Леденцов, леденцов!

Рассказ о службе врачом в Армии обороны Израиля в 2006-м году.


В 2006-м году окончил Олег Кузьмин Ашлам Хэлит – 16-ти недельный курс военно-медицинской подготовки Армии обороны Израиля или проще ЦАХАЛ'а. Как человеку с дипломом врача, Кузьмину не было нужды проходить эту подготовку, но военная бюрократия всё решила за него. В итоге, спустя четыре месяца был Кузьмин выпущен на свободу подраненной птицей, как он полагал о себе. Всякая формальность ранила его душу. А через неё доставалось и плоти: Кузьмин начинал пить. Выйдя из непродолжительного запоя, отправился военврач в Кирьят-Ата. Там – в одной из гаустр бюрократического чрева – в пункте распределения, он ожидал решения его дальнейшей профессиональной судьбы. Ведь взалкал Олег бытия в “гнёздышке уютном” – в госпитале далёком от боевых столкновений. Его бы устроила Хайфа, где живёт родня. Или Тират-Кармель, где осела тётя Ася с её необъятными бёдрами.

Итак, оказался Кузьмин в городке Кирьят-Ата. И согревало ему душу одно только это название. В нём сходились и еврейский городишко Кирьят-Ям и азиатский город-миллионер Алма-Ата. С Алма-Атой у Кузьмина было несколько интимных воспоминаний, связанных по большей части с женщинами. В Кирьят-Яме же квартировал его двоюродный брат с семьёй – Саша Брекоткин, любящий яростно пьянствовать с Кузьминым на пару.

Помню, – сидел военврач в коридоре. В зеркальном отражении вытрезвляющийся Кузьмин наблюдал человека в униформе. На его мадей бет под погоном был вдвое сложен чёрный берет с эмблемой на кокарде. Вся инкрустация головного убора, как и лычки погон форменной одежды, символизировали тот факт, что пользователь сего бельевого комплекта в ту пору – был офицером военно-медицинской службы Армии обороны Израиля. И сидел этот военный человек и ждал чего-то. Присмотрелся он внимательнее к отражению и признал в бойце себя. Да-да, этим офицером был мой сослуживец – Олег Кузьмин. Или в кругу равных по званию – просто Кузя.

В боковом кармане его брюк находился конверт с купюрами. Взятка – 7000 шекелей; деньги припасены военврачом для сребролюбивого полковника Хаима Селига. Замыслил  себе Кузьмин получить распределение в “тёплое местечко” и, собравшись с духом, вошёл в чиновничий кабинет.

До момента перешагивания порога, слышал он определённые суждения об этом полковнике. То, что был он Ефимом Счастливым в прежней жизни. И был родом из Одессы. Это было также истинно, как и то, что Ефим проявлял на месте службы привычки импульсивного взяточника. Слышал Олег и о том, что взяток в Израиле вообще-то не берут. Ведь за доказанный факт подкупа должностного лица – срок. Слышал он и до поры говорил: “Ха, не улыбайте мне рот!”.

Итак, зашёл. Войдя же, был он любезно и по-русски приглашён в мягкое кресло справа от стола. В кабинете душно. Работает беспомощный кондиционер, выдувая парну́ю влагу в шею и спину Кузьмина.
– А нельзя ли выключить...?
– Гуделку? – спрашивает и улыбается полковник. В один клик он выключил гудящий  аппарат. Еле прохладное дуновение стихло. Но никуда не исчезла духота, разумеется.
– Водички? И не дождавшись замедленно-одобрительного ответа Олега, полковник Счастливый продолжал: – Ну, нет – так нет!

В руках его оживилась папка-регистратор. Как сражённая птица – будто крыльями – хлопала она своими обложками. Препарируя птицу, полковник словно бы вынимал из неё требуху: он извлекал некоторые файлы из арочного механизма папки. Всё это имело особое отношение к Кузьмину: прямое.
– Так-так...
Олег же знал много о Счастливом, потому как имел время и сугубый умысел. Кузьмин  подготовился.
– Ефим Леонидович – заговорил он – думаю мой вопрос можно уладить следующим образом... – и он извлёк из брючины “образ”, материализованный в виде банальной взятки в конверте.

Возникла пауза. Полковник смотрел на него воспалённым взглядом, а Олег отводил  свой взор – исполненный  робости и стыда  – на бутылку с газированной минералкой, на напкин холдер, на... огромные корзинки с леденцами. По сторонам кабинетного стола стояли две плетёные корзинки доверху набитые леденцами.
– Ефим Леонидович – продолжал Олег, – не сочтите за дерзость (как приятно было Кузьмину говорить по-русски, не вымучивая фраз!), но я решительно намерен получить выгодное для себя назначение. Я прекрасно понимаю, что ничем не отличаюсь от других репатриантов и патриотов своего Отечества, но, уважаемый полковник, прошу учесть мой возраст и некоторые хронические...
– Что-что? И алам (так здесь называют полковника) развернул конверт и вытряс купюры на стол, как кипу пригласительных билетов на ёлку в Кремлёвский дворец.
– О-очень инте-ре-сн-на! – протянул Счастливый.
У Кузьмина в памяти шелохнулось: “Кипюры!” – из советского  чёрно-белого  фильма  “Печки-лавочки”.
– Понимаете,... – протянул было нерадивый Кузя.
Объяснения Кузьмина прервались ударами кулака о стену. Кулак был полковничьим. Стена – была стеной его кабинета.
– Халя, зайдите ко мне. И снова – бац-бац-бац, – содрогалась стена как из папье-маше под кулаком полковника.
– Халя!
В кабинет вошла самар (старший сержант) и подошла к столу.
– Посмотрите-ка! – сказал Счастливый своей подчинённой. Та взяла деньги в руку, – лишь часть купюр. Посмотрела на Кузьмина, на деньги и отнеслась к полковнику: – Маловато!
Олег вздохнул с облегчением.  Но тут же слышит:
– А это суд, капитан! Дело подсудное! Бэйт хадин цэввай!
Правильно. Ведь военный трибунал – это то, о чём он мечтал, – заёрзал Кузьмин.
– Оформляйте дело, Халя! – откидываясь на спинку кресла, произнёс полковник.

Он включил кондиционер, не обращая до поры никакого внимания на присутствие новобранца. На иврите стали быстро переговариваться, переходя на русский. Входили и выходили сержанты, лейтенанты. Женщины искоса сердито поглядывали на Олега. Иных мужчин кроме них с полковником не было. Сотрудницы переговаривались тихо, сухо, кратко. Иногда вообще на врача не взирали, вбегая-выбегая по нуждам бумажным. Полковник с какой-то особой нежностью уложил банковские билеты в кузьминский конверт, и поместил их в файл, который сложил вдвое и пробил два раза скрепкой. Так это всё виделось военврачу. Ещё полковник положил в файл карточку-распределитель, написав в ней что-то. Слышалась родная речь. Кузьмин улавливал “военная”... “полиция”... “наряд”... И слова все были русскими, но отчего-то не родными. Не согревали они души его – души капитанской.

Вдруг полковник подскочил с места и бросился к Олегу. Он как коршун, расправившись с птицей-папкой, бросился доклёвывать его. Кузьмин встал как-то рефлекторно.
– Дети у вас есть? – осведомился чиновник.
– Трое, – врёт Кузьмин, хорошо зная, что данных о личной жизни в деле нет.
– Правильно, нас должно быть много.
– А внуки?
– Рановато! – ответствует.
– Правильно...
– Племянники есть! – продолжает Кузьмин врать от испуга. Семь штук! Все здесь, на родине предков! – врёт, негодяй. Вдруг, не отдаст под суд, сволочь принципиальная, – думает о полковнике Кузьмин.
– Правильно, народ наш прекращаться не должен! – бодрится воинственный  чиновник  Счастливый.
– И сейчас жена ещё на сносях! – продолжает сочинять Олег против  совести  и  собственных  принципов. У Олега нет ни жены, ни детей, а есть желание не угодить за решётку года на три.
– Правильно, так и надо! – оживляется полковник. – А вот, конфеток им передай от меня! И начинает рассовывать по карманам брюк Олега пригоршни леденцов. Карманы военных брюк глубокие.
– Я, уважаемый полковник, понимаю...
– ... и племянникам леденцов...
– ... всю степень ответственности...
– ... и жене леденцов... пусть побалует рот.

Рассовывая конфеты по карманам брючин военврача, полковник выражал удовольствие, но наверняка не от того, что в своём усердии он пару раз задел рукой гениталии Кузьмина.
– И  детям  и  племянникам  леденцов, – завершил чиновник.

Кузьмин не заметил сам, как был препровождён к двери этим ловким Хаимом Селигом. Олег не помнил, как очутился файл с его конвертом снова в его же руках.

Я же, сидя в коридоре, видел улыбающегося человека лет сорока пяти в форме полковника. Я помню, как тот закрыл дверь за растерянным Кузьминым. Помню опрокинутое лицо Олега. Припоминаю, как молча брели мы по коридору к выходу. Запомнил навсегда, как различали и считали осевших “галок” напротив еврейских каракуль. Сопоставляли иную “птичку” с конкретной  веточкой-строчкой.
Галочка напротив <46-й батальон Шелах>.
Ещё галочка, а рядом <401-ая бронетанковая бригада>.
Ещё одну “птичку” сопоставили с < пункт сбора – Беэр-Шева>.
И дата указана и время: <17 июня. 11:00>.
Полковник дописал своей рукой по-русски только: “Желаю удачной службы”.

– Хотя бы служить будем вместе! – утешал я Кузьмина.
– Хочешь леденцов? – спросил меня коллега. А потом вдруг ахнул:
– Ба, денег нет! Он их взял, сука такая! – Кузьмин вертел в руках пустой конверт. 

Мы  побрели  к  выходу – на свежий  воздух.