Шмель третий

1. ВЕСЕННИЕ ЭКЗАМЕНЫ
               
     Весной 2014 года старому спаниелю Шмелю пошел тринадцатый год, а юный курцхаар Шмелек в апреле еще не дорос до года.  На весенней охоте я надеялся показать своему будущему помощнику настоящую дичь и научить его подаче в боевых условиях.

     Собрались мы  на охоту - открытие 19 апреля. Спаниель, видя, что вещи погружены, залез в машину и выходить отказался наотрез. Я попытался объяснить старому скунсу, что выезд только завтра. Бесполезно! Пришлось вынести его на руках. Ступив на грешную  землю, этот сквалыга облаял молодого курца и хватанул его за ногу.

- За что ты побил молодого пацана?..
- А чтоб знал... - ответил мне старый негодяй и на этом мы закончили свои сборы.

     Приехали. Ура! Домик, свет, вода, печка.  Шмелек знакомится с домом и, конечно же, с деревенскими псами. Побрехали они друг на друга и мирно разошлись. Знал бы я, как не прочен этот мир! Знал бы - не было бы беды... Но - об этом потом...

     Вечером - на тягу. Задача проста - показать щенку дичь. Мой старинный друг и приятель Вячеслав Некрасов меткими выстрелами должен класть (или, если хотите, ложить) дичь на поляну на виду у песика. Песик по команде подбирает добычу, приносит, садится и подает дичь хозяину. Хозяин снимает процесс на камеру, наблюдает за порядком, подает нужные команды и осуществляет общий контроль. Теория проста и всем понятна, мы занимаем места на давно известной нам поляне и ждем.

      Начинается тяга и Вячеслав Дмитриевич Некрасов, в просторечии Славка, меткими выстрелами кладет дичь... Но - мимо. Кладет повторно - мимо!!! Краткое описание нашей стрельбы: 1. Селезень - вышел в нос, на уровне кепки. 2. Вальдшнеп - ноги запутались в траве, не стрелял. 3. Вальдшнеп - дуплет - мимо. 4. Пара вальдшнепов-игрунков - прозевал, не стрелял. 5. Вальдшнеп - дуплет - мимо. 6. Я бросил камеру (все равно темно), вальдшнеп вылетел прямо мне в лоб, собираясь садиться - мелькнул на фоне темных кустов, я выстрелил на всякий случай - всякий случай послал меня куда подальше. И мы пошли к мотоциклу.

     11 вальдшнепов пролетело в этот вечер - такова тяга. "Показали дичь щенку..."

     Щенок - сидел, крутил головой, потом бегал по сухой травке, потом вытаптывал мышку, занимался маникюром-педикюром, потом дремал... А два старых матерых кобеля ругали  погоду и патроны, обвиняли сумерки и саму дичь, которая вылетала не так, как положено. Виноваты были также весна, облака, Славкина третья стопочка и сам Славка. Видеокамеру тоже черт бы побрал. Шмелек, слава Богу, ничего не понимал, думал, что это игра такая и носился вокруг мотоцикла.

     Обратно ехать в коляске он уже не боялся... День первый.

     День второй. Днем копаюсь в саду, сажаю яблони, навожу порядок. Шмелек носится по саду и перегавкивается с соседями.

     Вечер. Тяга. Задача не меняется: я снимаю и слежу за порядком, Вячеслав меткими выстрелами кладет дичь на поляну, ученик усваивает.

      Вячеслав Дмитриевич меткими выстрелами кладет дичь на поляну, но дичь на поляну не ложится, а улетает черт-те куда за триста шагов в дурелом и пропадает. Налетает новая дичь - дуплет - мимо... Мои надежды на правильную, расписанную до мельчайших деталей охоту и учебу тают как вчерашний снег. Бросаю камеру и меткими выстрелами кладу дичь, правда, не на поляну, а в березняк. Дичь стукается об березу и пропадает. Ищем мы, ищем... Ищем мы, ищем... Нда-а... Вальдшнепов за вечер пролетело пять штук - из них три на выстрел...

      День третий. Строим скрадок на Первой воде - старом заросшем карьере. Утро. Синее небо. Солнце. Слава пропускает стопочку и закусывает кусочком сала. Эх-х, хорошо... Но цель наша не в этом. Наша задача прежняя - показать щенку дичь. Многие охотники не советуют начинать с утки. Некоторые, в том числе и аз грешный, для обрусевших немцев не видят здесь  опасности - нельзя лишь давать гоняться за подранками, а подать чисто битую - почему нет?
 
     Подманиваем селезня - Слава на высоте - и селезень падает через небольшую, метра полтора, канавку рядом с нами. Я слежу за песиком - курцхаренок спокоен, флегматичен, даже равнодушен... Да уж... Посылаю подать. Он подходит к канавке - селезень бьет в это время крылом, постепенно затихая. Вижу, что пацан заинтересован, даже весьма заинтересован. Ага. Посылаю. Прыжок через канавку и песик у селезня, смотрит, нюхает, толкает... Хозяин начинает лебединую песню "подай!.." И прочие сопутствующие глаголы и междометия. Молодой недотепа берет селезня за крыло и тащит к канавке. Хозяин, понимая, что через канаву дичь никто подавать не будет, пытается предотвратить неизбежное и разливается соловьем типа "мальчик мой умница подай подай молодец  хороший подай" и пр. Молодой ученик перехватывает селезня, переплывает канавку, бросает дичь к ногам и моментально превращается в юный талант, а хозяин, сюсюкая и растекаясь сиропом, лезет к нему целоваться. Ура! Блин, зимние труды не забыты и первый блин - не комом! Слава Богу! Берем еще селезня, тренирую Шмелька на суше - подает без проблем, садится как положено перед хозяином с дичью в зубах -  всё как учили.

     Вечер. Теперь нас - трое, Слава, я и еще один наш приятель, Андрей Подковкин. Количество - в качество! Наука, ребята, теперь уж точно всё у нас схвачено!

     Начинается тяга. Первый вальдшнеп идет краем поляны и выходит на Подковкина, тот стреляет, вальдшнеп со снижением уходит вдоль просеки и растворяется. Второй выходит на меня, дуплет - мимо - на Подковкина - дуплет - мимо. Третий идет на Славу - дуплет – мимо…  Четвертый вылетает к поляне, оглядывает трех старых зенитчиков - почти по сорок лет охотничьего стажа – и облетает полянку по краю. Пятый вылетает следом и повторяет тот же маневр.

- Слава! Скажи им, что мы в эту весну не в форме, всё равно промажем!..
- Это они Подковкина боятся!..
- Да я в эту весну уже пять раз промазал...

Значит, говорю, им бояться некого, сейчас полетят.

     И точно. Шестой летит точно на меня, отворачивает влево, бью - падает под сосну на краю поляны. Смотрю на Шмеля - стоит, смотрит, не бежит. Командую подай – уходит искать. Подхожу к сосне и вижу лежащего вальдшнепа. Песик носится вокруг - не прихватывает. Командую "ищи", хватает запах, подбегает, тычет носом - вальдшнеп подпрыгивает вверх и наш храбрец... прыгает от него! Хозяин подбадривает и юный охотник берет себя в руки (в лапы), хватает добычу и несет к хозяину. Пытаюсь заснять процесс на камеру, но темновато. Уф-ф-ф... Слава Богу! Процесс, несмотря ни на что, идет.

     День четвертый. Днем из шалаша - селезня. Шмелек по мелкой воде принес, шваркнул его к ногам. Опять, говорю, шваркаешь? Подай как положено! Подал.

    Вечер. Место действия - то же, актеры - те же. Вальдшнепов пролетело пять штук, все по краям нашей поляны. Наконец, шестой, последний, в темноте. Слава - далеко – мимо! На меня - бью - падает. Вроде падает - летит со снижением, луплю еще раз - мимо. Ищет курцхаар - нет. Не поленился, сходил в машину за старым спаниелем, обыскали гектар - нет... Дела-а...

   День пятый. Тяга - всего два вальдшнепа. Но - ура! - Шмелек начал самостоятельно работать! Дело было так. Вальдшнепы пролетели, темнело... Вдруг Слава стреляет и сбивает одиночного селезня - минут за пять до этого я орал в манок, возможно... хотя вряд ли... Селезень падает в кусты, в мелкую водичку. Шмель бежит к Славику, но потом возвращается. Иду. Посылаем. Курцхаар не спеша начинает разбираться в следах, шлепает по воде, обнюхивает ветки - таким манером проходит метров тридцать-сорок. Некрасов сомневается. А с чего бы, говорю, собака лазила в холодной воде, если мы идем по травке? Надо ждать, что-то же он ищет, обрубленный хвост... Лужа кончается и пес так же неторопливо переходит в следующую, чуть меньше первой. Я не иду... Нет, толку не будет. Пса нету и нету, мы со Славой стоим, вспоминаем работы Шмеля-спаниеля, я его сегодня не взял, за что и получаю от Славы... Да-а... Потом вижу, в кустах наш недотепа, а в зубах у него... Слава! Нашел!

- Не спеша разобрался, принес…  - говорит Слава. - Шмелек, щас пойдем, у меня сыр в коляске... И стопочку налью, если ты, конечно, будешь - уже тебе можно...

   День шестой. Стою на новом месте - сосен больше, берез меньше, граница Владимирской области. Место, как потом оказалось, сказочное. Погода - дождик, мга, теплынь - то, что нужно. В этот вечер я пожалел старого спаниеля и взял его на поляну, пусть посмотрит. Привязал его к сосенке и стал ждать. Курцхаар смирно сидел рядом на травке. Тяга была великолепной - 11 вальдшнепов пролетело в этот вечер над моей полянкой. Первого я сразу же посадил в сосенки шагах в сорока от нас. Не знаю, что делал курцхаар, а спаниель заорал благим матом и рванул так, что я понял - оторвется либо поводок, либо голова с ушами, либо сосна с корнем. Пришлось отпустить зверя на свободу. Ребята быстренько отыскали вальдшнепа, а он захлопал крыльями, продрался сквозь ветки и был таков. Три открытых рта проводили свою добычу.

     Канава рядом оказалась мелкой и утопиться я не смог при всем моем старании. Это было первое горе. За первым горем шло второе горе - я в этот вечер промазал еще по трем птицам. За вторым горем шло третье - напрасно я пожалел спаниеля и взял его с собой! Спаниель болтался по кустам и соблазнял своей беготней курцхаара. Увидав очередного вальдшнепа, эти работнички летели за ним и на мои крики реагировали плохо. Точнее, плевать они хотели на мои крики. Спаниель - потому, что давно избалован и уже глуховат, а курцхаар - глядя на спаниеля. Руганью и пинками я наводил порядок на поляне, но после моего очередного промаха пинки моментально забывались и беготня начиналась с новой силой. Курцхаар слышал вальдшнепа далеко за вершинами, поворачивал туда морду и даже делал стойку. Глуховатый спаниель быстро сообразил, что это означает, и поворачивал свою мордочку туда же, готовясь рвануть за птичкой, едва та покажется над соснами. Хозяин мазал (не надо было так ругать Славу за промахи, ох не надо!), злился на себя, злился на собак, а вальдшнепы шли друг за дружкой и не давали времени прийти в себя.

     Внутри была маленькая паника - я не успевал её задавить, ведь эта наша тяга коротка как чудесная песня, как звезда, пролетевшая в небе, как юность ушедшая... и так далее...

      Я попил водички из лужи и поплелся домой. Где-то в стороне над лесом прохоркал еще один, уже двенадцатый вальдшнеп, а я загнал собак в машину, сел за руль и понемногу пришел в себя. Весна моя, радость моя... Звезды, тепло, вальдшнепы... Лягушки поют... Счастье, Господи...

     День седьмой. Стоим на прежнем месте. Вальдшнеп выходит на одну минуту позже вчерашнего расписания и метрах в сорока пролетает через поляну. Мои пацаны срываются с мест, и, пристроившись вальдшнепу в хвост, улетают следом, старательно хлопая ушами. Опять ругань, пинки, крики, угрозы оборвать уши обеим. На поляне водворяется порядок - вылетает очередной вальдшнеп. "СИДЕТЬ!!!" - слышит он драконий рёв, дергается и ломает полет. Бью куда-то в его сторону, безнадежно, отчаянно, потеряв всякую веру в свои силы. Мимо, конечно.

      И вот, когда я потерял веру в себя, я вспоминаю, что есть тот, кто может - всё. Покровитель охотников и мой благодетель - святой мученик Трифон! И я прошу его помолиться за меня перед Богом и помочь мне, мазиле несчастному. Молюсь я недолго - вылетает вальдшнеп, и я уже не спешу, я провожаю его стволами, прикидываю, как бы я стрелял - и не стреляю. Псы с опаской глядят на меня, но порядка на поляне не нарушают. Четыре вальдшнепа пролетают либо в стороне, либо над поляной, но далеко. Мои негодяи сидят смирно, только спаниель не выдерживает, крутит иногда вокруг хозяина, но, поглядев на хозяйский кулак, садится и он. Темнеет. Эх, думаю, покровитель мой, ангел мой хранитель... Нет ничего... летит! Летит! Уже темновато, летит далековато, но ждать больше нечего - бью по нему перед сосной. Вроде мимо... Хотя из-за сосны он не показывается... Может, крутнул... Собаки убежали... Курцхаар, подлец, опять без команды, вся учеба псу, то есть ему, под хвост... Спаниель вернулся, курцхаара нет... Неужели ищет? Что оно там ищет? Нет и нет...  Но вот - бежит. Ко мне. Садится. Во рту - вальдшнеп. Песик открывает пасть, вальдшнеп вываливается на землю и улетает - опять?! Нет, слава Богу, падает. Шмелек снова его ловит и подаёт. Радуемся. Целуемся. Пляшем. Спаниель носится вокруг нас и лает - смеется. Как хорошо... И святой мученик Трифон - рядом... Небо - рядом...

   А поучиться еще придется - без команды, подлецы, работают. Старый - теперь уж ладно, а с молодого не слезу...

   День восьмой. Оставалось еще три дня охоты - я собирался закончить видеоролик, посадить две последние вишни в саду, запереть спаниеля и всерьез заняться отработкой команд с молодым охотником. Не вышло...

   Всегда так бывает, я уже знаю - если ангел пролетает рядом, то и бес не спит...

   Перегавкивался мой песик с деревенскими, бегал к ним в гости -  я и не беспокоился. А тут - стояли со Славой в саду, я хвалился посадками - Шмель побежал к соседям, я свистнул, он - ко мне, а из кустов ублюдок гончей - рванул слева...
 
   Заплакал мой мальчик. Везем его с женой в ближайший городок по раздолбанной асфальтовой дороге, болит разорванный бок - терпи, мой мальчик... Он взял мой большой палец в рот и так и ехал с ним до самой ветлечебницы... Татьяна Ивановна наложила пятнадцать швов - успокоился песик.

- Скажи спасибо ветдоктору!..

   Какой там - болонку принесли, полез знакомиться.

   Приехали домой - на полу кровь, спаниель хромает! Господи, что ещё? Порезал? Нет, коготь сломал, кровит. Жена опустилась в кресло, всё, говорит, от вас инфаркт, как хотите, ребята... Поохотились... Пришлось уезжать из деревни раньше времени...

   Ты думаешь, ты взял нас, бес? Думаешь, задавил нас унынием - в стране, в семье, на охоте – всё плохо? Думаешь, небо про нас забыло? Врёшь... Врёшь…  Вот уже заживает наша рана, вот мы уже опять скачем по двору! И делаем стойки - по синичкам. И ждем начала июня - прилетят с юга наши милые перепелки и мы опять пойдем учиться!.. И будет над нами - синее небо...

   А в августе - наше первое  поле...               


 2. ПЕРВОЕ ПОЛЕ. МЕЧТА.

   Слышал я утверждение, будто гениальная собака бывает у охотника один раз в жизни. У меня уже была такая собака, много лет плачет о ней душа, и нечего мне ждать. Но сердце – упрямое и с мечтой расставаться никак не хочет.

   Ноябрь. Нашему курцхаренку всего полгода. Бегаем с ним челночком по пустому полю, ищем поноску, делаем  в саду стойки по синичкам,  подаем из пруда битого крохаля  –  последнюю нашу осеннюю добычу  со старым спаниелем –  и слушаемся, и слушаем, и всё понимаем!  Просыпается охотничья страсть... Теплится во мне надежда, и растет, и не даю я ей ходу –  уже был у меня гений, не будет больше, не мучай меня! А сердце – упрямое...

   Поймал я голубя, привязал к нему нитку, выпустил в поле... Господи, благослови...  Ну, мой мальчик...  Пошел мой первоклассник челноком, разделывает поле на равные части, останавливается,  и вот, она - потяжка,  вот она - стойка! Замирает он изваянием, и дрожит как струна, и оглядывается на меня: где ты, мой бог? И опять замирает... Гений, без сомнения гений!..  Развесил охотник уши,  мечтает, забыл уже,  куда и голубя посадил. Ничего, пёсик находит! И вот она,  потяжка, и вот она...  добыча! Летят перья... Орет хозяин дурным голосом...  Работник выплевывает изо рта пух, садится на попу и зависает как компьютер – сидеть!-нельзя!-ко мне! - чего делать-то?..
 
 - Вот, - говорю, - собачий сын, видишь,  и перед тобой они встали, вечные русские вопросы: кто виноват, что делать... И прочее.  Перья драть или, допустим, стрелять без разбору, это любой дурак может... А вот остановиться, в стоечке замереть, на хозяина оглянуться, это не каждый! Это талант...  А талант, как известно, от Бога,  понял? Пойдем, буду объяснять.

   Мы идем с ним к лесу, где лежат наши вещи,  и я рассказываю ему о старине, о том, что было в начале. В начале сотворил Бог небо и землю, а земля произвела всякую зелень, и луга, и леса, и птиц,  и животных. А потом Небесный Отец сотворил людей и поселил их в раю. Каждое утро Он приходил к ним и весь день и бродил с ними по райским угодьям, Он показывал им самые заветные места и отвечал на тысячи их «почему». Хорошо нам было тогда!

 - Мальчик мой... - говорил Он, -  Если ты Меня любишь, не делай, пожалуйста, без Меня ни добра, ни зла!..

  Не знаю я, почему он не послушал Отца...  И девочка не послушала! Плюнули они на Него, и Его же обвинили во всем  – и не раскаялись! Вот в чем дело, Шмелек. Опечалился Отец, и отвернулся от них, и проклял от горя своё творенье. Выгнали их ангелы из дома и с этих пор пошли они по земле – в поте лица добывать свой хлеб и плакать о потерянном рае. Стали их мучить страсти, и болезни, и вечные вопросы. Путаемся мы теперь в трех соснах: кесарю – кесарево, Богу – богово, а себе?  Себе почему-то всегда не хватает, а если и хватает, всё равно мало. Поймаешь синюю птицу и вроде бы полон ты счастья, а утром проснешься – пусто на душе, и серое небо в окне. Понял, собачий сын?

    Вряд ли он что-нибудь понял, мой собачий сын, да я и не беспокоился, не первая у меня собачка, главное, разговаривать с ними. То, что они нас понимают – факт, а как понимают – тайна. Факт и тайна,  наука и религия,  два сапога...  Некоторые, правда,  и без сапог бегают, а большинство в одном дурака  валяет...

   Подходим к опушке, достаю веревку, привязываю к  ошейнику – загрустил мой суслик:  нету, мол, справедливости...  Мальчик мой, говорю, если ты меня любишь...

   Полетел обрубленный хвост по полю и  веревка за ним как змея. Рявкнул я – гончак мой тормознул, оглянулся и даже челнок изобразил. Все равно торопится. Интересно, думаю, куда это он?  Гляжу – ба, старое место, перья вокруг! Вот и стойка. Стали,  крутнулись после команды - нет ничего. Растерялись... Хозяин, что делать? То-то...

   Подвожу к приметному кустику,  метров за двадцать дрогнул мой пёсик, остановился и потянул. Наступаю на веревку.  Притормаживаю. Останавливаю. Стоит. Десять метров до голубя. Стоит! Хлопает голубь крыльями –  и в небо, хлопает песик ушами  - и в небо! Дергаю, осаживаю - тут, главное,  жалости не проявить – лучше один раз наказать, чем сто раз потом мучить. Пусть он хрипит и пусть переворачивается – всё он поймет! Моему,  впрочем, не нужна резкость, характер мягкий и он сразу садится.
 
   Делаем круг по полю, успокаиваемся – и в третий раз. Торопимся, конечно, гонит нас азарт, но и хозяина в уме держим. Так, мой мальчик! Метров за семь - стойка! Красивая, настоящая! Дичь рядом, взлетает - прыгает мой охотник и успевает-таки выдернуть пару перьев на память, но после команды - садится. Ладно, сойдет.

   Прилетает вертолет и начинает крутиться над  нашим полем, похоже, вертолетчики тоже  натаскивают своего щенка. Эх, думаю, принесла вас нелегкая  -  ревет двигатель на виражах, испугают моего охотника. Оглядываюсь – а он и не смотрит на это железо, тянет меня в поле, там, мол, наша синяя птица! Так, мой мальчик, так, мой дружочек!

   Идем в четвертый раз, волнуется кровь, гонит вперед, но уже просыпается талант и всю горячку собирает в кулак. И хозяин уже успокаивается, и веревку свою научную бросает, уже только на глотку надеется...  Стает мальчик на стоечку, и ждет своего наставника, и по команде подводит. Сидеть! – и садится. Так, мой дружочек!

   Седьмой урок и вовсе хорош. Небольшой челночок и вот она, потяжка! И вот она, стойка! Вперед! И делает он шаг. Вперед! И бросается он вперед - взлетает перед ним дичь, а он садится. Сам, без команды.

    Слышите, господа охотники?  Нет, это не вертолет ревет!  Это новый легашатник поёт, пляшет и не стыдится! Да ведь был у тебя уже гений! – приходит к нему здравая мысль. Не слушает он ее, отворачивается он от неё!  И улетает она как осенняя птица...
 
   Ноябрь на дворе. Ноябрь – это не осень, это подготовка к весне. И дождик, и коричневый лес под горой, и бурые листья, и пахнет апрелем... Только солнышка нет
   Успокоился  педагог, бороду расчесал, лекции читает своему первокурснику:  потяжка, стойка, подводка, талант,  Шмелёк, умница... Тот, конечно, доволен,  на кресле сидит, по дивану прыгает, над командами думает как интеллигент:  исполнить или революцию устроить?..
 
   Февраль. Сугробы в саду. Вдруг соседка жалуется: воет ваша собака! Что вы, говорю, он у меня умница,  не может быть! Утром ухожу, ключами погремел, жду. Скулит. Жду. Воет! Так. Возвращаюсь. Что ж ты, говорю, делаешь, а? И соседи, и теща-старушка,  у всех нервы на пределе, а ты им волчьи хиты с утра... А? И что мне с тобой делать? Теперь у нас и гуманизм,  и толерантность – всё  как в Европе –  ни ремнем, ни розгой детей уже не учат, они теперь всё понимают сами: и законы, и каноны. Такие они теперь  - вундеркинды. И ты, значит, тоже.  Веди себя, пожалуйста, прилично...  Опять ухожу, гремлю ключами, жду. Тишина. Вот она, думаю,  наука, вот он, прогресс - одним убеждением! Собираюсь ехать, завожу машину – дай, думаю, еще послушаю. Опускаю стекло – воет! И как воет! Ох, соседи, простите, не верил я!

   Возвращаюсь, нахожу в саду хворостину и спокойно, без гнева, показываю молодому кобелю, что такое кесарю – кесарево, а слесарю – слесарево. Заодно объясняю, что такие слова как «либеральные ценности» и «хозяин дурак» слова матерные и употреблять их нельзя. И еще: не  всякую черноту, которая приходит в сердце, выносят на эстраду - многое нужно просто перетерпеть.
 
   Выхожу из дома, сажусь в машину, жду. Тишина...  Нет, хворостина всё-таки вещь.

   Весна. Апрель. Бабочка в саду.  Приезжаем в деревню на весенние экзамены. Талые воды шумят. Жаворонки поют. Гуси. Тетерева. Селезни. Вальдшнепы.

   Стреляем. Ищем. Находим. Подаём. Радуем и хозяина, и его друга Некрасова. Вячеслав Дмитриевич Некрасов, старый наш приятель,  закусив жареной дичью, рассуждает о рабочих качествах легавых собак  и ставит новичку жирную пятерку. Шмелек откровенно попрошайничает, скачет и веселится.
 
   Май на дворе. Прилетели дупеля, а скоро прилетят и перепелки. Перед весенней практикой хозяин почему-то волнуется и всё пытается напоследок чему-то научить... добавить, расширить, углубить...

- Нет,  ты не  понимаешь, собачий сын,  что значит стойка! Ты думаешь, стал, задрал лапу, бах-бах, и всё? Выпили, закусили и всё, думаешь? Нет, ты не понимаешь... А люди с ума сходят!  В июле - Вологда, в сентябре - Тамбов и Саратов, в октябре – Астрахань, в ноябре -  Крым, а с деньгами –  Сербия,  Испания! Потяжка-стойка-подводка,  потяжка-стойка-подвод...  Сумасшедший дом! Особенно пойнтеристы. Глаза круглые, мычит что-то, руками машет - чисто наркоман. И всё – из-за неё, из-за стойки! Тайна какая-то, опиум для народа...  Не знаю, как тебе объяснить... Летишь ты по полю... и вдруг... Волна! Это она, твоя страсть! Как зарница в небе. Дрогнуло сердце... Потяжка, стойка! Манит тебя запретный плод, пьянеет душа и хочется сорваться, чтобы – и всё, и сразу! Эх, обрубленный хвост... Стоишь. И терпишь. И ждешь. Ты не сам по себе, и не ради добычи ты на этой земле, ты здесь ради него, твоего бога. Понял? И если его нет, если он спрятался - ты всё оставляешь, ищешь его и зовешь. На охотничьем языке это называется анонс. И опять возвращаешься, и опять замираешь. Пока он не скажет тебе: вперед, малыш! И только тогда ты прыгнешь вперед - и она вылетит, твоя чудесная синяя птица...  а ты станешь! И будет  гром, и будет молния, и наша мечта, как спелое яблоко, упадет в зеленые травы. Но ты не оставишь её себе, нет - ты принесешь её и положишь к ногам твоего Бога! А он засмеётся, обнимет тебя, и скажет: так, мой дружочек! И тогда переполнится твоё сердце любовью и запляшешь ты перед ним, не помня себя: Господи, хорошо нам с Тобою быть, давай останемся здесь навсегда! И Он опять засмеется, и скажет: так, мой мальчик, но это всего лишь тень, это всего лишь отблеск того, что Я приготовил тебе...  Понял, дружочек?
 
     Молчит пёсик, положил голову мне на коленку, слушает и молчит. А хозяин мечтает...  Высоко залетел!..  Лучше б соломки подстелил...


 3. ЗМЕЯ

     Приходим со Шмелем в конце мая на наше учебное пригородное поле: c одной стороны лесок, далеко  впереди – поселок и новый микрорайон, справа – ферма и небольшое стадо коров, бредущих к вечерней дойке. В середине поля – овраг,  плотина и маленький пруд, в вершине оврага – болотце, с нашей стороны – островок мелколесья, вокруг которого днем крутятся вертолетчики. В островке живет наш учебный коростель Шаляпин, классическим пением  которого мы наслаждаемся уже четырнадцать лет,  с тех времен, когда здесь учился Шмель Первый, русский спаниель. Шаляпин и теперь на месте - он уже прочищает верхнее «ля»,  готовясь к вечернему концерту. Однако сегодня у нас билеты в другой зал и мы переходим через овраг и поднимаемся на  пригорок. Там тишина, закат и чибис. Слушаем. Ждем. Наконец, он, нужный нам артист! Один, два, три. И всё? И всё. Всего три или четыре перепела – конечно, мало, но для учебы нам хватит. Новый микрорайон, ферма, вертолетный полигон, Шаляпин и пара его друзей, четыре перепела на поле и мы со Шмелем... Как мы умещаемся на этом небольшом поле, одному Богу известно...

   Припоминая осенние веселые работы по голубю, без раздумий подвожу песика к кричащему перепелу и метров за пятьдесят пускаю. Ближе, ближе – перепел умолкает, вот уже должен быть...  Нет и нет. Правильный неширокий челнок, дальше, дальше... Понимаю, что перепел уже сзади, останавливаюсь – вот и он, отхватывает залихватски: пить-пидьвить! - здесь я, мол, ребята, олухи Царя Небесного!

    Поворачиваем. Ближе, ближе. Пятьдесят метров, сто. Нет! И перепел молчит. Ладно. Еще один закричал – идем к нему. Опять челночок – опять пусто. Подворачиваем на крик, ищем. Нет! Еще пара попыток – нет! Четвертый кричит у самого поселка – далеко и туда не пойдем. Темнеет и мы поворачиваем к дому. Ладно. Первый блин...

   На второй вечер – опять первый блин! Что за дела, ничего не понимаю. Уже осенью у меня была собака. И весной у меня была собака. Просыпается червячок внутри и начинает свою подлую черную работу... Стоп, думаю, подожди, ветра нет! Вот причина – нет по вечерам ветра! Ага, нашептывает червячок, спаниелям ты ветра не ждал... Да-а... Отстань, без тебя плохо...

   Выходим утром – заря отыграла, ветерок проснулся, перепел стукнул – на том же месте,  где и вчера, я там веточку воткнул. Подходим и правильным – на загляденье – челноком проскакиваем мимо. Разворачиваемся, заходим против ветра, летим – тот же результат! Перепел в пяти от меня метрах орёт: «Ва-ва!» Издеваешься, говорю, гад? Зову курцхаара, науськиваю, сам бегаю, топчемся на месте – поднимается наш мучитель. Садится метров за сто, примечаю кустик травы, идем – не спеша, пусть обсидится, даст следок. Обсиделся он, дал следок – топчем мы, топчем – нет никого!
 
   Следующее утро – тот же результат! Что случилось, не пойму я ничего, где же чутьё? Темнеет на душе... Возвращаемся домой, возле острова – коростель Шаляпин заканчивает утренний концерт. Шаляпин, говорю, ты двух моих спаниелей учил, ты знаешь, что я в восторге от твоего таланта, особенно это твоё знаменитое: «Блоха-а! Ха-ха!» -  о свободе либеральной блохи, шедевр! Горе у меня, Шаляпин, а вы, дергачи, увы, бегаете как лоси и для натаски не годитесь. Посиди, пожалуйста, на месте, я своего недоросля потренирую!

   Договорился с коростелем, посылаю песика, летит он и тут же спарывает народного артиста, провожает его до острова и мчится дальше! Прячусь я в траву – испытанный прием у меня: собачка теряется, пугается и потом уже не забывает о хозяине. Жду я  минут пять, и уже давно поднялся из травы – нет собаки! Чувствую, что пугается совсем не собачка! Ору на всё поле - нету! Господи, помилуй! Наконец, является. Рожа веселая. Бездарь, говорю, чему ты веселишься?..

   Через неделю едем в деревню. Шатура моя любезная,  выручай! Ветерок нам нужен и дупель. Хотя бы три-четыре штучки!

   Приезжаем утром на поле – тридцать семь лет я на нем шалаш по весне ставлю, каждую кочку, как говорится... И дупелёк попадался, правда, в мае я не искал его ни разу...

   В центре, не доезжая болотца, останавливаемся, Мицубиську, кобылу нашу, мордой в куст, канистру с водичкой в тенек – выходим. Перед нами луг, трава в росе, солнышко поднимается, живи да радуйся. А как? Свете мой тихий, избави душу мою от печали...

    Не прошли и ста метров – поднимается дупель, опускается лягаш мой на брюхо и начинает бегать по лугу на полусогнутых. Перед ним дупеля -  как тугие серые мячики из травы – раз, два, три, четыре… Двенадцать! Пес дальше, за кусты, еще полянка с невысокой травкой и мы, на полусогнутых,  – раз, два, три... восемь, опять кусты, опять дупеля –  раз, два... десять или двенадцать... Разинул я рот, стою, крышу понемногу  на место ставлю... Вот это да... Дупелиный ток. Тридцать семь лет он тут... каждую кочку он... Вернулись к машине, отхлебнул я водички, Шмель тоже - успокоились. Эх, говорю, охота моя, сказка моя, спел бы я тебе песню теперь да не могу, змееныш у меня в сердце!

   Подождали мы, пока дупеля усядутся поплотней и пошли против ветра. Слушается мой лягаш, и по руке ходит, и на меня оглядывается. И спарывает! Одного, второго...  И третьего, и перепелку...

   Вечером прихожу – ветра, конечно, уже нет. Поднимаем перепела и недалеко от него – дупеля. Ни потяжки, ни стойки...
 
   Сажаю пса в машину, а сам жду. В сумерках дупеля собираются на ток, длинноносые их силуэты мелькают над кустами, парочка  пролетает прямо над моей головой и тут же,  передо мной, садится. Ночь, звёзды, сумрак и голоса токующих дупелей...
 
     Утром приезжаю опять, собаку оставляю в машине, а сам - к первой полянке. Сил нет ждать, пока они разлетятся - бегаю по полянке, хлопаю сапожищами, поднимаются мои долгоносики недовольные и разлетаются. Один, два, три… двенадцать – все на месте. Замечаю, куда садятся - трех заметил. Иду за собакой, обходим ток сторонкой и начинаем опять против ветерка. Опять неплохой челнок и опять...  Да что же это такое? И одного, и второго, и третьего, только мордой ворочает, а когда рявкаю – садится.

    А я чувствую, что уже не рявкаю, а вою как волчина! Всё! Всё! Будь оно всё проклято!   Хватит. Один выстрел и всё... Закопать...  лопату не забыть...

     Прихожу к машине, сажусь под колесо в тень, остыл немножко...Что делать?  Заглядываю в сердце - а что там хорошего? Там змея ворочается. С кем посоветуешься? Господи! Ведь я в него душу вложил...  И жена не простит, она и по котенку-то плачет... Вот и отдам ей!  А себе другого заведу. Будет к этому неприязнь, конечно,  как с неприязнью жить? Может, пройдет. Как же она пройдет? Я год на него потратил, я ему кусок сердца отдал!.. А ведь я сам виноват – взял щенка без родословной. Вот в чем дело!  От рабочих собак, от рабочих собак... эх,  шатуряне  мои, и зачем я вас послушал...

     ...Года три или четыре назад - Шмель Второй был еще в полном расцвете,  -  но я уже задумался. Сидим с Шурой Некрасовым – у него две гончих да Рафик, русский спаниель – я и говорю:
- Шура, кого брать? Спаниели... хороши, собачьи дети. В молодости я сеттера хотел... Но спаниели, Шура, ты сам видишь, мастера...
- Нет! Надо дальше идти, этих мы хорошо знаем, я бы легавую взял... На твоем месте.
- Мне очень пойнтеры нравятся...
- Не для наших болот...  Хотя, если на уток плюнуть... Мне, например, утки...
- Я знаю...  Но я-то без утиной охоты - не мыслю...
- Тогда курцхаар или драт...
- У Дружникова был драт... Хм,  я сам бородат!  А насчет родословной?
- Да мы всю жизнь от рабочих собак берем,  какие там родословные...  Да ты ведь ездил по выставкам, у Чармы и дипломы были? Бросил?
- Бросил, Шура. Я и второго Шмеля возил, второе место он занял! Познакомился я там с одним охотником, с Володей Горбачевым, спаниель у него был, Фред, -  как они мне по душе пришлись! И на Бугор меня звали –  местечко в Раменском районе, три раза я пытался приехать, первый раз - заблудился, второй раз – авария, третий - отгул не дают, работа сменная, сам знаешь. Так и бросил эту стенку пробивать...  Не дано, Шура!
- Ну и ладно. Бери, что Бог даст...

     Когда пошел моему спаниелю двенадцатый год, обострился у него остеохондроз, а весной после охоты - ударила эпилепсия! Кинулся я к своему дружочку, держу его крепко, дрожит он, а жена нас святой водичкой кропит. Успокоился пёсик минут через пять, облобызал меня в нос, а я затосковал...  Cижу у себя в саду  -   начало июня, трава, цветы, а у меня чутьё книзу: вот, думаю, и пришла ты, старость...  Вдруг жена говорит:
- Ты что нос повесил?
- А что?
- Щенка заводи! Сидишь без толку.  За лето как раз вырастет.
- Что?.. Сейчас?.. А я думал – осенью...  обсудить...
- А что обсуждать? Ты без них не можешь...
 
   Бросился я к компьютеру, втыкаю в розетку – аж руки дрожат! И молюсь, конечно, святого мученика Трифона зову и даже саму Богородицу беспокою...

   Набираю «щенки курцхаара» и выскакивает первый. Самурай! Тринадцатикратный чемпион России, трехкратный мультичемпион,  интерчемпион,  победитель Вселенной, обладатель золотого ошейника,  пятирижды герой Советского Союза... и прочее, прочее.  Смотри, говорю, жена, какой супер!  А что, отвечает, красивый,  из немецкого питомника.  От бабы...  Краси-и-вый... Да он и вороны не видал!
 
   Следующее объявление – Калуга, Московское общество, родословные, дипломы, всё есть. И реклама: мы не  диванные Самураи, своих не бросаем и т. д. Восемь щенков. За калужскими – тринадцать мышат от рабочих собак,  за мышатами – алиментный щеночек с родословной и последний выводок – две девочки и кобелек от рабочих собак во Владимирской области. Так. Едем к алиментному. Продают какие-то девчушки – рахитичный щенок с необрезанным хвостиком, жалко, но разума не теряю, жену  (ой, бедненький, мы его вылечим!..) не слушаю и набираю Калугу. Там - последний кобелек... Жаль, думаю, всегда первых брал. Звоним во Владимирскую – Андрей, охотник, отец  его  – тоже охотник, родители щенков и даже  дядя – все теперь в деревне, можно видеть, и есть родословная-щенячка... Едем! Едем. Горит мое сердце - там он, там он, мой охотник!

   Приехали. Встречают нас три курцхаара - стройные, веселые, коричнево-крапчатые. Здороваемся, любуемся...  Ну, Андрей, где?  В пристройке. Ага. Идем. Спят в  уголке три бутуза - недавно поели. Беру мальчика на руки – смотрит на меня полусонными глазками, спокойный и даже равнодушный.  Есть у меня одно тайное словечко, давно уже проверенное, секретное. Шепчу ему на ушко: мальчик мой, ты - мой Шмелёк? Ты – мой дружочек? Скажи мне... Смотрю ему в глазки, задумался он, а потом прижался ко мне и зевнул – я посплю, хозяин, можно? Заплясало моё сердце  – это он, это мой!

   Расплатились. Разговорились. Поля прямо за деревней – перепелки, коростели, тетерева. Потяжка, стойка, подводка! Как кобели? Неплохо, и мамаша хороша, даже больше нравится. Ага. Приносит Андрей щенячку, смотрю, а дед у нас – Самурай! Неужели, спрашиваю, тот самый, весь в орденах,  шоу-чемпион?  Ну да! Ё-моё.... Расстроился я. Андрей говорит:

- Так тебе собака нужна или родословная?
- Собака... 
- Сейчас пойдем за деревню, покажу тебе, как отец твоего щенка работает!..
- Да я верю тебе, Андрей! Это я так.  Думал, раз «шоу» - толку нету...
- Корни-то – от немцев, он и передает. У меня их трое, сам видишь. Все рабочие...

   Успокоился я...  Шмелёк  мой спит у меня на руках, знает, поросенок, что я все равно с ним не расстанусь: слово тайное сказано и ответ на него – получен!..

   ...И рос он, и радовал нас, и всю охотничью науку проходил играючи - росла в моей душе великая надежда, хотя и не давал я ей ходу. Правильно, оказалось, не давал. Вышли мне боком и шоу-красоты и медали наших собачниц...

   Еду из Шатуры - темно на сердце. Ах, зараза! И стрелять жалко, и учить без толку – чутью не научишь. Отдать бы кому...  А  жена?.. Захочет ли  еще одного покупать? И трудов своих жалко... Ах, зараза...  Со всех сторон...


   4. ПОЭМА О ПТИЧЬЕМ ГРИППЕ, АФРИКАНСКОЙ ЧУМЕ И ЗЕЛЕНОЙ ЖАБЕ.
      
   Сходил я через несколько дней в церковь, помолился святому мученику Трифону –  отошла змеюка от сердца и на душе посветлело. Что ж, думаю, чутьё,  хоть и слабое, всё-таки есть, для уток хватит, будем утятниками, как и были. А там – заведу настоящего лягаша. А этот...  что ж, может, утками угодит... Надо учить...
 
   Нужен, конечно, совет. Лезу в интернет –  вдруг кто-нибудь тоже нюх терял? То есть, чей-нибудь собачий сын. Но что такое, господа охотники, «лезу в интернет»? Это  все равно, что выхожу в астрал! Выхожу. А в нашем астрале...

   Натаска собак с этого года запрещена – только в охотничий сезон! Вот тебе, бабушка, и юркни в дверь... Натасчики шумят, пресса волнуется, статьи, видеоролики, комментарии. Это наглый произвол! – кричат одни.  Нет, это гуманизм! – возражают другие. Тут и эксперты собачьих наук, и биологи, и охотоведы.  Сверкают клыки,  летят перья, брызгает ядовитая слюна...  Из какого болота вылезла жаба, сходу не разберешь, - то ли от гринписа, то ли от бизнеса. Астрал, господа охотники!

   Не успели очухаться, ещё новость: африканская чума свиней! Идет с юга. Перебить кабанов на Кубани! А она  -  уже  в Ивановской, в Тверской. И уже отчеты – перебили десять тысяч! Мало! Всех перебить. А тут и птичий грипп! А мы его и не забыли -  фотографии дохлых уток, мужики, гоняющие гриппозных курей, ошарашенная деревенская бабка, а в Думе – наш любимый либерал-демократ с криками раздать, наконец,  народу ружья и встретить  огнем заразную перелетную птицу на весенней охоте! Исследования, микроскопы, снимки обнаженного вируса. Наверное, думаю, вакцину будут впаривать! Нет. Странно. Оказывается, не вакцину, а печи!  Печи для сжигания заразных зверюшек. В обязательном порядке, в каждое охотхозяйство – 300 тысяч рублей, себестоимость  –  десять. Отлично, думаю,  и налогами их, охотхозяйства эти! Бизнес! Но, оказывается, это не всё, идея гораздо шире!

    Родина моя малая,  курско-белгородская - сестры у меня там, слезы льют: прощай, домашняя свининка! Что случилось, фермеры? Африканская чума! Карантин. Дороги перекрыты. Санэпидемстанции, полиция, охранники по дворам ходят, свиней считают...  И вот, господа охотники, представьте... Ночь. Луна. Тихоструйный Псёл. Лодка. На веслах – баба. А в ногах у нее - что бы вы думали?  Она, её любимая чушка!  Куда ты, контрабанда? Из Белгородской - в Курскую...  Эх, милая, и в Курской, и в Полтавской, и на всей Украине - одна и та же чума. И только в свинокомплексах  -  стерильно и безопасно. Неужели ты не понимаешь? В это время (извините, господа охотники) - реклама.
               
  По всему ночному небу, над Россией, Украиной и даже до края земли: СИЛИКОНОВАЯ СВИНИНА КОМПАНИИ МИРАТОРГ – МЫ КОРМИМ ЛЮДЕЙ!

   О великий бизнес, покоритель Вселенной и князь этого мира, отчего они вечно голодные, твои верные псы  –  финансисты и чекисты, сенаторы и полицмейстеры,  доктора и прочие химики? Вопрос – риторический, и ответ простой: у них – своя охота.

   И вот сижу я у села Песчаного на берегу Псла и думаю... Пчелы надо мною гудят... А я думаю: нет, чудеса бывают!  Те же пчелы, к примеру... Была недавно у бывшего московского мэра пасека, 150 домиков. Пустяк, казалось бы? Ан нет! Он и Москву накормил, и Подмосковье,  и даже до Петербурга, ели все и насытились! До сих пор гоняет меня участковый, если выйду я торговать своим курским гречишным да липовым – нельзя, говорит, уже сыты все!

    В Хабаровске тоже весело. Пьют себе горожане водичку из Амура, а пластиковые бутылки – стоят. Все магазины, все пути забиты, а эти пить не хотят. Что ж...  Телевидение, газеты, интернет – в крик: авария в Китае! Ядовитые отходы  в Амуре! Экологическая катастрофа! Куда смотрит правительство? И так далее... И бизнес пошел – та же водичка, но уже по интересной цене.
   
   И в Шатуре - чудеса. Построил я себе домик, переехал из охотничьей землянки, приходят электрики, счетчик на столб шлеп  -  30 тысяч. За что вы меня? - спрашиваю. Смеются – бизнес! За электриками  газовщики –  кривая труба метра три  и кран на конце. Сколько? 300 тысяч... Ух ты, эти точно под дых!..  Ну товарищи олигархи, ну господин президент, ну можно мы бригадку организуем, я слесарь,  Подковкин сварщик, Слава Некрасов – золотые руки, да мы тут за тридцатник... И конкуренция опять-таки,  рынок, говорят, у нас... Нет, нельзя! Артели вам тут подавай, малые предприятия, охотхозяйства! Это не бизнес! Бизнес  - это... извините, господа охотники, реклама. Над Россией и Белоруссией, над Украиной  и  Казахстаном,  по всему небу и даже до края земли: ГАЗПРОМ  –  НАЦИОНАЛЬНОЕ ДОСТОЯНИЕ!  Правда, генеральным директором – американец...  Ну и что же? Если приглядеться к его фамилии -  немец!..  Хотя, судя по жадности – банкир. Ну, это нация известная. Астрал, господа охотники.

   Оглянешься на запад - ковбой с томагавком средней дальности –  вжжик по небу,  глянешь на восток - медведь с баллистической булавой – бабах из-под воды...
 
     Сижу я на краю бездны, свесил туда лапти свои мужицкие, и думаю: чудеса! Чего только не было - и крепостничество, и колхоз, и гулаг, и банкир, и мираторг  -  все на меня! Плюс томагавк с булавою...

     Что ж они не сожрут-то меня никак, а, Господи? Вот  чудо...


5.  ДУБИНОЙ ПО РОЯЛЮ

     Три недели перетряхивал я социальные сети и собирал нужных мне золотых рыбок. Понемногу прояснялось в несчастной моей голове...

     1. М. Пришвин. Всё лето натаскивал он собачку свою Кенту и приходил иногда с «белым» лицом. Нет, застрелить её он не думал, просто хотел избавиться  -  и едва не лишился хорошей собаки. Да и натаска сеттера Ромки потребовала времени... А я-то... раз, два, за неделю...

     2. И. Аникеев. Видел столько гоньбы у сеттеров, что мы со Шмелем – отдыхаем! Так.

     3. И. Бородавкин. Его пойнтер Атос, имея несколько дипломов, перепёлок ставил ни во что! И пришлось умного и дипломированного песика уговаривать считать перепелочку дичью. Хорошо, что Атос не стал спорить.

     4. Украинский сервер. Один из  натасчиков уверяет, что поющий в июне перепел почти не издаёт запаха – отсюда проблемы молодых собак. Что ж, если это так... эта рыбка весьма утешительна. Натаскивая своих спаниелей, я тоже удивлялся иногда их бесчутию, но приходил вечер, выпадала роса – и чутьё открывалось...

     5.  Охоtа 48. ru – липецкие охотники. Натасчики. Сокольники. Читаю - и вспоминается Трифон Патрикеев, княжеский сокольник, которому во время оно -  пятьсот лет назад  - помог мученик Трифон – и вот, сокольники живы до сих пор...  Чудо...
 
   Здесь я получил конкретные советы – как проверить чутьё на подсадном перепеле. Стойка на расстоянии 3-5 метров – отлично, натаскиваем по вольной птице. Стойка на расстоянии 1-3 метра – хорошо, также идем натаскивать. Нет стойки – тренируем на подсадном,  4-5 работ в день, пока не научится стойке. Бесчутые собаки очень редки!

  В первое же воскресенье еду на Птичий рынок, выбираю из садка самого бойкого перепела, привожу, сажаю в вольер, стелю ему туда травки, наливаю водички. Петушок доволен, лопает зернышки, щиплется, сопротивляется, выпускаю в сад – летает!
 
   Следующее утро мы встречаем на нашем учебном поле. Гуляем. Ждем ветерка. Привязываю к перепелу белую тряпочку и оставляю его в кустике травы. Просыпается ветерок и мы заходим. Небольшой челночок, ближе, ближе, вот курцхаар дрогнул, повел, повел – и встал! Стоит. Подхожу.  До перепела – вижу белый лоскут -  чуть больше метра. Ну вот, всё нормально. Ногой вышугиваю птичку, она взлетает,  рявкаю «сидеть!» - пёсик садится. Ну вот...

   Ещё парочка работ – расстояние до перепела не больше трех метров, но стойка уверенная. Перепел каждый раз взлетает от меня и метров через двадцать садится. Вот новая стойка – решаюсь, командую «вперед!» - пёс делает шаг. Подсадной, молодец, взлетает, пёсик – стоит. Сидеть! Садится.  Ну вот...

   Убираем учебный экземпляр в машину и идем к оврагу – там знакомое нам болотце.  При подходе из осоки вылетает травник, а вдоль берега бегут его малыши и прячутся в большом кусте. Так. Это не то.  Проходим дальше вдоль берега – поднимаются два дупеля. Эх! Они-то нам и нужны! Увы...  Идем вдоль оврага вниз, к плотине. Там небольшой пруд, но - пусто. Возвращаемся по другой стороне оврага – когда-то со спаниелем я поднимал здесь куропаток. Нет, поднимаются только несколько чибисов и с печальными криками улетают.
 
   Подходим к болотцу –  и вдруг я вижу, как в вершинку садится дупель. Вернулся! Долгоносик ты мой! Ветер тянет нам навстречу и я пускаю пёсика. Он идет краем, и вот, метров за десять – потяжка – но я не верю, не верю! – три шага – стойка – я не верю, нет... Подхожу – чувствую,  колотит меня  –  еще несколько шагов,  и вот я уже возле собаки. И тут вылетает дупель! Шмель оглядывается на меня: видишь? И садится. А я падаю в траву, и обнимаю его, и лезу целоваться, а курцхаар отстраняется  – сдурел ты, хозяин, что ли? Сдуреешь, говорю, тут с вами... Господи, услыхал Ты меня...

   Поднимаемся от болота к дороге. Справа  от нас засеянное поле – вика, овес, горох, слева – разнотравье и островок мелколесья,  где живет наш знаменитый коростель. В ста метрах левее острова – слышу – бьёт перепел. Что ж,  попробуем, пока роса да ветер, вдруг есть запах?

   Идем. Шмель отрабатывает челнок, и не просто челнок – он серьезен и работает по-настоящему! Ага, собачий сын, охотимся, значит? Перепел тоже не спит и подбадривает нас. Подходим. Где-то здесь. Смотрю за собакой – и… вот она, стойка! Подхожу- тороплюсь - нервы. Вот уже рядом... Вперед! Вперед! Он делает два шага и в трех метрах от его носа поднимается... коростель! Никак, Шаляпин? Нет, коростель пролетает мимо острова и садится далеко у леса. Однако, стойка? Стойка!

   Ищем перепела. Он молчит. Пёс продолжает идти челноком. Метров за пятьдесят от островка  – потяжка... стойка! Ага, вот ты где, куриное племя! Подхожу, посылаю песика, он прыгает в траву, раз, два – поднимается... опять коростель! Курцхаар его не видит, а коростель не спеша тянет над полем и скрывается в острове. О! Шаляпин!  Ну дружочек, ну певец...  И сам сиднем сидит – стойку держит,  и ученик у него такой же - спасибо, господа артисты!

   На следующее утро опять поднимаем дупеля. Там же. Меряю расстояние: от нашего собачьего капризного носа до чудесного учебного дупеля - восемь больших шагов.

   Поднимаемся из овражка к дороге, и здесь, в овсе и горохе, пёсик мой опять стает. Подхожу к нему – в трех метрах поднимается перепел. Наконец-то! Курица ты, говорю, летучая, клоп полевой, где ты болтаешься, замучил нас!

   И тут меня, наконец, отпускает. Пёсик, господа охотники, с чутьём!.. А поле... А небо... А душа... Не говорите мне, пожалуйста, что у меня слуха нет, я  знаю. Но душа... Поёт!

   Двадцать пятого июля открывается охота на болотно-луговую дичь –  мы поём! В синеглазой Шатуре уже продают путевки – мы поём!  Нам остается отработать две смены, и двадцать шестого, на целых четыре дня... Песня моя! И вдруг...
 
   Дубиной по роялю...

   Валяется мой охотничий пёс после утренней учебы посреди кухни -  охотницкая жена, думая о чем-то своём, о женском, идет с тарелкой...  Как он жив-то остался?.. «Это я чуть не разбилась!..» Захромал пёсик.  «Это я захромала!..» Извини, дорогая, конечно, ты. Ты захромала, курцхаар захромал, старый спаниель –  тоже захромал! И даже у нашей кобылы Мицубиськи  заскрипело правое копыто - полетел подшипник. Ты, кстати, на какую ногу захромала? Так. И ты – на правую, и собаки, и  машина. Случайно ли... всё это сразу...
 
   Вышел я в астрал со своим горем, глянул, а горе-то – у всех! У одних – полосами, а у некоторых... не приведи, Господи... Драма в четырех частях с эпилогом. Случайно... но как-то закономерно...

   Ничего, думаю, нога заживет, а там, через три недели, у меня отпуск. Не бойся, дружочек мой.

   Между тем – жара. С каждым днем - сильнее.  Уже – пожары. И опять – бац,  охота закрыта! Это уж всегда так. Охотники, понятное дело,  первые поджигатели. И птица у них гриппозная, и кабаны чумные.

   Эх, думаю, Господи, был я комсомольцем, думал, что всё случайно на этой земле,  и непонятно, зачем мне эта полосатая жизнь.  А теперь вижу я, что давишь Ты волюшку мою вольную, прижигаешь Ты страсть мою неодолимую и гордость мою ломаешь – терпи! Мало этого  -  еще и радоваться велишь! Чешу я репу свою нечесаную и думку гадаю...  Молюсь, конечно, куда денешься – окружили со всех сторон. Опускаюсь в глубокое сердце и жду – оттуда приходит свет...  Избави душу мою от печали...


6. ПЕРВАЯ ДИЧЬ

   Долго ли, коротко ли, но собрались и мы своей компанией – созвонились, списались, обменялись новостями. Новости есть и радости много – Миша Елховников, старый мой приятель, завёл себе Трэсси, дратхарочку, Андрей Дружников, мой однокурсник, а ныне американский инженер, приобрёл себе Макса Второго.  Огорчений... выше крыши!  Трэська наша в свои одиннадцать месяцев старательно плюёт на всяческие стойки, Макс-американец, слопав половину гуся и погоняв оленей, в свои полтора года давит дикобразов и скунсов и откровенно чихает на хозяина. Плюют, чихают, кладут, ложат... Вот она, господа охотники, жизнь наша собачья!

   Однако, едем. Едем! Урчит довольная кобыла Мицубиська, мелькают бензоколонки, рынки, сёла, церкви, леса и поля...  Шатура, Мещёра...
 
   И вот - раннее утро, сонное село, храм Покрова Богородицы на пригорке, а вокруг  -  пять тысяч гектаров зарастающих полей. Заря в небе и роса на траве. Под горой, в низине, родник, а в километре от него  –   наш весенний дупелиный ток.
 
   Ждем. Шмель, конечно, рвется, скулит, но...  Ветер!  Просыпайся, пожалуйста, ветер! Перед нами – поле, кусты, невысокие луговые травы, осока и тростники. Волнуется душа – есть ли они здесь, эти райские птицы? Не забыл ли ты нашу песню, Шмель, наш тройной догмат: потяжка-стойка-подводка? Ох, смотри, парень... Ружье на плечо, поводок в карман. Ну, с Богом!

   И мы пошли. Точнее сказать, мы рванули вначале, но успокоились, исправились и пошли. Челнок и галоп – неторопливый и даже несколько флегматичный. Нет, это не юркий энергичный спаниель, не стелющийся по лугу сеттер и не летящий в широком поиске пойнтер, это спокойный, уверенный и думающий помощник, мечта Бычихина! Не подведи, дружочек мой!

   И он не подводит -  потяжка... Стойка! Подхожу. Птичка – ф-р-р! Далеко. Собачий ты сын... Вперед! Через сто метров – потяжка, стойка! Вперед! короткий прыжок – и вот она, перепелка! Так, хорошо. Дальше. Опять стойка. Вперед! Перепелка – пурх – пёсик стоит – вперёд! – маленькие перепёлочки  -  поршки – пых, пых - шесть штучек, друг за дружкой. Так, этих не стреляем. Давай, ищи хорошую, толстую. И вот – стойка! Надо стрелять, уже нет терпения. Надеялся я, что стрелять будет Слава Некрасов, а я буду смотреть за собакой, но нету пока моего Славки, никого нету! Будут, обещали быть, но пока я  –  один, и нет у меня никакого терпения ждать! Ничего, одним глазом на дичь,  другим – на собаку, авось...  Чувствуете, господа охотники, наше исконное, наше  родное «авось»? Только им и живём, иначе б уже вымерли.

   Пёсик мой стоит крепко. Подхожу. Вперед не посылаю, делаю сам шаг вперед – вылетает перепелка. Хорошая, толстенькая, да еще и с песенкой. Голосок у неё – как серебряный колокольчик, как две льдинки в прозрачном воздухе. Однако, ушами я не хлопаю, быстренько ловлю её на мушку, хлоп – есть. Тут же –  глаз на Шмеля!

   Оборачиваюсь и вижу -  пёс мой сидит, но сидит ко мне задом и смотрит вдаль. Да уж...  Нет, говорю, бывает, конечно, что я промахиваюсь, может, я и не снайпер, но что б вот так... презрительно…  А если ты весну вспоминаешь, то там,  между прочим, мазал твой корефан Слава Некрасов, а вальдшнепов всё-таки я тебе добывал... А ты ко мне задом...
 
   Шмель выслушал мою обиду, встал и рванул по полю назад. Что за черт, куда его несет? Свищу – возвращается. Посылаю искать перепелку. Ищет. Находит. Сопит. Под уговоры – приносит. Сесть передо мной с дичью, конечно, не желает. Повторяем подачу. Еще раз – и он садится как положено. Точнее, так, как мне  хочется...

   Идем дальше. Низинка-болотинка. Потяжка-стойка-подводка. Вылетают сразу два дупеля – один вперед, второй – мимо нас назад. Бью первого – есть. Оборачиваюсь – второй скрывается за кустом. Шмелек сидит и вертит головой. И тут до меня доходит, что и перепелок было две! И пёс тогда смотрел за второй, и побежал  -  за ней!  А я-то... в обиду... Хм, гордыня, блин...  всегда-то нас оскорбляют...
 
   Ищем дупеля. Вот кочка, вроде бы сюда... или за неё... Но песик идет в сторону, уже метров десять от места падения... ох, не найдем... Нет, смотрю, прыгает, накрывает кого-то лапами, поднимается из травы – в зубах дупель!

    И поём мы с ним, и пляшем. И смеемся, и плачем... Нет, не плачем! Сияет над нами солнышко, блестит куполами церковь на холме,  плывут облака и играет над полем ветер. Сча-а-а-стье, Господи...


7. ОХОТА С ДРУЖНИКОВЫМ

   Встречаю на станции своего старого друга, ныне американского инженера Андрея Дружникова. В прежние годы бывали и хлеб-соль, и стопочка, и салют – в этом году нет. Они нам - санкции, а мы им – фигу, а не хлеб-соль.

- Здорово, Барак Абрамыч!..
- Здорово, Владим Вольфыч!..
- Как добрался?..
- Нормально...

   Подходим к машине, в ней - Шмель. Осторожничает. Вот, говорю, Шмелёк, это Дружников, хозяин Макса. Помнишь, как ты писал в Америку: курцу драт родимый брат! Ну вот. А это хозяин твоего брата драта.
 
- Здравствуйте, Андрей Юрьич!..
- Здравствуй, Шмелёк!..

   Едем в деревню. Несмотря на санкции, американец привез русскому аборигену две пачки его любимого кофе и тёплую рубашку для осенней охоты. Русский сообщает, что купил американцу пятнистую штормовку и утолщенный затыльник на приклад. Штормовка – подарок, а затыльник –  всего 300 долларов, скидка 30%.
               
- Совести у вас нет...
- А у вас есть...  За нашу же Украину – санкции...
- Не, а что же, благодарить вас?..
- Ладно. Ты откуда теперь, из Америки или из Европы?
- Из Европы...
- Как там адронный колайдер?..
- Ремонтируем...
- А синхрофазотрон в Протвино бросили?
- Ремонтируем...  Хватит тебе о работе. Какие у нас планы?
- Планы такие: сейчас отдыхаем, на зорьке - тяга, пара уток на супчик – работает старый спаниель, затем вечер у землянки – ты, я и Андрей Подковкин.
- А Слава?
- Вячеслав Дмитриевич Некрасов, к сожалению, не выездной.
- То есть как?
-  А так. Тренировали они с Мишей Елховниковым Трэську - спороли дупеля и коростеля. Расстроились. За столиком у землянки - утешились. Некрасов  распоясался, распелся  -  помнишь это, некрасовское, знаменитое: выдь на Волгу, чей стон раздается… и так далее. Ну вот. За это вытье жена применила санкции...
- Понятно...

   Зорьку мы отстояли у одного старого и давно любимого нами карьера. И был вечер, и была тяга, и троечка добытых уток, и хорошая работа спаниеля.  И костер у землянки,  и задушевная беседа...
 
   Тема одна,  неисчерпаемая  –  собачья жизнь и собаки. Собачья жизнь – это, понятное дело, или сплошная работа или вечный бизнес. Мы с Подковкиным подрабатываем мелкой торговлей и сетевым маркетингом,  а Дружников пытается что-то сделать с  недвижимостью... Увы... Банк давит беспощадно – и в Америке тоже.

- Твои физики, кстати,  что думают о политике?
- Ничего они не думают. Это дело специалистов, то есть политиков. У нас – свои дела...
- Ясно. Увидишь Барак Абрамыча – покажи ему средний палец!..
- Э-э, палец-то у меня отрублен...
- Понимаем – политкорректность. Тогда покажи ему фигу, без пальца очень удобно.
- Не смогу, рука не поднимется...
- Понимаем. Толерантность...  А еще русских рабами ругаете! Приучил вас ростовщик.
- И вас приучит...
- Это да... Вот народец, а? Тысячи лет пресмыкались, никто и не думал про них, и вдруг... Чудо какое-то! Короли, цари, генсеки  –   все у них в банке!.. Как пауки. Дергают  как хотят. Только начнешь подниматься, бац, кризис! Выдержишь – бабах, война!
- А вы сопротивляйтесь!..
- Пока никак что-то... с одной стороны – стадо козлов, с другой – стадо баранов... Пожиратели зелени одолели!  Во всех органах, как метастазы. У вас, кстати, был один президент, Эндрю Джексон, тёзка твой - он говорил так: выбирайте -  или я  или центробанк! Тогда выбрали Эндрю. Ненадолго, правда...  Потом - опять жабу... 
- Жаба – это сила!.. –  сказал Подковкин. -  Надо выпить!..
- Давайте... Чтоб они раздувались и лопались,  а мы смирялись, но не сдавались!

   И мы выпили  –  Эндрю Подковкин и Андрей Дружников  водки, а Джон Бычихин, как  непьющий - газировки из Черноголовки. Пьянели мы вначале одинаково – это я давно заметил... только после третьей стопочки проявлялась разница.

   Утром поднявшееся из-за леса солнышко увидело на поле двух охотников –  русского Джона, нечёсаная борода которо... про себя плохо не буду... и американца Андрея,  в новой штормовке  и с похмелья, с советским ружьем на плече. На дорожке вертелся немецкий курцхаар Шмель, а под березкой дремала японская кобыла Мицубиська.

   Планы у охотников были простые: перепелка, дупель и коростель. Дружников стреляет, я смотрю за Шмелем и снимаю видеоролик.

   Охота, надо сразу сказать, не задалась.  Шмель пошел челноком – потяжка – стойка – подводка - пусто! И еще раз, и еще! Мы ничего не могли понять, такого раньше не было. После очередной стойки вдалеке поднялась сорока... Дело прояснилось: на поле гулял целый выводок этой дичи –  Сорочинская ярмарка -  и наш дурачок вставал по их набродам. Два раза он делал потяжки и возле кустов, но поднять ничего не смог. Это были коростели, он тянул, они убегали и песик не понимал, что делать. Наконец, один дергач поднялся, стрелять из-за куста было неудобно, но Дружников всё-таки проводил его салютом. Зачем? А чтоб он не расслаблялся! Понятно.

   Третья работа по коростелю – ковыряли, ковыряли – выковырнули! Дружников – тук! – есть. Тьфу.

   Переехали на другое поле. Здесь нас порадовали небрежными стойками по птичкам и уверенной стойкой по шалашу на старом токовище.
 
- Значит,  весной в шалаше был тетерев.  А ты переживал насчет чутья...
- Издеваешься, американец...

    Наконец, новая стойка. Уже не надеясь ни на что путное,  подходим  -  и несколько перепелок вылетают из-под ног. Андрей стреляет, а лягушонок наш срывается и летит за дичью. Получает, конечно. Потом мы находим перепелочку – вторым выстрелом был промах – и пёсик после долгих уговоров подаёт.
 
   Жара и сил больше нет. Андрей сбивает на небольшом болотце крякву, Шмель подает  – всё, на сегодня хватит! Набираем водички из родника - и домой.

   Отдыхаем. Обедаем. Узнаём подробности из жизни нашего друга Макса. Жизнь бьет ключом... Унесенный и съеденный на первой охоте гусь, гоньба оленей на каждой прогулке в лесопарке, первый добытый дикобраз и сотня ядовитых иголок в пасти, скунсы, хорьки и всё, что пробегает в саду – это с одной стороны. С другой – просьбы, приказы, крики, вопли и матюки хозяина, собаковода и натасчика.

   Стойко перенося  громы и молнии нашего двуногого бога, мы не унываем. Команды мы, конечно, дома выполняем как положено, но на охоте – извините. Свобода. Свобода, гуманизм и толерантность –  девиз современных отношений. Undestand?..

   О, я понимаю! О да!  Плюрализм, демократия и просвещение...
   
   Мы-то, конечно... Мы-то – нет. Мы по старинке всё: кнут да пряник. Деревня...

   Понимал я и то, что американец никаких наших книжек  не читал и моих сельских советов по дрессировке и воспитанию не слушал. Это означало, что и другие ковбои нас не услышат, то есть санкции не отменят и надо готовиться к войне.

   Как я мог готовиться в моих условиях? Президент, например, запускал время от времени «булаву» откуда-нибудь из-под Кубы и топил очередное ржавое корыто в Японском море. И просто, и доходчиво. А мне что делать? Вопрос.

   Вечером, когда все уснули, я вышел во двор. Светили августовские звёзды и пахло скошенной травой.  Люблю я этот запах... Хорошо, Господи... Слава Тебе... В сердце была тишина и я тоже молчал, а потом рассказал этой тишине обо всём и стал ждать ответа. Мне вспомнился мой благодетель святой мученик Трифон, а следом за ним - одно заветное местечко во Владимирской области...  Тут же – очевидно, по ассоциации – пришла мысль о святом князе Владимире Киевском, основателе города Владимира, а заодно и Владимире Мономахе. И хотя  Мономах тоже был охотник, ныне я просил великих князей не за себя, а за своего кесаря.  Хотелось мне, чтобы отвернулся наш кесарь от земных своих хозяев – от картавых ильичей и крикливых вольфовичей - и повернулся к другим Владимирам – небесным. Молитва моя неожиданно получалась большая и была мне явно не по силам. Приходилось смиряться: слесарю – слесарево.

   Я опять вспомнил про своё заветное местечко  –  тут же и  увидел его  как наяву: зарастающие поля, молодые березки, высокие травы, рассвет и утренний ангел, окропляющий землю серебряной водой...
 
   Там жили тетерева. Весной они разбивались на три тока и пели свои песни, летом их миловидные подружки выводили птенцов, а в октябре они собирались все  вместе на соседнем моховом болоте, любовались  молодежью, угощали друг друга клюквенной наливкой и беседовали о жизни. Помню, давно, лет двадцать назад, юная моя спаниелька Чарма разогнала их как-то целую сотню и лаяла на меня как сумасшедшая: что же ты не стреляешь?! Дурочка ты моя, говорю, я ведь тоже сумасшедший!

   Берег я это место, секретничал, но теперь...

   Туда я и собрался. Что же, думаю, силовики мышцами играют, ракетной мощью друг друга поражают, а мы что? Будем поражать охотой и красотой. Противника я знал: охотник он был заядлый, к красоте не равнодушен, и вот только про утреннего ангела...  Нет, он не был атеистом, он уже замечал в своей жизни провидение, или,  по-русски говоря,  Божий промысл, он поздравлял меня с Рождеством, но не мог покамест понять, что и ангелы, и Христос  –  личности, что к ним можно обращаться, и можно слышать сердцем их ответы. Большинству охотников этого, конечно, не нужно, а некоторые  ищут. Бывает, не сразу находят и здесь трудно им помочь, потому что каждый сам должен делать первый шаг -  как маленький пёсик стойку. И сколько раз ты будешь спарывать дичь, и хватит ли у тебя терпения отыскать потерянную тропку к небу  –  никто не знает...

   Волновался я и за своего ушастого друга  –  он только начинал делать стоечки и еще ни разу не видел тетерева...

   На заре мы запрягли нашу кобылку и  покатили по полям. Где-то на полпути в старой канаве у дороги я заметил несколько чирят... Так, стоп!  Во-первых, отрабатываем подачу из воды. Во-вторых, я не забыл и о другом деле. Чирки под черносливом...  Чирки под черносливом – это, господа охотники, удар. Упустить свой шанс и не поразить противника через желудок было бы преступно.

- Бей по сидячим, вторым – по летящим, понял?..
- Yes!..

   Американец на полусогнутых подскакал к чирятам, осторожно заглянул в канаву – дуплет! –  три чирка на воде. Отлично! Чернослив у меня в этом году  свой -  остается только  уточнить  рецепт у охотницкой  жены...  Неужели ж не подобреют мамаи, а?..

   Шмель неторопливо подает из канавы дичь. Видно, что песик не очень-то любит водичку...  Что ж, Чарма, помнится, тоже... даже боялась. Бог даст, поправим. Остальное он выполняет хорошо.

   Подъезжаем к заветному местечку. Кустарники, трава, березки и небольшие чистые поляны – надеюсь я на эти места, очень надеюсь. Сворачиваю с дороги к веселой стайке молодых березок  –  из-под машины вылетает тетерев! Охотнички, оказывается, не спят и реагируют мгновенно: один шипит как змеюка «стой!» и обрывает дверную ручку, а второй визжит и пытается вышибить лапой дверь. Торможу – вылетают!..  Ага...  ждать он вас будет...
    
   Напоминаю небритому американцу и короткошерстному немцу, что мы охотимся сегодня из-под стойки и случайных молодых тетеревей не лупим! На обеих мордах написано одно и то же: ну, ты и зануда...

   Начинаем челночком, надеясь на близкий выводок. Но нет, выводка нет, нет и правильного челнока – трава, кусты – и вместо челнока круги и восьмерки. Уходит в стороны, пропадает из виду, если встанет – не найдем! Эх, тут обязательно нужен анонс, но это пока – мечта.

   Обыскиваем одну полянку, вторую, третью... Потяжечка... Похоже на наброды. Стойка! Подходим. Ага! Были. Под березовым кусточком, под осиновым листочком – биотуалет. Так. Ищи-ищи...  И вот, господа охотники... Пришло оно и ко мне, наше охотничье счастье!  Потяжка-стойка-подводка! Выстрел! Подача. С подачей, конечно, не очень – азарт! Тетерева  –  особенный азарт! Уж он его и ловил, и щипал, и обнюхивал – никак не мог надышаться, и даже облизывал. Так и не уговорили подать. Глаза горят, рожа - в перьях...
 
   Еще одна полянка, еще одна, еще – а их тут у меня десятки, все не обойти и нужна удача. Куда идти, в какую сторону, где ты, мой ангел?..

   На очередной полянке Шмель тянет под куст, оглядываюсь на Андрея, тот понимает с полуслова – заходит с другой стороны куста. Шмель прыгает в кустарник  –  грохот крыльев, выстрел – ничего не вижу в зарослях! Лезу через ветки – вижу довольного Дружникова. Шмель копается в траве. Ага. Отлично! Уговариваем подать. В этот раз песик соглашается, приносит и подает как положено. Ура. Дружников тоже повторяет несколько раз: ай, хорошо, ай, классика!.. Тут, конечно, вспоминаем и классиков – Аксакова, Пришвина, ведь  мы  -  от них...

   Что ж, говорю, Андрей, осталось показать тебе дупеля! Поехали, есть у меня местечко!
 
   Возвращаемся к деревне и уезжаем в самый угол бывших колхозных полей – там низина и там я надеюсь найти долгоносика. Ветер дует неудачно – от нас, и нужно делать большой круг. Идем потихоньку, Шмель далеко впереди, и вот, видим, поднимается дупель и уходит. Спорол, поросенок! Поскольку идем по ветру, то ругать, в общем-то, не за что. Всё-таки грожу ему пальцем!  И вижу, что он понимает.
 
- Он понимает, Андрей!..
- Да. Он уже понимает...
 
   Обыскиваем интересное местечко и  всю эту небольшую низину. Увы... Только один дупель и был,  да еще - случайный коростель,  на которого мы не обратили внимания.

   Возвращаемся к машине. Накрапывает дождик. Вдруг Шмель начинает тянуть. Длинная, метров двадцать, потяжка. Должно быть,  опять коростель. Наконец – стойка.

- Мистер Дружников, пожалуйте стрелять!..

   Подходит Дружников, посылаем вперед собаку – вылетает тетёрка. Пес стоит. Вылетают  три тетёрки сразу. Выстрел! Вылетает еще одна тетёрка. Не стреляй, тетёрка! Андрей опускает ружьё. Песик стоит. Вперед! Он прыгает вперед, но больше нет ничего. Американец  в восторге. Я не ругаю его за тетёрку – завтра он уедет и я останусь один со своими правилами и законами.

   Шмель приносит нам дичь – он уже спокоен, наш мальчик! Сэр, какова потяжка?  А стойка? Вот. Только про камеру я  забыл и вас вдвоем не заснял...
               
   Последний вечер проходит, конечно же, как всегда - в теплой и дружеской обстановке.  На столе и чирки, и тетерева, и напитки – они опять предпочитают водку, а я «байкал». К сожалению, до сих пор нет с нами ни Миши с его Трэськой,  ни умученного санкциями Некрасова.

- Между прочим, мужики, Некрасов когда-то помог мне разобраться с демократией...
- Славка?
- Да нет, поэт, либерал наш, тот, что на Волге выл. Когда я узнал, сколько зарабатывали бурлаки за сезон... О!  Всю зиму гуляли! Этот стон у нас песней зовется. Саратовский губернатор за голову хватался. Блин, нам бы такие зарплаты.
- Да, – сказал Подковкин. – а всё царь плохой...
- Ну. А сравни колхоз с барщиной – и увидишь. Опять-таки, сильная империя, против нашего императора - никто...
- Да везде потогонная система, - сказал американец, - и всегда одна империя другую давит.
- Русские нынче в попе...  Подковкин, мы в попе!
- Да мы привыкли: белые идут – грабят,  красные идут – грабят, зеленые пришли – тоже грабят! Говорят, голубые на подходе...
- Подожди с голубыми,  на подходе  коричневые - уже на Украине!
- Хватит вам про политику!.. –  сказал Дружников. - Давайте выпьем за Шмеля!
- Год такой - политический...  -  сказал Подковкин. – Давайте...  За Шмеля!

   Выпили мы за курцхаара, похвалили – кусочком дичи –  старого русского спаниеля, а потом вспомнили  дратхаара Макса - нашего брата драта.

- Что с ним делать, - сказал Дружников, - ума не приложу...

  И вот, господа охотники, здесь я опять увидел, что всё не случайно, что везде – Божий промысл. Прошло бы у меня всё гладко с натаской – не имел бы я такого опыта,  не собрал бы столько золотых рыбок – маленьких советов!

- Сначала приучишь команде «сидеть»!
- Как ты его приучишь? Дома – делает, а на охоте – убегает и всё! Ни кнут, ни пряник!..
- Так. Ладно. Придется купить электроошейник. Только осторожно, чтоб нам его не испугать, понял? Скомандуешь «сидеть» и стукнешь! Сядет – хвали и угощай! Потом с дичью – «сидеть» - и сам забирай. Когда успокоится – тогда бросай, пусть подает. Как со Шмелем мы делали.
- Понятно.
- Ну вот. Между прочим, электроошейник - ваше изобретение,  помесь науки и демократии. От кнута еще можно убежать  –  на Дон или  в Сибирь, от ошейника – никуда! Хотя, - дипломатично добавил я, - ты, конечно, прав – везде потогонная система. Это не от царей и не от банкиров, это от Бога, это Он когда-то сказал: в поте лица будешь добывать свой хлеб! С тех времен и пошло... Так ты понял насчет ошейника? Смотри, физик! Это тебе не частицы гонять в колайдере.

   На следующий день я проводил Дружникова на электричку.

- Плакать не будем, - сказал Андрей.
- Не будем. Тридцать пять лет как мы с тобой охотимся. Не знаешь, от чего плакать  -  от горя или от радости...
 
   Обнялись мы с ним на прощанье и он пошел. А я поехал. По синей своей Шатуре и по родной моей Руси...  Нет, не тоску разгонять, а проверять скошенные луга и искать  дупелей. Слышите, господа охотники, эту музыку?..  Искать дупелей...

   P.S. Через месяц я получил из Америки письмо.  Испытания электрического прибора глава семьи начал с себя.  Следующей под эксперимент попала дочь. Охотницкая жена почему-то отказалась. Затем электроошейник надел сын. Он попросил максимального разряда. Дали. Сына бросило на забор. С трудом отыскали прибор и продолжили испытания на дратхааре. После третьего применения лечебно-оздоровительного разряда вся либеральная дурь у нашего лохматого воспитанника из башки вылетела и на место вернулись патриархальные ценности: семья, послушание, долг и охотничьи заповеди.

     В ноябре я получил еще одно письмо, а в нем – песня легашатника. Об этом, господа охотники – чуть позже.
 

8. ДУПЕЛЯ

   Летит охотничий сезон, золотые мои деньки. Над Мещёрой тучи и грозы. Греет мне душу охотничья сказка и зовёт неведомый дупелиный рай. Дремлет на заднем сиденье мой пёсик и смотрит полусонными глазками в окошко. Музыку не включаю – на всех каналах один и тот же Вавилон, воет и стонет, плохо ему на Руси.

   А мне - хорошо. Едем и едем. Поднимается туча над лесом, тяжелая, опоясанная молниями, и не знает, страшная и ужасная, что после двухмесячной засухи она – долгожданная. Пляшет на асфальте первая серебряная дробь, а за ней – картечь! Падает стеной. Ждем на обочине. Через полчаса, погрозив на прощанье пальчиком, туча уходит на юг к Рязани,  выглядывает солнце и над дорогой расцветает  радуга. Пришпориваю я кобылку свою Мицубиську – может, мы успеем проехать под радугой, с детства я хочу проехать под радугой и не получается  у меня до сих пор!

   Три дня мы катаемся по угодьям и собираем наше охотничье богатство: зарастающие кустарником поля – привет тебе, коростель; ровный нескошенный луг –  перепелочка  прямо из-под автомобильной морды, а могла быть и куропатка; опушки и мелколесья – вальдшнепа, конечно, не увидишь, а пара тетеревов – летят. Попадается нам и нива с наполовину убранной пшеницей – и голуби над ней.  И, наконец, скошенные луга. Их отыскалось четыре – зеленых, просторных.
 
   Первый, недавно скошенный и голый как коленка, совсем неинтересен – три дня мы проезжали мимо. Но поскольку он ближайший к нашей деревне - так и быть, начнем с него. Приезжаем утром, поднимаемся на пригорок, останавливаемся – туман над долиной. Деревни по краям, церковь вдалеке, солнышко из-за леса, петух горланит – рассвет приветствует. И вдруг: журавлиный клик! Переливчатый, звонкий –  плывет над туманами, над сёлами и лесами. Пёсик мой – весь внимание.

   Едем в тумане по луговой колее. Через километр туман начинает редеть, еще через километр луг расширяется, а трава... Неплохая трава. Останавливаемся. Надо глянуть. Выходим. Тишина. Трава в росе. Ну, мой мальчик! Ветра нет – идем как попало. Стойка! Вылетает птичка – грожу пальцем. Идем дальше. Опять стойка. Опять, наверное, птичка. Подхожу. Стоит. Встаю рядом, вперед не посылаю, жду птичку. Вылетает – дупель! Так. Дупель.

     И вот – каждый раз я поражаюсь этой перемене в мире, господа охотники! Казалось бы, ну что там – маленькая птица с длинным клювом и всё. А что она вытворяет с охотничьей душой, Создатель! За минуту до этого лезет охотник из машины, бурчит что-то, чешет репу, разминает ноги и плетется следом за собакой. И вдруг – дупель! И тут же этот луг, эта вчерашняя голая коленка с колеями от косилок  превращается в великолепные угодья, низины манят дымкой, кусты наполняются тайнами, а простая отава становится зеленой муравой в серебряной росе.

   Шмель идет и идет. А я ничего не делаю, только смотрю на него,  привыкаю к его манере и учусь его понимать.  Опять – стойка! И опять – дупель! И ещё. И – спороли. Одного,  второго. Ты что же это делаешь, а? Садится. Испуган. И я молчу – я вижу, что он весь на нервах и не знает, как  быть. Отпускаю – делай, что хочешь, мальчик, ты – мой послушник и я уже не боюсь за тебя.

   А он – как струна. Журавли крикнули – близко, звонко! – обернулся – стойка! Лисий нарыск – потом мы перевидим двух лисичек – а тут только запах – стойка!  Птичка порхнула впереди – стойка. Но сразу же и понял, что это не то.

   Множество маленьких, но таких важных для нас подробностей  -  всего не описать, господа охотники. Поднимаем тринадцать дупелей, успокаиваемся, приходим к машине, пьем водичку – всё, на сегодня хватит. Что ж, говорю,  Шмелек, объявляю этот луг учебным полем и заказником – пока ты не станешь отличником по дупелям. Во-первых, этот луг недалеко от дома, а во-вторых, в шумном далеком Вавилоне тоскует об охотничьем рае твоя веселая подружка Трэсси Елховникова – и мы о ней не забываем.

   Второе утро. Опять открывается сказочная книга, опять прикасается к воздушным потокам волшебная палочка и как тугой теннисный мячик вылетает из травы маленькая  длинноносая птичка.  Блестит куполами храм в синей дымке, кричат журавли и смеется невидимый ангел - точно ручей по камешкам.

   Просыпается ветерок – появляется правильный челнок. Я и сам хожу челноком – хочу увеличить крылья, но вижу, что больше ста метров – не надо. Нет у  курцхаара скорости, как у пойнтера, а стоять и ждать, пока он уйдет за двести метров и развернется - не знаю, нужно ли. Сегодня мы работаем явно лучше – и ход уверенней, и на птичек он почти не обращает внимания,  приостановится на секунду – и дальше. Иногда очень долго разбирается в набродах,  стоит, голову ломает. Ты, говорю, репу-то не чеши – не учись у хозяина дурному.

   Луг продолжает открывать нам свои богатства: в середине нашей долины  -  ручей, а не просто кривая лента кустарника, как показалось вначале. В кустах коростель, и не один. Вдалеке, у деревни – кукуруза, над ней крутятся голуби, одиночки и стайки. В самом конце луга – мелколесье, там мы поднимаем тетерева - второй поднимается сам. Кроме этого, на опушке – домик под красной крышей, а возле – три коня, редкость по нынешним временам. Один конь – серый. И журавли, конечно, и дымка над долиной, и разноцветные крыши деревень и дач. Поднимаем пятнадцать дупелей - звонок – урок окончен.

   Третье утро. Мучаемся с коростелем в кустарнике – нет, это не старый наш друг Шаляпин, стойки не держит и подниматься не хочет. Да и Шмель еще не до конца понимает, как обходиться с этим братом. Брось его, потом научимся.

   Сегодня отличный ветерок - и отличный челнок. И работа - стойка за стойкой. В одном чудесном местечке поднимаем четырех сразу, один,  два, и еще один! Песня, господа охотники! Нет,  берите выше  –  симфония!  Потяжка – стойка – подводка, потяжка – стойка – подводка! Иногда дупелек срывается раньше и подводки не получается – но это не портит нашего концерта. И солнышко, и тучки, и пролетающие вороны – все, короче говоря, собрались, бросили свои дела и внимают нашему выступлению. Поднимаем тринадцать дупелей – и я вижу, что в симфонии не хватает главного. Без него - нет смысла, он просто необходим, достойный финал!

   Берем ружье, заряжаем восьмеркой, идем. Потяжка – стойка – подводка! Выстрел – восторг – подача! Первый дупель –  еще силен азарт,  и подача немного скомкана, повторяем еще раз  - и подаем, и садимся с добычей перед хозяином. Опять челнок, опять стойка – и вторая партия фортепьяно с оркестром. И финал! Финал, господа охотники! Аплодисменты и цветы артисту.

   Звоним Мише Елховникову. (Михаил Елховников. Член нашей охотничьей компании с 1990 года. Характер нордический, выдержанный.  Бывший комсомольский вожак, а ныне бизнесмен, владелец предприятия. Старинный мой оппонент в религиозных вопросах. Хозяин юной Трэсси. Отличный мужик.)

   Звоним, точнее, поём…  Об утренней дымке над зеленой долиной, о журавлях, о голубях и коростелях и, конечно, о них, о сказочный птицах, лучше которых нет для натаски маленькой Трэськи. Не забываем и серого коня на лугу, и Шмеля на стойке, и незримого ангела в воздухе.

- Короче, так. Высыпку я, слава Богу,  нашел. Собираешь Трэську -  вечером вы у меня,  утром - мы на лугу.
 
   Учился я у курских соловьев, учился я и у шатурских журавлей  -  нет,  господа охотники, ведет моя песня за собой, ведёт да не уводит!
   
- Не могу я, Джон! Утром совещание, потом встреча с заказчиком, а Израэль Шлёмович, он такой мужик...  не отменишь...  Не жаба меня давит, дело у меня!
- У тебя кто главный, ты или бизнес? Архангел Михаил или Израэль Шлёмович?
- Опять ты про метафизику! Ты мне физику дай...
- Высыпку я нашел...
- Да не могу я! Санкции кругом, дорожает всё, доллар черт-те куда...  Может, в субботу...
- Это целых пять дней, ждать, что ли, будут...
- Ну что делать...  У тебя-то как?
- Да что у меня, на лугу вот стою. Травку курю.
- Знаю я твою травку. Опиум для народа! Помогает?
- Хм...  Где я, а где ты...
- Ничего, в субботу наверстаем.
 
   Ладно. Едем со Шмелем домой. В приемнике дешевая музычка и вечная борьба: вой либералов, плач патриотов, стон бурлаков-бизнесменов и рекламный дурман. Шумит житейское море и захлестывает сердце.

   Отдыхаем денек и приступаем к коростелям. На третий день учебы в голове у Шмеля что-то щелкает – щелчка я, правда, не слышу, но то, что он начинает выковыривать дергачей как семечки – факт. Щелкаю их пять штук – как раз под размер моей сковородки –  и опять денек отдыхаем.

  В пятницу едем на утиную охоту – посвежевший после домашнего ареста Вячеслав Некрасов, Подковкин с зятем, Миша с Трэськой и два молодых охотника из Протвино. Настроение бодрое, стрельба идет весело, а собачки работают неплохо. Курцхаар ищет быстрее спаниеля, и спаниель тут же меняет тактику: он встречает молодого на подходе и нагло отбирает у него добычу - юный послушник молчит, а спаниель, надуваясь важностью, подает... Двенадцать лет мы не подавали дичь в руку!  Оказывается,  умеем и даже садимся перед хозяином с уткой в зубах.

     И вот, наконец, воскресенье, 24 августа. Раннее утро. Луг. Дымка. Ветерок. Шмель и Трэсси. Поиграли в серебряной мураве и - вперед.

     Проходит час. Дупеля нет. Проходит два. На лучших местах – ни одного!  Нет даже коростелей в кустах...  эти-то куда?  Через два часа Шмель, наконец, делает стойку. Дупель! Стреляю. Трэська, услыхав выстрел, летит к нам сломя голову, находит в траве дичь и улетает к хозяину. Кричу: молодец, Трэсси! Зря крикнул – обернулась на голос и бросила. Потренировали её немножко. Подает, но прикусывает сильно – то ли дичь в диковинку, то ли для нас будущая проблема.
 
   В понедельник Шмель отдыхает и отъедается, а я разделываю уток и отсыпаюсь.

   Во вторник – ночью кропил дождик – едем опять на луга. Тепло и влажно. Но скоро сентябрь и они уже улетают. Они уже улетают, эти маленькие тугие мячики с длинным носиком и белоснежной полоской на хвостике. А печаль – остается.

   Утро. Ветерок. Мурава. Челнок. Потяжка – стойка – подводка! Он вылетает и поднимается неторопливо – и в то же время неожиданно быстро удаляется! Стреляю - и мажу! Сердце трепыхается внутри – ай! Сжимаю сердце и веду, веду мушечку за белой полоской – кажется мне, что он уже далеко! Это не так, это только кажется мне! Стреляю. Он складывает крылышки и падает в зеленую мураву, в счастье мое и радость. Шмелёк на месте. Ждем секунду. Можно посылать. Находит. Подает. Целую обеих – и пёсика, и птичку.
               
   Спасибо, Господи! Потом будет и второй. Такой же. И всё повторится. Только промаха не будет.

   Солнышко поднимается над лугом. Слева впереди пасутся кони, а над ними летит... Тетерев! Так, Шмелёк. Впереди – зарастающий кусок поля, сосенки, березки. Надо поискать. И вот, не проходит и десяти минут – потяжка – стойка! Задирает нос в небо, как пойнтер. Ты-то чего нос дерешь, курц?

   Вперед! Стоит. Вперед! Делает шаг. И они – вылетают - сразу три - все петухи! Один – молодой дурачок – тут же начинает громоздиться на березку. Шмель стоит – только носом водит. Ага. Вперед!  Вылетают еще два. Тоже петухи. Шмель стоит, а я понимаю, что петухов больше не будет, если и вылетит, то тетерка, мамаша этих орлов, и надо бы стрелять молодого дурачка на березке, но так он глядит наивно, и деваться-то ему - некуда. Эх, глупыш!.. Ладно, живи. Шмель стоит. Вперед! Сам делаю шаг  –  вылетает... опять петушок! Стук – есть. Пёс не двигается. Должно быть, думаю, старка, хотя и говорили, что она всегда вылетает первая. Вперед! Шмель делает шаг, два  -  и начинает искать. Больше ничего нет. Петушок с березки улетает тоже. Старки вообще нет - эти ребята уже вполне самостоятельные.

   Знаете, что меня ещё раз поразило, господа охотники?  Как легко их стрелять. Я их всех могу перебить – не сегодня, так завтра. И если они живут до сих пор, значит, и вы их пересчитываете  как и я - и не победила нас жаба!

   И Елховникову своему скажу, бизнесмену: есть она, светлая сила! Приказывает она мэру – и тот строит храм, отпускает его на свободу – он опять в синагогу. И ты, скажу, такой же: я тебе - Рюриковичей, а ты мне – ильичей, я тебе – архангела Михаила, а ты мне – Иэраэль Шлёмыча. А ведь ты у нас кто?  Национальная буржуазия. Элита!  Что ж ты такая продажная, а?

    Конечно, он подумает, что я осуждаю их. Нет, элита моя недоношенная, я не осуждаю: во-первых, мне Бог запретил,  во-вторых, у меня у самого в сердце змея, и она побеждает меня как щенка, где же мне осуждать тех, у кого в сердце дракон?

   Возвращаемся со Шмелем к машине. Уезжаем. Слева – кукурузное поле. Над ним  -  голуби. Стоп. Стоим, смотрим.  Где присада? Ага, вон дерево, осина высокая. Подождем. Вместе с голубями – воронье. Молодые,  глупые, летают рядом.  Надо отстреливать. Отстреливаем - трех. Наконец, хотя и высоко, налетает голубок. Бью пятеркой – и он падает с неба как детский вертолетик. Шмель подаёт.

   Идем вдоль ручья – авось коростель. Впереди - бобровая плотина, а в середине её, плотно обложенная ветками – автомобильная покрышка! Уважаю, Бобёр Иваныч - всё у тебя в дело. И запруда хороша - на таких и утки бывают. Только подумал – есть! Крякушка, толстая и веселая, поднимается свечкой. Стреляем.  Приносим. Благодарим Создателя. Едем домой...  Ах, денек!

   Ещё один день, последний из отпуска, 30 августа. Ходим три часа, попадается всего один дупелек  да и тот – бегунок. Два раза мы его поднимаем – и оба раза далеко. Что ж, всё? Добываем парочку голубей у знакомой осины и любуемся улетающим кроншнепом. Теперь – всё.  До свидания, август!


9. КОРОШНЕП

   Коростель был обычен в этом году, Шмель освоил его без труда и поэтому в сентябре я собирался заняться утиной охотой. Чистые воды, тростниковые плесы, тяжелые кряквы, счастливая мордочка спаниеля... Лучшие мои годы!

   Всё это я и собирался показать молодому курцу…  Не тут-то было, господа охотники! Заглянул я в сердце, а там молодой легашатник доказывает старому утятнику, что его -  легашачьи - красоты  красивее, а чувства – острее. Я попытался найти компромисс, мол, утром – за коростелем, а после обеда – за кряквой, в ответ - лай с обеих сторон!

    Зашел на Ганзу – охотничий форум - посмотрю, думаю, как у других? Открылась тема: «Осенний вальдшнеп» И надо же было мне сунуть туда свой нос! Оказалось, там собрались легашатники – сели в кружок и токуют. Ах, вальдшнеп! Эх, вальдшнеп! О, вальдшнеп!.. Одна страничка, вторая, третья, чувствую – пьянею. И тоже начинаю токовать. А ведь у меня – план!  Охотницкая жена, как обычно, выдала задание на сезон: пятьдесят уток, всех разделать и в морозилку! Нет, думаю, погоди, теперь всё по-новому – и понемногу перед ней начинаю токовать: удивительное создание - таинственная птица - лесной отшельник – красная дичь…Короче, сбавляй давай план по уткам! Привезу тебе вальдшнепов и коростелей. Ладно, говорит, на две утки - меньше, а коростелей и вальдшнепов – больше!

   И вот, господа охотники, обвешанный этими антагонизмами, так и езжу я в Шатуру весь сентябрь – семь с половиной выходных. Что вспомнить?

   Из утиной охоты –  два-три случая...  Бью штыкового селезня, падает рядом – эхо над болотом! Спаниель визжал бы от восторга -  курцхаар нет. Сидит как учили. Ты хоть зад-то, говорю, приподними, махни хвостиком: молодец, мол, хозяин. Не-а. Оборачиваюсь – селезня нет. Подранок! Ёлки-палки! Искать! А мы не торопимся, задумчиво копаемся  в набродах, потом вообще пропадаем. Кусты, березы. Через полжизни – являемся, садимся перед хозяином и выплевываем селезня ему под ноги. Ни восторга тебе, ни улыбки – что за манера?

   Ещё. Сбиваю над водой пару, посылаю искать – никакой реакции. Злюсь, конечно. Сам ползу. На половине карты он обгоняет меня, быстренько их находит  и друг за дружкой  приносит ко мне. А я  стою по брюхо в воде и думку гадаю -  хвалить его или ругать?

   Третий случай –  уже первые льдинки в воде. Совсем не хочет лезть! Уговариваю. Нахваливаю. Все-таки плывет, приносит. А второй селезень – далеко, и не видно его за тростником. Эх, говорю, Шмелек, всю зиму я буду помнить этого селезня, если мы его оставим! Не доплыть мне, старому кобелю, по такой воде, на тебя одного надежда. В общем, плачу я и рыдаю, а он – слушает. Бросаю я палочку, показываю, а сам опять плачу-рыдаю. Поплыл. Ох, думаю, не доплывет, вернется. Нет, возвращается  с дичью. Хвалю, конечно, а сам – в сомнениях. Со мной-то что? Сидит у меня в сердце мой утятник, уши развесил и мечтает – стойки, потяжки, пичужки. Ты утятник или где?  Н-да-а.
 
   О коростелях, господа охотники,  я уже упоминал – стреляем, подаем и улыбаемся.  Но один веселый денек – хочу вам рассказать подробно.
 
   Наслушался я на форуме про вальдшнепов – сплю и вижу. Не сплю –  тоже вижу! Читаю: в середине сентября вальдшнеп начинает вылезать из крепей на опушки. Ага. А у меня как раз - выходной.

   Пятнадцатое сентября. Утро. Туман. Точнее – мга. Точнее – хмарь. Тепло и влажно. Начинаем от местечка, где стояли весной на тяге. Обошли – нет ничего, и - вдоль леса, по опушкам. Слева – старый лес, справа – заросшее поле: кустарник, березки, бурьян и очень интересные полянки с невысокой травкой. Идем – круги, восьмерки, синусоиды и прочая тригонометрия. И вот, наконец – потяжка, потяжка, стоечка, опять потяжка, вернее, уже подводка - и коростель. Поднимается из травы, ноги свесил и пошел не торопясь над кустами. Стук – есть.
 
   Идем дальше. Канава вдоль леса – иду по гребню, легко, хорошо, обзор прекрасный –  желтеющие березки, ивняк, осинки. Шмель тянет в куст – оттуда сразу же вылетает коростель. Мелькает в зарослях. Прыгаю с гребня как ковбой с мустанга – скачу в прогал – мелькает рыжее пятно в листве  -  луплю сходу! Мимо!  Мимо, ковбой!  Лупито Маззини твоя фамилия, итальянец ты, а не ковбой! Однако, русский Джон спокоен –  уверенно берет на мушку улетающую точку - безотказная отечественная пушка не подводит  и добыча падает в куст. Учитесь, синьор Маззини!

   Эх, зря я хвастанул! Коростель оказывается подранком – и Шмель никак не может его отыскать. И с чего это я расхвастался?

   Шмель, однако же, нашел кого-то – придавил  лапами, лег на пузо и пытается достать его зубами через траву. Бегу на помощь – в это время дергач вылезает у собаки из-под локтя и опять убегает. Ах, ты, мышь полевая! Бежит – травка колышется. Иди сюда,  Шмель! Ко мне, ко мне, а то уйдет! Прибегает курц, встает на след, прыжок, еще – поймал! Гут, что в переводе с американского на итальянский – слава Богу.

   Возвращаемся назад –  больше ничего, только дрозды из кустов. Стреляем двух дроздов и едем завтракать,  дом - рядом.

   Закусываю чем Бог послал и слушаю в душе всё тот же спор утятника с легашатником. Погода не очень… Нет, погода прекрасная – влажная хмарь, броди хоть весь день. Где их искать-то – десятки километров опушек? А будем изучать, будем к октябрю готовиться, а когда ж изучать, старый ты...  извини, конечно, добытчик. А если найдем, ты только... представляешь? Порхнет, загорится огнем!  а Шмель – как изваяние...  А?..  Да-а-а...
 
   Начинаем с того же места, только теперь в другую сторону, лес – справа, зарастающее поле – слева. Места открываются хорошие – сосен почти нет, старая березовая роща, чистые опушки, мелкий осинник, желтеющая крушина, ивняк с опавшим листом. Очень подходящие места… где же ему и быть-то, если не здесь. И козявок полно, и червячок – наверняка есть – под  опавшим листом. Шмель ходит челночком - тридцать метров, не больше - обследует неторопливо. И я, конечно,  не спешу, и жду. И надеюсь… И вот – потяжка, пять шагов – стойка! Он! Точно он! Где ж ему и быть-то? Конечно, здесь. Да я ведь так и думал! Ну, Шмель застыл. Подхожу – весь на взводе –  и он поднимается! Вспархивает - крупный, охристый.  И тут же - влево, за куст. Бью. Он останавливается, как-то странно – по коростелиному – свешивает ноги и падает за ветками. Коростель, что ли? Да нет, вальдшнеп! А, вроде, коро... Да вальдшнеп это! А, вроде,  коро... Вальдшнеп, сейчас увидишь!
 
     Шмель приносит дичь – коростель. Спорщики внутри меня затихают – старый утятник с улыбкой, а молодой легашатник – с огорчением. Надо их помирить. Я вспоминаю, как лет пять назад возвращались мы с Шуриком Некрасовым с Первой воды и вдруг от нас поднялся коростель – крупный, рыжий. Я успел выстрелить, Шмель-спаниель побежал подавать, а Шура говорит:
- Надо же, вальдшнеп пришел, а сюда шли – не было.
- Это коростель.
- Да ну-у... Больно здоров...

Шмель принес, разглядели его внимательно.  Коростель. Старый, матерый.

- Клюв бы побольше, - говорит Шурик, -  как вальдшнеп... Коро-шнеп!

   Попадаются они иногда на пролете, рыжие толстые красавцы. Явно крупнее прочих.
 
   Идем дальше. И – опять: потяжка - стойка! Только я подошел – поднимается. Прямо у Шмеля из-под носа! Пёсик садится на попу и подгибает лапу.  Коростель медленно выдирается из травы – видимо,  шнурки развязались, цепляются за что попало. Мы понимаем – новые башмаки, в Европу ведь собрались. Шмель не двигается – ушки стоят по-особенному, «топориком», лапа согнута. Смеется. Я тоже смеюсь – над ними обеими. Ну, до Европы… Не всякая птица долетит до середины Европы…  Это, Шмелек, Гоголь сказал. Приблизительно, конечно.

   Дрозды. Если они сидят на кустах – не подпускают, а если в траве – Шмель идет на потяжках - они стойки не держат, но вылетают во все стороны. И налетают на мою восьмерку. И хотя промахов много, еще парочку -  заполевали.

   Напоследок обследуем знакомое болотце – план никто не отменял –  там поднимаем бекаса. Стойки он не выдерживает и поднимается далеко, однако стреляю удачно и связка дичи хорошеет на глазах.

   Прощай, день. Весь ты – передо мной. С утра – влажная хмарь. В обед – легкая дымка. После обеда – солнышко. Поля. Перелески. Высокое небо. Сосенки. Красные осинки. Цветы в траве. Тропинка. Коричнево-крапчатый пёс. Синяя кобыла Мицубиська. И фото на память.


10. КУРОПАТКИ, ФАЗАНЫ И СОБАЧЬИ ДЕТИ

   Отдохнули мы со Шмелем недельку и пошли прогуляться на наше учебное пригородное поле. Бегала там весной куропатка с выводком, авось найдем и потренируемся.
 
   Нашли, сделали стойку – как начали они подниматься, пятнадцать штук сразу – сорвало у нас крышу и полетели молодой охотник по полю навстречу солнцу. А следом – крик, и хозяин – бородища метлой,  кулаками трясет – тоже крышу сорвало!
 
   Успокоились, конечно. Подняли их еще раз, разбили на части – и пошли работать как положено - аккуратно, четко, красиво. Хозяин растекся сиропом по осеннему полю и запел что попало.

   На выходные взяли путевку, пригласили Трэсси Елховникову, расцеловались с нею – чисто дружеский поцелуй (хозяин не поверил) и пошли. Отстреляли – под музыку в душе, легко и весело - пять штучек  – всё, больше нельзя. Трэсси сделала две стойки, но  через пару секунд срывалась –  азарт очень силен.

   Миша Елховников тоже времени не терял – отыскал Лешу Сабанеева – гончатника и рыбака и через него - поля с куропатками. Съездил в Ивановскую (он оттуда родом) –  обследовал несколько полей – тетерев в изобилии, коростель – и говорить нечего,  перепелки – были, куропатки – могут быть!

    А я-то думал – ноябрь, конец охоте! Разве что заяц. (Шмель, кстати говоря, делал в сентябре стоечку по зайчонку – я ему разрешил и погонять, пусть познакомится).  А тут – куропатки! Веселые россыпи кормящихся стаек, звонкое их верещанье, пепел и охра под осенним небом.

   Чистые поля, паутина, последнее золото берез и голоса гончих в перелеске – как же ты уверял нас, поэт, что осень – унылая пора? Многое тебе дал Бог, и только нашего счастья ты не знал. Хотя иногда мне кажется, что душа-то у тебя пропела – чудесная пора! Чудесная пора! Очей очарованье! Потом ты глянул трезвым глазом – не, прямо рай какой-то. И исправил. Какой рай – на грешной земле живём.

   Мы-то – нет, мы ничего исправлять не будем! У нас со Шмелем в этом году крышу снесло и чихаем мы на художественную правду. А на духовные законы не чихаем и не забываем, что уныние - смертный грех и чёрт нам – не брат. А Трэська нам – сестра! (Шмель не согласен). А Макс нам – брат! (Шмель согласен).

   А хозяин Макса нас потерял и пишет: «Джон, привет, от тебя ни весточки с тех пор, как я уехал. Пытался дозвониться пару раз – абонент не абонент. Ты в порядке?»
 
   Бычихин – Дружникову. « Привет тебе, мистер Дружников! И твоему компаньону Мише! Максу – особо,  от всех нас – от меня и от Елховникова, от Шмеля и от Трэсси.

   Я, господа охотники, жив, а в порядке ли – не знаю. Стал я легашатником, а был я – спаниелистом-утятником.

   Пою, не охочусь – пою! И никак не напьюсь этой песней! Осень - золото полей и лесов  под синим небом. Звон колоколов по утрам. А в начале октября – гуси, кричат над домом – прощай, прощай! И печаль. И журавли – собрались в стаю, кружатся над селом, тренируются перед отлётом. Сижу на огороде, ощипываю дичь – они надо мной, в синеве, в вышине, ходят кругами.
 
   А утки? Отыщешь стаю – загремят в тростниках и поднимутся,  все в новых одеждах, все – красавицы, а женихи – особо, в белых воротничках. Только не зевай, охотник!

   Всех  проводил, успокоился,  а тут – куропатки! Как махнули перед нами целой стаей – опять хмель в голове. Дома говорю: ладно, жена, согласен, поехали к психиатру.  Не повезла, Андрей - я тебя, говорит, домашними средствами лечить буду.  Припахала – пятилетку в три года! Строчки черкнуть некогда. Поэтому сам пиши мне подробно, особенно о Максе – будешь писать  кратко, семерку из твоей американской задницы выковыривать не буду...»

   Дружников – Бычихину. «...Охота наконец начала приносить радость. А то и не знал, с какого бока ложка дегтя прилетит. Контроль над собакой – великое дело. У нас сейчас - страдная пора. Каждое утро Макс будит меня в пять утра, собираемся и едем на охоту. В поле я уже практически не окрикиваю его, только если очень увлечется и пропадает. Оно,конечно, может и на стойке где стоит, но в наших дебрях, увы, не увидишь. Однако троечку замечательно-показательных работ он мне всё-таки выдал. Фазан сидел в трех метрах от дороги, я прошел - и ничего, Макс из кустов вылез и с разворота – в стойку! Подождал, пока я подойду – и по команде выгнал. Красота!!!

   А вчера... Народу в лесу было – не протолкнуться! Видимо, до всех дошел слух, что птицу недавно подпустили. Мы с Максом, чтоб нас не пристрелили - подальше от людей, по каким-то дебрям... Он выгнал оттуда пару штук – стрелять неудобно -  он вылез сам, глянул на меня нецензурно и пошел работать перемещенных. Пока добрались до места – там уже какой-то дедок топчет. Макс поднимает фазана – дедку ближе, он бьет. Макс подбирает фазана - и ко мне. Дедок тоже ломится к нам через дурелом и почти со слезами рассказывает мне, как он оттуда... и как он туда... и как он... Я его еле успокоил, вручил ему фазана и пошел дальше.
 
   Минут через пятнадцать выхожу на небольшое поле. Трава – сухостой по пояс. Три мужичка расчесывают этот сухостой, работают спаниелями, а дедок по дороге тропит, на доборе, значит. Мы с Максом это поле тоже прошли, в конце, в трех метрах от мужичков Макс - в стойку! Я подошел, посылаю. Он птицу выгоняет, прыгает, ловит и мне подает! Мужики молчат, а потом мычат, что, мол, мы его… тоже, мол, того… Ладно, того так того. Смотрю, Макс, тянет опять. Не стойте, говорю, столбами, сейчас дичь будет. Те разбежались и через полминуты стреляли петуха. Макс его тут же нашел и опять ко мне. В общем, я вчера магазином работал, птицей торговал налево-направо.

   А сегодня – подгадил. Погнал оленя и пока не нагонялся, не приполоз. И ошейник разряжен был. Потом, собачий сын, оправдался-таки – выгнал мне пару золотых петухов...»

   Бычихин – Дружникову. «Так! Так! Макса – в нос! Поцеловать – за меня! Не перепутай! За первую подачу через речку ты его в попу чмокнул - что за дела? Путаете, вы, американцы, места. И в кино тоже, что ни случись, крик: спасаем наши задницы! У нас - нет, у нас по старинке: спасите наши души. И вы не путайте, не забывайте, что вы наша пятая колонна в Америке.
 
   Что сказать про Макса? Это – работа! Это – настоящая работа! Да и кого? Фазана! А что такое фазан? Это дрянь в зарослях, которая часто бегает как заяц! По уму, так первопольную благородную легавую по нему и пускать-то не надо. Вальдшнеп-вудкок – вот ваша дичь, строго говоря. А вы – сразу по фазану. И вот – отлично. Отлично!

   А стоечки? Стоечки? Ты прочувствовал? Прочувствовал ты, как душа твоя в трепете, в ожидании? Кровь кипит! Струна звенит! А он – стоит! И ждет, поросёнок. И молишься, чтоб не сорвал, чтоб дичь не ушла, чтоб сам ты не оплошал. И всё это – секунды! И фазан в небе – цветная ракета, фонтан и салют! А? Пропал я, погиб я, не вынести мне этой красоты. Плачет во мне утятник, забыл ты, говорит обо мне, изменил ты мне ради стойки. Набил я штук тридцать уток за отпуск и не запомнил их, а стоечки – как он идет челночком, как он дрогнет вдруг – и тянет, и разбирается в запахе – так, малыш! И он стает – каждый раз по-разному. Каждый раз  -  по-новому. Чудо какое-то.
 
   И – промахи! Ладно, по  вальдшнепам, но даже по куропаткам. Стал я  холодным умом разбираться с формулой легашатника: стойка-подводка-выстрел-восторг=подача.

                С+P+V+W=PD
 
Оказывается, уважаемый коллега, путает карты восторг W. Если его ставить перед выстрелом V – всё, промах обеспечен. Стойка C создаёт некое поле напряжения на грани двух миров, а восторг (или, если хочешь, азарт)  - это свободная пси-функция нашей души. Она не всегда поддается управлению – отсюда промах PR.
 
   Понял что-нибудь? Это я тебе как инженер инженеру - в отместку за объяснения, что такое бозон Хикса. Сначала пудрили вы нам мозги с адронным коллайдером, теперь - с бозоном. Сказали бы просто – предельная частица материи.
 
    Теперь смотри, что еще говорят твои физики. Это интересно. Один говорит: бозон - это «частица Бога»,  второй –  это «чертова частица». То есть  нам открываются еще две энергии – Божественная и демоническая.  Ангел и змей. Чувствуешь? Твои физики, Андрюха, сами приходят к метафизике! (И ты  –  приходишь. Мы-то с твоей матерью Верой Андреевной – Царство ей Небесное – давно уж пришли.)

   Поздравляю тебя с собачкой. Ничего, что махнули за оленем, это пройдет, это кровь играет. Придет время – хозяин нахмурится и плюнем мы на оленя. Шмель недавно косулю выгнал и вот – за ней! Возвращается и глядит на меня – дичь, не дичь? Дичь, говорю, только гонять не надо.

   Хорошо ты мне написал, обрадовали вы меня, старого барбоса, и работами, и фазанами, и сказкой-осенью.

   А мы – опять учимся! Первый анонс...»
 
   Шмель – Максу. « Привет, Макс! Слышал я о твоих успехах – так! Мы – работаем! Только хозяева несколько бестолковы. Но, дорогой Макс, не расстраивайся, наберись еще немножко терпения и учи.  Повторение – мать их учения, напоминай ему терпеливо, пока он не зарубит это себе на носу!
 
     Ты видел их носы, брат мой драт? Черт знает что, а не носы, прости меня, Господи! Что они могут понимать такими носами и как разбираться в куликах, утках и фазанах – ума не приложу, уважаемый Макс, сэр!
 
     На этой неделе повёл я, Макс, своего бородатого пузана в очередной раз на куропаток. Ага. Нашел след. Сделал стойку, стою жду, пока он дотелёпает. Гляжу, он падает в какую-то яму и начинает подсвистывать и шипеть дурным голосом: Шмелечек, иди ко мне, сю-сю-сю и еще что-то. Что такое, думаю, совсем уже...
 
     Схожу со стойки (должен признаться тебе, любезный мой брат, что птиц там рядом не было, я стоял по наброду – просто хотел повеселить моего охотничка, он ведь был без ружья! Тоже, как и твой, за дурака меня держит).  Ага. Ну, прибежал я к нему, он мне опять: сю-сю-сю, малыш, веди меня к птичке, покажи, где она. Анонсу меня учит.

     Не стал я его дурачить, веду по следу. Он уже и снимать бросил, ругается как собака, отстал от меня метров на сто. Подходим к концу поля – чую: выводок здесь! Стал. Мой доплелся, эх, говорит, опять ты дурака валяешь, мы, мол, здесь уже были, нет тут ничего. А какой нет, когда вся стая у меня на носу! А этот ни чует ни капли. Послал меня вперед, поднял я их – штук пятнадцать. Хозяин стал извиняться, каяться, мол, всё, буду доверять собачке. Не обижайся на них, уважаемый Макс, всё дело, видимо, в их коротких, бестолковых носах!

     Пошли мы дальше, нашел я опять тех же куропаток, стал в бурьяне, оглянулся – опять хозяина нету! Точно, думаю, с головой у него...  ох, Господи, только этого мне  не хватало.
 
     Схожу со стойки, разыскиваю – валяется в репейниках как шелудивая дворняга, но, слава Богу, встает – и за мной. Веду. И опять они у меня на носу. Слышу – командует. Выгоняю их из бурьяна к едрене фене, последнюю чуть не поймал! Ни выстрела, ничего! Снимает на камеру.  Жаль, конечно,что без выстрела. А он – доволен. Пляшет. Поёт: анонс, анонс!  Чисто дети они, уважаемый Макс, но раз довольны – ладно.

     Видел твоих американских куликов – не понял размер. Напиши, как бекас или как вудкок? Мне показалось – большие. Фазаны – хороши, поздравляю. Только осторожней в вашем дуреломе, у вас, говорят, без шкуры можно остаться. У нас чуть получше в этом плане. Счастливых тебе полей, любезный Макс, и привет твоему хозяину. Пиши мне...»

               
11. АНОНС

     Начитался я про анонс до одури. Одни говорят, что у немецких легавых он  – врожденный, другие – учить надо с детства, третьи – не научишь, если сам не захочет делать!

     Начал я обучать по Зворыкину – с детства. Поставлю перед ним мисочку и командую – нельзя, сидеть! Он садится. Вперед! – он кушает. Приучил – без команды не ест. Дальше. Стал уходить в другую комнату, он сидит перед миской, свистну – идет, зовет к мисочке. Быстро сообразил, только уйду – сам бежит за мной.

     На прогулках попробовал я вешать на ветку поноску – он попрыгает-попрыгает, бежит ко мне. Нет, сам не ведет, командую «ищи» - лишь тогда ведет. Попробовал я три-четыре раза и бросил – вижу, что он не воспринимает это всерьез и откровенно валяет ваньку. Азарта  – никакого.

     Вот и все моё обучение. Отохотились мы,  и в конце ноября на учебном поле, когда он стал по куропаткам, я свистом отозвал его со стойки. Он пришел – и тут же повел меня к стайке. Повторили еще раз. А в третий раз – уже без всякого свиста, только досчитал я до сорока – он пришел и позвал! Повторили несколько раз – всё. Снял видеоролик, там наши работы видны неплохо.

     Честно сказать, я так и не понял – врожденный ли у курцхааров анонс и надо ли обучать с детства?  Или и так всё получится?

     Наверное, с каждой собачкой – по-разному. А мой опыт – перед вами.
 

12. ПЕРВОЕ ПОЛЕ, СЧАСТЬЕ МОЁ

   Первое поле третьего Шмеля... Вот оно – передо мной. Ясная, чистая, полная жизни картина. Оно уже прошло, наше первое поле. И его теперь нельзя ни испортить, ни отнять у нас. Оно – было. Оно – есть. Я могу прибавить к нему сегодняшнее чувство печали, могу что-то убрать, соринки и пустяки, червячки и муть – без них не бывает у грешного человека. Но свежая картина, русская природа, поля и перелески, песик на стойке и утренний луг, голоса журавлей и колокол ближайшей церкви в честь Покрова Богородицы – весь этот Божий мир отразился в моей душе как в реке и стоит передо мной. И снится мне по ночам.