Курсовая по Истории души

Наш, местами эпатажный преподаватель по педагогике дал нам очень необычное задание по курсовой работе - написать Историю своей души. Причем в двух частях - реальной и желаемой. Мы уже изучили "Исповедь" Блаженного Августина, Жана-Жака Руссо, идейную основу Достоевского из "Братьев Карамазовых" и предполагалось, что теперь сделаем нашу работу достаточно внятно. Многие недоумевали - как можно выносить на суд преподавателя личные темы? А как же интимность? Но спорить с академиком РАО никто не решился, даже я, хоть и считался самым дотошным студентом, которым пугали новых преподавателей. Подумав и посоветовавшись с Витальевичем, я решил соблюсти границу той зоны, в которую пускать можно только близкого человека и настроился на работу. Писать, вдруг, оказалось интересно и к следующей сессии работа оказалась готовой. Позднее я узнал, что одна из преподавательниц кафедры не удержалась от любопытства и прочла её, после чего не удержалась второй раз и разболтала другим. Таким образом в моём имидже студента оказались и писательские шевроны.
Витальевич же, прочитав эссе сказал: "тебя там нет". И я не стал с ним спорить, хотя не совсем был согласен.

ИСТОРИЯ ДУШИ.

   По-видимому, появление мое на свет было драматическим, поскольку память хранит неясные страхи и ужасы, исходящие из самого раннего детства, как например ощущение холода на спине от весов для младенцев (ныне перешедшее в грудной остеохондроз) и самый страшный ужас - страх удушения. Возможно, страх появился из-за того, что при рождении пуповина была обмотана вокруг горла, возможно роды были достаточно трудны, но одно я установил точно - еще до рождения моего мне пожелали зла. Мне случалось в детстве попадать в кучу-малу и, как только толпа наваливалась мне на грудь и становилось трудно дышать, я начинал паниковать, с яростью выбираясь наружу. Очень долго мне была присуща одышка, особенно при беге, иногда бывает и сейчас.
   Мир в моих самых ранних воспоминаниях был символичен, любые предметы и образы имели свой смысл, зачастую отличный от того содержания, которое приписывалось им другими людьми. Обозначения некоторых предметов должны были быть иными, иногда противоположными по звучанию; там, где все говорило о мягких свойствах предмета, или явления, он звучал твердо в моем восприятии, или внешний вид чего-либо был несопоставим с символом, его обозначавшим.
   Самые главные воспоминания поры раннего детства - это способность радоваться миру во всех его проявлениях, безумный интерес к устройству живого и неживого, который не изгладился до конца и поныне. Самое тяжелое воспоминание - о страхе темноты, одиночества и о страхе смерти, который впервые посетил меня около шести лет. Наверное у этих страхов есть своя история, уходящая, возможно, в наследственность, возможно в прошлые жизни - не знаю. Но здесь я буду говорить только о том, что помню.
   Все вокруг манило меня. Горы, степь, парк, завод, лес, город, река, озеро, кладбище - все без исключения. Все вокруг было живое, все имело свое лицо, свое имя, и, возможно, свою душу. И люди были или свои, или чужие, злые или добрые - не было никаких людей, которые стали появляться позже. Меня сильно угнетала всегда моя непохожесть на других, я очень страдал от этого в детстве, а также в юности, вплоть до сравнительно недавнего времени, когда, наконец, нашлись ответы на некоторые очень важные для меня вопросы и я осознал ценность своей индивидуальности.
   Чувствовал я себя уверенно только в школе, и то, лишь до шестого класса, после она уже окончательно опостылела и радовала только общением со школьными товарищами.
   А пока существовала Тайна. Обозначилась она во время детской игры под названием “секрет”, суть которой заключалась в том, чтобы спрятать какой-либо блестящий предмет под стеклышком и закопать его, а потом раскапывать и давать посмотреть самым близким друзьям. Она напоминала о себе везде - за глиняным забором азиатской улицы, в любом старом, тем более брошенном доме, на любом старом кладбище, в любом подвале и на любом чердаке и чем старее был объект моего внимания, тем вернее он скрывал тайну. И было несомненно, что к тайне ведет некая дверца - как у Буратино. Уже совсем недавно, на занятиях медитацией, я узнал, что так и должно быть - путешествия  в Нижний и в Верхний мир совершаются обязательно через какой-либо ход, например чердачное окно, подвальную дверь. Ощущение тайны становилось все более расплывчатым по мере моего взросления, она все реже напоминала о себе, но так и не стерлась до конца.
   Когда мне было четырнадцать лет, о тайне мне напомнило небо. Летними казахстанскими ночами я часами всматривался в звездное небо, ощущая с ним какую-то неведомую связь, какую-то силу, которая прошлась внутри меня, едва отразившись на моем сознании, я даже определил себе звезду, непонятно по каким признакам, просто определил и все. С тех пор я всегда стараюсь найти ее, благо она далеко не последняя по яркости.
   Окончив школу в 1977 году, я попытался поступить в одесский университет на биофак, чтобы иметь возможность путешествовать и изучать живое, но не прошел по конкурсу и вернулся домой. Я первый раз видел море и теперь знал, что и оно хранит тайну. Это было тем более верно, что перед этим я прочел несколько рассказов о подводной археологии античного времени, сильно поразивших мое воображение. Мне всегда хотелось забрести в старинный подвал или чердак и наткнуться там на целый сундук древнейших книг, из которых я бы мог узнать что-то очень важное.
   После трехлетних мытарств, я стал в 1980 году студентом первого курса  факультета психологии МГУ. Уж теперь-то, находясь в первом вузе страны, в древней Москве с ее музеями, монастырями, Академией наук, поблизости от Куликова поля, я точно разгадаю смысл жизни и бытия вообще и, наконец, узнаю эту тайну.
   Многое в университете отталкивало меня, ведь это был расцвет брежневского абсолютизма и меня жутко тошнило от всепроникающей партийности, рассуждения о психике казались мне поверхностными и предубежденными, огромная часть моих вопросов оставалась неудовлетворенной, а так как я обладал неважной усидчивостью, то учеба моя окончательно расстроилась и на втором курсе меня попросили покинуть университет. Единственное, что меня привлекло - это знакомство с методологией Г. П. Щедровицкого (кстати, знакомство с методологией я считаю для себя очень ценным, поистине университетским приобретением, хотя оно и происходило помимо университетского курса и вне его стен) и краткое касание из учебной литературы понятия “бессознательное”. Мне, воспитанному в партийно-пролетарском духе и поэтому даже не могущему произносить слово ”бог”, иначе как с осуждением и пренебрежением, наконец-то  замаячила какая-то отдушина, тем более не особо запрещаемая свыше. Я так проникновенно отнесся к этой запредельной стороне своего бытия, которое сможет мне помочь для познания тайны, что даже непроизвольно персонифицировал его, представляя как некую более важную сущность, чем мое сознание.
   Однако было еще нечто, что разрушило мою внешнюю жизнь. Уже, будучи отчисленным, но, все еще живя в общежитии, я вел исключительно ночной образ жизни, ложась спать при первых лучах солнца, когда ребята уходили на занятия, казавшиеся мне такими никчемными на фоне моих ночных исследований действительности. Пройдя ночью по коридору, я набирал окурков, потрошил их, набивал этим табаком трубку, разжигал ее, и, уставившись с четырнадцатого этажа на ночную Москву, размышлял о смысле жизни. Знакомство с методологией дало мне неплохой урок взаимодействия с понятиями, и, задавая сам себе вопросы, я очень быстро установил отсутствие смысла жизни. Ощущение пустоты было ужасающим, благо подвернулась книга Булгакова “Мастер и Маргарита” и я почувствовал, что прикоснулся к Неведомому. Только спустя некоторое время я понял, что это опять была она - Тайна. И еще из книги я узнал, что Тайне обязательно сопутствует Женщина и, разумеется, Смерть, в каких-либо своих проявлениях. Недаром, как я узнал позже, Авиценна считал, что для него нет загадок на Земле, кроме одной:
“...Лишь узел смерти я распутать не сумел”.
   Для меня настало смутное время. Отсутствие внешнего, сознательного символа, на который можно было бы опереться, отсутствие всякого мифа, бога, делало мою жизнь очень неустойчивой и не только внутренне, но и внешне. Депрессия была обычным состоянием, я очень дорожил своим одиночеством, а так как у тайны появился теперь спутник - женщина, я сосредоточил свое внимание на встрече со своей женщиной. Надо ли говорить, что Смерть также всегда неведомо присутствовала в моих изысканиях и ее очертания становились то четче, то расплывчатее. Это был сложный поиск с закрытыми глазами родственной души, путь встреч и расставаний, к которым я отнесся серьезно и не приминул получить взамен изрядную долю переживаний. Ныне они хранятся в нескольких моих тогдашних стихах:

Я вспомню, может, облик Ваш -
Что больше в нем в глаза бросалось?
Быть может ранняя усталость,
А может блеск задорный глаз?

Страницы памяти немного приоткрыв,
Опять, быть может, я увижу ту улыбку,
Которая напомнит, что так счастье зыбко
И тронет в сердце заживший надрыв.

   Надо сказать, что написание стихотворения всегда было мгновенным, спонтанным актом, после которого наступало некоторое успокоение. Это был выплеск, высвобождение, подведение черты.

Благодарю. За нежный поцелуй.
За ласки полный взгляд. За доброту.
За те часы, когда встречали мы зарю,
За милый облик, сердца стук - благодарю.

Благодарю Вас за утерянный покой,
За чувства, что не отданы словам.
За то, что сердце посетила боль
И что есть Вы. За все спасибо Вам.

   Неистинность, несовершенство отношений порождали противоречия, стремление к абсолютному приводило к идеализации моей избранницы, зачастую ей совершенно ненужной и, неминуемо, вся эта круговерть приводила к разрыву:

Я жду тебя. Обманывать зачем?
Холодную улыбку подарив, я не сказал тебе -
Как только ты уйдешь,
Я снова стану ждать тебя.

Как плещет жизнь в тебе!
Волною этой, словно окатив,
Бодрящею водою родника,
Ты исчезаешь. И неуловимой
Вновь манишь.

Но я остаюсь.
Я мысли сделал пищею себе,
Направив их туда, где разум и покой
Заполнят бытие.

Но как легко ты входишь в них! -
Сильны начала жизни!
Я у свечи сижу.
Ты слышишь? -Приходить не смей!

Я жду тебя...

   Однажды я даже разродился романсом, хотя не умею петь:

Судьба смеется надо мной
Но, может быть, так будет лучше
И снова машет мне рукой
Вдаль удаляющийся случай
И вслед шепчу я: “Бог с тобой”.
 
Сполна надеждой одарив,
Мой шанс так оказался зримым,
Но, лишь приблизившись, затих
И вот уже проходит мимо,
Как нерифмующийся стих.

Как непрочитанный роман,
Как снег, растаявший в ладонях,
И вдаль умчавшиеся кони
Мой шанс с надеждой пополам
Уносят, словно от погони.

Но в полусумрачном бреду
Под свет молитвенной лампадки,
Отдавшися грусти без оглядки,
Я силы вновь в себе найду
Мечтать о случае украдкой.

   К этому времени тяжесть разлук и одиночества постепенно переплавлялись в некий романтизм легкой грусти, понимания необходимости жить так, как есть, по возможности смиряясь с окружающим миром, хотя, иногда, неудовлетворенность собственным существованием порождала новые взрывы тоски:
 

Прожил дней немного, но все же
Давит часто душу усталость.
И гляжу с надеждой на время -
Может быть немного осталось.

Вижу лишь усталые лица
Все тускнеет взгляд раз от разу.
Что со всеми нами творится?
Чем мы заболели все сразу?

    Наступила горбачевская оттепель. Вместе с тотальной болтливостью она раздвинула рамки дозволенного и в книга и журналах стало появляться  то, что было раньше запретно. Для меня открытием был журнал “Наука и религия”, который я читал полностью и который меня первым познакомил с Невидимым. Здесь я хочу сказать, что, на мой взгляд, главным социалистическим бредом, в котором мы воспитывались, была указка на то, что существует только то, что можно так или иначе увидеть, а лучше пощупать. Наверное, это слишком субъективно, но именно такое отношение к действительности выработалось у меня после школы, хотя я был большим идеалистом и собирался избавить человечество как минимум от половины проблем.
   Это невидимое существовало в языческих заговорах, в разных мантических системах, как например руны, гексаграммы, хиромантия, ясновидение и конечно же в боевых искусствах востока. Именно в статьях о кунг-фу я познакомился с понятием Энергии, как реальной субстанции, которой может управлять подготовленный человек.
   Мир резко стал разнообразнее. Именно интерес к боевым искусствам несколько лет подпитывал меня, и что очень важно, кое-что я смог проверить на практике. Так, например, уже в 1990 году я избавился от длительного кашля примерно за полтора часа, побывав перед этим на представлении китайских мастеров ци-гун, где я понял, как они перераспределяют энергию в организме.
   Ощущения тайны стали четче и в 1987 году я осуществил свой давнишний замысел - предпринял путешествие на велосипеде по Средней Азии, тогда еще советской, где посещал в каждом городе музей. Меня интересовал, разумеется, доисламский период, но терракотовые горшки для сохранения костей умерших соплеменников зороастрийцев ничего не сказали мне и я смутно осознал, что Заратустра хранил тайну в другом месте, а горшок с костями - это лишь ее отголосок. Но что я уже почувствова тогда, это мое прикосновение ко Времени: на вершине Сулейман-горы в Оше, во дворце Худаяр-хана в Коканде, на развалинах крепости Александрии Крайней в Ходженте (тогда в Ленинабаде), у восьмисотлетнего платана под Ферганой, в музеях Ташкента, Бишкека, Алма-Аты. Я вернулся после тысячи четырехсот километров пробега, проводив взглядом каждый километровый столб, после бесед с разными людьми, знакомства с разными культурами, посещения множества музеев, очень непривычной для меня физической нагрузки, когда второе дыхание открывалось в день по несколько раз, я вернулся, неся в памяти множество событий и впечатлений. Но когда я спросил себя, чем же был для меня этот пробег, то смог себе ответить только одно - непонятно, но здорово! Тайна ускользнула от меня!
    Скоро опять стало накатываться разочарование, мне все грезились какие-то путешествия, испытания, где в критической ситуации я надеялся найти себя, я докатился до того, что пошел в военкомат проситься в Афганистан, впрочем не воевать, а работать, но - поближе к пулям.
   Было такое ощущение, что нужно прорваться, мы даже так и говорили. Я не знал, как это будет выглядеть, но был уверен, что придет чувство свободы. Так оно и оказалось, стечением многих обстоятельств мне удалось вырваться из опутавшего меня кокона и почувствовать непосредственную связь с миром. Пик этого события совпал с появлением книги Юрия Нагибина “Сильнее всех иных велений”, после прочтения которой во мне зазвучала музыка, я словно вселился в Юрку Голицина и  смог слушать музыку многих явлений, отношений, просто музыку окружающего. Спустя несколько месяцев эта способность исчезла.
   Возможно, это было иллюзией, но я почувствовал вкус счастья. Так мне тогда казалось, ведь вместе с расширенным, обновленным миром изменилось мое восприятие. Сами собой прошли вредные привычки, тяга к некоторым излишествам, я понял, что табак и алкоголь заполняли некоторые бреши в моей душе, которые я тогда посчитал за ощущения горечи и неудовлетворенности жизнью. Опять впереди замаячила Тайна.
    Среди множества всяких открытий тогда, я открыл Николая Рериха. Он нам казался воплощением встречи Востока с Западом, ведь тайна теперь скрывалась на востоке, мало того, это было конкретное место и оно имело название - Шамбала. Читая про Рериха, мы узнали, что он совершал путешествие на Алтай, к горе Белухе и что он предсказывал, что последняя битва Добра и Зла произойдет недалеко от Белухи, на берегу Катуни. Там же, возле Белухи, находится наша Шамбала - Беловодье! Трудно передать то нетерпение и азарт, с которым мы с моим другом собирались на Белуху. Тогда же, находясь в музее Рериха в Уймоне, я узнал, что последователи Рериха называют себя “рерихнутыми”, и стал сам иногда применять к себе это название.
   Мы нашли это Беловодье. Перерыв множество книг, мы узнали, что это была долина озера Аккем, там где берет свое начало одноименная река, и только что стаявший снег с трех вершин Белухи образует озеро у самого ее подножья. Это место, говорят, сильно почиталось у живущих в этих краях алтайцев. По морене мы поднялись на ледник и оказались перед грандиозной стеной, возышающейся на тысячу с лишним метров над нами, широкой, с тремя заснеженными вершинами, напоминающей гигантский алтарь неведомого нам храма. Мой друг сказал, что поклонники буддизма именуют вершины Белухи как “Три будды”.
   Горный Алтай запомнился мне невероятной красотой и ощущением того, что остальной мир, как и город, из которого мы прибыли, призрачен, не имеет смысла. И тогда еще я склонен был искать разрешения всех загадок во внешнем мире. Именно эта потребность действовать все время сбивала с толку, я постоянно как бы убегал от себя. В моем дневнике тех лет есть запись о том, какой бы я хотел видеть свою жизнь, где символом прожитой жизни я избрал здание. Сравнение это пришло на ум, когда я размышлял о музыке Баха, о его жизни. Мне представился величественный дворец, как бы с расплывчатыми контурами, стоявший несколько в стороне от других зданий - других людских жизней, где были и полуразвалившиеся лачуги, добротные дома, хижины, голые фундаменты и его дворец, таинственный и неповторимый. И нет возможности понять его, охватить взглядом, да и не нужно; приближаешься к нему и благоговейно созерцаешь. Мне представилось, что свою жизнь я бы хотел увидеть, как высокую башню, пусть незатейливую, но с которой бы было видно все далеко вокруг, все было бы ясно и понятно.
   Жить стало легче, было движение вперед, появлялась разная литература - по дзен-буддизму, различным мантическим системам, всем видам оккультизма - даосские притчи, индуизм, разумеется, Библия, астрология и все, чего мы были лишены раньше. Но больше всего хотелось, чтобы был учитель, который мог бы разъяснить все самые главные сомнения, подсказать, куда следует идти. Но учитель не появлялся, были иногда собеседники; все наши духовные поиски казались не очень серьезными, ведь мы двигались на ощупь, без всякой системы, пока не произошла трагедия - мой друг, с которым мы ходили на Алтай, вместе крестились в алмаатинской церкви, покончил с собой. Я точно знал, что этого бы не случилось, будь я рядом, но стояли сильные морозы, все сидели по своим домам и случилось непоправимое. Теперь мои поиски смысла жизни и познание мира не казались мне безоблачными, тем более, что к тому времени мы пользовались смешанным языком, объединяющим понятия из биоэнергетики, буддизма, языком, на котором говорят экстрасенсы, и который постоянно напоминал об опасности - “сглаз”, “проклятие”, “вампиризм”, “карма”, “грех”. Мы уже точно знали, что главная потеря - это не потеря своего тела, мало того, иногда душа казалась его пленницей.
   Надо сказать, что, несмотря на соприкосновение с оккультными учениями, я всегда полагался не на “третий глаз”, а на интуицию и свое видение.
   Жизнь продолжалась. Я уже точно не был только материальным субъектом, но тем более хотелось действенного воплощения своих духовных достижений.
   
Как скучно - снова счастье!
О, одноликий мир!
Опять ли горе,
Скука ли опять, любовь, волненье?
Бог мой! Ну сколько можно новизны?
Дотоле неизвестных ощущений?
Как скучно жить, когда ты не живешь!
   Невозможность жить и действовать в прямом соответствии со своими высшими принципами ( а ведь жизнь теперь должна была быть сплошным ритуалом служения Истине и Богу, ведь призрак бога уже появился в моем мировоззрении), вызывала новые страдания и недовольства:

Какой безрадостной тропой ступать судьба?
Раб самого себя. Иначе - раб раба!
Уж мать ли ты мне, мудрая Природа?
Иль бросила меня, как бросила Свобода?

 Сомнения в необходимости действовать постепенно удалились, чему сильно поспособствовала повесть Ричарда Баха “Иллюзии, или приключения мессии, который им быть не хотел”. Теперь из “рерихнутых” мы стали “бахнутыми”. Бах произвел огромное впечатление на меня и на моих товарищей. Вдобавок, он является потомком великого Иоганна Себастьяна! Каждое его высказывание настолько отвечало моим запросам, что я попал под его влияние на несколько лет. Я настолько почувствовал себя свободным в формировании собственной реальности, что дело не обошлось без опрометчивости. Я стал подгонять события под собственные побуждения, совершенно позабыв о Времени и, как всегда, торопясь:


Откиньте покрывало власти
И в облик воплотите душу.
Я обещаю, что не струшу,
Пока не брызнут искры страсти.
И очищающий огонь
Сожжет сознательности бремя.
И заворочается Время,
И погруз;тся в сладкий сон.
   
   И время услышало мой призыв. Не успев вовремя остановиться, я с размаху налетел на него и грохнулся оземь.
   Я предпринял сразу несколько важных перемен - переехал жить на родину в Казахстан и одновременно женился. Моя внешняя жизнь очень быстро пришла в упадок, экономика страны началась разваливаться и я вступил в борьбу за свое физическое существование. Очень быстро я вымотался в этой борьбе до крайности и теперь единственным, впрочем, довольно давним, стало желание уехать куда-нибудь в лес подальше от людей и жить только своим трудом на земле. Я даже попытался совершить переезд на пасеку и приехал в город Зыряновск, на юге горного Алтая в Восточно-Казахстанской области. Договоренность с руководством пасеки уже была и я ожидал, когда меня смогут забрать туда, пока живя в гостинице и гуляя по городу и его окрестностям.
   Однажды, когда я сидел на лавке в парке, на ветку рядом со мной прилетел ворон и стал часто каркать с каким-то, как мне показалось, исступлением, вытянувшись в мою сторону. Мне стало не по себе, я встал и пошел в гостиницу. К тому времени стала обостряться язва, ожидание держало меня в напряжении, и, в общем, я чувствовал себя довольно скверно. А тут еще этот черный прорицатель! Пока я шел в гостиницу, ворон перелетал с ветки на ветку за мной и отчаянно каркал. Я зашел внутрь, переждал пару минут, вышел - этот злодей сидел неподалеку на дереве и, увидев меня,  опять закаркал! Каково должно быть человеку, твердо верящему в приметы, тем более незадолго до этого прочитавшему несколько книг Карлоса Кастанеды? Но не ворон решил мое возвращение. Я столкнулся с невнимательностью к себе, которую сгоряча принял за равнодушие и вернулся домой. До сих пор я думаю, что ворон предупреждал меня, что на этой дороге наступит скорый конец моей истории, хотя твердо верю, что бдительность и сосредоточенность способны повернуть и даже изменить судьбу в лучшую сторону. Тем не менее, появление ворона как нельзя лучше выразило, символизировало мою тревогу, я полагаю, что здесь проявился мир внутренний во внешних событиях, но не могу пока сказать, какой из них главнее в формировании моей реальности, ибо здесь возникает вопрос о причинности.
   Несколько лет я расплачивался за свою опрометчивость. Все основные занятия были посвящены добыванию хлеба насущного, я даже делал попытки разбогатеть - все хотелось приобрести свой пресловутый дом подальше от людей и жить только своим трудом на земле, чтобы ни от кого не зависеть. Иллюзия свободы очень быстро испарилась, слишком неявны у нее оказались границы с распущенностью. Наконец, погоня за золотым тельцом сильно опротивела, я резко поменял отношение к торгашеской атмосфере в стране в худшую сторону, и опять вехой в этом событии стала книга. Теперь это была “Диагностика кармы” С.Н.Лазарева. На этот раз обстоятельства (читай - мотивы) мне помогли и, окончив курс арттерапии в Москве, я стал работать в детском реабилитационном центре. Работа с детьми, а иногда и с взрослыми, пробудила интерес к психологии, я стал читать литературу, сразу выделив К.Г. Юнга. Здесь же мне удалось пройти обучение вводному курсу консультирования и психотерапии, отчего интерес к академической психологии обострился. Невероятное количество информации и событий, связанных с работой, требовали осмысления. Я увидел, что мои дипломированные коллеги не очень хорошо ориентируются в происходящем, что работа не дает нужного эффекта, а зачастую и вредит детям. Многое мне разонравилось и я ушел из центра.
   Сегодня, совершив пятнадцатилетний круг,  я вновь продолжаю академическое образование, хотя психология - лишь одна из многих наук на моей стезе человековедения. Нужны не только новые знания, но и прежние надо привести в порядок. Тайна ждет меня и я знаю, что познать ее можно, лишь познав себя, познав Человека. Сегодня я уверен, что самое главное в человеке - Бог. Учась слышать его голос, руководствуясь им, человек несомненно приблизится к нему в своем развитие.  Я не представляю отчетливо, зачем нужна эта встреча, хотя необходимость ее для меня несомненна.
    Я принимаю Нагорную проповедь Христа, хотя она и не объясняет причин выдвигаемых ею ограничений, но реанимацию церкви у нас считаю обновлением памятника умерщвленной Вере. Я крещен в православной церкви, но не считаю, что моя вера имеет какое-либо отношение к церкви, ибо считаю, что прихожане туда несут страх, тоску по богу, различные суеверия, а то и возможность обогатиться. Я не знаю, каких целей добиваются в церкви священнослужители, но не испытываю к ним никакого доверия. Бог, наверное, не умер, как говорил Юнг, он просто ушел из церкви (если вообще был там когда-либо), и, пожалуй, уже давно. Еще в середине прошлого века Лев Толстой отделил свою веру от церкви, а его очень трудно назвать безбожником.
   Сегодня мне нужна ясность. Расширяя свой кругозор, работая с людьми, учась слышать яснее голос своей интуиции, слыша иногда слова благодарности, я строю себе свою церковь. И, как знать, может я дождусь, когда у ее алтаря поселится моя Вера.

***
   В этой второй части я должен говорить об идеальной истории души, о такой истории, которая была бы наилучшей для меня, по моему мнению. Однако, должен заметить, что другая история сделала бы меня другим человеком, и сегодня, если бы он был жив, он, наверное, отличался бы от меня не только душевно, но и телесно.  Кроме того, для меня наипервейшую значимость имеют мои реальные переживания, та жизнь, которая была прожита реально, а, значит, занимает свое законное место на алтаре человеческих судеб. Я твердо верю, что моя жизнь, впрочем, как и всякая другая человеческая, это преломленная Вселенная в фокусе одного существа,  достойного в своем развитие достичь неизмеримых высот и, что самое главное, наделенного Творцом всем необходимым для их достижения.  И если я, вдруг, захочу что-то изменить в моей Истории, значит, я себя отрицаю, значит мне в этот момент действительно плохо на душе, значит - я поддался своей слабости.   
   Тем не менее я могу попытаться проанализировать кое-что из приведенного здесь материала. Особенно мне бы хотелось остановиться на послеподростковом периоде. Все мои порывы и поиски, как я думаю, были обусловлены отсутствием инициации, которая была обязательна во всех традиционных культурах при переходе к статусу взрослого. У нас же некоторой пародией на инициацию была армия, отчасти комсомол со своим сомнительным и фальшивым содержанием, а в целом юноша становился взрослым автоматически по достижении восемнадцати лет. СТАТЬ ВЗРОСЛЫМ ПО ДЕКРЕТУ! Это все равно, что стать умным по указу, красивым по просьбе, образованным согласно приказа!
   И постепенно страну заполоняли несозревшие переростки, не умеющие нести ответственность за свои действия, поступки, мысли, не имеющие никакой моральной опоры; социалистический миф очень быстро разрушался, особенно если человек был мыслящим, и взамен оставалась пустота. Я стал типичным дитем своего времени. Инициация - взросление, посвящение, становление - растянулись на долгие годы, неизвестно, закончились ли сейчас. Зато все побудители моих самостоятельных поисков выработались во мне самом, и поэтому не знаю, сетовать ли мне на обстоятельства моей жизни, или радоваться - неизвестно. Ведь, согласно легенде, Илья Муромец первые тридцать лет лежал на печи, будучи парализованным.
   Что же касается чувственного и эмоционального становления в более раннем возрасте, получил ли я достаточно любви и кто в этом принял наибольшее участие, останется при мне. Это, как и любая личная жизнь, достаточно интимная история, многие ее участники живы, я не могу посягать на их моральную неприкосновенность. Для меня описание моей истории ограничилось, в основном,  описанием поиска Истины (или того, что я подразумеваю под этими словами), дальнейшее же углубление в обнажение движений души грозило бы, пожалуй, перейти в психологический эксгибиционизм.