Вежливость и дружелюбие

    - А я тебе говорю, что никогда мы не умели делать хорошие вещи! Как вспомню своего «запорожца», кулисы его долбанные, пять тыщ пройдешь - ложись под него! Не-е-т, Бычихин...
- Ага, а «Москвич» в Германии в это время медаль на выставке получает…
- А телевизоры? «Рубины» эти, развалюхи!..
- Ну, цветные, может, и не отладили, зато черно-белый «рекорд» у отца лет десять пахал… Я говорю: пап, давай цветной купим, а он мне: купим, когда этот сломается. Ждал я, ждал, потом сунул отвертку...
- Нет, бытовую технику вообще не умели делать, приемники, магнитофоны...
- Магнитофоны одна Япония тогда и делала, банкиры вложились… Ну, против такой монополии тяжело, согласен. А, например, газовые колонки или, допустим, холодильники? Чем они тебе плохи? У меня  «зил», сосед-еврей уезжал, продал, лет двадцать он работал, я его на помойку, он и там еще работал, дворники подобрали...
- Нет, как вспомню наши стиралки...
- Леша, я купил корейскую, через три года – кирдык! Купил нашу – семь лет уже, тьфу, тьфу, как часы...
- Да что ты мне там рассказываешь! Никогда наши до ума не доведут, никогда! Да хоть «Нива» моя, уже левое стекло не закрывается, рукой пихаю... И никаких удобств...
- У меня «Мицубиська», кобыла японская, стекло... тоже, кстати, левое! У тебя не закрывается, а у меня – до конца не опускается, электроподъемник гудит и всё. А знаешь, сколько он стоит? «Нивой» он не доволен... удобства у них во дворе. А у меня где?
- А ружья? Разве сравнишь мою «мурку» и «бенельку» Миши Елховникова? Европа...
- В пять раз оно дороже, Леша, в пять раз! Дай немножко денег – тебе такой тюнинг мужики сделают, такие «мурочки» я в интернете видел! А Миша, между прочим, третий год приклад подогнать не может, и что с их пластиком делать, черт их разберет... Наши, кстати, тоже инерционку разработали; МР-156...
- Ага, дубину они разработали, теперь отлаживать будут!..

   Мы сидели за столом у Сабанеева, он махал перед моим носом вилкой и не замечал, что кусочек жареной куропатки давно с нее свалился и попал ему в кружку. Шмель и Яська лежали на диване под лестницей, а Трэсси Елховникова с хозяином отдыхала на втором этаже. Жена Сабанеева уехала на выходные к дочери - «я не выдержу три собаки!» –  мы отрешились от нужды и забот и рубились с Сабанеевым на свободе не на жизнь, а на смерть!

   Должен признаться, господа охотники, что в тот вечер наш спор (диспут, консилиум, ток-шоу) о России и Европе так и не смог подняться на должную высоту.

   Мы даже близко не подошли к истоку наших разногласий, то есть к великому князю Владимиру Киевскому с его неожиданным переходом от Перуна ко Христу, от голубиной книги к евангелию и - что самое невероятное - от гарема с тысячей наложниц к одной единственной жене-гречанке.
 
   Мы не выяснили, почему Александр Невский платил дань Орде, а европейских рыцарей с их гуманитарной помощью топил то в Неве, то в Чудском озере.
 
   Мы обошли стороной борьбу Сталина с ленинской гвардией и не захотели даже помечтать, чтобы случилось со страной, если бы наш правитель сказал «братья и сестры» не в сорок первом, а в двадцать девятом.
 
    Мы забыли даже про Пушкина - Пушкин и Чаадаев, Гоголь и Белинский, Достоевский и бывший охотник Толстой. О чём они спорили, эти славянофилы и западники, мастера плетения словес и инженеры человеческих душ, не способные создать ни японского телевизора, ни надежного китайского фонарика?

   Нет, ни исторических тайн, ни великих имен мы не коснулись. Обозначив границу сковородкой с жареными куропатками и зарывшись в землю по самые усы, Сабанеев бомбил меня российским бездорожьем, качеством заводской сборки и дубовостью отечественной резины. Я упрямо защищал  родное болото и русского производителя и напирал на откровенную агрессию западных монополий, на их одноразовые поделки и всяческие подделки, на химию и гмо.

   Долго ли, коротко – бой не угасал. Наконец, мой враг перешел всяческие границы и обозвал всю мою русскую жизнь вековой отсталостью, застоем и технической тупостью.
 
   Взрыв был неминуем. Первым, к сожалению, взорвался я.
 
   - Ты знаешь кто, Сабанеев? Ты дешевый потребитель и либеральный баран!
   - А ты...  Ты осёл и квасной патриот!
 
   Всё! Верительные грамоты были вручены, перчатки брошены и наша дружба горела как падучая звезда. Положение спасти могло только чудо.

   И чудо, как ни странно, случилось. Нет, ни громов, ни молний,  ни явления ангелов – ничего такого. Господь просто разбудил спавшую на втором этаже Трэсси и она, гремя когтями по лестнице, спустилась вниз, подошла к двери, кратко сказала: «У-у!» и стала приседать на задние ножки, собираясь пописать.
 
   С криком «нельзя!» мы дружно рванули открывать.

   Вслед за Трэсси явился ее хозяин. Помятое лицо, растрепанные волосья и речь на грани цензуры. «Что ж вы так орете, а? Вы же не слушаете друг друга! Горлодеры!!» - это мы пропустили мимо ушей. «Собаки!» - это у нас не ругательство. Наконец, последнее, древнейшее и, к сожалению, неистребимое в нашей компании понятие «скоты». Его темную энергетику я тут же ловко перевел на либеральных баранов, а Сабанеев, надо полагать, на квасных ослов.
 
   В это время Трэська, сделав свои дела, опять загремела на крыльце и сказала: «У-у!» Мы открыли дверь собачке и выслушали речь ее хозяина до конца. Не знаю, чем он смирил Лёшу – в раздражении я не запомнил, - а меня охладили просто:
   - Ты не помнишь, кто нам говорил: наше кредо, принцип и заповедь - вежливость и дружелюбие? Забыл?..

   Я поставил автомат на предохранитель и замолчал. Трэська проверила пустые миски, заглянула под лестницу и разбудила Яську и Шмеля. Те тоже захотели прогуляться.

   Сабанеев уселся на крыльце с сигаретой, а мы со Шмелем вышли за калитку. От звездного неба тянуло холодом. На душе было муторно, а на сердце – тяжко. Наделали делов. Теперь надо было молиться. Хлебнув сатанинских глубин, теперь надо было терпеть и молиться. И еще - долго ждать, пока уляжется раздражение, сначала в душе у себя, потом - у Лёши, и потом – извиняться. И опять ждать – как он ответит...

   Утром был туман. Сплошной. Капало с крыши, капало с листьев. Мы спали, потом выходили на улицу, цедили сквозь пальцы серое молоко, опять ложились. Почти не разговаривая, долго пили чай. На охоту идти не хотелось и туман был как милость – предлог не ходить.

- Что будем делать? Уже девять часов... - ни к кому не обращаясь, сказал Елховников.
- Может, за грибами? – отозвался Сабанеев. – Когда туман рассеется...

   Миша согласился, а я отказался – якобы много дел в Шатуре.
 
   Через полчаса расстались, а еще через полчаса туман над моей дорогой поредел, в просветы глянуло солнышко и из сердца стала уходить чернота. Слава Тебе, Господи...
 
   Теперь надо было звонить Лешке. Тут же подвернулся повод: пастбище, на котором могли быть дупеля – Яське как хлеб нужна тренировка!

   Сабанеев молча выслушал про пастбище, согласился насчет дупелей, вспомнил даже старое название колхоза... И неожиданно извинился.
 
   Н-да... Пока я собирался да готовился, Сабанеев извинился первым и вся победа над духом злобы досталась ему. Что ж... Я выгнал из сердца недобитые остатки нечистой силы и тоже успокоился.

   А еще через час они звонили мне оба и весело кричали в трубку, что грибов у них – море, что белые - рядами, что Трэська стала по тетереву, дождалась хозяина и после взлета - села!

   Что ж, думаю, Господи - победителям изобилие плодов земных и благорастворение воздухов, всё правильно.

   Я-то, конечно, ничего для себя не ждал. Проверил перед Шатурой несколько полей – пусто, только стайка голубей кормится на стерне. Объехал вокруг деревни – ничего интересного,  и опять вернулся к голубям. Небольшая стайка, кормится на скошенном, иногда поднимется, сделает круг... стоп, стоп... Круг они делают над канавой и полосой берез, разделяющих поле на две части и если встать в лесополосе и подождать...

   Подъехали к середине полосы, встали – Шмель в кабине, я – за машиной, ждем-пождем, они не летят. Бродят себе не спеша, иногда поднимется пара-тройка, сделает небольшой кружок и опять сядет. Да уж, тут можно до второго пришествия... Что же делать-то?

   Так, думаю, дай пущу по полю Шмеля, авось он их разгонит и они пройдут над нашей лесополосой. Пустил Шмеля, ушел он метров за сто и оглядывается, до голубей еще метров сто – выскакиваю из-за машины: искать, искать, руками машу, давай, мол, лупи дальше, расширяй челнок. Он и лупит – Господи, как оно меня понимает, как оно может меня понимать? – не могу я понять.

   Метров за двести от меня курцхаар наконец замечает стайку и тут же стает по зрячим. Оглядывается – ждет. Ё-моё, так и будет стоять, сам учил. Опять выскакиваю из-за машины, ногами топаю, руками хлопаю, давай-давай, то есть: «вперед!» – ору на всё поле.

Он опять хорошо всё понимает, сходит со стойки, поднимает птичек, провожает их взглядом и делает кружок по набродам. Нет, взлетели все, ушли за лесополосу и закладывают круг – вижу через березы, как они мелькают над зеленями – и вот, выходят точно на меня!

   Конечно, были б мои друзья рядом, вы бы услыхали… весь мир бы услыхал! Пиф-паф-пиф-паф-паф! – это пятиплет Миши Елховникова из «бенельки». Бух-бах-бух! – это Леша Сабанеев из «мурки», он любит по три патрончика заряжать. Бах-бах! – это Слава Некрасов из своего ИЖ-58. Наваляли б, конечно... штуки три точно б наваляли. Жаль, друзей не было.

   Понятное дело, у меня и без них получилось отлично, моё любимое получилось: стук – есть, стук – есть!
 
   Честное слово, господа охотники, очень хочется соврать. И про классический дуплет, и про то, что вывалилось их... пять штук. Или семь. Но... вспоминаю зеленое поле и синее небо над головой и опять думаю: что ж ты так неистребимо во мне, орлиное моё, тщеславное и брехливое?.. Эх, Господи...

  Так что, если честно рассказывать, ничего особенного: первым – попал, вторым – мимо.
 
  Лишь одно мне странно теперь: отчего она так запомнилась, эта картинка – синее небо, ряд зеленых берез, золотая стерня и коричнево-крапчатый пес на поле?.. Отчего она так ярко вспоминается, эта простая охотничья картинка, и так тянет оттуда счастьем и печалью?..