехах и моих друзьях, которые уже вернулись с фронта инвалидами. Отец молчал, и я догадался, что вечером у нас будет чисто мужской разговор о войне.
Когда вопросов ко мне больше не было, я встал из-за стола и снял с вешалки шинель:
- Пойду пройдусь по городу. Проведаю друзей, коли дома будут.
- Отдохнул бы с дороги хоть чуть-чуть, - жалобно сказала мама.
- Ночью, мам, отдохну, - ответил я, обняв её за плечи.
- К Рыжовым можешь не заходить, - посоветовала Настёна, хитро улыбнувшись. – Твоя Тонька теперь в Иванове живет , на швейной фабрике работает. Приезжает только по выходным, за продуктами.
Я не обиделся, что сестра так пренебрежительно назвала мою подругу: «твоя Тонька». С седьмого класса все мои одноклассники говорили об Антонине Рыжовой только так: «невеста Мишки Годунова». Когда меня взяли в армию, мы переписывались с нею года полтора, потом началась война, и она почему-то замолчала. Но я не подумал о ней ничего плохого, посчитав, что её письма просто не могли найти меня.. Ведь за эти два с половиной года я прошел долгий и трудный путь от Минска до Москвы и от Москвы до Рогачева, от которого до Минска оставалось теперь всего двести километров.
- А какой у нас сегодня день? – спросил я.
- Понедельник, двадцать восьмого февраля, - ответила Настёна, по-прежнему улыбаясь. – Через пять дней встретишься со своей зазнобой.

Но через пять дней встреча не состоялась.
В субботу Настёна пришла из школы хмурой и озабоченной, с порога сообщив мне неприятную весть:,
- Зашла по пути к Рыжовым, хотела спросить, приедет Антонина завтра или не приедет. А у них никого дома нет, на дверях замок.

Но восьмого марта, утром, она разбудила меня, крича мне прямо в ухо:
- Приехала, твоя Антонина, приехала! Подружка моя, соседка Рыжовых, видела вчера вечером, как она в дом заходила. Так я с первого урока сбежала, чтобы тебе сказать.
Я быстро оделся и почти бегом помчался по набережной. У Троицкого собора меня окликнула одна из старушек, торговавших цветами:
- Солдатик, купи цветочков для суженой! Порадуй её в женский праздник! Я тебе дёшево продам.
Я взял у неё сразу три букетика подснежников, потому что они показались слишком маленькими, и побежал вдоль торговых рядов дальше. Но уже на площади заступил мне дорогу мой старый друг Стёпка Разумовский, который год назад вернулся с фронта после тяжелой контузии:
- М-м-мишка, к-к-уда лыжи навострил? Да еще с цветочками!
- К Антонине бегу! Мне сказали, что она вчера приехала!, - закричал я и хотел отодвинуть друга в сторону, но тот цепко схватил меня за рукав шинели и тоже заорал, заикаясь еще сильнее:
- Д-д-да, ты п-п-погоди спешить- то! Т-т-тебе что, не сказали р-р-разве?!
- О чем?!
Степан вдруг успокоился, отпустил мой рукав и сказал уже без заиканья:
- Не одна она приехала, а с мужем. В воскресенье у них свадьба была в Иванове. Ты, конечно, можешь пойти поздравить её. И цветы твои будут очень даже кстати. Но я тебе не советую. Муж-то у неё – милиционер, при пистолете и здоровый, как бык. Узнает, что ты бывший Тонькин жених, да и пристрелит.
Шутник из Степки был никакой, уж больно мрачно он шутил, пытаясь отвлечь меня от дурных мыслей. Но я уже не понимал, о чем долдонит мне Разумовский, дергая своей контуженной головой. До моего сознания дошло только одно: Антонина вышла замуж. Когда я в первый раз за всю войну приехал в отпуск и так хотел встретиться с нею.
Я повернулся спиной к Стёпке и медленно пошел в гору.
«Хорошо, что сегодня последний день моего отпуска, - неожиданно подумал я. – Через двое суток буду на фронте, а там вспоминать об этом будет некогда».
Я вышел на набережную. С деревьев капало , на Волге появились темные проплешины.

И тут я увидел на одной из скамеек девушку, укутанную в огромную белую шаль. И только в этот момент впервые почувствовал в своей руке эти три малюсеньких букетика подснежников, которые хотел подарить своей любимой Тоне.
«А отдам - ка я их этой девушке, - подумал я. – Ишь, какая она грустная в свой женский праздник. Наверное, жених её тоже на другой женился»
Я присел рядом на скамейку, но она как будто этого и не заметила.. Платок закрывал половину её лица, но оно показалось мне очень красивым, хотя глаза у неё были грустными . Даже тогда, когда она, наконец, искоса взглянула на меня.
И тогда я, осмелев и через силу улыбнувшись, сказал:
- Поздравляю вас с праздником!
И протянул ей цветы..
Девушка долго пыталась выпростать свою руку из-под толстого шерстяного платка, и у меня рука уже начала дрожать от напряжения. Она взяла букетик тонкими пальцами и понюхала его.
- Пахнут чуть-чуть, - тихо сказала она, и голос у неё был таким же грустным, как и глаза, - Наверное, тепличные. Спасибо! Не думала, что мне сегодня кто-нибудь сделает такой подарок.
Потом вдруг глаза её блеснули смешливым огоньком, и голос зазвучал почти что весело;
- А что, товарищ старший сержант, ты сегодня всех девушек с праздником поздравляешь? Или я тебе чем приглянулась?.
Я смутился и подумал с досадой: «Ишь ты, как вопрос ставит: приглянулась, не приглянулась. Непростая барышня, видно. И в воинских званиях разбирается, будто сама в армии служила».
А вот как ответить ей, не соображу. Хотел даже выложить ей, все как есть: невесте, мол, цветочки нёс, а она за другого замуж вышла. Но потом передумал: начнет она меня жалеть, а я этого с детства не терплю. Говорю ей:
- Нет не всем… Только тем, которые в одиночестве сидят в свой праздник и грустят неведомо по какой причине. А насчет того, что приглянулись, так мне завтра снова на фронт ехать надо, не до ухаживаний .
И она тут улыбнулась и стала вообще такой красивой, что у меня в глазах круги пошли. А потом вдруг говорит:
- Смотри, через Волгу мальчишка какой-то идет! Прямо по сугробам, по нехоженому снегу! Интересно, и что ему надо на том берегу?.
- Не знаю, - отвечаю я.
- А я знаю! - вдруг вскрикнула она. – Он за подснежниками в лес идет!
- Так как будто рано еще подснежникам … Вы сами говорили , тепличные.
- А вдруг! - еще пуще загорелась она, и это её настроение и на меня внезапно перекинулась.
- А точно! Вдруг их там много, целая поляна! – говорю я..
- А вдруг он наберет там целую корзину подснежников! – продолжает она.
- И подарит их девчонке из своего класса, которая ей нравится! – поддерживаю я её.
- И она вдруг поцелует его за это!
Тут её вообще смех разобрал, её огромный платок упал с плеч, и я увидел…

Я увидел пустой рукав её тонкой шубейки, заткнутый за армейский пояс. И не мог оторвать от него глаз, я не мог поверить, что у такой красивой весёлой девушки нет второй руки.
И она заметила это… Снова накинула на себя платок и сказала чужим и холодным голосом:
- Что, танкист, испугался? Думал, небось, что хорошо бы время провести с этой красоткой, а она однорукой оказалась.
Но на меня эти её злые слова никак не подействовали. Будто заслонило меня чем-то тяжелым и непробиваемым, и вижу я только этот пустой рукав за поясом…. И глаза, которые потухли разом после того немыслимого блеска, когда мы оба размечтались с ней о поляне в лесу, на которой растут подснежники.

- Так ты на фронте была? – спросил я.
Не знаю почему, я тоже обратился к ней на «ты». Наверное, потому , что увидел на ней этот армейский пояс.
- Была, - ответила она . – Снайперскую школу закончила. А через полгода под Волоколамском меня фриц подстрелил. Казалось бы, легкое ранение в руку, да пуля разрывной оказалась, кости разнесло начисто. Ампутировали по самое плечо. А тебя когда-нибудь ранило?
- Два раза… В сорок первом под Минском, осколком в ногу… И в сорок третьем на Курской дуге… Из горящего танка выпрыгивал, а в меня очередь из автомата всадили. Семь пуль из меня хирург выковырял, сказал, что мне очень повезло: не задели они моих жизненно важных органов. Ну, ладно, я пошел. Завтра рано утром первым поездом до Иванова поеду, а дальше, как Бог пошлет..
- Да ты особо не спеши, - внезапно снова улыбнулась она. – А вдруг война уже закончилась …
Я рассмеялся, вспомнив, как веселились мы, глядя на копошившегося в снегу пацана и повторяя это «а вдруг…».

Потом она сказала:
- Иди, танкист… Тебе еще с родными посидеть за столом надо… Да и с невестой, с которой ты сегодня поссорился, не мешало бы помириться…
- С чего ты это взяла? Про невесту –то? – удивился я.
- Букетик-то этот ты для неё купил? Я это сразу поняла… Правда, ведь?
- Правда, да не совсем, - с трудом выговорил я, еще не зная, сказать мне всё, как было, или нет. Сначала решил, что не надо: ведь и часа не прошло, как мы с ней познакомились, а я уже исповедуюсь ей в своих грехах и бедах. Но потом взглянул еще раз в её глаза и увидел там взгляд, сродни материнскому. Со мной так часто бывало, приду домой чем-то сильно расстроенный, а мама смотрит на меня и глазами говорит: «Ну, не носи , сынок, в себе свое горе, расскажи мне всё, и легче тебе станет» .

- Не поссорились мы, - сказал я, отвернувшись лицом к храму, у которого утром цветы покупал. – Замуж она вышла…
И даже не взглянув на девушку, державшую в руке цветы, которые я нес Антонине, я пошел домой. На полпути мелькнула мысль: «А ведь я даже не спросил, как её зовут». Хотел вернуться, но потом подумал: «А что изменится, если ты будешь знать её имя? Ничего не изменится… Через двое суток будет фронт, рычащий танк, бои и сплошная неизвестность: доживёшь ты до завтра или нет».

По моему настоянию на станцию провожать меня никто не пошел. Не люблю я этого.
К тому же, совсем рано было, только начало развидняться. Пришел я на станцию, на перроне еще пусто, и вдруг я вижу, как идет по нему мне навстречу моя вчерашняя знакомая. Подходит ко мне совсем близко и говорит:
- Меня Ритой зовут. А тебя?
- Мишкой…, то есть, Михаилом, - растерялся я.
- Так вот, Михаил, - говорит она, - на этой бумажке записан мой адрес. Если будет нелегко, напиши, я тебе отвечу. А это тебе на дорогу. Мои пирожки и рыба вяленая.
И она протянула мне листок тетрадный, сложенный треугольником, и авоську с продуктами. А я как-то неловко попытался взять это все разом, что листочек упал на перрон, и потащило его ветром куда-то на рельсы. И тогда я бросил авоську и побежал догонять его. Догнал - таки, хотя и пробежал изрядно.
И когда я вернулся к Рите, она улыбнулась и сказала:
- Молодец, танкист! Бегать ты умеешь! Ну, а я пошла, мне еще надо на работу успеть…

Через двое суток на третьи добрался до Рогачева, где всё ещё стояла наша часть.
Спрыгнул у штаба с машины, хотел роту свою пойти искать, но тут подумал: «А доложу-ка я о своём прибытии комбату, ведь это он меня в отпуск отправил».
Зашел в его кабинет, доложил все по форме, а он, такой весёлый почему-то, говорит мне
- Принимай, Годунов, новую машину и будь с ней поласковей, она ведь еще не обкатанная, как следует, и совсем необстрелянная. А твою старушку аж на Урал ремонтировать повезли, уж больно много она вытерпела за свою жизнь. Так что беги принимать танк, пока его другому экипажу не отдали.
- Слушаюсь! – отвечаю я ему и выхожу из кабинета, радостный оттого, что теперь воевать буду на новой машине. Прохожу по штабу и вижу писарчука Жорку Левина, моего земелю, он тоже из Кинешмы был. И тут мне вспомнилась наша набережная и как мы там с Ритой на скамейке сидим и на Волгу смотрим, по которой пацан к другому берегу пробирается. И тогда я говорю писарчуку:
- Жора, дай мне листочек бумаги, пожалуйста.
- Бери, Мишка, сколько понадобится, - отвечает Жора и подвигает мне стопочку бумаги.
А я сел за соседний стол, достал из кармана карандаш и написал:
«Здравствуй, Рита!
Я приехал в свою часть. И получил новую машину…»
Потом подумал, что военная цензура не пропустит такие сведения о нашем вооружении, скомкал этот лист, засунул его в карман, взял другой и начал писать заново:
«Здравствуй, Рита!
Я приехал в свою часть. У меня всё хорошо. Я не знаю, как всё дальше сложится, но у меня есть к тебе одна просьба: дождись меня.
Михаил Годунов».

И она дождалась…

Вот уже пятьдесят лет живем вместе. У нас три сына, дочь и пятеро внуков...