Пар над долиной

Рассказ о службе врачом в Армии обороны Израиля в 2006-м году.


Как прекрасна весна. Её наступление приятно ощущать в любой стране. Как всё оживает в марте и... короче, в Земле обетованной случилась как-то раз помывка на излёте одного нового весеннего дня. До этого же много чего приключилось в тот день.

То одна девушка-снайпер не выдержала и плюнула на марш-бросок. Многочасовой марш-бросок в полной амуниции. Первые десять километров она колебалась, тащить ли ей на себе снайперскую винтовку. На втором десятке километража она почти решила, и вот уж на третьем, наконец, сделала выбор, бросив всё: марш-бросок, винтовку и себя. Ударилась оземь.

На улице + 25. Олег Кузьмин стоит над снайпером 33-го батальона "Степная рысь". Олег Кузьмин служит батальонным врачом и он умеет часто утомляться. Вот, и в этот раз Олег чувствует себя уставшим уже с утра. А тут эта девица... лежит. Брюки в области её промежности в крови. Осматривает Кузьмин пациентку и находит пульс нитевидным, а взгляд девицы чуть плавающим, сходу поняв причину намокания штанов.
Спрашивает:
– Ма кара́, хевр? Где твой тампон?
Слышит:
– Шаха́хти лхахни́с ото... – и что-то ещё на иврите.
– Лучше по-английски, деточка! – настаивает доктор.
– Ай фэгэ́т ту инсё́т ит...
Её рвёт слюной и, кажется, что собственным желудком; вся выпитая вода иссякла, и теперь желудок выворачивал себя как целлофановый пакет.
– Пойдём в амбула́нс, милая!
Кузьмин умеет сочувствовать изнурённым девам-воительницам.
Он берёт её винтовку со станко́м и ремень с обоймами. Магазины с разрывными пулями ве́сят, – кажется Кузьмину, – больше... В кого собиралась стрелять? – этот вопрос повисает в сознании врача. Они тащатся к медицинской бронированной технике.

А было и так в тот день. Во время тренировочной зачистки арабской деревни Аль-Джу-Саддх, что под Умм-Батин, двум девицам какой-то бешеный араб подбил глаз. Деревенька на севере Вади́эль-Араба́. Обитало в ней с десятка два мальчишек, две верблюдицы и три старика с бабами всех возрастов. Были и собаки громогласные, конечно. Администрация Южного округа Израиля оставила эту деревушку для тренировочных целей. Мужчин всех переселили на север страны, а дети и старики – став против своей воли потенциальными "террористами" – остались "зимовать". В эту деревушку обычно и врывались солдаты подразделения кинологов Оке́ц – с корыстной целью: натренировать своих собак находить мины-ловушки, которых предварительно закапывали сапёры подразделения бедуинских следопытов, упражняясь по секундомеру. Хвостатые же спутники кинологов перелаивались с чужими – деревенскими псами. Собачий брёх звучал смешно - как короткие перестрелки: га-гав-га-гав. Тишина. И в друг через мгновение в ответ из-за забора: ба-гав-ба-гав. И затишье на пару секунд. И опять и опять продолжают собаки "перестреливаться".

Что о солдатах батальона "Степная рысь" (Карака́ль), то наиважнейшей их задачей была натренированная привычка проверять документы у арабских "бабу́шкас". А местные ребятишки, прячась за широкими тазами арабок, протягивали ручонки с самодельными рогатками из-за спин матерей и бабок: "Видишь, стрелял!" Покидая двор, солдаты отсыпали "террористу" конфет, которые шли нарасхват и у взрослого населения деревни.
Следом за Карака́ль по расписанию (с перерывами на отдых и обед) заходили бойцы Хэре́в и солдаты спецподразделения Дувдева́н.

Тренировочный взвод "Степной рыси" в тот день самовольно разделился на пять. А оставшиеся ещё на пять. Запустилась цепь делений. Группы разделялись в себе, пока не осталось по два-три человека до зубов вооружённых против "бабу́шкас". Зайдут одни, потом другие, потом иные, потом ещё кто... и так весь тренировочный день. Арабские дети бросают в солдат камни или пуляют из рогаток (кто-то ещё не получил мзду от еврейских "коммандос"). Воительницы "штурмуют" деревушку, разоряясь здесь и там фальцетными визгами. Разлохматиться иная коса на ветру, слетит пилоточка или беретик – верный признак того, что близится перерыв, – устали де! Израильская военщина, скажу я, – дело хитро спланированное.

И всё бы ничего, да отсиживался один араб – из настоящих злодеев – прошедший подготовку в лагерях арабских стран – и истомился дожидаться окончания пионерско-еврейской "Зарни́цы". Вроде стихло всё, думает, – и выходит наружу (а он тётушку родную навещал в этой деревушке) – выходит, прямо на последнее тренировочное звено. Лицом к лицу стре́льнулись представители семитских народов: араб и еврейки. Арабское сердце не выдержало такого поворота событий. Как тут глаз каждой еврейке не подбить! И, поскольку арабы женщин еврейских не убивают (арабы вообще не воюют с бабами) и не насилуют (для араба это как сблизиться со свиньёй), а оружие отобрать, – ну, так дело святое! – он оружие отобрал, разумеется. Синяки же поставил по горячности, ведь кусались-царапались воительницы отчаянно, что и понятно.

Пока мужи единоверные, вооружённые до зубов, подбежали, – араба до поры и след простыл. Девушки плача от обиды и, растирая синяки, пришли к танку-амбулансу Кузьмина. Ну, он успокоил девиц, да и воды предложил: простой и... простой. Они, помню, сидят и магазины к синякам прикладывают. У доктора и льда не нашлось для синяков девиц, а у меня сил сдержаться от смеха. Потешная вырисовывалась картина.

Было же и так в тот день. Услышав по рации про нехватку сухого льда (которого никогда и не было в аптечке), подъехала вдруг к Олегу батальонный врач, служащая по соседству. Учения, ведь, и её перебросили к нам. Бойкая женщина-майор Таня Коршун с белорусскими корнями, со слабо радикальным вероисповеданием и с... синдромом Туре́тта. Она – начальствовала над нами. Военную комиссию, говаривают, не смутил недуг туреттный Татьянин, а напротив воодушевил; врага отпугивать будет и солдатам лишь боевой стимул.
– Твою мать! – иной раз вырвется у Тани. – *изда́! И... тело вздрогнет, и пожмёт Татьяна Григорьевна плечами и встряхнёт головой. – Суки, *лядь! И... успокоится вдруг.
Но возглашения ругательные не всегда были столь не литературными. Бывало, что Татьяна Коршун выдавала "лайт вёршн" своих неконтролируемых перлов.
– Отсоси! Или иной раз: – Да, тварь!

Надо сказать, что Татьянин голос был с хрипотцой, и Татьяна будто слегка басила, как нам  казалось. Потому и называли мы её – "Джигурда". Приехала "Джигурда" к Кузьмину в тот день ближе к двум часам пополудни и приказала провести скорую инвентаризацию всех комплектов first aid kit в его танке-амбулансе. Ко мне не зашла.
– Давай, сделаем это по-быстрому! – горячилась Татьяна, обращаясь к Олегу.

Девиц-синяков они выгнали в тень тента полевого медпункта, а сами принялись (отгородившись от посторонних глаз и меня) потрошить аптечки. И слышалось:
– Ещё, давай!... Хорошо!... Тварь!... Хорошо, твою мать... Ещё!
И звучал хриплый голос Тани. Что могли подумать девушки, осевшие в стороне? – никому не известно. Я же правильно понимал рабочий момент. Я хотел верить, что они и вправду разбирают комплекты. Вольные мысли мои рисовали иные картины, – тому виной некоторые крики Тани Коршун с нотками стона.

Коршун и Кузьмин вышли через двадцать минут заметно вспотевшими и, тяжело дыша, уселись на камни. Ремень Олега был ослабленным, и это бросалось в глаза. Конечно, перебирая аптечки, не такое случается, – думал я. И допускал, что все комплекты были ими сочтены и переупакованы.

И наступил вечер. К шести часам наладился ход времени. Были поставлены наскоро смонтированные душевые палатки, и начался праздник плоти и влаги живительной. Мужчины и женщины моются всегда порознь. И вот весь женский батальон на излёте дня отправился на помывку. Вечерело. Мы с Кузьминым, как офицеры, освободившись от банного развлечения быстрее иных мужчин, теперь сидели на Колеснице (на танке Меркава́) и наблюдали пар, поднимающийся по-над Вади́-эль-Араба́ от душевого палаточного сооружения.
И слышалось:
– Ани́ цари́к шампу́...
– Гив ми ё лу́фэ...
– *издец, как хорошо. Подмыль, Света, *лядь!

И слышался визгливый женский русский мат, возносящийся в клубах пара над долиной. Мат раскатистый, как весенняя гроза. Бодрящий, как порывистый ветер. И удойность коз, казалось, повышал он. И верблюдицы-дромеда́ры кричали тише, изредка тревожно оглядываясь. И был вечер над Вади́-эль-Араба́. И сказал Кузьмин, что это хорошо.