Всего пятнадцать

Ночью, она почувствовала, что пришло время. Осторожно, чтоб никого не разбудить, вышла и направилась в лес. Отошли воды. Мокрый подол юбки прилипал к ногам мешая идти. Пробираясь в самую чащу сухие ветки хлестали ее по лицу. Но она не замечала этого, боль от схваток была сильнее. Время от времени она останавливалась и издавала протяжное мычание. Когда идти стало совсем невмоготу,она расстелила заранее приготовленный кусок покрывала, и села прижавшись спиной к дереву.
 
Ей было тринадцать, когда «наши» пришли освобождать. Когда собрали всех и повели на Родину, расчищая их руками развалины проходивших городов. От разборов руин не спасали поломанные руки или ободранные до костей пальцы. Хочешь есть: тяни, толкай, пинай. Иначе вечером будешь глотать слюну вместо горячей похлебки. Так она дошла до пункта распределителя. А там нужно было отстоять в холодной яме,наполненной водой по горло, или признаться в своём предательстве Родины. Признавались все или тонули, не выдерживая нескольких суток. Германское рабство казалось ей уже не таким и страшным. Но ей повезло. Какой-то офицер выдернул ее из допросной и увёл мыть полы в штабе.
 
Схватки становились чаще и сильнее. Она выкручивалась и рычала, то прижимаясь
 к дереву, то отползая от него. Боль была адской. Поясница ныла так будто в нее вставили раскаленный прут.
 
Она вспомнила как мыла тогда полы в штабе целый день. А вечером тот же офицер
 долго насиловал ее. Потом запер в подвале штаба, нагую, чтоб даже и не подумывала сбежать. А даже если сбежит. Кто ей поверит? Он – герой освободитель, а она — предатель Родины, немецкая подстилка. Он приходил пьяный в подвал почти каждую ночь, и она потеряла счет дням и неделям. Но ей опять повезло. Ее заметила повариха, случайно споткнувшаяся и опрокинувшая таз с картошкой, прямо под грязным окном ее подвала. Повариха пришла под утро и принесла суконное платье и котомку с едой. Она вывела ее из подвала и указывая в сторону сказала:
 - Беги! Вокзал там!
 
Покрывало скомкалось. Стоя на четвереньках, и вцепившись в замерзшую землю руками, она тужилась, рычала и выталкивала из себя этот комок боли и ненависти. Когда все закончилось она взяла ребенка на руки. Это был мальчик. Перед глазами была та перекошенная, пьяная рожа, наваливавшаяся над ней. Ее затошнило и вырвало. Сняв с себя нижнюю юбку, она замотала в нее только, что родившегося малыша. Потом, накинув свободный край ткани на его головку, зажала ее руками. Ребенок задергался, и руки сами сжались сильнее. Еще минута и он затих. И тогда она прижала его к себе и завыла, завыла как собака. Она выла за всех униженных и растерзанных. За украденное детство. За страх и беспомощность принесенные этой проклятой войной.

Она закопала его в лесу, вместе со своим прошлым и больше никогда не возвращалась к этому месту. Ей было четырнадцать. Она вышла из леса и отправилась прочь от деревни навстречу новой жизни. Светало, вокруг пели птицы, и начиналась весна.