Черненький и рыженький

Черненький и рыженький
----------------------------------------------
Позвонил  Либенсон и сказал:
- Буду у вас в субботу с двумя иностранцами.
- Капиталистические или социалистические? - спросил я.
- Пятьдесят на пятьдесят  -  сказал Либенсон.
- Кто это?
- Израильтяне.
- Чувак, - предупредил я, - у нас иврита никто не знает.
- Они хорошо говорят по-английски, - сказал  Либенсон.
- Во сколько будешь?
- Часа в два.  Только я сразу должен уточнить, они верующие.
- Ну, и класс, что верующие.  Барух Адонай Элохим ИзраИль...
К   двум часам в гостинной был накрыт стол  максимального,  новогоднего уровня щедрости и богатства закусок и дорогих разнообразных выпивок.  На всякий случай зарядили беломорину доброй  краснодарской пылью вперемешку с хорошим сигаретным табаком.
В нашем доме четыре молодых женщины, четыре шиксы, четыре красавицы. Девки намарафетили друг друга самым лучшим своим марафетом.
Либенсон появился только в пять, измученный,  упал на стул и сказал:
- Бля, я с ними пешком от Интуриста иду.  Они мне заявили, что в субботу нельзя  садиться в троллейбус.
- А как назад? - спросил я.
- Назад уже после захода солнца. Сказали, что им можно даже на такси.
Мы были поражены тем, какими невзрачными оказались эти иностранцы. Они были одеты в костюмы и пальто того фасона минской швейной фабрики, которые  можно увидеть каждый год на школьном рынке.  И ботинки у них были школьные. Все темное, черное или коричневое. И сами в тон – один черненький в очках, а второй рыженький. Говорил и объяснялся черненький, но рыженький, судя по всему,  был главный.  Молодые, но из-за дикорастущих клочковатых бород трудно было точно определить их возраст. Не толстые и не худые.   Вели себя сдержанно, говорили односложно. На красавиц  наших даже никто глаз не поднял.  Дзеуки  это сразу заметили, обиделись и ушли на кухню курить.
Есть  гости  ничего не стали, ни селедку под шубой, ни винегрет, ни оливье, ни голубцы, ни к чему не притронулись.
Либенсон сказал:
- Чувак, чего ты от них хочешь, у тебя некошерная кухня.
- А ты чего? - спросил я.
- Я голодный.
- Кто тебе насчет кухни сказал?
- Они и сказали.
- Ну, что же они так будут сидеть. Давай я им какой-нибудь водички налью, откроем пачку ржаных хлебцов. Получится вполне по-библейски.
- Да не хотят они есть, - сказал Либенсон, - они курить хотят. Запах из кухни слышат.  У них кончились сигареты и они, то ли не знали, как покупать, то ли нельзя было покупать. Короче, хрен их поймешь, но курить им, вроде как можно, и они очень хотят курить.
- Что же ты мне сразу не сказал. Есть у меня для чуваков хорошая русская папироса.
  Рашен сигаретен, показал я интуристам  красиво забитый женскими руками  во всю длину вытянутой папиросы,  косяк.
То что я им дал только одну на двоих сигарету они восприняли  нормально. Возможно такая ситуация была вполне в их правилах, странный вкус и запах дыма отнесли к особенностям советской табачной продукции.  Они ни сразу поняли, что с ними случилось, а когда поняли, ничуть не испугались, развеселились и я, почувствовав их хорошее настроение,  сказал:
- Пацаны, блин,  идемте я вам свою аппаратуру покажу. Фолов ми, ай гона шоу ю майн аппаратура.
 Отвел  в музыкальную комнату, где стоял мой  Hi-Fi, усадил на диване в самую аккустическую середину и включил  короткую сольную пьесу из последниего альбом Billy Cobham,  кинув на каждую колонку ватт по сорок  мощности. Сказал, рассчитывая произвести на них впечатление:
- Вот за это  меня посадили в тюрьму.
И тогда рыжий в очках, который до этого почти молчал, сказал мне по-русски со странным акцентом автоответчика:
- Правильно сделали. У нас бы тебя тоже посадили.
- Почему? - ничуть не обидевшись, а даже скорее развеселившись, спросил я.
-  Я знаю, сколько стоит этот магнитофон, - рыжий  показала на трехмоторный кассетник Акай с алмазными головками, сквозным каналом   и автоматической настройкой подмагничивания. – В вашей стране нельзя заработать такие деньги, не нарушая закон.  Значит, ты нарушал закон. Тех, кто нарушает закон, сажают в тюрьму.   Если бы ты нарушал закон в Израиле, тебя  тоже посадили.